альда Лоудена, широко известного своими религиозными сочинениями, под названием "Тоскую по тебе". Стихи написаны Гарри Д.Керром, и трудно представить себе более изящные слова на неописуемо прекрасную музыку. Критики единогласно утверждают, что песня будет иметь потрясающий успех. Заменив старые слова гимном "Я голос услыхал Христов", мы получим прелестнейший псалом". Даже ручной труд не был обойден. Бэббит отметил остроумное предложение - как иллюстрировать воскресение господне: "Модель для учеников легко изготовить своими средствами. Гроб Господень: взять квадратную коробку с крышкой, перевернуть дном кверху. Слегка выдвинуть крышку, образуя внизу паз. Вырезать квадратное отверстие для двери и отдельно - картонный кружок, несколько больше двери. Покрыть кружок и всю гробницу толстым слоем смеси песка, муки и воды и дать высохнуть. Круг должен изображать тяжелый камень, который женщины нашли "отодвинутым" в пасхальную ночь. Этот макет войдет в нашу серию "Наглядные поучения". Объявления в "Вестниках воскресных школ" были вполне деловые. Бэббит заинтересовался препаратом для людей, ведущих малоподвижную жизнь, которая "восстанавливает истощенную нервную ткань, питая мозг и пищеварительную систему". Его просветили и насчет того, что продажа Библий является весьма оживленной отраслью торговли, с обширной конкуренцией, и ему приятно было узнать из объявления "Компании гигиенической церковной утвари", что в продажу поступила превосходная утварь, в том числе и полированный поднос красного дерева для сбора денег. "Поднос совершенно поглощает шум, легче по весу и приятнее в обращении, чем любой другой поднос, а также более соответствует обстановке церкви, чем подносы из прочих материалов". Так он перелистал всю кипу "Вестников воскресных школ". "Вот это настоящий мужской подход к делу! - подумал он. - Здорово подано! Стыдно, что я так мало уделял времени этим вопросам. Раз играешь такую значительную роль у себя в городе, - просто позор не поддержать религию, крепко, по-мужски, не организовать церковь на современный лад. Так сказать, христианство на широкую ногу. Но, конечно, подходить с благоговением... Возможно, существуют люди, которые скажут, что эти организаторы церковных школ ведут себя недостойно, забывают о духовном и так далее... Им легко! Всегда найдутся подлецы, им бы только критиковать! Браниться, издеваться и разрушать куда легче, чем строить. Нет, я отдаю должное этим "Вестникам"! Они даже старого Джорджа Ф.Бэббита завербовали в свой лагерь! Вот вам и ответ на критику! И чем ты мужественней, чем ты практичней, тем больше должен жить активной, истинно христианской жизнью. Я - за! Хватит этого попустительства, пьянства и..." - Рона! Ты где это так поздно шатаешься, черт возьми! В такое время приходить домой! Безобразие! 17 На Цветущих Холмах есть всего три или четыре старых дома, - а старым здесь считается дом, построенный до тысяча восемьсот восьмидесятого года. Самый большой из этих домов - резиденция Уильяма Вашингтона Иторна, президента Первого Государственного банка. Вилла Иторн сохранилась как память об "аристократических кварталах" Зенита, какими они были с тысяча восемьсот шестидесятого по тысяча девятисотый год. Это - махина из красного кирпича с серыми каменными наличниками и крышей из разноцветного шифера - красного, зеленого и желто-бурого. По бокам торчат две худосочные башни: одна - крытая медью, другая - увенчанная чугунной резьбой. Крыльцо похоже на открытый мавзолей; его поддерживают приземистые серые пилястры, над которыми застывшим водопадом нависает кирпичный карниз. В одной стене дома прорезана высокая оконница в виде замочной скважины, забранная разноцветным стеклом. Но весь этот дом отнюдь не вызывает усмешки. Он воплотил в себе тяжеловесное достоинство викторианских финансистов, которые владычествовали над поколением, жившим после первых поселенцев и до оборотистых дельцов-"коммерсантов"; эти финансисты создали суровую олигархию, захватив управление банками, заводами, земельной собственностью, железными дорогами, шахтами. Из десятка непохожих друг на друга Зенитов, которые все вместе и составляют настоящий, большой Зенит, самым мощным и долговечным и вместе с тем самым недоступным и незнакомым для его граждан является небольшой, тихий, суховатый, вежливый и жестокий Зенит Уильямов Иторнов. Все остальные Зениты в неведении работают на эту крохотную олигархию и в безвестности умирают за нее. Почти все замки этих своевольных викторианских тетрархов уже давно разрушились или выродились в дешевые гостиницы, но Вилла Иторн все еще стоит в своей высокомерной неприкосновенности, напоминая Лондон, Бэк-Бэй, Риттенхауз-сквер. Ежедневно моются ее мраморные ступени, почтительно начищается медная дощечка на дверях, а накрахмаленные кружевные гардины всегда чопорны и чванливы, как сам Уильям Вашингтон Иторн. Со сдержанным благоговением Бэббит и Чам Фринк пришли к Иторну на совещание по поводу воскресной школы, в неловком молчании они проследовали за горничной в форменном платье по катакомбам зал и гостиных в библиотеку. Библиотека Иторна была настолько же типичной библиотекой старого солидного банкира, как бакенбарды Иторна - типичными бакенбардами старого солидного банкира. В шкафах стояли главным образом собрания сочинений, как полагалось по традиции, - в синеватых, золотистых или светлых кожаных переплетах. Огонь в камине тоже горел, как полагалось по традиции, - спокойно, неярко и ровно, играя на полированных каминных щипцах. Бюро из старого темного дуба казалось верхом совершенства, у кресел был слегка высокомерный вид. Хотя Иторн отечески ласковым тоном осведомился о здоровье миссис Бэббит, а также мисс Бэббит и "других деток", Бэббит не знал, как ему ответить. Неприлично было бы спросить: "Ну, как, старина, поплясываем?" - как, бывало, спрашивал он у Верджила Гэнча, Фринка или Говарда Литтлфилда - у людей, которые до сих пор казались ему преуспевающими и вполне светскими. Бэббит и Фринк учтиво молчали, а Иторн с такой же учтивостью, медленно цедя слова, произнес: - Прежде чем начать совещание, джентльмены, - должно быть, вы озябли в дороге, - благодарствую за то, что посетили старика, - может быть, выпьете стаканчик грогу? Бэббит так понаторел в разговорах, которые положено вести Доброму Малому, что чуть не опозорился навеки, но вовремя удержался, чтобы не крикнуть: "А мы и не станем кочевряжиться, лишь бы у вас в мусорной корзине не прятался инспектор по сухому закону!" Он проглотил эту фразу и только поклонился торопливо и покорно. Фринк отвесил такой же поклон. Иторн позвонил горничной. Никогда наш современный, живущий в роскоши Бэббит не видел, чтобы в частном доме звонили прислуге просто так, не за обедом. Сам он часто вызывал звонком коридорных в гостинице, но дома нельзя было задевать самолюбие Матильды: надо было выйти в холл и крикнуть ей вниз. Да и никогда, со времени введения сухого закона, он не видел, чтобы человек так свободно предлагал выпить. Было даже странно отпить глоток крепкого грога и не заорать: "Ух ты! Самую середку прожгло!" И про себя, с восхищением юнца, встретившего настоящее величие, Бэббит удивлялся: "И этот старикан мог бы сделать со мной что угодно! Скажи он только моему банкиру - "закройте кредит"! И все! А сам от горшка два вершка! С виду-то какой тихий, смирный! Пожалуй, мы, Толкачи, слишком разоряемся насчет хватки и прочего..." Но он сейчас же отогнал эти мысли и с благоговением выслушал все соображения Иторна насчет улучшения воскресных школ - соображения весьма четкие и никуда не годные. Потом Бэббит почтительно изложил и свои собственные мысли: - Мне кажется, что если проанализировать все нужды нашей школы и подойти, так сказать, с той же точки зрения, как если бы перед нами была коммерческая проблема, то, конечно, главное и основное, что нам нужно, - это дальнейший рост. Считаю, что все мы согласны в одном - не успокаиваться, пока не создадим самую что ни на есть большую воскресную школу во всем штате, чтобы наша пресвитерианская церковь на Чэтем-роуд никому не уступала. Теперь насчет того, как бы подстегнуть народ, чтобы лучше посещали: уже устраивались соревнования и выдавались премии тем ребятам, которые приводили больше всего новых учеников. Но тут-то и кроется ошибка: премировали всякой чепухой и мелочью, вроде сборников стихов или Библии с картинками, вместо каких-нибудь таких вещей, ради которых живому веселому мальчишке стоило бы стараться, - дать бы, скажем, наличными деньгами или купить ему спидометр для мотоцикла. Конечно, я сам понимаю, что очень хорошо и красиво сопровождать уроки всякими картинками и рисунками на доске, но когда встает вопрос о том, чтоб завлекать клиентов, я хочу сказать - новых учащихся, то тут надо дать ребятам что-нибудь стоящее, чтоб не зря работали. Я хочу предложить два новых способа. Во-первых, надо разделить всю воскресную школу на четыре отряда по возрасту. Каждый получает в своем отряде воинское звание, смотря по тому, сколько новых членов он завербовал, а лентяи, которые всех подводят и никого не завербовывают, остаются рядовыми. Пастор и директор школы считаются генералами. И все должны отдавать честь и прочее тому подобное, как в настоящей армии, чтобы ребята чувствовали, что получить чин - дело важное! И второе мое предложение: конечно, при школе есть свой комитет по распространению информации, но, господи, неужели мы все не понимаем, что так, за здорово живешь, никто работать не будет. Надо смотреть на вещи практически, по-современному. Необходимо нанять настоящего платного агента по рекламе - какого-нибудь репортера, который нам сможет уделить хоть немного времени. - Правильно, честное слово! - сказал Чам Фринк. - Только подумайте, какие аппетитные статейки он мог бы стряпать, - соловьем заливался Бэббит. - Он мог бы писать не только о самых важных, самых выдающихся фактах, например, о том, как растет посещаемость, как увеличиваются сборы, - нет, можно было бы и пошутить и посплетничать: скажем, поиздеваться над каким-нибудь хвастуном, который не выполнил обещания и никого не завербовал, или рассказать, как девушки из группы "Святой троицы" веселились на вечеринке - ели сосиски и прочее. А попутно, если у него хватило бы времени, этот наш пресс-агент мог бы подзаняться и тематикой наших уроков, - этим он мог бы поддержать все воскресные школы в городе. Незачем нам жадничать, если только мы будем на первом месте по числу учеников. Скажем, он мог бы поместить в газете... Я, конечно, не обучался литературе, как вы, Фринк, я просто прикидываю, как можно было бы написать такую статейку. Скажем, к примеру: тема урока - история Иакова, и наш пресс-агент мог бы написать статейку с глубокой моралью, а заголовок сделать занятным, чтобы всем хотелось прочесть - ну, скажем, к примеру, так: "Яша обставил самого Старика! И девушку увел, и денежки прикарманил". Вы меня поняли? Всякий заинтересуется! Конечно, вы, мистер Иторн, человек консервативный, и, возможно, вам эти фокусы кажутся недостойными, но, честное слово, барыш от них будет большой, в этом не сомневаюсь. Иторн сложил ручки на животике и замурлыкал, как старый кот: - Разрешите мне, прежде всего, отметить, с каким удовольствием я выслушал анализ ситуации, сделанный вами, мистер Бэббит. Вы правильно сказали, что при моем положении естественны консервативные взгляды, и, разумеется, мне должно стараться поддерживать свое достоинство. Но, думаю, вы сами замечаете, что в некоторых отношениях я придерживаюсь прогрессивных взглядов. Скажу, например, что в нашем банке мы, смею сказать, применяем те же современные методы рекламы, что и в любом другом банке нашего города. Да мне кажется, вы и сами скоро обнаружите, насколько мы, старые люди, ощущаем переоценку всех духовных ценностей. Да, да, это так. И приятно отметить, что, несмотря на мою личную приверженность к более суровому пресвитерианству прошлых лет, я все же... В конце концов Бэббит понял, что Иторн не возражает. Чам Фринк предложил в качестве пресс-агента - по совместительству - некоего Кеннета Эскотта, репортера "Адвокат-таймса". Расстались они исполненные духа христианской взаимопомощи, с самыми возвышенными и дружескими чувствами. Бэббит поехал не домой, а в центр города. Ему хотелось побыть одному и еще раз пережить восторг дружеского общения с самим Уильямом Вашингтоном Иторном. Снежный вечер, звонкие мостовые, яркие уличные фонари. Золотые отблески автомобильных фар на сугробах вдоль шоссе. Скромные огоньки домишек. Пламя, изрыгаемое дальней плавильней, стирает с неба колючие звезды. Освещенные окна кафе, где весело беседуют друзья после удачного рабочего дня. Зеленый фонарь полицейского участка и ярко-зеленый отблеск его на снегу. Драматическое появление полицейской кареты: словно испуганное сердце, колотится гонг, фары опаляют кристальный снег, за рулем, вместо шофера - важный полисмен в форме, второй полисмен с опасностью для жизни висит на подножке, в окне мелькает лицо преступника. Кто он - убийца, грабитель, фальшивомонетчик, попавший в засаду? Огромная каменная церковь с высоким шпилем; мерцание в окнах, веселый гул спевки. Дрожащий ртутно-зеленый свет в ателье фотографа. И сразу - стремительные огни центра, машины на стоянках с рубиновыми стоп-сигналами, белые арки подъездов кинотеатров, похожие на заиндевевшие пасти пещер; электрические рекламы-змеи, пляшущие человечки, розовые абажуры, накаленная добела джазовая музыка в дешевых танцклассах над ресторанами, фонари китайских харчевен, расписанные цветущими вишнями и пагодами, на черных с золотом лакированных панелях. Скупой грязный свет скудных грязных лавчонок. Шикарные магазины с обильным и спокойным освещением, - свет играет в подвесках хрустальных люстр, на богатых мехах, на глади полированного дерева, на тяжелых плюшевых занавесях элегантных витрин. В высоком доме, среди темных окон - выхваченный светом квадрат: это окно конторы, где кто-то работает так поздно, неизвестно по какой, ко, по-видимому, важной причине. Кто он - будущий банкрот, настойчивый юнец или спекулянт, внезапно разбогатевший на нефти? Бодрящий воздух, глубокий снег, заваливший глухие переулки. Бэббит представил себе, какие огромные сугробы намело за городом, в дубовых рощах, над скованной льдом извилистой речкой. Сейчас он любил свой город восторженно и нежно. Куда девалась усталость, деловые заботы, бурное красноречие! Он снова чувствовал себя молодым и сильным. Впереди - высокая цель. Мало быть каким-нибудь Верджилом Гэнчем или Орвилем Джонсом. Нет, - люди они превосходные, милые, но нет в них тонкости, такта. Нет! Он станет таким, как Иторн: утонченно-суровым, сдержанно-властным - "таким, как надо": железный кулак в бархатной перчатке. Никому не давать спуску. "Что-то я в последнее время распустил язык. Вульгаризмы. Шуточки. Надо прекратить. В университете я был первым по риторике. Помню, на одну тему... словом, неплохо говорил. Хватит этих дурацких острот и фамильярничаний. Да я... А почему мне не стать когда-нибудь банкиром? И Тед будет моим наследником!" Счастливый, он приехал домой и разговаривал с миссис Бэббит точь-в-точь как Уильям Вашингтон Иторн, хотя она этого и не заметила. Молодой Кеннет Эскотт, репортер "Адвокат-таймса", был приглашен на должность пресс-агента пресвитерианской воскресной школы на Чэтем-роуд. Он отдавал этому делу шесть часов в неделю. У него были друзья и в "Бюллетене" и в "Вестнике", но официально никто не знал, что он является пресс-агентом, рекламирующим воскресную школу. Он всюду подсовывал многозначительные заметки о Библии и добрососедских отношениях, о школьных вечеринках, веселых и вместе с тем душеспасительных, о влиянии благочестивой жизни на финансовые успехи. В воскресной школе была принята военная система Бэббита. Это духовное обновление резко повысило посещаемость. Правда, школа не стала самой большой в Зените - Центральная методистская школа удерживала первое место такими способами, которые доктор Дрю заклеймил как "нечестные, недостойные, неамериканские, неблагородные и нехристианские"; - но школа на Чэтем-роуд вышла с четвертого на второе место, и на небесах возликовали (по крайней мере, в той части небес, которая ведала приходом доктора Дрю), а Бэббита окружили похвалами и доброй славой. Он получил звание полковника генерального штаба школы. Он пыжился от удовольствия, когда его на улице приветствовали незнакомые мальчуганы, уши у него горели от восторга при слове "полковник", и если он посещал воскресную школу не только ради этих почестей, то, во всяком случае, заранее предвкушал их по дороге туда. Особенно он привечал Кеннета Эскотта - молодого журналиста. Он брал его завтракать в Спортивный клуб и даже пригласил к себе пообедать. Подобно многим самоуверенным юнцам, которые с самодовольным видом рыщут по городу и на высокомерном жаргоне высказывают цинические взгляды на жизнь, Кеннет Эскотт был по натуре застенчив и жил одиноко. За обедом на его остром личике заморыша расплылась счастливая улыбка, и он со всей искренностью выпалил: - Честное благородное, мистер Бэббит, до чего приятно покушать по-домашнему! Эскотт и Верона понравились друг другу. Весь вечер они вели "идейный разговор". Оба оказались радикалами. Правда, радикалами вполне благоразумными. Они согласились, что все коммунисты - преступники, что vers libre [свободный стих (франц.)] - чепуха и что хотя необходимо всеобщее разоружение, но, конечно, Соединенным Штатам и Великобритании ради порабощенных малых наций надо содержать флот, равный по тоннажу флотам всех остальных держав. Однако их революционность зашла так далеко, что они предсказывали, к великому возмущению Бэббита, что когда-нибудь появится третья партия, которая задаст жару и республиканцам и демократам. На прощание Эскотт три раза потряс руку Бэббита. Бэббит вскользь упомянул, как он любит Иторна. Через неделю в трех газетах был помещен отчет о блистательной деятельности Бэббита в области распространения религии, и во всех отчетах тактично упоминалось, что Уильям Вашингтон Иторн сотрудничает с ним в этой области. Эти статьи неизмеримо подняли престиж Бэббита в глазах его собратьев по ордену Лосей, Спортивному клубу и клубу Толкачей. Друзья всегда поздравляли его с успехами на ораторском поприще, но в их похвалах звучало сомнение: хотя в своих речах Бэббит главным образом превозносил родной город, все же в этом было что-то чересчур интеллигентное, даже упадочное, как в писании стихов. Но теперь Орвиль Джонс орал на весь Спортивный клуб: "Вон идет новый директор банка!" Гровер Баттербау, крупный торговец санитарным оборудованием, посмеивался: "И как это вы еще не брезгуете простыми людьми, раз вы с самим Иторном ходите под ручку!" А Эмиль Венгерт, ювелир, наконец раскачался и начал с Бэббитом переговоры о покупке дома в Дорчестере. Когда кампания в пользу воскресной школы наконец закончилась, Бэббит предложил Кеннету Эскотту: - А как насчет того, чтобы поддержать в печати самого доктора Дрю? Эскотт ухмыльнулся: - Он и сам не дурак поддержать себя, мистер Бэббит! Недели не проходит, чтоб он не позвонил в редакцию и не попросил прислать к нему репортера: он, мол, даст блестящий материал по своей будущей проповеди насчет вреда коротких юбок или того, как было написано Пятикнижие. Вы о нем не беспокойтесь. В нашем городе только один человек умеет лучше него устраивать себе саморекламу - это Дора Гибсон Такер, та, которая ведает Обществом защиты детей и Лигой американизации, да и то она только тем берет верх над Дрю, что у нее есть хоть какие-то мозги в голове. - Слушайте, Кеннет, не следовало бы вам так говорить о докторе Дрю. Духовный пастырь должен соблюдать свои интересы. Как это там сказано в Библии - помните, насчет служения богу или еще как-то... - Ну, ладно, так и быть, помещу что-нибудь, раз вам этого хочется, мистер Бэббит, но придется переждать, пока уедет главный редактор, а заведующего городским отделом я уж как-нибудь обработаю. В результате этого разговора в воскресном выпуске "Адвокат-таймса", под портретом доктора Дрю, где он был изображен с наисерьезнейшим лицом, горящими глазами, гранитной челюстью и небрежно откинутыми кудрями, появилась подпись - недолговечный памятник, обеспечивающий односуточное бессмертие: "Достопочтенный д-р Джон Дженнисон Дрю, Б.-И., пастор красивейшей пресвитерианской церкви на прелестных Цветущие Холмах, словно волшебством привлекает заблудшие души. Он побил местный рекорд по обращению грешников. За время его пастырства в среднем ежегодно около ста человек, устав от грехов, решили начать новую жизнь и обрели тихую пристань и покой. В Чэтемской пресвитерианской церкви все делается с огоньком. Вспомогательные организации при церкви поставлены по-деловому, на широкую ногу. Особенно доктор Дрю любит хорошее хоровое пение. Каждый день там звучат веселые, радостные гимны, а во время церковной службы специальный хор привлекает любителей музыки и профессионалов со всех концов города. И на открытых трибунах, и на церковной кафедре доктор Дрю - настоящий художник слова, и в течение года он получает буквально десятки просьб выступить перед различными аудиториями как в нашем городе, так и за его пределами". Бэббит дал понять доктору Дрю, что статейку подсказал он. Доктор Дрю назвал его "брат мой" и долго тряс ему руку. На собрании комитета содействия воскресной школе Бэббит намекнул, что был бы счастлив видеть у себя Иторна, а тот пробормотал в ответ: "Весьма благодарен - стар стал - никуда не выхожу..." Но не мог же Иторн отказать своему духовному пастырю. И Бэббит шутливым тоном сказал Дрю: - Послушайте-ка, доктор, теперь, когда мы всю эту штуку провернули, не пора ли нашему пастырю сварганить обедик для нас троих? - Идет! Заметано! Очень рад! - воскликнул Дрю мужественным грубоватым голосом. (Кто-то убедил его, что он разговаривает, как покойный президент Теодор Рузвельт.) - М-мм... И еще вот что, доктор, непременно постарайтесь, чтобы пришел мистер Иторн. Вредно ему безвыходно сидеть дома. Иторн явился на обед. Обед прошел в дружеской атмосфере. Бэббит благожелательно распространялся о том, какое воспитательное и стабилизирующее влияние банкиры оказывают на общество. Они, как он выразился, являются пастырями коммерческой паствы. Иторн впервые отвлекся от воскресных школ и расспросил Бэббита о его делах. Бэббит отвечал скромно, с сыновней почтительностью. Через несколько месяцев Бэббиту представился случай принять участие в одной важнейшей сделке с Транспортной компанией, и ему не хотелось обращаться за деньгами в свой банк. Сделка была не совсем гласной, и если бы о пей узнали обыватели, они могли бы истолковать это неправильно. Бэббит пошел к своему другу мистеру Иторну, был встречен весьма приветливо и получил заем частным образом. Обоим эти новые взаимоотношения принесли удовольствие и пользу. После этого Бэббит стал регулярно посещать церковь, кроме весенних воскресных дней, явно предназначенных для автомобильных прогулок. Он так и говорил Теду: - Запомни, мой мальчик, нет крепче оплота для здорового консерватизма, чем пресвитерианская церковь, и нет лучшего места, чем церковь твоего прихода, для знакомства с людьми, которые могут помочь тебе занять достойное место в обществе. 18 Хотя Бэббит видел своих детей дважды в день, хотя он до мелочен вникал во все их денежные расходы, он, в сущности, замечал детей не больше, чем пуговки на манжетах пиджака. На Верону он обратил внимание, когда за ней стал ухаживать Кеннет Эскотт. Верона работала секретаршей у мистера Грюнсберга, директора кожевенной торговли Грюнсберг и Кo. Работала она добросовестно, с тщательностью человека, который выполняет мелочи, не вникая в суть дела, но вместе с тем она была из тех девушек, которые, кажется, вот-вот выкинут что-нибудь отчаянное - бросят работу или мужа, хотя она была на это совершенно неспособна. Бэббит возлагал такие надежды на робкую страсть Эскотта, что у него появился игриво-отеческий тон. Возвращаясь из клуба, он лукаво заглядывал в гостиную и мурлыкал: "А наш Кении приходил сегодня?" Он не придавал значения протестам Вероны: "О, мы с Кеном просто добрые друзья, и разговоры у нас чисто идейные. Не нужна мне вся эта сентиментальная чушь, она только испортит нашу дружбу". Главным образом Бэббита беспокоил Тед. Он перешел в последний класс ист-сайдской средней школы, с переэкзаменовками по латыни и по английской литературе, но зато с блестящими успехами по ручному труду, баскетболу и организации танцевальных вечеров. В домашних делах он принимал участие, только когда его просили исправить какие-нибудь неполадки в машине. Он постоянно повторял недовольному отцу, что не желает идти ни в колледж, ни на юридический факультет, и Бэббита эта "неприкаянность" беспокоила не меньше, чем взаимоотношения Теда с соседской дочкой Юнис Литтлфилд. Несмотря на то, что Юнис была дочерью Говарда Литтлфилда, этого чугунолитейного штамповщика фактов, унылейшего проповедника частной собственности, девочка была веселая, как мотылек в солнечный день. Впорхнув в дом, она прыгала на колени к Бэббиту, когда он читал, мяла его газету, заливалась смехом, когда он уверял ее, что смятая газета для него ненавистней нарушенного контракта. Юнис недавно исполнилось семнадцать лет. Она мечтала стать киноактрисой. Она не только смотрела все "боевики", но и запоем читала киножурналы, эти своеобразные выразители Века Деляг - еженедельники и ежемесячники с роскошными фотографиями молодых особ, которые еще недавно были маникюршами - и довольно скверными, - да и теперь не могли бы даже участвовать в пасхальном представлении Центральной методистской церкви, если бы каждая их поза не была разучена с режиссером. Журналы эти с необычайной серьезностью печатали "интервью" с приторно красивыми, даже подозрительно красивыми молодыми людьми, и в этих "интервью", разукрашенных фотографиями бриджей для верховой езды и калифорнийских бунгало, молодые люди высказывали свои взгляды на скульптуру и международные отношения; там же излагалось содержание фильмов о невинных проститутках и добрых грабителях и приводились указания, как чистильщику сапог стать за один день знаменитым сценаристом. Юнис серьезно изучала эти журналы. Она могла точно сказать - и часто говорила, - что именно в декабре 1905 года знаменитый Мэк Харкер, киноковбой и кинозлодей, начал свою сценическую карьеру, выступив в обозрении "Ах ты, гадкая девчонка!". Отец Юнис сказал Бэббиту, что у нее в комнате висит двадцать одна фотография киноактеров. Но портрет самого очаровательного киногероя с автографом она носила на своей девической груди. Бэббит никак не мог привыкнуть к этому преклонению перед новыми кумирами и, кроме того, подозревал, что Юнис курит сигареты. Бэббит чуял их назойливый липучий запах, слышал хихиканье Юнис, сидевшей с Тедом наверху. Но он ни о чем не спрашивал. Этот милый ребенок совсем сбивал его с толку. Худенькое прелестное личико казалось еще тоньше от мальчишеской стрижки, из-под коротких платьев виднелись подвернутые чулки, а когда она летела за Тедом по лестнице и над прильнувшим к ноге шелком мелькали круглые коленки, Бэббиту становилось не по себе от грустной мысли, что Юнис, наверно, считает его стариком. Иногда, в глубоком сне, когда навстречу ему летела юная волшебница, она принимала облик Юнис Литтлфилд. Тед был помешан на машинах, как Юнис - на кино. Несмотря на тысячи оскорбительных отказов, он продолжал настойчиво добиваться собственной машины. И как ни ленив он был, когда дело касалось раннего вставания или просодии Вергилия, в технике он был неутомим. Вместе с тремя другими мальчиками он купил ревматическое шасси от старого фордика, сконструировал невероятный гоночный корпус из жести и фанеры, носился на этой опасной игрушке по всему городу и продал ее с прибылью. Бэббит подарил ему мотоцикл, и по субботам, захватив семь сандвичей и бутылку кока-колы, он усаживал Юнис на шаткое седло и с грохотом гонял по окрестностям. Казалось, у них с Юнис были простые товарищеские отношения, и они ссорились, как все здоровые ребята, грубо и без всякого стеснения, но иногда, после танцев, разгоряченные душной близостью, они вдруг притихали, переглядываясь украдкой, и Бэббита это очень беспокоило. Бэббит был обыкновенным родителем - порой нежным, порой грозным, очень пристрастным, очень невежественным и, в общем, довольно заботливым. Как большинство отцов, он, словно в игре, выжидал, пока жертва не наделает серьезных ошибок, а потом донимал ее добродетельными поучениями. В свое оправдание он только ворчал: "А как быть, если мать так балует Теда? Должен же кто-нибудь ему вдолбить, что к чему, и конечно, я у них - козел отпущения. Изо всех сил стараюсь вырастить из него настоящего, порядочного, сознательного человека, и меня же все ругают ворчуном!" И все же, при вечной и неизменной человеческой способности добиваться самыми глупыми и нелепыми способами сравнительно терпимых результатов, Бэббит любил сына, радовался его обществу и был бы готов пожертвовать для него всем на свете - если бы только верил, что ему за это будут благодарны. Тед затеял вечеринку для своих школьных друзей. Бэббиту тоже хотелось и помочь и повеселиться. Припоминая, чем развлекались в его годы школьники Катобы, он предлагал самые приятные игры: "Море волнуется", шарады с надеванием на голову кастрюлек вместо шлемов или игру в слова, когда каждый выбирает себе "качество или свойство". Он совсем вошел в раж и вдруг заметил, что его не слушают и не перебивают только из вежливости. А план вечеринки наметили заранее, по трафарету, как любой вечер в клубе Юнион. Сначала - танцы в гостиной, потом - изысканный ужин в столовой, а в холле - два карточных столика для тех, кого Тед назвал "несчастные тупицы, которых больше чем полвечера не заставишь танцевать". За каждым завтраком только и разговоров было, что о предстоящей вечеринке. Никто не слушал предсказаний Бэббита насчет погоды в феврале, никто не обращал внимания на выразительное покашливание, которым сопровождались комментарии по поводу газетных заголовков. Он сердился: - Может быть, разрешите прервать ваши частные разговоры - вы слышали, что я сказал? - Ах, пожалуйста, не ребячься! Мы с Тедом имеем такое же право разговаривать, как и ты! - вспыхивала миссис Бэббит. В день вечеринки Бэббиту разрешили смотреть на танцы, когда не нужно было помогать Матильде разносить мороженое от Веккии и печенье. Он был серьезно обеспокоен. Восемь лет назад, когда устраивали вечеринку для школьных друзей Вероны, все ее гости казались ему одинаковыми младенцами. А эти школьники были взрослыми людьми, и к тому же весьма высокомерными. Мальчики снисходили до Бэббита, все они были во фраках и надменно угощали друг друга сигаретами из серебряных портсигаров. Бэббит слышал, как в Спортивном клубе говорили о том, "что делается" на школьных вечеринках, о девушках, тайком снимающих корсеты в гардеробной, обо всяких "тисканиях" и "вольностях" - словом, о росте так называемой "распущенности". И в этот вечер он всему поверил. Эти дети казались ему удивительно наглыми и хладнокровными. На девочках были платья из дымчатого шифона, кораллового бархата или золотистой парчи, в пышных стриженых локонах - блестящие украшения. После настойчивых и тайных расследований он убедился, что никаких "корсетов" наверху они не прятали, но было ясно, что эти легкие тела ничем не скованы. У всех девочек - тончайшие шелковые чулки, дорогие туфли на неестественно высоких каблуках, накрашенные губы и подведенные брови. Они танцевали щека к щеке с мальчиками, и на душе у Бэббита было нехорошо от подозрений и бессознательной зависти. Хуже всех вела себя Юнис Литтлфилд, и больше всех бесился Тед. Юнис летала, как чертенок. Она мелькала то тут, то там, поводя стройными плечиками и быстро, как прядильщик челноком, перебирая ловкими ножками, она хохотала без умолку и даже заставила Бэббита танцевать с ней. Тогда же он обнаружил, чем они дополнительно развлекаются. Мальчики и девочки то и дело куда-то исчезали, и он вспомнил, что ходят слухи, будто они тайком пьют виски из карманных фляжек. Он на цыпочках вышел из дому и в каждой из десяти машин, стоявших на улице, увидел огоньки сигарет, из каждой доносился возбужденный смех. Ему хотелось накрыть их, но было неловко стоять на снегу, выглядывая из-за темного угла, - и он не решился. Он старался быть тактичным. Вернувшись в дом, он заискивающе сказал мальчикам: - Слушайте, если вам хочется выпить, там есть неплохое имбирное пиво! - О-оо, благодарствуйте! - снисходительно цедили они. Он отыскал жену в буфетной, и тут его прорвало: - Я готов вышвырнуть этих щенков из дому! Разговаривают со мной, как будто я дворецкий! Я бы их... - Да, ты прав, - вздохнула миссис Бэббит. - Но все говорят, - по крайней мере, все матери мне говорили, - что если ты начнешь ругать ребят за то, что они прячутся в машины и там выпивают, они больше к нам не придут, а разве приятно, если Теда перестанут принимать в компанию? Он объявил, что будет в восторге, если Теда перестанут принимать в такую компанию, и тут же побежал подлизываться к гостям, чтобы Теда не перестали принимать в их компанию. Но он решил - если обнаружится, что мальчики пьют, он... словом, он "так с ними поговорит, что они рты разинут"! И, стараясь быть как можно любезней с широкоплечими молодыми нахалами, он всерьез принюхивался - чем от них пахнет. Дважды он почувствовал запах запретного виски, но в конце концов это было всего лишь дважды... Тут послышались тяжелые шаги доктора Говарда Литтлфилда. Он зашел, чтобы покровительственно, по-отцовски, посмотреть на молодежь. Тед танцевал с Юнис, точно слившись в одно тело. Литтлфилд ахнул. Он подозвал Юнис. Он что-то сказал ей шепотом, она возразила, но Литтлфилд тут же объяснил Бэббиту, что у матери Юнис болит голова и девочке немедленно надо идти домой. Юнис убежала вся в слезах. Бэббит сердито посмотрел ей вслед: - Ах ты, дьяволенок! Так подвести Теда! А Литтлфилд, старое трепло, считает себя выше всех, вообразил, что Тед на нее дурно влияет! Но позже он учуял, что и от Теда пахнет виски. После того как вежливо проводили гостей, разразился страшнейший скандал, настоящая семейная сцена, бурная и безудержная, как потоп. Бэббит гремел, миссис Бэббит плакала. Тед возражал неубедительно, но вызывающе, а Верона так растерялась, что не знала - на чью сторону стать. Несколько месяцев подряд между Бэббитами и Литтлфилдами чувствовался холодок, и каждая семья защищала своего ягненка от соседского волчонка. Бэббит и Литтлфилд по-прежнему обменивались внушительными суждениями о машинах и сенате, но ни одним словом не упоминали о детях. Каждый раз, как Юнис появлялась в доме, она доверчиво и весело сообщала, что ей запрещено сюда ходить, и Бэббит безуспешно пытался разговаривать с ней отечески наставительным тоном. - Елки-палки! - жалобно говорил Тед, сидя с Юнис среди мозаичной роскоши кафе "Ройял" и поглощая огромное количество горячего шоколада, нуги и засахаренных орехов. - Ума не приложу, почему отец нагоняет такую скучищу! По целым вечерам сидит дома, сонный, а стоит мне или Роне попросить его: "Давай пойдем куда-нибудь!" - он даже и слушать не хочет! Только зевает и говорит: "Мне и тут неплохо!" Понятия не имеет, что значит веселиться! Может быть, он умеет думать не хуже нас с тобой, но по нему этого не видно, честное слово! Он только и знает, что свою контору и дурацкий гольф по субботам, и больше ничего - ему бы только сидеть дома по вечерам, никуда не ходить, ничего не делать, - думает, что мы все сумасшедшие, а сам сидит, сидит - о господи! Если распущенность Теда пугала Бэббита, то Верона давала ему слишком мало поводов для беспокойства. Она была чересчур добродетельна. Жила она в ограниченном, аккуратном мирке своих мыслей. Вечно они с Кеннетом Эскоттом вертелись под ногами. Когда они сидели дома, их осторожный, хотя и прогрессивный флирт заключался в просматривании длинных статистических таблиц, а если они уходили, то непременно на лекции каких-нибудь писателей, индусских философов или шведских лейтенантов. - Господи! - жаловался Бэббит жене, когда они возвращались пешком после партии бриджа у Фогарти. - Ума не приложу, почему Рона и ее кавалер нагоняют такую скучищу! Сидят дома по целым вечерам, когда он не на работе, и понятия не имеют, что есть на свете веселье. Только и знают, что говорить, спорить - о боже! Им бы только сидеть и сидеть, из вечера в вечер, никуда не ходить, ничего не делать; думают, что я - сумасшедший, оттого что мне иногда хочется пойти в гости, сыграть в картишки, а они все сидят, сидят - о господи!.. Но в эти дни бедного пловца, который старался выплыть из семейного водоворота, захлестнули новые волны. Тесть и теща Бэббита - мистер и миссис Генри Т.Томпсон - сдали свой старый дом в районе Бельвю и переехали в отель "Хэттон" - роскошный пансион, полный вдов, красной плюшевой мебели и звона льда в графинах. Они там очень скучали, и вся семья Бэббитов должна была регулярно через воскресенье обедать у них, есть жареных цыплят с увядшим салатом и крахмалистое мороженое, а потом, сидя в зале, вежливо и чопорно слушать, как молодая скрипачка играет немецкие мелодии, попавшие сюда через бродвейские театры. А тут еще родная мать Бэббита приехала из Катобы на целых три недели. Она была женщина добрая, но до святости наивная. Она поздравила эмансипированную Верону с тем, что она "такая домоседка, такая смирная, без всяких этих идей, которыми у современных девушек забита голова". А когда Тед заливал масло в картер, из чистой любви к технике и грязи, она радовалась, что он "такой умелый и так помогает папе по дому, вместо того чтобы гулять с девчонками и разыгрывать светского шалопая". Бэббит любил мать, иногда ему с ней бывало даже приятно, но его изводило ее "христианское терпение" и бросало в дрожь от рассказов о мифическом герое, именуемом "твой папа". - Ты все, наверно, позабыл, Джорджи, ты был тогда совсем крошкой - как сейчас помню, какой ты был хорошенький в тот день: весь кудрявый, волосики золотистые, кружевной воротничок, ты всегда был очень чистенький мальчик, правда, немножко хилый, болезненный, и ты так любил красивые вещи, особенно тебе нравились красные помпончики на твоих башмачках, - да, так вот, твой папа ехал с нами в церковь, и вдруг его останавливает какой-то человек и говорит ему: "Майор!" - очень многие соседи звали твоего папу "майор", хотя во время войны он был рядовым, но все знали, что просто его капитан из зависти не давал ему ходу, он должен бы был иметь большой чин, у него был врожденный талант командира, а это так редко случается, - значит, этот человек выходит на дорогу, подымает руку, останавливает нашу бричку и говорит: "Майор, - говорит, - многие из здешних жителей решили поддержать кандидатуру полковника Скеннела в конгресс, и мы хотим, чтобы вы к нам присоединились. У вас в магазине бывает столько народу, вы нам очень можете помочь!" И тут твой папа только посмотрел на него и сказал: "Ни в коем случае! Мне его политические убеждения не нравятся