дают луне волны
тумана. Я встала и поклонилась им; одна-две кивнули в ответ, остальные лишь
посмотрели на меня.
Они рассеялись по комнате, напоминая мне легкостью и живостью движений
стаю белокрылых птиц. Некоторые опустились на диваны и оттоманки, некоторые
склонились над столами, рассматривая цветы и книги, остальные собрались
вокруг камина. Все говорили негромко, но с выразительными и звучными
интонациями, как видно - для них привычными. Впоследствии я узнала, как
звали каждую из них, а потому могу привести их имена.
Во-первых, здесь были миссис Эштон и ее две дочери. В молодости миссис
Эштон, должно быть, отличалась красотой и хорошо сохранилась до сих пор;
старшая дочь, Эми, была скорей маленького роста; в ее тоненькой фигурке, в
ее чертах и движениях было что-то наивное, полудетское, и это придавало ей
особую привлекательность. Ей очень шло белое кисейное платье с голубым
кушаком. Вторая, Луиза, была выше и изящнее, с очень хорошеньким личиком, -
французы зовут такие лица minois chiffonne [пикантная мордочка (фр.)]. Обе
сестры напоминали две нежные лилии.
Леди Лин - крупная, рослая особа, лет сорока, в роскошном атласном
платье "шанжан", с весьма надменным лицом - держалась очень прямо. Ее
волосы, оттененные голубым пером и убором из драгоценных камней, казались
особенно темными.
Полковница Дэнт была менее эффектна, но, по-моему, гораздо более
аристократична. У нее была стройная фигура, бледное нежное лицо и светлые
волосы. Ее черное атласное платье, шарф из дорогих заграничных кружев и
жемчужное ожерелье нравились мне больше, чем радужное великолепие
титулованной гостьи.
Но самыми эффектными - может быть, оттого, что они были самыми рослыми,
- показались мне вдовствующая леди Ингрэм и ее дочери Бланш и Мери. Все три
были статны и высоки ростом. Вдове могло быть лет за сорок. Ее стройная
фигура отлично сохранилась. В черных волосах не было ни одной серебряной
нити, - по крайней мере так казалось при свете свечей; зубы блистали
нетронутой белизною. Многие сочли бы ее, несмотря на ее возраст, просто
ослепительной, да она и была такой, но только по внешности. Во всем ее
облике, в манере держаться чувствовалось что-то нестерпимо надменное. У нее
был римский нос и двойной подбородок, переходивший в полную шею. Высокомерие
не только портило величие ее черт, оно убивало его. Казалось, даже ее
подбородок был как-то неестественно вздернут. Взгляд был холоден и жесток.
Миссис Ингрэм чем-то напоминала мне миссис Рид. Она так же цедила слова
сквозь зубы, в ее низком голосе слышались те же напыщенные интонации,
безапелляционные и решительные. На ней было красное бархатное платье, а на
голове тюрбан из индийского шелка, придававший ей, как она, вероятно,
воображала, что-то царственное.
Бланш и Мери были одинакового роста, прямые и стройные, как два тополя.
Мери казалась слишком худой, но Бланш была сложена, как Диана. Я
рассматривала ее, конечно, с особым интересом. Прежде всего мне хотелось
проверить, совпадает ли ее внешность с описанием миссис Фэйрфакс; во-вторых,
похожа ли она "а ту миниатюру, которую я нарисовала наугад; и в-третьих,
сознаюсь в этом, - достойна ли она быть избранницей мистера Рочестера.
Оказалось, что она в точности соответствует и нарисованному мной
портрету и описанию миссис Фэйрфакс: прекрасный бюст, покатые плечи,
грациозная шея, темные глаза и черные кудри. Но черты ее лица явно
напоминали материнские, с той разницей, что Бланш была молода: тот же низкий
лоб, тот же надменный профиль, та же гордость. Правда, это была не столь
отталкивающая гордость; мисс Ингрэм то и дело смеялась, однако ее смех
звучал иронически, и таким же было выражение ее прихотливо изогнутых,
надменных губ.
Говорят, что гении самоуверенны. Я не знаю, была ли мисс Ингрэм гением,
но самоуверенной она была в высшей степени. Она принялась спорить о ботанике
с кроткой миссис Дэнт. Видимо, миссис Дэнт не занималась этой наукой, хотя,
по ее словам, очень любила цветы, особенно полевые, а мисс Ингрэм
занималась. И она с надменным видом стала засыпать миссис Дэнт научными
терминами. Я заметила, что мисс Ингрэм (выражаясь школьным жаргоном)
разыгрывает миссис Дэнт; и, может быть, это высмеиванье и было остроумно, но
ему недоставало добродушия. Затем мисс Ингрэм села за рояль, - ее исполнение
было блестящим; она спела, - и ее голос звучал прекрасно; заговорила
по-французски с матерью, - и выяснилось, что она говорит отлично, очень
бегло и с хорошим произношением.
Мери казалась мягче и приветливее, чем Бланш. У нее были более нежные
черты и цвет лица несколько светлей (мисс Ингрэм была смугла, как испанка).
Но Мери недоставало оживления, ее лицо было маловыразительно, а глаза лишены
огня. По-видимому, ей нечего было сказать, и, усевшись в свое кресло, она
застыла в нем, словно статуя в нише. Обе сестры были в белоснежных туалетах.
Считала ли я теперь, что мисс Ингрэм действительно может стать
избранницей мистера Рочестера? Нет, я по-прежнему этого не могла бы сказать,
ведь мне было неизвестно, какие женщины ему нравятся. Если его привлекала
величественность, то величественности в ней было сколько угодно, к тому же
она была весела и блистала талантами. Большинство Мужчин, наверное,
восхищается ею, решила я. А в том, что мистер Рочестер пленен ею, я,
кажется, уже имела возможность убедиться. Последняя тень сомнения должна
исчезнуть после того, как я увижу их вдвоем.
Не думайте, читатель, что Адель все время так и сидела на скамеечке у
моих ног, - нет! Когда дамы вошли, она встала им навстречу, почтительно
присела и сказала с важностью:
- Здравствуйте, сударыни!
Мисс Ингрэм насмешливо взглянула на нее и воскликнула:
- Ах, какая куколка! Леди Лин заметила:
- Это, вероятно, воспитанница мистера Рочестера, маленькая француженка,
о которой он говорил?
Миссис Дэнт ласково взяла ее за руку и поцеловала в щеку. А Луиза и Эми
Эштон воскликнули:
- Какая прелестная девочка!
Затем они подозвали ее к себе, и она, усевшись между ними, начала
усиленно болтать то по-французски, то на ломаном английской языке, завладев
вниманием не только барышень, но и миссис Эштон и леди Лин и чувствуя себя
на седьмом небе.
Наконец подали кофе, и вошли мужчины. Я сидела в тени, если только
можно было говорить о тени в этой ярко освещенной гостиной. Оконная занавес
наполовину скрывала меня. Снова раздвинулись драпировки. Входят мужчины. Их
группа производит внушительное впечатление. Все они в черном. Большинство -
высокого роста; некоторые молоды. Генри и Фредерик Лин - сногсшибательные
щеголи; полковник Дэнт - видный мужчина с выправкой военного. Мистер Эштон,
окружной судья, держится с большим достоинством; при совершенно белых
волосах у него черные брови и усы, и это придает ему вид театрального
"благородного отца". Лорд Ингрэм, как и его сестры, очень высок. Как и они,
он красив, но, подобно Мери, кажется вялым и апатичным, точно рост заменил
ему все: живость и горячность крови и даже ум.
Но где же мистер Рочестер?
Он входит последним. Я не смотрю на арку, но вижу его. Я стараюсь
сосредоточить свое внимание на спицах и петлях кошелька, который вяжу, - мне
хотелось бы думать только об этой работе и видеть только серебряные бусинки
и шелковые нитки, лежащие у меня на коленях. Однако я отчетливо вижу его
фигуру и невольно вспоминаю нашу последнюю встречу, после того как я оказала
ему то, что он назвал важной услугой, и он держал мою руку в своей, наблюдая
за мной взглядом, полным глубокого волнения, доля которого относилась и ко
мне! Как сблизил нас этот миг! Что же произошло с тех пор, что встало между
нами? Отчего теперь мы так далеки, так чужды друг другу? Я не ждала, что он
подойдет и заговорит со мной, поэтому нисколько не удивилась, когда он даже
не взглянув на меня, уселся в другом конце комнаты и принялся беседовать с
дамами.
Как только я убедилась, что его внимание занято ими и что я могу
незаметно смотреть на него, я невольно устремила на него свой взор. Мои
глаза не повиновались мне, они то и дело обращались в его сторону и
останавливались на нем. Смотреть на него доставляло мне глубокую радость -
волнующую и вместе с тем мучительную, драгоценную, как золото без примеси,
но таящую в себе острую боль. Удовольствие, подобное тому, какое должен
испытывать погибающий от жажды человек, который знает, что колодец, к
которому он подполз, отравлен, но все же пьет божественную влагу жадными
глотками.
Должно быть, верна поговорка: "Не по хорошу мил, а по милу хорош". Лицо
моего хозяина, бледное, смуглое, с угловатым массивным лбом, широкими,
черными как смоль бровями, глубоким взглядом, резким профилем и решительным,
суровым ртом - воплощение энергии, твердости и воли, - не могло считаться
красивым, если иметь в виду обычные каноны красоты, но мне оно казалось
более чем прекрасным, оно было для меня полно интереса и неодолимого
очарования, оно лишало меня власти над моими чувствами и отдавало их во
власть этого человека. Я не хотела любить его; читатель знает, какие я
делала усилия, чтобы вырвать из своей души первые побеги этой любви; а
теперь, при мимолетном взгляде на него, они снова ожили и мощно зазеленели.
Он заставил меня опять полюбить его, хотя сам, по-видимому, даже не замечал
меня.
Я сравнивала его с гостями. Что значило перед ним галантное изящество
Линов, томная элегантность лорда Ингрэма и даже военная осанка полковника
Дэнта! Что значило все это в сравнении с природным обаянием мистера
Рочестера и его внутренней силой! Меня нисколько не восхищали ни манеры их,
ни осанка; однако я вполне допускала, что большинство женщин сочло бы их
привлекательными, красивыми, внушительными. И они же сочли бы мистера
Рочестера угрюмым и некрасивым. Я видела улыбки его гостей, слышала их смех.
В мерцании свечей было, кажется, больше души, чем в этих улыбках; звон
колокольчика был содержательнее, чем этот смех. И я видела, как улыбался
мистер Рочестер: его суровые черты смягчились, в глазах вспыхнули блеск и
нежность, взгляд стал проникновенным и ласковым. Он говорил в эту минуту с
Луизой и Эми Эштон, и меня удивило, как равнодушно они отнеслись к его
взгляду, который как будто проникал в самую глубину души; я ожидала, что они
опустят глаза и что румянец окрасит их щеки, и с радостью отметила в них
всякое отсутствие волнения. "Он для них не то, что для меня, - думалось мне,
- между ними нет ничего общего, а между нами есть - я уверена в этом; я
чувствую, как меня влечет к нему, я понимаю тайный язык его взглядов и
движений. Хотя его богатство и положение в обществе и разделяют нас, в моем
уме и в моем сердце, в моей крови и в моих нервах есть нечто, что меня
роднит с ним. Неужели это я говорила себе всего несколько дней назад, что
мое дело - только получать от него жалованье? Неужели это я запрещала себе
видеть в нем что-либо иное, кроме опекуна моей ученицы? Это было кощунством,
надругательством над природой. Все добрые, честные, сильные чувства моей
души невольно устремляются к нему. Я знаю, что должна скрывать свои
переживания, что должна убить в себе всякую надежду, должна помнить, что он
не может любить меня, - ибо, говоря, что между нами есть какое-то внутреннее
родство, я вовсе не предполагаю, что наделена той же силой влияния и той же
способностью очаровывать, как и он. Я хочу только сказать, что у нас
одинаковые с ним вкусы и ощущения. И поэтому я должна то и дело повторять
себе, что мы разлучены навеки; но, пока я живу и мыслю, я не могу не любить
его".
Подали кофе. Как только вошли мужчины, дамы защебетали, как птички.
Разговор становился все громче и веселей. Полковник Дэнт и мистер Эштон
спорят о политике; их жены внимают им. Гордые вдовы - леди Лин и леди Ингрэм
- любезно беседуют. Сэр Джордж (я забыла описать его наружность: это очень
высокий и розовощекий деревенский джентльмен) стоит перед диваном, на
котором расположились дамы, и, держа в руке чашку кофе, время от времени
вставляет слово. Мистер Фредерик Лин уселся позади Мери Ингрэм и показывает
ей книгу с великолепными гравюрами; она смотрит, улыбается, но сказать ей
нечего. Долговязый и флегматичный лорд Ингрэм стоит, скрестив руки, за
спинкой кресла, на которое уселась веселая и живая Эми Эштон. Время от
времени она поглядывает на него и трещит, как сорока; он нравится ей больше,
чем мистер Рочестер. Генри Лин поместился на скамеечке у ног Луизы. Адель
примостилась тут же. Он пытается говорить с девочкой по-французски, и Луиза
хохочет над его ошибками. Кто же будет парой Бланш Ингрэм? Она стоит у стола
одна, грациозно склонясь над альбомом. Видимо, она ждет, чтобы кто-нибудь
подошел к ней; но слишком долго ждать она не намерена. Она сама подыщет себе
собеседника.
Мистер Рочестер, поговорив с Эштонами, отходит к камину; теперь он
один. Бланш делает несколько шагов и становится против него.
- А мне казалось, мистер Рочестер, что вы не любите детей.
- Так оно и есть.
- Тогда ради чего вы взяли на себя заботу об этой куколке (она указала
на Адель)? Где вы ее подобрали?
- Я не подобрал ее, она была оставлена мне.
- Вам следовало отправить ее в школу.
- Я не мог сделать этого. Школы слишком дороги.
- Ну, вы, вероятно, держите для нее гувернантку. Я только что видела
здесь какую-то особу, - она ушла? Ах нет, она все еще сидит вон там, за
шторой. Вы, конечно, платите ей? По-моему, это стоит не дешевле, и вам в
результате приходится содержать двоих.
Я боялась, или, говоря по правде, надеялась, что упоминание обо мне
заставит мистера Рочестера хоть раз взглянуть в мою сторону, и невольно
забилась поглубже в угол. Но он даже не повернул головы.
- Я об этом не подумал, - сказал он равнодушно, глядя прямо перед
собой.
- Конечно, вы, мужчины, никогда не считаетесь ни с экономией, ни со
здравым смыслом. Вы бы послушали, что говорит мама насчет гувернанток: у нас
с Мери, когда мы были маленькими, их перебывало по крайней мере с десяток.
Одни были отвратительны, другие смешны. И каждая по-своему несносна. Ведь
правда, мама?
- Что ты сказала, мое сокровище?
Молодая особа, представлявшая собой это сокровище, повторила свой
вопрос с надлежащим пояснением.
- Ах, моя дорогая, не упоминай о гувернантках! Одно это слово уже
действует мне на нервы. Бестолковость, вечные капризы!.. Поверьте, я была
просто мученицей! Слава богу, эта пытка кончилась.
Тут миссис Дэнт наклонилась к благочестивой даме и что-то шепнула ей на
ухо. По ответу я поняла, что миссис Дэнт напомнила ей о присутствии здесь
одной из представительниц этой проклятой породы.
- Тем лучше, - заявила леди. - Надеюсь, это послужит ей на пользу. - И
добавила тише, но достаточно громко, чтобы я слышала: - Я сразу обратила на
нее внимание. Ведь я отличная физиономистка и читаю на ее лице все
недостатки этой породы.
- Какие же это недостатки, мадам? - громко спросил мистер Рочестер.
- Я вам на ухо скажу, какие, - ответила она и трижды многозначительно
качнула своим тюрбаном.
- Но мое любопытство пройдет, оно жаждет удовлетворения именно сейчас.
- Спросите у Бланш, она ближе к вам, чем я.
- О, не отсылай его ко мне, мама. Я могу сказать обо всем этом племени
только одно: они несносны! Правда, я не слишком от них пострадала и скорее
старалась им сама насолить. Какие проделки мы с Теодором устраивали над
нашей мисс Уилсон, и миссис Грейс, и мадам Жубэр! Мери была слишком большой
соней, чтобы участвовать в таких шалостях. Особенно смешно было с мадам
Жубэр. Мисс Уилсон была жалким, болезненным существом, слезливым и
ничтожным, и она не стоила того, чтобы с ней бороться, а миссис Грэйс была
груба и бесчувственна, на нее ничто не действовало. Но бедная мадам Жубэр!
Как сейчас вижу ее ярость, когда мы, бывало, окончательно выведем ее из себя
- разольем чай, раскрошим на полу хлеб с маслом, начнем подбрасывать книги к
потолку и оглушительно стучать линейкой по столу и каминными щипцами по
решетке. Теодор, ты помнишь это веселое время?
- Да, конечно, помню, - грассируя, отозвался лорд Ингрэм. - Бедная
старушенция обычно кричала: "Ах, гадкие дети!" А тогда мы начинали читать ей
нотации за то, что она дерзает учить таких умных детей, как мы, а сама так
невежественна.
- Да, я помню. А потом, Тедо, я помогала тебе изводить твоего учителя,
этого бедного мистера Вининга, ходячую проповедь, как мы его звали. Он и
мисс Уилсон осмелились влюбиться друг в друга, - по крайней мере мы с Тедо
так решили. Нам удалось подметить нежные взгляды и вздохи, которые казались
нам признаками de la belle passion [нежных чувств (фр.)], и все скоро узнали
о нашем открытии. Мы воспользовались им для того, чтобы выжить их из нашего
дома. Мамочка, как только узнала об этой истории, усмотрела в ней
безнравственные тенденции. Разве не так, леди мать?
- Разумеется, душа моя, и я была права. Поверь, существует тысяча
причин, по которым любовные интрижки между гувернантками и учителями не
могут быть допущены ни на мгновение ни в одном порядочном доме. Во-первых...
- Помилосердствуй, мама, избавь нас от перечислений. Право же, мы сами
все это знаем: опасность дурного примера для невинных детских душ,
рассеянность влюбленных - и отсюда пренебрежение своими обязанностями; затем
взаимное их понимание и поддержка, а отсюда дерзость, мятеж и полный
беспорядок. Я права, баронесса Ингрэм из Ингрэм-парка?
- Мой чистый ангел, ты права, как всегда.
- Тогда не о чем больше и говорить. Давайте переменим тему.
Эми Эштон, которая не слышала или не обратила внимания на этот приказ,
заявила своим кротким голоском маленькой девочки:
- А мы с Луизой тоже дразнили нашу гувернантку, но она была так добра,
что все решительно переносила. Ничем нельзя ее было вывести из себя. Она
никогда на нас не сердилась. Ведь верно, Луиза?
- Никогда! Мы могли делать что угодно: шарить в ее столе или рабочей
корзинке, все перевернуть вверх дном в ее ящиках. Она была так добродушна,
что давала нам все, чего бы мы ни попросили.
- Ну, - заметила мисс Ингрэм с саркастической усмешкой, - кажется, все
теперь займутся воспоминаниями о своих гувернантках. Во избежание этого я
еще раз предлагаю другую тему. Мистер Рочестер, вы поддерживаете меня?
- Сударыня, я поддерживаю вас в этом, как и во всем остальном.
- Тогда беру дальнейшее на себя. Сеньор Эдуардо, вы нынче в голосе?
- Донна Бианка, если вы прикажете, я буду в голосе.
- А тогда, сеньор, слушайтесь моего королевского приказа - приведите в
готовность ваши легкие и другие вокальные органы, чтобы служить моим
желаниям.
- Кто не захочет быть Риччио [Риччио Давид (1540-1566) - итальянский
музыкант, фаворит Марии Стюарт, королевы Шотландской] при столь божественной
Мери?
- Бросьте вашего Риччио! - воскликнула она, тряхнув кудрями и
направляясь к роялю. - Я считаю, что скрипач Давид был препротивным
субъектом, черный Босвел [Босвел Джемс Хэпберн (1536-1578) - шотландский
аристократ. Был женат на Марии Стюарт] нравится мне гораздо больше.
По-моему, мужчина ничего не стоит, если в нем нет чего-то дьявольского.
Пусть история говорит что угодно, но, мне кажется, он был как раз таким
диким, неистовым героем злодейского типа, какому я согласилась бы отдать
свою руку.
- Джентльмены, вы слышите? Кто из вас больше всего похож на Босвела? -
воскликнул мистер Рочестер.
- Я бы сказал, что, пожалуй, вы, - отозвался полковник Дэнт.
- Клянусь честью, я вам чрезвычайно благодарен! - отозвался мистер
Рочестер.
Мисс Ингрэм, с горделивой грацией усевшись за рояль, расправила вокруг
себя пышные складки своей белоснежной одежды и заиграла бравурное
вступление. Вместе с тем она продолжала говорить. Очевидно, она была сегодня
в ударе. Ее речи и выражение лица были предназначены, казалось бы, для того,
чтобы не только вызывать восхищение, но прямо-таки ослеплять своих
слушателей. Сегодня она, видимо, собиралась показать себя особенно
бесшабашной и смелой.
- О, мне так надоели наши теперешние молодые люди! - восклицала Бланш,
исполняя оглушительные пассажи на рояле. - Бедные, ничтожные существа,
которые не смеют шага сделать за решетку папиного парка и даже до решетки
боятся дойти без маминого позволения и охраны. Это люди, которые только и
заняты своим красивым лицом, белыми руками и маленькими ногами. Как будто
настоящему мужчине нужна красота! Как будто очарование не является
исключительным преимуществом женщины, ее законным достоянием и наследием!
Некрасивая женщина - это просто оскорбление природе. От мужчин же требуется
только одно - сила и решительность. Пусть их девизом будет охота, стрельба,
война, - все остальное вздор. Будь я мужчиной, мой девиз был бы именно
таков.
- Когда я решу выйти замуж, - продолжала она, сделав паузу, хотя никто
ей не возражал, - я найду себе такого мужа, который не будет соперничать со
мной в красоте, а скорее будет оттенять ее. Я не потерплю соперника у своего
престола, моя власть должна быть безраздельна; я хочу, чтобы он любовался
только мной, а не собственным отражением в зеркале. А теперь, мистер
Рочестер, пойте, я буду вам аккомпанировать.
- Повинуюсь.
- Вот песенка корсара. Вы знаете теперь мое отношение к корсарам.
Поэтому спойте ее con spirite [с воодушевлением (ит.)].
- Приказания, исходящие из уст мисс Ингрэм, кажется, воспламенили бы
стакан снятого молока.
- Берегитесь! Если вы не сумеете мне угодить, я пристыжу вас, показав,
как нужно исполнять такие вещи.
- Вы хотите выдать мне премию за неспособность? Теперь я уж наверное
провалюсь.
- Ну, смотрите! Если вы это сделаете нарочно, я вам назначу
соответствующее наказание.
- Мисс Ингрэм должна быть снисходительна, так как она может возложить
наказание, превышающее человеческие силы.
- Объясните, что это значит? - приказала молодая дама.
- Извините меня, сударыня, никаких объяснений здесь не нужно. Чуткость
должна подсказать вам, что ваша нахмуренная бровь уже является серьезнейшим
наказанием.
- Пойте, - снова приказала Бланш и заиграла громкий аккомпанемент.
"Теперь я могу ускользнуть", - решила я. Но звуки, раздавшиеся вслед за
тем, заставили меня остановиться. Миссис Фэйрфакс говорила, что у мистера
Рочестера прекрасный голос, - и действительно, у него был глубокий, мощный
бас, в который он вкладывал особое чувство, особую выразительность. Этот
голос проникал в сердце и странно волновал. Я подождала, пока последний
глубокий и полный звук замер и снова зажурчал прерванный на мгновение
разговор. Тогда я выбралась из своего уголка и вышла через боковую дверь,
которая, к счастью, находилась поблизости. Я очутилась в узеньком коридоре,
ведущем в холл. Сделав несколько шагов, я заметила, что у меня развязалась
ленточка туфли, и чтобы завязать ее, опустилась на колено на ковер у
подножия лестницы. В это время за мной открылась дверь из столовой. Кто-то
из мужчин вышел оттуда. Я торопливо поднялась и очутилась лицом к лицу с
мистером Рочестером.
- Как вы поживаете? - спросил он.
- Очень хорошо, сэр.
- Отчего вы не подошли и не поговорили со мной в гостиной?
Мне казалось, что я могла задать ему тот же вопрос; но я не осмелилась
и просто сказала:
- Я не решилась беспокоить вас, так как вы, видимо, были заняты, сэр.
- Что вы делали в мое отсутствие?
- Ничего особенного, занималась, как обычно, Аделью.
- И стали гораздо бледней, чем были. Я увидел это с первого же взгляда.
Что случилось?
- Решительно ничего, сэр.
- Вы не простудились в ту ночь, когда едва не утопили меня?
- Ничуть.
- Вернитесь в гостиную, вы убегаете слишком рано.
- Я устала, сэр.
Он с минуту смотрел на меня.
- И чем-то огорчены, - сказал он. - Чем? Расскажите мне!
- Ничем, решительно ничем. Я не огорчена.
- А я утверждаю, что огорчены. И настолько, что еще одно слово - и на
ваших глазах выступят слезы, - видите, они уже появились, сверкают, и вот
уже одна капля катится по щеке. Если бы у меня было время и я бы не
опасался, что какой-нибудь сплетник слуга пройдет здесь, я бы все-таки
добился от вас, в чем дело. Ну, на сегодня отпускаю вас. Но имейте в виду,
что, пока здесь мои гости, я хочу, чтобы вы появлялись в гостиной каждый
вечер; таково мое желание, пожалуйста, не пренебрегайте им. А теперь идите и
пришлите Софи за Аделью. Спокойной ночи, моя... - он смолк, прикусил губу и
торопливо вышел.
Глава XVIII
Дни в Торнфильдхолле проходили весело и в суете. Как отличались они от
первых трех месяцев, которые я провела под этой крышей, полных тишины,
однообразия и уединения! Казалось, отсюда изгнаны все печальные чувства,
забыты все мрачные воспоминания. Везде была жизнь, все было полно движения.
Нельзя было пройти по коридору, раньше столь тихому, или войти в одну из
парадных комнат, раньше столь пустынных, не встретив хорошенькую камеристку
или элегантного камердинера.
Кухня, буфетная, людская, столовая, вестибюль - всюду было полно людей,
а гостиные пустели только тогда, когда голубое небо и волшебный солнечный
свет чудесного весеннего дня звали гостей в парк. Но даже когда погода
испортилась и дождь зарядил на несколько дней, это не повлияло на настроение
гостей. Домашние развлечения стали только более оживленными и
разнообразными, вследствие того, что прогулкам на открытом воздухе был
положен конец.
В первый вечер, когда решили переменить программу, я была крайне
озадачена: все заговорили об игре в шарады, а я, по своему невежеству, не
понимала, что это значит. Были призваны слуги, обеденные столы передвинуты,
свечи перенесены, стулья расставлены полукругом перед аркой. Мистер Рочестер
и другие джентльмены отдавали распоряжения, а дамы порхали вверх и вниз по
лестницам, то и дело слышались звонки, которыми они призывали своих
горничных. Была приглашена миссис Фэйрфакс и запрошена о том, какие имеются
в доме запасы одежды, шалей и всякого рода декоративных тканей. Были
осмотрены гардеробы на третьем этаже, и горничные притащили вниз груды
парчовых платьев, атласных камзолов, черных шелковых плащей и кружевных
жабо; часть вещей была отобрана и отнесена в гостиную.
Тем временем мистер Рочестер снова пригласил дам и теперь отбирал
некоторых из них в свою группу.
- Мисс Ингрэм, конечно, пойдет ко мне. - Затем он выбрал обеих барышень
Эштон и миссис Дэнт. Он взглянул на меня: я случайно оказалась неподалеку,
так как застегивала миссис Дэнт расстегнувшийся браслет.
- А вы будете играть? - спросил он.
Я отрицательно покачала головой, очень опасаясь, как бы мистер Рочестер
не вздумал настаивать; но он этого не сделал и разрешил мне спокойно
вернуться на мое обычное место.
Мой хозяин и его группа скрылись за драпировкой. Остальное общество, по
указанию полковника Дэнта, расселось на стульях, расставленных полукругом.
Один из джентльменов, мистер Эштон, видимо, заметив меня в углу, предложил
пригласить и меня в их компанию. Но леди Ингрэм запротестовала:
- Нет, - услышала я ее слова. - Разве вы не видите, что она слишком
глупа?
Вскоре зазвонил колокольчик, и занавес поднялся. В глубине высилась
крупная фигура сэра Джорджа Лина (которого мистер Рочестер также пригласил в
свою группу), закутанная в белую простыню. Перед ним на столе лежала большая
раскрытая книга. Рядом стояла Эми Эштон, в плаще мистера Рочестера, и также
держала в руках книгу. Кто-то незримый весело названивал в колокольчик.
Тогда Адель (которая потребовала, чтобы ее тоже включили в игру) выбежала
вперед и разбросала на полу цветы из корзины, висевшей у нее на руке. Но вот
появилась величественная мисс Ингрэм, во всем белом, с длинной вуалью на
голове и в венке из роз. Рядом с ней выступал мистер Рочестер; они вдвоем
приблизились к столу и опустились на колени; миссис Дэнт и Луиза Эштон,
также одетые в белое, стали позади. Последовала церемония в виде пантомимы,
в которой нетрудно было узнать церемонию брачного обряда. Когда он был
окончен, полковник Дэнт и его группа посовещались шепотом, и затем полковник
возгласил:
- Брайд! [Невеста (англ.)]
Мистер Рочестер поклонился, и занавес был опущен.
Наступил довольно длинный перерыв, затем занавес снова поднялся. Перед
зрителями открылась более тщательно подготовленная сцена. Как я уже
упоминала, из столовой в гостиную вели две ступеньки. И вот примерно на
расстоянии ярда от них мы увидели большой мраморный бассейн, в котором я
узнала одну из достопримечательностей нашей оранжереи; бассейн этот обычно
стоял окруженный тропическими растениями, и в нем плавали золотые рыбки.
Очевидно, доставить сюда это громоздкое сооружение стоило немалых трудов.
На полу возле бассейна сидел мистер Рочестер, в одежде из восточных
тканей и с тюрбаном на голове. Его темные глаза, смуглая кожа и резкие черты
как нельзя больше соответствовали такому костюму: он выглядел настоящим
восточным эмиром, героем экзотической легенды. Затем появилась мисс Ингрэм.
На ней было также восточное одеяние - широкий алый шарф опоясывал ее бедра,
на голове был вышитый платок, ее чудесные руки были обнажены до плеч; одной
рукой она грациозно поддерживала на голове кувшин. Ее фигура, черты лица,
весь ее облик наводили на мысль об иудейской принцессе патриархальных
времен, и таковую она, видимо, и должна была изображать.
Она приблизилась к бассейну и склонилась над ним, словно желая
наполнить кувшин, затем снова поставила его на голову. Но вот сидевший возле
бассейна обратился к ней с просьбой. Она поспешно опустила руку с кувшином и
дала ему напиться. Тогда он вынул из-за пазухи шкатулку, открыл ее и извлек
оттуда драгоценные браслеты и серьги. Женщина изобразила удивление и
восторг. Преклонив колена, он сложил сокровища к ее ногам. Она взглядом и
жестами выразила недоверие и радость. Незнакомец надел браслеты на ее руки и
вдел серьги ей в уши. Это были Елеазар и Ревекка; не хватало только
верблюдов.
И снова группа отгадывающих склонилась друг к другу головами. Очевидно,
они не могли решить, какое слово или слог изображены в этой сцене. Тогда
полковник Дэнт попросил представить целое. Занавес снова опустился.
Когда он поднялся в третий раз, открылась только часть гостиной,
остальное пространство было скрыто ширмой, задрапированной какой-то грубой
темной материей. Мраморный бассейн исчез. На его месте стоял деревянный стол
и кухонная табуретка. Все это освещалось тусклым светом фонаря, так как
свечи были погашены.
На этом мрачном фоне выделялась фигура человека; он сидел, стиснув руки
на коленях и опустив глаза. Я узнала мистера Рочестера, хотя его лицо было
загримировано и одежда в беспорядке (рубаха свисала с одного плеча, словно
была порвана во время драки), а выражение отчаяния и злобы и растрепанные,
торчащие волосы действительно изменили его лицо до неузнаваемости. Когда он
сделал движение, звякнула цепь: на его руках были кандалы.
- Брайдуэлл! [Брайд - невеста; уэлл - колодец (англ.). Все вместе -
тюрьма в Англии] - воскликнул полковник Дэнт; и шарада была разгадана.
Через некоторое время, понадобившееся исполнителям, чтобы переодеться в
обычную одежду, они возвратились в столовую. Мистер Рочестер вел под руку
мисс Ингрэм. Она расхваливала его игру.
- Знаете ли вы, - сказала Бланш, - что из всех трех образов мне больше
всего понравился последний. О, живи вы немного раньше, какой обаятельный
разбойник с большой дороги из вас вышел бы!
- Я всю краску смыл с лица? - спросил он, повернувшись к ней.
- Увы, да. Как жалко. Ничто так не идет к вашему лицу, как этот резкий
кармин.
- Значит, вы могли бы полюбить разбойника с большой дороги?
- Интереснее английского разбойника может быть только итальянский
бандит. А его способен превзойти только левантийский пират.
- Ну, кто бы я ни был, помните, что вы моя жена. Мы были обвенчаны час
тому назад в присутствии всех этих свидетелей.
Она заулыбалась и густо покраснела.
- А теперь, Дэнт, - продолжал мистер Рочестер, - ваша очередь.
И когда новая группа удалилась, мистер Рочестер и остальные гости
уселись на стульях перед аркой. Мисс Ингрэм села по правую руку от него, все
прочие разместились по обе стороны от них. Но теперь я не смотрела на
актеров. Я уже не ждала с интересом, чтобы поднялся занавес. Мое внимание
было целиком поглощено зрителями. Мой взгляд, до того устремленный на сцену,
теперь неотрывно следил за сидевшими на просцениуме. Какую шараду разыграл
полковник Дэнт и его группа, какое они выбрали слово и как его изобразили,
мне уже трудно было бы вспомнить, Но я до сих пор вижу, как совещались
зрители после каждой сцены, вижу, как мистер Рочестер повертывается к мисс
Ингрэм, а мисс Ингрэм повертывается к нему, вижу, как она склоняет к нему
голову, так, что ее черные кудри почти касаются его плеча и задевают его
щеки, слышу их шепот, ловлю взгляды, которыми они обмениваются; и сейчас,
вспоминая об этом, я испытываю те самые чувства, какие испытывала тогда.
Я уже говорила вам, читатель, что привыкла восхищаться мистером
Рочестером. Так не могла же я перемениться к нему только оттого, что он
перестал на меня обращать внимание и все это время ни разу не взглянул в мою
сторону; оттого, что все его внимание было приковано к знатной даме, которая
настолько презирала меня, что опасалась задеть краем платья, а если случайно
взор ее темных и властных глаз падал на меня, тотчас же отводила его, словно
я была недостойна даже ее взгляда. Не могла же я перемениться к нему оттого,
что знала о его предстоящем браке с упомянутой дамой и ежедневно видела
подтверждение этому в ее горделивой уверенности, что так и будет, оттого,
что я видела его ухаживания за ней, - правда, он ухаживал на особый лад -
небрежно, словно вызывая ее на то, чтобы она сама искала его внимания. Но
тем больше было в этой небрежности обаяния, а в этой гордости - какой-то
притягательной силы.
Нет, во всем этом не было ничего, что могло бы охладить или изгнать
любовь, но достаточно для того, чтобы вызвать отчаяние. А также - скажете
вы, читатель, - чтобы пробудить ревность. Но разве женщина в моем положении
могла ревновать к женщине, подобной мисс Ингрэм? Нет, я не ревновала. Ту
боль, которую я испытывала, трудно назвать этим словом. Мисс Ингрэм не
стоила ревности, она была слишком ничтожна, чтобы вызывать подобное чувство.
Простите мне этот кажущийся парадокс, но я имею в виду именно то, что
сказала. Она казалась очень эффектной, но лишенной всякой естественности;
она обладала красивой внешностью, была блестяще образованна, но ее ум был
беден и сердце черство; ничто не произрастало на этой почве, никакие плоды
не могли освежить вас здесь своей сочностью. Она не была добра; в ней не
чувствовалось ничего своего, она повторяла книжные фразы, но никогда не
отстаивала собственных убеждений, да и не имела их. Она толковала о высоких
чувствах, но участие и жалость были чужды ей, а также нежность и
правдивость. В этом смысле она то и дело выдавала себя, - хотя бы, например,
тем, с каким презрением и недоброжелательством относилась к маленькой Адели.
Она вечно отсылала ее от себя с каким-нибудь обидным словом, если девочка
слишком приближалась к ней, а иногда просто выгоняла из комнаты и обращалась
с ней холодно и насмешливо. Но, кроме моих, были еще глаза, которые
наблюдали за проявлениями ее характера, - наблюдали пристально, упорно,
хитро. Да, будущий жених, сам мистер Рочестер, установил наблюдение за своей
предполагаемой невестой; и вот это-то его коварство и настороженность, его
полнейшее понимание всех недостатков его избранницы, это очевидное
отсутствие всякой страсти в его чувстве к ней и вызывали во мне нестерпимую
боль.
Я видела, что он собирается жениться на ней по причинам семейного или
политического характера, - оттого, что ее положение и связи подходили ему,
но я чувствовала, что он не отдал ей своей любви и что при всех ее
совершенствах она не могла завоевать это сокровище. Бот тут-то и таилась
причина моих постоянных мук и терзаний, поэтому меня и сжигал неугасимый
огонь: она была неспособна очаровать его.
Если бы она победила его и он, покорившись ее власти, искренне положил
бы к ее ногам свою любовь, я закрыла бы лицо свое, отвернулась бы к стенке и
(выражаясь фигурально) умерла бы для них. Будь мисс Ингрэм женщина доброй и
благородной души, наделенная силой чувства, пылкостью, великодушием, умом, я
бы выдержала бой с двумя тиграми - ревностью и отчаянием. Пусть они
разорвали и уничтожили бы мое сердце, но сознание ее неизмеримого
превосходства дало бы мне покой до конца моих дней. И чем больше было бы это
превосходство и чем искреннее мое признание его, тем глубже и спокойнее было
бы мое отречение. Но постоянно видеть, как мисс Ингрэм старается покорить
мистера Рочестера и как она все вновь и вновь терпит поражение, видеть, как
каждая пущенная ею стрела неизменно пролетает мимо цели, в то время как сама
она горделиво торжествует победу, хотя эта гордость и самоуверенность все
более и более отдаляют ее от цели: видеть все это - значило находиться в
непрестанном волнении и подвергать себя вечным терзаниям.
Взирая на эти безуспешные попытки, я ведь представляла себе и то, как
она могла добиться успеха. Эти стрелы, метившие в грудь мистера Рочестера и
безобидно падавшие к его ногам, могли - я это знала, - пущенные более
искусной рукой, пронзить его гордое сердце, вызвать любовь в его угрюмом
взгляде и мягкость в насмешливом лице; но еще лучше, еще успешнее можно было
выиграть эту битву без всякого оружия.
"Отчего ее чары не действуют на него, раз ей выпало счастье находиться
к нему столь близко? - спрашивала я себя. - Нет, она, вероятно, не любит
его, не питает к нему истинного чувства. Если бы мисс Ингрэм любила его, она
бы так щедро не рассыпала золото своих улыбок, не бросала б ему таких
многозначительных взглядов, не возводила так умильно глаза к небу, не
расточала столько внимания!" Мне казалось, что если бы она спокойно сидела с
ним рядом, меньше говорила и меньше смотрела на него, она бы скорее покорила
его сердце. Как часто я видела на его лице совсем иное выражение, чем эта
холодная сдержанность, хотя мисс Ингрэм так настойчиво заигрывает с ним. Это
другое выражение появлялось само собой, его нельзя было вызвать никакими
ухищрениями и рассчитанными маневрами, его надо было просто принять,
отвечать на то, о чем он спрашивал, без всяких претензий, обращаться к нему,
когда это было нужно, без всяких ужимок, - и тогда это выражение
усиливалось, становилось все ласковее и естественнее и согревало сердце
благодатным теплом. "Сможет ли она угодить ему, когда они поженятся? Не
думаю, чтобы ей это удалось. А почему бы и нет? Его жена могла бы, я
уверена, чувствовать себя счастливейшей женщиной на свете".
До сих пор я не сказала ничего в осуждение планов мистера Рочестера -
его предполагаемой женитьбы из чисто светских соображений. Узнав об этом
впервые, я удивилась: как это у него могла быть подобная цель? Я считала его
человеком, на которого в выборе жены едва ли могут влиять столь банальные
мотивы; но чем больше я размышляла о положении и воспитании их обоих, тем
меньше чувствовала себя вправе осуждать его или мисс Ингрэм за то, что они
поступают согласно взглядам и принципам, внушавшимся им, без сомнения, с
раннего детства. Все люди их круга следовали этим принципам: вероятно, для
этого имелись причины, смысл которых оставался для меня недоступным. Мне
казалось, что, будь я на его месте, я слушалась бы только голоса своего
сердца. Тут как будто не могло быть сомнений. Но самая очевидность этой
истины рождала во мне догадку, что с