Ох Джек", внезапно гримаса
искажает его лицо при виде этих птиц там в темной уличной лавке, я не знаю
случалось ли прежде чтобы кто-нибудь чуть не расплакался перед витриной
чайнатаунской мясной лавки, и кто бы еще мог сделать это, разве что
какой-нибудь тихий святой типа Дэвида Д`Анжели (с которым мы скоро
встретимся). И эта рафаэлевская гримаса почти заставляет расплакаться меня,
я все понимаю, я страдаю, все мы страдаем, люди умирают у нас на руках, это
невыносимо и все же надо двигаться дальше будто ничего такого не происходит,
правда? Правда, читающие это?
Бедняга Рафаэль, он видел как умер его отец в петле висельника, в
жужжащей суматохе его старого дома "Под потолком у нас сушились на
растянутых веревках красные перцы, моя мать прислонилась к обогревателю, моя
сестра сошла с ума" (так он рассказывал это сам) -- Над его юностью сияла
луна и теперь Смерть Голубей смотрит ему в лицо, вам в лицо, мне в лицо, но
милый Рафаэль хватит довольно -- Он просто маленький ребенок, я вижу это по
тому как иногда в середине разговора он выключается и вдруг засыпает,
оставьте младенца в покое, я старый охранитель этого собрания нежных
младенцев -- И Рафаэль будет спать под покровом ангельским и эта черная
смерть не станет частью его прошлого нет (предрекаю я) она будет ничем,
пустотой -- Ни предназнаменований, Рафаэль, ни слез? -- поэт должен плакать
-- "Эти маленькие зверьки, их головы будут отрублены птицами", говорит он --
"Птицами с длинными острыми клювами сверкающими на полуденном солнце"
"Да..."
"И старый Зинг-Твинг-Тонг живет в квартирке наверху и курит лучший
опиум мира -- лучший из опиумов Персии -- все его имущество это матрас на
полу, и портативное радио Трэвлер, и его писания под этим матрасом -- и
сан-францискский Кроникл описал бы это как притон бедности и порока"
"Ах Дулуоз, ты ненормальный"
(Раньше этим же днем Рафаэль сказал, после серии криков слов и махания
руками, "Джек, ты -- великий!" имея ввиду что я великий писатель, после того
как я сказал Ирвину что чувствую себя облаком потому что все лето наблюдал
их в Одиночестве и теперь стал облаком сам.)
"Я просто - "
"Я не хочу думать об этом, я иду домой чтобы лечь спать, я не хочу снов
о зарезанных свиньях и мертвых цыплятах в тазу - "
"Ты прав"
И мы быстро шагаем дальше прямо на Маркет. Там мы идем к кинотеатру
Монстр и для начала разглядываем афиши на стене "Это дурацкий фильм, я не
хочу на него", говорит Рафаэль. "Здесь нет настоящих чудовищ, нарисован
какой-то наряженный в костюм космический тип, а я хочу видеть чудовищных
динозавров и зверей других миров. Кому охота заплатить пятьдесят центов за
то чтобы посмотреть на парней с автоматами и приборами -- и девицу в
чудо-поясе нашпигованном всякими штуками[98]. Э, сваливаем отсюда. Я иду
домой". Мы ждем его автобуса и он уезжает. Завтра вечером мы встретимся на
званом обеде.
Я иду вниз по Третьей улице счастливый, сам не знаю почему -- Это был
замечательный день. И вечер не менее замечательный, и тоже непонятно почему.
Пружинящий тротуар раскручивается у меня под ногами. Я прохожу мимо старых
забегаловок с музыкальными ящиками куда я раньше захаживал чтобы поставить
на ящик[99] Лестера, выпить пивка и поболтать с чуваками, "Эй! Че ты тут
делаешь?" "С Нью-Йорка я", произнося это как Нью-Йак, "Из Яблока!" "Точно,
из Яблока" "Даун Сити!" "Даун Сити!" "Бибоп Сити!" "Бибоп Сити!" "Ага!" -- и
Лестер играет "В маленьком испанском городишке", ах какие ленивые деньки
проводил я на Третьей улице, сидя в солнечных переулочках и попивая вино --
иногда болтая -- все те же самые старые и самые чудные в Америке чудаки
хиляют мимо, с длинными белыми бородами и в рваных костюмах, таща маленькие
жалкие пакетики с лимонами -- Я прохожу мимо своей старой гостиницы, Камео,
где всю ночь стенают скид-роудские алкаши, их голоса слышны в темных
увешанных коврами холлах -- и все такое скрипучее -- во времена конца света
никому ни до чего нет дела -- там я писал большие поэмы на стене, что-то
вроде:
Увидеть можно лишь Священный Свет,
Услышать лишь Святую Тишину,
Почувствовать один Священный Запах,
Коснуться лишь Священной Пустоты,
Вкусить возможно только Мед Святой,
И мысль одна - Святой Экстаз...
в общем страшная глупость -- я не понимаю ночи -- я боюсь людей -- и я
иду вдоль по улице счастливый -- Заняться мне больше нечем -- И броди я
сейчас по своему дворику в горах, я был бы не менее чужим чем идя по
городской улице -- Или не более чужим -- Какая разница?
И тут еще старые часы и неоновая реклама на здании производящей
типографское оборудование фирмы напоминают мне отца и я говорю "Бедный Па" -
и действительно чувствую и вспоминаю его сейчас, будто он здесь, будто это
его влияние -- Хотя такое или сякое влияние, все это неважно, все это в
прошлом.
Саймона дома нет но Ирвин в постели, беспокойно-задумчивый, он тихо
беседует с Лазарусом сидящим на краю кровати напротив. Я захожу и открываю
широко окно в звездную ночь и забираю свой спальный мешок собираясь идти
спать.
"Чего это ты сидишь с кислой рожей, Ирвин?" спрашиваю я.
"Просто мне подумалось что Дональд с МакЛиром терпеть не могут нас. И
Рафаэль терпеть не может меня. И он не любит Саймона."
"Конечно он его любит -- не надо - " он перебивает меня громким стоном
и вздымает руки к потолку со своей растерзанной кровати: -
"Да на хрен все эти разборки! -"
Беспощадный раздор разделяет его братьев по крови, некоторые из них
были очень ему близки, некоторые менее, но что-то недоступное моему
аполитичному уму просачивается в мозг Ирвина. В его темных глазах тлеет
подозрение, и страх, и молчаливое возмущение. Он выпучивает глаза чтобы
выказать переполняющие его чувства, и на губах его появляется складка
уверенности в Пути. Он собирается сделать что-то что дорого обойдется его
нежному сердцу.
"Я не хочу всей этой свары!" кричит он.
"Правильно".
"Я просто хочу чтобы мы были ангелами" -- он часто говорит так, и так
он видит всех нас идущих плечом к плечу прямо в рай и никаких левых базаров.
"Плечом к плечу -- вот как это должно быть!"
И любые уступки оскорбляют его, пороча его Небеса -- Он видел бога
Молоха и всех остальных богов даже Бель-Мардука -- Ирвин вышел из Африки, из
самого центра ее, надув угрюмые губы, и дошел до Египта и Вавилона и Элама,
и создавал империи, настоящий Черный Семит, и одновременно Белый Хамит в
словах и суждениях своих -- В Вавилонской ночи видел он Молоха Ненавидящего.
На Юкатане видел он Богов Дождя мрачно сверкающих в свете керосиновой лампы
среди развалин поросших джунглями. Он задумчиво смотрит в пространство.
"Ну а я собираюсь отлично выспаться", говорю я. "У меня был отличный
денек -- мы с Рафаэлем сейчас видели трепещущих голубей" -- и я рассказываю
ему всю историю.
"И еще я немного позавидовал тебе что ты был облаком", серьезно говорит
Ирвин.
"Позавидовал? Ух ты! -- Гигантское облако, вот какой я, гигантское
облако, чуть сплющенное сбоку, сплошной пар -- во."
"Я тоже хотел бы стать гигантским облаком", кивает Ирвин совершенно
серьезно хоть раньше и посмеивался надо мной, теперь он совершенно серьезен
и хочет знать что будет когда все мы превратимся в гигантские облака, он
просто хочет знать это точно и заранее, вот и все.
"А ты рассказывал Лазарусу о зеленых рожах которые у тебя в окошке
появляются?" спрашиваю я, но я не знаю о чем они говорили раньше и иду
спать, и просыпаюсь в середине ночи на секунду чтобы увидеть Рафаэля который
заходит и ложится спать на пол, переворачиваюсь на другой бок и сплю дальше.
Блаженный отдых!
Утром Рафаэль спит на кровати и Ирвин уже ушел, но дома Саймон, сегодня
у него выходной, "Джек я пойду сегодня с тобой в Буддистскую Академию". Я
уже несколько дней туда собирался, и как-то сказал Саймону об этом.
"Ну да, но тебе там скучно будет. Лучше я пойду один".
"Не-а, я с тобой -- хочу добавить что-то к красоте этого мира" -
"И как же мы это сделаем?"
"Просто я буду делать все тоже самое что делаешь ты, помогать тебе, и
тогда я узнаю все о красоте и красота придаст мне сил". Абсолютно серьезно.
"Это чудесно, Саймон. Окей, хорошо, мы пойдем -- Пешком - "
"Нет! Нет! Там автобус! Там, видишь?" показывая куда-то пальцем,
прыгая, танцуя, пытаясь подражать Коди.
"Хорошо, хорошо, мы поедем на автобусе".
Рафаэль тоже спешит куда-то, так что мы быстро завтракаем и
причесываемся (и уходим), но сначала в ванной комнате я стою три минуты на
голове чтобы расслабиться и подлечить мои болезные сосуды, и мне все кажется
что кто-нибудь обязательно вломится в ванную и столкнет меня прямо в
раковину... в ванной Лазарус оставил замокать свои большущие рубашки.
90
Со мной часто так случается, что за восхитительным днем вроде
вчерашнего когда я прогуливался домой по Третьей улице, следует день
безысходного отчаяния, и все это потому лишь что я оказываюсь неспособен
оценить прекрасность нового великолепного дня, который тоже солнечный, и
небеса такого же синего цвета, и великодушный Саймон так хочет меня
развеселить, а я не могу радоваться этому всему, разве что потом, в
воспоминаниях своих -- Мы садимся на автобус до Палка и потом идем вверх по
Бродвейской горке по свежему воздуху среди цветов и Саймон пританцовывая
делится со мной своими теориями -- на самом-то деле я понимаю и принимаю все
что он говорит но почему-то все время мрачно твержу что это не имеет
никакого значения -- В конце концов я даже резко обрываю его: "Староват я
стал для этих юношеских восторгов, я уже этого накушался! -- Все то же
самое, опять и опять!"
"Но это все реально, это правда!" кричит Саймон. "Мир бесконечно
восхитителен! Если дать людям любовь, они ответят любовью! Я видел это сам!"
"Я знаю что это правда но мне все надоело"
"Но тебе не может все надоесть, если тебе все надоест то нам всем тоже
все надоест, а если нам всем все надоест и мы устанем и сдадимся, тогда весь
мир разрушится и умрет!"
"Так оно и должно случится"
"Нет! Должна быть жизнь!"
"Это одно и то же!"
"Ах маленький Джеки не говори глупостей, жизнь это жизнь и кровь и
толчки и щекотка" (и тычет меня пальцем под ребра чтобы доказать это)
"Видишь? Ты дергаешься, тебе щекотно, ты жизнь, в твоем мозгу есть живая
красота, в твоем сердце живая радость, в твоем теле живой оргазм, и тебе
надо просто не бояться этого. Не бойся! Все влюбленные должны выйти на улицу
плечом к плечу", и я понимаю что он разговаривает с Ирвином --
"Конечно ты прав но я устал", все же замечаю я.
"Нет! Проснись! Будь счастлив! Куда мы идем сейчас?"
"В Буддистскую Академию там на вершине горы, пойдем в подвал к Полу - "
Пол это такой большой светловолосый буддист, он работает в Академии
уборщиком, вечно улыбаясь он сидит у себя в подвальчике, а потом джазовым
вечером в ночном клубе Подвал он будет стоять с закрытыми глазами и
подпрыгивая в такт музыке, так он рад слышать джаз и безумную трепотню --
Затем он медленно разожжет свою большую солидную трубку и сквозь дым
поднимет большие серьезные глаза чтобы посмотреть прямо на тебя и улыбнуться
не выпуская трубки из зубов, отличный парень -- Он частенько бывал в хижине
на лошадиной горке и ночевал в старой заброшенной комнатке позади, со своим
спальником, и когда утром мы заваливались к нему всей толпой и предлагали
вина, он вставал, и пропускал с нами по стаканчику, но потом уходил на
прогулку среди цветов, задумчиво, и через какое-то время возвращался к нам с
новой идеей -- "Точно как ты говорил, Джек, чтобы коршун достиг просветления
ему нужен длинный хвост, и я вот что только что подумал, представь, я рыба -
плыву себе через бездорожье океана -- сплошная вода, ни дорог, ни
направлений, ни улиц -- и вот я плыву потому что махаю хвостом -- но голова
моя сама по себе, с хвостом у нее нет ничего общего -- и пока я" (он садится
на корточки и изображает это) "свободно виляю хвостом и махаю плавниками я
двигаюсь вперед ни о чем не беспокоясь -- Хвост меня несет а голова это
просто мысли -- мысли копошатся в голове пока хвост виляя несет меня вперед"
-- Длинное объяснение -- чудной тихий и серьезный чувак -- я собираюсь зайти
спросить про потерянную рукопись которая может оказаться у него в комнате,
потому что я оставил ее там в ящике для всех кому интересно, причем с такими
указаниями: "Если вы не понимаете это Писание, выбросьте его. Если вы
понимаете это Писание, выбросьте его. Я настаиваю на вашей свободе -- и тут
я понимаю, что возможно он так и поступил и начинаю поэтому смеяться, это
было бы так правильно -- Пол сначала был физиком, потом студентом
математики, потом студентом инженерного дела, потом философом, теперь он
буддист и поэтому у него нет никакой философии, но есть "просто мой рыбий
хвост".
"Теперь ты понимаешь?" говорит Саймон. "Какой сегодня прекрасный день?
Солнце повсюду сияет, куча красивых девушек на улице, что тебе еще надо?
Старина Джек!"
"Ладно Саймон, будем ангельскими пташками".
"Будь же ангельской пташкой прямо сейчас и хорош трепаться"
Мы подходим к подвальному входу в мрачное здание и заходим в комнату
Пола, дверь открыта нараспашку -- Никого нет дома -- Мы идем на кухню, там
большая цветная девушка которая говорит что она с Цейлона, очень милая и
красивая, хоть и немного полноватая --
"А ты буддистка?" спрашивает Саймон.
"Ну да, а то что бы я тут делала -- на следующей неделе еду назад на
Цейлон"
"Разве это не замечательно!" Саймон поглядывает на меня чтобы я ее
оценил -- Он хочет ее трахнуть, подняться в одну из спален общаги этого
религиозного заведения там наверху и трахать ее в постели -- мне кажется она
чувствует это как-то и вежливо его отшивает -- Мы спускаемся вниз в холл,
заглядываем в комнату и там на полу лежит юная индуска с ребенком, вокруг
куча книг и развешанных повсюду шалей -- Когда мы с ней заговариваем, она
даже не встает --
"Пол уехал в Чикаго" говорит она -- "Поищи свою рукопись у него в
комнате, может найдешь"
"Ого", говорит Саймон пялясь на нее.
"И еще можно спросить мистера Омса в конторе наверху"
На цыпочках мы возвращаемся в холл, немного хихикая, заходим в туалет,
причесываемся, болтаем, спускаемся опять в спальню Пола и ищем среди его
вещей -- Он оставил галонный кувшин бургундского и мы наливаем себе вино в
маленькие японские чайные чашечки, тонкие как печенье --
"Не разбить бы эти чашки"
Я разваливаюсь за половским столом чтобы нацарапать ему записку --
пытаюсь выдумать какие-нибудь смешные дзенские шуточки или таинственные
хайку --
"Это коврик для медитаций Пола -- дождливыми вечерами растопив печку и
все такие дела он сидит на нем глубоко задумавшись"
"И о чем он думает?"
"Ни о чем"
"Пошли наверх посмотрим чем они там занимаются. Давай Джек не сдавайся,
пойдем!"
"Пойдем куда?"
"Просто пойдем, не тормози - "
Саймон начинает вытанцовывать очередной безумный акт своей пьесы
"Саймон-в-Миру" зажимая картинно рот руками, скача на цыпочках, охая и
живописуя чудеса ждущие нас впереди, в Лесу Арденнском[100] -- Точно так как
когда-то я сам --
Угрюмая секретарша средних лет желает точно знать кто это хочет видеть
мистера Омса, и я начинаю злиться, ведь мне надо просто поговорить с ним не
заходя дальше дверей, я спускаюсь сердито вниз по лестнице, Саймон зовет
меня назад, женщина в недоумении, Саймон скачет вокруг нее будто это его
руки управляют мной и ею в придуманной им запутанной пьесе -- В конце концов
дверь открывается и из нее выходит Алекс Омс в отутюженном синем костюме,
весь такой джазово навороченный, с сигаретой во рту, и прищурившись
оглядывает нас, "А это вы" говорит он мне, "как ваши дела? Может зайдете?"
показывая на контору.
"Нет-нет, я просто хотел узнать, не оставлял ли Пол у вас рукопись,
мою, на хранение, или не знаете ли вы где - "
Саймон смотрит на нас, то на одного то на другого, с недоумением --
"Нет. К сожалению. Не видел. Может быть у него в комнате. Кстати",
говорит он исключительно дружелюбно, "не попадалась ли вам на глаза заметка
в нью-йоркском Таймс, про Ирвина Гардена -- о вас там прямо ничего не
сказано, но в целом она посвящена - "
"Да-да конечно я видел"
"Ну что ж, рад был опять с вами встретиться", говорит он в конце
концов, и смотрит, и Саймон кивает подбадривающе, и я говорю "И я тоже, до
встречи Алекс", и бегу вниз по лестнице, и там на улице Саймон кричит: -
"Ну почему ты не поднялся к нему, не пожал ему руку, не похлопал по
плечу, не стал ему другом -- почему вы поговорили друг с другом через
прихожую и разбежались в разные стороны?"
"Ну ведь нам не о чем было говорить?"
"Но ведь говорить можно о чем угодно, о цветах, о деревьях - "
Мы быстро идем по улице споря обо всем об этом, и в конце концов
усаживаемся на каменной изгороди под парковыми деревьями, у тротуара, и мимо
проходит какой-то господин с продуктовой сумкой в руке. "Давай расскажем об
этом всему миру, начиная вот с него! -- Эй мистер! Послушайте! Понимаете
этот человек буддист и может рассказать вам кучу всего про рай полный любви
и деревьев..." Человек бросает торопливый взгляд на нас и убыстряет шаг --
"Мы сидим тут под синим небом -- и никто не хочет слушать нас!"
"Это ничего, Саймон, они все уже итак знают."
"Тебе надо было зайти в контору Алекса Омса, и вы сели бы на стулья
напротив друг друга касаясь коленями и смеялись и болтали бы о старых
временах, а ты -- ты просто испугался - "
И я понимаю, что если мне доведется знать Саймона еще пять лет, то нам
придется вместе пройти через все те же давно знакомые мне вещи, через
которые я прошел уже будучи в его возрасте, но также я вижу что мне лучше
пройти через них опять чем отталкивать это -- И что мы используем одни слова
чтобы объяснять другие -- Кроме того я не хочу обламывать Саймона омрачая
его юношеский идеализм -- Саймона поддерживает его бескомпромиссная вера в
человеческое братство но долго ли это продлится пока другие вещи не затмят
ее... а вдруг никогда не затмят... И все же меня очень огорчает то что я
никак не могу попасть с ним в одну струю.
"Фрукты! Вот что нам надо!" предлагает он при виде фруктовой лавки --
мы покупаем канталупы[101], виноград и сплит[102] и идем дальше через
Бродвейский Туннель громко крича чтобы услышать эхо, чавкая виноградом,
обливаемся канталупьим соком и выбрасываем их потом -- Мы выходим прямо на
Норт Бич и направляемся в магазин Багель чтобы попытаться найти там Коди.
"Не сдавайся! Не сдавайся!" вопит Саймон у меня за спиной подталкивая
меня в спину пока спускаемся вниз по узкому пешеходному переулочку -- я же
поедаю виноградины одну за одной, чтобы не дать им пропасть.
91
И совсем скоро, выпив лишь кофейку, потому что уже совсем пора и даже
начинает быть поздновато, мы идем на званый обед к Розе Уайз Лэйзали где мы
должны встретиться с Ирвином, Рафаэлем и Лазарусом --
И все же мы опаздываем, заплутав в долгих поисках среди холмов, я все
время смеюсь шизовым комментариям Саймона, типа "Глянь-ка на этого пса -- у
него шрам от укуса на хвосте -- в какой-нибудь драке скрежещущие свирепые
зубы вцепились в него" -- "хороший урок -- теперь он знает что драться
нехорошо." А когда нам нужно было узнать дорогу у пары в спортивной Эм-Джи,
он спрашивает, "Как нам добраться до тяб-мяб как это будет Тебстертон?"
"А Хепперстон! Да. Вам надо проехать прямо и четыре квартала направо".
Представить себе не могу что это могло бы значить, прямо и четыре
квартала направо. Я ведь вроде Рэйни, который бродил с картой нарисованной
ему боссом из его пекарни, "иди на такую-то и такую-то улицу", и Рэйни
одетый в форменную одежку своей фирмы отправлялся куда глаза глядят, даже не
пытаясь понять куда его направили, так безнадежно -- (о Рэйни можно написать
целую книгу, мистер Каритас[103], как зовет его Дэвид Д`Анжели, которого мы
встретим вечером на отвязной вечеринке в богатом доме после поэтических
чтений - )
Вот наконец-то и дом, мы заходим, двери открывает сама хозяйка, какое
же у нее милое лицо, я люблю такие серьезные женские глаза влажно
поблескивающие и полные постельной неги даже в среднем возрасте, они выдают
любящую душу -- Мы заходим внутрь, Саймон начинает копировать меня, не
понять то ли насмешливо то ли с восхищением -- Проповедник Коди оттесняется
на второй план -- Какая милая женщина, в элегантных очках, кажется где-то у
нее в прическе виднеется тонкая ленточка, и вроде бы в серьгах, точно не
помню -- Очень элегантная леди живущая в великолепном старом доме в
сан-францискском фешенебельном квартале, на холмах покрытых густо-вязкой
листвой, среди живых изгородей из красных цветов и гранитных стен уводящих к
паркам заброшенных особняков Барбари Кост, которые теперь переделали в клубы
с развалинами и трескающейся штукатуркой, где богатые пьянчуги из ведущих
фирм Монтгомери Стрит греют свои зады у потрескивающего в больших очагах
огня и выпивка подвозится к ним на колесных столиках, на расстеленные ковры
-- Туман пробирается в дом, миссис Роза наверное иногда поеживается от
холода в тишине своего дома -- Ах, и что же она поделывает ночами, в своем
"блистательном исподнем", как сказал бы У.С. Филдс, должно быть
приподнимается на кровати услышав странный звук снизу, а потом откидывается
назад понимая что сегодня ночью судьба опять уготовила ей поражение --
"Внемли пенью колоколов церковных" слышится мне[104] -- Какая милая, и такая
грустная потому наверное что утром, услышав пение канарейки на своей
сверкающей желтой кухне, она знает что канарейка тоже умрет -- Она
напоминает мне мою тетушку Клементину но все же совсем на нее не похожа --
"Кого же она мне напоминает?" все спрашиваю я себя -- она напоминает мне
одну мою старую возлюбленную которая была у меня когда-то давно и не здесь
-- Нам уже доводилось проводить вместе приятные вечерочки, сопровождая их
(ее с приятельницей-поэтессой Бернис Уайлен) из Местечка, однажды одной
особенно безумной ночью когда какой-то пьяный дурень плюхнулся спиной на
пианино, сверху, выдувая из своей трубы громкие и четкие нью-орлеанские
риффы -- должен заметить очень даже неплохо, приятно услышать такую вот
музыкальную загогулину откуда-нибудь на улице -- И потом мы (Саймон, Ирвин и
я) потащили дам в безумный джазовый клубешник с красно-белыми скатертями на
столах, и с пивом, чудесно, там сейшенили совершенно отвязные чуваки (и ели
со мной пейотль потом) и один новый тип из Лас-Вегаса одетый чуть небрежно и
изысканно, отличные навороченные сандалии на ногах, такие носят в
Лас-Вегасе, специально для казино, он садится за установку и замачивает
сумасшедший ритм, его палочки летают по тарелкам и басы ухают и обрушиваются
звукопадами, и тут барабанщик приходит в такое исступление что начинает
откидываться назад, и чуть не падая мотает головой в такт ритму почти
задевая грудь сидящего сзади контрабасиста -- Роза Уайз Лэйзали узнала этот
мир вместе со мной, и еще были изысканные беседы в ее машине (цок-цок
Вашингтон Сквер Джеймс) и в конце концов я сделал одну вещь которую Роза, в
свои 56, может быть уже никогда не забудет: - после вечеринки, у нее дома,
ночью, я проводил ее лучшую подругу к автобусу в 2 1/2 кварталах
оттуда (недалеко от дома рафаэлевой Сони), в конце концов старая леди взяла
такси "Правда Джек", когда я вернулся, "как мило с вашей стороны быть таким
предупредительным к миссис Джеймс. Она одна из самых замечательнейших людей
которые вам когда-либо встречались!"
И теперь в дверях она приветствует нас: "Я так рада что вы смогли
придти!"
"Извините за опоздание -- мы сели не в тот автобус - "
"Я так рада, что вы смогли придти", повторяет она закрывая двери, и
поэтому я понимаю что наш приход означает для нее какую-то совершенно
невозможную ситуацию, и, как это не иронично, -- "Так рада что вы пришли",
повторяет она опять для убедительности, и я понимаю что это простая логика
маленькой девочки, повторяй милые красивости и тогда никто не посмеет
покоробить твою изысканность -- И на самом деле она действительно
поддерживает безобидную атмосферу на вечеринке которой иначе было бы не
избежать враждебных вибраций. Я вижу как смеется очарованный ею Джеффри
Дональд, и поэтому знаю что все в порядке, я захожу, сажусь, и все отлично.
Саймон садится на свое место, на губах его "оо" искреннего уважения. Лазарус
тоже здесь, улыбающийся почти как Мона Лиза, руки лежат по обе стороны от
тарелки в знак тщательного соблюдения приличий, большая салфетка на коленях.
Рафаэль развалился на стуле, периодически подцепляя кусочек ветчины вилкой,
его изящные руки лениво свисают, он как всегда громок, но иногда впадает в
полное молчание. Бородатый Ирвин серьезен но смеется про себя (от счастья
очарованности) что выдают поблескиванием его глаза. Они бегают от одного
лица к другому, большие серьезные коричневые глаза, и если ты начинаешь
смотреть прямо в них он начинает в ответ также неотрывно смотреть на тебя,
однажды мы с ним стали играть в гляделки и смотрели друг на друга минут 20
или 10 может, не помню, его глаза становились все безумней вылезая из орбит,
а мои все больше и больше уставали -- Глазастый Пророк --
Дональд очень утончен в своем сером костюме, смеется, рядом с ним
девушка в дорогом платье и говорит она о Венеции и ее туристских
достопримечательностях. Рядом со мной симпатичная молодая девушка которая
только-только приехала учиться в Сан-Франциско и поселилась в одной из
свободных комнат дома Розы, ага, и я тут же начинаю думать: "Может быть Роза
пригласила меня для того чтобы я с ней познакомился? Или она знала что все
поэты и Лазарусы неизбежно придут вместе со мной?" Девушка встает и начинает
подавать на стол, она помогает Розе, и мне это нравится, но она надевает
фартук, вроде фартука служанки, и это на какое-то время смущает меня в
глупой моей неотесанности.
Ах как же изящен и чудесен Дональд, Дудочник Ликующий, сидящий около
Розы и говорящий соответствующие случаю фразы, они настолько превосходны что
я не могу припомнить ни одной из них, но что-то вроде "Не краснее помидора,
смею я полагать", а когда все начинают смеяться он тоже внезапно весь прямо
обрушивается в смехе, как например когда я делаю свои опрометчивые faux
pas[105] принимаемые всеми за шутку, типа "Я всегда езжу на товарняках."
"Да кому это надо, ездить на товарняках!" -- Грегори[106] -- "Я не
врубаюсь зачем тебе нужно все это дерьмо когда ты катаешься на товарняках и
докуриваешь бычки напополам с бомжами -- Зачем ты все это делаешь, Дулуоз!"
-- "Правда, без шуток!"
"Но это же первоклассный товарняк!" и все хохочут, и я смотрю на
давящегося от смеха Ирвина и говорю ему: "Так оно и есть, Полуночный Призрак
действительно первоклассный товарняк, идет без единой остановки до самого
конца", Ирвин это и так уже знает из наших с Коди рассказов о железной
дороге -- но смех этот такой искренний, что я утешаюсь сказанным в Дао
воспоминаний моих, "Мудрец заставляющий людей смеяться над собой драгоценней
источника воды в пустыне". Так что я припадаю к своему источнику, мерцающему
небосводу винного бокала, и заполняю его вином (красным бургундским)
кувшинчик за кувшинчиком. Наверное нехорошо так горестно и вопиюще
напиваться -- но все вокруг начинают мне подражать -- и на самом-то деле
сначала я всегда заполняю хозяйкин бокал - Как принято в Риме[107], говорю я
в таких случаях --
Разговор идет в основном на тему как мы будем делать революцию. И я
вношу свой маленький вклад сказав Розе: "Я читал о вас в нью-йоркской Таймс,
там было написано что вы муза-вдохновитель сан-францискского поэтического
движения -- Так ведь оно и есть, правда?" и она подмигивает мне. Меня так и
подмывает добавить "Противная девчонка", но мне неохота выпендриваться,
сейчас один из тех прекрасных расслабленных вечеров когда меня радует все,
хорошая еда, хорошее вино и хорошая беседа, что еще надо нищему попрошайке.
Поэтому тему подхватывают Рафаэль с Ирвином: "Мы выйдем наружу! Мы
скинем наши одежды и будем читать стихи!"
Они орут все это сидя здесь, у Розы, за вполне благопристойным столом,
но кажется все проходит естественно, я смотрю на Розу и она опять
подмигивает мне, Ах она знает меня -- Когда (слава Богу) Роза отходит к
телефону, а остальные одевают свои пальто в прихожей, за столом остаемся
только мы, и Рафаэль кричит "Мы должны вот что, мы должны открыть им глаза,
мы должны бом-бар-дировать их! Бомбами! Мы должны сделать это, Ирвин, извини
-- это правда -- все это слишком правда" и вот он встает снимая штаны прямо
у этой кружевной скатерти. Он стаскивает их уже до коленей но это всего лишь
шутка, и он быстренько застегивается обратно когда возвращается Роза:
"Мальчики, нам нужно спешить! Чтения скоро уже начнутся!"
"Мы поедем в нескольких машинах!" говорит она.
И я, смеявшийся до того без удержу, спешу прикончить свою ветчину,
вино, и поговорить с девушкой молча вытирающей тарелки --
"Мы там тоже разденемся и журнал Тайм снимет нас! Это настоящая победа!
Понимаешь!"
"Я буду мастурбировать прямо перед ними!" кричит Саймон, колотя по
столу, с большими серьезными как у Ленина глазами.
Лазарус жадно наклонился вперед со своего стула, он хочет все это
слышать, но одновременно то барабанит по своему стулу то раскачивается, Роза
стоит и разглядывает нас утихомиривая "тс-тс" но тут же подмигивает и
прощает все -- вот такая вот она -- Все эти безумные поэты едят и вопят в ее
доме, слава Богу они не привели с собой Ронни Воришку, он бы вынес все
столовое серебро -- и он тоже поэт --
"Давайте начнем революцию против меня!" кричу я.
"Мы начнем революцию против Фомы Неверующего! Мы создадим райские сады
в странах нашей империи! Мы переполошим весь средний класс Америки
обнаженными младенцами прорастающими сквозь земной шар!"
"Мы будем размахивать своими штанами с носилок!" вопит Ирвин.
"Мы закидаем младенцами весь Китай![108]" кричу я.
"Это неплохо", говорит Ирвин.
"Мы будем гавкать на бешеных собак!" торжествующе кричит Рафаэль.
Ба-бах по столу. "Это будет - "
"Мы будем подбрасывать младенцев в воздух пиная их ногами", говорит
Саймон глядя прямо на меня.
"Младенцы, да какие к черту младенцы, мы будем подобны смерти, мы
встанем на колени и напьемся из беззвучных потоков" (Рафаэль).
"Ух ты".
"Это еще что значит?"
Рафаэль пожимает плечами. Он открывает рот: - "Мы забьем молотки им в
глотки! Огненные молотки! Это будут молотки из чистого пламени! И они будут
колотить и колотить их по мозгам!" И он так сказал это мозгам что мы
потонули в этом звуке, такое чудное гудящее "ммм"... тягучее, убежденное
"ммм"... "мозгам-ммм.."
"А когда я стану капитаном космического корабля?" спрашивает Лазарус,
вот что ему нужно из всей этой нашей революции.
"Лазарус! Вместо мотора мы дадим тебе воображаемых золотых черепашьих
голубей! Мы сожжем чучело святого Франциска! Мы убьем всех младенцев в
собственных мозгах! Мы будем лить вино в глотки дохлым лошадям!!! Мы
притащим парашюты на поэтические чтения!"
(Ирвин держится за голову).
Это просто попытки передать то что они на самом деле говорят --
Нас распирает от восторга, и вот Ирвин выкрикивает: "Мы заставим их
показывать дырки наших задниц на экранах Голливуда!"
Или вот я добавляю: "И станем популярнее всяких нехороших бандитов!"
Или Саймон: "И покажем им золотые мозги наших членов!"
Так вот они говорят -- Коди сказал как-то: "Когда мы придем на Небеса,
нас поведут за руку те кому мы помогли".
92
Протекай сквозь все как протекла полыхнувшая молния, и пусть ничто тебя
не тревожит --
Мы забиваемся в две машины, Дональд спереди за рулем той в которой я, и
отправляемся на поэтические чтения которыми я лично не собираюсь насладиться
или вернее сказать не собираюсь терпеть, я уже придумал (вино и все такие
дела) как улизну в бар и встречу всех позже -- "Кто этот Меррилл Рэндэлл?"
спрашиваю я -- про поэта который собирается сегодня зачитывать свои
творения.
"Такой тонкий и изящный, в очках в роговой оправе и всегда в
каком-нибудь красивом галстуке, ты его видел в Нью-Йорке, в Ремо, но не
помнишь", говорит Ирвин. "Из Хартцджоновской тусовки - "
Тонкие чайные чашечки -- может и интересно было бы послушать как у него
катит спонтанное стихосложение, но я не смогу усидеть слушая эту продукцию
его печатной машинки, наверняка это очередная попытка подражания
какому-нибудь из лучших поэтов современности, ну в крайнем случае будет
что-то приближающееся к этому уровню -- нет, лучше я буду выслушивать новые
рафаэлевы словесные бомбы, а больше всего на самом-то деле мне хотелось бы
услышать поэму написанную Лазарусом --
Роза медленно и внимательно пробирается сквозь сан-францискские потоки
транспорта, и я не могу удержаться от мысли "Если бы за рулем был старина
Коди то мы успели бы уже за это время смотаться туда и обратно" -- Забавно
что сам Коди никогда не ходит на поэтические чтения или другие подобные
формальности, только однажды он пришел как-то, в честь первого чтения стихов
Ирвина, и когда тот проревел свое последнее стихотворение и в зале
воцарилась полная тишина, то именно Коди, одетый в свой воскресный костюм,
подошел и пожал руку поэту (своему братишке Ирвину, с которым он мотался
автостопом через все Техасы и Апокалипсисы 1947 года) -- я всегда вспоминаю
это как символичный и прекрасный скромный акт дружбы и хорошего вкуса --
Стиснутые в машине коленями и висящие вниз головой мы заинтересованно вертим
головами, пока Роза пытается припарковать свою машину в узкий пустой проем
-- "Окей, окей, еще чуток, подверните колесо". И она кивает "ну да конечно -
" и мне хочется сказать "Ах Рози ну почему ж ты не осталась дома есть
шоколадные конфеты и читать Босуэлла, вся эта светская жизнь не принесет
тебе ничего хорошего, только новые морщины беспокойства на твоем лице -- а
светская улыбка это просто обнаженная полоска зубов."
Но зал чтений уже забит прибывшими заранее, уже тут и
девушка-билетерша, и программки, и мы садимся в кружок разговаривая, и в
конце мы с Ирвином сваливаем купить четверть галлона сотерна чтобы
подразвязались языки -- А вообще тут вполне мило, Дональд уже здесь, он
один, девушка уехала куда-то, и он оживленно болтает отпуская маленькие
забавные шуточки -- Лазарус стоит где-то позади, и я пристраиваюсь с
бутылочкой -- Роза привезла нас сюда и теперь ее работа закончена, она
заходит и садится в зале, она была Матерью везущей на Небеса Повозку, полную
ее маленьких детей которые не верят что в доме приключился пожар --
Больше всего лично меня интересует то что после должна состояться
вечеринка в большом доме, и с большой чашей пунша, но вот внутрь заходит
Дэвид Д`Анжели, скользящей арабской походкой, улыбаясь, с очаровательной
француженкой по имени Иветта под руку, и О он похож на какого-нибудь
изящного прустовского героя, Священник, если Коди Проповедник то Дэвид
Священник, но у него всегда найдется какая-нибудь красотка в запасе, и я
уверен что Дэвида от принятия Пострига в каком-нибудь Католическом монастыре
останавливает только то что он может захотеть жениться опять (он уже был
женат однажды), и растить детей -- из всех нас Дэвид самый красивый мужчина,
у него идеальные черты лица, как у Тирона Пауэра, но более тонкие и
таинственные, и он говорит с таким странным акцентом, что я и не знаю даже
где он мог его подцепить -- Наверное так выглядел бы араб выпускник
Оксфорда, в Дэвиде есть что-то несомненно арабское, или арамейское (или
карфагенское, как у Святого Августина) хотя на самом-то деле он сын
покойного зажиточного итальянского торговца, и мать его живет в прекрасной
квартире с роскошной мебелью красного дерева, и серебром, и кладовкой
забитой итальянской ветчиной, сыром и вином -- все домашнее -- Дэвид он как
святой, он и выглядит как святой, он один из тех изумительных людей которые
в юности пытались перепробовать все виды порока ("Попробуй-ка эти таблетки",
сказал он Коди при первой встрече, "это просто окончательный оттяг", так что
Коди так и не осмелился их пробовать) -- И вот сегодня Дэвид возлежит на
кровати покрытой белым мохнатым покрывалом, с черной кошечкой, читая
Египетскую Книгу Мертвых и передавая косяки по кругу, и разговаривает очень
странно "Но как это чуу-ууудненько, ну праа-ааавда же" примерно говорит он,
но когда "Ангел выбил у него почву из под ног" и ему открылось видение
писаний Отцов Церкви, всех одновременно, ему было приказано вернуться к
католической вере своих отцов, так что теперь из изысканного и чуть
декадентствующего поэта-хипстера он превратился в изумительного Святого
Августина отдавшего все пороки юности своей Видению Креста -- Через месяц он
уходит в траппистский монастырь на послушание -- Дома перед причастием он
врубает пластинки Габриэлли на полную громкость -- Он доброжелательный,
аккуратный, остроумный, любит все подробно разъяснять, и его не устаивают
простые ответы -- "Весь этот твой буддизм это просто отголоски манихейства,
Дже-еек, посмотри этому факту в лицо -- в конце концоув ты же был окрещен и
говорить тут нэ о чем, понимаешь", и он поднимает изящно свою тонкую белую и
нежную руку священника -- И все же скользящей походкой своей он пришел
сегодня на эти поэтические чтения, весь такой изысканный, прошел даже слух
что он решил повременить с обращением и теперь вежливо замалчивает все
вопросы на эту тему, и поэтому для него вполне естественно придти под руку с
этакой великолепной Иветтой, и так идеально и со вкусом одетым в простой
костюм с простым галстуком, и с этим свежевыстриженным ежиком придающим его
миловидному лицу зрелый, возмужалый вид, так что за один год его лицо стало
из юношески красивого красивым мужской красотой, и посерьезнело вдобавок --
"О да ты на вид как-то возмужал, братец!" первое, что я говорю ему.
"Что ты имеешь в виду, возмужал!" кричит он, топая ногой и смеясь -- Ах
как же он двигается этими своими арабскими скользящими движениями, и
здороваясь он будто бы преподносит вам свою мягкую белую искреннюю и кроткую
руку -- но стоит ему начать говорить я не могу удержаться от хохота, он
действительно очень смешной, его улыбка держится на лице дольше любых
разумных границ, и ты начинаешь понимать что сама по себе эта улыбка это
такая тонкая шутка (большая шутка), и он считает что ты ее поймешь и
продолжает излучать из маски своего лица белое безумие до тех пор пока тебе
не останется только услышать слова его внутреннего языка которые он не
произносит вслух (и они без сомнения тоже смешные), и из-за всего этого мне
не удержаться никак -- "Над чем это ты смеешься, Джеее-ек!" взывает он. Он
растягивает гласные так что его речь приобретает какой-то совершенно
отдельный акцент состоящий из (естественно) американо-итальянского, второго
поколения, произношения, но с сильным британским налетом на основе
средиземноморской элегантности которые вместе создают такую прекрасную и
странную разновидность английского языка которую я нигде еще не встречал --
Дэвид Благотворящий, Дэвид Любезный, носивший (по моему