менным столом, на котором, среди книг, брошюр и мелко
исписанных листков рукописи, красовалось несколько фотографий Маргариты
Васильевны, показался теперь Николаю Сергеевичу каким-то гробом - тесным и
мрачным...
Он снял вицмундир, надел фланелевую блузу и прилег на оттоманку,
надеясь отдохнуть хоть полчаса. В восемь ему непременно надо ехать на
заседание общества, в котором он председателем. Не быть там никак нельзя...
Он читает реферат, и заседание наверное затянется.
Но заснуть Заречный никак не мог. Ревнивые мысли переплетались с
воспоминаниями об обиде, нанесенной ему утром женой, и наполняли мучительной
тоской его душу, возбуждая мозг до галлюцинаций.
Ему представлялось теперь почти несомненным, что Рита для него
потеряна. В Невзгодине она найдет не только влюбленного поклонника, но и
единомышленника. Этот донкихотствующий зубоскал, конечно, постарается
отличиться перед Ритой радикальным скептицизмом. Он и раньше щеголял этим.
Ничего не делал и только подсмеивался - это ведь так легко и ни к чему не
обязывает.
При мысли о том, что Рита может его бросить, Заречный чувствовал себя
глубоко обиженным и несчастным, и какая-то самолюбивая злоба отвергнутого
самца охватывала его, когда он представлял себе Риту в объятиях Невзгодина.
И ему хотелось унизить этого человека в глазах Риты. Он при первой же
встрече это сделает...
Нет... он так не поступит. Он останется джентльменом. Он не будет
мешать им... Если она полюбила... если она...
Мысли путались в возбужденной голове профессора. Он точно вдруг
очутился в какой-то бездне противоречий и не находил выхода.
Тук-тук-тук!
- Восемь часов, барин!
- Хорошо.
Он торопливо оделся и, выходя, как-то застенчиво проговорил:
- Я, вероятно, поздно вернусь и не хочу беспокоить барыню. Сделайте мне
постель в кабинете.
- Слушаю-с.
Заречный действительно вернулся поздно. Когда на другой день он встал в
девять часов, чтоб поспеть на лекцию, а оттуда ехать к юбиляру, Маргарита
Васильевна еще не выходила из спальни.
- Передайте барыне, что если она хочет быть на юбилее, то пусть
приезжает одна. Мне никак нельзя заехать за ней! - сказал Заречный,
осматриваясь в трюмо.
В хорошо сшитом фраке и белом галстухе, он глядел совсем красавцем.
Несколько осунувшееся, побледневшее лицо и слегка ввалившиеся глаза,
вследствие бессонной ночи, придавали ему еще более интересный вид.
VIII
За четверть часа до шести Невзгодин подъехал с Неглинной к небольшому
подъезду отдельных кабинетов "Эрмитажа". Озябший на сильном морозе, он
торопливо сунул извозчику деньги и вошел в ярко освещенные сени. Приятное
ощущение тепла и света охватило его.
Два видных швейцара, остриженные в кружок и, по московской моде, в
черных полукафтанах и в высоких сапогах, приветливо поклонились гостю.
- Вы на обед в честь Андрея Михайлыча? - осведомился один из них,
помоложе, снимая с Невзгодина его, несколько легкое для русской зимы,
парижское пальто с маленьким барашковым воротником.
- Да...
Невзгодин невольно улыбнулся и несколько торжественному выражению лица
молодого востроглазого ярославца, и значительному тону, каким отчеканил он
имя и отчество юбиляра, с московскою почтительностью не называя его по
фамилии.
- А вы знаете, кто такой Андрей Михайлыч?
- Помилуйте-с... Как не знать-с Андрея Михайлыча! - обидчиво заметил
молодой швейцар. - Известные ученые и профессоры... Я их не раз видел...
Бывают у нас.
"Вот она, популярность!" - подумал Невзгодин и спросил:
- Собралось еще немного?
- Человек ста полтора, пожалуй, уже есть! - отвечал швейцар, помахивая
черноволосой головой на вешалки, полные шуб.
- Ого! - удивленно воскликнул Василий Васильевич, хорошо знавший
привычку москвичей опаздывать.
- А ждем свыше двухсот персон-с! - не без гордости продолжал швейцар. -
Извольте получить нумерок!
Оправившись перед зеркалом, которое отразило небольшую статную фигуру в
отлично сидевшем парижском новом фраке, Невзгодин поднялся наверх и
остановился на площадке, у столика, где собирали за обед деньги. Заплативши
семь рублей и написавши на листе свою фамилию, он хотел было двинуться
далее, как его окликнул чей-то высокий, необыкновенно мягкий тенорок...
В этом маленьком толстеньком пожилом господине во фраке и в белом
галстухе, - выскочившем с озабоченной физиономией из коридора к столику, -
Невзгодин сразу узнал Ивана Петровича Звенигородцева - всегдашнего
устроителя юбилеев и распорядителя на торжественных обедах, известного
застольного оратора и знакомого со всей Москвой присяжного поверенного.
Выражение озабоченности внезапно исчезло с его лица. Румяненькое,
заплывшее жирком, с жиденькой бородкой и маленькими блестящими глазками,
полными плутовства и вместе с тем добродушия, оно теперь все сияло радостною
улыбкой, словно бы Звенигородцев увидал перед собою лучшего своего друга. И,
несмотря на то, что Иван Петрович был очень мало знаком с Невзгодиным и
считал его, как и многие, пустым зубоскалом, он, как коренной москвич,
широко раскрыл свои объятья и троекратно облобызал Невзгодина необыкновенно
крепко и сочно.
- Давно ли, Василий Васильевич, к нам из Парижа? - ласково и певуче
спрашивал Звенигородцев, задерживая руку Невзгодина в своей пухлой потной
руке.
- Вчера.
Осторожно высвободив руку, Невзгодин отер губы.
- Как раз на юбилей попали... Увидите, дорогой Василий Васильевич, как
у нас хороших людей чествуют... Двести пятьдесят человек записались на
обед... Было бы и вдвое больше, но мы отказывали... Нельзя же всех пускать,
без строгого выбора... Ну и устал же я сегодня. Хлопот, я вам скажу, с этими
юбилеями! И наверное в назначенный час публика не соберется. Уж скоро шесть,
а всего только сто шестьдесят человек. Надо дать знать, чтобы юбиляра
привезли не раньше половины седьмого...
И Звенигородцев тут же распорядился об этом.
- Разве юбиляра привезут?
- Обязательно, и в четырехместной карете. Или вы забыли московский
юбилейный чин? А еще москвич!
- Кто же привезет Косицкого?
- Двое. Представитель старого поколения профессоров: Лев Александрович
Цветницкий и представитель молодой науки: Николай Сергеич Заречный.
- А Маргарита Васильевна здесь?
- Не видал. Кажется, еще не приезжала. А вы что же?.. Все еще
поклоняетесь гордой англичаночке?.. А хорошеет с тех пор, как замужем...
Прелесть что за женщина. Вот увидите! - оживленно и щуря глаза прибавил
Звенигородцев.
- Давно не поклоняюсь, Иван Петрович... И я недавно женился...
Звенигородцев горячо поздравил Невзгодина и, заметив, что тот
собирается отойти, остановил его словами:
- На одну минутку, Василий Васильич!
Отведя Невзгодина в сторону, он проговорил, слегка понижая свой тенорок
и принимая значительный вид человека, озаренного счастливою мыслью.
- Челом вам бью, Василий Васильевич! Не откажите.
- В чем?
- Вы ведь, я слышал, занимались в Париже науками?
- Занимался.
- Так знаете ли что? Скажите, голубчик, за обедом речь Косицкому в
качестве представителя от русских учащихся в Париже. Это будет, я вам скажу,
эффектно и очень тронет старика...
Невзгодин рассмеялся.
- Да как же я буду говорить, никем не уполномоченный?
- Так что за беда! Разве на вас будут в претензии за то, что вы почтите
хорошего человека? Косицкий ведь не Найденов... Он сохранил традиции и
вполне наш... Право, скажите, Василий Васильич, несколько теплых слов...
Сделайте это для меня... Я вас запишу. Вы будете говорить пятнадцатым...
идет?
- Нет, не идет, Иван Петрович. Не записывайте... я говорить не стану.
- Экий вы какой! Ну в таком случае скажите что-нибудь от своего
имени... Вы ведь хорошо говорите.
- Совсем не умею...
- Полно, полно... Я помню, вы раз говорили на каком-то обеде... Сколько
остроумия, сколько...
Звенигородцев вдруг оборвал речь и, засиявший, с замаслившимися
глазками, бросился, словно ошалелый кот, к поднимавшейся по лестнице молодой
хорошенькой даме.
"Все тот же юбочник!" - подумал, улыбаясь, Невзгодин и быстрыми шагами
пошел по коридору, мимо отдельных кабинетов, встречая бесшумно снующих
половых в их ослепительно белых рубахах и шароварах.
Отворив белые с золотом двери, он вошел в знаменитую колонную залу
"Эрмитажа", в которой Москва дает фестивали и упражняется в красноречии.
В большой белой зале, ярко освещенной светом громадной люстры, три
длинные стола, расположенные покоем, были уставлены приборами, сверкая
белизной столового белья и блеском хрусталя. Длинный ряд бутылок и массивные
канделябры дополняли сервировку.
Мужчины, большею частью во фраках и белых галстухах, дамы в светлых
нарядных туалетах наполняли пространство у колонн и между столами. У всех
были праздничные лица. Шел оживленный говор, и до ушей Невзгодина часто
доносилось имя юбиляра. Видимо, он сегодня был главным предметом разговоров
собравшейся публики.
Невзгодин торопился занять два места рядом, стараясь найти их поближе к
среднему столу, где должен был сидеть юбиляр. Ему хотелось рассмотреть
поближе разные московские знаменитости и лучше слышать речи. Но мест вблизи
почетного стола уже не было - во всех стаканах или рюмках торчали карточки,
так что Невзгодин нашел два места рядом в конце одного из боковых столов.
Взглянув на изящное меню с портретом юбиляра, лежавшее у каждого
прибора, он направился к выходу, чтобы встретить Маргариту Васильевну.
Это было не так-то легко. Публика все прибывала, и на пути Невзгодину
приходилось останавливаться, чтобы удовлетворять более или менее праздное
любопытство знакомых, отвечая на одни и те же вопросы и восклицания
удивления, что он в Москве, что женат, что занимался химией и написал
повесть.
Оказалось, что про него уж все было известно, хотя сам он еще и не был
известностью.
Наконец он выбрался к дверям.
Через несколько минут он увидал Маргариту Васильевну. Она вошла одна и
была очень изящна и мила в своем черном шерстяном платье, оттенявшем
ослепительную белизну ее красивого строгого лица.
Она тихо подвигалась среди толпы, щуря близорукие глаза и слегка
наклоняя голову в ответ на поклоны знакомых.
Невзгодин подошел к ней.
- Вы давно здесь? - спросила она, радостно улыбаясь, и по-приятельски
пожала руку Невзгодина.
- Приехал к шести, как назначено... по-европейски.
- А я по-азиатски опоздала... И какой же вы нарядный во фраке, Василий
Васильевич! - прибавила молодая женщина, оглядывая Невзгодина.
- И какая же вы интересная в своем черном платье, Маргарита Васильевна!
- тем же тоном отвечал Невзгодин.
- Будто? - кокетливо уронила Маргарита Васильевна, оживляясь и видом
нарядной толпы, и комплиментом Невзгодина.
- Уверяю вас, что говорю без малейшего пристрастия! - подчеркнул он.
- Здесь все в светлых нарядах, а я - монашкой.
- И все-таки вы одеты лучше всех.
- А Аносова?
- Великолепная вдова? Я ее не видал. Она разве будет? Что, в сущности,
ей Гекуба и она Гекубе? А впрочем, московские дамы от скуки ездят не только
на юбилеи, но даже и на заседания юридического общества... Так Аносова
будет?
- Непременно. По крайней мере утром говорила, что будет.
- Вы разве с ней знакомы?
- Сегодня познакомилась. Была у нее по делу. Очень она мне понравилась.
Они на минуту остановились. Заречная поздоровалась и обменялась
несколькими словами с какой-то дамой.
- И вы, Василий Васильевич, кажется, знакомы с Аносовой? - продолжала
Маргарита Васильевна, когда они двинулись далее.
- Как же, сподобился нынешним летом в Бретани. Так вам великолепная
Аглая Петровна даже очень понравилась? Верно, удивила чем-нибудь по
благотворительной части?
- Именно... удивила. Обещала пятьдесят тысяч на одно дело, о котором мы
с вами еще будем беседовать. А вам разве Аносова не нравится? - спросила
Заречная, останавливая пытливый взгляд на Невзгодине.
Он нисколько не смутился от этого взгляда и спокойно ответил:
- Нравится, как хороший экземпляр роскошной женской красоты.
- И только? - с живостью кинула Маргарита Васильевна.
- Ну и неглупая, характерная женщина, изучавшая даже Шелли... А вообще
не моего романа.
- Не вашего? - весело промолвила Заречная, внезапно обрадованная
эгоистически-радостным чувством женщины, прежний поклонник которой не
сотворил себе нового кумира.
Помолчав, она прибавила:
- А вы, Василий Васильич, кажется, могли бы быть героем ее романа?
Невзгодин несколько смутился и не без раздражения спросил:
- Откуда сие, Маргарита Васильевна?
- Плоды моих наблюдений над Аглаей Петровной, когда мы говорили о вас!
- смеясь ответила молодая женщина.
- Так они ошибочны. По крайней мере, я не замечал этого.
- А я заметила! - настаивала Заречная.
- И, признаться, я не особенно был бы польщен благоволением красавицы
вдовы, если б у нее и явился такой невероятный каприз...
- Отчего невероятный?.. Разве вы не можете понравиться?
- Только не Аносовой. Поверьте, что она с ее красотой и миллионами
давно нашла бы себе героя, - и, конечно, не такого невзрачного, как ваш
покорнейший слуга, - если б чувствовала в том потребность...
- Но она вас все-таки заинтересовала. Вы часто с ней виделись в
Бретани?
- Еще бы! Эта современная московская купчиха с отличным английским
выговором, с ласковым взглядом бархатных глаз, скрывающим холодную
жестковатость натуры, крайне любопытна и стоит изучения. В самом деле, в ней
как-то уживаются вместе расточительная благотворительница и самая отчаянная
сквалыга... Наклонность к умственным отвлечениям и кулачество. Восхищение
Шелли и обсчитывание рабочих...
- Будто?
- Наверное. Я знаю. Мой приятель был техником на одной из аносовских
фабрик. Он кое-что мне порассказал. Рабочим там очень скверно, а
управляющий-англичанин просто-таки скотина.
- И Аносова все это знает?
- Превосходно. Она баба-делец и сама во все входит. Она и Маркса
читала, недаром же говорит, что капитализм - необходимая стадия развития...
Герой ее - нажива.
- Вы, Василий Васильич, кажется, чересчур сгущаете краски... Разве
Аносова при всем этом не женщина?.. Разве она не способна увлечься?
- Не способна. Слишком трезвенна и темперамент спокойный.
- Ну, так вы недостаточно ее изучили. Надо продолжать.
- Что ж, я не прочь... Здесь, в Москве, на своей почве она будет
виднее, чем за границей! - засмеялся Невзгодин... - Ну, вот и наши места...
Далеконько от юбиляра, но лучших не нашел, Маргарита Васильевна!
- И отлично, что далеко...
- А я недоволен. Пожалуй, и не расслышишь всех речей, а их будет много.
Четырнадцать уж обеспечено!
- Четырнадцать? Это ужасно! Несчастный Косицкий!
- Ну и публика не особенно счастливая! Я, впрочем, намерен все речи
слушать... Ведь два года не слыхал московского красноречия.
- А я постараюсь не слушать ни одной... Надоели они. И все одни и те
же...
- Звенигородцев и меня просил сказать пятнадцатую речь.
- Что ж, скажите... Вас я буду слушать.
- Благодарю, но я речи не скажу.
И, объяснив просьбу Звенигородцева, Невзгодин прибавил:
- И ведь Звенигородцев не находит ничего странного, предлагая говорить
речь от имени других... Меня же будет костить за то, что я отказался...
Впрочем, нынче мало что считается предосудительным... читали в газетах
объяснение одного петербургского профессора, уличенного в фабрикации
анонимного письма?.. Какая развязность у этого профессора!.. Какой медный
лоб!
- Ну и у здешних есть медные лбы.
- Не смею спорить, но все-таки наши до анонимных писем не доходили...
- А кто нашими соседями будут за обедом? Вы знаете, Василий Васильич?
- Сейчас узнаю.
Невзгодин взглянул на карточки, вложенные в стаканы по бокам занятых им
приборов, и проговорил:
- Ваш сосед: молодой беллетрист Туманов... Вы его знаете?
- Знаю...
- Так познакомьте меня с ним. Он талантливые вещи пишет.
- А рядом с вами кто?
- Анна Аполлоновна Вербицкая. Кто такая?
- Не имею понятия...
- Я и того менее... Однако три четверти седьмого... есть хочется, а
юбиляра не везут его ассистенты.
- Кто такие?
- Цветницкий и ваш супруг. Николай Сергеич, верно, будет сегодня
говорить?
- Конечно! - промолвила Маргарита Васильевна, и тень пробежала по ее
лицу.
В эту минуту раздался гром рукоплесканий. Толпа двинулась к дверям.
- Наконец-то будем закусывать! - весело сказал Невзгодин и стал
аплодировать, приподнимаясь на цыпочки, чтоб увидать юбиляра.
Но вместо него в глаза Невзгодина бросилась крупная, статная фигура
Заречного.
Прислонившись к колонне близ входа и высоко подняв свою красивую голову
с гривой волнистых черных волос, он жадным, неспокойным взглядом
всматривался в толпу, словно кого-то искал.
"Жену ищет!" - подумал Невзгодин и незаметно взглянул на Маргариту
Васильевну.
Прежнего оживления уже не было в ее побледневшем, казалось, лице.
Серьезная и почти суровая, она тоже смотрела на красавца мужа, и в ее серых
глазах блестел злой огонек, и тонкие губы складывались в презрительную
улыбку.
- Что ж вы не аплодируете, Маргарита Васильевна? Косицкий этого стоит.
Он прелестный человек!
- Все они прелестные! - с каким-то порывистым озлоблением произнесла
молодая женщина.
Встретив удивленный и пытливый взгляд Невзгодина, она внезапно
покраснела, точно досадуя на свою несдержанность, и прибавила:
- Я сегодня в злом настроении.
- Косицкий, право, порядочный человек. Я немножко знаю его и помню, как
джентльменски он провалил меня на экзамене, хоть и благоволил ко мне!
"Пахнет серьезной драмой и, кажется, последним актом!" - решил про себя
Невзгодин и, как истинный беллетрист, почувствовал даже некоторую радость
при мысли о возможности близкого наблюдения этой драмы.
И он снова захлопал, увидавши наконец юбиляра.
IX
Улыбаясь растерянной и словно бы виноватой улыбкой, маленький,
худенький старичок в мешковатом фраке, с седой бородой клином и с длинным
носом, придававшим его добродушному лицу несколько птичий вид, кланялся
направо и налево, двигаясь мелкими шажками среди рукоплескавшей толпы, и
поминутно останавливался, чтобы пожать руки встречающимся знакомым и
благодарить за поздравления, добавляя слова благодарности взглядом, который
будто говорил, что он, Андрей Михайлович Косицкий, не виноват во всем том,
что происходит, и просит снисхождения.
Не ожидавший такого многолюдства и сконфуженный аплодисментами и тем,
что служит предметом общего внимания, он, видимо, находился в затруднении: в
какую сторону залы ему направиться, остановиться ли или идти, и что вообще
предпринять. В этот затруднительный момент он невольно вспомнил совет своей
супруги, преподанный еще сегодня утром: "Не быть хоть на юбилее рассеянной
фефелой и держать себя с достоинством!"
"Ей хорошо давать указания, а попробовала бы она быть в моем
положении!" - невольно подумал смущенный и взволнованный юбиляр, снова
кланяясь на аплодисменты и обрадованно останавливаясь около знакомого, точно
ища у него помощи.
Но Иван Петрович Звенигородцев недаром был превосходным распорядителем
на всяких торжествах, и не напрасно же его в шутку звали
"обер-церемониймейстером".
Как только смолкли приветственные рукоплескания, его кругленькая,
толстенькая фигурка вынырнула из толпы, и он, сияющий и торжественный,
словно бы сам был юбиляром, очутился около Косицкого и фамильярно, в
качестве друга, подхватив его под руку, повел юбиляра, как послушного бычка
на веревочке, в соседнюю комнату к громадному столу, сплошь уставленному
всевозможными закусками.
- Ты, Андрей Михайлыч, кажется, померанцевую?
Это была первая обыденная фраза, которую сегодня услыхал старик. С утра
к нему на квартиру являлись разные депутации, говорили речи в приподнятом
тоне, волновавшие и трогавшие Андрея Михайловича. Он порядком таки устал и
до сих пор находился в напряженном состоянии. Вопрос о водке словно бы
возвратил его к привычной ему действительности, и он мог попросту ответить с
шутливым укором, аппетитно поглядывая на закуски:
- А еще приятель! Я, Иван Петрович, очищенную!
- Прости, голубчик. Я и забыл... Это Лев Александрыч пьет померанцевую!
Звенигородцев налил две рюмки, но, прежде чем чокнуться, не мог,
конечно, не выразить своих чувств публично. Распоряжаясь юбиляром, как своей
собственностью, он привлек его к себе и так крепко поцеловал трижды в губы,
что шатавшийся передний зуб юбиляра чуть было не выпал, и Андрей Михайлович
благодарно поморщился от боли.
Чокнувшись затем с юбиляром и проглотив рюмку водки, Звенигородцев
куда-то исчез.
Толпа обступила плотной стеной закусочный стол. Закусывали, по
московскому обыкновению, долго и основательно. Только бедняга юбиляр,
несмотря на желание попробовать закусок основательно, никак не мог этого
сделать и некоторое время стоял с пустой тарелочкой в руке, не имея
возможности что-нибудь себе положить. К нему не переставая подходили добрые
знакомые с поздравлениями и к нему подводили незнакомых почитателей и
почитательниц его ученой деятельности, с которой они, впрочем, были
незнакомы, считавших долгом выразить старику свое уважение. Поневоле
приходилось отвечать, благодарить и пожимать руки и терять надежду
полакомиться свежей икрой, до которой Андрей Михайлович был большой охотник.
Спасибо супруге - она выручила. Эта внушительных размеров,
гренадерского роста и решительного вида дама, лет за сорок, сохранившая
следы былой красоты и, судя по костюму и слишком оголенной шее, имевшая еще
претензию производить впечатление, - не оставила и здесь, на юбилее, мужа
без своего властного надзора, какой неослабно имела за ним в течение
долголетнего супружества. Несколько удивленная, что с утра так чествуют
Андрея Михайловича, которого она высокомерно всю жизнь считала фефелой и с
которым дома обращалась, как неограниченная монархиня с своим
верноподданным, вполне игнорируя, что он читал полицейское право, - госпожа
профессорша возмутилась, увидавши, что Андрей Михайлович "мямлит", как она
выражалась, с какою-то барышней и при этом даже умильно улыбается, вместо
того чтобы есть хорошую закуску с таким же аппетитом и с таким же
достоинством, с какими это делает она. И профессорша, решительно отстранив
от стола какого-то господина, наложила полную тарелку свежей икры, достала
хлеб и, подойдя к мужу, который перед ней казался карликом, нежно
проговорила:
- Вот кушай, а то ты ничего не ешь!
Юбиляр благодарно и в то же время несколько боязливо взглянул на жену,
принимая тарелку.
- Да ты лучше отойди в сторону, а то здесь тесно! - продолжала нежным
тоном супруга.
Барышня исчезла, и Андрей Михайлович покорно отошел за женой.
- Вот здесь никто не помешает тебе... Присядь к столу... Ты совсем
сонный какой-то... И все точно боишься... Совсем не похож на юбиляра! -
выговаривала она шепотом. - Чего еще хочешь... Я тебе принесу...
- Спасибо, Варенька... Мне довольно икры... А я, точно, устал... И
наконец разве я мог ожидать... Столько сегодня неожиданной чести.
- Ну, ешь... ешь... И какая неожиданность... Ты разве не стоишь
почета... Слава богу, тридцать лет профессором... Ешь... ешь... Не говори...
Юбиляр не заставил себя более просить и с удовольствием уплетал икру,
оберегаемый супругой, которой почти все знакомые несколько побаивались, как
очень решительной дамы.
Заречный еще в зале увидел жену и Невзгодина.
Он вел ее под руку и о чем-то весело ей рассказывал. Рита улыбалась!
Заречный видел потом, как Невзгодин услуживал ей, подавая закуски, и теперь
они опять вместе стоят в сторонке и снова оживленно разговаривают, не
обращая ни на кого внимания.
Ревнивые подозрения с новой силой охватили молодого профессора. Он
сделался мрачен, как туча, и украдкой наблюдал за Ритой и Невзгодиным.
Откуда такая дружба между ними после того, как он был отвергнут и уехал из
Москвы? О чем они говорят? О, как хотел бы Николай Сергеевич узнать, но к
ним все-таки не подходил, не желая встречаться с этим пустейшим человеком,
который вдруг сделался ему ненавистным. Он понимал неизбежность встречи если
не здесь, не сегодня, то на днях, дома - этот "нахал" теперь зачастит к
Рите, - но как человек нерешительный хотел встречу отдалить.
После юбиляра Николай Сергеевич, по-видимому, обращал на себя
наибольшее внимание публики, и в особенности дам. К нему то и дело
подходили, с ним разговаривали, ему восторженно улыбались, на него
указывали, называя фамилию и прибавляя: "Известный профессор". Одна дама
назвала его "неотразимым красавцем" так громко, что Заречный слышал, и
умоляла познакомить ее с ним.
Но сегодня Николай Сергеевич был равнодушнее к проявлениям восторгов
поклонения и, обыкновенно мягкий и ласковый в обращении с людьми, был
сдержан, неразговорчив и меланхоличен.
Он выпил уже четыре рюмки водки, желая разогнать ревнивые думы, и скупо
подавал реплики какой-то поклоннице, пережевывая кусок балыка. Глаза его
невольно смотрели в ту сторону, где были Рита и Невзгодин.
"И каким стал франтом этот прежний замухрыга! Видно, более не отрицает
приличных костюмов!" - со злостью думал Заречный.
В эту минуту откуда-то выскочил Звенигородцев и, обхватывая талию
Николая Сергеевича, весело воскликнул:
- А ведь мы с тобой, Николай Сергеевич, не пили. Выпьем?
Звенигородцев со всеми более или менее известными людьми был на "ты".
- Пожалуй...
Они подошли к столу, чокнулись и выпили.
Пока они закусывали, Звенигородцев успел уже сообщить, торопливо кидая
слова своим нежным и певучим голоском, о том, что Невзгодин - вот она,
современная молодежь! - оказался просто-таки трусом. Иначе чем же объяснить
его отказ сказать речь Косицкому?
- Прежде небось радикальничал. Помнишь? Все у него оказывались
лицемерными болтунами, показывающими кукиши в кармане, а теперь и кукиш
боится показать! Видно, как женился, так и того... Радикализм в отставку! -
говорил Звенигородцев почти шепотком и при этом так добродушно и весело
улыбался, точно он искренне радовался, что Невзгодин оказался трусом и
вообще негодным человеком.
- Разве Невзгодин женат? - воскликнул Заречный.
В голосе его невольно звучала радостная нотка.
- То-то женился. Только что сам мне сообщил. Да он разве у тебя не был?
- Был, но не застал дома.
- Говорят, и химию в Париже изучал. Что-то сомнительно. И повесть
написал... мне сейчас говорил Туманов... И принята. Ну, да мало ли дряни
нынче принимают! Признаться, я не думаю, чтобы Невзгодин мог написать
что-нибудь порядочное... Как по-твоему?
- И мне кажется... Поверхностный человек...
- Брандахлыст, хоть и не лишен иногда остроумия. Да ты разве не видал
его?
- Нет, не видал! - солгал Заречный.
- Он только что здесь был с Маргаритой Васильевной.
- А жена его с ним?
- Жена? Жены не видал. Верно, и она здесь! - решил Звенигородцев,
отдававшийся иногда порывам вдохновения... - Однако пора юбиляра и к столу
вести. А каков юбилейчик-то? Двести сорок человек обедающих... Ты будешь
говорить пятым... не забудь!
С этими словами Иван Петрович исчез, отыскивая глазами юбиляра.
Несколько обрадованный вестью о женитьбе Невзгодина, Заречный
направился к жене. Он застал ее одну. Невзгодин в эту минуту разговаривал
около с известным профессором химиком.
- Я и не видался с тобой сегодня. Здравствуй, Рита! - с нежностью
шепнул Заречный, протягивая жене руки и словно бы внезапно притихший при
виде Риты.
- Здравствуй! - безучастно промолвила она.
Он пожал маленькую руку и сказал:
- Я тебе занял место за средним столом... недалеко от юбиляра... Около
тебя будет сидеть профессор Марголин... Ты, кажется, его перевариваешь? -
прибавил он с грустной улыбкой.
- У меня уже есть место.
- С кем же ты сидишь? Одна?
- Нет. Я буду сидеть рядом с Невзгодиным. Он на днях вернулся из-за
границы, вчера был у меня, и я ему обещала.
Это подробное объяснение, которое почему-то сочла нужным дать Маргарита
Васильевна, вызвало в ней досаду, и она покраснела.
- В таком случае виноват. С Невзгодиным, конечно, тебе будет веселее! -
произнес Заречный взволнованным голосом.
- Разумеется, веселее, чем с твоими профессорами.
- А ты, Рита, все еще в чем-то обвиняешь профессоров и главным образом
меня? - чуть слышно спросил он.
Рита молчала.
- О, как ты жестока, Рита, - с мольбою шепнул Заречный... - Обвинять
других легко.
- Я и себя не оправдываю! - ответила так же тихо Рита и громко
прибавила: - А ты Василья Васильевича не узнаешь?
Услыхав свое имя, Невзгодин подошел.
Бывшие соперники встретились сдержанно. Они раскланялись с
преувеличенной вежливостью, молча пожали друг другу руки и несколько секунд
глядели один на другого, не находя, казалось, о чем говорить.
Молодая женщина наблюдала обоих.
Она видела в лице мужа скрытую неприязнь и поняла, что источник ее -
ревность. В Невзгодине, напротив, она не заметила ни малейшего
недоброжелательства к мужу. Одно только равнодушие. И это кольнуло ее
женское самолюбие. Она вспомнила, как страстно относился прежде Невзгодин к
своему счастливому сопернику.
Наконец Заречный сказал:
- Вас, я слышал, можно поздравить, Василий Васильич?
- С чем?
- Вы женились.
- Как же. Совершил сей долг! - шутливо промолвил Невзгодин.
Тон этот не понравился Заречному.
- И, говорят, избрали карьеру писателя?
- По крайней мере, хочу попробовать.
- И будете жить в Москве?
"А тебе, верно, этого не хочется. Уже возревновал!" - подумал Невзгодин
и ответил:
- Не решил еще...
- Надеюсь, мы будем иметь честь вас видеть у нас... Вы где
остановились?
Невзгодин сказал.
- На днях я буду у вас, Василий Васильич.
С этими словами Заречный поклонился и отошел, далеко не успокоенный в
своих ревнивых чувствах. Такие господа, как Невзгодин, легко смотрят на
брак. Недаром же он выразился о своей женитьбе в шуточном тоне. И отчего
жена его не с ним?
Тем временем Звенигородцев отыскал юбиляра на угловом диване и
проговорил:
- Ну, брат Андрей Михайлыч, пойдем на заклание.
- Пойдем! - покорно ответил юбиляр, поднимаясь.
Звенигородцев на минутку остановил его и спрашивал:
- Кого посадить около тебя? Молоденьких дам желаешь?..
- Зачем же дам, да еще молоденьких? - смущенно возразил старик,
озираясь: нет ли вблизи жены.
- Ты находишь это несколько легкомысленным для юбилея?
- Пожалуй, что так...
- И, быть может, Варвара Николаевна этого не одобрит? - лукаво
подмигнул глазом Звенигородцев и засмеялся. - Ну в таком случае ты будешь
сидеть между своими сверстниками - коллегами... Или хочешь, чтоб около тебя
сидела супруга твоя Варвара Николаевна? - спросил самым, по-видимому,
серьезным тоном Иван Петрович, хорошо знавший, как побаивается Косицкий
своей жены.
- Как знаешь... Я ведь сегодня собой не распоряжаюсь... Только удобно
ли на юбилее устраивать семейную обстановку?..
- Конечно, не следует... Ее и так достаточно. Так ты будешь между
коллегами. Этак выйдет солиднее... Ну, идем!
Звенигородцев с торжественностью подвел юбиляра к столу и указал ему
место на самой середине. По бокам и напротив уселись профессора, в том числе
и Заречный, и несколько более близких знакомых юбиляра. Супругу его
Звенигородцев усадил невдалеке около одного молчаливого профессора.
Скоро все расселись за столами, и тотчас же замелькали белые рубахи
половых, которые разносили тарелки с супом и блюда с пирожками, предлагая
"консомэ или крем д'асперж".
В зале наступило затишье.
- Поглядите, Василий Васильич, нет ли здесь Аносовой. Я своими
близорукими глазами не увижу! - проговорила Маргарита Васильевна, озирая
столы.
- Вы думаете, так легко ее заметить в этой массе публики!
- Такую красавицу? Она невольно бросится в глаза.
- Ну, извольте.
Невзгодин обглядел столы и промолвил:
- Не вижу великолепной вдовы.
- Значит, ее нет. Странно!
- Отчего странно?
- Обещала быть, а она, как кажется, из тех редких женщин, которые
держат слово.
В эту самую минуту сидевший за столом напротив Невзгодина, скромного
вида, в новеньком фраке, молодой рыжеватый блондин в очках, все время
беспокойно поглядывавший на двери, не дотрогиваясь до супа, внезапно
поднялся со своего места, около которого был никем не занятый прибор, и
двинулся к выходу.
В дверях показалась Аносова.
- Вот и она! Смотрите, что за красота! - шепнула Маргарита Васильевна.
- Что и говорить: великолепна... И, кажется, напротив нас сядет. А кто
этот блондин?
- Это племянник и наследник Аносовой! - сказал кто-то.
- Но долго ему дожидаться наследства! - раздался чей-то голос.
Все глаза устремились на эту высокую, статную, ослепительную красавицу
в роскошном, но не бьющем в глаза черном бархатном платье, обшитом белыми
кружевами у лебединой шеи, в длинных перчатках почти до локтей, с крупными
кабошонами в ушах, которая плывущей неспешной походкой, слегка смущенная и
зардевшаяся, шла к столу в сопровождении блондина.
- Вот, тетенька... Других мест не мог достать! - проговорил он с
особенною почтительностью.
- Чем худы места... Отличные! - весело промолвила она, опускаясь на
стул.
Звенигородцев уже летел со всех ног к Аносовой.
- Аглая Петровна!.. Здравствуйте, божественная, и пожалуйте за стол
юбиляра. Для вас берег место, чтобы сидеть подле... И Андрей Михайлович
будет очень рад видеть вас поближе.
- Мне и тут хорошо... Благодарю вас, Иван Петрович. Да кстати у меня
vas-a-vis* добрая знакомая! - прибавила Аносова, увидав против себя
Заречную.
______________
* напротив (фр.).
Щеки ее как будто зарумянились гуще, и она, ласково улыбаясь своими
большими ясными глазами, приветно, как короткой знакомой, несколько раз
кивнула Заречной и сдержанно, почти строго, чуть-чуть наклонила голову в
ответ на поклон Невзгодина, не глядя на него.
"Ишь... королевой себя в публике держит. Боится "морали"!" - усмехнулся
про себя Невзгодин, не без тайного восхищения посматривая на великолепную
вдову, которую он видел в первый раз в параде, и вспомнил, как просто она
себя держала с ним в Бретани.
- И жарко же здесь! - обратилась она, снимая перчатки, к Заречной и,
по-видимому, не обращая ни малейшего внимания на Невзгодина.
Маргарита Васильевна деликатно согласилась, что жарко, хотя и приписала
румянец Аносовой другой причине.
Спокойным жестом своей белой холеной руки Аглая Петровна отстранила
тарелку с супом.
- Я очень рада, что случай свел меня сидеть против вас, Маргарита
Васильевна. По крайней мере, есть с кем перемолвиться словом!.. - с заметным
оживлением продолжала Аносова. - А вы не думайте, что я люблю опаздывать. Я
этого не люблю. Но раньше не могла приехать: было серьезное дело. Впрочем, я
послала сюда артельщика и просила его дать знать, когда будут садиться за
стол, и, как видите, ошиблась на несколько минут! - прибавила она, улыбаясь
чарующей улыбкой и открывая ряд чудных зубов.
"Все статьи свои показывает!" - решил Невзгодин и уже настраивал себя
недоброжелательно против "великолепной вдовы", которая не удостоивала его ни
одним словом, точно летом и не называла его приятелем и не звала непременно
побывать у нее в Москве.
- Рыбы прикажете, Маргарита Васильевна?
- Пожалуйста...
Он положил ей на тарелку рыбы и, наливая в рюмку белого вина,
прошептал:
- Так даже очень нравится?
Маргарита Васильевна усмехнулась и, точно поддразнивая, утвердительно
кивнула головой.
- А вы, Василий Васильич, давно сюда пожаловали? - обратилась наконец
Аглая Петровна к Невзгодину после того как покончила с рыбой и запила ее
рюмкой белого вина.
- Третьего дня, Аглая Петровна.
Взгляды их встретились. И в глазах у обоих мелькнуло что-то не особенно
приветливое.
- Собираетесь и меня удостоить посещением? - кинула с едва заметной
усмешкой Аносова.
- Обязательно собираюсь удостоиться этой чести, Аглая Петровна. Только
боюсь...
- Какой пугливый! Чего вы боитесь?
- Помешать вам. Вы, говорят, всегда заняты.
- Кто это вам сказал? - вспыхивая, отвечала Аносова. - Верно, сами
сочинили ради красного словца. Положим, занята, но у меня есть время и для
знакомых... От трех до шести я дома... Маргарита Васильевна подтвердит это.
- Охотно, Аглая Петровна... Но вы мало знаете Василия Васильича... Он
любит иногда поднять на зубок... Вдобавок и беллетрист. Его повесть в январе
будет напечатана.
- Вы летом этого мне не говорили, Василий Васильич? - промолвила Аглая
Петровна.
- Да разве нужно трубить о своих грехах?..
- Значит, и нас грешных когда-нибудь опишете?
- Вас с особенным удовольствием, Аглая Петровна, возвел бы в перл
создания.
- Только ему недостает изучения. Он вас недостаточно знает, - вставила
Маргарита Васильевна.
- Недоволен он мною... Я это знаю! - засмеялась Аглая Петровна. - А
узнать меня - не мудрое дело... С богом, описывайте, Василий Васильич.
Обижаться не буду, если вы даже и сгустите краски!
- Вы-то не будете сердиться?.. Еще как! - насмешливо проговорил
Невзгодин.
Но Аглая Петровна уже не слушала и о чем-то заговорила с племянником.
- Ваше здоровье, Маргарита Васильевна! - сказал Невзгодин, чокаясь со
своей соседкой. - Желаю вам...
- Чего вы мне пожелаете?
- Говорить? - шепнул Невзгодин...
- Говорить...
- Как добрый приятель?..
- Да что вы с предисловиями... Я не боюсь правды...
- Ну так искренне желаю вам... полюбить кого-нибудь и...
- И что?
- А дальше все приложится.
- Вы думаете?
- Думаю, если только вас не захватит какая-нибудь широкая деятельность.
Да и где она? И то... одна деятельность вас, женщин, не удовлетворит... А вы
ведь все искали людей да рассуждали, а никого по-настоящему не любили... Не
правда ли?
- Правда. И за то расплачиваюсь! - чуть слышно проронила молодая
женщина.
- Вольно же!
Маргарита Васильевна нетерпеливо пожала плечами и примолкла, отставив
рюмку.
- Вы не сердитесь, что я... завел такой разговор. Больше не буду! -
виновато промолвил Невзгодин.
- За что сердиться? Я сама завела бы его. Вы не слепы и видите, что я
не любила и не люблю мужа, и вдобавок...
- Развенчали его?
Маргарита Васильевна молча кивнула головой.
- И все-таки жили и живете с ним! - с какою-то безжалостностью
художника и с искренним негодованием правдивой натуры продолжал Невзгодин,
понижая голос.
- За преступлением следует наказание!
- Но не такое варварское и - извините - постыдное... Мужчин вы
обвиняете в компромиссах, а сами...
- Довольно... Мы об этом поговорим... Здесь не место...
- Никто не слышит... Здесь шум...
- Во всяком случае, спасибо вам за пожелание...
Маргарита Васильевна отпила из рюмки. Выпил полную рюмку и Невзгодин.
- Постараюсь последовать вашему совету и полюбить какого-нибудь
интересного человека... Только вот вопрос: где его искать? - с нервным, злым
смехом сказала Маргарита Васильевна.
И, помолчав, прибавила:
- А у вас все та же страсть затронуть самое больное место человека...
посыпать соли на свежую рану, чтобы человек не предавался самообману насчет
своих добродетелей... Но я на это не сержусь... Напротив, очень
благодарна... Ваше здоровье, Василий Васильевич, и литературного успеха.
С этими словами