u>й бол<u>e</u>е пли мен<u>e</u>е
постоянный фонъ росс<u>i</u>йской жизни...
Такъ, почти ничего я не зналъ о великомъ племени урокъ, населяющемъ
широк<u>i</u>я подполья соц<u>i</u>алистической страны. Раза два меня обворовывали, но не
очень сильно. Обворовывали моихъ {52} знакомыхъ -- иногда очень сильно, а
два раза даже съ уб<u>i</u>йствомъ. Потомъ, еще Утесовъ п<u>e</u>лъ свои "блатныя"
п<u>e</u>сенки:
Съ вапнярскаго Кичмана
Сорвались два уркана,
Сорвались два уркана на Одестъ...
Вотъ, прим<u>e</u>рно, и все... Такъ, иногда говорилось, что милл<u>i</u>онная арм<u>i</u>я
безпризорниковъ подросла и орудуетъ гд<u>e</u>-то по тыламъ соц<u>i</u>алистическаго
строительства. Но такъ какъ, во-первыхъ, объ уб<u>i</u>йствахъ и грабежахъ
сов<u>e</u>тская пресса не пишетъ ничего, то данное "соц<u>i</u>альное явлен<u>i</u>е" для васъ
существуетъ лишь постольку, поскольку вы съ нимъ сталкиваетесь лично. Вн<u>e</u>
вашего личнаго горизонта вы не видите ни кражъ, ни самоуб<u>i</u>йствъ, ни
уб<u>i</u>йствъ, ни алкоголизма, ни даже концлагерей, поскольку туда не с<u>e</u>ли вы или
ваши родные... И, наконецъ, такъ много и такъ долго грабили и убивали, что и
кошелекъ, и жизнь давно перестали волновать...
И вотъ, передо мною, покуривая мою махорку и густо сплевывая на
раскаленную печку, сидитъ представитель вновь открываемаго мною м<u>i</u>ра -- м<u>i</u>ра
професс<u>i</u>ональныхъ бандитовъ, выросшаго и вырастающаго изъ великой д<u>e</u>тской
безпризорности...
На немъ, этомъ "представител<u>e</u>", только рваный пиджачишко (рубашка была
пропита въ тюрьм<u>e</u>, какъ онъ мн<u>e</u> объяснилъ), причемъ, пиджачишко этотъ еще
недавно былъ, видимо, достаточно шикарнымъ. Отъ печки пышетъ жаромъ, въ
спину сквозь щели вагона дуетъ ледяной январьск<u>i</u>й в<u>e</u>теръ, но урк<u>e</u> и на жару,
и на холодъ наплевать... Вспоминается анекдотъ о безпризорник<u>e</u>, котораго по
ошибк<u>e</u> всунули въ печь крематор<u>i</u>я, а дверцы забыли закрыть. Изъ огненнаго
пекла раздался пропитый голосъ:
-- Закрой, стерьва, дуетъ...
Еще съ десятокъ урокъ, такихъ же не то чтобы оборванныхъ, а просто
полуод<u>e</u>тыхъ, валяются на дырявомъ промерзломъ полу около печки, л<u>e</u>ниво
подбрасываютъ въ нее дрова, курятъ мою махорку и снабжаютъ меня информац<u>i</u>ей
о лагер<u>e</u>, пересыпанной совершенно несусв<u>e</u>тимымъ сквернослов<u>i</u>емъ... Что
боцмана добраго стараго времени! Грудные ребята эти боцмана съ ихъ "морскими
терминами", по сравнен<u>i</u>ю съ самымъ желторотымъ уркой...
Нужно сказать честно, что никогда я не затрачивалъ свой капиталъ съ
такой сумасшедшей прибылью, съ какой я затратилъ червонецъ, прокуренный
урками въ эту ночь... Мужики гд<u>e</u>-то подъ нарами сбились въ кучу, зарывшись
въ свои лохмотья. Рабоч<u>i</u>й классъ храпитъ наверху... Я выспался днемъ. Урки
не спятъ вторыя сутки, и не видно, чтобы ихъ тянуло ко сну. И передо мною
разворачивается "учебный фильмъ" изъ лагернаго быта, со всей безпощадностью
лагернаго житья, со вс<u>e</u>мъ лагернымъ "блатомъ", административной структурой,
разстр<u>e</u>лами, "зачетами", "дов<u>e</u>сками", пайками, жульничествомъ, грабежами,
охраной, тюрьмами и прочимъ, и прочимъ. Борисъ, отмахиваясь отъ клубовъ
махорки, проводитъ параллели между Соловками, въ которыхъ онъ просид<u>e</u>лъ три
года, и современнымъ лагеремъ, гд<u>e</u> ему предстоитъ {53} просид<u>e</u>ть...
в<u>e</u>роятно, очень немного... На полупонятномъ мн<u>e</u> блатномъ жаргон<u>e</u>
разсказываются безконечныя воровск<u>i</u>я истор<u>i</u>и, пересыпаемыя необычайно
вонючими непристойностями...
-- А вотъ въ К<u>i</u>ев<u>e</u>, подъ самый новый годъ -- вотъ была истор<u>i</u>я, --
начинаетъ какой-то урка л<u>e</u>тъ семнадцати. -- Сунулся я въ квартирку одну --
замокъ пустяковый былъ. Гляжу -- комнатенка, въ комнатенк<u>e</u> -- канапа, а на
канап<u>e</u> -- узелокъ съ пальтомъ -- хорошее пальто, буржуйское. Ну, д<u>e</u>ло было
днемъ -- много не заберешь. Я за узелокъ -- и ходу. Иду, иду. А въ узелк<u>e</u>
что-то шевелится. Какъ я погляжу -- а тамъ ребеночекъ. Спитъ, сукинъ сынъ.
Смотрю кругомъ -- никого н<u>e</u>тъ. Я это пальто на себя, а ребеночка подъ
заборъ, въ кусты, подъ сн<u>e</u>гъ.
-- Ну, а какъ же ребенокъ-то? -- спрашиваетъ Борисъ...
Столь наивный вопросъ урк<u>e</u>, видимо, и въ голову ни разу не приходилъ.
-- А чортъ его знаетъ, -- сказалъ онъ равнодушно. -- Не я его д<u>e</u>лалъ.
-- Урка загнулъ особенно изысканную непристойность, и вся орава заржала.
Финки, фомки, "всадилъ", "кишки выпустилъ", малины, "шалманы", р<u>e</u>дкая
по жестокости и изобр<u>e</u>тательности месть, поджоги, проститутки, пьянство,
кокаинизмъ, морфинизмъ... Вотъ она эта "ликвидированная безпризорность",
вотъ она эта арм<u>i</u>я, оперирующая въ тылахъ соц<u>i</u>алистическаго фронта -- "отъ
финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды."
Изъ вс<u>e</u>хъ челов<u>e</u>ческихъ чувствъ у нихъ, видимо, осталось только одно --
солидарность волчьей стаи, съ д<u>e</u>тства выкинутой изъ всякаго челов<u>e</u>ческаго
общества. Едва ли какая-либо другая страна и другая эпоха можетъ
похвастаться налич<u>i</u>емъ милл<u>i</u>онной арм<u>i</u>и людей, оторванныхъ отъ всякой
соц<u>i</u>альной базы, лишенныхъ всякаго соц<u>i</u>альнаго чувства, всякой морали.
Значительно позже, въ лагер<u>e</u>, я пытался подсчитать -- какова же, хоть
приблизительно, численность этой арм<u>i</u>и или, по крайней м<u>e</u>р<u>e</u>, той ея части,
которая находится въ лагеряхъ. Въ ББК ихъ было около 15%. Если взять такое
же процентное отношен<u>i</u>е для всего "лагернаго населен<u>i</u>я" Сов<u>e</u>тской Росс<u>i</u>и, --
получится что-то отъ 750.000 до 1 500.000, -- конечно, цифра, какъ говорятъ
въ СССР, "сугубо ор<u>i</u>ентировочная"... А сколько этихъ людей оперируетъ на
вол<u>e</u>?
Не знаю.
И что станетъ съ этой арм<u>i</u>ей д<u>e</u>лать будущая Росс<u>i</u>я?
Тоже -- не знаю...
ЭТАПЪ КАКЪ ТАКОВОЙ
Помимо жестокостей планом<u>e</u>рныхъ, такъ сказать,
"классово-ц<u>e</u>леустремленныхъ", сов<u>e</u>тская страна захлебывается еще отъ дикаго
потока жестокостей совершенно безц<u>e</u>льныхъ, никому не нужныхъ, никуда не
"устремленныхъ". Растутъ они, эти жестокости, изъ того несусв<u>e</u>тимаго
сов<u>e</u>тскаго кабака, зигзаги котораго предусмотр<u>e</u>ть вообще невозможно,
который, на ряду съ самой суровой {54} отв<u>e</u>тственностью по закону, создаетъ
полн<u>e</u>йшую безотв<u>e</u>тственность на практик<u>e</u> (и, конечно и наоборотъ), наряду съ
оффиц<u>i</u>альной плановостью организуетъ полн<u>e</u>йш<u>i</u>й хаосъ, наряду со статистикой
-- абсолютную неразбериху. Я совершенно ув<u>e</u>ренъ въ томъ, что реальной
величины, наприм<u>e</u>ръ, пос<u>e</u>вной площади въ Росс<u>i</u>и не знаетъ никто -- не знаетъ
этого ни Сталинъ, ни политбюро и ни ЦСУ, вообще никто не знаетъ -- ибо уже и
низовая колхозная цифра рождается въ колхозномъ кабак<u>e</u>, проходитъ кабаки
у<u>e</u>зднаго, областного и республиканскаго масштаба и теряетъ всякое
соотв<u>e</u>тств<u>i</u>е съ реальностью... Что ужъ тамъ съ ней сд<u>e</u>лаютъ въ московскомъ
кабак<u>e</u> -- это д<u>e</u>ло шестнадцатое. Въ Москв<u>e</u> въ большинств<u>e</u> случаевъ цифры не
суммируютъ, а высасываютъ... Съ цифровымъ кабакомъ, который оплачивается
челов<u>e</u>ческими жизнями, мн<u>e</u> потомъ пришлось встр<u>e</u>титься въ лагер<u>e</u>. По дорог<u>e</u>
же въ лагерь свир<u>e</u>пствовалъ кабакъ просто -- безъ статистики и безъ всякаго
смысла...
Само собой разум<u>e</u>ется, что для ГПУ не было р<u>e</u>шительно никакого расчета,
отправляя рабочую силу въ лагеря, обставлять перевозку эту такъ, чтобы эта
рабочая сила прибывала на м<u>e</u>сто работы въ состоян<u>i</u>и крайняго истощен<u>i</u>я.
Практически же д<u>e</u>ло обстояло именно такъ.
По положен<u>i</u>ю этапники должны были получать въ дорог<u>e</u> по 600 гр. хл<u>e</u>ба
въ день, сколько то тамъ граммъ селедки, по куску сахару и кипятокъ. Горячей
пищи не полагалось вовсе, и зимой, при длительныхъ -- нед<u>e</u>лями и м<u>e</u>сяцами --
пере<u>e</u>здахъ въ слишкомъ плохо отапливаемыхъ и слишкомъ хорошо
"вентилируемыхъ" теплушкахъ, -- этапы несли огромныя потери и больными, и
умершими, и просто страшнымъ ослаблен<u>i</u>емъ т<u>e</u>хъ, кому удалось и не забол<u>e</u>ть,
и не помереть... Допустимъ, что общ<u>i</u>я для всей страны "продовольственныя
затруднен<u>i</u>я" лимитровали количество и качество пищи, помимо, такъ сказать,
доброй воли ГПУ. Но почему насъ морили жаждой?
Намъ выдали хл<u>e</u>бъ и селедку сразу на 4 -- 5 дней. Сахару не давали --
но Богъ ужъ съ нимъ... Но вотъ, когда посл<u>e</u> двухъ сутокъ селедочнаго питан<u>i</u>я
намъ въ течен<u>i</u>е двухъ сутокъ не дали ни капли воды -- это было совс<u>e</u>мъ
плохо. И совс<u>e</u>мъ глупо...
Первыя сутки было плохо, но все же не очень мучительно. На вторыя сутки
мы стали уже собирать сн<u>e</u>гъ съ крыши вагона: сквозь р<u>e</u>шетки люка можно было
протянуть руку и пошарить ею по крыш<u>e</u>... Потомъ стали собирать сн<u>e</u>гъ,
который в<u>e</u>теръ наметалъ на полу сквозь щели вагона, но, понятно, для 58
челов<u>e</u>къ этого немножко не хватало.
Муки жажды обычно описываются въ комбинац<u>i</u>и съ жарой, песками пустыни
или солнцемъ Тихаго Океана. Но я думаю, что комбинац<u>i</u>я холода и жажды была
на много хуже...
На третьи сутки, на разсв<u>e</u>т<u>e</u>, кто-то въ вагон<u>e</u> крикнулъ:
-- Воду раздаютъ!..
Люди бросились къ дверямъ -- кто съ кружкой, кто съ чайникомъ... Стали
прислушиваться къ звукамъ отодвигаемыхъ дверей сос<u>e</u>днихъ вагоновъ, ловили
приближающуюся ругань и плескъ {55} разливаемой воды... Какимъ музыкальнымъ
звукомъ показался мн<u>e</u> этотъ плескъ!..
Но вотъ отодвинулась и наша дверь. Патруль принесъ бакъ съ водой --
ведеръ этакъ на пять. Отъ воды шелъ легк<u>i</u>й паръ -- когда-то она была
кипяткомъ, -- но теперь намъ было не до такихъ тонкостей. Если бы не штыки
конвоя, -- этапники нашего вагона, казалось, готовы были бы броситься въ
этотъ бакъ внизъ головой...
-- Отойди отъ двери, такъ-то, такъ-то и такъ-то, -- оралъ кто-то изъ
конвойныхъ. -- А то унесемъ воду къ чортовой матери!..
Но вагонъ былъ близокъ къ безум<u>i</u>ю...
Характерно, что даже и зд<u>e</u>сь, въ водяномъ вопрос<u>e</u>, сказалось
своеобразное "классовое разслоен<u>i</u>е"... Рабоч<u>i</u>е им<u>e</u>ли свою посуду,
сл<u>e</u>довательно, у нихъ вчера еще оставался н<u>e</u>который запасъ воды, они меньше
страдали отъ жажды, да и вообще держались какъ-то организованн<u>e</u>е. Урки
ругались очень сильно и изысканно, но въ бутылку не л<u>e</u>зли. Мы,
интеллигенц<u>i</u>я, держались этакимъ "комсоставомъ", который, не считаясь съ
личными ощущен<u>i</u>ями, старается что-то сорганизовать и какъ-то взять команду
въ свои руки.
Крестьяне, у которыхъ не было посуды, какъ у рабочихъ, не было собачьей
выносливости, какъ у урокъ, не было сознательной выдержки, какъ у
интеллигенц<u>i</u>и, превратились въ окончательно обезум<u>e</u>вшую толпу. Со стонами,
криками и воплями они л<u>e</u>зли къ узкой щели дверей, забивали ее своими т<u>e</u>лами
такъ, что ни къ двери подойти, ни воду въ теплушку поднять. Задн<u>i</u>е
оттаскивали переднихъ или взбирались по ихъ спинамъ вверхъ, къ самой
притолок<u>e</u> двери, и двери оказались плотно, снизу доверху, забитыми живымъ
клубкомъ орущихъ и брыкающихся челов<u>e</u>ческихъ т<u>e</u>лъ.
Съ великими мускульными и голосовыми усил<u>i</u>ями намъ, интеллигенц<u>i</u>и и
конвою, удалось очистить проходъ и втащить бакъ на полъ теплушки. Только что
втянули бакъ, какъ какой-то крупный бородатый мужикъ ринулся къ нему сквозь
вс<u>e</u> наши загражден<u>i</u>я и всей своей волосатой физ<u>i</u>оном<u>i</u>ей нырнулъ въ воду;
хорошо еще, что она не была кипяткомъ.
Борисъ схватилъ его за плечи, стараясь оттащить, но мужикъ такъ кр<u>e</u>пко
вц<u>e</u>пился въ края бака руками, что эти попытки грозили перевернуть весь бакъ
и оставить насъ вс<u>e</u>хъ вовсе безъ воды.
Глядя на то, какъ бородатый мужикъ, захлебываясь, лакаетъ воду, толпа
мужиковъ снова бросилась къ баку. Какой-то рабоч<u>i</u>й колотилъ своимъ чайникомъ
по полупогруженной въ воду голов<u>e</u>, как<u>i</u>я-то еще дв<u>e</u> головы пытались
втиснуться между первой и краями бака, но мужикъ ничего не слышалъ и ничего
не чувствовалъ: онъ лакалъ, лакалъ, лакалъ...
Конвойный, очевидно, много насмотр<u>e</u>вш<u>i</u>йся на такого рода происшеств<u>i</u>и,
крикнулъ Борису:
-- Пихай бакъ сюда!
Мы съ Борисомъ поднажали, и по скользкому обледен<u>e</u>лому {56} полу
теплушки бакъ скользнулъ къ дверямъ. Тамъ его подхватили конвойные, а
бородатый мужикъ тяжело грохнулся о землю.
-- Ну, сукины д<u>e</u>ти, -- оралъ конвойный начальникъ, -- теперь совс<u>e</u>мъ
заберемъ бакъ, и подыхайте вы тутъ къ чортовой матери...
-- Послушайте, -- запротестовалъ Борисъ, -- во-первыхъ, не вс<u>e</u> же
устраивали безпорядокъ, а во-вторыхъ, надо было воду давать во время.
-- Мы и безъ васъ знаемъ, когда время, когда н<u>e</u>тъ. Ну, забирайте воду
въ свою посуду, намъ нужно бакъ забирать.
Возникла новая проблема: у интеллигенц<u>i</u>и было довольно много посуды,
посуда была и у рабочихъ; у мужиковъ и у урокъ ея не было вовсе. Одна часть
рабочихъ отъ д<u>e</u>лежки своей посудой отказалась наотр<u>e</u>зъ. Въ результат<u>e</u>
длительной и матерной дискусс<u>i</u>и установили порядокъ: каждому по кружк<u>e</u> воды.
Оставшуюся воду распред<u>e</u>лять не по принципу собственности на посуду, а, такъ
сказать, въ общ<u>i</u>й котелъ. Т<u>e</u>, кто не даютъ посуды для общаго котла, больше
воды не получатъ. Такимъ образомъ т<u>e</u> рабоч<u>i</u>е, которые отказались дать
посуду, рисковали остаться безъ воды. Они пытались было протестовать, но на
нашей сторон<u>e</u> было и моральное право, и большинство голосовъ, и, наконецъ,
аргументъ, безъ котораго вс<u>e</u> остальные не стоили коп<u>e</u>йки, -- это кулаки.
Частно-собственническ<u>i</u>е инстинкты были поб<u>e</u>ждены.
--------
ЛАГЕРНОЕ КРЕЩЕН<u>I</u>Е
ПР<u>I</u><u>E</u>ХАЛИ
Такъ <u>e</u>хали мы 250 километровъ пять сутокъ. Уже въ нашей теплушк<u>e</u>
появились больные -- около десятка челов<u>e</u>къ. Борисъ щупалъ имъ пульсъ и
говорилъ имъ хорош<u>i</u>я слова -- единственное медицинское средство,
находившееся въ его распоряжен<u>i</u>и. Впрочемъ, въ обстановк<u>e</u> этого
челов<u>e</u>ческаго зв<u>e</u>ринца и хорошее слово было медицинскимъ средствомъ.
Наконецъ, утромъ, на шестыя сутки въ раскрывшейся двери теплушки
появились люди, не похож<u>i</u>е на нашихъ конвоировъ. Въ рукахъ одного изъ нихъ
былъ списокъ. На носу, какъ-то св<u>e</u>сившись на бокъ, плясало пенснэ. Од<u>e</u>тъ
челов<u>e</u>къ былъ во что-то рваное и весьма штатское. При вид<u>e</u> этого челов<u>e</u>ка я
понялъ, что мы куда-то пр<u>i</u><u>e</u>хали. Неизв<u>e</u>стно куда, но во всякомъ случа<u>e</u>
далеко мы у<u>e</u>хать не усп<u>e</u>ли.
-- Эй, кто тутъ староста?
Борисъ вышелъ впередъ.
-- Сколько у васъ челов<u>e</u>къ по списку? Пов<u>e</u>рьте вс<u>e</u>хъ.
Я просунулъ свою голову въ дверь теплушки и конфиденц<u>i</u>альнымъ шепотомъ
спросилъ челов<u>e</u>ка въ пенснэ:
-- Скажите, пожалуйста, куда мы пр<u>i</u><u>e</u>хали? {57}
Челов<u>e</u>къ въ пенснэ воровато оглянулся кругомъ и шепнулъ:
-- Свирьстрой.
Несмотря на морозный январьск<u>i</u>й в<u>e</u>теръ, широкой струей врывавш<u>i</u>йся въ
двери теплушки, въ душахъ нашихъ расцв<u>e</u>ли незабудки.
Свирьстрой! Это значитъ, во всякомъ случа<u>e</u>, не больше двухсотъ
километровъ отъ границы. Дв<u>e</u>сти километровъ -- пустяки. Это не какой-нибудь
"Сиблагъ", откуда до границы хоть три года скачи -- не доскачешь... Неужели
судьба посл<u>e</u> вс<u>e</u>хъ подвоховъ съ ея стороны повернулась, наконецъ, "лицомъ къ
деревн<u>e</u>?"
НОВЫЙ ХОЗЯИНЪ
Такое же морозное январьское утро, какъ и въ день нашей отправки изъ
Питера. Та же ц<u>e</u>пь стр<u>e</u>лковъ охраны и пулеметы на треножникахъ. Кругомъ --
поросшая мелкимъ ельникомъ равнина, как<u>i</u>е-то захолустные, заметенные сн<u>e</u>гомъ
подъ<u>e</u>здные пути.
Насъ выгружаютъ, строятъ и считаютъ. Потомъ снова перестраиваютъ и
пересчитываютъ. Начальникъ конвоя мечется, какъ угор<u>e</u>лый, отъ колонны къ
колонн<u>e</u>: двое арестантовъ пропало. Впрочемъ, при такихъ порядкахъ могло
статься, что ихъ и вовсе не было.
Мечутся и конвойные. Дикая ругань. Ошал<u>e</u>вш<u>i</u>е въ конецъ мужички тыкаются
отъ шеренги къ шеренг<u>e</u>, окончательно разстраивая и безъ того весьма
приблизительный порядокъ построен<u>i</u>я. Опять перестраиваютъ. Опять
пересчитываютъ...
Такъ мы стоимъ часовъ пять и промерзаемъ до костей. Полуразд<u>e</u>тые урки,
несмотря на свою красноинд<u>e</u>йскую выносливость, совс<u>e</u>мъ еле живы. Конвойные,
которые почти такъ же замерзли, какъ и мы, съ каждымъ часомъ свир<u>e</u>п<u>e</u>ютъ все
больше. То тамъ, то зд<u>e</u>сь люди валятся на сн<u>e</u>гъ. Десятокъ нашихъ больныхъ
уже свалились. Мы укладываемъ ихъ на рюкзаки, м<u>e</u>шки и всякое борохло, но
ясно, что они скоро замерзнутъ. Наши м<u>e</u>ропр<u>i</u>ят<u>i</u>я, конечно, снова нарушаютъ
порядокъ въ колоннахъ, сл<u>e</u>довательно, снова портятъ весь подсчетъ. Между
нами и конвоемъ возникаетъ ожесточенная дискусс<u>i</u>я. Крыть матомъ и приводить
въ порядокъ прикладами людей въ очкахъ конвой все-таки не р<u>e</u>шается. Намъ
угрожаютъ арестомъ и обратной отправкой въ Ленинградъ. Это, конечно, вздоръ,
и ничего съ нами конвой сд<u>e</u>лать не можетъ. Борисъ заявляетъ, что люди
забол<u>e</u>ли еще въ дорог<u>e</u>, что стоять они не могутъ. Конвоиры подымаютъ
упавшихъ на ноги, т<u>e</u> снова валятся на земь. Подходятъ как<u>i</u>е-то люди въ
лагерномъ од<u>e</u>ян<u>i</u>и, -- какъ потомъ оказалось, пр<u>i</u>емочная коммисс<u>i</u>я лагеря.
Насквозь промерзш<u>i</u>й старичекъ съ колючими усами оказывается начальникомъ
санитарной части лагеря. Подходитъ начальникъ конвоя и сразу набрасывается
на Бориса:
-- А вамъ какое д<u>e</u>ло? Немедленно станьте въ строй!
Борисъ заявляетъ, что онъ -- врачъ и, какъ врачъ, не можетъ допустить,
чтобы люди замерзали единственно всл<u>e</u>дств<u>i</u>е {58} полной нераспорядительности
конвоя. Намекъ на "нераспорядительность" и на посылку жалобы въ Ленинградъ
н<u>e</u>сколько тормозитъ начальственный разб<u>e</u>гъ чекиста. Въ результат<u>e</u> длительной
перепалки появляются лагерныя сани, на нихъ нагружаютъ упавшихъ, и обозъ
разломанныхъ саней и дохлыхъ клячъ съ погребальной медленностью исчезаетъ въ
л<u>e</u>су. Я потомъ узналъ, что до лагеря живыми до<u>e</u>хали все-таки не вс<u>e</u>.
Какая-то команда. Конвой забираетъ свои пулеметы и зал<u>e</u>заетъ въ вагоны.
По<u>e</u>здъ, гремя буферами, трогается и уходитъ на западъ. Мы остаемся въ
пустомъ пол<u>e</u>. Ни конвоя, ни пулеметовъ. Въ сторонк<u>e</u> отъ дороги, у костра,
гр<u>e</u>ется полудюжина какой-то публики съ винтовками -- это, какъ оказалось,
лагерный ВОХР (вооруженная охрана) -- въ простор<u>e</u>ч<u>i</u>и называемая "попками" и
"св<u>e</u>чками"... Но онъ насъ не охраняетъ. Да и не отъ чего охранять. Люди
мечтаютъ не о б<u>e</u>гств<u>e</u> -- куда б<u>e</u>жать въ эти заваленныя сн<u>e</u>гомъ поля, -- а о
тепломъ угл<u>e</u> и о горячей пищ<u>e</u>...
Передъ колоннами возникаетъ какой-то расторопный юнецъ съ поб<u>e</u>л<u>e</u>вшими
ушами и въ лагерномъ бушлат<u>e</u> (родъ полупальто на ват<u>e</u>). Юнецъ обращается къ
намъ съ р<u>e</u>чью о предстоящемъ намъ честномъ труд<u>e</u>, которымъ мы будемъ
зарабатывать себ<u>e</u> право на возвращен<u>i</u>е въ семью трудящихся, о
соц<u>i</u>алистическомъ строительств<u>e</u>, о безклассовомъ обществ<u>e</u> и о прочихъ
вещахъ, столь же ум<u>e</u>стныхъ на 20 градусахъ мороза и передъ замерзшей
толпой... какъ и во всякомъ другомъ м<u>e</u>ст<u>e</u>. Это обязательные акафисты изъ
обязательныхъ сов<u>e</u>тскихъ молебновъ, которыхъ никто и нигд<u>e</u> не слушаетъ
всерьезъ, но отъ которыхъ никто и нигд<u>e</u> не можетъ отверт<u>e</u>ться. Этотъ
молебенъ заставляетъ людей еще полчаса дрожать на мороз<u>e</u>... Правда, изъ него
я окончательно и твердо узнаю, что мы попали на Свирьстрой, въ Подпорожское
отд<u>e</u>лен<u>i</u>е Б<u>e</u>ломорско-Балт<u>i</u>йскаго Комбината (сокращенно ББК).
До лагеря -- верстъ шесть. Мы полземъ уб<u>i</u>йственно медленно и
кладбищенски уныло. Въ хвост<u>e</u> колонны плетутся полдюжина вохровцевъ и дюжина
саней, подбирающихъ упавшихъ: лагерь все-таки заботится о своемъ живомъ
товар<u>e</u>. Наконецъ, съ горки мы видимъ:
Вырубленная въ л<u>e</u>су поляна. Изъ подъ сн<u>e</u>га торчатъ пни. Десятка четыре
длинныхъ досчатыхъ барака... Одни съ крышами; друг<u>i</u>е безъ крышъ. Поляна
окружена колючей проволокой, м<u>e</u>стами уже заваленной... Вотъ онъ,
"концентрац<u>i</u>онный" или, по оффиц<u>i</u>альной терминолог<u>i</u>и,
"исправительно-трудовой" лагерь -- м<u>e</u>сто, о которомъ столько трагическихъ
шепотовъ ходитъ по всей Руси...
ЛИЧНАЯ ТОЧКА ЗР<u>E</u>Н<u>I</u>Я
Я ув<u>e</u>ренъ въ томъ, что среди двухъ тысячъ людей, уныло шествовавшихъ
вм<u>e</u>ст<u>e</u> съ нами на Б<u>e</u>ломорско-Балт<u>i</u>йскую каторгу, {59} ни у кого не было
столь оптимистически бодраго настроен<u>i</u>я, какое было у насъ трехъ. Правда, мы
промерзли, устали, насъ тоже не очень ужъ лихо волокли наши ослаб<u>e</u>вш<u>i</u>я ноги,
но...
Мы ожидали разстр<u>e</u>ла и попали въ концлагерь. Мы ожидали Урала или
Сибири, и попади въ районъ полутораста-двухсотъ верстъ до границы. Мы были
ув<u>e</u>рены, что намъ не удастся удержаться вс<u>e</u>мъ вм<u>e</u>ст<u>e</u> -- и вотъ мы пока что
идемъ рядышкомъ. Все, что насъ ждетъ дальше, будетъ легче того, что осталось
позади. Зд<u>e</u>сь -- мы выкрутимся. И такъ, въ сущности, недолго осталось
выкручиваться: январь, февраль... въ <u>i</u>юл<u>e</u> мы уже будемъ гд<u>e</u>-то въ л<u>e</u>су, по
дорог<u>e</u> къ границ<u>e</u>... Какъ это все устроится -- еще неизв<u>e</u>стно, но мы это
устроимъ... Мы люди тренированные, люди большой физической силы и
выносливости, люди, не придавленные неожиданностью ГПУ-скаго приговора и
перспективами долгихъ л<u>e</u>тъ сид<u>e</u>нья, заботами объ оставшихся на вол<u>e</u>
семьяхъ... Въ общемъ -- все наше концлагерное будущее представлялось намъ
приключен<u>i</u>емъ суровымъ и опаснымъ, но не лишеннымъ даже и н<u>e</u>которой доли
интереса. Н<u>e</u>сколько бол<u>e</u>е мрачно былъ настроенъ Борисъ, который видалъ и
Соловки и въ Соловкахъ видалъ вещи, которыхъ челов<u>e</u>ку лучше бы и не
вид<u>e</u>ть... Но в<u>e</u>дь тотъ же Борисъ даже и изъ Соловковъ выкрутился, правда
потерявъ бол<u>e</u>е половины своего зр<u>e</u>н<u>i</u>я.
Это настроен<u>i</u>е бодрости и, такъ сказать, боеспособности въ значительной
степени опред<u>e</u>лило и наши лагерныя впечатл<u>e</u>н<u>i</u>я, и нашу лагерную судьбу. Это,
конечно, ни въ какой степени не значитъ, чтобы эти впечатл<u>e</u>н<u>i</u>я и эта судьба
были обычными для лагеря. Въ подавляющемъ большинств<u>e</u> случаевъ, в<u>e</u>роятно, въ
99 изъ ста, лагерь для челов<u>e</u>ка является катастрофой. Онъ его ломаетъ и
психически, и физически -- ломаетъ непосильной работой, голодомъ, жестокой
системой, такъ сказать, психологической эксплоатац<u>i</u>и, когда челов<u>e</u>къ самъ
выбивается изъ посл<u>e</u>днихъ силъ, чтобы сократить срокъ своего пребыван<u>i</u>я въ
лагер<u>e</u>, -- но все же, главнымъ образомъ, ломаетъ не прямо, а косвенно:
заботой о семь<u>e</u>. Ибо семья челов<u>e</u>ка, попавшаго въ лагерь, обычно лишается
вс<u>e</u>хъ гражданскихъ правъ и въ первую очередь -- права на продовольственную
карточку. Во многихъ случаяхъ это означаетъ голодную смерть. Отсюда -- вотъ
эти неправдоподобныя продовольственныя посылки изъ лагеря на волю, о
которыхъ я буду говорить позже.
И еще одно обстоятельство: обычный сов<u>e</u>тск<u>i</u>й гражданинъ очень плотно
привинченъ къ своему м<u>e</u>сту и вн<u>e</u> этого м<u>e</u>ста видитъ очень мало. Я не былъ
привинченъ ни къ какому м<u>e</u>сту и вид<u>e</u>лъ въ Росс<u>i</u>и очень много. И если лагерь
меня и поразилъ, такъ только т<u>e</u>мъ обстоятельствомъ, что въ немъ не было
р<u>e</u>шительно ничего особеннаго. Да, конечно, каторга. Но гд<u>e</u> же въ Росс<u>i</u>и,
кром<u>e</u> Невскаго и Кузнецкаго, н<u>e</u>тъ каторги? На постройк<u>e</u> Магнитостроя такъ
называемый "энтуз<u>i</u>азмъ" обошелся приблизительно въ двадцать дв<u>e</u> тысячи
жизней. На Б<u>e</u>ломорско-Балт<u>i</u>йскомъ канал<u>e</u> онъ обошелся около ста тысячъ.
Разница, конечно, есть, но не такая ужъ, по сов<u>e</u>тскимъ масштабамъ,
существенная. {60} Въ лагер<u>e</u> людей разстр<u>e</u>ливали въ большихъ количествахъ,
но т<u>e</u>, кто считаетъ, что о вс<u>e</u>хъ разстр<u>e</u>лахъ публикуетъ сов<u>e</u>тская печать,
совершаютъ н<u>e</u>которую ошибку. Лагерные бараки -- отвратительны, но на вол<u>e</u> я
видалъ похуже и значительно похуже. Очень возможно, что въ процентномъ
отношен<u>i</u>и ко всему лагерному населенно количество людей, погибшихъ отъ
голода, зд<u>e</u>сь выше, ч<u>e</u>мъ, скажемъ, на Украин<u>e</u>, -- но съ голода мрутъ и тутъ,
и тамъ. Объемъ "правъ" и безграничность безправ<u>i</u>я, -- прим<u>e</u>рно, так<u>i</u>е же,
какъ и на вол<u>e</u>. И зд<u>e</u>сь, и тамъ есть масса всяческаго начальства, которое
им<u>e</u>етъ полное право или прямо разстр<u>e</u>ливать, или косвенно сжить со св<u>e</u>ту, но
никто не им<u>e</u>етъ права ударить, обругать или обратиться на ты. Это, конечно,
не значитъ, что въ лагер<u>e</u> не бьютъ...
Есть люди, для которыхъ лагеря на много хуже воли, есть люди, для
которыхъ разница между лагеремъ и волей почти незам<u>e</u>тна, есть люди --
крестьяне, преимущественно южные, украинск<u>i</u>е, -- для которыхъ лагерь лучше
воли. Или, если хотите, -- воля хуже лагеря.
Эти очерки -- н<u>e</u>сколько оптимистически окрашенная фотограф<u>i</u>я лагерной
жизни. Оптимизмъ исходитъ изъ моихъ личныхъ переживан<u>i</u>й и м<u>i</u>роощущен<u>i</u>я, а
фотограф<u>i</u>я -- оттого, что для антисов<u>e</u>тски настроеннаго читателя агитац<u>i</u>я не
нужна, а сов<u>e</u>тски настроенный -- все равно ничему не пов<u>e</u>ритъ. "И погромче
насъ были вит<u>i</u>и"... Энтуз<u>i</u>астовъ не убавишь, а умнымъ -- нужна не агитац<u>i</u>я,
а фотограф<u>i</u>я. Вотъ, въ м<u>e</u>ру силъ моихъ, я ее и даю.
ВЪ БАРАК<u>E</u>
Представьте себ<u>e</u> грубо сколоченный досчатый гробообразный ящикъ, длиной
метровъ въ 50 и шириной метровъ въ 8. По середин<u>e</u> одной изъ длинныхъ сторонъ
прорублена дверь. По середин<u>e</u> каждой изъ короткихъ -- по окну. Больше оконъ
н<u>e</u>тъ. Стекла выбиты, и дыры позатыканы всякаго рода тряпьемъ. Таковъ баракъ
съ вн<u>e</u>шней стороны.
Внутри, вдоль длинныхъ сторонъ барака, тянутся ряды сплошныхъ наръ --
по два этажа съ каждой стороны. Въ концахъ барака -- по жел<u>e</u>зной печурк<u>e</u>,
изъ т<u>e</u>хъ, что зовутся времянками, румынками, буржуйками -- нехитрое и,
кажется, единственное изобр<u>e</u>тен<u>i</u>е эпохи военнаго коммунизма. Днемъ это
изобр<u>e</u>тен<u>i</u>е не топится вовсе, ибо предполагается, что все населен<u>i</u>е барака
должно пребывать на работ<u>e</u>. Ночью надъ этимъ изобр<u>e</u>тен<u>i</u>емъ сушится и тл<u>e</u>етъ
безконечное и безымянное вшивое тряпье -- все, ч<u>e</u>мъ только можно обмотать
челов<u>e</u>ческое т<u>e</u>ло, лишенное обычной челов<u>e</u>ческой одежды.
Печурка топится всю ночь. Въ рад<u>i</u>ус<u>e</u> трехъ метровъ отъ нея нельзя
стоять, въ разстоян<u>i</u>и десяти метровъ замерзаетъ вода. Бараки сколочены
насп<u>e</u>хъ изъ сырыхъ сосновыхъ досокъ. Доски разсохлись, въ ст<u>e</u>нахъ -- щели,
въ одну изъ ближайшихъ къ моему ложу я свободно просовывалъ кулакъ. Щели
забиваются всякаго рода тряпьемъ, но его мало, да и во время пер<u>i</u>одическихъ
{61} обысковъ ВОХР тряпье это выковыриваетъ вонъ, и в<u>e</u>теръ снова
разгуливаетъ по бараку. Баракъ осв<u>e</u>щенъ двумя керосиновыми коптилками,
долженствующими осв<u>e</u>щать хотя бы окрестности печурокъ. Но такъ какъ стеколъ
н<u>e</u>тъ, то лампочки мигаютъ этакими одинокими св<u>e</u>тлячками. По вечерамъ, когда
баракъ начинаетъ наполняться пришедшей съ работы мокрой толпой (баракъ въ
среднемъ расчитанъ на 300 челов<u>e</u>къ), эти коптилки играютъ только роль
маяковъ, указующихъ иззябшему лагернику путь къ печурк<u>e</u> сквозь клубы
морознаго пара и махорочнаго дыма.
Изъ мебели -- на баракъ полагается два длинныхъ, метровъ по десять,
стола и четыре такихъ же скамейки. Вотъ и все.
И вотъ мы, посл<u>e</u> ряда приключен<u>i</u>й и передрягъ, угн<u>e</u>здились, наконецъ,
на нарахъ, разложили свои рюкзаки, отнюдь не распаковывая ихъ, ибо по всему
бараку шныряли урки, и смотримъ на челов<u>e</u>ческое м<u>e</u>сиво, съ криками, руганью
и драками, расползающееся по темнымъ закоулкамъ барака.
Повторяю, на вол<u>e</u> я видалъ бараки и похуже. Но этотъ оставилъ особо
отвратительное впечатл<u>e</u>н<u>i</u>е. Бараки на подмосковныхъ торфяникахъ были на
много хуже уже по одному тому, что они были семейные. Или землянки рабочихъ
въ Донбасс<u>e</u>. Но тамъ походишь, посмотришь, выйдешь на воздухъ, вдохнешь
полной грудью и скажешь: ну-ну, вотъ теб<u>e</u> и отечество трудящихся... А зд<u>e</u>сь
придется не смотр<u>e</u>ть, а жить. "Дв<u>e</u> разницы"... Одно -- когда зубъ болитъ у
ближняго вашего, другое -- когда вамъ не даетъ житья ваше дупло...
Мн<u>e</u> почему-то вспомнились прен<u>i</u>я и комисс<u>i</u>и по проектирован<u>i</u>ю новыхъ
городовъ. Проектировался новый соц<u>i</u>алистическ<u>i</u>й Магнитогорскъ -- тоже не
многимъ зам<u>e</u>чательн<u>e</u>е ББК. Баракъ для мужчинъ, баракъ для женщинъ. Кабинки
для выполнен<u>i</u>я функц<u>i</u>й по воспроизводству соц<u>i</u>алистической рабочей силы...
Д<u>e</u>ти забираются и родителей знать не должны. Ну, и такъ дал<u>e</u>е. Я обозвалъ
эти "функц<u>i</u>й" соц<u>i</u>алистическимъ стойломъ. Авторъ проекта небезызв<u>e</u>стный
Сабсовичъ, обид<u>e</u>лся сильно, и я уже подготовлялся было къ значительнымъ
непр<u>i</u>ятностямъ, когда въ защиту соц<u>i</u>алистическихъ производителей выступила
Крупская, и проектъ былъ объявленъ "л<u>e</u>вымъ загибомъ". Или, говоря точн<u>e</u>е,
"л<u>e</u>вацкимъ загибомъ." Коммунисты не могутъ допустить, чтобы въ этомъ м<u>i</u>р<u>e</u>
было что-нибудь, стоящее л<u>e</u>в<u>e</u>е ихъ. Для спасен<u>i</u>я д<u>e</u>вственности
коммунистической л<u>e</u>визны пущенъ въ обращен<u>i</u>е терминъ "л<u>e</u>вацк<u>i</u>й". Ежели
уклонъ вправо -- такъ это будетъ "правый уклонъ". А ежели вл<u>e</u>во -- такъ это
будетъ уже "л<u>e</u>вацк<u>i</u>й". И причемъ, не уклонъ, а "загибъ"...
Не знаю, куда загнули въ лагер<u>e</u>: вправо или въ "л<u>e</u>вацкую" сторону. Но
прожить въ этакой грязи, вони, т<u>e</u>снот<u>e</u>, вшахъ, холод<u>e</u> и голод<u>e</u> ц<u>e</u>лыхъ
полгода? О, Господи!..
Мои не очень оптимистическ<u>i</u>я размышлен<u>i</u>я прервалъ чей-то пронзительный
крикъ:
-- Братишки... обокрали... Братишечки, помогите...
По тону слышно, что украли посл<u>e</u>днее. Но какъ тутъ поможешь?.. Тьма,
толпа, и въ толп<u>e</u> зм<u>e</u>йками шныряютъ урки. Крикъ {62} тонетъ въ общемъ шум<u>e</u> и
въ заботахъ о своей собственной шкур<u>e</u> и о своемъ собственномъ м<u>e</u>шк<u>e</u>...
Сквозь дыры потолка на насъ мирно капаетъ тающ<u>i</u>й сн<u>e</u>гъ...
Юра вдругъ почему-то засм<u>e</u>ялся.
-- Ты это чего?
-- Вспомнилъ Фредди. Вотъ его бы сюда...
Фредъ -- нашъ московск<u>i</u>й знакомый -- весьма дипломатическ<u>i</u>й
иностранецъ. Плохо поджаренныя утренн<u>i</u>я гренки портятъ ему настроен<u>i</u>е на
весь день... Его бы сюда? Пов<u>e</u>сился бы.
-- Конечно, пов<u>e</u>сился бы, -- уб<u>e</u>жденно говоритъ Юра.
А мы вотъ не в<u>e</u>шаемся. Вспоминаю свои ночлеги на крыш<u>e</u> вагона, на
Лаптарскомъ перевал<u>e</u> и даже въ Туркестанской "красной Чай-Ханэ"... Ничего --
живъ...
БАНЯ И БУШЛАТЪ
Около часу ночи насъ разбудили крики:
-- А ну, вставай въ баню!..
Въ барак<u>e</u> стояло челов<u>e</u>къ тридцать вохровцевъ: никакъ не отверт<u>e</u>ться...
Спать хот<u>e</u>лось смертельно. Только что какъ-то обогр<u>e</u>лись, плотно прижавшись
другъ къ другу и накрывшись вс<u>e</u>мъ, ч<u>e</u>мъ можно. Только что начали дремать --
и вотъ... Точно не могли другого времени найти для бани.
Мы топаемъ куда-то версты за три, къ какому-то полустанку, около
котораго им<u>e</u>ется баня. Въ лагер<u>e</u> съ баней строго. Лагерь боится эпидем<u>i</u>й, и
"санитарная обработка" лагерниковъ производится съ безпощадной
неуклонностью. Принцип<u>i</u>ально бани устроены неплохо: вы входите,
разд<u>e</u>ваетесь, сдаете платье на хранен<u>i</u>е, а б<u>e</u>лье -- на обм<u>e</u>нъ на чистое.
Посл<u>e</u> мытья выходите въ другое пом<u>e</u>щен<u>i</u>е, получаете платье и чистое б<u>e</u>лье.
Платье, кром<u>e</u> того, пропускается и черезъ дезинфекц<u>i</u>онную камеру. Бани
фактически поддерживаютъ н<u>e</u>которую физическую чистоту. Мыло, во всякомъ
случа<u>e</u>, даютъ, а на коломенскомъ завод<u>e</u> даже повара м<u>e</u>сяцами обходились безъ
мыла: не было...
Но скученность и тряпье д<u>e</u>лаютъ борьбу "со вшой" д<u>e</u>ломъ безнадежнымъ...
Она плодится и множится, обгоняя всяк<u>i</u>я плановыя цифры.
Мы ждемъ около часу въ очереди, на двор<u>e</u>, разум<u>e</u>ется. Потомъ, въ
предбанник<u>e</u> двое юнцовъ съ тупыми машинками лишаютъ насъ всякихъ волосяныхъ
покрововъ, въ томъ числ<u>e</u> и т<u>e</u>хъ, съ которыми обычные "м<u>i</u>рск<u>i</u>е" парикмахеры
д<u>e</u>ла никакого не им<u>e</u>ютъ. Потомъ, посл<u>e</u> проблематическаго мытья -- не хватило
горячей воды -- насъ выпихиваютъ въ какую-то примостившуюся около бани
палатку, гд<u>e</u> такъ же холодно, какъ и на двор<u>e</u>...
Б<u>e</u>лье мы получаемъ только черезъ полчаса, а платье изъ дезинфекц<u>i</u>и --
черезъ часъ. Мы мерзнемъ такъ, какъ и въ теплушк<u>e</u> не мерзли... Мой сос<u>e</u>дъ по
нарамъ поплатился воспален<u>i</u>емъ легкихъ. Мы втроемъ ц<u>e</u>лый часъ усиленно
занимались боксерской тренировкой -- то, что называется "бой съ т<u>e</u>нью", и
выскочили благополучно. {63}
Посл<u>e</u> бани, дрожа отъ холода и не попадая зубомъ на зубъ, мы
направляемся въ лагерную каптерку, гд<u>e</u> намъ будутъ выдавать лагерное
обмундирован<u>i</u>е. ББК -- лагерь привиллегированный. Его подпорожское отд<u>e</u>лен<u>i</u>е
объявлено сверхударной стройкой -- постройка гидростанц<u>i</u>и на р<u>e</u>к<u>e</u> Свири.
Сл<u>e</u>довательно, на какое-то обмундирован<u>i</u>е, д<u>e</u>йствительно, расчитывать можно.
Снова очередь у какого-то огромнаго сарая, изнутри осв<u>e</u>щеннаго
электричествомъ. У дверей -- "попка" съ винтовкой. Мы отбиваемся отъ толпы,
подходимъ къ попк<u>e</u>, и я говорю авторитетнымъ тономъ:
-- Товарищъ -- вотъ этихъ двухъ пропустите...
И самъ ухожу.
Попка пропускаетъ Юру и Бориса.
Черезъ пять минутъ я снова подхожу къ дверямъ:
-- Вызовите мн<u>e</u> Синельникова...
Попка чувствуетъ: начальство.
-- Я, товарищъ, не могу... Мн<u>e</u> зд<u>e</u>сь приказано стоять, зайдите сами...
И я захожу. Въ сара<u>e</u> все-таки тепл<u>e</u>е, ч<u>e</u>мъ на двор<u>e</u>...
Сарай набитъ плотной толпой. Гд<u>e</u>-то въ глубин<u>e</u> его -- прилавокъ, надъ
прилавкомъ мелькаютъ как<u>i</u>я-то од<u>e</u>ян<u>i</u>я и слышенъ неистовый гвалтъ. По закону
каждый новый лагерникъ долженъ получить новое казенное обмундирован<u>i</u>е, все
съ ногъ до головы. Но обмундирован<u>i</u>я вообще на хватаетъ, а новаго -- т<u>e</u>мъ
бол<u>e</u>е. Въ исключительныхъ случаяхъ выдается "первый срокъ", т.е. совс<u>e</u>мъ
новыя вещи, чаще -- "второй срокъ" старое, но не рваное. И въ большинств<u>e</u>
случаевъ -- "трет<u>i</u>й срокъ": старое и рваное. Приблизительно половина новыхъ
лагерниковъ не получаетъ вовсе ничего -- работаетъ въ своемъ собственномъ...
За прилавкомъ мечутся челов<u>e</u>къ пять какихъ-то каптеровъ, за отд<u>e</u>льнымъ
столикомъ сидитъ н<u>e</u>кто врод<u>e</u> зав<u>e</u>дующаго. Онъ-то и устанавливаетъ, что кому
дать и какого срока. Получатели торгуются и съ нимъ, и съ каптерами,
демонстрируютъ "собственную" рвань, умоляютъ дать что-нибудь поц<u>e</u>л<u>e</u>е и
потепл<u>e</u>е. Глазъ завсклада пронзителенъ и неумолимъ, и приговоры его,
повидимому, обжалован<u>i</u>ю не подлежатъ.
-- Ну, тебя по рож<u>e</u> видно, что промотчикъ<a href=#fn_4_3><sup>3</sup></a>, -- говоритъ онъ какому-то
урк<u>e</u>. -- Катись катышкомъ.
-- Товарищъ начальникъ!.. Ей-Богу...
-- Катись, катись, говорятъ теб<u>e</u>. Сл<u>e</u>дующ<u>i</u>й.
"Сл<u>e</u>дующ<u>i</u>й" нажимаетъ на урку плечомъ. Урка кроетъ матомъ. Но онъ уже
отжатъ отъ прилавка, и ему только и остается, что на почтительной дистанц<u>i</u>и
потрясать кулаками и позорить завскладовскихъ родителей. Передъ завскладомъ
стоитъ огромный и совершенно оборванный мужикъ. {64}
<a name=fn_4_3></a><sup>3</sup> Промотчикъ -- челов<u>e</u>къ проматывающ<u>i</u>й, пропивающ<u>i</u>й, проигрывающ<u>i</u>й
казенное обмундирован<u>i</u>е. Это преимущественно уголовники.
-- Ну, тебя, сразу видно, мать безъ рубашки родила. Такъ съ т<u>e</u>хъ поръ
безъ рубашки и ходишь? Совс<u>e</u>мъ голый... Когда это васъ, сукиныхъ д<u>e</u>тей,
научатъ -- какъ берутъ въ ГПУ, такъ сразу бери изъ дому все, что есть.
-- Гражданинъ начальникъ, -- взываетъ крестьянинъ, -- и дома, почитай,
голые ходимъ. Д<u>e</u>тишкамъ, стыдно сказать, срамоту прикрыть неч<u>e</u>мъ...
-- Ничего, не плачь, и д<u>e</u>тишекъ скоро сюда заберутъ.
Крестьянинъ получаетъ второго и третьяго срока бушлатъ, штаны, валенки,
шапку и рукавицы. Дома, д<u>e</u>йствительно, онъ такъ од<u>e</u>тъ не былъ. У стола
появляется еще одинъ урка.
-- А, мое вамъ почтен<u>i</u>е, -- иронически прив<u>e</u>тствуетъ его завъ.
-- Здравствуйте вамъ, -- съ неуб<u>e</u>дительной развязностью отв<u>e</u>чаетъ урка.
-- Не дали погулять?
-- Что, разв<u>e</u> помните меня? -- съ заискивающей удивленностью
спрашиваетъ урка. -- Глазъ у васъ, можно сказать...
-- Да, такой глазъ, что ничего ты не получишь. А ну, проваливай
дальше...
-- Товарищъ зав<u>e</u>дующ<u>i</u>й, -- вопитъ урка въ страх<u>e</u>, -- такъ посмотрите же
-- я совс<u>e</u>мъ голый... Да поглядите...
Театральнымъ жестомъ -- если только бываютъ так<u>i</u>е театральные жесты --
урка подымаетъ подолъ своего френча и изъ подъ подола глядитъ на зава голое
и грязное пузо.
-- Товарищъ зав<u>e</u>дующ<u>i</u>й, -- продолжаетъ вопить урка, -- я же такъ безъ
одежи совс<u>e</u>мъ къ чертямъ подохну.
-- Ну, и дохни ко вс<u>e</u>мъ чертямъ.
Урку съ его голымъ пузомъ оттираютъ отъ прилавка. Подходитъ группа
рабочихъ. Вс<u>e</u> они въ сильно поношенныхъ городскихъ пальто, никакъ не
приноровленныхъ ни къ зд<u>e</u>шнимъ м<u>e</u>стамъ, ни къ зд<u>e</u>шней работ<u>e</u>. Они получаютъ
-- кто валенки, кто т<u>e</u>логр<u>e</u>йку (ватный пиджачокъ), кто рваный бушлатъ.
Наконецъ, передъ завскладомъ выстраиваемся вс<u>e</u> мы трое. Завъ скорбно
оглядываетъ и насъ, и наши очки.
-- Вамъ лучше бы подождать. На ваши фигурки трудно подобрать.
Въ глазахъ зава я вижу какой-то сочувст