тной и вшивой очереди и карточномъ бюро, получалъ карточки и потомъ
ругался съ женой, по экономически-хозяйственной иниц<u>i</u>атив<u>e</u> которой
зат<u>e</u>валась вся эта волынка.
Я вспоминаю газетныя зам<u>e</u>тки о томъ, съ какимъ "энтуз<u>i</u>азмомъ"
прив<u>e</u>тствовалъ пролетар<u>i</u>атъ эту самую карточную систему {14} въ Росс<u>i</u>и;
"энтуз<u>i</u>азмъ" извлекается изъ самыхъ, казалось бы, безнадежныхъ
источниковъ... Но карточная система сорганизована была д<u>e</u>йствительно
остроумно.
Мы вс<u>e</u> трое -- на сов<u>e</u>тской работ<u>e</u> и вс<u>e</u> трое им<u>e</u>емъ карточки. Но моя
карточка прикр<u>e</u>плена къ распред<u>e</u>лителю у Земляного Вала, карточка жены -- къ
распред<u>e</u>лителю на Тверской и карточка сына -- гд<u>e</u>-то у Разгуляя. Это --
разъ. Второе: по карточк<u>e</u>, кром<u>e</u> хл<u>e</u>ба, получаю еще и сахаръ по 800 гр. въ
м<u>e</u>сяцъ. Талоны на остальные продукты им<u>e</u>ютъ чисто отвлеченное значен<u>i</u>е и
никого ни къ чему не обязываютъ.
Такъ вотъ, попробуйте на московскихъ трамваяхъ объ<u>e</u>хать вс<u>e</u> эти три
кооператива, постоять въ очереди у каждаго изъ нихъ и по меньшей м<u>e</u>р<u>e</u> въ
одномъ изъ трехъ получить отв<u>e</u>тъ, что хл<u>e</u>бъ уже весь вышелъ, будетъ къ
вечеру или завтра. Говорятъ, что сахару н<u>e</u>тъ. На дняхъ будетъ. Эта операц<u>i</u>я
повторяется раза три-четыре, пока въ одинъ прекрасный день вамъ говорятъ:
-- Ну, что-жъ вы вчера не брали? Вчера сахаръ у насъ былъ.
-- А когда будетъ въ сл<u>e</u>дующ<u>i</u>й разъ?
-- Да, все равно, эти карточки уже аннулированы. Надо было вчера брать.
И все -- въ порядк<u>e</u>. Карточки у васъ есть? -- Есть.
Право на два фунта сахару вы им<u>e</u>ете? -- Им<u>e</u>ете.
А что вы этого сахару не получили -- ваше д<u>e</u>ло. Не надо было з<u>e</u>вать...
Я не помню случая, чтобы моихъ нервовъ и моего характера хватало
больше, ч<u>e</u>мъ на нед<u>e</u>лю такой волокиты. Я доказывалъ, что за время,
ухлопанное на всю эту ид<u>i</u>отскую возню, можно заработать въ два раза больше
денегъ, ч<u>e</u>мъ вс<u>e</u> эти паршивые нищ<u>i</u>е, сов<u>e</u>тск<u>i</u>е объ<u>e</u>дки стоятъ на вольномъ
рынк<u>e</u>. Что для челов<u>e</u>ка вообще и для мужчины, въ частности, ей Богу, мен<u>e</u>е
позорно схватить кого-нибудь за горло, ч<u>e</u>мъ три часа стоять бараномъ въ
очереди и подъ конецъ получить изд<u>e</u>вательск<u>i</u>й шишъ.
Посл<u>e</u> вотъ этакихъ по<u>e</u>здокъ пр<u>i</u><u>e</u>зжаешь домой въ состоян<u>i</u>и ярости и
б<u>e</u>шенства. Хочется по дорог<u>e</u> набить морду какому-нибудь милиц<u>i</u>онеру, который
приблизительно въ такой же степени, какъ и я, виноватъ въ этомъ раздувшемся
на одну шестую часть земного шара кабак<u>e</u>, или устроить вооруженное
возстан<u>i</u>е. Но такъ какъ бить морду милиц<u>i</u>онеру -- явная безсмыслица, а для
вооруженнаго возстан<u>i</u>я нужно им<u>e</u>ть, по меньшей м<u>e</u>р<u>e</u>, оруж<u>i</u>е, то оставалось
приб<u>e</u>гать къ излюбленному оруж<u>i</u>ю рабовъ -- къ жульничеству.
Я съ трескомъ рвалъ карточки и шелъ въ какой-нибудь "Инснабъ".
О МОРАЛИ
Я не питаю никакихъ иллюз<u>i</u>й насчетъ того, что комбинац<u>i</u>я съ "Инснабомъ"
и друг<u>i</u>я въ этомъ же род<u>e</u> -- имя имъ -- лег<u>i</u>онъ -- не были жульничествомъ.
Не хочу вскармливать на этихъ иллюз<u>i</u>яхъ и читателя.
Н<u>e</u>которымъ оправдан<u>i</u>емъ для меня можетъ служить то {15} обстоятельство,
что въ Сов<u>e</u>тской Росс<u>i</u>и такъ д<u>e</u>лали и д<u>e</u>лаютъ вс<u>e</u> -- начиная съ государства.
Государство за мою бол<u>e</u>е или мен<u>e</u>е полноц<u>e</u>нную работу даетъ мн<u>e</u> бумажку, на
которой написано, что ц<u>e</u>на ей -- рубль, и даже что этотъ рубль обм<u>e</u>нивается
на золото. Реальная же ц<u>e</u>на этой бумажки -- немногимъ больше коп<u>e</u>йки,
несмотря на ежедневный курсовой отчетъ "Изв<u>e</u>ст<u>i</u>й", въ которомъ эта бумажка
упорно фигурируетъ въ качеств<u>e</u> самаго всамд<u>e</u>лишняго полноц<u>e</u>ннаго рубля. Въ
течен<u>i</u>е 17-ти л<u>e</u>тъ государство, если и не всегда грабитъ меня, то ужъ
обжуливаетъ систематически, изо дня въ день. Рабочаго оно обжуливаетъ
больше, ч<u>e</u>мъ меня, а мужика -- больше, ч<u>e</u>мъ рабочаго. Я пропитываюсь
"Инснабомъ" и не голодаю, рабоч<u>i</u>й воруетъ на завод<u>e</u> и -- все же голодаетъ,
мужикъ таскается по ночамъ по своему собственному полю съ ножикомъ или
ножницами въ рукахъ, стрижетъ колосья -- и совс<u>e</u>мъ уже мретъ съ голоду.
Мужикъ, ежели онъ попадется, рискуетъ или разстр<u>e</u>ломъ, или минимумъ, "при
смягчающихъ вину обстоятельствахъ", десятью годами концлагеря (законъ отъ 7
августа 32 г.). Рабоч<u>i</u>й рискуетъ тремя-пятью годами концлагеря или минимумъ
-- исключен<u>i</u>емъ изъ профсоюза. Я рискую минимумъ -- однимъ непр<u>i</u>ятнымъ
разговоромъ и максимумъ -- н<u>e</u>сколькими непр<u>i</u>ятными разговорами. Ибо никакой
"широкой общественно-политической кампан<u>i</u>ей" мои хожден<u>i</u>я въ "Инснабъ"
непредусмотр<u>e</u>ны.
Легкомысленный иностранецъ можетъ упрекнуть и меня, и рабочаго, и
мужика въ томъ, что, "обжуливая государство", мы сами создаемъ свой
собственный голодъ. Но и я, и рабоч<u>i</u>й, и мужикъ отдаемъ себ<u>e</u> совершенно
ясный отчетъ въ томъ, что государство -- это отнюдь не мы, а государство --
это м<u>i</u>ровая революц<u>i</u>я. И что каждый украденный у насъ рубль, день работы,
снопъ хл<u>e</u>ба пойдутъ въ эту самую бездонную прорву м<u>i</u>ровой революц<u>i</u>и: на
китайскую красную арм<u>i</u>ю, на англ<u>i</u>йскую забастовку, на германскихъ
коммунистовъ, на откормъ коминтерновской шпаны. Пойдутъ на военные заводы
пятил<u>e</u>тки, которая строится все же въ расчет<u>e</u> на войну за м<u>i</u>ровую революц<u>i</u>ю.
Пойдутъ на укр<u>e</u>плен<u>i</u>е того же дикаго парт<u>i</u>йно-бюрократическаго кабака, отъ
котораго стономъ стонемъ вс<u>e</u> мы.
Н<u>e</u>тъ, государство -- это не я. И не мужикъ, и не рабоч<u>i</u>й. Государство
для насъ -- это совершенно вн<u>e</u>шняя сила, насильственно поставившая насъ на
службу совершенно чуждымъ намъ ц<u>e</u>лямъ. И мы отъ этой службы изворачиваемся,
какъ можемъ.
ТЕОР<u>I</u>Я ВСЕОБЩАГО НАДУВАТЕЛЬСТВА
Служба же эта заключается въ томъ, чтобы мы возможно меньше <u>e</u>ли и
возможно больше работали во имя т<u>e</u>хъ же бездонныхъ универсально
революц<u>i</u>онныхъ аппетитовъ. Во-первыхъ, не <u>e</u>вши, мы вообще толкомъ работать
не можемъ: одни -- потому, что н<u>e</u>тъ силъ, друг<u>i</u>е -- потому, что голова
занята поисками пропитан<u>i</u>я. Во вторыхъ, парт<u>i</u>йно-бюрократическ<u>i</u>й кабакъ,
нац<u>e</u>ленный на м<u>i</u>ровую революц<u>i</u>ю, создаетъ услов<u>i</u>я, при которыхъ толкомъ
работать совс<u>e</u>мъ ужъ нельзя. Рабоч<u>i</u>й выпускаетъ бракъ, ибо вся {16} система
построена такъ, что бракъ является его почти единственнымъ продуктомъ; о
томъ, какъ работаетъ мужикъ -- видно по неизбывному сов<u>e</u>тскому голоду. Но
тема о сов<u>e</u>тскихъ заводахъ и сов<u>e</u>тскихъ поляхъ далеко выходитъ за рамки
этихъ очерковъ. Что же касается лично меня, то и я поставленъ въ так<u>i</u>я
услов<u>i</u>я, что не жульничать я никакъ не могу.
Я работаю въ области спорта -- и меня заставляютъ разрабатывать и
восхвалять проектъ гигантскаго стад<u>i</u>она въ Москв<u>e</u>. Я знаю, что для рабочей и
прочей молодежи н<u>e</u>тъ элементарн<u>e</u>йшихъ спортивныхъ площадокъ, что люди у
лыжныхъ станц<u>i</u>й стоятъ въ очереди часами, что стад<u>i</u>онъ этотъ им<u>e</u>етъ
единственное назначен<u>i</u>е -- пустить пыль въ глаза иностранцевъ, обжулить
иностранную публику размахомъ сов<u>e</u>тской физической культуры. Это д<u>e</u>лается
для м<u>i</u>ровой революц<u>i</u>и. Я -- противъ стад<u>i</u>она, но я не могу ни протестовать,
ни уклониться отъ него.
Я пишу очерки о Дагестан<u>e</u> -- изъ этихъ очерковъ цензура выбрасываетъ
самые отдаленные намеки на тотъ весьма существенный фактъ, что весь
плоскостной Дагестанъ вымираетъ отъ маляр<u>i</u>и, что вербовочныя организац<u>i</u>и
вербуютъ туда людей (кубанцевъ и украинцевъ) приблизительно на в<u>e</u>рную
смерть... Конечно, я не пишу о томъ, что золота, которое тоннами идетъ на
революц<u>i</u>ю во всемъ м<u>i</u>р<u>e</u> и на соц<u>i</u>алистическ<u>i</u>й кабакъ въ одной стран<u>e</u>, не
хватило на покупку н<u>e</u>сколькихъ килограммовъ хинина для Дагестана... И по
моимъ очеркамъ выходитъ, что на Шипк<u>e</u> все зам<u>e</u>чательно спокойно и живописно.
Люди <u>e</u>дутъ, пр<u>i</u><u>e</u>зжаютъ съ маляр<u>i</u>ей и говорятъ мн<u>e</u> вещи, отъ которыхъ надо бы
красн<u>e</u>ть...
Я <u>e</u>ду въ Киргиз<u>i</u>ю и вижу тамъ неслыханное разорен<u>i</u>е киргизскаго
скотоводства, неописуемый даже для сов<u>e</u>тской Росс<u>i</u>и, кабакъ
животноводческихъ совхозовъ, концентрац<u>i</u>онные лагери на р<u>e</u>к<u>e</u> Чу, цыганск<u>i</u>е
таборы оборванныхъ и голодныхъ кулацкихъ семействъ, выселенныхъ сюда изъ
Украины. Я чудомъ уношу свои ноги отъ киргизскаго возстан<u>i</u>я, а киргизы
зар<u>e</u>зали бы меня, какъ барана, и им<u>e</u>ли бы весьма в<u>e</u>ск<u>i</u>я основан<u>i</u>я для этой
операц<u>i</u>и -- я русск<u>i</u>й и изъ Москвы. Для меня это было бы очень невеселое
похм<u>e</u>лье на совс<u>e</u>мъ ужъ чужомъ пиру, но какое д<u>e</u>ло киргизамъ до моихъ
политическихъ взглядовъ?
И обо всемъ этомъ я не могу написать ни слова. А не писать -- тоже
нельзя. Это значитъ -- поставить крестъ надъ всякими попытками литературной
работы и, сл<u>e</u>довательно, -- надо всякими возможностями заглянуть вглубь
страны и собственными глазами увид<u>e</u>ть, что тамъ д<u>e</u>лается. И я вру.
Я вру, когда работаю переводчикомъ съ иностранцами. Я вру, когда
выступаю съ докладами о польз<u>e</u> физической культуры, ибо въ мои тезисы
обязательно вставляются разговоры о томъ, какъ буржуаз<u>i</u>я запрещаетъ рабочимъ
заниматься спортомъ и т.п. Я вру, когда составляю статистику сов<u>e</u>тскихъ
физкультурниковъ -- ц<u>e</u>ликомъ и полностью высосанную мною и моими
сотоварищами по работ<u>e</u> изъ вс<u>e</u>хъ нашихъ пальцевъ, -- ибо {17} "верхи"
требуютъ крупныхъ цифръ, такъ сказать, для экспорта заграницу...
Это все вещи похуже пяти килограммъ икры изъ иностраннаго
распред<u>e</u>лителя. Были вещи и еще похуже... Когда сынъ бол<u>e</u>лъ тифомъ и мн<u>e</u>
нуженъ былъ керосинъ, а керосина въ город<u>e</u> не было, -- я воровалъ этотъ
керосинъ въ военномъ кооператив<u>e</u>, въ которомъ служилъ въ качеств<u>e</u>
инструктора. Изъ за двухъ литровъ керосина, спрятанныхъ подъ пальто, я
рисковалъ разстр<u>e</u>ломъ (военный кооперативъ). Я рисковалъ своей головой, но
въ такой же степени я готовъ былъ свернуть каждую голову, ставшую на дорог<u>e</u>
къ этому керосину. И вотъ, крадучись съ этими двумя литрами, торчавшими у
меня изъ подъ пальто, я наталкиваюсь носъ къ носу съ часовымъ. Онъ понялъ,
что у меня керосинъ и что этого керосина трогать не сл<u>e</u>дуетъ. А что было бы,
если бы онъ этого не понялъ?..
У меня передъ революц<u>i</u>ей не было ни фабрикъ, ни заводовъ, ни им<u>e</u>н<u>i</u>й, ни
капиталовъ. Я не потерялъ ничего такого, что можно было бы вернуть, какъ,
допустимъ, въ случа<u>e</u> переворота, можно было бы вернуть домъ. Но я потерялъ
17 л<u>e</u>тъ жизни, которые безвозвратно и безсмысленно были ухлопаны въ этотъ
сумасшедш<u>i</u>й домъ сов<u>e</u>тскихъ принудительныхъ работъ во имя м<u>i</u>ровой революц<u>i</u>и,
въ жульничество, которое диктовалось то голодомъ, то чрезвычайкой, то
профсоюзомъ -- а профсоюзъ иногда не многимъ лучше чрезвычайки. И, конечно,
даже этими семнадцатью годами я еще дешево отд<u>e</u>лался. Десятки милл<u>i</u>оновъ
заплатили вс<u>e</u>ми годами своей жизни, всей своей жизнью...
Временами появлялась надежда на то, что на росс<u>i</u>йскихъ просторахъ,
удобренныхъ милл<u>i</u>онами труповъ, обогащенныхъ годами нечелов<u>e</u>ческаго труда и
нечелов<u>e</u>ческой плюшкинской эконом<u>i</u>и, взойдутъ, наконецъ, ростки какой-то
челов<u>e</u>ческой жизни. Эти надежды появлялись до т<u>e</u>хъ поръ, пока я не понялъ съ
пред<u>e</u>льной ясностью -- все это для м<u>i</u>ровой революц<u>i</u>и, но не для страны.
Семнадцать л<u>e</u>тъ накапливалось великое отвращенье. И оно росло по м<u>e</u>р<u>e</u>
того, какъ росъ и совершенствовался аппаратъ давлен<u>i</u>я. Онъ уже не работалъ,
какъ паровой молотъ, дробящими и слышными на весь м<u>i</u>ръ ударами. Онъ
работалъ, какъ гидравлическ<u>i</u>й прессъ, сжимая неслышно и сжимая на каждомъ
шагу, постепенно охватывая этимъ давлен<u>i</u>емъ абсолютно вс<u>e</u> стороны жизни...
Когда у васъ подъ угрозой револьвера требуютъ штаны -- это еще терпимо.
Но когда отъ васъ подъ угрозой того же револьвера требуютъ, кром<u>e</u> штановъ,
еще и энтуз<u>i</u>азма, -- жить становится вовсе невмоготу, захлестываетъ
отвращен<u>i</u>е.
Вотъ это отвращен<u>i</u>е толкнуло насъ къ финской границ<u>e</u>.
ТЕХНИЧЕСКАЯ ОШИБКА
Долгое время надъ нашими попытками поб<u>e</u>га вис<u>e</u>ло н<u>e</u>что врод<u>e</u> фатума,
рока, невезенья -- называйте, какъ хотите. Первая {18} попытка была сд<u>e</u>лана
осенью 1932 года. Все было подготовлено очень неплохо, включая и разв<u>e</u>дку
м<u>e</u>стности. Я предварительно по<u>e</u>халъ въ Карел<u>i</u>ю, вооруженный, само собою
разум<u>e</u>ется, соотв<u>e</u>тствующими документами, и выяснилъ тамъ приблизительно
все, что мн<u>e</u> нужно было. Но благодаря н<u>e</u>которымъ чисто семейнымъ
обстоятельствамъ, мы не смогли вы<u>e</u>хать раньше конца сентября -- время для
Карел<u>i</u>и совс<u>e</u>мъ не подходящее, и передъ нами всталъ вопросъ: не лучше ли
отложить все это предпр<u>i</u>ят<u>i</u>е до сл<u>e</u>дующаго года.
Я справился въ московскомъ бюро погоды -- изъ его сводокъ явствовало,
что весь августъ и сентябрь въ Карел<u>i</u>и стояла исключительно сухая погода, не
было ни одного дождя. Сл<u>e</u>довательно, угроза со стороны карельскихъ болотъ
отпадала, и мы двинулись.
Московское бюро погоды оказалось, какъ въ сущности сл<u>e</u>довало
предполагать заран<u>e</u>е, <i>сов<u>e</u>тскимъ</i> бюро погоды. Въ август<u>e</u> и сентябр<u>e</u> въ
Карел<u>i</u>и шли непрерывные дожди. Болота оказались совершенно непроходимыми. Мы
четверо сутокъ вязли и тонули въ нихъ и съ великимъ трудомъ и рискомъ
выбирались обратно. Поб<u>e</u>гъ былъ отложенъ на <u>i</u>юнь 1933 г.
8 <u>i</u>юня 1933 года, рано утромъ, моя belle-soeur Ирина по<u>e</u>хала въ Москву
получать уже заказанные билеты. Но Юра, проснувшись, заявилъ, что у него
как<u>i</u>я-то боли въ живот<u>e</u>. Борисъ ощупалъ Юру, и оказалось что-то похожее на
аппендицитъ. Борисъ по<u>e</u>халъ въ Москву "отм<u>e</u>нять билеты", я вызвалъ еще двухъ
врачей, и къ полудню вс<u>e</u> сомн<u>e</u>н<u>i</u>я разс<u>e</u>ялись: аппендицитъ. Везти сына въ
Москву, въ больницу, на операц<u>i</u>ю по жуткимъ подмосковнымъ ухабамъ я не
рискнулъ. Предстояло выждать конца припадка и потомъ д<u>e</u>лать операц<u>i</u>ю. Но во
всякомъ случа<u>e</u> поб<u>e</u>гъ былъ сорванъ второй разъ. Вся подготовка, такая
сложная и такая опасная -- продовольств<u>i</u>е, документы, оруж<u>i</u>е и пр. -- все
было сорвано. Психологически это былъ жесток<u>i</u>й ударъ, совершенно
непредвид<u>e</u>нный и неожиданный ударъ, сваливш<u>i</u>йся, такъ сказать, совс<u>e</u>мъ
непосредственно отъ судьбы. Точно кирпичъ на голову...
Поб<u>e</u>гъ былъ отложенъ на начало сентября -- ближайш<u>i</u>й срокъ поправки Юры
посл<u>e</u> операц<u>i</u>и.
Настроен<u>i</u>е было подавленное. Трудно было идти на такой огромный рискъ,
им<u>e</u>я позади дв<u>e</u> такъ хорошо подготовленныя и все же сорвавш<u>i</u>яся попытки.
Трудно было потому, что откуда-то изъ подсознан<u>i</u>я безформенной, но давящей
т<u>e</u>нью выползало смутное предчувств<u>i</u>е, суев<u>e</u>рный страхъ передъ новымъ
ударомъ, ударомъ неизв<u>e</u>стно съ какой стороны.
Наша основная группа -- я, сынъ, братъ и жена брата -- были т<u>e</u>сно
спаянной семьей, въ которой каждый другъ въ друг<u>e</u> былъ ув<u>e</u>ренъ. Вс<u>e</u> были
кр<u>e</u>пкими, хорошо тренированными людьми, и каждый могъ положиться на каждаго.
Пятый участникъ группы былъ бол<u>e</u>е или мен<u>e</u>е случаенъ: старый бухгалтеръ
Степановъ (фамил<u>i</u>я вымышлена), у котораго заграницей, въ одномъ изъ
лимитрофовъ, осталась вся его семья и вс<u>e</u> его родные, а зд<u>e</u>сь, въ {19} СССР,
потерявъ жену, онъ остался одинъ, какъ перстъ. Во всей организац<u>i</u>и поб<u>e</u>га
онъ игралъ чисто пассивную роль, такъ сказать, роль багажа. Въ его честности
мы были ув<u>e</u>рены точно такъ же, какъ и въ его робости.
Но кром<u>e</u> этихъ пяти непосредственныхъ участниковъ поб<u>e</u>га, о проект<u>e</u>
зналъ еще одинъ челов<u>e</u>къ -- и вотъ именно съ этой стороны и пришелъ ударъ.
Въ Петроград<u>e</u> жилъ мой очень старый пр<u>i</u>ятель, <u>I</u>осифъ Антоновичъ. И у
него была жена г-жа Е., женщина изъ очень изв<u>e</u>стной и очень богатой польской
семьи, чрезвычайно энергичная, самовлюбленная и неумная. Такими бываетъ
большинство женщинъ, считающихъ себя великими дипломатками.
За три нед<u>e</u>ли до нашего отъ<u>e</u>зда въ моей салтыковской голубятн<u>e</u>, какъ
сн<u>e</u>гъ на голову, появляется г-жа Е., въ сопровожден<u>i</u>и мистера Бабенко.
Мистера Бабенко я зналъ по Питеру -- въ квартир<u>e</u> <u>I</u>осифа Антоновича онъ
безвылазно пьянствовалъ года три подрядъ.
Я былъ удивленъ этимъ неожиданнымъ визитомъ, и я былъ еще бол<u>e</u>е
удивленъ, когда г-жа Е. стала просить меня захватить съ собой и ее. И не
только ее, но и мистера Бабенко, который, дескать, является ея женихомъ или
мужемъ, или почти мужемъ -- кто тамъ разберетъ при сов<u>e</u>тской простот<u>e</u>
нравовъ.
Это еще не былъ ударъ, но это уже была опасность. При нашемъ нервномъ
состоян<u>i</u>и, взвинченномъ двумя годами подготовки, двумя годами неудачъ, эта
опасность сразу приняла форму реальной угрозы. Какое право им<u>e</u>ла г-жа Е.
посвящать м-ра Бабенко въ нашъ проектъ безъ всякой санкц<u>i</u>и съ нашей стороны?
А что Бабенко былъ посвященъ -- стало ясно, несмотря на вс<u>e</u> отпирательства
г-жи Е.
Въ субъективной лойяльности г-жи Е. мы не сомн<u>e</u>вались. Но кто такой
Бабенко? Если онъ сексотъ, -- мы все равно никуда не у<u>e</u>демъ и никуда не
уйдемъ. Если онъ не сексотъ, -- онъ будетъ намъ очень полезенъ -- бывш<u>i</u>й
артиллер<u>i</u>йск<u>i</u>й офицеръ, челов<u>e</u>къ съ прекраснымъ зр<u>e</u>н<u>i</u>емъ и прекрасной
ор<u>i</u>ентировкой въ л<u>e</u>су. А въ Карел<u>i</u>и, съ ея магнитными аномал<u>i</u>ями и
ненадежностью работы компаса, ор<u>i</u>ентировка въ странахъ св<u>e</u>та могла им<u>e</u>ть
огромное значен<u>i</u>е. Его охотничьи и л<u>e</u>сные навыки мы пров<u>e</u>рили, но въ его
артиллер<u>i</u>йскомъ прошломъ оказалась н<u>e</u>которая неясность.
Зашелъ разговоръ объ оруж<u>i</u>и, и Бабенко сказалъ, что онъ, въ свое время
много тренировался на фронт<u>e</u> въ стр<u>e</u>льб<u>e</u> изъ нагана и что на пятьсотъ шаговъ
онъ довольно ув<u>e</u>ренно попадалъ въ ц<u>e</u>ль величиной съ челов<u>e</u>ка.
Этотъ "наганъ" под<u>e</u>йствовалъ на меня, какъ ударъ обухомъ. На пятьсотъ
шаговъ наганъ вообще не можетъ дать приц<u>e</u>льнаго боя, и этого обстоятельства
бывш<u>i</u>й артиллер<u>i</u>йск<u>i</u>й офицеръ не могъ не знать.
Въ стройной б<u>i</u>ограф<u>i</u>и Николая Артемьевича Бабенки образовалась дыра, и
въ эту дыру хлынули вс<u>e</u> наши подозр<u>e</u>н<u>i</u>я...
Но что намъ было д<u>e</u>лать? Если Бабенко -- сексотъ, то все равно мы уже
"подъ стеклышкомъ", все равно гд<u>e</u>-то зд<u>e</u>сь же {20} въ Салтыковк<u>e</u>, по
какимъ-то окнамъ и угламъ, торчатъ ненавистные намъ агенты ГПУ, все равно
каждый нашъ шагъ -- уже подъ контролемъ...
Съ другой стороны, какой смыслъ Бабенк<u>e</u> выдавать насъ? У г-жи Е. въ
Польш<u>e</u> -- весьма солидное им<u>e</u>н<u>i</u>е, Бабенко -- женихъ г-жи Е., и это им<u>e</u>н<u>i</u>е,
во всякомъ случа<u>e</u>, привлекательн<u>e</u>е т<u>e</u>хъ тридцати сов<u>e</u>тскихъ сребренниковъ,
которые Бабенко, можетъ быть, получитъ -- а можетъ быть, и не получитъ -- за
предательство...
Это было очень тяжелое время неоформленныхъ подозр<u>e</u>н<u>i</u>й и давящихъ
предчувств<u>i</u>й. Въ сущности, съ очень большимъ рискомъ и съ огромными
усил<u>i</u>ями, но мы еще им<u>e</u>ли возможность обойти ГПУ: ночью уйти изъ дому въ
л<u>e</u>съ и пробираться къ границ<u>e</u>, но уже персидской, а не финской, и уже безъ
документовъ и почти безъ денегъ.
Но... мы по<u>e</u>хали. У меня было ощущенье, точно я <u>e</u>ду въ какой-то
похоронной процесс<u>i</u>и, а покойники -- это вс<u>e</u> мы.
Въ Питер<u>e</u> насъ долженъ былъ встр<u>e</u>тить Бабенко и присоединиться къ намъ.
По<u>e</u>здка г-жи Е. отпала, такъ какъ у нея появилась возможность легальнаго
вы<u>e</u>зда черезъ Интуристъ<a href=#fn_3_2><sup>2</sup></a>. Бабенко встр<u>e</u>тилъ насъ и очень быстро и ловко
устроилъ намъ плацъ-пересадочные билеты до ст. Шуйская Мурманской ж. д.
Я не думаю, чтобы кто бы то ни было изъ насъ находился во вполн<u>e</u>
здравомъ ум<u>e</u> и твердой памяти. Я какъ-то вяло отм<u>e</u>тилъ въ ум<u>e</u> и "оставилъ
безъ посл<u>e</u>дств<u>i</u>й" тотъ фактъ, что вагонъ, на который Бабенко досталъ
плацкарты, былъ посл<u>e</u>днимъ, въ хвост<u>e</u> по<u>e</u>зда, что какими-то странными были
номера плацкартъ -- въ разбивку: 3-<u>i</u>й, 6-ой, 8-ой и т.д., что главный
кондукторъ безъ всякой къ этому необходимости заставилъ насъ разс<u>e</u>сться
"согласно взятымъ плацкартамъ", хотя мы договорились съ пассажирами о
перем<u>e</u>н<u>e</u> м<u>e</u>стъ. Да и пассажиры были странноваты...
Вечеромъ мы вс<u>e</u> собрались въ одномъ купе. Бабенко разливалъ чай, и
посл<u>e</u> чаю я, уже давно страдавш<u>i</u>й безсоницей, заснулъ какъ-то странно
быстро, точно въ омутъ провалился...
Я сейчасъ не помню, какъ именно я это почувствовалъ... Помню только,
что я р<u>e</u>зко рванулся, отбросилъ какого-то челов<u>e</u>ка къ противоположной ст<u>e</u>нк<u>e</u>
купе, челов<u>e</u>къ глухо стукнулся головой объ ст<u>e</u>нку, что кто-то повисъ на моей
рук<u>e</u>, кто-то ц<u>e</u>пко обхватилъ мои кол<u>e</u>на, как<u>i</u>я-то руки сзади судорожно
вц<u>e</u>пились мн<u>e</u> въ горло -- а прямо въ лицо уставились три или четыре
револьверныхъ дула.
Я понялъ, что все кончено. Точно какая-то черная молн<u>i</u>я вспыхнула
невидимымъ св<u>e</u>томъ и осв<u>e</u>тила все -- и Бабенко съ его странной теор<u>i</u>ей
баллистики, и странные номера плацкартъ, и т<u>e</u>хъ 36 пассажировъ, которые въ
личинахъ инженеровъ, рыбниковъ, бухгалтеровъ, жел<u>e</u>знодорожниковъ, <u>e</u>дущихъ въ
Мурманскъ, {21} въ Кемь, въ Петрозаводскъ, составляли, кром<u>e</u> насъ, все
населен<u>i</u>е вагона.
<a name=fn_3_2></a><sup>2</sup> Впосл<u>e</u>дств<u>i</u>и, уже зд<u>e</u>сь, заграницей, я узналъ, что къ этому времени
г-жа Е. была уже арестована.
Вагонъ былъ наполненъ шумомъ борьбы, тревожными криками чекистовъ,
истерическимъ визгомъ Степушки, чьимъ-то раздирающимъ уши стономъ... Вотъ
почтенный "инженеръ" тычетъ мн<u>e</u> въ лицо кольтомъ, кольтъ дрожитъ въ его
рукахъ, инженеръ приглушенно, но тоже истерически кричитъ: "руки вверхъ,
руки вверхъ, говорю я вамъ!"
Приказан<u>i</u>е -- явно безсмысленное, ибо въ мои руки вц<u>e</u>пилось челов<u>e</u>ка по
три на каждую и на мои запястья уже над<u>e</u>та "восьмерка" -- наручники, т<u>e</u>сно
сковывающ<u>i</u>е одну руку съ другой... Какой-то вчерашн<u>i</u>й "бухгалтеръ" держитъ
меня за ноги и вц<u>e</u>пился зубами въ мою штанину. Челов<u>e</u>къ, котораго я
отбросилъ къ ст<u>e</u>н<u>e</u>, судорожно вытаскиваетъ изъ кармана что-то блестящее...
Словно все купе ощетинилось стволами наганомъ, кольтовъ, браунинговъ...
___
Мы <u>e</u>демъ въ Питеръ въ томъ же вагон<u>e</u>, что и вы<u>e</u>хали. Насъ просто
отц<u>e</u>пили отъ по<u>e</u>зда и приц<u>e</u>пили къ другому. В<u>e</u>роятно, вн<u>e</u> вагона никто
ничего и не зам<u>e</u>тилъ.
Я сижу у окна. Руки распухли отъ наручниковъ, кольца которыхъ оказались
слишкомъ узкими для моихъ запяст<u>i</u>й. Въ купе, ни на секунду не спуская съ
меня глазъ, посм<u>e</u>нно дежурятъ чекисты -- по три челов<u>e</u>ка на дежурство. Они
изысканно в<u>e</u>жливы со мной. Н<u>e</u>которые знаютъ меня лично. Для охоты на столь
"крупнаго зв<u>e</u>ря", какъ мы съ братомъ, ГПУ, повидимому, мобилизовало половину
тяжело-атлетической секц<u>i</u>и ленинградскаго "Динамо". Хот<u>e</u>ли взять насъ
живьемъ и по возможности неслышно.
Сд<u>e</u>лано, что и говорить, чисто, хотя и не безъ излишнихъ затрать. Но
что для ГПУ значатъ затраты? Не только отд<u>e</u>льный "салонъ вагонъ", и ц<u>e</u>лый
по<u>e</u>здъ могли для насъ подставить.
На полк<u>e</u> лежитъ уже ненужное оруж<u>i</u>е. У насъ были дв<u>e</u> двухстволки,
берданка, малокалиберная винтовка и у Ирины -- маленьк<u>i</u>й браунингъ, который
Юра контрабандой привезъ изъ заграницы... Въ л<u>e</u>су, съ его рад<u>i</u>усомъ
видимости въ 40 -- 50 метровъ, это было бы очень серьезнымъ оруж<u>i</u>емъ въ
рукахъ людей, которые бьются за свою жизнь. Но зд<u>e</u>сь, въ вагон<u>e</u>, мы не
усп<u>e</u>ли за него даже и хватиться.
Грустно -- но уже все равно. Жреб<u>i</u>й былъ брошенъ, и игра проиграна въ
чистую...
Въ вагон<u>e</u> распоряжается тотъ самый толстый "инженеръ", который тыкалъ
мн<u>e</u> кольтомъ въ физ<u>i</u>оном<u>i</u>ю. Зовутъ его Добротинъ. Онъ разр<u>e</u>шаетъ мн<u>e</u> подъ
очень усиленнымъ конвоемъ пойти въ уборную, и, проходя черезъ вагонъ, я
обм<u>e</u>ниваюсь д<u>e</u>ланной улыбкой съ Борисомъ, съ Юрой... Вс<u>e</u> они, кром<u>e</u> Ирины,
тоже въ наручникахъ. Жалобно смотритъ на меня Степушка. Онъ считалъ, что на
предательство со стороны Бабенки -- одинъ шансъ на сто. Вотъ этотъ одинъ
шансъ и выпалъ... {22}
Зд<u>e</u>сь же и тоже въ наручникахъ сидитъ Бабенко съ угнетенной невинностью
въ б<u>e</u>гающихъ глазахъ... Господи, кому при такой роскошной мизансцен<u>e</u> нуженъ
такой дешевый маскарадъ!..
Поздно вечеромъ во внутреннемъ двор<u>e</u> ленинградскаго ГПУ Добротинъ долго
ковыряется ключемъ въ моихъ наручникахъ и никакъ не можетъ открыть ихъ. Руки
мои превратились въ подушки. Борисъ, уже раскованный, разминаетъ кисти рукъ
и иронизируетъ: "какъ это вы, товарищъ Добротинъ, при всей вашей практик<u>e</u>,
до сихъ поръ не научились съ восьмерками справляться?"
Потомъ мы прощаемся съ очень плохо д<u>e</u>ланнымъ спокойств<u>i</u>емъ. Жму руку
Бобу. Ирочка ц<u>e</u>луетъ меня въ лобъ. Юра старается не смотр<u>e</u>ть на меня, жметъ
мн<u>e</u> руку и говоритъ:
-- Ну, что-жъ, Ватикъ... До свидан<u>i</u>я... Въ четвертомъ изм<u>e</u>рен<u>i</u>и...
Это его любимая и весьма ут<u>e</u>шительная теор<u>i</u>я о метампсихоз<u>e</u> въ
четвертомъ изм<u>e</u>рен<u>i</u>и; но голосъ не выдаетъ ув<u>e</u>ренности въ этой теор<u>i</u>и.
Ничего, Юрчинька. Богъ дастъ -- и въ третьемъ встр<u>e</u>тимся...
___
Стоитъ совс<u>e</u>мъ пришибленный Степушка -- онъ едва-ли что-нибудь
соображаетъ сейчасъ. Вокругъ насъ плотнымъ кольцомъ выстроились вс<u>e</u> 36
захватившихъ насъ чекистовъ, хотя между нами и волей -- циклопическ<u>i</u>я
жел<u>e</u>зо-бетонныя ст<u>e</u>ны тюрьмы ОГПУ -- тюрьмы новой стройки. Это, кажется,
единственное, что сов<u>e</u>тская власть строитъ прочно и въ расчет<u>e</u> на долгое,
очень долгое время.
Я подымаюсь по какимъ-то узкимъ бетоннымъ л<u>e</u>стницамъ. Потомъ ц<u>e</u>лый
лабиринтъ корридоровъ. Двухчасовый обыскъ. Одиночка. Четыре шага впередъ,
четыре шага назадъ. Безсонныя ночи. Лязгъ тюремныхъ дверей...
И ожидан<u>i</u>е.
ДОПРОСЫ
Въ корридорахъ тюрьмы -- собач<u>i</u>й холодъ и образцовая чистота.
Надзиратель идетъ сзади меня и командуетъ: нал<u>e</u>во... внизъ... направо...
Полы устланы половиками. Въ циклопическихъ ст<u>e</u>нахъ -- глубок<u>i</u>я ниши, ведущ<u>i</u>я
въ камеры. Это -- корпусъ одиночекъ...
Издали, изъ-за угла корридора, появляется фигура какого-то
заключеннаго. Ведущ<u>i</u>й его надзиратель что-то командуетъ, и заключенный
исчезаетъ въ ниш<u>e</u>. Я только мелькомъ вижу безм<u>e</u>рно исхудавшее обросшее лицо.
Мой надзиратель командуетъ:
-- Проходите и не оглядывайтесь въ сторону.
Я все-таки искоса оглядываюсь. Челов<u>e</u>къ стоитъ лицомъ къ двери, и
надзиратель заслоняетъ его отъ моихъ взоровъ. Но это -- незнакомая фигура...
Меня вводятъ въ кабинетъ сл<u>e</u>дователя, и я, къ своему изумлен<u>i</u>ю, {23}
вижу Добротина, возс<u>e</u>дающаго за огромнымъ министерскимъ письменнымъ столомъ.
Теперь его руки не дрожатъ; на кругломъ, хорошо откормленномъ лиц<u>e</u> --
спокойная и даже благожелательная улыбка.
Я понимаю, что у Добротина есть вс<u>e</u> основан<u>i</u>я быть довольнымъ. Это онъ
провелъ всю операц<u>i</u>ю, пусть н<u>e</u>сколько театрально, но втихомолку и съ
усп<u>e</u>хомъ. Это онъ поймалъ вооруженную группу, это у него на рукахъ какое ни
на есть, а все же настоящее д<u>e</u>ло, а в<u>e</u>дь не каждый день, да, пожалуй, и не
каждый м<u>e</u>сяцъ ГПУ, даже ленинградскому, удается изъ чудовищныхъ кучъ
всяческой провокац<u>i</u>и, липы, халтуры, инсценировокъ, доносовъ, "романовъ" и
прочей трагической чепухи извлечь хотя бы одно "жемчужное зерно" настоящей
контръ-революц<u>i</u>и, да еще и вооруженной.
Лицо Добротина лоснится, когда онъ приподымается, протягиваетъ мн<u>e</u> руку
и говоритъ:
-- Садитесь, пожалуйста, Иванъ Лукьяновичъ...
Я сажусь и всматриваюсь въ это лицо, какъ хотите, а все-таки
поб<u>e</u>дителя. Добротинъ протягиваетъ мн<u>e</u> папиросу, и я закуриваю. Я не курилъ
уже дв<u>e</u> нед<u>e</u>ли, и отъ папиросы чуть-чуть кружится голова.
-- Чаю хотите?
Я, конечно, хочу и чаю... Черезъ н<u>e</u>сколько минутъ приносятъ чай,
настоящ<u>i</u>й чай, какого "на вол<u>e</u>" н<u>e</u>тъ, съ лимономъ и съ сахаромъ.
-- Ну-съ, Иванъ Лукьяновичъ, -- начинаетъ Добротинъ, -- вы, конечно,
прекрасно понимаете, что намъ все, р<u>e</u>шительно все изв<u>e</u>стно. Единственная
правильная для васъ политика -- это карты на столъ.
Я понимаю, что как<u>i</u>я тутъ карты на столъ, когда вс<u>e</u> карты и безъ того
уже въ рукахъ Добротина. Если онъ не окончательный дуракъ -- а предполагать
это у меня н<u>e</u>тъ р<u>e</u>шительно никакихъ основан<u>i</u>й, -- то, помимо Бабенковскихъ
показали, у него есть показан<u>i</u>я г-жи Е. и, что еще хуже, показан<u>i</u>я Степушки.
А что именно Степушка съ переполоху могъ наворотить -- этого напередъ и
хитрый челов<u>e</u>къ не придумаетъ.
Чай и папиросы уже почти совс<u>e</u>мъ успокоили мою нервную систему. Я почти
спокоенъ. Я могу спокойно наблюдать за Добротинымъ, расшифровывать его
интонац<u>i</u>и и строить как<u>i</u>е-то планы самозащиты -- весьма эфемерные планы,
впрочемъ...
-- Я долженъ васъ предупредить, Иванъ Лукьяновичъ, что вашему
существован<u>i</u>ю непосредственной опасности не угрожаетъ. Въ особенности, если
вы посл<u>e</u>дуете моему сов<u>e</u>ту. Мы -- не мясники. Мы не разстр<u>e</u>ливаемъ
преступниковъ, гораздо бол<u>e</u>е опасныхъ, ч<u>e</u>мъ вы. Вотъ, -- тутъ Добротинъ
сд<u>e</u>лалъ широк<u>i</u>й жестъ по направлен<u>i</u>ю къ окну. Тамъ, за окномъ, во
внутреннемъ двор<u>e</u> ГПУ, еще достраивались новые корпуса тюрьмы. -- Вотъ, тутъ
работаютъ люди, которые были приговорены даже къ разстр<u>e</u>лу, и тутъ они
своимъ трудомъ очищаютъ себя отъ прежнихъ {24} преступлен<u>i</u>й передъ сов<u>e</u>тской
властью. Наша задача -- не карать, а исправлять...
Я сижу въ мягкомъ кресл<u>e</u>, курю папиросу и думаю о томъ, что это
дипломатическое вступлен<u>i</u>е р<u>e</u>шительно ничего хорошаго не предв<u>e</u>щаетъ.
Добротинъ меня обхаживаетъ. А это можетъ означать только одно: на баз<u>e</u>
безспорной и изв<u>e</u>стной ГПУ и безъ меня фактической стороны нашего д<u>e</u>ла
Добротинъ хочетъ создать какую-то "надстройку", раздуть д<u>e</u>ло, запутать въ
него кого-то еще. Какъ и кого именно -- я еще не знаю.
-- Вы, какъ разумный челов<u>e</u>къ, понимаете, что ходъ вашего д<u>e</u>ла зависитъ
прежде всего отъ васъ самихъ. Сл<u>e</u>довательно, отъ васъ зависятъ и судьбы
вашихъ родныхъ -- вашего сына, брата... Пов<u>e</u>рьте мн<u>e</u>, что я не только
сл<u>e</u>дователь, но и челов<u>e</u>къ. Это, конечно, не значитъ, что вообще сл<u>e</u>дователи
-- не люди... Но вашъ сынъ еще такъ молодъ...
Ну-ну, думаю я, не ГПУ, а какая-то воскресная пропов<u>e</u>дь.
-- Скажите, пожалуйста, товарищъ Добротинъ, вотъ вы говорите, что не
считаете насъ опасными преступниками... Къ чему же тогда такой, скажемъ,
расточительный способъ ареста? Отд<u>e</u>льный вагонъ, почти четыре десятка
вооруженныхъ людей...
-- Ну, знаете, вы -- не опасны съ точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я сов<u>e</u>тской власти. Но вы
могли быть очень опасны съ точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я безопасности нашего оперативнаго
персонала... Пов<u>e</u>рьте, о вашихъ атлетическихъ достижен<u>i</u>яхъ мы знаемъ очень
хорошо. И такъ вашъ братъ сломалъ руку одному изъ нашихъ работниковъ.
-- Что это -- отягчающ<u>i</u>й моментъ?
-- Э, н<u>e</u>тъ, пустяки. Но если бы нашихъ работниковъ было бы меньше, онъ
переломалъ бы кости имъ вс<u>e</u>мъ... Пришлось бы стр<u>e</u>лять... Отчаянный парень
вашъ братъ.
-- Неудивительно. Вы его л<u>e</u>тъ восемь по тюрьмамъ таскаете за здорово
живешь...
-- Во-первыхъ, не за здорово живешь... А во-вторыхъ, конечно, съ нашей
точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я, вашъ братъ едва-ли поддается исправлен<u>i</u>ю... О его судьб<u>e</u> вы
должны подумать особенно серьезно. Мн<u>e</u> будетъ очень трудно добиться для
него... бол<u>e</u>е мягкой м<u>e</u>ры наказан<u>i</u>я. Особенно, если вы мн<u>e</u> не поможете.
Добротинъ кидаетъ на меня взглядъ въ упоръ, какъ бы ставя этимъ
взглядомъ точку надъ какимъ-то невысказаннымъ "<u>i</u>". Я понимаю -- въ перевод<u>e</u>
на общепонятный языкъ это все значитъ: или вы подпишите все, что вамъ будетъ
приказано, или...
Я еще не знаю, что именно мн<u>e</u> будетъ приказано. По всей в<u>e</u>роятности, я
этого не подпишу... И тогда?
-- Мн<u>e</u> кажется, товарищъ Добротинъ, что все д<u>e</u>ло -- совершенно ясно, и
мн<u>e</u> только остается письменно подтвердить то, что вы и такъ знаете.
-- А откуда вамъ изв<u>e</u>стно, что именно мы знаемъ?
-- Помилуйте, у васъ есть Степановъ, г-жа Е., "вещественныя
доказательства" и, наконецъ, у васъ есть товарищъ Бабенко.
При имени Бабенко Добротинъ слегка улыбается. {25}
-- Ну, у Бабенки есть еще и своя истор<u>i</u>я -- по лин<u>i</u>и вредительства въ
Рыбпром<u>e</u>.
-- Ага, такъ это онъ такъ заглаживаетъ вредительство?
-- Послушайте, -- дипломатически намекаетъ Добротинъ, -- сл<u>e</u>дств<u>i</u>е в<u>e</u>дь
веду я, а не вы...
-- Я понимаю. Впрочемъ, для меня д<u>e</u>ло такъ же ясно, какъ и для васъ.
-- Мн<u>e</u> не все ясно. Какъ, наприм<u>e</u>ръ, вы достали оруж<u>i</u>е и документы?
Я объясняю: я, Юра и Степановъ -- члены союза охотниковъ,
сл<u>e</u>довательно, им<u>e</u>ли право держать охотничьи, гладкоствольныя ружья. Свою
малокалиберную винтовку Борисъ сперъ въ осоав<u>i</u>ахимовскомъ тир<u>e</u>. Браунингъ
Юра привезъ изъ заграницы. Документы -- вс<u>e</u> совершенно легальны, оффиц<u>i</u>альны
и получены такимъ же легальнымъ и оффиц<u>i</u>альнымъ путемъ -- тамъ-то и тамъ-то.
Добротинъ явственно разочарованъ. Онъ ждалъ чего-то бол<u>e</u>е сложнаго,
чего-то, откуда можно было бы вытянуть какихъ-нибудь соучастниковъ,
разыскать как<u>i</u>я-нибудь "нити" и вообще развести всякую пинкертоновщину. Онъ
знаетъ, что получить даже самую прозаическую гладкоствольную берданку -- въ
СССР очень трудная вещь и далеко не всякому удается. Я разсказываю, какъ мы
съ сыномъ участвовали въ разныхъ экспедиц<u>i</u>яхъ: въ Среднюю Аз<u>i</u>ю, въ
Дагестанъ, Чечню и т.д., и что подъ этимъ соусомъ я вполн<u>e</u> легальнымъ путемъ
получилъ оруж<u>i</u>е. Добротинъ пытается выудить хоть как<u>i</u>я-нибудь противор<u>e</u>ч<u>i</u>я
изъ моего разсказа, я пытаюсь выудить изъ Добротина хотя бы приблизительный
остовъ т<u>e</u>хъ "показан<u>i</u>й", как<u>i</u>я мн<u>e</u> будутъ предложены. Мы оба терпимъ полное
ф<u>i</u>аско.
-- Вотъ что я вамъ предложу, -- говоритъ, наконецъ, Добротинъ. -- Я
отдамъ распоряжен<u>i</u>е доставить въ вашу камеру бумагу и прочее, и вы сами
изложите вс<u>e</u> показан<u>i</u>я, не скрывая р<u>e</u>шительно ничего. Еще разъ напоминаю
вамъ, что отъ вашей откровенности зависитъ все.
Добротинъ опять принимаетъ видъ рубахи-парня, и я р<u>e</u>шаюсь
воспользоваться моментомъ:
-- Не можете ли вы, вм<u>e</u>ст<u>e</u> съ бумагой, приказать доставить мн<u>e</u> хоть
часть того продовольств<u>i</u>я, которое у насъ было отобрано?
Голодая въ одиночк<u>e</u>, я не безъ вождел<u>e</u>н<u>i</u>я въ сердц<u>e</u> своемъ вспоминалъ о
т<u>e</u>хъ запасахъ сала, сахару, сухарей, которые мы везли съ собой и которые
сейчасъ жрали как<u>i</u>е-то чекисты...
-- Знаете, Иванъ Лукьяновичъ, это будетъ трудно. Администрац<u>i</u>я тюрьмы
не подчинена сл<u>e</u>дственнымъ властямъ. Кром<u>e</u> того, ваши запасы, в<u>e</u>роятно, уже
съ<u>e</u>дены... Знаете-ли, скоропортящ<u>i</u>еся продукты...
-- Ну, скоропортящ<u>i</u>еся мы и сами могли бы съ<u>e</u>сть...
-- Да... Вашему сыну я передалъ кое-что, -- вралъ Добротинъ (ничего онъ
не передалъ). -- Постараюсь и вамъ. Вообще я готовъ идти вамъ навстр<u>e</u>чу и въ
смысл<u>e</u> режима, и въ смысл<u>e</u> питан<u>i</u>я... Над<u>e</u>юсь, что и вы... {26}
-- Ну, конечно. И въ вашихъ, и въ моихъ интересахъ покончить со всей
этой канителью возможно скор<u>e</u>е, ч<u>e</u>мъ бы она ни кончилась...
Добротинъ понимаетъ мой намекъ.
-- Ув<u>e</u>ряю васъ, Иванъ Лукьяновичъ, что нич<u>e</u>мъ особенно страшнымъ она
кончиться не можетъ... Ну, пока, до свиданья.
Я подымаюсь со своего кресла и вижу: рядомъ съ кресломъ Добротина изъ
письменнаго стола выдвинута доска и на доск<u>e</u> крупнокалиберный кольтъ со
взведеннымъ куркомъ.
Добротинъ былъ готовъ къ мен<u>e</u>е великосв<u>e</u>тскому финалу нашей бес<u>e</u>ды...
СТЕПУШКИНЪ РОМАНЪ
В<u>e</u>жливость -- качество пр<u>i</u>ятное даже въ палач<u>e</u>. Конечно, очень
ут<u>e</u>шительно, что мн<u>e</u> не тыкали въ носъ наганомъ, не инсценировали разстр<u>e</u>ла.
Но, во-первыхъ, это до поры до времени и, во-вторыхъ, допросъ не далъ
р<u>e</u>шительно ничего новаго. Весь разговоръ -- совс<u>e</u>мъ впустую. Никакимъ
об<u>e</u>щан<u>i</u>ямъ Добротина я, конечно, не в<u>e</u>рю, какъ не в<u>e</u>рю его крокодиловымъ
воздыхан<u>i</u>ямъ по поводу Юриной молодости. Юру, впрочемъ, в<u>e</u>роятно, посадятъ
въ концлагерь. Но, что изъ того? За смерть отца и дяди онъ в<u>e</u>дь будетъ
мстить -- онъ не изъ тихихъ мальчиковъ. Значитъ, тотъ-же разстр<u>e</u>лъ -- только
немного попозже. Степушка, в<u>e</u>роятно, отд<u>e</u>лается дешевле вс<u>e</u>хъ. У него одного
не было никакого оруж<u>i</u>я, онъ не принималъ никакого участ<u>i</u>я въ подготовк<u>e</u>
поб<u>e</u>га. Это -- старый, затрушенный и вполн<u>e</u> аполитичный гроссбухъ. Кому онъ
нуженъ -- абсолютно одинок<u>i</u>й, отъ всего оторванный челов<u>e</u>къ