адно, небось, привезем. Большак более или менее подсох, последнее время выпало два-три пригожих денька, ясных, как глаз Божий, и вся обочина дороги словно засеяна велосипедистами. Едут мужчины помоложе, но также и молодые женщины. Такое время настало, когда у каждого совершеннолетнего Должен быть свой велосипед - он не купит себе костюм и все прочее, он усядется на свой велосипед хоть голышом, но тот у него должен быть. Мимо хозяев хутора Юлесоо проносятся мотоцикл и аж два автомобиля, - не зевай, не то как бы лошадь, с телегой и седоками не измерила глубину канавы! Вокруг дома, где ожидается праздник, жизнь бьет ключом. Вообще-то ораторы уже давно должны были бы начать свои речи, но если что и сохранилось в обычаях деревенских деятелей, то, конечно же, эта вечная привычка потянуть с началом праздника два-три часа. Ни у одного из пришедших на праздник мужчин не видно шейного платка - как это бывало встарь, как было до мировой заварухи, теперь признаются только воротник и галстук. Даже серьезные хуторяне, из тех, что постарше, переняли эту манеру. А совсем уж дряхлые старички, сама собой разумеется, на праздник и вовсе не приходят; они лечат дома свои больные кости и бранят новые времена и новое поколение, которое их разум отказывается понимать. Тут уж одно из двух: либо молодежь не в меру умна, либо сами они поглупели. Нате вам, бабы даже чулки привозят из города, и шелковую материю, и шляпки... когда это было видано?! Мужчины тащат в дом всякие музыкальные инструменты - иной инструмент с виду будто шарманка, но шалишь, - рукоятки-то сбоку нету; а главное, никто не знает, как к нему подступиться. Глядишь, кто-нибудь и подойдет разок, состроит такую физиономию, будто понимает что-то, поднимет крышку, извлечет "трын-трын", вот тебе и все. Ждешь, ждешь - дескать, сейчас грянет, но ничегошеньки больше не происходит. Ну, а у них-то, у стариков, теперь уже - ни слова, ни дела, они разве что так, обиняком услышат, будто этакий ящик (без рукоятки) стоит свои семьдесят, восемьдесят, а то даже и сто рублей или марок, или как там их теперь называют ... Но, господи помилуй, - какой от него прок-то? - Тьфу ты! - Белый, как лунь соседский дед сплевывает, сидя где-нибудь в передней комнате ветхой хибары. Нет, не к добру это, старикан Юри. Теперь нам обоим самое время забиться под землю, да поглубже, чтобы не слышать, и не видеть эту нынешнюю кутерьму да смуту". Так, примерно, рассуждают о теперешней жизни старики. И стариков этих уже никто никогда не переделает. А молодое поколение, разумеется, и не думает искать с ними хоть какой-то общий язык. В старое время внуки еще кое-как выдавливали из себя в утеху им слово "дедушка", теперь же эти самые дедушки в глазах молодых - как старое, заржавевшее железо. И в заключение - новый плевок на пол передней комнаты. Тоотс ставит лошадь возле коновязи, помогает Тээле сойти с повозки и смотрит вокруг, словно бы ищет кого-то. По правде говоря, ему некого ни ждать, ни искать, но такова уж привычка у деревенских жителей: едва куда-нибудь прибудут на лошади, непременно и прежде всего - оглядеться. Но смотри-ка, смотри-ка - похоже, он все-таки не зря осматривал окрестность: со стороны бывшей корчмы приближается портной Кийр со своей ... не то чтобы молодой, а так ... со своей супругой, годы которой склоняются уже к осени. Из-за этой жены Георг Аадниель в свое время выдержал как бескровные, так и кровопролитные битвы. Это не кто иная, как бывшая мамзель-портниха, та самая, которая жила когда-то на окраине Паунвере и которой в то время дали прозвище - Помощник Начальника Станции - из-за ее огненно-красной шляпы. Поначалу, правда, Кийр был влюблен в сестру своей теперешней жены - Маали, коротенькую, толстенькую и жизнерадостную мамзель, и поди пойми, как произошла эта смена чувства, но положение сейчас именно таково, каково оно есть. Йоозеп Тоотс отводит взгляд в сторону - он не желает общаться сейчас со своим школьным приятелем, но уже поздно - его увидели. У кого еще глаза должны быть зорче, чем у портного? Можно ли представить себе слепого или полуслепого мастера иголки? Едва заметив Тоотсов, Кийр и впрямь их окликает: - Ой, силы небесные! Гляди-ка, юлесооские хозяева тоже здесь! Подходит ближе, здоровается за руку с Тээле, здоровается за руку с Йоозепом и произносит: - Знаешь что, Йоозеп, ты тоже должен бы вступить в наш духовой оркестр. Ей-богу! Это ничего, что у тебя слух плохой, если он у тебя вообще есть - небось, освоишься. У нас во время войны тоже был один такой глухой парень, а потом, веришь ли, все-таки в барабан бить научился. Очень хорошо бил в барабан ... словно старый медведь. И сейчас нам как раз нужен такой медведь. Тоотс сопит, но не отвечает ни слова. У него нашлось бы десяток острых, как сталь, ответов на это оскорбление, но ему не хочется начинать перебранку с Кийром, потому что сей фрукт, по его мнению, стал еще легковеснее, чем был до большой войны. - Ну так пошли, - Йоозеп касается руки Тээле, - посмотрим, что там будет. Но надолго мы не останемся - Лекси ждет дома. - И тихо, наклонясь почти к самому уху жены, добавляет: - Но где, черт побери, мы раздобудем этот кусище, который заказал нам Лекси? Юлесооская хозяйка прыскает со смеху, однако охотно шагает рядом с мужем к дверям волостного дома. - Небось в буфете достанем, не останется без гостинца. Кийру никакого внимания не уделяют, и тот смотрит им вслед, раскрыв рот: еще бы, ведь он ждал от Тоотса хоть какого-нибудь отпора, чтобы в присутствии зрителей проехаться насчет прежнего школьного приятеля, продемонстрировать свое остроумие. На большаке, словно поздние комары, толкутся деревенские хлыщи, отпускают шуточки вслед идущим мимо - иной раз довольно двусмысленные, но пока что этим и ограничиваются, в основном задирают друг друга. Однако для общения с себе подобными и они тоже "выработали" свой жаргон - у старшего поколения ни о чем похожем и понятия не было. Как бы ни обстояло дело со всеми другими номерами программы, но с танцами наш потрепанный войною герой Йоозеп Тоотс никак не может установить дружеские отношения. Новая музыка, совершенно незнакомые телодвижения и еще многое другое заставляет больные ноги Тоотса болеть еще сильнее, они словно выталкивают из себя занозы. Внезапно возле юлесооской пары оказывается Георг Аадниель, отвешивает Тээле поклон, ни дать ни взять городской господин, и приглашает на танец. Тээле колеблется. - Неужели ты пойдешь танцевать? - толкает Тоотс жену локтем. - Нет здесь ни старой польки, ни старого вальса, здесь нет ничего, кроме обыкновенной толчеи. Разве же это танец? - Ой, ой, дорогой Йоозеп, - Кийр с сожалением качает своей рыжей головой, - ну и отстал же ты от времени! И опять Тоотс ничего ему не отвечает, вместо этого обращается к своей жене: - Пойдем домой! И Тээле соглашается с ним. - Пойдем! - говорит она. - Наше время уже прошло. И впрямь, в Паунвере со времен мировой войны многое изменилось. Можно начать хоть бы с церковной колокольни, крыша которой заново покрыта жестью (прежняя была из дранки, поблекшей от времени), и закончить новым "городским районом" возле дороги на кладбище. Однако между любым началом и концом обычно бывает еще что-нибудь. Так и тут: новый, более или менее отвечающий духу времени пастор, отремонтированная церковь, расширенная маслобойня, торговля пивом и тонкими винами и два-три погребочка, куда попадают только свои люди вкупе с их верными собутыльниками. Поскольку у населения, по-видимому, денег куры не клюют, возле этого милого заведения, как и вообще в Паунвере, роятся всякого рода агенты, фотографы и "мануфактуристы", последние продают ткани для одежды, чаще всего в так называемых купонах. Вместо прежних торговцев старьем, продавцов дегтя и спекулянтов сахарином возник и развивается совершенно иной элемент, несравненно деловитее и энергичнее, чем тот, прежний. Глазурованные керамические миски и уточки вышли из моды; теперь, будьте любезны, не желаете ли купить велосипед, граммофон, швейную машину, радиоприемник? Разумеется, в кредит - условия выплаты более чем благоприятные. Поселенческие и всякие иные банковские ссуды раздаются такой щедрой рукой, что умом тронуться можно; друг расписывается на векселе друга, даже и не посмотрев толком, велика ли сумма, за которую он поручился, поставив подпись на продолговатом, красивом, переливающемся всеми цветами радуги бланке со штемпелем. Воистину наступил золотой век. Очень возможно, их найдется и больше, однако в Паунвере наверняка имеется одна персона, которая смотрит на своих сограждан примерно так же, как когда-то смотрел Ирод на первородных иудейских младенцев. Разница лишь в том, что один был правителем Иудеи, тогда как второй - паунвереский портной Георг Аадниель, Кийр. Правда, сама по себе эта разница не Бог весть как велика, по крайней мере, в части титулования, ибо оба мужи достойные: один - король иголки, а второй ... поди, ухвати, как его величать? Не лучше ли будет, если поиски его более точного титула мы предоставим заботам кого-нибудь из читателей нашей "Осени". Где же автору одолеть все одному? Но суть этой истории состоит вовсе не в нахождении соответствующих титулов, а... - Послушай, Юули, - обращается Кийр к жене однажды тусклым туманным утром, вытирая только что вымытое, все еще слегка веснушчатое лицо, - ты хочешь быть моей женой? То есть, моей хорошей женой? - Что за вопрос? - молодая хозяйка перестает стучать швейной машинкой и смотрит на мужа округлившимися глазами. - Когда же это я была плохой? - И добавляет сочувственно, чуть ли не со слезами в голосе: - Ты что, Йорх, дурной сон видел? - Да нет же, - рыжеволосый склоняет голову набок, оставим сны и все такое подобное в стороне, только ... Нет, серьезно, дурной сон я тоже видел, но сегодня держи пальцы скрещенными и думай обо мне. - Пальцы? - молодая супруга беспомощно оглядывается. Как это делается? И... и зачем? - Сегодня в волостном доме, пожалуй, что в последний раз, станут давать землю - участникам Освободительной войны; если я и на сей раз не получу свою долю, то может случиться, не получу ее никогда - эти болваны уже все лучшие куски отхватили. А ведь и я тоже был одним из тех, кто ... - Высоко ли поднималась кровь врагов, когда ты сражался? - спрашивает младший брат Бенно с совершенно невинным видом, но не трудно заметить, что где-то внутри этого пустомели хихикает полдюжины доморощенных дьяволят. - В деревне поговаривают, будто кровь доходила тебе до колен? Это правда? - Нет, - Георг мотает головой, - эта кровь, она доходила до твоего носа. Жалко, что ты в ней не утонул! - И бросив полотенце на раскаленную плиту, добавляет: - Скажи, оболдуй, бывал ли ты на войне? - Почему это я должен был пойти именно туда, где и без того было полно бравых вояк вроде тебя? В то время, как вражеская кровь поднималась до твоего кадыка, я реквизировал для эстонской армии лошадей своих земляков, ремни для седел, вообще все, что подворачивалось под руку, и за хорошие деньги скупал порванные и окровавленные шинели. Так что ты и впрямь можешь убедиться, что и я имел дело с кровью. Ах да, я еще порядком повозился с плесневелой мукой. Видит Бог, мы заплати хорошую цену, а если кому и задолжали, так по сей день выплачиваем, да еще и с большими процентами. Тут Георг натягивает на себя свой военных времен френч и не удостаивает больше своего младшего брата даже взглядом, только бросает через плечо свистящим шепотом: - Кто тебе наплел такое? Я убью этого человека! - Ах, дорогой Аадниель стало быть, тебе придется выловить и укокошить множество людей, только как ты их всех изловишь? - Но тебя-то, мерзавца, во всяком случае поймаю! Разъяренный, как бык, Георг подступает к брату. - Попробуй ты мне!.. - Дети! Дети! - Постаревшая мамаша Кийр кидается разнимать сыновей. - Неужели вы не можете поладить?! Вспомните хотя бы своего покойного брата Виктора, который и вправду... Подумай только, Йорх, ты же идешь получать новопоселенческий надел его именем. Сам бы ты ничего не получил. - Я? Я? - Старший сын свирепо фыркает, стуча себя в грудь. - Я уже давно должен бы получить надел в самом сердце какой-нибудь бывшей рыцарской мызы.8 - Ну да, - бормочет младший брат, - сердце рыцарского замка и... еще хвост впридачу. - Не стану! - поворачивается Георг спиной к матери, когда она приглашает его пить кофе. - Не сяду я за один стол с таким пустомелей! - Боже милостивый! - мать семейства всплескивает руками. - Теперь, когда мы одолели внешнего врага, неужели именно теперь станем враждовать друг с другом! Вот, дорогой Виктор нас покинул и... - Будто мы одни ссоримся! - Аадниель хватает с плиты дымящееся полотенце. - То-то я чувствую, что пахнет паленым! Это, конечно, Бенно подбросил его сюда, назло мне. Интересно, - он смотрит выпученными глазами на родителей, - как это вы умудрились сотворить и всучить белому свету такое животное! - Выходит, сотворили... - мамаша Кийр вытирает уголки век. - Разве ж он... ведь он все же наш сын и твой брат. Что же тут... Никак не пойму, отчего ты после войны стал таким ядовитым? Мы же не виноваты, что тебе не выделяют землю. И вообще, Йорх, золотко мое, что бы ты стал делать с этой землей? - Слушай ты его болтовню! - произносит совершенно состарившийся мастер-портной Кийр, почесывая свою лысую голову. - Сидел бы дома да шил... пока есть что шить, и незачем без конца нести всякий вздор. Прежде всего, на нашей земле мир, и это самое главное. - Йорх хочет заделаться герцогом Курляндским,9 - подзуживает младший брат, влезая на портновский стол, - но он не получил не только топора, но даже и топорища, вот и накидывается на любого, кто только под руку подвернется. - Заткнись, - рявкает Георг Аадниель. - Если тут и имеет право кто-нибудь говорить, так это - я. Не будь меня, что бы со всеми вами было? - А что, нас уже и на свете нету? - тихо спрашивает отец. - Что ты бушуешь? Это я и твоя мать тебя взрастили и в меру сил выстроили этот дом, эту хибару. А что сделал ты? Если у тебя есть какая-то копейка в банке, так и она тоже была приобретена с нашей помощью. Да, да не смотри на меня так, - именно с нашей помощью. Покойный Виктор... действительно был настоящим мужчиной, и его я по сей день оплакиваю, но... Что ты сделал хотя бы с той же Юули? - Я должна держать пальцы скрещенными! - Всхлипнув, молодая хозяйка склоняется над швейной машинкой. - Благодарение Господу, что хоть вы, старики, относитесь ко мне по-доброму, иначе я... уже давно была бы... - Помолчи и ты! - вновь рявкает Кийр на свою чувствительную жену. - Разве ты не видишь и не слышишь, что здесь, в этом чертовом доме, карканья и без тебя хватает? А пальцы можешь скрестить только часу в десятом. - Говори мне, что хочешь, - отвечает сквозь слезы Юули, - только оставь в покое родителей. Что они сделали тебе плохого? Не они же распределяют землю. - Я вообще больше не скажу тебе ни одного слова, - огрызается разъяренный Йорх, - а пойду в корчму; накачаю их, дьяволов как следует - поглядим, что из этого выйдет. Я поездил по России и знаю, что в таком случае говорят русские: не подмажешь - не поедешь. Вот я пойду и подмажу этих уполномоченных так, что небесам жарко станет. Ничего, эдак не разорюсь. Свиное г... с опилками! - Ну да-а, - растягивая слова, произносит Бенно с портновского стола, - только смотри, не вымажься этим свиным добром. - Это не твоя забота, ты, швабра! Поди постригись - глянь в зеркало, как ты выглядишь! Чучело гороховое! Скажи-ка, поганыш, когда ты в последний раз чистил зубы? - А что, зубы тоже надо постричь? Тогда уж лучше ты постриги свой язык, чересчур острым стал у тебя этот инструмент. - Оболдуй! - Это я слышу сегодня уже не первый раз; удивительно, что ты при своей необыкновенной мудрости не нашел для меня за это время какого-нибудь другого почетного звания. У самого в кармане украденные у казны деньги, а еще и похваляется! Стыдно тебе должно быть. Неужели ты и вправду считаешь, будто мы твою службу тряпичником принимаем всерьез? Не принимаем! - Бенно качает головой, сидя спиной к брату, - Не принимаем! Я хоть и молод, но столько-то почитания и еще кое-чего другого по отношению к матери и отцу у меня есть, чтобы не оскорблять их на каждом слове. - А что ты делал, когда ходил в школу, ты, прохвост? - Это было тогда, но теперь - это теперь! К одному разум приходит в голову с годами, а у другого, наоборот, исчезает. Итак - заседание уполномоченных в паунвереском волостном правлении ... Но еще до его начала волостной служитель, иначе посыльный, Якоб Тюма, отдает своей жене распоряжение приготовить сегодня к завтраку что-нибудь позабористее, или вроде того, - поди знай, сколько времени продлится заседание и выберет ли он минутку пообедать. - Ишь ты, - усмехается госпожа Тюма, - сегодня заседание, это мне известно, а вот что за фрукт это твое позабористее, я запамятовала, Однажды ты и впрямь просил что-то похожее, но мне уже не вспомнить, что именно, - Не придуривайся! - произносит супруг серьезно. Приготовь, пока я расставляю в зале скамейки. - Хорошо, а что именно? - Поджарь ветчину и залей яйцом - это достаточно забористо и очень хорошо идет под кофе. - Ах, та-ак! - произносит, растягивая слова, госпожа Тюма. - Да, так, - ворчливо говорит глава семьи, выходит из своей квартиры, пересекает прихожую и вступает в так называемый судебный зал, как именуют это помещение по старинке, невзирая на то, что теперь здесь происходят, главным образом, заседания иного порядка. В одном из углов зала помощник волостного секретаря, молодой человек по фамилии Сярби, устроил нечто вроде филиала канцелярии, ибо незачем по каждому пустяку беспокоить самого господина секретаря, если вопрос можно решить тут же, на месте. Когда Тюма заходит в зал, помощник секретаря оказывается уже на своем посту, перебирает какие-то бумаги на крохотном столике. - Доброе утро, молодой господин! - 3драсьте, здрасьте, господин здешний домовой! - дружески кивает Сярби в ответ. - Как идут дела? - Ничего идут, знай подстегивай, - говорит служитель, тогда как мысли его заняты жареной ветчиной с яичницей. - Хо-хо, черт побери! - Секретарь откидывает на положенное ей место прядь своих белесых волос. - Кого же это вы собираетесь подстегивать? - Там будет видно ... - "Домовой" пожимает плечами. Но теперь ему и впрямь придется немного помешать молодому человеку. Перво-наперво надо подмести пол, затем расставить, как положено, скамейки - сегодня совещание уполномоченных. - Скамейки - еще куда ни шло, хотя заседание пройдет как-нибудь и без того, а уж пол мести - глупость. - Как так? - А то - не глупость? Придут сюда в грязных сапожищах, нанесут слякоти, и потом все равно придется делать уборку. - Так-то оно так, но я все же немного пройдусь метелкой. - Пройдитесь, пройдитесь, вольно вам напускать на себя важность. По мне, хоть вымойте этот пол, навощите и отполируйте. Служитель, он же домовой, споро заканчивает свою работу. - Так, - говорит он, - теперь я на время оставлю вас в покое. Теперь надобно ... Дальше он не продолжает - зачем говорить о вкусном завтраке, если это не относится к делу. Помощник секретаря, или просто помощник, как его называет волостной люд, вновь остается наедине со своими бумагами. Это один из тех молодых людей, кто родился в городе, рос и ходил в школу в городе, а затем под давлением обстоятельств, чуть ли не со слезами на глазах, перебрался в деревню. Однако, чтобы получить хотя бы эту должность, пришлось проявить большое упорство да изворотливость, поскольку претендентов было густо, словно песка на берегу моря, и не окажись у него в паунвереских краях влиятельных родственников, кто знает, чем бы все кончилось. Да, здесь его юную душу гнетут тяжкое одиночество и скука, особенно теперь, в осеннюю пору, но что поделаешь - не может же он, в самом деле, годами жить на иждивении своих малоимущих родителей. Старикам Сярби и без того пришлось достаточно побороться с судьбой, чтобы помочь сыну закончить, школу. Единственное, что хоть немного утешает его в свободные от работы часы, это книги из местной библиотеки. Утешение, конечно, слабоватое, потому что художественная литература поновее капает в библиотеку словно сквозь игольное ушко. Разве только газеты ... Без них можно было бы умереть. Более или менее близкими знакомствами он здесь не обзавелся, хотя мог бы иметь их даже и в избытке, - ибо он все же помощник. Однако в таком случае он должен был бы чаще бывать в "погребке друзей" и участвовать в застольях, которые изо дня в день там устраиваются. Туда захаживают зажиточные хуторяне, из тех, кто построил себе модные дома и обзавелся новой обстановкой с роялем и радиоприемником; там развлекается даже некая особа с высшим образованием, но царящая в этом заведении атмосфера не вполне устраивает нашего молодого человека, и кроме того ... Кроме того, когда молодой Сярби покидал отчий кров, его видавший виды родитель сказал: "Будь начеку, парень! Я знаю, в деревне тебе поначалу будет скучно, там некуда пойти: ни театра, ни кино, ни кафе, нет молодых людей твоего круга. Смотри, не вздумай от скуки кутить! На такой волостной должности, какую ты теперь собираешься занять, эта опасность особенно велика. Предлагающих и соблазняющих, без сомнения, найдется предостаточно. В свое время я тоже жил в деревне и видел, во что превращался какой-нибудь вполне достойный человек, стоило ему только быть избранным волостным старостой или судьей ... Не один крепкий хутор пришел в упадок, пропал ни за понюх табаку, а его бывший хозяин закончил дни своей жизни где-нибудь в баньке-развалюхе, а то даже и в богадельне. Поэтому будь начеку". Эти отцовские слова всегда вспоминаются молодому "помощнику", когда он проходит паунвереским поселком и слышит доносящиеся откуда-то громкие голоса и нестройное пение. "Конечно, - думает он, усмехаясь, нет у меня еще ни кола ни двора, но я смогу обрести и то, и другое, если ... Ведь неспроста же старик давал мне наставления". И если его иной раз в лавке или еще где приглашают зайти ненадолго в заднее помещение, он, бывает, и впрямь заходит, однако особо там не задерживается, - нельзя, его ждет работа. В то самое время как помощник волостного секретаря перебирает свои бумаги, а достопочтенный господин Тюма наслаждается любимым блюдом, один из жителей Паунвере проявляет лихорадочную активность и выжимает из себя все, что только возможно. Георг Аадниель Кийр сидит в вышеупомянутом "погребке" в компании нескольких членов правления и щедро угощает своих дорогих друзей. На столе перед собравшимися стоят фужеры, несколько бутылок необыкновенно вкусного лимонада, груда нарезанного хлеба, два ополовиненных круга колбасы, слегка позеленевших и со скользкой кожицей. Сам портной пылает лицом, словно раскаленная каменка, время от времени смахивая со лба пот. - Ну, угощайтесь, друзья! - он подвигает фужеры и колбасу. - Не то остынет! Все равно скоро надо будет идти в волостное правление и поглядеть, что там выйдет. Ужо-тка, тогда увидим, есть ли еще справедливость на паунвереской земле или и она тоже эмигрировала куда-нибудь в Аргентину или в Бразилию. Чего ты ждешь, Юри? Что ты зеваешь, Яан? И вообще все, кто тут есть! Поддадим так, чтобы дым коромыслом стоял. Э-эх, после совещания еще добавим, но сначала надо как следует подкрепиться. Послушай, вяэнаский Март, ты ничего не пьешь - что за комедию ты ломаешь? - Ох, господин Кийр, - бормочет Март, щуря глаза и едва ворочая языком, - я и т-так п-перебрал. Уже в-вроде бы ... - Э-эх, что значит перебрал! Лучше растянуть брюхо, чем добрую еду на тарелке оставить. - И то правда, но ... ик, ик ... - И взъерошенный вяэнаский Март, каждый волосок на голове и в бороде которого норовит расти в собственном направлении, тяжело опускается щекой на руку; перед носом у него огрызок колбасы, на нее он теперь роняет пепел папиросы, будто это лучшая приправа. - Ой, черт побери! - вдруг вскрикивает Кийр, взглянув из окна на грязную дорогу. - Там едет мой старый школьный друг, Тыниссон, как вы думаете, не позвать ли его сюда? - Ясное дело, позвать! - раздаются голоса. - Пусть старый бочонок с салом тоже поставит пару бутылок. - Нет, речь не о том! - Георг Аадниель машет руками, поспешая к двери. - Я просто так хотел с ним поговорить, он парень башковитый. Тыниссон произносит "тпру" И останавливает лошадь. - Ну, что стряслось? - Его плотно сбитое тело принимает в телеге полулежачее положение. - Зайди! - А чего я там потерял? - Да просто так ... перекинемся парой слов. Там сидят еще и другие хозяева. - Шел бы ты лучше на ярмарку горшками торговать! - бормочет Тыниссон, вновь принимает сидячее положение и едет дальше. - Видали, вот чертов пентюх! - Портной морщит нос. - Боров объевшийся, лень даже с телеги слезть! Гордец дерьмовый! Ишь ты, компания паунвересцев ему не подходит! Удивительно, как этот толстомясый получил на войне крест за какую-то ерундовую царапину. Правда, поговаривают, будто у него было тяжелое пулевое ранение, но это, ясное дело, пустая болтовня. Однако крест есть крест - тут уж ничего не попишешь. Эх, если бы и у него, Йорха, был такой! Тогда бы он ... ог-го-о! А теперь, черт подери, даже немного неловко возвращаться назад к этим выпивохам на даровщинку: они небось видели, что Тыниссон ни во что не ставит его приглашение. Но вернуться придется - нельзя же такое мероприятие на полпути бросить, раз уж оно начато. - Подайте сюда еще пару бутылок! - приказывает он как ни в чем не бывало, тогда как в душе у него мрак, а в сердце - затаенная злоба. В мыслях же: "Тряхну еще чуток мошной, поди, не разорюсь, ведь на весы положено многое". Во всяком случае, хотя бы эти деятели, кого он сейчас тут ублажает, его люди. А иной раз бывает достаточно даже и одного горластого мужика, чтобы провести какое-нибудь решение, из тех, на которые по началу не очень-то можно и надеяться. - Ваше здоровье! Да здравствует справедливость в Паунвере, так же как и во всем мире! - Ваше здоровье, ваше здоровье! - подхватывают участники застолья. - Да здравствует! Однако дело в конце концов доходит все же до того, что откладывать больше нельзя - надо идти на заседание. Кийр держит в руке карманные часы, переминается с ноги на ногу, понуждая своих дорогих друзей поспешать. Скоро уже час, как уполномоченным следовало быть в волостном доме. Начало заседания, разумеется, затягивается, как обычно, но все же оно еще никогда не затягивалось до ночи. Нет, Господь видит, пора уже двигаться, гут ничего не поделаешь. - Двигаться так двигаться, - недовольно соглашаются уполномоченные, поднимаясь из-за стола, где было очень приятно посиживать, тем более, что их уже так и подмывало затянуть песню. Под прикрытием возникшей при этом сумятицы Карла из Подари решил еще кое-что урвать, - схватив со стола изрядный кус колбасы, он с жадностью запихивает его себе в рот и пытается проглотить. Но что слишком, то слишком: не в меру большой кусок застревает у мужика в горле и на минуту-другую лицо Карлы становится таким же зеленым, как и та колбаса, которую он незаметно для собутыльников вознамерился съесть. Картина удручающая. Вот-вот покинет этот мир человек, который находится в расцвете своих сил и от которого еще многого можно ожидать. Однако кризис разрешается: половина куска вылетает наружу, тогда как вторая благополучно следует в желудок. И к тому времени, когда Кийр со своим изрядно накачавшимся ударным отрядом направляет шаги в сторону волостного дома, хозяин хутора Подари вновь - парень хоть куда, только слезы все еще катятся из его набрякших глаз. И когда развеселая команда приближается к волостному дому, словно бы собираясь взять его штурмом, даже лошади навостряют уши: интересно, кто это там опять идет? Нет ничего удивительного в том, что в этот день и час во дворе паунвереского волостного дома образовывается настоящая ярмарка; здесь почти столько же лошадей и телег, как в Сионском войске.10 Страдная пора позади сюда прибыли даже и многие из членов правления хотя бы просто затем, чтобы посмотреть и послушать, что творится на белом свете. Гляди-ка, даже старый раяский хозяин приехал и беседует с саареским. - Эхма, что говорить, небось ... Ну да теперь, видать, дело это так далеко зашло, что говорить, небось ... Нет, ну чего уж опосля-то... По-прежнему молодой и свежий Яан Имелик приостанавливается то тут, то там, жаль только, нет у него с собою каннеля, не то отхватил бы какую-нибудь веселую пьеску, порадовал бы сердце. Увидев подъезжающего не спеша Йоозепа Тоотса, старого друга, он готов чуть ли не задушить того в своих объятиях. - Ох ты, дорогой Йоозеп, неужто жив? - Живой, как видишь, - смеется юлесооский хозяин, - только живу неважно. - Чего же тебе не хватает, старый герой? - Не болтай вздора - герой! Скажи это слово Кийру, ему, может быть, оно больше по душе придется, а мне все одно. Я с удовольствием стал бы ничем ... будь это возможно. - Что же такое с тобой стряслось? - спрашивает Имелик, глядя на друга простодушными синими глазами, которые у него, так сказать, всегда при себе. - Ты же ведь не какой-нибудь... какой-нибудь... Не знаю, как и выразиться. Имелик трясет руки школьного друга, весь - готовность помочь. Однако больше им ничего не удается сказать друг другу, возле них внезапно, словно челнок в ткацком стане, возникает их школьный приятель, рыжеголовый Кийр. - Ну так здравствуйте! - произносит он кисло-сладким голосом. - Здрасьте, здрасьте! - отвечает Яан Имелик, доброжелательства которого хватает на всех. - Ты тоже пришел на заседание? - Не-ет, - портной трясет головой, - я же в волостном правлении не состою. Пришел просто так ... посмотреть. А впрочем, чего попусту скрытничать, все и без того уже более или менее всем известно, так вот, пришел из-за того самого земельного надела, который по всей правде и справедливости должен бы получить мой брат, погибший на Освободительной войне. - Скажи теперь, Яан, - Тоотс усмехается, - это свое недавнее слово, ну, ты знаешь. - Да Бог с ним! - Имелик подталкивает своего школьного друга. И, обращаясь к Кийру, продолжает: - А разве твой погибший брат уже не получил свой надел? - Так-то оно так, но и его наследникам тоже должно бы что-нибудь достаться. Неужели ты, Имелик, считаешь, что это много, если родители моего братишки за жизнь своего сына обретут маленький поселенческий хутор? - Я сейчас так вдруг не могу сказать, много это или мало, однако мне все же известно, что у родителей твоего брата есть еще два рослых сына, которые прекрасным образом могут их прокормить. Да и что станут делать старики с поселенческим наделом? Какие из них работники на лугу или на пашне? - Ах, черт! - Йорх Аадниель хватается за живот и сгибается крючком. - Что с тобой? - сочувственно спрашивает Имелик. - Страшная резь, - жалуется Кийр, вращая глазами. - Ох ты, черт побери! Погодите тут немного, я кое-куда сбегаю, и чем это они меня там, в заведении для хуторян, напичкали?! И Кийр исчезает из глаз с проворством веретена, однако совершенно непонятным образом он спешит отнюдь не туда, куда следует, а прямиком влетает в судебный зал к помощнику секретаря, словно бы ищет у последнего совета и помощи по случаю рези в желудке. Вначале кажется, будто Аадниель и сам ошарашен своим поведением, вся его фигура выражает растерянность. Зачем он, черт побери, вторгся именно сюда? Какая-то побудительная причина все же должна была быть - без этого ничего не движется в этом мире. Штанины хорошо сшитых брюк Кийра дрожмя дрожат, как на ветру, как бывало в школьные годы, кота он предотвращал и разоблачал всевозможные штуки и трюки своих "добронравных" соучеников. - Господин Сярби, - останавливается он перед столиком помощника секретаря, - дайте мне бумагу. - Бумагу? - Молодой человек оглядывает пришельца. Какую бумагу? Со штемпелем или без? - Ох, - охает Йорх, - мне совершенно все равно, хоть так, хоть эдак. Главное, дайте поскорее. У меня ... - Что у вас? Какое-нибудь торговое дело? - Да, - поджимает Кийр ляжки, - чисто господнее дело. Но вроде бы уже поздно. Тысяча чертей, дьявол побери эту столетнюю колбасу цвета радуги! - Какой-нибудь, незаполненный листок я для вас найду, - Сярби роется в груде всяких бумаг. - Минуточку ... Это требует некоторого времени. Но... может быть, присядете? - Нет, - Кийр оглядывается на дверь, - недосуг мне присаживаться. Он получает два листка чистой бумаги и бочком-бочком удаляется; к чести его, и истины ради, надо заметить, что он не забывает поблагодарить. В дверях Кийр сталкивается со служителем Тюма, последний еще носит на усах кусочки яичницы и почему-то несколько не в духе. - Дьявольщина! - бранится он, не ответив на приветствие портного. - Только что начисто подмел все полы, а теперь отсюда несет такой вонью, словно кто себе в штаны наклал. - Ну-у, - бормочет Йорх, - ветром вонь развеет. И после этого Аадниель направляется, наконец, в то место, куда должен был пойти в первую очередь; следом за ним, словно трос, тянется мощный аромат. Портной спускает в очко свои подштанники и смотрит им вслед с таким видом, будто хочет сказать: "Мир праху твоему!" Однако во всем этом еще не было бы ничего особенного - подобные действия остаются личным делом каждого человека - не подоспей к месту действия вездесущий Кристьян Либле, которому, конечно же, совершенно нечего делать в волостном доме, но... Но когда это было, чтобы звонарь не объявился там, где в связи с каким-нибудь скандалом сошлись двое или трое или хотя бы один единственный человек? - Ой ты, поганая шкура! - Звонарь прищуривает свой единственный глаз. - Стало быть, вот оно как создают этот новый мировой порядок: до того, как сесть на рундук, штаны вроде как напрочь скидывают! Мой дедушка, - продолжает Либле, - он был чуток постарше, чем я сейчас, держал кобылу Манни; и он ее, стало быть, берег, как медведь свои бубенчики, и ежели эта его дорогая Мани, хоть среди дороги, хоть еще где, настраивалась помочиться, дедушка сей же час снимал с нее дугу. Ну да Бог с ним, со всем этим! Но такого я еще вроде как не видел ни во сне ни наяву, чтоб человек, когда он идет по делу, все как есть с себя посбрасывал и стоял гольем, что твоя морковка. Хе-е, хе-е, господин Кийр, а вы сюда, часом, зашли не спортом заниматься! - Замолчи, Либле! - шепчет портной. - Ни слова больше - не знаешь ты, что ли, как иной раз дело обернуться может. Видишь ли, эта чертова колбаса весь организм расстроила. - Да, да, - бормочет Либле в ответ. - Оно вроде бы так. - При этом он вешает брюки своего собрата на единственный ржавый гвоздь, который торчит в стене нужника. - А теперь, - добавляет звонарь ворчливо, - отойди чуток подальше - и у меня тоже тут кой-какие дела есть, не могу я их улаживать, ежели кто другой смотрит. Будь так добр, выдь наружу. - А мои штаны? - в отчаянии вскрикивает Кийр. Нижние отправились туда, куда они отправились, но верхние?! Они куда подевались? Отдай их, дорогой друг! - Да Бог с ними, с этими штанами! - Паунвереский звонарь машет рукой. - Ведь не штаны мужика красят, а в аккурат наоборот. Ступай, ступай! - и выталкивает голого до пояса, словно журавль, портного за дверь. - Силы небесные и вся чертова рать! - восклицает Имелик, обращаясь к Тоотсу, - погляди-ка туда! Кийр разгуливает по волостному двору без штанов! Ты когда-нибудь видел такое? - Хм-хм-хм, пуп-пуп-пуп, - смеется Тоотс. - Нет, не видел. Кто знает, может Йорх по новому кругу пошел. Может, он именно таким манером рассчитывает побыстрее заполучить свой поселенческий надел. Хм-хм-хм. Вскоре после этого на крыльце волостного дома, словно живое воплощение указующей власти, появляется помощник секретаря и звонит в колокольчик: заседание начинается. К этому времени у портного Кийра брюки уже на положенном им месте, и он, с какой стороны ни возьми, парень-хват; только вот опять небольшая загвоздка - он вынужден остаться с наружной стороны дверей, поскольку не является членом совета уполномоченных. Но подслушать-то все же можно, о чем говорят там, внутри, в судебном зале, возле стола секретаря и так далее. Председателем собрания избирается весьма напористый мужик, это можно заключить даже по звуку его голоса. В этом голосе сила и властность человека, от которого зависит благополучие многих граждан Паунвере. Урезают жалованье, где только можно, однако в то же самое время какому-нибудь своему мужику даже и прибавляют: пусть живет и здравствует, у него невпроворот работы: шуточное ли дело, когда человек... Протокол пишет секретарь сам, и уж от себя-то он любую беду отведет. Если какой-нибудь горластый бобыль рвется обкарнать его жалованье, то получает в ответ такую мощную отповедь, что у всех уполномоченных начинают гореть уши. В конце концов дело все же доходит до обсуждения и тщательного взвешивания того самого прошения Георга Аадниеля Кийра, которое он в письменном виде подавал уже трижды. Бог Троицу любит, как говорит народная мудрость. - Да, - берет слово тот самый вяэнаский Март, - вообще-то поселенческий удел сгодился бы каждому, но у нас есть мужики и победнее, из тех, кто на войне угробил свое здоровье ... Вроде бы не мешало и на них обратить внимание. - Видали, какой дьявол! - буравит Кийр ухо Кристьяна Либле. - Налопался за мой счет, как пиявка, а теперь напрашивается на скандал. Я пойду и пристукну его. - Послушай, приятель, - от тебя несет. - Ну и что с того, но этого мужика я пристукну, моя душа не вытерпит. И Аадниель Кийр, словно очумелый, сопровождаемый своим ароматным "тросом", врывается в судебный зал и рявкает под самым носом председательствующего: - Получу я этот надел или не получу? Мой брат ... - Прошу вас выйти отсюда! - Председательствующий делает легкий взмах рукой, - вам здесь не место! Поселенческого надела Кийр, разумеется, не получает и в страшном душевном расстройстве устремляется прямиком домой, по дороге думая: "Кто же из нас свалял олуха, я или эти дьяволы там, в волостном доме - вот вопрос?" А некоторые из его недавних собутыльников, выйдя из судебного зала, смачно плюют куда придется и спрашивают друг друга: - Куда же делся господин Кийр? Он ведь обещал нам кое-что поставить после заседания. Но господин Кийр к тому времени уже приходит домой; бормоча проклятия, спешит он в свою спальню. - Послушай, Йорх, - говорит сквозь полуоткрытую дверь Бенно, терпение которого лопнуло словно костюм по наметке, - ты хоть бы сказал, как решилось твое дело в волостном доме. - А ты, сорока, поди спроси у них самих, у тех, кто мутит воду, Не желают дать мне завоеванную мною территорию, и все тут. - Какую территорию ты имеешь в виду, дорогой братец? Турцию, что ли? Говорят, там полно огромных кусищ земли, которые только и ждут могучих земледельцев. - Ты - последний мерзавец! - гудит Йорх из глубины комнаты, что, между прочим, вовсе не так уж и далеко: жилые помещения Кийров отнюдь не из просторных. Тут разражается плачем женушка Георга Аадниеля: она видит, что ее дражайший супруг вконец выведен из равновесия, что с ним случилось нечто из ряда вон выходящее; и жизнь, которая сулила столько радостей, так и норовит ускольз