Роберт Кармер. Я - сыр --------------------------------------------------------------- © Copyright Роберт Кармер "I am the cheese." © Copyright Перевод: Михаил Сапожников (mikesp@zahav.net.il) Date: 04 Mar 2002 Date: 04 Nov 2003 --------------------------------------------------------------- Об авторе. Роберт Кармиер родился штате Массачутес (США) и до сих пор живет всего лишь в трех милях от дома, в котором он родился. Он начал писать еще в школьном возврасте, когда он имел первые успехи в поэзии. Когда ему было девятнадцать, был опубликован его первый короткий рассказ. Его учитель из колледжа, в котором он учился, послал тот рассказ в одну из центральных газет не поставив Роберта в известность. Его первая повесть о подростках "Шоколадная война" была опубликована в Англии в 1975 году, и также следующие за ней "Я - сыр" и "После первой смерти", после чего он безоговорочно был признан английским писателем. Роберт Кармиер также является журналистом уже тридцать лет. У него семья - жена, три дочери, сын и десять внуков. Некоторые из книг Роберта Кармиера. Шоколадная война. После шоколадной войны. После первой смерти. Дарси. Вялость. Герои. В полночь. Нежность. Мелодии медвежьих танцев. Наше пaдение. От автора перевода. Книга Роберта Кармиера "Я - сыр." написана живым языком - языком улицы, языком реальной жизни. Чтобы сохранить его колорит, автор перевода постарался оставить нетронутыми некоторые слова, использованные в языке, на котором книга была написана. Поэтому стоит дословно объяснить некоторые из этих слов. Герой книги пересекает несколько Северных Штатов Америки на байке: bike - это сленговое сокращение слова bicycle (букв."два колеса"), что в первую очередь переводится как велосипед, однако bike, это не только велосипед, им может быть и другое транспортное средство на двух колесах, например мотоцикл, и человек, для которого мотоцикл является образом жизни и, образно говоря, даже теми "ногами, которые кормят волка", называется байкером (biker), и это уже не только в американском сленге. Путь героя книги проходит не по пересеченной местности, а по дорогам. Он все время находится на Роут под каким-либо номером. Роут (route) в данном случае обозначает автомобильную дорогу - шоссе (как правило обозначенное номером), хотя это может быть и номер маршрутного такси, или же линии метро. Этим шоссе может оказаться и хайвей (highway) - скоростная автомагистраль. Сохранена фонетика звучания названий улиц, например: "Бекер-Дрегстор-Стрит". Стрит (street) это значит улица. Это слово как правило прикреплено к названию. Кое-где будет попадаться Майн-Стрит (Main Street). Так называют главную улицу в небольшом населенном пункте. На пути героя книги, при определенных обстоятельствах одна дама смотрит на него глазами Сиротки Энни (Оrphan Annie). Маленькая Сиротка Энни изначально явилась персонажем небольшого рассказа, опубликованного в газете "Chicago Tribune" в 1924г. Его автор - Харольд Грей. В последствии Маленькая Сиротка Энни стала героиней мультфильмов, кинофильмов и песен, вышедших на свет в США. На различных изображениях у этой героини были большие удивленные глаза на выразительном лице. Герой книги иногда ссылается на образы из новелл Томаса Вольфа (Thomas Clayton Wolfe). Это автор известных в Америке новелл, таких как "Время и река", "Старый дом в Кентуки", "Река послушных детей", "Посиделки у Джека" и многих других. Сама книга Роберта Кармиера "Я - сыр" по-русски - это первый опыт литературного перевода и, наверное, не последний. В дальнейшем представляется интерес перевода и других книг Роберта Кармиера на русский язык. x x x Я еду на велосипеде. И вот я уже на Роут 31 в Монументе, штат Массачутес. Я на пути в Ротербург-Вермонт, и изо всех сил я жму на педали старомодного, изношенного велосипеда - тихоходного и разваливающегося на части. На нeм только устаeшь. Иногда отказывает тормоз, и искривлeнное "восьмeркой" колесо скребeт по вилке руля. Дорожный велосипед - наверное, когда-то такой был в детстве у моего отца. Холодно, ветер кусает меня за локти, заползая змеeй за шиворот, задирая вверх рукава куртки и стараясь еe расстегнуть. Ноги от усталости налились свинцом. А я всe кручу и кручу педали. На улице Механиков в Монументе я сворачиваю вправо, взбираюсь на горку, пролетаю мимо госпиталя и, подняв на него глаза, думаю о моeм отце, он в Ротербурге, штат Вермонт, и ещe сильнее давлю на педали. Десять утра. Октябрь - не тот, что у Томаса Вольфа, когда горят листья, и летают привидения - гнилой, мрачный, холодный и сырой октябрь, когда солнце редко показывается из-за облаков и к тому же не греет. И мало, кто читал Томаса Вольфа, быть может за исключением моего отца и меня. Я делал в школе доклад по его книге "Паутина и камень", и мр.Паркер, что ведeт у нас Английскую Литературу, посмотрел на меня с подозрением и поставил мне В- вместо обычного А. Но мр.Паркер, школа, и всe это уже где-то позади, а я жму на педали. Мои ноги делают всю работу на этом старом драндулете. Они полны сил чувствуют себя неплохо. Я проезжаю мимо дома с белой оградой и обливаю грязью маленького ребeнка, что стоит на тротуаре. Он отскакивает, затем смотрит на меня отречeнно и испуганно. Я переживаю за него. Оглядываюсь через плечо, но за этим ничего не следует. Дома я никому не сказал "до свидания". Я просто ушeл. Без шума. Я не пошeл в школу и никому не позвонил. Я вспомнил об Эмми, но и ей я ничего не сказал по телефону. Я проснулся утром и посмотрел на морозную кромку, окаймляющую оконное стeкло. Я подумал об отце и о его кабинете внизу - вздохнул и встал. Я знал, что ухожу, но всe тянул. Я не вышел и через два часа. Я действительно трусил, и многое пугало меня - при том сильно. Это было похоже на клаустрофобию и, вместе с тем, на боязнь открытого пространства. Меня охватила паника. Я был словно на краю пропасти. Моe тело покрылось холодным потом, а сердце сильно заколотилось, и страшное ощущение удушья овладело мною, и я не знал, что произойдeт, если дверь вдруг откроется. Я остался дома, и долго ждал. Но потом я спланировал себе центр поля - я ненавидел бейсбол, в школе навязывали только этот вид спорта - во всяком случае я учился этому со всеми своими однокашниками. Меня словно сметало прочь с поверхности планеты, в космос. Я боролся со всеми соблазнами и с собой на земле, и вместе с тем я цеплялся за неe. И тогда эти собаки... Я сидел дома, думая обо всех собаках, нападающих на меня по пути в Ротербург-Вермонт, и говорил себе: "Это же сумошествие! Я никуда не еду!" Но в то же время я знал, что уйду - уйду понимая, что камень - это всего лишь кусочек земли, если его выронить из рук. Я вошeл в кабинет и достал подарок для отца, потом завернул его в аллюминиевую фольгу, в газету и ещe, вдобавок, обмотал всe это липкой лентой. Затем я спустился в подвал и взял брюки, ботинки и куртку, и не менее получаса искал шапку. Но всe-таки я еe нашeл - она была нужна мне, старая, но добротная шапка моего отца. По дороге в Вермонт она, натянутая на уши, решит все проблемы, если будет холодно. Я сосчитал все свои сбережения. Денег было немного. Тридцать пять долларов и девяносто три цента. Этого было бы достаточно, чтобы добраться до Вермонта первым классом в Грейхаундском автобусе, идущем в Монтрейл, но я знал, что еду на велосипеде в Ротербург-Вермонт. Я не хотел ограничиваться автобусом. Мне была нужна открытая дорога. Я желал плыть по ветру. Мой байк ждал меня в гараже, а я хотел ехать на нeм, своими силами, к отцу. Прежде, чем выйти я посмотрел на себя в высокое зеркало, от пола до потолка, в то, что перед закрытой дверью в спальню родителей наверху - сумосбродная шапка и старая изношенная куртка. Безусловно, я выглядел нелепо. Эмми как-то сказала: "Ад - понятие филосовское." Я долго думал об Эмми. Позвонить ей было почти невозможно. Она была в школе. Правда я мог туда позвонить, подделав голос, якобы еe отец очень срочно просил еe к телефону - что-либо неотложное дома. Еe отец - редактор в "ТАЙМС", и всегда говорит с тревогой в голосе, его манера говорить годится для передачи самых актуальных новостей по местному радио. Но я отложил этот фокус. Такого рода милые пакости были свойствены Эмми. Да и моя душа была уже по дороге в Вермонт. Я любил Эмми Херц. Правда, еe фамилия казалась мне смешной. Эмми, вероятно, слышала немало шуток, связанных с известной фирмой по прокату автомобилей, но я поклялся себе, что никогда так шутить не буду. Во всяком случае я решил не звонить ей. Пока не уберусь прочь. Я позвоню ей из Ротербурга. Ограничусь мыслью о ней, буду помнить номер еe телефона, и думать о том, как всe время она будет должна поцеловать меня и обнять. Но я старался не думать обо всeм этом до того, как буду готов к путешествию. Я пошeл на кухню с пилюлями, взятыми в кабинете, но не стал их пить. Я хотел решиться на всe трезво, без какого-либо допинга - сам. Я открыл бутылку с пилюлями и опрокинул еe, и наблюдал, как зелeные и черные капсулы исчезали в пасти мусорного бака. Я действовал решительно и наверняка. Я выкатил из гаража и направился вниз по дороге. Байк шатало из стороны в сторону, я изо всех сил раскачивался в седле. Портфель отца покоился в корзине над рулевой вилкой. Я отправился в путешествие по свету без провизии и лишней одежды. В конце концов я подпрыгнул в седле с чувством беспечной храбрости. В этот момент появившееся из-за облаков солнце ярко заслепило в предзнаменовании удачи. Я ещe раз качнулся гоня по улице, и встречная машина заморгала мне фарами. Я летел по встречной полосе. Я опомнился и засуетился. Переднее колесо со скрежетом юзануло в сторону. И я подумал: "Вот смешно - путешествие в Ротербург!". Я стал сворачивать в сторону. Но опомнился, подумал об отце и закрутил педали снова, я уже видел Монумент и знал, что должен ехать, и ничего не сможет меня остановить - НИЧЕГО! И теперь я огибаю Монумент и пересекаю район перед Эйсвелом. Указатель на этой стороне дороги показывает на Эйсвел Ротари Клуб, встречи - каждый понедельник в полдень. Я еду только четыре или пять минут. Мои ноги больше не чувствуют сил. Они устали, и спина ноет от боли - я не в порядке. И если честно, то я в нeм никогда и не был, к превеликому удовольствию Эмми Херц. Она очень не любит парней с большой мускулатурой. Я кручу педали на зло усталости и боли. Я стремлюсь добраться до Ротербурга. Всасываю холодный воздух. Он щекочет в легких. Лоб потеет. Я сдвигаю шапку назад и натягиваю еe на уши. Каждая миля даeтся мне с трудом. "Так держать," - говорю я себе. - "так держать.., каждая миля за одно и то же время..." И внезапно этот бесконечный подъeм заламывается вниз, и мои ноги без усилий накручивают сумошедшие обороты, байк несeт меня вниз, и я даю себе волю объединиться с ветром и парить над дорогой. Внизу красивый берег, за которым широко разбросан Эйсвел. ----------------------- ТАРЕ ОZК001 0930 date deleted T-A. Т: Доброе утро. Меня зовут Брайнт. Мы должны побыть некоторое время вдвоeм, наедине... (пауза 5 секунд) А: Доброе утро. Т: Будем непосредственны? Я хочу знать, готов ли ты. Чем раньше мы начнeм - тем лучше для тебя. А: Я не знаю, с чего начать. Т: Во-первых расслабься, и позволь свободно течь своим мыслям. Не думай о времени, тебе некуда спешить. Уйди, если хочешь, в свои самые далeкие воспоминания. (пауза 8 секунд) А: Не ясно - только некоторые ощущения. Т: Дай им проявиться. (пауза 5 секунд) А: Та ночь... Т: Расскажи мне о той ночи. А: Когда я родился в ту ночь. Это значит - человек... человеческое бытиe вошло в мою реальность. И до того - ничего. Или те ощущения... снова... свет... запах... запах сирени... духи... духи моей матери... от неe всегда ими пахло. Ничего больше. И эта ночь... (пауза 12 секунд) Т: Расскажи мне об этом. Он был в постели, простыня скомкалась вокруг него, его тело было горячим, глаза напоминали сырые луковицы, а голова болела. Он вскрикнул раз, другой, глухо, вслушиваясь и ища ответ. Он повернул голову к двери. Дверь была приоткрыта, слабый свет искосо побивался извне. Он извивался в постели, вслушиваясь. Он всегда ворочался ночью и часто слышал шорохи в спальне родителей. Это были всякие странные и, вместе с тем, приятные, мягкие звуки, когда его родители были вместе - шорохи мягких шерстяных животных, скорее даже плюшевых. А он всегда спал с медведем Битти и поросeнком Покки - со своими друзьями. Его отец говорил: " Эй, парень, ты до старости будешь спать со своими игрушками..."А парень знал, что его отец шутил, и что он никогда не оставит своих друзей. Во всяком случае его мать могла сказать: "Нет, ему давно уже не четыре...". Нежность в еe голосе и еe духи, похожие на весеннюю свежесть... Позже он уже не спал в обнимку с поросeнком Покки - со своим любимцем, упрятанным в коробку. Но что-то хранило тревогу и иногда не давало ему спать. Из полумрака этого дома он различал голоса отца и матери. Они давно уже звучали в ночи не мягко, не шурша, а довольно громко. И даже не столько громко, сколько грубо. Они говорили шопотом, их голоса скреблись в ночи и во мраке. И он слышал, мать говорила: "Чш... Мы можем разбудить его..." Он затихал, как неподвижный Покки. Кровать скрипела в другой комноте, и он слышал, как отец босяком приближался к его двери. Его фигура перекрывала отблески света. Затем шаги отца удалялись, свет снова проникал в его комноту, и ребeнок чувствал храбрость и ум, оставляя в дураках своего отца. Он хотел рассказать Покки, какой он умный, но он не осмеливался пошевелиться. Он вслушивался не только ушами, но и всем своим нутром. Т: Что ты слышал? А: Я не уверен, что вспомню это. Не знаю: так ли точно я слышал слова, или я так ощущаю это сейчас. Оно похоже на пустой космос - не знаю, как описать всe это на куске бумаги. Я ещe ничего не знал - я догадывался. По крайней мере они говорили обо мне. Более того. Они говорили о том, что делать со мной. Меня охватывала паника, и я начинал плакать. Но я не мог громко плакать, чтобы они не слышали. (пауза 5 секунд) Т: Почему ты паниковал? А: Не знаю точно. Они словно хотели избавиться от меня. Я слышал, как мать говорила: "Ну что мы ему скажем?" А отец отвечал: "Это неважно, он ещe мал, чтобы делать своe счастье." Действительно ли я его слышал, или это лишь ощущение того, что он сказал бы обо мне? И тогда они начинали о поездке втроeм, а я не хотел покидать тот дом, где было приятно и тепло, и где по возможности они были вместе. Т: Ты помнишь эту поездку? А: Снова не очень. Я помню, конечно. В автобусе, противные запахи выхлопов. Дорога виляла как змея. Ветер шумел за окном. Ощущения... Много багажа... Лица... Отцовские сигареты... Не пахло дымом, действительно, но запах его спичек, серы... Странно... (пауза 6 секунд) Т: Что странно? А: Я всегда знал два запаха: духи матери и табак - отец всегда пах табаком или дымом, или спичками. Но после той ночи, после поездки на автобусе я больше не связывал его с этими запахами. Он не курил. Я больше никогда не видел его с сигаретой во рту. Однако от матери всe также пахло сиренью. Т: Ты помнишь ещe что-либо кроме той поездки? А: Не особенно. По большей части, настроение, ощущение той поездки, как если бы... Т: Как если бы что? А: ...Там было привидение, было страшно, но не как в необитаемом доме, едущем по дороге. Но это было... мы словно были гонимы, мы как бы убегали. Оно смотрело нам в след - так печально, и лиловые полумесяцы под его глазами... Так печально... И автобус летел сквозь ночь... (пауза 15 секунд) Т: Ещe что-нибудь? А: Мы ни разу не вышли наружу. Не смотря ни на что я думал о доме. Мы были в разном доме. Разном пространстве. В разной ауре этого дома. Успокаивался ветер, и холод, и мы были вместе - мать, отец и я, но всегда порозень. Т: Как это проявлялось? Твоя семья двигалась с места на место. Но не так далеко. Ветер стихал, когда вы устраивались. Множество семей меняют место жительства. Человека иногда перемещают по работе. Наверное и твой отец... А: Может быть. Т: Почему ты колеблешься? Ты что-то находишь непонятным? А: Да. Т: Что? А: Я не знаю. Адам не знал и не хотел проверять познания этого врача. Врач был совершенно странный, хотя выглядел симпатично и дружелюбно. Но какой-то дискомфорт окружал его. Наверное было бы легко общаться с ним, если бы не все его сомнения, не желание достать всe из его сундучка, что на плечах. Он не знал, как это сделать. Он хотел бы найти какой-нибудь ключ. Т: И где же ключ? А: Что вы называете "ключeм"? Т: Ты справедливо заметил, использовав слово "ключ". Он отступал перед тишиной, оглушeнный. Мог ли врач прочитать его душу? Нет. Или же он снова должен был вытворять с ним всякие трюки, что он и делал. И теперь Брайнт делал так, что он верил, что думает лишь только тогда, когда сам говорит что-то важное вслух. Надо было быть осторожным. Ему бы видеть себя со стороны и слышать бы свой собственный голос. Паническая дрожь пробирала его до костей, и страшная беспомощность овладевала всем его телом. А: Я наверное пойду. Т: Конечно. А: Я устал. Т: Понимаю. Мы потратили массу времени. А: Спасибо. Т: Всe будет хорошо. ЕND TАРЕ ОZК001 ------------------------------ "Эйсвел - Файрфельд - Карвер!" - Он выкрикивает названия, примерно, также, как объявляют посадку на поезд, стоящий на одной из платформ Бостонского Северного вокзала. "Флеминг - Хоуксет - Белтон-Фолс" У него гробовой голос, и в его горле как-будто полным полно камней, и его слова прыгают над всем этим: "Белтон - Фолс по линии Нью-Хемпшир-Вермонт. Это следующая остановка - она для тебя будет последней, и всего лишь через реку будет Ротербург-Вермонт." Он снова смотрит в карту. - Тебе везeт, - говорит он. - ты едешь через три штата - Массачутес, где ты сейчас в данную минуту, далее Нью-Хемпшир и Вермонт. Но ты делаешь угол, и у тебя впереди почти семьдесят миль. Семьдесят миль - это не выглядит слишком далеко. Стоя здесь на бензоколонке, я обдумываю свой дальнейший путь, мои ноги чешутся по педалям, семьдесят миль - пустяк. Этот совсем немолодой человек смотрит в карту: "Как быстро ты думаешь добраться туда?" - грохочет его голос. Его седые волосы шевелятся на ветру, его лицо покрыто сетью синих и красных вен, оно похоже на карту автомобильных дорог, что в его руках. Я остановился отдохнуть на этой заправке, проверить воздух в шинах и посоветоваться, как мне двигаться дальше. Этот пожилой человек старается мне помочь. Он меряет манометром воздух и охотно разворачивает карту. - Я думаю, что можно делать десять миль в час. - говорю я. - Хорошо, если у тебя будут пять или даже четыре. - говорит он. - Не думаю, что ты доберeшься сегодня. - Мы с родителями иногда останавливались в мотеле Белтон-Фолс. Если я туда доберусь, то остановлюсь там на ночь. Он снова разворачивает карту. Еe треплет ветром. - Может быть. Но есть и другие мотели по дороге. - он уже сворачивает еe. - Откуда ты? - Из Монумента. Снова похолодало, и солнце спряталось в облоках. - Смотри - это Эйсвел. Как долго ты добирался от Монумента? - Около часа. Он разглаживает складки на карте. Она вздувается у него в руках. Он словно проделывает тяжeлую работу думая и говоря об этом. - Хорошо, от нижнего города в Монументе до этих пятен около пяти миль. Но у тебя были несколько хороших холмов до нижнего берега, где ты быстро спускался. Пять миль в час - очевидно, лучшее время для езды в течении дня. - Да. Он отвернулся и посмотрел вверх на облока и затем опять повернулся ко мне: - Как ты собрался туда ехать, всадник. Тебя окружает ужасный мир. Ограбления и убийства. Никто не защищeн на улице. И не знаешь, кому и как верить, и кто нехороший парень? Я хотел ехать и не желал всe это слушать. - Конечно же не ты. Потому что ты не можешь отличить хорошего парня от плохого. Никто не знает, где умрeт. Никто. Однозначно. По дороге, когда пользуешься телефоном, ты слушай. Слушай внимательно. Ты можешь нечаянно услышать щелчeк. И если ты его услышал, то это кто-нибудь подключился и подслушивает, а потом ты имеешь от него неприятности. Я уже устал сидеть на байке. - Никому никогда не верь. Расспроси для проверки, если посторонний подходит к тебе. Но по-любому ты не должен с ним иметь контакт. Он может быть с фальшивым паспортом, липовыми правами или с ложным именем... Так, ты можешь ехать. Будь осторожен. Он мне всовывает в руки карту. "Возьми."- говорит он. Она запачкана мазутом, и я сую еe к себе в корзину не складывая, втиснув еe между ремнeм и отцовским портфелем. - У тебя воспалeнные глаза, - говорит он. - Надвинь шапку. Люди болеют и в старости умирают. Мы кричим им: "Вернитесь!" Жена пользовалась такой шапкой, когда работала на мельнице. - Это шапка отца, - говорю я. - он носил еe всегда. Я еду навестить его - он в госпитале в Ротербурге, и я думаю, что он дрогнет увидев еe. - Куртка тоже его? - спрашивает он. - Выглядит, как армейская куртка моего сына. Он здесь работал - у меня в сервисе. Это было во время Второй Мировой войны. Он носил куртку, похожую на эту, она была ему великовата, как тебе твоя. Того, кто его тогда убил, звали Иво Джима - ты наверное никогда и не слыхал об этом. Голубые вены возбухают над его лицом, вперемежку с красными. Я собираюсь уйти и начинаю нервничать. Я чувствую себя нехорошо, когда он сравнивает меня со своим сыном, но он будет спрашивать про отца и про мать. - Мне жаль твоего сына. - говорю я. Он не отвечает ничего, вытирает руками лицо и тяжело вздыхает, как будто бы очень сильно устал. - Хорошей дороги тебе. - говорит он махнув вперед. - Если бы я был на сорок лет моложе, то отправился бы с тобой. Как говорят, душа готова, да плоть слаба. Я подпрыгиваю на байке и отправляюсь в путь. - Большое спасибо, - кричу я глядя мимо него. - спасибо за карту и воздух в шинах. Он стоит и смотрит печально, положив руки на бока. - Будь осторожен. - он кричит. Его голос скребeт в воздухе. Я виляю и поворачиваю в сторону. Изо всех сил жму на педали. TАРЕ ОZК002 1430 date deleted T-A Т: Теперь, скажи мне, можем ли мы побеседовать о Пoле Делмонте? А: О ком? Т: О Пoле Делмонте. (пауза 8 секунд) А: Я не хотел бы. (пауза 5 секунд) Т: Тогда о Эмми Херц. А: У меня снова болит голова. Т: Только расслабься. Я сейчас дам тебе лекарство. А: Я скорее нуждаюсь не в этом. Т: Как хочешь. (пауза 10 секунд) Т: Ты расстроен. Пожалуйста расслабься. Головная боль - это тревожная реакция на реальность, которую ты не воспринимаешь, как должное. И мне жаль, что ты так реагируешь. Когда мы начали эти беседы, то мы договорились, что они будут добровольны с твоей стороны, так будь же проще - веди к истине, но не туда, куда ты не можешь решиться, не на ту территорию, куда бы ты не вторгся. А: Я понял. Т: Мы можем вернуться к Пoлу Делмонту и Эмми Херц в любое время. А: У меня действительно болит голова. Меня тошнит. Т: Тогда нам стоит отложить. А: Спасибо. ЕND ТАРЕ ОZК002 ----------------------------- Дорога длинная, ровная и прямая, без собак, которые могли бы напасть на меня. Солнце светит. Я жму на педали и пою: Отец невеселе, Отец навеселе, Хей-хо, дзе мери-о, Отец навеселе... За моей спиной летят машины, они обгоняют меня с жутким шелестом резины по асвальту. Роут 119 - хайвей со сплошной жeлтой линией по середине. Я переодически съезжаю на обочину. Колeса тонут в рыхлом песке, скользят. Я теряю равновесие, затем выравниваюсь. Это мешает ехать, отбирает силы. Я боюсь, что меня может сбить машина, если буду долго ехать по асвальту. Но я напеваю: Отец берeт жену, Отец берeт жену, Хей-хо, дзе мери-о Отец берeт жену. Пытаюсь спеть песенку, которую отец всегда напевает, комично подражаю его голосу, то повышающемуся, то понижающемуся - протяжно и мягко. Когда он поeт, у него ужасный голос - "У тебя оловянные уши." - говорила мать - но она всегда могла сплясать под эту странную песню. "Это наша песня." - говорил отец. И я могу вспомнить, как он поднимал меня на руки, когда я был маленьким, и подбрасывал меня почти до потолка, напевая: Жена взяла ребeнка, Жена взяла ребeнка... И тогда он мягко отдавал меня в обьятья матери, когда она сидела, вязала или читала. И я извивался в еe руках, ощущая тепло и защиту от всего плохого, что есть на свете. Мне было тогда, кажется, всего лишь пять или шесть. И отец самодовольно напевал: Хей-хо, дзе мери-о, Фермер навеселе. - Дейв, Дейв, - могла сказать мать. - Ты дурачeк, ну просто настоящий дурачeк. - звучало смешно и, вместе с тем, нежно в еe голосе, и аромат еe духов обволакивал меня. - Эх...Что вытворяют в других семьях, во время их традиционных песен? - мог сказать отец, кривляясь как клоун, прыгая по комноте: Ребeнок взял кота, Ребeнок взял кота... - В них ничего не вытворяют. - могла сказать мать. Та старая игра всегда была удовольствием для меня. Конечно, это было ещe до того, как мать стала печальной, до того, как тревога навсегда поселилась у неe на лице. - Кто сказал, что ничего не вытворяют что-либо напевая? - мог спросить отец. Глядя сверху на меня он спрашивал грозным голосом: - Как тебя зовут, мальчик? - Он становился очень серьeзным в тот момент. - Адам. - отвечал я. - Адам Фермер. Я весело заигрывал с ним. - Хорошо. Полагаю, раньше наша фамилия была Смит? Кого-либо спрашивая ты напеваешь: "Мистер Смит навеселе, Мистер Смит..." - Девид. - говорила мать. И я весело смеялся, и отец мог начать петь снова... Сейчас я на Роут 119: Хей-хо, дзе мери-о, Ребeнок взял кота... Неожиданно славный выдался день. Октябрьские деревья горят на солнце яркими красками, всe укутано в красное и коричневое. Временами поднимается ветер, срывающий с проводов стаю птиц в воздух, и птицы парят над шоссе. Я проезжаю длинный луг, весь усеянный коровами, жующими свою жевачку. Я рад, что не принял пилюль, и я напеваю: А кот взял крысу, А кот взял крысу, Хей-хо, дзе мери-о, А кот взял крысу... Я стараюсь петь голосом отца, но теряю нить. Ветер держит меня за горло, и мне нужно набрать воздух. В лeгких жжeт, и я думаю, что пока лучше не петь. Мои плечи сводит от боли, а пальцы болят там, где я охватываю рукоятки руля. Передо мной холм. Дорога беспощадно ползeт вверх. Я оглядываюсь: позади меня - ничего. Я остонавливаюсь, слезаю и смотрю на верхушку холма. Я качу велосипед. Вокруг пусто - ни души. Мне не хочется никуда. Полная безысходность. Но я всe иду. Мне хотелось бы вернуться на ту заправку в Эйсвел. Можно было бы дойти до тех деревьев, что в стороне, присесть и отдохнуть, но я сомневаюсь в том, что стоит мне сходить с дороги. Кто знает, что скрывается за этими деревьями? Я боюсь не только собак, но и других животных, ещe змей и пауков. Они - неразумны. Мне так нужно остановиться, но я продолжаю двигаться, двигаться - даже если устал. Я на вершине холма, и чудесный лондшафт ковром стелется подо мной. Миля, другая вниз по дороге, и белая церковь, окружeнная кучкой домов, острым шпилем впивается в небо. Я прыгаю на велосипед и лечу вниз с холма, на встречу новым приключениям. Байк набирает скорость, и я снова парю, парю сладко. Я спешу к тому шпилю церкви, как можно быстрее. И будет так обидно, если я потеряю контроль над байком. Я скольжу вниз с холма, и ветер ест мои щeки, кусает изнутри всe моe тело, И я снова пою, пытаясь подражать отцу, и лечу с той же песней: Отец навеселе, Отец навеселе... Ветер подхватывает мой голос и уносит его в воздух. Звуки растворяются в нeм, как дым. Я изо всех сил ударяюсь в дорожный указатель. Лежу на земле. Всe крутится в глазах: деревья, телефонные провода надо мной... Хей-хо, дзе мери-о, Отец навеселе... Голос ломается где-то очень высоко. Ясное небо и ветерок. Я дышу. Последнее, что чувствую: я жив, и я на правильном пути в Ротербург-Вермонт. ------------------- ТАРЕ ОZК003 0845 date deleted T-A. Т: Мы можем побеседовать? (пауза 8 секунд) Т: Ты хорошо себя чувствуешь? (пауза 5 секунд) Т: Ты выглядишь несчастным, расстроенным. Что-либо не так? (пауза 15 секунд) Т: Постарайся сегодня быть лидиром в нашей беседе. (пауза 10 секунд) Адам был не в себе, отречeн, не находил места и смотрел не то в пустоту, не то в себя, и доктор, если он, конечно, был доктором. Он наверное им и был, с маленьким лицом, и непонятными глазами - сверлящими, когда он поднимал их. Он словно смотрел через ствол орудия, целясь в него. Адам чувствовал себя мишенью, и почему-то он был рад тому, что он мог как бы стоять в стороне, как бы сделав шаг в сторону от себя, и видеть со стороны их обооих, сидящих в комноте. Ему, конечно же, было любопытно заглянуть в свои внутренности, но не сейчас. А доктор Брайнт уткнулся в вопросник своими, свиду уничтожающими глазами. Он ещe не реализовал свой ум и хитрость. Он думал: "Если я сделаю шаг в сторону, то, может быть, я смогу найти что-нибудь ещe. Это возможность дать ему наслаждение, помочь ему вспомнить..." Вспомнить что? Он не знал - что-то, что-нибудь мимолeтное, из закутка души, мучения прочь, и тогда он сможет достичь желаемого... Т: Может быть отложим. (пауза 5 секунд) Т: Не стоит спешить. Попробуем потом. ЕND ТАРЕ ОZК003 ------------------------------------------- Свирепый пeс, и я в ужасе. Он поджидает меня в конце длинного, бесконечного спуска с вершины холма. С того момента, как я увидел его ещe из далека маленьким комочком, сидящим у дороги. Я наблюдаю за ним по мере приближения. Похоже, что это настоящая немецкая овчарка, рыжевато-чeрного окраса, он тихо охраняет въезд, ведущий к большому белому дому, примыкающему к дороге. Мне кажется, что этот дом пуст, и я наедине с этим страшным псом. Я ожесточeнно всасываю воздух, стараюсь проплыть мимо пса как можно быстрее, и делаю это так быстро, что изумляюсь своей скорости и, похоже, остаюсь незамеченным для него. Пес поднимает голову и поворачивает еe в мою сторону, вздрагивает, выравнивает уши, словно приняв вызов. Мои глаза мечутся слева на право, и возращаются назад, но это не может меня спасти. Дорога позади пса пуста, в поле зрения нет машин, и дом внутри выглядит заброшенным, как будто бы все ушли прочь. Через улицу, в расстелившимся позади открытом поле проходит низкая каменная стена, за которой тоже никого. Я приближаюсь, пeс отступает с дороги, и я думаю, что, наверное, он ждeт меня здесь всю мою жизнь. Он неподвижен, его хвост не шевелится, его глаза - словно из мрамора. Он тихий и наблюдательный - пес-убийца. Я уже хорошо вижу, как блестят его стоящие уши, и говорю себе: "Надо продолжать движение, он всего лишь собака. Собаки - лучшие друзья человека. Это не тигры и не львы." Он направляется к велосипеду, его голова поднимается снова, на губах слюна. Он бесшумен - не лает и не рычит. А, может, из-за шумящего в ушах ветра я просто не слышу его рычания. Изо всех сил жму на педали, пригибаюсь к рулю, пальцы сжимают рукоятки, байк летит прямо на него. Боюсь, что если я попытаюсь объехать его, то потеряю равновесие и упаду на тротуар - к его радости. Я прикрываю глаза, мои ноги рубят по педалям, и я вот-вот в него врежусь. И в последний момент пeс отлетает в сторону, и теперь я слышу его рычание, извергаемое в прямом, коротком и диком лае. Он обнажает зубы. Он пытается ухватить байк за вилку руля. Он как-будто очень хочет остановить байк, атакуя меня. Сердце замирает. Он кусает шину переднего колеса и крутит его из стороны в сторону. Эта шина - словно часть его носа, и колесо елозит по земле. И я кричу себе: "Всe правильно! Всe правильно!" Но мои слова теряются на ветру, и я говорю про себя: "Чeрт с ним, когда я уйду от этого пса, я уеду домой, на первом же обратном автобусе, чeрт с этим Ротербургом, чeрт со всем-всем..." Пeс всe время нападает на переднее колесо, он его может прокусить, и я в ужасе, и, наверное, если из колеса выйдет воздух, я брошу байк ему в жертву. Мы уже за въездом и приближаемся к изгибу дороги. Я отчаянно надеюсь, что там будет дом, склад, магазин или что-нибудь ещe, где можно будет найти укрытие. И тогда я слышу приближение машины и истеричный рeв клаксона. Я внезапно понимаю, что я опасно сместился на середину дороги. На меня летит жeлтый "Фольксваген" с багажной решeткой на крыше, сбавляет скорость и съезжает на встречную, чтобы не ударить меня, протяжный сигнал перемешивается со скрежетом тормозов. Пeс отвлечeн машиной. Он лает и бросается на неe. Я пользуясь моментом ухожу прочь - почти по воздуху, глядя на машину, как на чудо или искушение. Я кручу педали. Но я не могу удержаться, оглядываюсь назад и вижу, что пeс метнулся прочь, с дороги. Он теперь преследует этот "Фольксваген", с диким лаем, его тело гнeтся и извивается, шерсть вздыблена. "Надо ехать прочь отсюда." - кричу я не известно кому и снова кручу педали, боюсь и паникую отметая какую-либо усталость или боль в мускулах. Лай отдаляется. Я огибаю поворот и лечу вперeд. Я приближаюсь к главной улице Файрфельда, и это точно Майн Стрит, и точно этот городок, немного магазинов и церковь с белым шпилем. Я спешу по этой улице пользуясь моментом. Я знаю, что могу остановиться, но не хочу слезать с велосипеда. Я хочу продолжать движение и добраться до Ротербурга. Я чувствую, что этот пeс будет преследовать меня снова, будет ждать меня в стороне от магазинов, если я остановлюсь поесть или отдохнуть. Я открываю рот и глотаю воздух, и этот сладкий глоток снова возвращает мне силы. Я еду по городку через каменный мост, движение по булыжнику звучит аплодисментами в моих ушах. И я говорю: "Здравствуй, Файрфельд, и прощай." и продолжаю путь, чувствуя, что наверное никогда не остановлюсь - НИКОГДА. -------------------------- TAPE OZ004 0800 date deleted T-A. А: Скажите, вы - доктор? Т: Почему ты это спрашиваешь? А: Ладно. Допустим, что вы доктор, психиатор, может быть. В первую беседу вы сказали, что ваше имя Брайнт. Но вы не сказали "Доктор Брайнт." А это место выглядит как больница - так что же это? Т: Я рад, что тебе интересно всe, что тебя окружает. Долгое время с тобой этого не происходило. Но не уже ли для тебя так важно, больница ли это или нет? А: Хорошо. Здесь не так пахнет. Знаете ли - в больнице медицинские запахи и толстые белые постели. Врачи одеваются в белые халаты, как и медсeстры. Но не здесь. Здесь всe больше похоже на... Т: На что? А: Не знаю. На частный дом. Не просто дом, а особняк, поместье. Все комноты и все люди. Что-то вроде частного санотория, может быть. Т: Это тебя волнует? А: Я не знаю. Так много всего... Я не знаю. Т: Значит, будем искать из вне? (пауза 5 секунд) Т: Те ключи, например. А: Какие ключи? Т: Ты упоминал что-то о них раньше. Он сильно сопротивлялся, был на стрeме и не доверял Брайнту, будто бы тот был посторонним. Во всяком случае он чувствовал себя намного лучше и уже не задумывался о том, что его хорошее самочувствие - лишь только иллюзия. Возможно, он дал Брайнту какой-либо ключ - пусть не от всего, но уже от чего-то. Он словно по команде почувствовал себя лучше, чтобы начать открываться перед ним. Он, наверное, выглядел, как картотечный ящик, где нужно перебрать всe, чтобы достать нужную карточку. Брайнт был умным и хитрым. А: Может быть этот пeс и есть ключ. Т: Пeс? А: Да, пeс. Я думал о нeм этим утром, когда смотрел в окно и видел его на траве. Т: Ты полагаешь - Сильвер? А: Его так зовут? Сильвер? Немецкая овчарка? Т: Да. Хорошая собака. А: Я ненавижу собак. Т: Всех собак? А: Более чем. Т: Почему? (пауза 10 секунд) Т: Ты сказал, что эта собака является ключeм. Ты полагаешь - Сильвер, или какая-либо другая? А: Другая. Т: Расскажи. То была небольшая собака, но выглядела уродливо. Она смотрела в щeлки своих маленьких свирепых глаз, отделяя взглядом Адама с отцом от всего окружающего мира. И было что-то угрожающее в еe взгляде и поведении. Всe это было похоже на встречу с буйным сумашедшим и, одновременно, воплощением того, что может случиться при такой встрече. - Что это за маленькая собака? - спросил мальчик шeпотом. - Я не знаю, Адам. - сказал ему отец. - Я почти ничего не знаю о собаках. - Что нам делать, Па? - А мы его как-нибудь обманем. ----------------------------- Мальчик смотрел на отца недоумевая и не веря своим глазам. Внезапно, этот человек перестал выглядеть отцом, который был страховым агентом, приходил в офис каждый божий день, менял машину каждые два года и состоял в Ротари Клубе. Он носил очки в роговой оправе и усы - не лохматые, как у некоторых людей с длинными запущенными волосами - у него были опрятно подстриженные усы с седым блеском. Адам всегда знал его, как отца, читающего газеты, смотрящего по телевизору футбол или бейсбол, проклинающего ракеты "Патриот", приносящего работу из офиса домой на ночь, целующего его перед сном в лоб вместе с поросeнком Покки. Отца, похожего на аккуратную табличку, надпись на которой гласила - ОТЕЦ. Иногда его отец проявлялся, как персонаж, вышедший из книг, с сияющими глазами и трясущейся головой, как если б он дискутировал с каким-нибудь писателем, или тот писатель - с писателями, похожими на Хемингуэя или Фицжеральда, или со многими другими, кого Адам тогда ещe не знал: "Что тебя ещe ждeт, Адам, так это много прекрасных непрочитанных книг." Часто, посреди ночи, его отец, сидя с книгой, вскакивал со стула. Очки сверкали на его длинном тонком носу. Он терял страницу в книге и внезапно начинал выглядеть, как некто совсем чужой в их доме. Теперь его отец снова выглядел как незнакомец, когда они стояли среди деревьев напротив той собаки. Они не были из тех людей, для кого прогулка на природе среди деревьев была обычным делом. Городской тротуар для них был привычней, чем трава или лесная тропа. "Дай мне, мать природа, взволнованно пройтись по неону, - сказал однажды его отец. - вместо ковра из листьев всех цветов радуги." И что они делали здесь в первый раз, в роще, в менее мили от ничего, Адам не знал. Главное, что они должны были слушать музыку в библиотеке, а вместо этого посреди дня прогуливались в порывах ветра Мартовского воскресенья. Адам любил гулять вместе с отцом, пытаясь сжечь на спичечном костре свой девятилетний возрост, он ступал отцовскими шагами. Отец мог замедлиться, и Адам уходил далеко вперeд. Отец любил бывать в библиотеке. "Дом сокровищ." - как он еe называл со всеми еe книгами и пластинками. "Сегодня, - он сказал, - мы послушаем записи Луиса Армстронга и возьмeм их домой." Больше всего Адам любил чудесный старый диск, который назывался: "Регтайм Двенадцатой Улицы.", где Луис Армстронг играл на трубе, звук которой шатался посреди улицы, как пьяный. Ох, этот Армстронг! Отец смог пробудить интерес сына к тому, что тот вытворял на трубе: "Можно ли на трубе изобразить пьяного, шатающегося по улице?" Или он мог сказать: "Я