ло и с писком
кинулось в сторону... Уж потом сообразил: мышь.
Для храбрости топнул на нее ногой, отчего еще сильнее запахло пылью, и
снова замер, не отвечая тревожно кричавшим снизу Севе и Лидке. Из угла
кто-то, не мигая, упорно смотрел прямо на меня зеленым глазом.
От страха я чуть с лестницы не скатился. Но, вспомнив, что храбрый тот,
кто боится, а все равно идет и идет вперед, осторожно шагнул к этому
страшному глазу и чуть не взвыл: по волосам скользнуло что-то мягкое и
омерзительное! Вскинул руку -- пальцы наткнулись на пушистую от пыли
бельевую веревку.
--Ге-на! Ге-на! -- кричали снизу Сева и Лидка.--Слезай! Верим! Слезай!
А потом вдруг ужасно заскрипела лестница, весь чердак осветился, и
раздался бас Севиного папы:
--Ты что это здесь делаешь? Спускайся сейчас же! Я обернулся и,
зажмурившись от света карманного фонарика, ответил:
--Да так,-- и оглянулся на то место, откуда только что смотрел страшный
глаз.
Там лежала обыкновенная пивная бутылка, на которую падал свет луны в
щель забитого слухового окна.
Едва не плюнув с досады, я, осторожно ощупывая ногой ступеньки, стал
спиной слезать вниз. На площадке было полно народу: мать, дядя Владя, его
жена, Севина мама, сам Сева и Лидка.
Я взглянул на встревоженное лицо своей матери и нахмурился: сейчас при
всех ругать будет...
--А он, а Гена не испугался и полез! -- захлебываясь, рассказывала
Лидка.-- Мы с Севой все прямо дрожали, а он все равно лез и лез! -- Она
обернулась ко мне: -- Ну, видал там ногу, да? Это ты на нее так сильно
топал, да?
Мне хотелось ответить, что вообще-то пришлось кое на кого топнуть, но
Севин папа строго сказал:
--Никакой ноги мы там не нашли, и, пожалуйста, не болтай вздора!.. Но
вот свою, Геннадий, ты там мог очень даже свободно потерять!.. А вам стыдно
подстрекательством заниматься, да,-- сказал он Севе с Лидкой.-- Марш сейчас
же домой!
И они все ушли.
Мать ничего не сказала, а лишь, вздохнув, кивнула на мои штаны.
Я посмотрел: ой, какие пыльные! И, в первый раз по-настоящему довольный
собой, взял щетку и гордо пошел на парадное -- там лампочка была поярче.
Эх, скорее бы опять на тренировку, чтобы как следует испытать себя!
14
И вот я снова в боксерском зале. И Вадим Вадимыч говорит мне:
--Ну что ж, Строганов, начнем сегодня с тебя. Полезай в ринг.
Мои колени опять было задрожали, а ладони вспотели. Но я нарочно повыше
поднял голову, небрежно залез за канаты и с улыбкой протянул партнеру руки
для пожатия. Потом поскорей отскочил на шаг и приготовился к бою.
В первый раз я отчетливо видел и своего противника, и то, что он
собирался делать, и был начеку. Только замечал, что он готовится атаковать,
не закрывал глаза, как прежде, а быстро нагибался либо подставлял под удар
перчатку, плечо или локоть и сразу же сам старался попасть в него. Правда,
страх то и дело стеснял дыхание. Но я заставлял и заставлял себя атаковать,
лихорадочно вспоминая, какой прием лучше всего подходит.
Когда раунд окончился и я, потный и возбужденный, стал вылезать из
ринга, Вадим Вадимыч не отчитывал меня, а Борис обнял за плечи и радостно
зашептал:
--Вот сегодня совсем другое дело!
Мишка тоже подошел, посмотрел, но ничего не сказал, только головой
покачал: дескать, ну и ну...
А я, ни на кого не глядя и боясь выказать свое торжество, снял
перчатки, дождался команды и начал бой с тенью, почти не чувствуя
усталости...
Севе рассказывал о том, как боксировал, с таким жаром, что он
подозрительно спросил:
Подожди, а ты что, разве сегодня в первый раз?
Да нет! -- смутился я.-- Просто до этого такого хитрого и ловкого
противника не попадалось.
На следующей тренировке я вел себя на ринге еще свободнее, окончательно
поняв, что гораздо выгоднее смотреть опасности в глаза, чем прятаться от
нее. Тогда сразу ясно, каким приемом или защитой лучше всего пользоваться.
Вижу, что партнер, например, хочет нанести мне левый прямой в голову,
от которого раньше только и делал, что закрывался локтями, сразу же отбиваю
его перчатку, а сам провожу ответный удар в корпус. И получалось: он с носом
остается, а я зарабатываю очко! Или же сам стараюсь его обхитрить: делаю
вид, будто собираюсь заехать ему в туловище, а как только замечу, что он
торопливо защищает его, неожиданно перевожу удар в голову, а сам скорей
отпрыгиваю подальше, чтобы отквитаться не дать. И делал все это я, наверное,
правильно, так как, когда раунд окончился и мы с партнером, потные и
взъерошенные, выбрались из ринга, Вадим Вадимыч кивнул мне:
--Неплохо.
Я чуть не подпрыгнул от радости. А Борис, Комаров и Мишка звонко
хлопали меня по плечу и хвалили.
-- Да что вы! -- скромничал я.-- Ну что такого? Делал, как вы говорили,
и все.
А самому было так приятно, что сразу же вся усталость куда-то девалась,
руки стали легкими, ноги послушными. Ну так и хотелось еще раундик
попробовать!
Сделав бой с тенью, поколотив снаряды, взял скакалку -- уж теперь
научился не хуже стареньких!-- стал прыгать и внимательно смотреть, как
боксируют на ринге другие. Раза два, когда сражался с высоким белобрысым
парнем Мишка, чуть было не крикнул, что нельзя пользоваться с таким длинными
ударами, а нужно подныривать под его перчатки и контратаковать. Смотрел и
удивлялся: да неужели же Мишка сам до этого додуматься не может? Когда
тренировка окончилась и мы пошли домой, я сказал ему:
Неправильно ты сегодня. Надо было как? Нагибаться от его ударов, а
самому все встречные и встречные
проводить. А ты?
Да ну...-- отворачиваясь, мрачно пробурчал Мишка.-- Больше не буду...
ходить сюда...
Я даже остановился.
Вообще-то многие из тех, что записались в секцию вместе с нами, уже
давным-давно ушли. Борис сказал, что нигде такого большого отсева нет, как у
нас. Думают, что ничего не стоит выучиться, а начинают -- ничего не
получается. Стараться же лень -- вот и уходят. Осо<img alt="0x08 graphic"
src="StrangeNoGraphicData">
<img alt="0x08 graphic" src="StrangeNoGraphicData">
бенно удивляло меня, что быстрее других исчезали как раз те, которые
при поступлении очень уж куражились. Вадим Вадимыч сказал, что это
совершенно закономерно: храброму человеку незачем шуметь и бахвалиться, он
свое дело делает тихо, скромно, а вот всякие фанфароны пытаются показать,
что они храбрые. На поверку же выходит наоборот.
Но Мишка-то не такой -- он хороший парень, и очень жалко, если он
уйдет.
Почему? -- оглянувшись, спросил я шепотом.
Да потому что... ничего не получается!
Эх, ты! -- возмутился я.-- От кого, от кого, но уж от тебя не ожидал
такого! Да разве можно так падать духом? Да надо знаешь как? Тебе страшно,
да? А ты иди. У тебя не получается, да? А ты еще смелее иди. И вот тогда и
увидишь, что победа будет на твоей стороне! Ты думаешь, я не боялся... то
есть не волновался и у меня все сразу же получалось?
Правда? -- останавливаясь, спросил Мишка.
И я почувствовал, что он признает в эту минуту мое превосходство над
собой.
Конечно! В общем, теперь, когда будешь выходить на ринг, смотри на
меня. Я тебе все напоминать буду.
Ладно! -- сказал Мишка и сразу же повеселел.
Сева потребовал, когда я пришел домой:
Хватит, сегодня уж показывай, как драться надо! А то что я все зря
шагаю да махаю кулаками по воздуху.
Хорошо. Только вот я не знаю, как же мы без перчаток будем?
--Можно самим сделать. Я знаю из чего. Пошли! Я хотел было пойти
посмотреть, но вошла мать и сказала:
--Сначала поужинай.
Сева сказал:
--Ладно, ты ешь, а я пойду и все сам подготовлю, и умчался.
Я сразу же, на радость матери, все съел и уже пил чай, когда снова,
держа одну руку за спиной, прибежал Сева.
--Вот! -- И он показал из-за спины кусок наискось откромсанного нового
ватного одеяла.-- Из этого можно?
Я оценивающе посмотрел.
Вообще-то можно. Только где ты это взял? От своего отрезал, да?
Да нет,-- успокоил Сева.-- Нашел... валялось...Пошли в другую комнату,
чтобы твоя мать не увидела.
Возьми только ножницы, иголку и нитки.
Как мы ни прикидывали, принесенного куска хватало только на три
перчатки.
Постой, я пойду еще немного отре... то есть найду!-- дернулся к двери
Сева.
Не нужно, хватит. Будем тремя драться: ты две возьмешь, а я одну.
Сева обрадовался:
Я тебя двумя знаешь как?
Попробуй, попробуй,-- ответил я и стал старательно вырезать будущие
перчатки.
Шить решили одновременно две: одну я, другую Сева; но у Севы сразу же
почему-то запуталась нитка, а под конец и порвалась.
-- Эх ты, растяпа! А еще в школе проходил! --шипел я и снова насаживал
ему (как это делают многие
мальчики!) иголку на нитку.-- На, и поосторожнее!
Когда все три перчатки были готовы, Сева от радости даже затопал
ногами.
--У-ух ты! Здорово! -- заорал он во все горло.
--Ребята, ребята! -- взмолилась из другой комнаты мать.-- Вы мне
мешаете.
--Слышишь? -- шикнул я.-- Пойдем на лестницу. На лестничной площадке
никого не было, только с улицы доносилось монотонное хлюпанье дождя да
скрипела и стукалась о стену распахнувшаяся от ветра дверь подъезда. А окно
было такое черное и страшное, что даже мурашки по спине пробежали.
Незаметно поглядев на чердак -- ведь лазил же туда, никаких ног там не
видел, а вот все-таки...-- я сказал Севе:
--Давай сначала тебе надену,-- и стал натягивать ему рукавицы; они были
кособокие, неуклюжие, но нам
казались самыми настоящими, боксерскими.
Затем я надел третью перчатку себе на левую руку и скомандовал:
--В стойку становись!
Сева сразу же как-то смешно растопырился, воображая, что это и есть
настоящая боксерская стойка, и с уважением спросил:
А ты так и будешь со мной одной левой, да?
Конечно! -- горделиво ответил я, хотя давно уже убедился, что только
левой и можно что-нибудь сделать,
а с одной правой сразу же пропадешь.
Ведь боксеры обращены друг к другу левым боком, и правая рука находится
намного дальше от противника. Поэтому она совсем не приспособлена к быстрым
и неожиданным ударам, а только и умеет, когда нужно, добавлять да подбородок
защищать. Вадим Вадимыч объяснял, что левая рука -- шпага, а правая --
кинжал. Ну, а шпагой-то куда удобней и безопасней действовать.
--Так вот,-- начал я солидно, вспоминая, что в этом случае говорил нам
тренер,-- сейчас, значит, вы... то есть мы поработаем на технику один
раундик.
Угу,-- кивнул Сева.-- А что такое "раундик"?
Ну-у, это когда драться... тьфу!., работать разрешается. Да ты не
перебивай!
Ладно.
Так вот, один раундик. И не надо бить изо всех сил, а нужно стараться
технику показывать, понял?
Угу. Не буду изо всех сил, не бойся.
Да я-то не боюсь. Но так полагается.
Сева устал стоять в стойке и тоскливо спросил:
Ну, можно начинать-то?
Можно,-- кивнул я и хотел тоже встать в стойку, как вдруг почувствовал,
что на меня обрушились перчатки, одна даже попала в рот, и в зубах остался
клок ваты.
Ты что, с ума сошел?! -- отплевываясь, закричал я.-- Да я же еще и в
стойку-то не встал!
Так ты же сам сказал -- можно! -- пробурчал Сева.
Я сказал "можно" в смысле: сейчас начнем, а ты...-- огрызнулся я и
недобро подумал: "У-ух уж
теперь я тебе за это покажу!" --изготовился, но дверь Севиной квартиры
вдруг отворилась и из нее
выглянула Лидка.
Это чего вы тут стоите? -- подозрительно спросила она.
Сева сразу же подскочил к ней, стал торжествующе крутить перед ее носом
перчатками:
-- Во, погляди! Настоящие боксерские! Сами сделали!-- потом вдруг
спохватился и поспешно спрятал руки за спину.
Но было уже поздно.
-- А ну-ка, ну-ка, покажи! -- еще подозрительнее прищурилась Лидка,
храбро наступая на Севу. Потом повернулась и бросилась домой, оставив дверь
открытой.
-- Мама! Ма-ам! -- на бегу вопила она.-- Севка все мое ватное одеяло
изре-еза-ал!
И тотчас же из комнаты раздалось грозно:
--Сева, иди сейчас же сюда!
Мигом оценив положение, я лихорадочно стянул с себя злополучную
перчатку и сунул ее остолбеневшему приятелю. Бесшумно вскочил в нашу
квартиру, тщательно запер дверь и, осторожно продохнув, с невинным видом
вошел в комнату.
--Ты отчего такой возбужденный? -- переставая писать и пристально
вглядываясь в меня, спросила мать.--С Севой опять повздорил?
В уличную дверь сильно и грозно забухали.
Я испуганно остановил поднявшуюся с места мать:
Не ходи, это не к нам!
Тогда почему же ты так испугался, если не к нам? -- возразила она и
вышла из комнаты, а я сразу же
юркнул в другую, оставив щель, чтобы подсматривать.
В следующую секунду до меня донесся писклявый голос Денежкиной.
Мать успокаивала ее:
--Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, пожалуйста. Все сейчас
разъяснится!
И они вошли в комнату.
За ними -- Лидка.
Мать позвала строго, делая знак Денежкиной, чтобы та не торопилась:
Геннадий, это ты сделал? -- и показала перчатки.
Да,-- еще не понимая, в чем дело, еле слышно ответил я.
А ты знал, из чего ты это шил? -- еще строже спросила мать.
Да, Сева сказал, что он нашел.
Да как же это --нашел? Он отрезал от нового Лидиного одеяла!
--закричала Денежкина.--И он мне сказал, что ты...
Мама попросила Лидку позвать Севу. И, когда он, подталкиваемый в спину,
нехотя вошел, я шагнул к нему навстречу:
<img alt="0x08 graphic" src="StrangeNoGraphicData">
Скажи, ну вот скажи при всех честно, как ты мне объяснил, где взял для
перчаток одеяло! Скажи!
Я сказал, что наше-о-ол...-- весь сникнув, протянул Сева.
Правильно! -- подтвердил я и посмотрел на его маму.
В дверь сначала постучали, и вслед за этим в комнату просунулась голова
Севиного папы.
Вот, полюбуйся, полюбуйся, что твой сынок наделал!-- стала совать ему в
нос перчатки Денежкина.--
Все Лидино одеяло изрезал!
Да что, что это такое? -- отбиваясь, спросил он.
Боксерские варежки! -- ехидно взглядывая на меня, пояснила Лидка.
Не варежки -- перчатки,-- мрачно поправил Сева.
Ах, так вон оно что! -- Севин папа обернулся ко мне: _ да разве же это
боксерские перчатки? Что учишь Севу, это хорошо. Но только почему же тайком?
Сказали бы: так и так, нам нужны перчатки, и мы бы вам сразу же купили
настоящие. Правда? -- Он взглянул на жену.
Не болтай ерунды! -- сердито возразила она.--Чтоб я позволила своему
ребенку такой грубостью заниматься? Никогда!
Ну вот ты как! -- виновато воскликнул Севин папа.-- Ну ладно, ладно, в
таком случае давайте извинимся перед хозяйкой за наше шумное вторжение и
последуем домой.
Он извинился, и они все вышли.
Я посмотрел на мать, она покачала головой:
Нехорошо. Ты старше, умнее и должен как-то направлять его, а не резать
вместе с ним одеяла.
Да он же говорил...-- начал было я.
Мало ли что он говорил,-- перебила мать,--но ты же видишь, что это
хорошее, совершенно новое одеяло, значит, оно не могло где-то просто так
валяться.
-- Ладно,-- сказал я,-- теперь буду по-другому за ним смотреть. Только
ты, пожалуйста, ну... не верь, что бокс -- грубый. Он интересный и полезный!
Однако увидеться с Севой оказалось не так-то просто: с этого вечера он
стал прятаться от меня, даже на улицу не выходил, сколько я ни караулил его
у кухонного окна. Мало того, дядя Владя сказал, что, когда я в школе, он
везде ходит и хвалится, что если бы не Лидка, то он меня с двумя перчатками
всего бы избил.
15
На ходу вытираясь мохнатым полотенцем, в одних трусах, я вошел в
комнату и, задержавшись против зеркала, согнул правую руку. Горкой вздулась
мышца бицепса, согнул другую -- тоже. Да-а, не зря купил я теннисный мяч и с
тех пор нигде с ним не расставался, незаметно нажимал да нажимал в кармане.
Да и вообще мне уже несколько человек говорили, что я на глазах меняюсь.
Вчера на уроке физкультуры, когда я быстрее всех пробежал, учитель так и
сказал: "А ты, Строганов, за последнее время на глазах развиваешься!" И дядя
Владя сейчас то же самое сказал. Наверно, это правда. Потому что вчера стал
рубашку надевать, которая совсем еще недавно была велика, так ворот не
сошелся.
В комнату вошла мать. Я отпрянул от зеркала и сделал вид, будто гляжу в
окно.
Одевайся, одевайся живее, а то простудишься! -- сказала мать и сразу же
спросила: -- Кстати, ты с Севой-то говорил или нет?
Да я его уже два дня не вижу. Прячется от меня.
Ах какой хитрый! И все-таки ты найди случай, непременно поговори.
Нельзя давать товарищу портиться.
<img alt="0x08 graphic" src="StrangeNoGraphicData">
Я быстро позавтракал, надел пальто, фуражку -- на улице теперь было
холодно, и только один Митька все еще ходил раздетым; весь синий, согнется,
а пальто надевать не хочет,-- взял портфель и вышел из квартиры.
Спустившись вниз и выйдя из сеней, я стал прыгать с камешка на камешек,
так как во дворе было очень грязно, завернул за угол дома и остановился: от
ворот с голубем в руках шагал Митька.
"Да иди же, иди, чего испугался-то? -- возмущенно сказал над моим ухом
чей-то голос.-- А пристанет, брось портфель и покажи ему!" Но я стоял,
крепко сжав ручку портфеля, и не двигался. Правда, это уже не был тот страх,
с которым я раньше смотрел на своего недруга, но я как-то сразу забыл, что
ходил в боксерский зал и кое-чему выучился там.
--Ну, чего глядишь? -- бросая за спину голубя, который радостно взмыл в
небо, злобно прошипел Митька.-- Боксер! -- желчно скривился он.-- Да я тебе
вот сейчас безо всякого бокса! -- И он неожиданно подскочил и размахнулся.
И тогда я, уже умевший уходить от быстрых боксерских ударов, сделал
короткий шаг назад, и Митькин кулак пролетел мимо, а сам он чуть не упал.
-- Ах ты так? Так, да? -- мигом освирепел он и, размахнувшись еще
сильнее, кинулся на меня, чтобы
предупредить отскок.
Но я на этот раз и не отскочил, как он думал,-- сзади была лужа,-- а
нырнул под удар, то есть быстро присел, пропуская его над самой головой. Как
Борис!
И дальше случилось то, чего я и сам не ожидал: Митька, стремительно
пролетев мимо меня и не удержавшись, со всего маха шлепнулся прямо в лужу.
--Ур-рр-ра! -- раздалось вдруг сверху. В форточке, высунувшись чуть ли
не по пояс и рискуя вывалиться наружу, торчал Сева и изо всех сил бил в
ладоши: -- Ур-рр-ра!
--А-а-а! -- орал, барахтаясь в луже, Митька.--Убью-у! Убью-у-у! -- Все
лицо у него было залеплено грязью.
Я испугался и, не разбирая дороги, бросился вон со двора.
Я без отдыха проделал весь путь до школы, влетел в свой класс и только
тогда почувствовал себя в безопасности.
Жора спросил:
--Ты чего это?
Я вдруг вспомнил залепленную грязью рожу Митьки и, давясь от смеха, все
рассказал.
<img alt="0x08 graphic" src="StrangeNoGraphicData">
Лили не было, и мне отчего-то сразу же сделалось тоскливо.
На последнем уроке учительница сказала:
--Ты, Строганов, живешь рядом с Лилей Савиной. Передай ей домашние
задания. Она же тебе помогала.
Я сначала обрадовался, но потом нахмурился: к Лиле надо идти мимо
Митькиной голубятни. Попросил Жору, когда шли домой:
Знаешь что, отнеси ты ей задания, а?
Это почему?
Да понимаешь ли... мне очень некогда!
Жора согласился, а я, напряженно следя, не выйдет ли из ворот Митька,
юркнул в свое парадное.
Не успел раздеться, как прибежал Сева, стал прыгать, хохотать и
показывать, как я здорово трахнул Митьке.
"Да я его вовсе и не трахал!" -- хотел было признаться я, но смолчал:
было все-таки лестно, что Сева думает так.
--Знаешь,-- захлебывался он,-- Рыжий, как трубочист, был весь черный от
грязи! Ух, здорово ты ему! Ух,
здорово!
Я нахмурился: здброво-то здорово, да теперь этот дурак будет еще больше
приставать. Сам же виноват, а вот начнет теперь... И я сказал строго:
--Ну ладно, довольно. Ты мне лучше вот что скажи: почему ко мне целых
два дня не приходил?
Сева опустил голову.
Чего молчишь-то?
Сам знаешь...-- пробурчал он.
"Знаешь"! -- передразнил я.-- И себя и других подвел. На меня теперь
все ругаются!
Больше не буду.
"Не буду"! Ну ладно. Что дальше-то Митька делал?
Сева сразу опять оживился, засиял:
--На чем я остановился?.. А, как он встал. Так вот, значит, встал,
начал отряхиваться и орать: "Я теперь ему дам! (Это значит тебе!) Я ему
теперь за это всю голову оторву!"
Я опять нахмурился: чего ж здесь веселого-то?
А ты здорово его! -- не замечал моего настроения Сева.-- Раз -- и он
носом в грязь! Мне сверху
знаешь как хорошо все видно было! Каким это ты его ударом? Никто, никто
не заметил! Дядя Владя
даже говорит, что ты и не бил, а просто взял да подогнулся! Врет он,
правда?
Конечно,-- кивнул я, напряженно соображая, как же теперь все сложится с
этим проклятым Митькой.--
Ну ладно, ладно, иди домой, а то мне до тренировки нужно еще уроки
успеть сделать...
Делал уроки -- думал о Митьке, обедал -- думал о нем, ехал на
тренировку -- все о том же. Но когда вошел в раздевалку и увидел Бориса,
Комарова, Мишку (он тоже очень подружился с ними обоими после того, как стал
с Борисом заниматься) и всех остальных, сразу же забыл.
Борис шепотом сообщил, что только что звонили Вадиму Вадимычу и
сказали, что один из наших боксеров -- хулиган, колотит всех направо-налево.
Наверно, сейчас будет разговор об этом.
--Знаешь, кто это?..-- еще тише спросил Комаров и назвал фамилию.
Я осторожно оглядел раздевалку: того, о ком шла речь, не было.
Вообще-то мне сразу же не понравился этот грубый и неприветливый парень,
который резко отличался от всех. Он никогда никому ничего не показывал и не
объяснял, а только смеялся над новенькими да изо всех сил лупцевал, если
давали с ним боксировать. Вадим <img alt="0x08 graphic"
src="StrangeNoGraphicData">
Вадимыч только и кричал ему, чтобы он потише да поосторожней.
Я опустил голову: как раз вошел этот самый драчун. Затихли и все
остальные, стали с подчеркнутым вниманием завязывать шнурки и сосредоточенно
рыться в чемоданах.
--Чего это вы так? -- останавливаясь, подозрительно спросил драчун.
Но ему никто не ответил. В следующую же минуту вошел Вадим Вадимыч и,
спросив, все ли готовы, холодно поглядел на драчуна.
А ты, милейший, можешь не раздеваться.
Почему?
Потому что нам в секции не нужны хулиганы, которые, пользуясь
полученными здесь знаниями, нападают на других и пятнают тем самым честь
всех боксеров. Ты отлично знаешь, как называется твой поступок. Я всех
предупреждал, и ты не мог этого не знать. Это подлое нападение вооруженного
на безоружного, вот так! Так что одевайся и уходи и никогда больше сюда не
приходи!
Вадим Вадимыч...
Никаких объяснений! Надо было раньше думать,--брезгливо возразил Вадим
Вадимыч и пошел в зал, давая
понять, что разговор окончен.
"Как хорошо, что я не связался с Митькой!" -- радуясь, что нашлась
причина, которой можно хоть как-то оправдать собственную нерешительность,
подумал я, занимая в строю свое место.
Ерема с Верблюдом стояли и нехорошо ухмылялись. Уж наверное, любили на
улице подраться.
Вадим Вадимыч -- строгий, прямой -- прошелся перед строем.
--Ну, всем ясно? -- остановившись против них, сказал он.-- Имейте в
виду: никакие чины и заслуги приниматься во внимание не будут! Понятно?
Ерема обиженно хмыкнул -- дескать, а я-то что? Верблюд нахмурился и
переступил с ноги на ногу.
Мы все молчали -- чего ж тут не понять?
А если кто пристанет...-- пробурчал вдруг Мишка.
Это другое дело. Но и. тогда нужно помнить, кто вы есть, и ни в каком
случае не причинять никому
вреда -- бить по туловищу, например. Оно -- мягкое, а эффект тот же.
Ладно,-- обрадовался Мишка,-- буду по туловищу!
А Ерема добела сжал свой огромный кулак и самодовольно посмотрел на
него.
-- Но и это только тогда, если пристанут! -- бросив на него строгий
взгляд, добавил Вадим Вадимыч.-- А сейчас
все новенькие извольте сходить к врачу на повторный осмотр.
Тренироваться будете после.
И мы пошли. Когда подошла моя очередь и я стал дуть в трубочку, сжимать
на редкость жесткий и неподатливый силомер, приседать, подпрыгивать и делать
все остальное, что полагалось, врач даже не поверил, что это я, и заглянул в
мою карточку.
--Ну, молодой человек,-- удивленно проговорил он, качая головой,--
никак, ну, никак не ожидал от вас такой
прыти! -- И обернулся к копавшейся в шкафчике сестре: -- Вы знаете,
месяц назад таким слабеньким и не
развитым показался, что я его даже к занятиям допускать не хотел.
А я смотрел на себя в зеркало, висевшее на стене напротив, и опять
недоумевал, не видя в себе особых перемен.
Вернувшись в зал, я так энергично и четко все делал, а когда подошла
очередь работать на снарядах, до того свирепо осыпал их ударами, что Борис
даже головой покачал, а Мишка сказал: "Силен!" На ринге я великолепно видел
противника, и мне было очень интересно угадывать, что он замышляет, уходить
от его атак, а самому обманывать его бдительность и проникать сквозь его
защиту. Я торжествовал, когда это мне удавалось, и еще настойчивее старался
запутать партнера в кружевах финтов и добраться до его уязвимых точек. Но
он, конечно, тоже старался, и поэтому надо было постоянно быть начеку. И
тогда все постороннее: и зал, и Вадим Вадимыч, и ребята,-- все отходило
куда-то далеко-далеко, а перед глазами оставался один только противник. Нет
ничего вокруг -- только гулкая тишина, точно под водой, хотя непрерывно
стоит тот самый шум и грохот, которые так напугали меня в первый раз.
Когда я, потный и счастливый, выбрался из ринга, то чуть не запрыгал от
радости -- Вадим Вадимыч сказал: "Толково". А такое от него -- уж я убедился
в этом! -- не так-то часто можно услышать.
Потом налетел Комаров, стал тискать, а Борис похлопал по плечу и
коротко сказал, подражая тренеру:
--Ничего, теперь давай бой с тенью.
И я, скинув перчатки, стал двигаться по залу, каким-то образом не
задевая других, и наносить по воздуху удары, стараясь показать, что ни
капельки не устал.
Когда пришел домой, мать, не дав даже раздеться, накинулась на меня,
стала целовать:
--От папы письмо пришло! От папы письмо пришло! Я сразу же спросил: ну
как, разрешает он мне боксом заниматься? Она ответила, что да, разрешает, и
стала скорей читать письмо вслух.
Папа писал, что, хоть у них сейчас и стоит жара под пятьдесят,
строительство все равно идет полным ходом; что население очень приветливое и
доброе, даже между собой никогда всерьез не ругаются; есть бананы, кокосовые
орехи, ананасы; а когда они спускали на реку Нигер моторную лодку, приплыл
крокодил.
Настоящий? -- испугался я за отца.
Конечно,-- кивнула мать.
И я заметил у нее на глазах слезы.
--Да ты не бойся, мам! Папа знаешь какой смелый? Да он любого
крокодила... отгонит!
-- Я не потому,-- ответила она, утирая глаза,-- это я от счастья, что
он жив и здоров...
Когда письмо было прочитано, мать вспомнила, что я еще не ужинал, и
пошла на кухню, а я поскорее вытащил со дна чемодана тренировочный дневник.
На душе было празднично. Писал, а сам чуть не прыгал от радости. Мать
сразу же догадалась, что у меня на тренировке все хорошо и что меня хвалили.
Ну, пришлось ей, конечно, подробно рассказать. И она посоветовала написать
об этом и папе.
Прискакал Сева. Я ему сразу же про письмо рассказал и про крокодила.
Потом хотел рассказать, как сегодня здорово на ринге сражался, да мать с
кухни крикнула, чтобы я помог ей. Пришлось пойти, а когда я с чайником
вернулся в комнату, то чуть не уронил его на пол: Сева сидел и
преспокойненько читал мой тренировочный дневник!
Ты... где взял? -- с грохотом ставя чайник на стол, испуганно спросил я
его.
Вот здесь лежал,-- ответил он и показал на край стола и сразу же
спросил: -- Вот тут написано, что ты дрался, а вначале все нет и нет. Ты
тогда не дрался, да? Обманывал меня?
Скажешь еще! -- отбирая дневник и изо всех сил стараясь не покраснеть,
небрежно ответил я.-- Просто...ну, просто противники были не такие сильные,
что зря расписывать про таких...-- Поскорее перевел разговор: -- Да, мам,
сегодня мы повторный медосмотр проходили! -- и подмигнул Севе, давая понять,
что есть кое-что интересное.
Ну и как? -- насторожилась мать.
Ну как? Врач сказал, что не верит, что это я. Посмотрел, что в моей
карточке было раньше написано, и сразу же сестру позвал. А когда я в такую
трубочку подул, так они еще сильнее удивились.
А железку со стрелочкой опять нажимал? --срываясь со стула, подскочил
ко мне Сева.
Еще как! Мам, знаешь сколько? -- обернулся я к матери, лихорадочно
прикинул и торжествующе закончил:-- Шестьдесят! -- и быстро оглядел
слушателей: не продешевил ли.
Ух ты-и! -- завопил Сева. А мать спросила:
Это много или мало? Что врач-то сказал?
Сказал, что скоро буду настоящим боксером.
--Ах ты мой настоящий боксер! -- улыбнулась мать и хотела что-то еще
спросить.
Но в комнату вдруг ввалился дядя Владя:
--К вам можно?
Он всегда делал так: сначала входил, а потом спрашивал, и мне всякий
раз хотелось сказать: "Да чего же вы спрашиваете? И так уж вошли".
--Можно, можно! -- смутилась мать и, посмотрев на дядю Владю, тревожно
спросила: -- Что-нибудь случилось?
Дядя Владя помялся, потом пробурчал:
--Митька вон весь наш сарай опять изломал. Давеча твой малый его мордой
в грязь толкнул, так он в отместку!
Сева радостно крикнул:
У, я видел! Он по нему ломом знаете как бахал!
Так чего ж молчал-то? -- обернулся к нему дядя Владя.
Забыл...
"Забыл"! -- передразнил дядя Владя.-- Надо было сразу меня звать.
-- Ладно,-- сказал Сева,-- в следующий раз позову.
--Эх ты, ритатуй! -- окатил его презрением дядя Владя и продолжал: --
Так я что? За молоточком. Дайте,
завтра все назад приколочу.
Мать сказала, чтобы я дал. И дядя Владя ушел.
Зачем ты связываешься с этим Митькой? --возмутилась мать.
Да он и не связывался,-- сказал Сева.-- Это Рыжий.
И все равно, лучше отойди.
А как же папа учил: сам ни к кому не приставай, но уж если кто
полезет...
Правильно! И мой папа так же говорит,--поддержал меня Сева.
Ну, я не знаю, когда он тебе это говорил,-- не слушая его, вздохнула
мать,-- но, по-моему, все-
таки лучше отойти.
Ладно, отойду! -- со вздохом обещал я.
Отцу писал о тренере, новых товарищах и о том, как я уже запросто
выхожу на ринг и боксирую.
16
Утром, когда я пошел в школу, дядя Владя предупредил:
-- А ты теперь, малый, гляди в оба, когда на улицу-то выходишь, а то
как бы Рыжий тебя чем не оглоушил, он злющий! Да постой-ка, я с тобой выйду.
<img alt="0x08 graphic" src="StrangeNoGraphicData">
Не надо,-- возразил я, стараясь показать, что ни капельки и не боюсь
Рыжего, а сам очень хотел, чтобы дядя Владя выполнил свое намерение.
Выйду, выйду! У меня как раз папиросы кончились. А то он, стервец, уж
наверно, ждет!
И в самом деле, когда мы вышли на улицу и обогнули дом, я сразу же
увидел у ворот Митьку. Он кидался камнями в воробьев.
--Вон он! Вон он! -- зашептал дядя Владя.
А я, делая вид, будто и не замечаю врага, поскорее нырнул в калитку.
Когда дошли до метро, дядя Владя сказал:
--Ну, теперь крой!
И я, уговаривая себя не оглядываться, пошел нарочито спокойно,
выдерживая характер, но незаметно перешел на мелкую рысь и с шумом вбежал в
школу.
Домой шел вместе с Жорой и еще двумя учениками, специально их подождал.
Поравнявшись со своим парадным, юркнул в него и уж больше не выходил на
улицу, а так хотелось выйти! Да еще уроки, как нарочно, быстро сделал, и
Сева что-то не появлялся. Когда все сроки вышли, я не выдержал и пошел к
нему сам.
Оказалось, что он в школу не ходил, а лежал в постели -- у него
разболелся живот. Его мама сказала, что он сейчас очень слаб и поэтому спит,
но из комнаты вдруг раздался Севин голос:
Кто это там, ма?
Нету никого,-- ответила она и знаком показала, чтобы я молчал.-- Почему
ты не спишь? Если хочешь
поскорей выздороветь, то сейчас же попробуй заснуть!
-- И так все время пробую! -- прогнусавил Сева. Пришлось уйти.
"Эх, пойду-ка все же погуляю",-- выглянув в окно на двор, подумал я.
Быстро оделся и вышел.
Низко плыли серые клокастые облака, было сумрачно, кружил и налетал с
разных сторон, словно намереваясь застать врасплох, ветер.
"Интересно, а что она сейчас делает?" -- глядя на Лилины окна, думал я
и вдруг услышал резкий скрип калитки: Митька! Расстегнутый, под мышкой
обшарпанный портфель без ручки.
Бежать? Крикнуть дяде Владе?
Митька тоже заметил меня и, зловеще повторяя: "Что, попался, попался?"
-- подходил все ближе и ближе. А я стоял, слушал, как кто-то захлебывается
внутри: "Да не бойся, не бойся же! Покажи ему, где раки зимуют! Ведь ты
теперь в тысячу раз сильней!" -- и не знал, на что решиться.
Вообще-то хотелось показать, очень хотелось, но воспоминания о жестких
кулаках и злости Митьки наполняли все тело вялостью и слабостью. И я
продолжал стоять.
Митька же, подойдя совсем близко, еще более обозленный, что от него не
бегут, отбросил портфель и, вдруг рванувшись, схватил меня за пальто --
полетели пуговицы -- и злобно толкнул к дровяным сараям. Бить теперь он уже
явно опасался, чтобы опять с позором не полететь рожей вниз.
Я попятился, споткнулся о застывшую грязь, но удержался, не упал,
продолжая смотреть в ненавистное лицо. И он забеспокоился, заискал по земле
глазами, схватил увесистый кусок кирпича, но в это время раздался хриплый
голос дяди Влади:
-- Эй-эй, я т-тебе дам!
И было видно в окно, как он бросился к двери, чтобы выбежать на улицу.
Митька нехотя швырнул кирпич в сторону, поднял с земли гюртфель и
помотал перед своим носом туго сжатым кулаком:
Л-ладно, ты мне еще попадешься! -- и поспешно пошел к своему дому, так
как в нашем подъезде уже показался дядя Владя.
А, испугался, стервец! -- часто дыша, крикнул он.
Да что мне пугаться-то? -- останавливаясь на пороге своего подъезда,
нахально ответил Митька.
И в самом деле, чего ему было бояться? Отца у него не было, а мать,
большая, грубая, с намалеванными губами тетя, работавшая кассиршей и только
и умевшая со всеми, как говорил дядя Владя, собачиться, обычно кричала, если
к ней приходили жаловаться: "Только других и хаете, сами хороши!" -- и
никогда не наказывала Митьку.
Когда я, ненавидя себя за нерешительность, вслед за дядей Владей
поднялся домой, он сердито сказал:
-- Да чего ты все спускаешь этому одру? Он же трус! Дай ему раз
хорошенько по шее, и он никогда больше приставать не будет!
"Верно! Правильно! -- опустив голову, с досадой думал я.-- И ведь
сейчас мог, мог бы набить ему рожу, и даже Вадим Вадимыч ничего бы не
сказал! Ну ладно, уж в следующий раз не буду стоять и смотреть!" -- входя в
комнату, горячо поклялся я кому-то.
Встав в стойку, погнал воображаемого Митьку резкими прямыми ударами
левой перед собой и коротко, когда тот меньше всего ожидал этого, добавил
мощный удар справа. Вот так! Провел еще две стремительные атаки: вот так!
вот так!..
Снял пальто, трех пуговиц не хватало.
Так же уныло тянулся и следующий день. Митька опять не пошел в школу,
а, подняв воротник пальто, толокся возле своей голубятни. И я почему-то не
рискнул выйти во двор.
Но все сразу изменилось, когда я взял свой тренировочный чемодан и
вышел из дому, правда не черным ходом, а, чтобы не видел Митька, парадным.
Еще по дороге от метро стали попадаться товарищи по секции, и ко дворцу
мы уже подходили гурьбой.
Только Верблюд да Ерема шли отдельно. Кто-то негромко сказал, что
сегодня Вадим Вадимыч и им в перчатках работать позволит.
Я невольно оглянулся. Мишка тоже оглянулся и, принужденно смеясь,
шепнул, будто прочитав мои мысли:
-- Только бы не со мной!
Но вышло так, что ему именно с Еремой и досталось боксировать. И я
удивился, каким вдруг стал Мишкин противник: он побледнел, с его
вытянувшегося лица мигом слетело то презрительно-брезгливое выражение, с
которым он обычно глядел на все и всех. А когда Вадим Вадимыч сказал:
"Время!" -- на него вообще стало противно смотреть: весь сжался, откинул
голову назад, думая, что этак в нее труднее будет попасть. И Мишка
посмотрел-посмотрел, понял, кто перед ним, и начал преспокойненько осыпать
его градом ударов.
Вот так да! Где же его храбрость-то? Ведь и ростом выше и сильнее
Мишки, а уж хвалился больше всех!..
Верблюд тоже весь как-то перекособочился и даже закрывал от страха
глаза, когда его пугали обманными ударами. Те, к кому их прикрепили,
подбадривали, напоминали, как себя нужно держать, какой рукой лучше бить, но
они ничего не слышали.
"А на вид такие смелые, грозные! Ой, да ведь и Митька такой же! --
мелькнуло у меня вдруг.-- Такой же, такой же!"
В душевой только и разговору было, что о "храбрецах", как мы в шутку
назвали Ерему и Верблюда (они-то, между прочим, быстренько ополоснулись и
ушли). Все <img alt="0x08 graphic" src="StrangeNoGraphicData">
<img alt="0x08 graphic" src="StrangeNoGraphicData">
смеялись, копируя, как оба нелепо махали руками и прятали под мышку
головы.
Я думал -- он меня убьет! -- тоном человека, принявшего пустяк за
серьезную вещь, кричал Мишка.
Трусы они, вот что! -- сердито сказал Борис.--Вот увидите, скоро ходить
перестанут.
"Да неужели и Митька такой же?" -- уже одеваясь, опять думал я.
Но Мишка отвлек меня от этих мыслей, сказал, хлопая по плечу:
-- Чего задумался? Одевайся, сейчас мастера придут.
Мастера -- это взрослые боксеры, которые тренировались позже нас, и
среди них действительно было трое настоящих мастеров спорта.
Я быстро оделся и подбежал к зеркалу, возле которого теснились ребята с
расческами в руках. Все старательно выводили проборы на левой стороне головы
(как у Вадима Вадимыча). У некоторых волосы топорщились, но они все равно
старались, чтобы пробор был на левой стороне. И вообще я заметил, что ребята
во всем подражали тренеру: ходили прямо, все делали спокойно, с серьезным
лицом говорили смешные вещи. Подражал, конечно, ему во всем и я, и поэтому,
привстав на носки, тоже принялся орудовать расческой.
А в раздевалку и в самом деле уже входили мастера. И один из них
сказал, подходя ко мне и беря у меня из рук расческу:
--Криво, давай-ка поправлю! -- и, к зависти всех, проложил на моей
голове четкую-четкую линию.
В фойе было многолюдно и празднично: оказывается, начиналось первенство
Москвы у гимнастов. И это не удивило никого из нас. Мы уже привыкли, что во
дворце почти каждую неделю проходят какие-нибудь состязания: то по борьбе,
то по акробатике, то по штанге... И, мы все, важные -- не кто-нибудь, а
боксеры,-- направились в зрительный зал. Контролеры пускали нас туда без
всяких билетов-- свои!
Это был замечательный и удивительно красивый зал. Круглый, с высоченным
куполом, который всегда мне казался игрушечным, так как был весь сделан из
легких дощечек и палочек. Было просто непонятно: как его не сдует ветер?
Места, как в цирке, кругом. Только вместо арены обыкновенный паркетный пол
со специальными гнездами, чтобы ставить турники, брусья или же растягивать
ринг.
Переполненный зал, как это и полагается перед началом состязаний,
гудит; на самой верхотуре, в специальной ложе, пробует свои трубы оркестр.
Только мы заняли места, как оркестр грянул. И в зал, стройные и
какие-то чужие, хотя почти всех мы отлично знали, стали входить такие же,
как и мы,-- вон с тем, хорошо помню, несколько раз пальто вместе сдавал! --
гимнасты и гимнастки, все подтянутые, важные. И мне, да и всем моим
товарищам,