- произносит Леста, глядя  в окно, - но отчего
же вы не открываете это... это... ну, торговое заведение?
     -  Вопрос  вполне  обоснованный,  -  предприниматель  выпускает   струю
сигарного дыма. - Ни сегодня, ни завтра я, всеконечно, и не собираюсь ничего
открывать,  сейчас в деловом мире пора затишья, но осенью, вот тогда... Пока
что нужно проделать лишь  подготовительную  работу:  присмотреть  помещение,
заказать товар и тому подобное.
     - Так за  чем  же  дело  стало? - Леста вынимает  из нагрудного кармана
карандаш и вертит его в пальцах, словно бы прикидывая, о чем начать писать.
     -  Господин Леста,  -  Киппель,  кашлянув, набирает  в  легкие побольше
воздуха  про  запас,  - вы никогда не были  предпринимателем,  вы  не имеете
понятия...
     -  Как?  Как вы  сказали - я  не был предпринимателем!? Я был им уже  в
двадцатилетнем  возрасте. Разве  вы  не помните, как я  выпускал в свет свою
первую книгу?
     - О да, - Киппель усмехается, - как же, помню. Прекрасно помню, и очень
хорошо,  что именно  вы сами  об этом заговорили,  теперь  мне  будет  легче
объясниться.
     - Не напускайте тумана, господин Киппель! - предостерегает его Леста.
     - Нет, ничуть. Ответьте  мне, в чем вы  нуждались  прежде всего,  когда
приступали к изданию своей книги.
     - Гм... гм...
     -  Смелее,  смелее,  господин  Леста!  -  Киппель  вновь  усмехается  и
прищуривает глаза.  - Вы прекрасно все помните, и  я беру назад свои  слова,
будто вы никогда не были предпринимателем. Ваша правда - были.
     -  Да,  но  в  чем  же я прежде  всего  нуждался?.. -  бормочет  Леста,
уставившись  взглядом в угол  комнаты и напрягая память. -  Ах  да, - быстро
произносит он, - мне нужен был небольшой кураж и хорошие помощники.
     - Святая правда! -  восклицает гость с победоносным видом. - Именно это
нужно любому  начинающее  предпринимателю,  потому что каждый его шаг связан
еще и с так называемыми деньгами. Я,  правда, не наминающий,  но  все же мое
предприятие следует понимать как переход на более высокую ступень.
     - Да, я догадываюсь, о чем идет речь. Хорошо, господин Киппель, я желаю
вам всего наилучшего  и помогу по мере моих  сил,  но боюсь, что  одной моей
поддержки недостаточно, чтобы вы смогли быка за рога взять, ибо моя помощь -
невелика.
     - И я тоже могу немножко помочь, - произносит Taли тихо и сдержанно.
     - Благодарю,  мои господа! -  предприниматель  поднимается  с  места  и
отвешивает обоим вежливый  поклон.  Но  чтобы  уже с самого  начала избежать
каких бы  то  ни  было превратных  толкований,  я  должен сказать,  что ваша
любезная помощь может быть принята  лишь в виде ссуды. Одним словом, вы, мои
господа, поможете  мне  ухватить  синицу за  хвост, но  как только  появится
соответствующая возможность, я выплачу эту ссуду с величайшей благодарностью
и почтительностью.
     - Прекрасно! - произносит Леста.  - Только вопрос: в силах ли мы даже и
вдвоем помочь вам. Но об этом  поговорим подробнее... ну, хотя бы завтра под
вечер.
     - Благодарю!  - Киппель щелкает  по-военному каблуками, желает  доброго
вечера и уходит.
     - Слышал, Арно? - спрашивает Леста после того, как дверь за посетителем
наружную дверь и вернулся в комнату.
     - Что?
     - Ну, о чем говорил Киппель. Смотри-ка, до чего  иные люди гибки духом!
Странно лишь, как этот Киппель, хотя  он всю свою жизнь только и  делал, что
напрягался, ни на шаг не продвинулся вперед...  если можно  так сказать.  Из
человека  так  и  прет энергия и страсть к действию, он хватается за то и за
это,  а ни  с места. Я  знаю  немало людей, которые  занимались  своим делом
совершенно  спокойно,  без всякой суетни  и все же,  как выражается Киппель,
ухватили синицу  за хвост. И  при всем том Киппель  все же далеко  не глупый
человек. Возникает вопрос: чего в нем недостает?
     - В  нем недостает прямолинейности, - предполагает  Арно. - В  том-то и
закавыка, что он хватается за то и за это, тогда как должен бы действовать в
каком-нибудь одном направлении.  В торговом доме Носова Киппель и впрямь мог
быть  заметной  фигурой,  но ведь  им  там все-таки  руководили, он  не  мог
совершать прыжки в  ту  или иную сторону. А как только стал сам себе голова,
все и пошло  у него сикось-накось. Так я понимаю. Но поди знай, может  быть,
ему просто-напросто не везет, как говорится. Бывают и такие экземпляры.
     - Пустое - не везет!  Я в это  не верю. Один раз не повезет, второй раз
не  повезет,  но  когда-нибудь  повезет  непременно,  если, конечно,  самому
прилагать усилия  и  не гнаться  за  явно несбыточными вещами и  положением.
Хорошо, а как все же  мы поступим с этим Вийлиасом Вооксом,  когда он придет
завтра? А что он придет - это вне сомнений, слово свое Киппель держит... тем
более, что прийти - в его собственных интересах.
     - Ну, раз уж мы обещали...
     - Ладно! Там будет  видно. А  теперь айда в сад, погляди, какой сегодня
серебряный вечер!
     Царит  необычайная  тишина.  Старая  луна доброжелательно  улыбается  с
темно-синего неба, словно бы позируя какому-нибудь юному  певцу любви. Среди
одичавших яблонь и по  затравеневшим дорожкам  скользят серебристые блики, и
кажется,  что поодаль,  за  темными  деревьями, поблескивает  новый  свет  и
открывается новый мир и синие чудеса.
     - Как это  тебе  удалось найти  для  жилья такое  сказочное местечко? -
спрашивает Тали.
     -  Ах,  ведь  его  и  нет  вовсе, -  отвечает  друг.  -  Это всем  лишь
представление, предположение, мечта. Каждый раз, когда я  здесь брожу, боюсь
очнуться.
     - Гм, стало быть, вот оно как... - таллиннец закуривает сигарету. - Ну,
а если теперь я  уведу тебя от этой  мечты, верну тебя назад в реальность, в
самую что ни на есть будничную жизнь!
     -  Вот-вот, так и сделай, это пойдет мне только на пользу. Не то,  чего
доброго, стану верить тому, что говорю
     - Хорошо  же, -  Тали смотрит себе  под ноги, -  мы, там, в комнате, не
закончили один разговор, и если тебе не надоело слушать, я продолжу.
     - Я и сам только что собирался тебе напомнить.
     -  Наверное,  я никогда  и  не заговорил  бы  об  этом, но  сегодняшняя
неожиданная встреча!.. Погоди, на чем же я остановился? Ах да, стало быть, я
рванул за границу. Может быть, тебе покажется странным, почему я именно туда
ринулся? Должен сказать,  что мысль об этой поездке мне и самому-то пришла в
голову внезапно, вернее, была  внедрена извне. Один из моих  университетских
знакомых,   вернувшись   из  заграничного   путешествия,   насочинял  всяких
диковинных  историй,  а  мне  было почти безразлично,  куда  податься,  куда
убежать -  только  бы прочь  отсюда!  -  вот  я  и  загорелся. Исколесил всю
Германию, даже  и до Парижа довела меня дорога, но обо всем  этом  поговорим
как-нибудь в другой раз, попозже.  Сейчас скажу  лишь,  что, когда я праздно
шатался по чужбине,  бывая в новом  и интересном  окружении, в  моей  памяти
напрочь затуманился  образ  девушки,  имя  которой Вирве. Затем уже бывало и
так, что порою я не вспоминал о  ней по целому дню. И знаешь что? Я не жалел
об  этом,  и  вовсе  не  считал  себя  каким-нибудь  вероломным  изменником,
мотыльком-однодневкой, или как там в  таких  случаях  говорят. Нет, как  раз
напротив. Сознание,  что я все  же способен забыть  эту  особу, импонировало
мне, укрепляло меня... ведь, пересекая границу, я  был как тяжело больной...
по крайней мере, мне так казалось.
     По прошествии некоторого времени я пришел к заключению, что Вирве  Киви
стала  мне почти безразлична,  мои чувства к ней остыли точно  так  же,  как
когда-то в  юности - к одной  другой  девушке...  Гм, ты и сам понимаешь,  к
кому.
     Странно, как  еще плохо  знал я  тогда самого себя. Едва я  вернулся на
родину, а затем  сюда, в  Тарту,  как  огонь, который  вроде  бы уже  погас,
вспыхнул  с новой силой.  Да, да, вспыхнул, вспыхнул... Ты, старый холостяк,
не  обращай  особого внимания,  если я  иной раз  в своем рассказе употреблю
чересчур  поэтическое выражение,  эпитет или  какую-нибудь поговорку, хотя я
отнюдь не пишу книгу, а рассказываю просто-напросто, как выйдет.
     - Ну что  об этом говорить!  - Леста дотрагивается  до руки друга. - Не
думаешь же ты, в самом деле, будто я охочусь за какой-нибудь новой темой?
     - Пусть будет так, - Тали  глубоко  вздыхает. - Едва я вернулся назад в
Тарту,  началась  все та  же  прежняя игра,  словно  бы  за  прошедшее время
настроение  мое  вовсе и не менялось.  И  мне сразу же не только  показалось
странным, но и больно  меня  задело,  что Вирве  ничуть  не интересовал  тот
отрезок  времени, когда  я отсутствовал; она даже и того  не спросила, где я
был, чем занимался.  Все выглядело так, будто я расстался с нею не далее как
вчера  и вот теперь явился на самое  что ни на есть обычное  свидание.  Лишь
один раз  она так... между прочим  коснулась  периода моего отсутствия. "Это
случилось в  то время, - сказала, - когда тебя в Тарту не было видно". И это
все. А  ведь я, по  моему  мнению, выкинул,  так  сказать,  большой  номер -
путешествовал по чужим странам! Правда, спустя несколько лет она заводила об
этом более подробные разговоры. "Любой другой кавалер,  будучи джентльменом,
и  меня  взял бы с  собой  в такое путешествие, -  упрекала  Вирве, -  а  ты
отправился  один, хотел продемонстрировать, какая ты сильная личность. Хотел
уязвить меня в самое сердце, и это тебе полностью удалось".
     Но это - позже, когда мы уже состояли в так называемом браке. Такова уж
моя старая манера: забегать вперед естественного хода событий... нетерпение,
или как это назвать.
     Затем  я встретил на улице  Ханнеса Ниголя и... испугался. Всегда такой
модный  молодой господин был  в тот раз до того убого одет,  что я намеренно
хотел пройти мимо него, не произнеся  ни слова, но он поздоровался  со мною,
остановился и завел разговор.
     -  Где же это вы пропадали,  господин Тали? Вас уже  давненько  не было
видно. - И, не ожидая моего ответа, продолжал: - Я в последнее время немного
того... ну, как бы  получше выразиться... немного опустился  или  как это...
даже небритый, одежда в плачевном состоянии, ботинки прохудились. Но не беда
- бывает, небось времена исправятся. Ведь такое с Ханнесом  Ниголем -  не  в
первый раз,  когда он..." Ну и все  в том же духе  - путано,  перескакивая с
одного на другое, дыша мне в лицо едким водочным перегаром. В  конце  концов
Ниголь  занял  у меня  денег  и - словно бы  в благодарность: "Как  поживаем
барышня Вирве?"
     Да, так он спросил, этот отвратный тип. Я хотел было довольно резко ему
ответить, но махнул рукой и пошел своей дорогой. Придя немного в себя я даже
позлорадствовал, что этот парень  опустился настолько  низко:  таким он,  во
всяком  случае, не мог  сблизиться с Вирве; теперь хотя  бы он был выбит  из
ряда моих соперников.
     Однако спустя несколько дней я встречаю его снова и пугаюсь еще больше,
чем в  предыдущий раз. Что я вижу." Оживленная и веселая, шагает рядом с ним
не кто иная, как - Вирве! Но  на сей раз  внешность Ханнеса  Ниголя и полном
ажуре, и никак  не  верится, что  это тот  самый  господин,  который  совсем
недавно порядком смахивал на  босяка.  "Ба, господин  Тали! -  восклицает он
жизнерадостно. - Куда же вы теперь с таким серьезным видом? Если у вас  есть
время, пойдемте вместе с нами. Побродим немножко так... без забот".
     А  Вирве - ни одного  слова;  смотрит с  безразличным видом  куда-то  в
сторону,  словно бы ее не  касается, пойду  я  с ними или  же нет. Из-под ее
синей  шляпки выбивается  светлый локон,  девушка  красивее  и желаннее, чем
когда-либо прежде. И как только мог я на чужбине не вспоминать о ней  целыми
днями?!
     Разумеется,  я бы побродил с ними без забот, если бы меня  пригласила и
Вирве тоже, но она этого не сделала, и я  счел за лучшее пойти своей дорогой
-  с  заботами.  "Черт  бы  их  побрал!" -  подумал  я,  так...  больше  для
поддержания собственного  мужского  достоинства.  И сразу же вспомнилась мне
доморощенная  "истина"  времен  моего отъезда  за  границу:  женщин  надобно
покорять  стремительно, бурно,  как это делает Ханнес Ниголь, а не робкой  и
деликатной осадой...  как свойственно  мне.  "Ну а  если  я не  владею  этим
современным  искусством   покорения?"  -  спрашивал   я   сам  себя.  "Тогда
помалкивай!" - отвечал кто-то другой внутри меня. Ну не  странно ли? Со мною
вообще бывает так: время  от времени в памяти моей прозревается какой-нибудь
эпизодик   пустее   пустого,   какое-нибудь   когда-то   услышанное   слово,
какой-нибудь украдкой подмеченный  взгляд, тогда как множество гораздо более
значительных  вещей  частично, а то и  полностью,  забываются. Не знаю,  как
обстоит дело с другими людьми, а со мною так.
     Мою  домашнюю жизнь того  времени ты и сам видел... по  крайней мере, с
внешней стороны - мы ведь с тобой жили в одной  и той  же  комнате,  а нашим
соседом по квартире тогда был господин Киппель.  Даже и наш  бывший соученик
Лутс, по-видимому, знал - хотя тоже извне - этот период  моей жизни... иначе
как бы он смог написать свое "Лето".<sup>31</sup> Но  о моем внутреннем мире
и  об  отношениях с  Вирве  я никому не рассказывал -  из опасения сделаться
объектом насмешек.  Лутс, правда, предпринимал попытки проникнуть  поглубже,
но...
     Что же касается университетских занятий, то в результате моих блужданий
по заграницам  я  потерял  всего  лишь около  половины учебного года.  Потом
наверстал  и это  Вообще  учеба давалась  мне  легко, и я наверняка  мог  бы
закончить  университет  cum  laude,<sup>32</sup>   если   бы   хоть  немного
поднапрягся. Однако меня не интересовали  ни почет, ни похвала,  ибо все мое
существо было заполнено лишь барышней Вирве.
     Теперь... да,  теперь я  не  кажусь смешным не только  тебе,  но и себе
самому. Но - хватит об  этом!  Не я первый, не я  последний, кого занимали и
занимают подобные вещи.
     - В этом ты  можешь быть совершенно уверен,  дорогой друг, - произносит
Леста, кашлянув, и смотрит на луну и небе,  которая тем временем уже немного
переместилась относительно горизонта.
     - Как? - Тали улыбается. - Неужто и ты прошел подобные курсы?
     - Н-ну-у... - Леста пожимает плечами, - так ведь и  я тоже не отшельник
какой-нибудь. Однако речь сейчас не обо мне.
     - Да,  но о своей особе  я рассказал уже вполне достаточно, чтобы  тебе
надоесть. На  сегодня хватит.  Между  прочим, это вино для меня еще  слишком
крепкое, чтобы выпить его единым духом.  Продолжу свою повесть  как-нибудь в
другой раз. Наши ноги промокли от росы, пора возвращаться в дом.

     Раннее утро следующего дня. Арно Тали уже проснулся на своем просторном
диване, но продолжает лежать тихо, чтобы  не разбудить  друга. Затем слышит,
как тот осторожно, стараясь не шелестеть, перелистывает газету.
     - Ог-го-о, старый холостяк! - восклицает Тали, - значит, и ты не спишь.
Доброе утро!
     - Доброе утро, доброе утро! - отзывается Леста. - Как почивал?
     - Грех  жаловаться. Я  снова сплю  более  или  менее нормально, а  было
время, целыми  ночами  глаз не мог  сомкнуть. Тогда  ночь была  моим врагом,
теперь уже нет.
     - Это хорошо. А знаешь, Арно, я видел тебя во сне.
     - Ишь  ты! И сон твой,  само собой, был  продолжением моего  вчерашнего
рассказа.
     - Весьма  возможно, - Леста откладывает  в сторону  газету  и садится в
постели.  - Ты приснился мне  в обществе Вирве, на  лице у тебя  была  такая
счастливая улыбка... что и у меня на сердце потеплело.
     -  Ах не уподобляйся старой тетушке! Допустим, ты новее и не сочиняешь,
но разве тебе неведомо, что все сновидения означают обратное?  Видел меня со
счастливой  улыбкой на  лице... гм, вот и жди  еще каких-нибудь сюрпризов от
госпожи  Вирве:  не  случайно  же  вчера  нас  спела  улица. Да, я  и впрямь
счастливо  улыбался,  но наяву, когда проснулся. Солнце  заглядывает в окно,
птички щебечут, а вокруг царит необычайная тишина - сказка да и только! Нет,
братец, я не на шутку завидую твоему сверхприятному жилью, но никогда больше
не стану к ночи рассказывать тебе о своей жизни,  не то  ты опять увидишь во
сне Бог знает что... счастливые улыбки и...
     - Так и быть! Рассказывай тогда днем, рассказывай по утрам, рассказывай
сейчас. Все равно вставать еще слишком рано.
     -  Гм...  гм...  -  Тали закуривает  папиросу.  Леста  делает из  этого
заключение, что его друг нервничает.
     -  Нет, нет, - восклицает  он  виновато,  - я вовсе не  принуждаю тебя!
Поступай, как считаешь нужным.
     - Ну  да,  это само собой. Но  так  и  быть,  вот  тебе еще  кое-что по
мелочи... хотя бы - как передача опыта и предостережение.
     Да, после  моего путешествия по городам и весям вновь наступил довольно
продолжительный  период, когда  мне  казалось, что в  следах  от  ног  Вирве
расцветают  чудесные цветы. Однако довольно часто  стал появляться ют  самый
Ханнес  Ниголь  и  затаптывать  как  следы,  так  и  цветы.  Еще  и  теперь,
оглядываясь на то странное время, я не могу не удивляться тому, что я все же
сумел  закончить университет и, как  принято говорить, вступил в жизнь. Я не
хвастаюсь этим, я лишь удивляюсь. Двое из  моих хороших знакомых - вообще-то
парни весьма приличные и способные,  которые тоже оказались примерно  в моем
положении, - этого  не смогли. Они кинулись в объятия дядюшки Бахуса и...  и
так далее.
     В  конце концов  даже и мне стала надоедать такая игра  между  небом  и
адом. Я все обдумал, загодя подготовился,  собрался с духом - и выложил свой
последний решительный козырь. "Я уезжаю из этого города, - сказам я Вирве. -
Поедешь ли ты вместе со мною или останешься здесь?"
     Вероятно, она лишь прикинулась непонимающей и спросила: "Как? Как это я
поеду с тобой?" - "В качестве моей жены, - храбро ответил я, чтобы покончить
наконец с  этой игрой  в  жмурки. И довольно патетически, как  это  иной раз
свойственно даже и робким, добавил: "Да или нет?"
     Тут Вирве несколько смутилась - однако, весьма возможно, она и эту роль
сыграла  - и  тихо  ответила:  "Хорошо, я поеду с тобой,  но отчего  ты  так
раздражен?"
     Этим в  общих чертах, насколько я  помню, и  ограничился  наш тогдашний
разговор.  Но  мне  до  сих  пор  неясно,  почему  я  вел  это дело с  такой
таинственностью:  никто из моих  близких родственников и  лучших знакомых не
должен  был знать о моей женитьбе... словно  я совершал некое  преступление.
Подумай, какое бесстыдство:  даже и тебе, своему старому другу, я не сообщил
об этом. На венчании  присутствовали лишь немногие,  почти все -- чуть ли не
вовсе чужие мне люди. Среди них была также и мать Вирве, весьма модно одетая
женщина в пенсне, полная, с отвисающим подбородком. Ханнеса Ниголя почему-то
не было,  и это  обстоятельство  особенно бросилось  мне  в глаза. Отчего он
отсутствовал на э т о и важной церемонии, тогда как вообще-то вечно таскался
следом за Вирве? Кому из них этот обряд мог показаться мучительным - ему или
Вирве?
     Ну  хорошо же...  за  бракосочетанием  последовало недолгое  и  скучное
пребывание в узком кругу,  которое  можно  бы назвать чем угодно,  только не
свадебным торжеством. А когда мы  остались вдвоем, Вирве, моя новоиспеченная
супруга, сказала:
     "Видишь ли, Арно, именно теперь тебе было  бы самое время отправиться в
заграничное путешествие и взять меня с собою. Это уже  было  бы что-то.  Так
обычно и поступают, насколько я слышала и читала".
     "Да, разумеется,  - ответил я, - так и впрямь поступают,  но  для нас в
нынешнем году  это  невозможно,  вскоре начинаются занятия в  школе  (стояла
вторая  половина  лета),  а  мне  определено  место  учителя. Будущим  летом
непременно поедем".
     "Гм..." - Вот все, что услышал я в ответ.
     "Да, да, - продолжал я объяснять, - иначе никак нельзя устроить. А  то,
что мы  переедем в другой  город - разве  это не  будет  для нас в известной
степени сменой впечатлений?"
     "Я не хочу переезжать в другой город". - Вирве медленно покачала  своей
красивой головкой и вытянула губы трубочкой, словно капризный ребенок.
     "Как так?" Ведь до  бракосочетания она была согласна поехать вместе  со
мною...
     "Да, я провожу тебя туда, а сама вернусь сюда обратно".
     "Куда это - сюда?"
     "Сюда, в Тарту".
     "А тут?"
     "Стану жить у мамы, как и до сих пор".
     - Не правда ли, веселенькая перспектива!? - Кашлянув, Тали на некоторое
время прерывает свой  рассказ. -Вообще же, - продолжает он затем, - описание
моей супружеской жизни можно было бы втиснуть чуть ли не  в одну  фразу: это
надо уметь - мучить другого и  при этом делать вид, будто мучают самое тебя.
А  теперь  попытаемся-ка  вылезти из-под  одеяла!  Не грешно  ли валяться  в
постели  таким золотым  летним  утром  и  пережевывать всякие пустяковины из
своего прошлого! Знаешь  ли ты, парнище, что это означает? Это значит, что я
старею. Д-да-а. Только еще и не  хватает, чтобы я, взяв в руки газету, начал
ее читать с объявлений о смерти. А что сказал бы наш старый школьный учитель
Лендер, увидев нас валяющимися в постелях! Подъем, подъем!

     Друзья  одеваются. Леста варит  в своей  миниатюрной  кухоньке  кофе  и
накрывает на стол. Все так по-домашнему, так удобно расположено, что Тали не
может надивиться царящему здесь уюту.
     -  Знаешь,  старый  холостяк,  -  говорит  он  с  улыбкой,  -  если  ты
когда-нибудь съедешь отсюда, я сниму эту избушку для себя.
     - Зачем? Ты ведь живешь в Таллинне.
     - Ну и  что  с того.  Прихватил бы  ее туда с собою. Нет,. я не завидую
тебе,  друг, мне бы  только хотелось, чтобы  и  у  меня тоже  было такое  же
приятное  гнездышко и  такое  же приятное житье-бытье,  как  у тебя. Подумай
только:  ты один и - свободен, тебя не мучают никакие заботы! Положа руку на
сердце скажи, желал бы ты еще чего-нибудь лучшего!
     - Гм.  Я,  во всяком случае,  до сей поры не встречал человека - и  это
касается меня тоже - вполне довольного  собою и своей жизнью. Таким мог быть
разве  только  кто-нибудь из древних  философов,  но  и  о них  в  ходу лишь
легенды.
     - Стало быть?..
     - Я никак не могу освободиться  от ощущения, что моя жизнь и работа, по
меньшей мере наполовину, ушли - и будут уходить впредь - в песок...
     - О-о, такое ощущение знакомо каждому, кто хотя бы мало-мальски думает.
От  подобных  мыслей свободны разве  что  занятые  лишь  борьбой  с  мелкими
будничными заботами. Я,  правда, однажды где-то  прочел,  будто бы  кикой-то
человек  из весьма  значительных в  свой смертный  час сказал:  если бы  ему
предоставилась  возможность начать жизнь заново, он прожил бы  ее  точно так
же,  как  жил до  того. Но... и это... возможно... лишь  легенда.  Возникает
вопрос:  почему же, в таком случае, и мы, те,  кто думает, не стараемся жить
так,  чтобы это нас  устраивало? Почему мы  только сетуем, но не  действуем?
Выходит, виноваты не кто  иной и не  что иное,  как мы сами. Конечно, в свое
оправдание  мы могли  бы  сказать,  что  далеко  не  каждому  даны силы  для
деятельности, которая его устраивала бы, однако...  однако ведь от сетований
си-лa не появится. Сила появляется от действия и работы. Нет, дорогой мой, я
все-таки должен когда-нибудь  досказать  тебе историю моей дальнейшей жизни,
может  быть, это  пойдет на пользу нам обоим.  Теперь, когда эти  события  и
событийки уже давно позади, я способен оценить их достаточно трезво, холодно
и беспристрастно. И последнее обстоятельство имеет  первостепенное значение,
если мы намерены приблизиться к истине, то есть, если хотим понять не только
своего ближнего, но и себя самих.
     В  наружную дверь  стучат.  Приходит  домработница Анна, эта  маленькая
старушка, здоровается и сразу же  молча принимается за  работу. Кажется, она
со своими немудреными обязанностями справилась бы даже и вслепую.
     Друзья выходят  на улицу,  окунаются в  солнечное сияние, и со  стороны
может  показаться, будто они в  нем  растворились. Они направляются в  центр
города, где Леста. вздыхая, идет в свою аптеку, тогда как Тали... ну, - куда
придется, на сегодняшний день у него нет никакого определенного плана. Разве
что они с Лестой условились встретиться там-то и там-то в обеденное время.
     Тали остается  один и осматривается чуть ли не с робостью: куда  теперь
пойти, чем  заняться? Вокруг него  кипит  жизнь и работа,  по  меньшей мере,
создается такое впечатление, ибо  все  куда-то спешат. Тали  снова  в  своем
родном городе, но кроме Лесты у него нет тут ни добрых знакомых, ни  друзей.
Находясь вдалеке, он то и дело  думал о своем  старом любимом Тарту, а когда
приехал   сюда,  все  предвкушаемое   очарование  этого  города   словно  бы
улетучилось. А что, если купить какую-нибудь газету  дa и отправиться назад,
в  маленькую  обитель Лесты?  А завтра или послезавтра он, Тали, само  собой
разумеется, поедет в деревню, на отцовский хутор Сааре.
     Идет  дальше, время от  времени задерживаясь  возле какой-нибудь богато
оформленной витрины. "Как  все-таки  быстро оправились эстонские  и город  и
деревня  после потрясений  военного  времени! - рассуждает  Тали.  -  Откуда
взялась  у них сила начать,  можно сказать, новую жизнь? До чего же  стойкий
народ  эстонцы!  Как разоряли и  притесняли  его  и  те, и эти,  но  эстонец
возрождался  вновь, словно  феникс из пепла".  И  странно,  что  ему,  Тали,
подумалось об  этом именно тут, в Тарту, а не  в Таллинне! Или там у него не
было  для этого  времени? Весьма  возможно: ведь в Таллинне  была  работа  в
школе, была Вирве, его жена. Теперь же, оставшись один, он стал яснее видеть
то,  что происходит вокруг, мысли больше не заняты  с  утра до вечера только
своею собственной персоной.
     И  вдруг его охватывает такое ощущение, будто он ждет кого-то, будто он
назначил с кем-то свидание. Но с кем?
     Мимо Тали проходит множество и красивых женщин, и тех, других,  которые
очень хотели  бы таковыми стать, но какое ему до этого дело. Проходит мимо и
некий  художник,  успешно овладевающий  искусством каждый  раз по-новому,  и
каждый раз  необычным узлом завязывать  свой шейный платок...  вместо  того,
чтобы толком  овладеть искусством живописи.  Но какое ему, Арно,  дело  и до
этого!
     Как же это  вчера  было? Вчера тоже  мимо  него  кто-то прошел. Да,  он
увидел ее уже издали и глазам своим не поверил: Вирве,  его жена! Собственно
говоря,  в  этом и не было  ничего необычного, ибо  что может  быть проще  и
естественнее, чем то  обстоятельство,  что  Вирве  жила теперь  тут, у своей
матери. Муж и  жена  прошли мимо друг друга холодно, можно  бы сказать - как
рыбы. Он, Арно, хотел  было поздороваться,  но не  сделал этого,  потому что
взгляд Вирве, который она на него бросила, казался безразличным и застывшим,
словно известняк... Нет, так ли? Так ли оно было? Разве не мелькнул все же в
ее глазах вопрос? Не подумала ли  она, что он приехал из Таллинна искать ее?
Возможно и такое, однако  жена ни разу не оглянулась,  а он,  Тали,  опоздал
поздороваться. Если  бы  кто-нибудь,  допустим,  год  назад сказал  ему, что
когда-нибудь случится такое, этот самый Тали скорее отдал бы свою кровь, чем
поверил в это. Ведь мужлан, каким он показал себя вчера, проигнорировал даже
и самую что ни на есть примитивную вежливость.
     Что   же  теперь  делать?  Начать  и  ему...  своеобразное  хождение  в
Каноссу...<sup>33</sup> нет, не из-за той, вчерашней, встречи, а вообще? Да,
он знает, где живет госпожа Киви, вдова, но... но туда он никогда в жизни не
пойдет. Если уж Вирве с ним распрощалась, это именно то и означает, что его,
Тали, больше не желают ни видеть, ни слышать; их взаимоотношения ясны, зачем
же опять все запутывать? Нет,  он и Вирве, хотя и умещаются в одном городе и
могли бы уместиться даже в одном доме, - в общей квартире им уже не жить. Их
супружеству  и  совместному  проживанию  настал  конец.  Священное  писание,
правда, предписывает то и это, но жизнь распоряжается по-своему.
     Вдруг Тали  замечает человека,  с  которым он в  данную минуту никак не
хотел  бы  соприкасаться. Всего  лишь в  нескольких шагах  от него,  на краю
дорожки,  предприниматель  Киппель  беседует   с  каким-то  господином  явно
армейской  выправки.  Тали  приостанавливается  возле  ближайшей  витрины  и
поворачивается к беседующим спиной, однако это его  не спасает; вот  уже его
увидели,   вот  уже  предприниматель  оказывается  рядом  с   ним,   вежливо
здоровается и выражает удивление, как это Арно в такую рань уже на улице.
     -  Но ежели вы никуда не спешите и у вас есть чуток свободного времени,
- продолжает Киппель, - я  познакомлю вас с одним чрезвычайно рассудительным
и интеллигентным господином, с отставным капитаном Паавелем.
     -  Гм... - произносит таллиннец. Про себя же  думает: "На  кой черт мне
эти новые знакомства?!"
     Однако это новое знакомство  ему чуть  ли не навязывают,  ибо тот, кого
Киппель назвал отставным капитаном Паавелем, мало-помалу к  ним приблизился.
Затем  обстоятельства  складываются  так, что двое  новоиспеченных  знакомых
поначалу не  знают,  что  сказать  друг  другу. Но  для чего  же  существует
предприниматель Киппель?
     - Может, пройдемте  немного вперед?  -  произносит он,  махнув  рукой в
неопределенном направлении.
     Шагают дальше, и у Тали такое чувство, будто кто-то идет следом за ним,
тихонько хихикает и  спрашивает  "Хе-хе-хе, какую  же  роль вы тут  играете,
господин Тали?"
     Таким  образом трое почти  чужих друг  другу мужчин выходят  на площадь
Барклая,<sup>34</sup><sup>  </sup>где  предприниматель  предлагает   немного
посидеть и дать отдых ногам.
     Когда же  они присаживаются  на защищенную от солнца скамейку, господин
Паавель начинает разговор, который никак нельзя назвать чересчур скучным.
     -  Никогда  не  следует  сочетаться браком  в  сумятице  и  неразберихе
военного времени,  -  произносит он  словно бы в  качестве  предисловия, - в
противном случае сам  ты ненормальный, да и  твоя избранница немногим умнее.
Не  правда ли? - И, усмехнувшись, добавляет: - Господин Тали, разумеется,  в
недоумении и  мысленно решает, к чему это с ходу такая морализация, ее можно
бы перенести и на потом,  когда уже будет сказано что-нибудь посущественнее.
Ох-хо,  разве не все равно?! Можно  так, можно  иначе.  Помните ли, господин
Киппель,  как у нас  прошлой  зимою во время ярмарки зашел разговор о некоем
старом вояке, впоследствии  поселенце, который перебрался из деревни в город
и очутился на мели, словно на песке рыба?
     - Помню, помню, - Киппель кивает. - Прекрасно помню.
     - Видите ли, если  бы  я  и сейчас еще  находился в деревне,  на  своем
золотом хуторе Пихлака, то жил бы сам и  смог бы помогать другим. А теперь -
все похерено! И кто виноват?
     - Ну  что  об  этом вздыхать!  -  предприниматель машет  рукой.  -  Что
случилось, того уже не изменить. Небось мы как-нибудь  все же проживем, будь
то хоть в деревне, хоть в городе.
     - Да, как-нибудь, это конечно, но - плохо.  То есть, разговор  касается
одного меня, не кого-то другою или же третьего. Вообще-то, почему бы и  нет!
Можно и  в  городе жить,  но  тогда  у тебя, живая  душа, должно  быть  свое
устойчивое занятие  и служба, своя цель. У меня, как вы знаете, этого нет. И
каждый час,  каждую  минуту  я  ощущаю себя тут совершенно лишним. Если бы я
владел  каким-нибудь  ремеслом,  к  примеру,  был  бы  сапожником,  портным,
печником и тому подобное - тогда бы я и  горя не знал! Приложи руки  - и все
пойдет. Но, видите ли, ничего я  не умею. В деревне, на своем  поселенческом
хуторе...  да, там я уже приспособился, неплохо со  всем справлялся.  Однако
меня начал искушать дьявол  в образе моей жены, не оставлял меня в  покое ни
днем,  ни ночью: "Едем в  город! Едем в город!" Ну вот, теперь мы  в городе;
жена, бывшая и  прежде горожанкой, чувствует себя здесь как дома, что же  до
меня, то можно сказать так:  из дому мне пришлось уйти, но места, где мог бы
обосноваться, я еще не нашел.
     - Поступайте снова на военную службу, - советует Киппель.
     - Почему бы и нет, -  отставной капитан склоняет голову, - если  бы это
было  так просто.  Знаете  ли вы,  мои господа, какие жуткие мысли  время от
времени лезут мне и  голову: начнись снова война, я наверняка оказался бы на
своем месте.  - И, обращаясь  к таллиннцу,  виновато: -Знаю, знаю,  господин
Тали,  что  у  вас  от  таких  разговоров мурашки  по  спине бегают,  но  не
принимайте все слишком серьезно. Я ведь о таком не говорю где попало.  Здесь
же, ну...  здесь все  мы не вчера  родились. И, между  прочим, я  на  том  и
закончу  свой  рассказ  о себе, иначе можете  подумать, будто я считаю  себя
такой важной персоной, вокруг которой и в интересах которой должны вертеться
колесики  всего мира. А закончу я теми же  самыми словами, с  которых начал:
никогда  не  следует  сочетаться  браком в сумятице  и неразберихе  военного
времени, как это сделал я.
     - В известной  мере  это может быть и правдой, - тихо произносит  Тали,
глядя куда-то в сторону, - однако немало и таких браков, которые заключаются
в дни  глубокого  мира  и, несмотря на  это, превращаются в войну и сумятицу
сами по себе.
     - Разумеется, разумеется! - сразу же соглашается господин Паавель. - Но
в  мирное  время  все-таки  есть возможность присмотреться и получше  узнать
человеческое существо, с которым  собираешься связать свою жизнь. В условиях
же  войны действуют,  так  сказать,  "на  ура"  и. как  правило,  по-жалкому
влипают... Я знаю и многих других, кроме себя самого: сегодня познакомились,
завтра  справляют  свадьбу.  Такими  темпами  даже  похвалялись  и  называли
подобный образ  действий -учинить шумок. А гляди-ка, когда потом тебе самому
учиняют шумок - каково это?! Ведь так называемая супружеская жизнь отнюдь не
кончается свадьбой, а с нее лишь начинается,  как выразился Йоозеп Тоотс  во
время своей свадьбы.
     -  Не знаю, умен я или же глуп, только  никак не возьму  в  толк, зачем
вообще  жениться? -  Киппель зажигаем  погасший огрызок сигары. - Чем  плохо
жить одному? Настанут для тебя  трудные  времена,  несешь  свой крест один и
хотя бы тем утешаешься, что рядом  с  тобою  никто не  хнычет, дескать,  вот
видишь, что ты наделал! Разве ты  не  мог поступить иначе, как муж вот той и
вот  этой! Не верю, чтобы какая-нибудь жена помогла своему мужу крест нести,
нет, она сделает этот крест еще тяжелее.
     - Смотря какая  жена, -  господин Паавель пожимает плечами. - Я тоже не
вчера  родился и видел женщин, которые, как  в добрые, так и в злые времена,
были для своих мужей истинными спутницами жизни.
     - А-а, все они одним миром мазаны! - предприниматель машет рукой.
     - А у вас, господин Киппель, никогда не было искушения вступить в брак?
- спрашивает отставной капитан с усмешкой.
     -  Нет,  благодарение  Богу,  никогда!  -  Киппель  ожесточенно  мотает
головой. - Я  даже  и мысли такой не  допускал.  Еще чего!  Будучи в здравом
рассудке, лезть в рабство! Жить под пятой другого  человека! Мало,  что ли я
насмотрелся, как иной глупец  стаптывает каблуки, стремясь  заполучить  свое
"счастье",   а  потом   снова  их   стаптывает,  чтобы  от  этого  "счастья"
освободиться. Вы, господин капитан, только что сказали, будто в мирное время
у  мужчин  больше  возможностей  узнать  женщину,  с которой  он  собирается
вступить в  брак...  Знаете, что  я на  это отвечу? Женщину  никогда -  ни в
мирное, ни в  военное время -  невозможно узнать полностью, покуда вы на ней
не женитесь, да еще не пройдет, ну, скажем...  медовый месяц или вроде того.
В этом вопросе господин Тали совершенно прав. Женщины - прирожденные актрисы
и  успешнее всего разыгрывают наивность,  пока  не наденут чепец.  Да, после
этого они, разумеется,  показывают свое истинное лицо... и даже откровеннее,
чем вы того желаете.
     - Хорошо же, господин Киппель, - капитан достает из кармана портсигар и
предлагает  Тали закурить, - у  вас никогда и в  мыслях не было жениться, но
ведь любили же вы когда-нибудь... хотя бы в юности?
     - Гм... Мне еще и сейчас нравится то одна, то другая женщина, но любви,
такой, как о ней говорят и пишут, я не испытывал. И тем не менее я верю, что
на свете имеется такая хвороба,  которой заболевают чуть ли  не все  мужчины
подряд,  одни раньше,  другие позже.  Весьма возможно, и я тоже в пору своей
молодости влюбился бы, если бы с самого начала не подметил кое-какие женские
уловки,  которые  пришлись  мне   не  по  нраву.   Не  скажу,  чтобы  я  был
женоненавистником. Нет, зачем их ненавидеть, ежели такими они созданы Богом;
только вот ни  с одной из  них я  не желаю себя связывать.  Э-эх,  об этом и
прежде велось немало разговоров, меня называли эгоистом и черт знает кем еще
-  не  исключено,  что я и впрямь нечто в этом роде! - но что тут поделаешь,
ведь и я тоже не могу изменить себя и стать не таким, каков я есть.  На этот
счет можно бы еще немало сказать.  К  примеру, будто любовь слепа, но почему
бы не добавить к этому, что супружество  делает ее зрячей. Опять же говорят,
что браки заключаются на небесах... но это еще  вопрос, где их стряпают чаще
- на небесах или в преисподней. Обратимся хотя  бы к Священному писанию. Как
известно, мастер  Саваоф сделал  из  ребра Адама  женщину, когда тот  в  раю
прилег немного передохнуть,  и в тот  день  наш праотец в последний раз спал
спокойно. Потом  из-за  всяких штучек Евы начались разные странные  истории,
такие, как грехопадение, всемирный потоп и так далее.
     Тали и Паавель улыбаются, последний даже сдержанно прыскает.
     -  Нет, мои  господа,  -  завершает  Киппель, - всеконечно,  это святая
истина, что  через женщину мужчины претерпевают  уйму зла  и  неприятностей,
отчего иные из наиболее чувствительных представителей мужского пола сошли на
нет и прежде времени оказались в могиле.
     - Есть  и еще одна народная поговорка, - произносит отставной  капитан,
кашлянув, - она гласит: "Возьмешь ли  жену, не возьмешь ли - все одно жалеть
будешь".
     -  Ну  что  же,  это  зависит  от того,  кто  как на  дело  смотрит.  -
Предприниматель разводит руками. -  Я, к примеру,  не взял жены  и ничуть не
жалею, напротив, благодарю Бога, что не сделал этого.
     Возникает  короткая пауза.  Тали  смотрит на группу малышей - со своими
совочками  и ведерочками  они  старательно копаются  в  куче  песка,  отчего
возникают  маленькие облачка пыли,  потому  что  песок сухой, как зола; лица
детишек, их голые ручонки и коленки посерели от приставших к ним песчинок...
И тут ему вспоминается отношение Вирве  к  детям, которое эта женщина не раз
обнаруживала во время их  супружеской жизни. Нет, Вирве не  питала  к  детям
чувства брезгливости, - она, как уверяла, даже любила их, только у нее самой
они не должны были появляться. "Это было бы ужасно!" - восклицала она, мотая
своей красивой головкой.  Двух  вещей боялась Вирве: беременности и полноты.
Но  она  была  склонна  к полноте  и частенько  морила  себя  голодом.  Арно
советовал ей заняться спортом, но для этого у его Вирве - как она сетовала -
никогда   не   находилось   времени.   Вообще-то,    конечно,   Вирве   была
просто-напросто чересчур ленива  и предпочитала часами  просиживать в  кафе,
потягивая  черный кофе  и посасывая сигарету.  Арно все это  понимал, однако
дело обстояло таким образом, что он был пленен  своей  женой, несмотря ни на
что.
     -  Ну  хорошо, -  возобновляет разговор господин Паавель. -  Теперь  мы
кое-что обсудили,  но  чем  объяснить,  господин  Киппель,  что вы  даже  не
спрашиваете,  отчего это я  так  вдруг  и  с  таким  запалом кинулся  решать
проблему семейной жизни или же... ну, в этом духе?
     - К чему спрашивать, я и сам догадываюсь.
     - Гм... Интересно, о  чем  же  именно? Аг-га-а, теперь догадываюсь я, о
чем вы  догадываетесь!  Вы  думаете,  что  у  меня  сегодня утром  произошла
очередная ссора, очередная перепалка с женой? Нет, ничего подобного не было.
Сегодня утром  мы не обменялись ни  единым словом, и не сделали этого по той
простой причине, что в момент моего ухода жена еще  лежала в постели; может,
спит  еще  и по  сию пору, ей от Бога дано больше сна,  чем  семерым засоням
вместе взятым.
     - Хм-хью-хьюк, -  Киппель ставит  торчком клочок своей бороды, - небось
потому-то  милостивой госпоже  и не нравилось хозяйничать на  хуторе, ведь в
деревне нет  времени толком выспаться и  за одного человека, не говоря уже о
семерых.
     -  Наверняка это  была одна из  причин,  толкавших ее назад, в город. А
я-то, седой  баран! Ну и пусть бы уезжала на  здоровье, но  - одна...  Зачем
понадобилось  мне  сбывать свой замечательный хутор Пихлака  по цене гнилого
гриба  и отправляться вместе с нею?  Чего искать? Теперь хуторок  уплыл и...
перспектив никаких. Вот потому-то я и поднял с таким пылом вопрос о семейной
жизни. Поверьте, господин Киппель, если  бы я сейчас находился в Пихлака, то
и впрямь смог бы вам помочь, и это так же верно, как то, что меня зовут Антс
Паавель.  Но  теперь я  основательно увяз и не знаю, что со мной  и самим-то
будет.  Если  вы не  держите ваше дело в  секрете, я вам  прямо  тут кое-что
посоветую.
     - Нет у меня  никаких  секретов,  -  предприниматель  машет рукой,  - в
особенности от господина  Тали. Не далее как  вчера вечером у меня с ним был
разговор именно об этом предмете... Ведь в ссуде ничего постыдного нет.
     - Прекрасно