Все поломал Бестужев. Из-за него, тогда еще вице-канцлера, Ше-тарди не
смог помешать России заключить мир со Швецией на вы-годных для Франции
условиях и был со скандалом отозван в Париж.
Получив нарекание от кардинала Флери, фактического правителя Франции,
Шетарди решил взять реванш и отправился в Россию вто-рой раз, уже как
частное лицо. Он не мог поверить, что не вернет расположение императрицы.
Тем более (вопрос крайне деликатный) Елизавета не была равнодушна к чарам
красавца-маркиза. Балы, танцы, карточная игра -- все было пущено в ход.
Шетарди сопровож-дал государыню на молебен, ездил с ней в Троице-Сергиеву
Лавру, а поскольку Елизавета ходила в святые места пешком, путь этот за-нял
не один день.
Ошибка Шетарди состояла в том, что, не получив желаемое, то есть
активного улучшения отношений России с Францией, он позво-лил себе в
дипломатических депешах беззастенчиво жаловаться на Елизавету: она и ленива,
и беспечна, помешана на своей красоте, чулках да бантах... Депеши попали на
стол Бестужеву, как и прочая дипломатическая почта, были расшифрованы,
отсортированы, подо-браны в нужном порядке и поданы государыне.
Шетарди был выслан из России в двадцать четыре часа. В доку-ментах
сохранилась эта дата--б июня 1744 года. На квартиру Ше-тарди явились генерал
Ушаков, князь Петр Голицын и чиновники Иностранной коллегии Неплюев и
Веселовский. Они объявили Шетарди волю императрицы. Маркиз не поверил,
изволил артачиться, тогда ему предъявили экстракты из его же собственных
писем.
Под конвоем из шести человек Шетарди повезли к границе. По-следнее
испытание ждало его в Новгороде. Специальный курьер с депешей от Бестужева
потребовал, чтобы он вернул подарок госуда-рыни -- усыпанную алмазами
табакерку с ее портретом. Сей подарок Шетарди получил из царственных рук в
самые дорогие для него ми-нуты, в шелковом шатре, где он провел ночь с
Елизаветой во время богомолья. Шетарди решил, что это подвох, что Бестужев
нарочно хочет вырвать у него изображение государыни, чтобы потом веролом-но
сообщить Елизавете, что он сам отказался от дорогого подарка.
Шетарди не отдал табакерку курьеру, сказав, что оставил ее на
петербургской квартире, а сам тайно переправил ее Лестоку с надле-жащими
указаниями.
Мы бы не останавливались на этой мелочи столь подробно, ес-ли б
табакерка не сыграла в нашем повествовании отведенную ей ис-торией роль.
А пока она лежит под замком в кабинете Лестока, напоминая каждый раз о
страшном поражении, которое потерпела в России французская политика.
После падения Шетарди Лесток потерял прежнее влияние при дворе. Теперь
Бестужев мог нашептать государыне все, что ему за-благорассудится, и в конце
концов состоялся разговор, который мож-но было предвидеть. Бестужев всегда
обвинял Лестока, что тот берет взятки и от французов, и от пруссаков, то
есть ото всех, кто ему их предлагает. Знала об этом и Елизавета, но смотрела
на иностранный пенсион своего лейб-медика сквозь пальцы. Пусть уж лучше
получает чужие деньги (не обеднеют там--в Европе!), чем грабит русскую
казну. Но на этот раз канцлер сумел убедить Елизавету, что подоб-ная
неразборчивость в выборе средств Лестоком -- вещь опасная. Уж кто-кто, а
Бестужев умел и мыслить логически, и придать разговору высокий политический
смысл.
-- Никто не платит деньги просто так,-- сказал он государыне.-- Кто
знает, каких услуг требуют от лейб-медика иностранные мини-стры? -- И
добавил угрюмо: -- В этой ситуации я не могу поручиться за ваше здоровье.
И Елизавета уступила. Видно, пришло время пожертвовать чело-веком,
который когда-то был ее верным другом, советником и, как ут-верждают
некоторые документы, любовником. Лесток сделал послед-нее кровопускание,
получил за это 5000 рублей, вдвое больше обыч-ного, и вышел в отставку.
Негодяй канцлер за каждым карточным столом, когда сводил их случай,
глядя мимо Лестока, говорил с усмешкой: "Да, нет теперь достойных лекарей,
все неучи и плуты, то ли дело покойный Блюментрост, врач Петра I". Лесток
зубами скрежетал от негодования, но не возражал. Придет время, и он свое
возьмет!
Блюментрост, врачевавший по методу Парацельса, лечил метал-лами, и
Лесток в свое время даже пробовал у него учиться и делал выписки из
рукописного лечебника. Найти теперь эти выписки стоило большого труда, и
Шавюзо переворошил груду старых бумаг. Зачем они понадобились, Лесток и сам
толком не знал, но в глубине души теплилась надежда на внезапный недуг
государыни. Новая, неведо-мая болезнь, и он будет признан, и предложит уже
не кровопускание, нет, а совсем новую методу.
Скажем, сердцебиение... Вот оно -- толченое в порошок золото, давать
его с рейнским или с водкой коричной по пять зерен. От лихо-радки сухотной
лечат составы олова, в рвотный порошок входит не только сулема ртутная, но и
загадочный "меркуриум дулцие" и еще водка с лягушачьим млеком. Но где их
взять, новые заболевания го-сударыни? Разве что меланхолическая болезнь и
печали, которые хоть и редко, но настигают ее среди пиров и маскарадов.
Лесток не заметил, как стал искать в старых рукописях раздел "яды". Не
для государыни, упаси Бог, но уж Бестужеву, доведись ему врачевать, он бы
изготовил рецепт, даже если бы ему понадо-билось не лягушачье млеко, а
птичье. Но ядов в записках он не на-шел, может, неприлежно учился, а может
быть, у Блюментроста не было такого раздела в лечебнике.
Правда, при дворе и по сию пору к его должности прибавляют приставку
"лейб", но это только по старой привычке. Государыню теперь пользует
голландец Бургав, а Лесток довольствуется практи-кой у великой княгини
Екатерины и ее царственного супруга. Но Екатерина редко болеет, Петр
предпочитает других лекарей, и теперь у Лестока масса свободного времени.
День он начинает с проклятия Бестужеву, этим же и кончает его.
Лесток не сдался, нет! Завел дружбу с прусским послом Финкенштейном,
присланным в Россию вместо Мардефельда, изгнанного за шпионаж, женился на
девице Менгден, с Екатериной он давно нашел общий язык, придворные
продолжают быть почтительны... Он может появиться при дворе в любое время
суток, вот только в покои госу-дарыни не смеет как прежде войти без стука.
Но отношения у них остались теплые, Елизавета верит в его преданность, верит
и, черт побери, в Бестужева!
-6-
Мальтийский рыцарь Сакромозо появился только к вечеру, как раз к ужину,
и Лесток пригласил его к столу. Тот охотно согласился: о поваре Лестока
ходили по Петербургу легенды.
Рыцарь был молод, хорош собой, во всем, что касается жизнен-ных благ,
обладал отменным вкусом. Благородная бледность лица и надменность его
выражения придавали рыцарю загадочность, из-за которой Лесток при каждой
встрече одергивал себя: "Друг мой Гер-ман -- осторожнее... Этот человек --
черная лошадка!"
Сакромозо был прямо нашпигован тайнами. При первом их свидании,
фактически -- знакомстве, рыцарь отвел Лестока за штору и вручил в несколько
раз сложенную плотненькую записку, которая ока-залась письмом от высланного
из России Брюммера, бывшего вос-питателя великого князя Петра Федоровича.
Брюммер был выслан со скандалом, на имя его был наложен запрет, а теперь в
письме он сообщал ничего не значащие банальности. Главным было то, что он
рекомендовал господина Сакромозо как человека надежного и по-рядочного. Но
помилуйте, зачем рыцарю Мальтийского ордена реко-мендательное письмо, да еще
вынутое из потайного кармашка?
Двести лет назад родосские рыцари получили у Карла V во владение остров
Мальту, дабы защитить в Средиземном море хрис-тианский мир от турков и
африканских корсаров. Рыцари с честью выполнили возложенную на них задачу,
слава Мальтийского ордена столь безупречна, что они не нуждаются в чьей-либо
рекомендации, тем более в протекции бывшего обер-гофмаршала Голштинского
дво-ра. Лестоку пришла в голову мысль, что в недрах модного костюма
Сакромозо кармашков не меньше, чем потайных ящиков в бюро, и что если
славного рыцаря взять за ноги и потрясти, то на пол посыпятся не только
записки из Германии или, скажем, Франции, но так-же от турок и африканских
корсаров.
То, что Сакромозо рыцарь,-- это ясно, вот только с Мальты ли? Понять
бы, чего он добивается, чего хочет? И какая ему может быть выгода от бывшего
лейб-медика? Лесток сейчас не та фигура, на ко-торую ставят в большой
политической игре. Но очень скоро Лесток понял, что Сакромозо послан ему
самим небом. Рыцарь был как раз тем человеком, через которого можно будет
возобновить обрубленные связи с европейскими домами. Только надобно
закрутить хорошую интригу и доказать Елизавете, что без его, лестоковых,
услуг ей не обойтись. А если будет чуть-чуть шпионства, так это только во
благо России.
Пытаясь запродать себя подороже, Лесток так оформил их от-ношения, что
рыцарь сам искал встреч с лейб-медиком, последнему оставалось только
назначить час и место свидания.
Между делом Лесток помог сближению рыцаря с молодым дво-ром. Петр
Федорович отнесся к далекой Мальте без должного инте-реса, зато юная
Екатерина была в восторге от экзотического знаком-ства. Их живые беседы были
посвящены тайнам мальтийского ры-царства: "А правда ли, что орден сказочно
богат? А какие они, воины-иоанниты? Расскажите, о1 расскажите о великом
магистре Ла-Валетте!" И Сакромозо рассказывал...
В иные минуты Лесток готов был поклясться, что рыцарь видел Мальту
только во сне, а сведения о ней почерпнул из книг. Но с другой стороны...
"Ах, Герман,-- говорил он себе.-- не доверяй инту-иции, верь факту! Что ты
знаешь о ближайших задачах ордена? Понять бы, кому Сакромозо служит?"
Первый их разговор был посвящен Франции, О, искусство тонкой беседы,
когда по гостиной порхают сама простота и доброжелатель-ность, когда каждое
слово собеседника воспринимают с восторгом и тут же дают понять, как он умен
и остроумен, а тот, простак, и распахнет душу! В такой беседе Сакромозо был
бесподобен. Но Лес-ток, старая лиса, сам играл с ним в поддавки. Еще только
что говори-ли о том, как велики сосульки на здании сената, какой дивный
эки-паж у графа Разумовского и как искусно разрисован плафон в при-хожей у
Анны Алексеевны Хитрово, и вот уже Лесток должен отве-тить на невинный
вопрос:
-- Правда ли, что Шетарди в бытность свою в Москве пробил бутылкой
голову послу д'Аллиону? Говорят, посол прячет под пари-ком огромный шрам.
-- Пустое,-- рассмеялся Лесток.-- У них действительно была ссора.
Д'Аллион устроил из посольства мелочную лавку, накопил в нем товаров и
принялся торговать. Шетарди возмутился этим, вспых-нула ссора, но в ход
пошли не бутылки, а шпаги. Дуэли не получи-лось. Шетарди отвел шпагу рукой и
поранил пальцы. Только и всего. Этой истории четыре года, она с бородой.
-- Но ведь Шетарди был выслан из России не за дуэль, не прав-да ли? Он
был нескромен. Забыл, бедняга, что почта в России при-надлежит Бестужеву, а
потому письма его были вскрыты.
-- У нас, как и во всяком государстве, есть цензура,-- холодно сказал
Лесток.
-- Конечно, но отношения России и Франции оставляют желать лучшего,--
вкрадчиво заметил Сакромозо. Лесток вздохнул.
-- В чем причина? -- продолжал Сакромозо.-- Неужели госуда-рыня
Елизавета не могла простить Франции выходки Шетарди? Насколько я знаю,
маркиз был примерно наказан дома. И потом, вы сами говорите, эта история с
бородой...
"Он служит Франции",-- отметил про себя Лесток, вежливо улы-баясь и
медля с ответом.
-- О! Если вам неприятен вопрос, я не буду неволить вас, В конце концов
не пристало в частной беседе обсуждать полити-ческие тайны.
-- Никакой тайны здесь нет,-- ответил наконец Лесток.-- Госу-дарыня
благоволит к д'Аллиону. Но Париж отказывает государыне нашей в императорском
титуле. А как же обмениваться дипломати-ческими нотами при этаком
неестественном положении? Людовик почему-то уперся, простите, как бык... У
него, видимо, нет хороших советчиков.
Лесток не грешил против истины, впоследствии именно эта при-чина
выставлялась как главная при разрыве дипломатических отно-шений с Францией,
но лейб-медик знал, что подобная информация малого стоит. Русские министры
не делали тайны из неуважительно-го отношения Людовика XV к русской
императрице.
Второй разговор с Сакромозо произошел в доме прусского посла
Финкенштейна, куда Лесток был приглашен на ужин. Встреча с ры-царем была
полной неожиданностью, и как-то само собой получи-лось, что они уединились,
пошли вдвоем смотреть персидские миниа-тюры. Оба, как выяснилось, были
большие охотники до этого вида искусства -- не корми, не пои, на месяц
отлучи от карт, только дай всласть полюбоваться персидскими миниатюрами.
Однако в отдален-ной гостиной старые фолианты с персами были забыты,
разговор прыгнул на лаковую живопись, вспомнили Монплезир, любимый дво-рец
Петра.
-- А правда ли, что Петр Великий выменял у прусского короля Вильгельма,
батюшки ныне правящего Фридриха, отряд гренадер на кенигебергский янтарь?
-- Святая правда,-- согласился Лесток.-- Янтарь понадобился государю
для отделки кабинета. Вы его видели? Янтарная комната теперь -- гордость
Петровского дворца.
"Он служит Пруссии,-- с уверенностью подумал Лесток.-- Как ловко он
подобрался к сути вопроса!"
Старая тяжба Елизаветы с Фридрихом о возвращении солдат-ве-ликанов на
Родину вошла сейчас в новую стадию. Кроме гренадер, отданных на чужбину
Петром, государыня пеклась о солдатах, по-павших в Пруссию при содействии
Анны Иоанновны. Елизавета гово-рила при этом высокие слова, но Лесток
понимал: главное в этой тяжбе -- насолить "Надир-шаху", как прозвала
Елизавета Фридриха, доказать этому прусскому вандалу, что не все ему
позволено.
-- Государыня желает сейчас вернуть на Родину своих солдат,--
значительно сказал Лесток, понимая, что именно этой фразы ждет от него
рыцарь.
-- Но зачем?
-- Как зачем? Из человеколюбия. Старые воины не могут от-правлять в
лютеранской Германии свои православные обряды,
-- Но ведь совершали же.-- Глаза Сакромозо смеялись.-- Отчего же теперь
не могут?
Лесток оставил последнее замечание рыцаря без ответа и мель-ком глянул
на его руки. Лицо его было бесстрастно, поза непринуж-денна, но руки
выдавали его глубокий интерес. Очень подвижные, холеные, с длинными пальцами
и розовыми ногтями, они жили своей жизнью -- любопытствовали, недоумевали,
удивлялись, а иногда ве-рили.
Интересно, о чем его сегодня будет выспрашивать рыцарь? Сладкое мясо
ягненка, куропатки с трюфелями и гусиная, вымоченная в меду и молоке,
печенка -- прелесть какой паштет готовил из нее повар -- помогут хорошо
спланировать беседу.
Пока шли из кабинета в столовую, разговор коснулся предстоя-щего
маскарада.
-- Я не поеду туда,-- несколько капризно заметил Лесток.-- Государыня
знает, что я нездоров.
-- Вы тоже больны, сударь? -- участливо вскричал Сакромозо.-- Только
поднялась от болезни великая княгиня, как лихорадка свали-ла вас1 Уж не
заразились ли вы гнилой лихорадкой? Вам надо ле-жать, а я мучаю вас своим
визитом!
-- Нет, нет... Я вполне пригоден для общения. И будьте спокой-ны, моя
болезнь не заразительна. Просто... разыгралась желчегон-ная болезнь,
Лесток не хотел ехать на бал, дабы не сидеть за карточным столом рядом
с Бестужевым. Последнее время один вид канцлера-- подозрительный и мрачный
-- вызывал в Лестоке такую ненависть, что у него и впрямь начиналась изжога.
Пока лакей наполнял бокалы вином и обносил салатом, рыцарь продолжал
сокрушаться по поводу гнилой лихорадки, которая косит Европу, но как только
они остались вдвоем, без обиняков спросил:
-- И как продвигается дело с возвращением русских солдат?
-- Никак не продвигается,-- несколько удивленно ответил Лес-ток, считая
эту тему закрытой.-- Такие вещи не решаются в один день.
-- Не отдает Фридрих солдат? -- понимающе рассмеялся рыцарь, и Лесток
понял, что Сакромозо известна эта история во всех подроб-ностях.
-- Король прусский утверждает, что гренадеры сами не хотят возвращаться
на родину, мол, они там, в Германии, семьями обзаве-лись. У некоторых даже
внуки.
-- Их можно понять,--утирая рот салфеткой, проговорил ры-царь.--Зачем
им возвращаться в эту варварскую страну? Чтобы во-евать со своими детьми и
внуками?
-- Почему воевать? В России, слава Богу, пока мир.
-- Мир? -- искренне удивился Сакромозо.-- А за какой надобно-стью тогда
двинулась за пределы России армия князя Репнина? Ка-кие другие планы могут
быть у армии, кроме войны?
-- Ну, тридцать тысяч -- это еще не армия,-- бросил Лесток и понял, что
попал в цель.
Сакромозо сразу принял безразличный вид и даже спрятал руки под стол,
но и без этой азбуки Лесток увидел -- численность войска его весьма
интересует.
"На этом и будем строить игру,-- подумал Лесток,-- ему нужна армия, а
кому он запродаст эти сведения -- время покажет".
Сакромозо стал вдруг очень серьезен, почти торжествен.
-- Перед отъездом в Россию я был на приеме у их величества короля
Пруссии. Беседа была частной, но весьма плодотворной. Мальтийский орден
принимает близко к сердцу дела Европы и, в частности, сложные отношения,
возникшие между прусским и рус-ским дворами.
Лесток понимающе кивнул, пригубил вино.
-- В разговоре было упомянуто и ваше имя.
-- Фридрих передал мне привет? -- весело спросил Лесток, но Сакромозо
не отреагировал на шутку.
-- Их величество король Фридрих помянул о ваших заслугах в делах мира и
понимания в отношениях прусско-русских и уполно-мочил меня передать вам
старый долг -- пенсию размером десять ты-сяч ефимков.
"Ну и скор молодец!" -- ахнул про себя Лесток. Ему очень хо-телось
спросить: "Деньги при вас?",-- но вместо этого он сказал под-черкнуто
вежливо:
-- В какой форме мне передать благодарность королю Фридри-ху --
письменно или на словах?
-- На словах,-- без тени улыбки ответил Сакромозо.
Они отлично понимали друг друга.
На сладкое был дивный ореховый торт, украшенный цукатами и инжиром. В
отсутствие рыцаря Лесток отпробовал бы добрую поло-вину этого кулинарного
чуда, но здесь он решил быть сдержанным. Рыцарь с отвлеченным видом
выковыривал из ломтика торта грецкие орехи.
-- Вчера у меня случился разговор с голландским посланником Шварцем,--
сказал он наконец, делая какой-то неопределенный жест рукой, словно
закручивая ее спиралью.-- Посланник негодует, что армия Репнина застряла в
Гродно. Репнин что -- болен?
-- Генерал-фельдцейхмейстер не столько болен, сколько стар,-- с
готовностью ответил Лесток.-- Армия действительно три недели проторчала в
Гродно, но теперь она заметно продвинулась. К местеч-ку Гура... это в десяти
верстах от Гродно. А по договору с союзника-ми армия должна была на исходе
апреля быть уже в австрийских владениях. А что барон Претлак? Вы с ним не
разговаривали? Тоже, должно быть, негодует. А лорд Гринфред?
Претлак был австрийским посланником, Гринфред--английским. Привлекая к
разговору Австрию и Англию, Лесток расставлял все знаки препинания, называя
союзников.
-- В Лондоне каждый день высчитывают, сколько миль в сутки проходит
русская армия,-- продолжал он насмешливо, словно и не разглашал
государственной тайны, а мило острил по поводу челове-ческой глупости,-- По
моим сведениям, если пройденные мили разде-лить на дни, то получится, что
наша армия уже повернула назад.
-- А это возможно? -- быстро спросил Сакромозо.
-- Ни в коем случае! Она идет к Рейну. Зачем? Ах, сударь, я думаю, об
этом не знает еще Господь Бог, настолько запутал Все-вышнего канцлер
Бестужев. В Иностранной коллегии запротоколиро-ваны все его противоречивые
указания.
-- В Иностранной коллегии?
-- А где же еще? Этим занимаются тайный советник Веселовский, а также
генерал-фельдмаршал Леси, вице-канцлер Воронцов и кригс-комиссар Апраксин.
Армия идет через Литву на Краков, затем в Силезию. Идет одной дорогой,
разделившись на три колонны. Пла-тят, а также обеспечивают продуктами и
фуражом англичане. Счи-тается, что армия идет для восстановления мира в
Европе. Однако,-- Лесток поднял палец,--если для восстановления мира
понадобится еще одна война, Россия пойдет на это, естественно, вместе с
союз-никами.
-- С кем именно?
-- По обстоятельствам, мой друг,-- вздохнул Лесток и подивился
внутренне, как естественно он назвал Сакромозо своим другом.-- Одного боюсь,
что Бестужев задержит продвижение нашей армии и этим спасет ее от
неминуемого поражения.
Рыцарь долго смеялся над удачной остротой, которая через день полностью
вошла в депешу прусского посла своему государю в Пот-сдам. На все вопросы в
этот вечер рыцарь получил ответ, время следующей встречи -- оговорено,
обещания кое-что узнать, вернее уточ-нить--даны. Ах, лейб-медик, налицо
шпионская деятельность, но более всего Лесток пострадал именно за остроту в
депеше Финкенштейна, которая была расшифрована в кабинете Бестужева,
перепи-сана и тяжелым грузом осела в досье на Лестока, которое собира-лось
канцлером уже много лет.
-7-
На левом берегу Невы, выше впадения в нее Фонтанной речки, размещался
район города, называемый ранее Московской стороной и переименованный
впоследствии в Литейный по имени заводика, занимавшегося литьем пушек.
Первоначально этот район города был задуман как аристократический, и Первой
Береговой улице, по за-мыслу Петра, надлежало стать главной магистралью
северной сто-лицы. Архитектор Трезини строго распланировал улицы, вдоль
на-бережной один за другим выросли дворцы для родственников Петра и самых
именитых сановников. Здесь поселились Наталья Алексеевна, любимая сестра
царя, и сын его Алексей Петрович, тогда еще наслед-ник, и Марфа Матвеевна --
вдовствующая государыня, супруга по-койного Федора Алексеевича, и любимец
царя Юрюс -- генерал-фельдцейхмейстер и директор литейного завода. Дальше
находился дом обер-гофмаршала Ливенвольде и роскошные палаты Кикина.
Жизнь кипела в Московской стороне, но время забирает всех. Разной
смертью ушли в мир иной обитатели аристократического квар-тала. Центр
Петербурга переместился, и Литейная сторона зажила новой трудовой и
озабоченной жизнью.
Дворец Натальи Алексеевны со всеми подворьями был занят Канцелярией от
строений и мастерскими департаментами. Дом Алек-сея Петровича перешел в
ведение Дворцовой канцелярии, в нем стали варить различные пития для
царского дома. В палатах покойной Марфы Матвеевны поселились архитекторы, в
бывших амбарах оборудовали печи, и скульптор Растрелли принялся за отлив-ку
конной статуи императора. Палаты Кикина были отданы под Морскую академию, в
которой проходили курс кадеты и гардема Словом, сейчас, двадцать три года
спустя после смерти Петра Великого, Литейная сторона совершенно изменилась
против первоначального плана. Указ строить дома "вплоть нити", натянутой
между вехами, здесь уже не соблюдался. В былые времена нарушителей, чей
особняк выпирал из ряда или, наоборот, пятился в глубь улицы, или -- еще
того хуже -- прятался за забором, мало того, что штра-фовали, так еще лишали
построенного жилья.
Теперь же всюду царствовала живописность почти московская. Искрошив
границы площадей, выстроились какие-то склады, палатки, пакгаузы, боком
примкнули к улице какие-то новые рубленые хоро-мы, разрослась молодая роща,
поглотив останки разрушенного, кое-где еще блестевшего позолотой дворца,
сами собой бестолково и не к месту выросли заборы, вдоль них поднялся пышный
пырей и прочий бурьян. Улицы стали изгибисты, пробираться по ним в карете
стало сущим мучением, не забывайте еще про топкую, пропитанную вла-гой
почву. Ближе к Фонтанке разместилась убогая слобода мастеро-вого люда с
хижинами, крытыми соломой и дранкой, рынок, прозван-ный Пустым, и наконец
литейный завод с башнями и шпилями на них, которые наперекор окружающему
пейзажу имели экзотический восточный вид.
По соседству с Канцелярией от строений за типовым забором (впрочем,
слово "типовой" тогда не применялось, говорили "повтор-ный") разместился
каменный двухэтажный дом с высокой с изломом кровлей и крыльцом по центру.
Дом этот с садом и подворьями был откуплен у канцелярии неким весьма богатым
иностранцем -- юве-лиром Луиджи, работавшим украшения для двора ее
величества. Венецианец Луиджи займет особое место в нашем повествовании, а
пока лишь скажем, что он же является хозяином небольшого фли-гелька с
мезонином, стоящего -в- глубине сада.
Флигелек два года назад был снят мичманом Корсаком с семей-ством. Дом
этот, может быть, и не отвечал всем запросам молодого мичмана, он был мал и
отнюдь не дешев, по весне подвалы его зали-вала талая вода, плодя целые
сонмы лютых комаров, но сад и некая изоляция от большого города пленили жену
его Софью и маменьку Веру Константиновну. Сам мичман находил удобство в том,
что бук-вально в двух шагах находилась удобная пристань, к которой могли
подходить катера, верейки и рябики. Кроме того, Морская академия была рядом.
В академии Алексей Корсак учился два последних кур-са, имел добрые отношения
с преподавателями, посему, хоть и слу-жил теперь на флоте, был в палатах
Кикина частым гостем.
Спроси у Софьи любой -- счастлива ли она в браке? -- о, конечно,
другого ответа нет и быть не может! У нее лучшие в мире дети, Николеньке уже
четыре года, Лизанька -- прелестный младенец. Ве-ра Константиновна почти
примерная свекровь. Время не охладило Алешиных чувств, не убавило нежности,
и Софья ни в коем случае не завидует женам сухопутных мужей, которые видят
своих супругов каждый день или хотя бы каждую неделю. Она жена моряка, и
этим все сказано.
Но одно дело, когда моряк в плавании, торговом или географи-ческом,
или, скажем, держава воюет. Но если флот русский пребы-вает в состоянии
постоянного ремонта, если чинят и зимой, и летом, то можно, кажется,
выкроить время для семьи. Три года Алеша с хмурым и решительным видом
твердил, что эскадра давно бы вышла в море, если б не равнодушие
Адмиралтейства, не происки чиновни-ков Военной коллегии, месяцами пропадал в
Кронштадте, словно ку-пец, занимался покупкой такелажа и леса для мачт, а
потом и вовсе отбыл в безвременную командировку в порт Регервик бить сваи.
Те-перь пишет письма и в каждом заверяет, что если к следующему месяцу не
вернется, то непременно заберет Софью с детьми к себе. А зачем ей в
Регервик, если и в Петербурге хорошо?
Вера Константиновна в отличие от Софьи ко всему относилась спокойно.
Удел мужчин -- служить, удел женщин -- ждать, она давно привыкла к
отсутствию сына. На старости лет Господь подарил ей семью и сподобил жить в
столице! Петербург поражал ее вообра-жение. Проживя всю жизнь в псковской
глуши, она не переставала восхищаться славным городом и удобством его быта,
а что касаемо погоды и угрозы наводнения, то все в воле Господней, а дождь
тоже божья роса.
Внуки ее забавляли, но она не вмешивалась в их воспитание, не ссорилась
с няньками, не выговаривала Софье, что гуляют много и лекарь у детей плох.
Вера Константиновна вела хозяйство, и хоть в доме милостью благодетеля Софьи
князя Черкасского был полный достаток, можно даже сказать -- богатство, она
экономила на каждой мелочи, находя невинную радость в том, чтобы набивать
чулок моне-тами разного достоинства -- "на черный день". Она сама ходила со
служанкой на Пустой рынок, отчаянно торговалась в мясных рядах, и в овощных,
и в рыбных, но совершенно теряла бдительность в по-судной лавке, которая
торговала раз в неделю.
При виде пузатого молочника с цветком-колокольчиком или ло-патки для
пирога с длинным стеблем и львиной рожей на конце, или старинной чары в виде
лебедя, она забывала, что "черный день" впол-не может обойтись без подобных
излишеств. Принеся посуду домой, она прятала ее в шкапчик под ключ, а потом,
краснея, как девица, и кляня себя за расточительность, показывала покупки
Софье. Та пожимала плечами: "Нравится, маменька, так и покупайте". Не таких
слов ждала она от невестки. Софья должна была восхититься, потом узнать
цену, потом порадоваться удаче, потом намекнуть -- а не без-умство ли это,
тратить деньги на безделицы, и наконец простить свек-ровь за любовь к
искусству. Равнодушие Софьи обижало, и Вера Константиновна
зареклась--полушки медной не тратить больше на красоту! Но через неделю она
попадала в посудную лавку и все на-чиналось сначала.
Словом, жизнь в семействе Корсаков была тихая, размеренная, и,
направляясь во флигель под кленами, Никита Оленев вполне пред-видел, как
трудно будет уговорить Софью поехать с ним на маскарад. Алеша аккуратно
писал другу, и в каждом письме непременно про-сил позаботиться о жене. Свою
заботу Никита видел не только в том, чтобы справиться о хозяйственных
заботах и предложить свою по-мощь, но и в необходимости развлечь Софью, если
представится слу-чай.
Бал-маскарад в зимнем дворце, что может быть восхитительнее! Там будут
петь итальянцы и представлять живые сцены, сама госуда-рыня, наследник и
великая княгиня предстанут перед публикой в маскарадных костюмах, весь
Петербург будет там, чтоб танцевать до утра.
Время от времени Никита опускал руку в карман и ощупывал
пригласительный билет, отпечатанный в Дрездене на атласной бумаге,
украшенный причудливым рисунком. Билет с великим трудом до-стала во дворце
Анастасия: Саша не забыл просьбы друга.
Сзади раздался гортанный крик, Никита поспешно отступил в сторону. На
мост выскочила карета, и Никита увидел в окошке лицо мужчины, показавшееся
ему знакомым. Встретившись с Никитой глазами, мужчина поспешно задернул
шторку, словно намереваясь скрыть от постороннего взгляда соседа в
треуголке.
Карета благополучно миновала мост, выскочила на мощенную деревянными
плашками мостовую, и вдруг -- крак! -- колесо попало в выбоину, здесь же,
как на грех, подвернулся камень. Если бы не мастерство кучера, карета
непременно завалилась бы набок. А здесь она каким-то чудом остановилась, и
только колесо, соскочив с оси, продолжало самостоятельно катиться, поспешая
к месту назначения.
"Ax", "ox", "тудыть тебя" и прочий набор междометий! Кучер поймал
колесо и застыл около кареты, почесывая затылок: одному, пожалуй, не
управиться.
Из кареты вышли двое, обругали кучера, но сдержанно, не по-русски, и
быстро пошли прочь от кареты. На ходу тот, что задерги-вал шторку,
оглянулся, и Никита его наконец узнал.
Дворянин, приехавший в Россию по делам купеческим,-- Ханс Леонард
Гольденберг. Это был первый иностранец, кому Никита оформлял паспорт, и,
конечно, он не запомнил бы Ханса, если бы обер-секретарь не торопил, прямо
бумагу из рук рвал -- скорей, дело важное. У Гольденберга была
запоминающаяся примета -- правая бровь рассечена шрамом и вздернута, словно
в усмешке.
Кучер, смачно ругаясь, ставил колесо, вокруг собрались зеваки. Спутника
Гольденберга, высокого красавца в подбитом мехом плаще и треуголке с
позументом, Никита раньше не видел. А почему, соб-ственно, красавца? Может,
у него нос длинный, как морковь, и косо-глазие -- что скажешь о человеке,
видя его только со спины? Но рост, посадка головы, походка -- все выдавало в
незнакомце породу.
Никита выпрямился, подобрав живот, изящным движением по-правил шляпу и,
копируя походку незнакомца, легко зашагал за ними вслед. Вот как нужно
ходить! Тогда хоть со спины, но каждый ска-жет -- вон красавец пошел...
Видимо, двум мужчинам показалось, что их преследуют. Они при-бавили
шаг, а потом резко свернули за угол.
Никита рассмеялся, позволил себе расслабиться и своей обычной походкой
вошел в калитку сада господина Луиджи.
Софья очень обрадовалась его приходу, потащила в детскую, на-казала
кухарке увеличить вдвое количество блюд к обеду -- у нас гость дорогой! --
но когда услышала про маскарад, категорически сказала -- нет. Никита
вздохнул и принялся уговаривать.
Софья слушала его, насупившись. Куда ехать, если у Николеньки горло
красное, а Лизанька с утра капризничает! И потом, с чего он взял, что она
жертвует собой ради дома? Жертва -- это когда на кос-тер идешь, когда во имя
высокого жизни не жалеешь, а отказ от всей этой мишуры -- бала, танцев --
помилуйте, это просто исполнение материнского долга.
Тогда Никита повернул разговор на боковую тропочку, как бы к Софье
отношения не имеющую.
-- Голубчик мой, Софья, пойми... Ты обяжешь меня на всю жизнь! Билет на
две персоны. Я не могу ехать во дворец без дамы!
С таинственным видом он начал намекать на некую интригу, в которой
Софья могла бы ему помочь, говорил, что она должна заме-нить на балу Алешку,
который уж точно никогда не отказал бы другу.
-- Но я замужняя дама, я не могу ехать во дворец с посторон-ним
мужчиной!
-- Это я-то посторонний?
-- Я никогда не была в императорском дворце. Я не представлена ко
двору!
-- Я тоже не был. Я тоже не представлен. Что из того? Маскарад не
признает условностей!
Дело решила Вера Константиновна. Она явилась в комнату, по-стояла в
дверях, слушая их перепалку, и сказала решительно:
-- Непременно надо ехать. Это такая удача -- билет во дворец. Если
Софья не поедет, бери, Никита-друг, меня. Уж я-то найду, чем заняться на
маскараде.-- Она вскинула голову и ушла на кухню сле-дить за кухаркой, чтоб
та не извела лишних продуктов.
-- А костюм?
Никита понял, что барьеры пали.
-- Через полчаса сюда приедут Сашка с Анастасией и привезут роскошный
костюм!
При упоминании о Белове Софья слегка нахмурилась. Нельзя сказать, чтобы
она недолюбливала Сашу, скорее просто стеснялась -- уж очень он был в себе
уверен и еще скрытен, еще напыщен, а потом эта дурацкая манера острить и все
осмеивать! Право, его насмешли-вость касалась до всего, он мог ерничать даже
по поводу детских болезней. А его отношения с Алешей... "Твоя приверженность
к рус-скому флоту просто смешна,-- так он говорил.-- Это безрассудст-во --
любить то, чего нет!" Алеша относился к подобным замечаниям со смехом, он
вообще прощал Саше любые слова и выходки, но Софья их прощать не хотела.
Другое дело -- его жена. Ее нельзя было назвать подругой, сли-шком они
были разные, да и виделись крайне редко, но Анастасия любила их флигелек,
часами могла слушать про детей, и Софья за-бывала, что она гордячка, что
приближена к государыне и ведет жизнь совершенно отличную от ее собственной.
Саша приехал один, был сух, официален, сказал, что Анастасии не удалось
вырваться из дворца и что она их там встретит. Нахму-ренное лицо его как
нельзя шло к чопорному испанскому костюму:
атласной, подбитой ватой куртке с неимоверно узкой -- не вздох-нуть --
талией и короткими штанами-трубками.
Костюм Никиты не имел названия, что-то средневековое, скажем, из
одеяния алхимиков: бархатный плащ, берет с длинными, подня-тыми вверх ушами
и черная маска-лорнет.
-- А повеселее ничего не было? -- спросил Никита, примеряя берет.
-- А чего тебе веселиться? -- недовольно пробурчал Саша.-- Ты
мизантроп, И попробуй подобрать костюм на твой рост? А в этом берете ты
похож на Эразма Роттердамского.
-- Такой же умный...-- Никита скорчил рожу в зеркале. Но Софья...
Приняв трепетными руками коробку с костюмом, она надолго исчезла из комнаты,
а потом появилась в чем-то красном, сверкающем, флорентийском или
венецианском. Голову ее украшал замысловато повязанный, прозрачный шарф с
ниспадающими на пле-чи концами, на висках туго, как пружинки, вились локоны.
Эта при-ческа делала ее похожей на одну из итальянских мадонн, а слабая
озабоченность больным горлом Николеньки и капризами Лизаньки и, конечно,
раскаяние, что она идет куда-то без мужа, выражались чуть заметной
складочкой меж бровей, делая ее строгой и по-царски неприступной,
-- Богиня! -- развел руками Никита.
-- Вам очень идет этот костюм,--согласился Саша, и в голосе его не было
ни тени насмешки, а только улыбка и восхищение.
Пестрая троица вышла в сад, смеясь и разговаривая. Когда они подошли к
дому Луиджи, створки окна на втором этаже внезапно растворились и Саша
встретился глазами с обладательницей черных глаз и темных локонов,
перевязанных желтой лентой.
-- Какая пригожая девица!
-- Где пригожая девица? -- встрепенулся Никита.-- Обожаю смотреть на
пригожих девиц.
Однако в окне уже никого не было.
-- Наверное, это Мария, дочь Луиджи,-- сказала Софья.-- Она недавно
приехала из Италии. Такая скромница...--добавила она насмешливо.--
Воображаю, как удивил ее наш вид.
Они обогнули дом. Для Марии этого времени оказалось достаточ-но, чтобы
накинуть мантилью, бросить взгляд в зеркало, сбежать вниз по лестнице,
выскочить в сад, а затем, сдерживая дыхание, чин-но, как бы гуляя,
проследовать навстречу Софье и ее гостям.
-- А вот и она,-- негромко рассмеялась Софья.-- Мария, добрый вечер!
Позвольте представить вам моих друзей...
Испанец Белов щелкнул каблуками неудобных туфель. Эразм Роттердамский,
он же Никита Оленев, склонился в поклоне, пома-хивая беретом, словно пыль с
дорожки сдувал перед очаровательной девицей. Мария присела, лукаво тараща на
него округленные глаза,
-- Мне кажется, я вас где-то видел...-- нерешительно промямлил Никита.
-- Я тогда была как мокрая курица, которую сунули в про-рубь,--с
удовольствием согласилась Мария.--Я вас сразу узнала. У меня остался ваш
плащ. Я принесу...--Она сделала стремительное движение, но Софья удержала
ее.
-- В другой раз,-- сказала она непреклонно.-- Никита частый гость в
моем доме.
-- Да, да... А сейчас мы спешим на маскарад во дворец.-- У Ма-рии было
такое выражение лица, что Никита невольно говорил изви-няющимся тоном.
Он не мог знать, что юная Мария, волнуясь и споря с собой, це-лых три
часа, если не больше, не отходила от окна, ожидая его вы-хода из флигеля
Корсаков. Кажется, чего проще, пойти к Софье и узнать, за какой такой
надобой явился сюда красивый молодой че-ловек. Но это было совершенно
невозможно, ноги не шли. Что это -- случай? Или он каким-то неведомым
способом отыскал ее в огром-ном городе? Но все это не важно! Главное, что
судьба, экономная хозяйка, на этот раз расщедрилась.
У калитки Никита оглянулся и приветливо помахал девушке ру-кой.
- Мы еще встретимся, князь,-- прошептала Мария негромко.
-8-
Парадный подъезд дворца был ярко освещен факелами. Карет было великое
множество: больших и малых, скромных, кое-как по-крашенных и роскошных,
обитых бархатом с золотой бахромою, с зеркальными стеклами, с кучерами в
буклях и треуголках, гайдуками и скороходами с традиционными булавами в
руке. Скороходы в ша-почках, курточках с бантиками явно мерзли и жались к
лошадям, пытаясь похитить у них лишнее тепло.
Суета, смех, разговоры... Дамы сбрасывали теплые плащи и епан-чи прямо
в каретах, феями выпархивали на мостовую, вскрикивая от восторга и холода --
второе мая на дворе, а затем исчезали за высо-кими дверьми. Гвардейский
караул нынче пропускал всех, и уже внутри, в большом вестибюле, приглашенные
предъявляли билеты.
Маскарады были любимым развлечением государыни Елизаветы, и она привила
эту любовь вначале двору, а позднее и всему Петер-бургу, вменив особам двух
первых классов давать поочередно костю-мированные балы.
Самые первые маскарады носили название "метаморфоз" и состо-яли в
наивном и веселом переодевании мужчин в женские костюмы, а женщин в мужские.
Государыне очень шел узкий мундир, который подчеркивал талию и крутые бедра,
ботфорты удлиняли ноги, и во всем ее облике появлялось что-то озорное, юное.
А как забавно вы-глядели ряженые старички и старушки, целый вечер можно
было, надрываясь от смеха, рассматривать их нелепые фигуры и кособокую
по