Владимир Кунин. Хроника пикирующего бомбардировщика --------------------------------------------------------------- © Владимир Владимирович Кунин, 1966 OCR: Wesha, wesha.lib.ru │ http://wesha.lib.ru --------------------------------------------------------------- Повесть Об авторе Владимир Владимирович Кунин родился в 1927 году в Ленинграде. Шестнадцати лет он пошел на фронт, но его служба продолжалась недолго. Вскоре его откомандировали во Чкаловское военное авиационное училище, которое он закончил в 1946 году, и в течение дальнейших пяти лет летал штурманом на Пе-2, "пешках" - так в годы войны называли пикирующие бомбардировщики конструктора Петлякова. В 1951 году Кунин демобилизовался. Работая журналистом - специальным корреспондентом журнала "Советский цирк", а позже спецкором газеты "Советская культура", Владимир Кунин пишет рассказы и повести. Первая его книга, "Настоящие мужчины", вышла в 1966 году в издательстве "Молодая гвардия". В книгу вошли две повести - "Я работаю в такси", "Хроника пикирующего бомбардировщика" - и двенадцать рассказов "Про цирк и не про цирк". Если рассуждать формально, в книге, собственно, вся биография писателя. Но так кажется только на первый взгляд. Каждое отдельное произведение Кунина - это, разумеется, и какой-то итог пройденного этапа жизни, и результат долгих раздумий над человеческими судьбами. Работа писателя, помимо иных положительных качеств, отмечена большой добротой, любовью к человеку, к своему герою. Наверно, поэтому за одну из лучших повестей, "Хронику пикирующего бомбардировщика", Владимир Кунин удостоен литературной премии имени Николая Островского. В этой повести автор возвращает нас в годы Великой Отечественной войны. Кунин раскрывает огромную тему войны через один небольшой эпизод, где экипаж Пе-2 - трое друзей, молодых ребят искали немецкий аэродром, нашли его и ценой собственной жизни уничтожили три десятка немецких истребителей. По этой повести на Ленинградской киностудии поставлен одноименный фильм, заслуженно получивший широкую прессу и признание зрителей. В 1968 году отдельной книжкой выходит повесть "Багаж срочной отправки". А в следующем году эта повесть появляется в новом сборнике Владимира Кунина "Лицо одушевленное", изданном "Молодой гвардией". В этой новой книге три повести и три рассказа. И в них мы снова встречаемся со знакомыми нам по первой его книге героями: снова война, летчики, снова цирковые артисты. Но это теперь не только личный опыт, но обогащение литературным мастерством, пронзительно-добрая и честная гражданская позиция зрелого писателя. После выхода в свет "Лица одушевленного" Владимира Кунина приняли в Союз советских писателей. Работу над новыми повестями и рассказами писатель успешно сочетает с работой в кино. После "Хроники..." он создает совместно с Львом Кассилем фильм "Удар, еще удар!" - фильм, также хорошо известный нашим кинозрителям. На студии документальных фильмов по его сценариям снято тринадцать лент, две из которых, "Докер" (о рабочих Ленинградского морского порта) и "Обыкновенный номер" (о цирке), поставленные режиссером Н. Ворониным, удостоены международных премий. В. ВИКТОРОВ 1944 ГОД. 7 АВГУСТА. 13 ЧАСОВ 15 МИНУТ Раскаленный воздух, смешиваясь с испарениями бензина, окутывал весь аэродром. Не было ни одного уголка, где можно было спрятаться от этой давящей духоты. Комбинезоны, надетые на голое тело, стягивались с плеч и завязывались на поясе рукавами. На блестящих от пота телах механиков и мотористов причудливо расползались пятна отработанного масла. Выгоревшие пилотки снизу были окаймлены белой волнистой линией проступившей насквозь соли. - Сокол-115, Сокол-115!.. Я - Рубин, я - Рубин... Отвечайте! Прием... - Взмокший от напряжения маленький радист щелкнул переключателем и, поправив наушники, надетые поверх пилотки, настороженно склонил голову набок. Тридцать четыре минуты назад пикирующий бомбардировщик Пе-2 Сокол-115 под командованием пилота лейтенанта Сергея Архипцева, имея на борту штурмана младшего лейтенанта Вениамина Гуревича и стрелка-радиста старшего сержанта Евгения Соболевского, перестал отвечать на позывные командного пункта полка. Около рации на ящике из-под бомбовых взрывателей сидел командир полка, тридцатидвухлетний полковник Дорогин. Дорогин слегка заикался и, как все люди, страдающие этим недостатком, был молчаливым и застенчивым. Комбинезон у него был расстегнут, волосы прилипли ко лбу, шлемофон висел на поясе. За спиной Дорогина стояли командиры отрядов и эскадрилий. Чуть в стороне от них в затылок радисту угрюмо смотрел старшина Кузмичов - механик самолета Сокол-115. - В-ввызывай еще раз, - негромко сказал Дорогин и закурил папиросу. Радист сдвинул наушники на виски, рукавом вытер пот: - Да кого же вызывать-то, товарищ полковник?! У них горючего на восемнадцать минут оставалось, когда они последний раз на связи были... - Дерьмо... - отчетливо проговорил Кузмичов, с ненавистью глядя на радиста. - Что ты в горючем понимаешь, сопляк! Включай свой "Зингер"! Зови их! Испуганный радист втянул голову в плечи и вопросительно посмотрел на командира полка. Дорогин медленно наклонился, положил на землю папиросу и аккуратно раздавил ее сапогом. "Их нету... - подумал Дорогин. - Их уже нету. Еще совсем недавно они были... Сначала здесь... Рядом. Потом там, в воздухе... А теперь их уже нигде нет... И не будет..." - 3-ззови их, - сказал он радисту. Щелкнул переключатель. Облизнул губы радист. - Сокол-115, Сокол-115!.. Я-Рубин, я-Рубин... Отвечайте. Сокол-115, я - Рубин... Солнце уже давно село за бараки ремонтных мастерских, жара спала, и от землянок мотористов на стоянку стал наползать вечер. Издалека ветер донес хрипловатый патефонный голос, который пел: "Мадам, уже падают листья, и осень в прозрачном бреду..." Порывы теплого ветра стихали, и голос пропадал. Кузмичов медленно брел по стоянке первой эскадрильи. Ни о чем не думая, ничего не понимая, шел, шел и шел... Его словно выскребли всего изнутри, и не мог он ни думать, ни страдать, ни отчаиваться. А если он сейчас и движется, то по привычке, по инерции... Ну, как курица с отрезанной головой, что ли... "Я гибну в любовном огне... Когда же вы скажете..." "Целую неделю из землянки в землянку, из барака в барак таскают..." - подумал Кузмичов про пластинку и вдруг понял, что он идет к месту стоянки своей машины. Выстроились зачехленные самолеты. Вот сто двенадцатый, сто тринадцатый, сто четырнадцатый... Сомкнутым строем стояли бомбардировщики. И вдруг разрыв. Одной машины нет. А дальше опять плотно, крыло в крыло; сто шестнадцатый, сто семнадцатый, сто восемнадцатый... Остановился Кузмичов, опустил руки. И кажется ему, что стоит на своем месте сто пятнадцатый и кто-то ему из кабины рукой машет. Улыбнулся Кузмичов, хотел было тоже рукой махнуть, и... вот уже нет самолета - валяются на пустой стоянке тормозные колодки, струбцины от элеронов и рулей глубины, чехлы моторные. И тут словно прорвало, схватился за голову, упал на землю... "И, взглядом играя усталым, шепнула она, как в бреду..." - донес ветер, но Кузмичов уже ничего не слышал. Настоящих стариков в полку было трое: авиационный механик старшина Кузмичов, младший сержант Коцуба - кладовщик склада ГСМ и писарь штаба ефрейтор Марголин. Всем троим было далеко за сорок, и в полку, где средний возраст личного состава колебался между двадцатью и двадцатью четырьмя годами, Марголин, Кузмичов и Коцуба выглядели ожившими мамонтами. Некоторое время они даже жили вместе. Правда, недолго. Первым покинул землянку Кузмичов. В один прекрасный день ему стало невыносимо тоскливо с интеллигентным, предупредительным Марголиным и трусоватым, бесцветным Коцубой. Кузмичов переселился к молодым механикам первой эскадрильи. Следом за ним ушел жить в штабной барак Марголин. Коцуба неделю проторчал в землянке один, а потом собрал манатки и перебрался на склад ГСМ к двум своим помощникам - семнадцатилетнему солдату Рябинину и вольнонаемной кладовщице Дуське. Дней пять землянка пустовала, затем в полк пришло пополнение стрелков-радистов, и с этого дня она стала обитаемой и куда более веселой, чем тогда, когда в ней жили Марголин, Кузмичов и Коцуба. ...Кузмичов всегда был авиамехаником. Он стал механиком еще в XII истребительном отряде двора Его Императорского Величества в девятьсот шестнадцатом году. Ни детей, ни жены у Кузмичова не было. От одиночества он не страдал, потому что вокруг всегда были люди. Авиация - штука коллективная, и заниматься самокопанием и сосредоточиваться на самом себе не было ни времени, ни охоты. Как-то уж так получалось, что каждый летчик, за машиной которого был закреплен Кузмичов, попадал вместе с самолетом в сферу кузмичовских забот, и недостатка в проявлении родственных чувств Кузмичов не испытывал. Он никогда не играл в этакого "дядьку-опекуна" из пожилых авиамехаников, которые разговаривали со своими пилотами иронично и наставительно. Году в тридцать девятом или сороковом он посмотрел кинокартину, где был такой авиамеханик, и потом неделю чертыхался. В картине все вроде было как в жизни и все вроде бы не так. Войну сорок первого года он начал в том полку, где служил и сейчас. Только тогда полк был укомплектован на "пешками", а СБ - скоростными бомбардировщиками, которые хороши были еще в финскую кампанию. Скоростенка у этих скоростных была маловата - еле-еле триста двадцать, но летать было не на чем, а старики СБ честно несли свою нелегкую службу. К концу первого года войны СБ почти все погибли, и однажды десять экипажей полка были сняты с фронта и отправлены срочно в командировку - получать новые машины прямо с завода. Командир второго отряда Дорогин (он тогда еще был командиром отряда) вместо стрелка-радиста взял своего механика Кузмичова. В часть они возвращались собственным летом. Они прилетели на невиданных тогда действительно скоростных пикирующих бомбардировщиках конструктора Петлякова. Самолеты имели хищный вид, назывались Пе-2 и были окрещены "пешками". Вскоре весь полк стал летать на "пешках". Время от времени машины не возвращались на аэродром, и тогда с завода приходили в полк новые, модернизированные "пешки", а военно-авиационные школы и училища присылали молоденьких франтоватых младших лейтенантов с фанерными чемоданами. Весной сорок третьего года командир второй эскадрильи Дорогин (он тогда уже был командиром эскадрильи) вызвал к себе Кузмичова и сказал: - К-ккузмич, подпиши акт приемки новых машин... Кузмичов подписал. - Х-ххорошие машины? - спросил Дорогин. - Ничего, - равнодушно ответил Кузмичов. - Что-нибудь н-нновое есть? - Движки теперь не ВК-105, а ВК-107 ПФ... - Эт-тто что за ПФ? - удивился Дорогин. - Пушечно-форсированный, - объяснил Кузмичов. - С непосредственным впрыском... - Это хорошо или п-пплохо? - Вам хорошо, мне плохо, - ответил Кузмичов и попросил разрешения закурить. - Кури, Кузмич, - сказал Дорогин. - Я тебя не п-ппонял... Кузмичов закурил. - Чего ж тут не понять, - сказал Кузмичов. - Летать хорошо, чинить плохо... - Ясно, - усмехнулся Дорогин. - Грех тебе, Кузмич, жаловаться. Ч-ччинить приходится редко - хороним чаще. - И хороним редко... - Т-ттоже верно. Б-ббортовые номера проставили? - Проставили. - Какие? - Сто четырнадцатый, сто пятнадцатый, сто девятнадцатый... - Кузмичов посмотрел на потолок. - И... все. Больше не успели. - Ладно. Ты, Кузмич, прими сто пятнадцатую. Мы туда совсем мальчишечек сажать будем... Понял? Кузмичов погасил папиросу. - А вы?.. - спросил он. - А я возьму себе Малюгина, - сказал Дорогин. - Боровикова лучше... - Х-ххорошо, Кузмич, я возьму Боровикова. И Кузмичов стал механиком сто пятнадцатой "пешки". С того дня прошло больше года, и сейчас, обняв руками пропахшую бензином землю стоянки самолета номер сто пятнадцать, Кузмичов лежал, ни о чем не думая, ничего не вспоминая... ВСЕГО 5 ДНЕЙ НАЗАД...  2 АВГУСТА. НОЧЬ Была прекрасная летная ночь. Собственно говоря, ночь была как ночь, ничего особенного, но она казалась прекрасной потому, что последние дни стояла отвратительная погода и ночи между этими днями тоже были отвратительными - затянутые черными туманами, слепые, дождливые, нелетные ночи... Черные ночные туманы к утру становились серыми и еще более безрадостными. Синоптики с тоской смотрели в небо и плевали на землю. Летчики с презрением смотрели на синоптиков и плевались в адрес всей метеослужбы. Все пилоты, штурманы и стрелки-радисты - весь летно-подъемный состав полка - болтались из одной землянки в другую и время от времени бегали к прибористам клянчить спирт. Плохая погода устраивала только техников. Они копались в двигателях столько, сколько хотели. Их никто не подгонял, не кричал, что из-за них задерживается боевой вылет. Вот, пожалуй, и вся польза от плохой погоды. Ну, может быть, еще "ликер шасси"... Открытие ставшего впоследствии знаменитым "ликера шасси" было обязано этой же паршивой погоде. Когда в один из скучнейших дождливых дней было обнаружено, что полковая лавка военторга располагает только широчайшим ассортиментом орденских колодок, несколькими банками американской консервированной колбасы и громадным количеством бутылок с концентрированным тягучим малиновым сиропом на прекрасном сахарине, родился "ликер шасси". Митька Червоненко, нахальный двадцатилетний пилот третьей эскадрильи, и Славка Морозов, старшина батальона аэродромного обслуживания, обуреваемые желанием выпить, заглянули в лавку военторга и, высказав этой лавке все, что они о ней думали, помчались к прибористам за спиртом. Прибористы спирта не дали и послали их ко всем чертям. Неутоленная жажда загнала Митьку и Славку на склад ГСМ. Там среди бензино-керосиново-автольных запахов витал еле уловимый запах сладковатого спирта. Митька и Славка принюхались и поняли, что этот сказочный запах исходит от канистр с гидравлической смесью для выпуска шасси. Они выплакали у пожилого младшего сержанта одну канистру и потащили ее в Славкину землянку. В землянке они три раза перегнали содержимое канистры через противогазную коробку и получили почти чистый спирт. Однако примесь сивушных масел оставалась так велика, что пить эту дрянь было невыносимо противно. Тогда Митька и Славка, сохраняя в строжайшей тайне свое открытие, бросились в лавку военторга. Принеся извинения за все гадкие слова, сказанные ими при первом посещении, они купили десять бутылок с малиновым сиропом и побежали обратно в землянку. Там они смешали сироп с отфильтрованной гидравлической смесью и получили божественный напиток, названный впоследствии "ликер шасси". В этот же вечер почти вся третья эскадрилья отчаянно веселилась, а Митька и Славка сидели во главе стола и принимали льстивые комплименты и поздравления. Каким-то образом слух об этом изумительном открытии на следующий день достиг ушей начальника особого отдела, который без особого труда в течение двух минут выяснил фамилии скромных авторов чудесного напитка. Кому из них первому пришла в голову мысль отфильтровать сквозь противогазную коробку эту смесь, неизвестно до сих пор. Даже когда замполит кричал, что предаст их трибуналу, Митька и Славка стойко держались соавторства и понесли одинаковую кару - трое суток строгача. Так как гауптвахты в полку не было, а приговор необходимо было привести в исполнение немедленно, то начальник штаба переселил оружейников к радистам, а землянку оружейников отдал в распоряжение коменданта аэродрома. Фанерным щитом землянку разгородили на две части. По одну сторону щита поселили Митьку - это была камера для офицерского состава, а по другую сторону - Славку, в камеру сержантского состава. У входа в землянку поставили часового. Часовой был узбек и пел грустные непонятные песни. Славка из-за фанерной стенки рассказывал Митьке историю своей первой и последней любви, а Митька учился танцевать чечетку. Ему очень нравилась чечетка. Удивительная штука - военный аэродром ночью. Все то, что днем кажется привычным, естественным и на стоящим внимания, ночью приобретает какой-то совсем иной, таинственный и загадочный смысл. Узкий длинный луч освещает посадочную полосу. Мелькают бортовые огни садящихся и взлетающих машин. Стоянка угадывается только по верхней кромке силуэтов бомбардировщиков. Призраки техников и мотористов снуют под крыльями самолетов. Сузив зрачки фар до щелочек, проезжает грузовик-тягач. На платформе у него лежат бомбы, аккуратно сложенные в круглых ящиках из реек. Рейки бомбовых ящиков слабо белеют в темноте. Бомб много. Они так возвышаются над платформой, что непонятно, как это маленький тягач может сдвинуть их с места. Взлетает ракета. И, несмотря на всю таинственность ночи, аэродром работает спокойно и привычно... При желании в темноте можно даже различить бортовые номера самолетов. Они словно впитали в себя дневной свет и сейчас ночью строго мерцают на круглых приземистых фюзеляжах "пешек". Сто двенадцатый, сто тринадцатый, сто четырнадцатый, сто пятнадцатый... Около сто пятнадцатого возятся трое, у одного из них на шее висит электрический фонарь. Это пожилой человек лет сорока пяти - пятидесяти, в комбинезоне и пилотке. На комбинезоне видны смятые и грязные погоны старшины. Это Кузмичов - механик самолета номер сто пятнадцать. На стремянке под правым мотором стоит худенький мальчишка-моторист, грязный, как и все авиационные мотористы. Второй моторист, здоровый, мордастый парень, завинчивает заглушку маслопровода. Кузмичов ставит ногу на трапик, ведущий в кабину пилота, и негромко говорит: - Давайте, пацаны, заканчивайте. Мальчишка на стремянке с грохотом роняет разводной ключ. Кузмичов высовывается из люка. - Тише ты! Бегемот... - говорит он маленькому мотористу. Маленький моторист с удивлением смотрит на приятеля - мордастого парня. Парень глазами показывает ему в хвост машины. Там, на стеганых моторных чехлах, положив головы на парашюты, как на подушки, вповалку спят три человека. Маленький моторист осторожно слезает со стремянки и виновато бормочет в сторону Кузмичова: - Извиняюсь... Кузмичов вдруг пожалел маленького моториста и, не желая оборвать разговор, мягко говорит: - Они стартуют в два пятьдесят... Он зубами приподнимает левый рукав комбинезона и смотрит на ручные часы с черным циферблатом и светящимися стрелками. На часах - два тридцать шесть. - У них еще уйма времени... - серьезно говорит Кузмичов и залезает в самолет. Три человека спали глубоким, спокойным сном. Лежа на спине, спал сильный, кряжистый Сергей Архипцев. Очень уютно, свернувшись калачиком, причмокивал губами штурман Веня Гуревич. Длинный парень лежал на животе, раскинув ноги и обняв парашют. Это стрелок-радист Женька Соболевский. Не сняв пистолеты и планшеты с картами, спали три человека. У Гуревича из кармана гимнастерки торчала навигационная линейка... Рядом со сто пятнадцатым остановился тягач с бомбами. На бомбах, покуривая, сидели несколько человек. Один из них притушил окурок о рейку бомбового ящика и спрыгнул вниз. - Кузмичов! - крикнул он. - Тише ты! - зашипел на него маленький моторист со стремянки и кивнул в сторону спящих. - Як старшина давеча казав? - спросил он у приятеля. - Бегемот, - ответил второй моторист. - Во-во... - удовлетворенно сказал маленький. Из кабины вылез Кузмичов. - Вешай... - сказал он. Люди, сидевшие на бомбах, тоже спрыгнули вниз и, приставив к платформе две обычные доски, скатили четыре стокилограммовые бомбы. Они быстро и ловко раскрыли круглые ящики и, обнажая очередную бомбу, кто-то каждый раз приговаривал: - Не бойся, родимая... Скидывай свою одежку... Наконец бомбы были подвешены, и старший команды ввинтил взрыватели. Он осторожно пропустил сквозь взрыватели контрящие вилки и, облегченно вздохнув, громко сказал: - Порядок! По коням!.. Все забрались на платформу, и тягач, монотонно урча, двинулся к следующему самолету. - Бегемот... - с удовольствием сказал ему вслед маленький моторист. В предутренней мгле на большой высоте идут пикирующие бомбардировщики. Внизу впереди тоненькие ниточки перепутавшихся железнодорожных путей. Вся станция забита товарными составами и цистернами. Заваливается в пике первая машина, за ней вторая, третья... В рев моторов вплетается леденящий душу вой сирены. На каждой машине есть такая сирена. Отрываются бомбы. Какое-то мгновение они продолжают путь, начатый самолетом, потом тихонько опускают свои носы и теперь уже совершенно отвесно продолжают падение в гущу вагонов, цистерн и маленьких домиков, похожих на спичечные коробки. Черные кустики взрывов отмечают места падения бомб. Выходит из пике одна машина, другая, третья... Звук моторов меняется, становится ровнее, спокойнее. Идет в пикирование вторая тройка. Снизу, с земли, навстречу ей тянутся красивые ленты трассирующих пуль и снарядов. Край огненного веера задел одну из машин, выходящую из пике, и самолет разорвался на десятки уродливых частей. Летят вниз обломки. Две оставшиеся машины продолжают набирать высоту. На одной из них бортовой номер 115. ...Кабина стрелка-радиста наглухо отгорожена от кабины штурмана и пилота. Здесь, в этой кабине, все очень строго. Если, конечно, не считать фотографии миловидной девушки, которая висит на инструкции аварийного выпуска шасси, и маленькой цветной репродукции "Голубых танцовщиц" Дега, заботливо укрепленной на опечатанной пломбой аптечке. Все, что здесь находится, называется коротко и сокращенно. Один пулемет - ШКАС, другой - УБ, радиостанция - РСБ, самолетно-переговорное устройство, по которому стрелок-радист разговаривает с пилотом и штурманом, - СПУ... Женька Соболевский поправил на шее ларингофоны и спокойно передвинул верньер передатчика. - Командир! - сказал он, глядя на "Голубых танцовщиц", - Рубин запрашивает результаты!.. В кабине пилота и штурмана - Архипцев и Гуревич. Сидя за штурвалом, Архипцев почти скрыт бронеспинкой кресла. Справа и чуть сзади Архипцева сидит Гуревич. Машина только что вышла из пикирования, и Гуревич, внимательно вглядываясь в землю, нажал на тумблеры, открывая шторки водорадиатора. Архипцев внимательно поглядел по сторонам. Гуревич еще раз взглянул сквозь прозрачный низ кабины на землю и показал Архипцеву на столбы огня и дыма, которые тянулись из того места, где раньше была железнодорожная станция. Архипцев кивнул головой Гуревичу, прибавил обороты обоим моторам и приказал Соболевскому: - Отвечай: накрыли! Заходим вторично. Сообщи: сбит двести третий. Экипаж погиб. Все. - Понял... - сказал Женька в своей кабине. Лицо у него исказилось, как от зубной боли. Отпихнув ногой пулемет, он невидяще уставился на "Голубых танцовщиц" и начал бешено выстукивать ключом ответ земле... 3 АВГУСТА. 14 ЧАСОВ 10 МИНУТ Десять минут назад в штаб полка были вызваны все командиры отрядов и эскадрилий. Они расположились вокруг большого стола, как скатертью, накрытого картой. Карта была завалена всякой всячиной: стояла пепельница, валялись папиросы, спички, навигационная линейка, транспортир, ветрочет... Присев на край стола, Дорогин чиркал одну спичку за другой, пытаясь прикурить. Спички ломались, шипели, дымили и не зажигались. - В-ввот черт, - беззлобно сказал Дорогин. - Какую дрянь стали делать!.. Кто-то дал ему прикурить. Дорогин затянулся и сказал: - Давай, Михаил Николаевич. Вроде все на месте. Начальник штаба, грузный высокий подполковник с простоватой физиономией, постучал карандашом по столу и хриплым голосом проговорил: - Внимание, товарищи! Разведотдел штаба фронта сообщил, что в радиусе действия нашего полка появилось кочующее подразделение немецких истребителей "фокке-вульф". Подразделение прекрасно оснащенное, обладающее великолепной способностью мгновенно менять базу и укомплектованное пилотами высокого классов, асами. Эти истребители блокировали почти весь наш участок фронта. Штаб фронта радировал нам их приблизительные координаты. Повторяю: приблизительные! Не исключена возможность, что немцы, меняя базу, оставляют на прежнем месте фальшмакет. Наша задача - в минимально кратчайшие сроки обнаружить этот аэродром и уничтожить его любыми средствами. От этого зависит успех всей операции, которую готовит седьмая армия... Все. Ваши предложения? Минуту все молча стояли вокруг стола. Дорогин пододвинул к себе пепельницу и, придавив к ней окурок, усмехнувшись, спросил: - Что скажете, ст-ттратеги?.. К карте протиснулся Герой Советского Союза капитан Савченко. - Разрешите, товарищ полковник? - Давайте, Савченко... - кивнул ему Дорогин. - Мне кажется, нужно разбить по квадратам весь наш район полета и каждую эскадрилью обязать тщательным образом прочесать свои участки... - Так, - сказал Дорогин. - К-ккто еще? - Правильно говорит Савченко! - заявил кто-то. Начальник штаба шумно вздохнул. - Позвольте, Иван Алексеевич? - обратился он к Дорогину. - Да, да, п-ппожалуйста... - А по-моему, это будет преступное легкомыслие, - сказал начальник штаба и покраснел от злости. - Кончится затея Савченко тем, что все эскадрильи вернутся с пустыми руками, а одна обязательно напорется на немцев. Товарищи, несмотря на всю важность задачи, мы не имеем права бессмысленно рисковать людьми и техникой!.. Здесь нужен какой-то другой ход... - П-пподумайте, ребята. Мы вас для этого сюда и позвали... - сказал Дорогин. - Разрешите, товарищ полковник? - медленно произнес командир отряда "охотников" майор Кошечкин. - Г-гговори, Витя, - улыбнулся ему Дорогин. За спиной у начальника штаба шла перебранка шепотом. Савченко отстаивал свою идею. - Тише, товарищи, - повернулся к ним штурман полка. Перебранка стихла. - У меня такое предложение, - еще медленнее сказал Кошечкин. - Самое главное что? Обнаружить базу "фоккеров". Так? Вот и нужно поднять в воздух не весь полк, а одну машину. Так? Пусть ищет, а уж найдет, вот тогда... Короче говоря, я мог бы это сделать сам... Все молча ждали, что скажет Дорогин. А он опять томительно долго чиркал ломающимися спичками. - Д-ддай-ка зажигалочку, - попросил он у командира третьей эскадрильи. Комэск-три протянул ему зажигалку и сказал: - Товарищ полковник, у меня один технарь есть - золотые руки. Я ему скажу, он вам мигом этот агрегат смастерит... - Скажи. - Дорогин встал из-за стола. - Ну что ж, п-ппервая половина предложения дельная... Это я про Кошечкина. Так, п-ппожалуй, и нужно сделать. Но искать пойдет не Кошечкин, а... Ну, с-сскажем... Архипцев, командир сто пятнадцатого. Ясно? - Нет, - угрюмо ответил Кошечкин. - П-ппотом объясню. Вы свободны, товарищи... Дорогин подождал, когда последний человек выйдет из комнаты, надел фуражку и тоже направился к двери. - Вы надолго? - спросил штурман полка. - Нет. Я здесь на крыльце постою... Вы пока подработайте задание сто пятнадцатому, - сказал Дорогин и вышел из комнаты. Начальник штаба посмотрел на штурмана полка и, для верности оглянувшись на дверь, удивленно покачал головой. - У меня такое впечатление, что сто пятнадцатый - это его пунктик... - Хорош пунктик! - сказал штурман полка. - Посылать мальчишек к черту в зубы... - Каждый любит так, как может... - сказал начальник штаба и засмеялся. ЭКИПАЖ ИДЕТ В ШТАБ Дорогин стоял на крыльце, и мелкие капли дождя летели ему в лицо. Он стоял и думал о том, что он с удовольствием бы сам пошел искать базу "фоккеров". Или еще лучше вдвоем. С Архипцевым. Он, Дорогин, - ведущий, Архипцев - ведомый... Он давно следит за этим экипажем. Он даже до сих пор и понять не может, что ему в этих ребятах нравится... Черт его знает, вроде бы ничего такого нет, а вот нравятся они ему, и все тут!.. Обычный экипаж. У него таких экипажей вон сколько... И летают многие лучше. Взять хоть Савченко... Герой. Ну и что, что герой?.. Какая разница? Просто Савченко воюет больше, чем Архипцев. Успел налетать больше. Савченко скоро тридцать, а Архипцеву двадцать один... Нет, двадцать два. Двадцать один ему было, когда он из училища в полк прибыл. И штурману его двадцать два. А стрелку-радисту - двадцать один... Они еще свое возьмут... Вот в них он почему-то абсолютно уверен... Разбрызгивая грязь в разные стороны, от стоянки к расположению полка мчался бензозаправщик. Вся машина была облеплена механиками и мотористами. Час профилактики кончился, и они ехали на обед в столовую. Дорогин вгляделся в машину и увидел промокшего до нитки Кузмичова. Кузмичов стоял на подножке и держался рукой за что-то внутри. В другой руке была сумка с инструментами. - Кузмичов! - крикнул Дорогин. Кузмичов оглянулся и увидел стоящего на крыльце Дорогина. - Стой! Стой, холера тебя в бок!.. - постучал Кузмичов по ветровому стеклу машины. - Командир полка зовет! Стой! Машина замедлила ход, и Кузмичов, спрыгнув с подножки, подбежал к Дорогину: - Слушаю вас, товарищ полковник! - Где экипаж сто пятнадцатого? - У себя в бараке, товарищ полковник! - Чем они там заняты? - Как чем? - Кузмичов посмотрел на часы. - Они в это время всегда над собой работают. Уровень повышают... - Вот что, Кузмич, давай их ко мне. Я буду в штабе. - Слушаюсь, товарищ полковник. Кузмичов повернулся, приладил сумку с инструментами на плече и мелкой рысцой побежал выполнять приказание. У дверей барака первой эскадрильи он снял пилотку, вытер ею лицо и снова нахлобучил на голову. Из барака слышался хохот. - Уровень... - ухмыльнулся Кузмичов и распахнул дверь. Посередине барака, между рядами двухъярусных железных коек, стоял стол, окруженный летчиками. Рядом со столом на койке в одних носках сидел Гуревич и играл на скрипке "Чижика". Из-за стола вылез смущенный старший лейтенант. - Шесть! - крикнул Гуревич, не переставая играть. - Следующий! - сказал Архипцев, присаживаясь за стол. Здоровенный летчик сел напротив него и поставил локоть на стол. Архипцев тоже поставил локоть на стол. Они сомкнули ладони, и Архипцев, сказав: "Держись, бугай..." - плотно припечатал руку летчика к столу. - Семь!.. - крикнул Гуревич. - Следующий! - сказал Архипцев. Вокруг захохотали. - Довольно, Сергей! - закричал Гуревич. - "Асы" спорили только до пяти! Они приносят тебе свои извинения и пиво! Он смычком указал на двух стоящих в стороне летчиков и грянул туш. У окна в зимнем меховом комбинезоне и в шлеме, со страшно напряженной и вспотевшей физиономией сидел Митька Червоненко и позировал. В нескольких шагах от него расположился Соболевский. Он поставил себе на колени кусок фанеры с прикрепленным листом ватмана и быстро и уверенно рисовал Митьку. - Я устал, Женька, - время от времени говорил Митька, не изменяя выражения лица. - Сиди не крутись, - отвечал Соболевский. - Жарко ведь, Женечка! - ныл Митька. - Сиди не скули, алхимик, - строго сказал ему Соболевский. - Я выполняю общественное поручение. - Так я же ничего и не говорю, - жалобно сказал Митька. - Я же говорю, только жарко очень... - Нечего было комбинезон зимний напяливать, пижон! Сиди, Митька, не ной, сейчас закончу... Кузмичов подошел к Архипцеву. - Разрешите обратиться, товарищ лейтенант! - Что случилось, Кузмич? - спросил Архипцев. - Серега, - тихо сказал Кузмичов. - Командир полка вызывает. Архипцев застегнул воротник гимнастерки. - Одного меня? - Нет, - сказал Кузмичов, - Вене и Женьке тоже велел явиться. - Ясно. Спасибо, Кузмич... Архипцев взял со стола выигранную бутылку пива и сунул ее в карман Кузмичова. - Держи, Кузмич, в честном бою добыто. - Ага, сынок, пригодится. Ну, так я на стоянке буду... - сказал Кузмичов и ушел. Гуревич слышал весь разговор с Кузмичовым и уже сидел на койке, натягивая сапоги. Архипцев надел кожаную куртку и повернулся к нему. - Штурман, - сказал Архипцев. - Спрячьте свою фисгармонию до лучших времен. - Есть, командир! - ответил Гуревич. Он положил скрипку в футляр и крикнул Соболевскому: - Эй, Репин-115! Отпустите своего бурлака на все четыре стороны! Как слышите? Прием! - Слышу хорошо, - грустно сказал Соболевский. - Ах, Веня, ты не представляешь себе, какой нынче натурщик слабый пошел! Вставай, страдалец!.. - презрительно бросил он совершенно измученному Митьке. - Как он еще летать умудряется?! Ни на грош выдержки! - Все? Да? - обрадовался Митька. Он сорвал с себя шлемофон и начал стягивать меховой комбинезон. Он еще совсем мальчишка, этот Митька Червоненко. На гимнастерке у него пять орденов. - Летать же легче, чудак! - сказал он, с удовольствием рассматривая рисунок. - Пошли, "короли воздуха", - сказал Архипцев, и экипаж сто пятнадцатого вышел из барака. Над картой склонились три человека: командир полка, начальник штаба и штурман полка. Начальник штаба обвел карандашом какое-то место на карте и досадливо сказал: - Ах, как они здесь мешают... Дорогин взял карандаш из рук начальника штаба, провел короткую стрелку влево от обведенного места и добавил: - Н-нне только здесь. Они и сюда выходят на перехват. - Нащупать бы их... - вздохнул штурман полка. Дорогин задумчиво почесал карандашом кончик носа. - Если сто пятнадцатый притащит координаты немцев, мы двумя эскадрильями их прямо на стоянках проутюжим, - сказал он. Начальник штаба отошел от стола, несколько раз развел руки в стороны и с трудом присел, разминая ноги. - Толстеть начал, - пожаловался он. - Слушай, Иван Алексеевич, дело прошлое... Объясни нам, пожалуйста, почему именно Архипцев, а не Кошечкин? А? Дорогин помолчал, разглядывая карту, и ответил, не поднимая головы от стола: - В-вво-первых, Кошечкин - командир отряда, и он будет нужен для вечернего вылета со всей эскадрильей, ну, а во-вторых... А ты что, п-ппротив? - Я? - улыбнулся начальник штаба, продолжая приседать. - Нет, не против. Он встал, сделал три глубоких вдоха, вынул маленькую расческу и стал причесывать свои светлые редкие волосы. - Сознайся, что ты питаешь слабость к этой летающей филармонии, а, командир? - Не скреби так, - лениво сказал Дорогин. - А то облысеешь быстро. Нет у меня никакой слабости. Какая еще может быть слабость... Штурман поднял голову от карты, положил линейку... - Хороший, хороший экипаж! Там и пилот крепкий, и штурман знающий, и стрелок дай бог каждому... Дверь комнаты приоткрылась, и просунулась голова Архипцева : - Разрешите войти, товарищ полковник? - Входите. Архипцев, Гуревич и Соболевский вошли в комнату и остановились у двери. - Товарищ полковник! - сказал Архипцев. - Экипаж сто пятнадцатого по вашему приказанию явился! - П-пподойдите к столу, - сказал Дорогин, - Все подойдите. ...Сергей Архипцев в авиацию попал не случайно. Восемнадцати лет от роду он закончил Курское педагогическое училище и был направлен на работу в небольшой городок. Сергей снял маленькую комнатушку в домике одной разбитной бабенки, которая жила с четырехлетним сыном Васькой. Городишко был скучненький, все друг друга знали, а если и не знали, то по чудесному деревенскому обычаю здоровались на улицах с незнакомыми людьми. В городке был свой аэроклуб, и через три месяца после приезда Сергея на его письменном столе (у него был свой письменный стол - первое и единственное крупное приобретение) стояли "Алгебра" и "Теория полета", "Педагогика" и "Аэронавигация", "Геометрия" и "Учебник авиамотора М-11". На краю стола обычно лежала большая стопка тетрадей. На тетрадях летный шлем с очками. Позднее появилась фотография его класса. Чинно застыли ужасно аккуратные мальчишки и девчонки, а в середине с каменным лицом сидел их учитель - Сергей Иванович Архипцев. Война началась для него так. Архипцев лежал, задрав ноги в туфлях на спинку кровати, и читал книгу Ассена Джорданова "Ваши крылья". Раздался стук в дверь, Сергей опустил ноги на пол. - Да, да... - сказал он и приподнялся на локте. Дверь приоткрылась, и в комнату наполовину всунулась квартирная хозяйка - женщина лет тридцати пяти с очень хитрой физиономией. Она опустила глаза, поджала губы и вкрадчиво проговорила: - Сергей Иванович... А я чего вас попросить хотела... - Пожалуйста, - сказал Сергей и отложил книгу. - Сергей Иванович... Тут у Коваленков, у Дарьи Михайловны, именины сегодня... Вы ее знаете. Нинка, дочка ее, с вами в этом аэропланном клубе... С воздуха прыгать учится. Да знаете вы их! Так она, Дашка-то, Дарья Михайловна значит, уж так просила меня помочь ей, так просила... - Ну и что? - Так, может, вы с Васькой с моим побудете маленько, а я ну крайний срок через часик прибегу, а? А там, гуляй, Сергей Иванович, на все четыре стороны! А, Сергей Иванович?.. Сергей посмотрел на хозяйку. - Ладно, - вздохнул он. - Давайте сюда вашего Ваську. - Господи, Сергей Иванович, - засуетилась хозяйка. - Ни в жисть не забуду!.. Может, вам чего погладить к завтрему?.. - Нет, - ответил Сергей. - Ничего не нужно... В новом крепдешиновом платье со множеством оборок квартирная хозяйка выскочила за ворота. На улице ее ждала мелкозавитая женщина в белых носках с каемочкой. - Зойка! - сказала женщина в носках. - Ты чего? Сбесилась? Дашка который раз прибегала!.. Айда быстрей! Они побежали вдоль улицы. - Ваську-то куда дела? - на ходу спросила женщина. - Опять постояльцу?.. - Опять, - виновато ответила хозяйка. На кровати, по-турецки поджав под себя ноги, друг против друга сидели четырехлетний Васька и Архипцев. Васька нацепил летный шлем Сергея, опустил очки на всю мордашку и рычал, изображая шум мотора. - Теперь заходи на посадку, - сказал Сергей. - Зачем? - спросил Васька. - Как зачем? Что же ты, так и будешь все время летать? - Так и буду, - ответил Васька. - А у тебя бензин кончится... - Ну и что? Пусть кончится, - сказал легкомысленный Васька. - А без бензина летать нельзя, - наставительно произнес Сергей. - Нет, можно! - Нет, нельзя! - Это тебе нельзя, а мне можно!.. - сказал Васька и опять стал рычать. - Ну и летай себе на здоровье, - махнул рукой Сергей. - Завтра пойдем купаться? - спросил Васька. - Нет, Васька, не пойдем... - А почему? - плаксиво спросил Васька. - А потому, что завтра, брат Васька, у меня первый самостоятельный вылет! Васька ничего не понял. Сергей взял Ваську за уши и притянул к себе. - Понимаешь, Васька, завтра я полечу совсем, совсем один! Понятно? - сказал Сергей и чмокнул Ваську в нос. И Васька расхохотался... Это был последний день без войны. Первый самостоятельный вылет оттянулся почти на год и был произведен Сергеем Архипцевым не на легком, послушном У-2, а на тяжелом, строгом, двухмоторном военном самолете, пушки и пулеметы которого весили почти столько же, сколько весил У-2... ...МЫ-ТО ПРИДЕМ НА БАЗУ! Они медленно шли через все поле. Застегивая на ходу парашют, Архипцев сказал Гуревичу: - Ты знаешь, Веня, по-моему, разведка что-то путает... Немцы не могли поставить там аэродром... - Почему, командир? - спросил Гуревич. Несколько шагов Архипцев прошел молча, глядя себе под ноги, затем поднял глаза и задумчиво посмотрел на Гуревича: - Почему? Понимаешь, Веня, это задача с одним неизвестным. Мы знаем, что крейсерская скорость "фоккера" четыреста - четыреста пятьдесят километров в час. Если принять во внимание, ч