еника из
класса не разрешается, но ведь выгоняют. А что делать, если ученик мешает
вести урок и не дает заниматься товарищам? Что делать, если учитель не может
справиться с хулиганом, и единственное спасение - выставить его за дверь?
Я отправил Сережу в Москву, потому что он демонстративно нарушил мое
распоряжение, уверенный в своей безнаказанности.
Ну, спрошу, почему он взял грушу. А он скажет: " Подумаешь, обокрал я
всех, что ли!" И его друзья будут тихонько наигрывать на гитаре и ласково
улыбаться мне. А на другой день от них будет попахивать самогоном: "Угостили
местные ребята, не могли же мы отказаться. Да что мы, пьяные, что ли? "
Нет, если руководитель уверен в своей правоте и видит, что ни
разговоры, ни наказания не помогают, он просто обязан изгнать человека,
нарушающего принятый порядок. Изгнать не потому, что и у других может
появиться желание подражать нарушителю - этого как раз можно не опасаться, в
большинстве люди нормальны - а потому, что благополучие коллектива должно
быть защищено. И если коллектив не может защитить себя, это должен сделать
руководитель - последняя инстанция, стоящая на страже общих интересов. А как
иначе?"
Нужно было время, чтобы понять: конфликты в путешествиях - результат
просчетов руководителя при подго-товке к нему, и не надо принимать следствие
за причину. Но то, что руководитель обязан защищать коллектив от
посягательств на его нравственные законы, для меня уже не было предметом
обсуждения.
В школе-интернате
Еще зимой, перед крымской экспедицией, меня усиленно агитировали
перейти работать в только открываемые школы-ин-тернаты, суля возможность
практически круглосуточного общения с детьми. Это привлекало больше всего, и
после Крыма я пришел в школу-интернат No 18, но с первыми своими учени-ками
связи не прекратил, продолжая еще год водить их в походы и руководить
драматическим кружком.
Меня назначили воспитателем пятого класса, и все свободное от уроков
время я проводил с ребятами. В основном это были дети из неблагополучных
семей, не слишком обогретые родительским теплом, и потому в первый же день
они жались ко мне, незнакомому человеку, тесня друг друга, чтобы подержаться
за мою руку. После отбоя я посидел в спальнях девочек и мальчиков, а потом
еще долго ходил по коридору, потрясенный той жаждой ласки, которую они
хотели получить от меня.
Первое впечатление не всегда самое верное. Оказались среди ребят лодыри
и неряхи, хитрюги, врунишки и любители утащить, что плохо лежит. Но был и
мастеровой люд, умеющий уже плотничать и слесарить, были любители книг, и
те, в ком я видел своих помощников и будущих организаторов наших
многочисленных дел. Конечно, жизнь в интернате отличалась от школьной.
Уборка помещений утром и перед сном, уроки, прогулка, самоподготовка,
свободное время - все это требовалось налаживать и контролировать. Я быстро
понял, что одному воспитателю справиться с этим невозможно, и на каждый
участок назначил ответственными толковых ребят. Не все у нас получалось
сразу, но постепенно в классе привыкли отчитываться за прожитый день, и тем,
кто сделал что-то недобросовестно или набедокурил, крепко доставалось на
вечерних собраниях от товарищей. Я придумывал различные игры для прогулок,
проводил конкурсы и викторины и, конечно же, начал водить пятиклассников в
походы с ночевкой.
Помятуя о своих школьных выходах с малышами, я еще в интернате научил
ребят ставить палатки и подробно растолковал, что и как нужно делать, когда
мы придем на ночной бивак. Были назначены ответственные за сбор хвороста,
костровые и дежурные по кухне, командир, замыкающий и ведущие по отдельным
участкам маршрута. И хотя я дотошно экзаменовал ребят на предмет знания
каждым своего маневра, но все-таки предполагал, что какие-то сбои могут
случиться, и готовился к этому.
Уже в электричке я увидел разницу между моими школьными группами и
нынешней, интернатской. Да, ребята вели себя шумновато, но криков, визга и
толкотни не было. Многие не отлипали от окон - они впервые ехали по железной
дороге, и все, что проплывало мимо вагона было интересно им. Хорошо прошли
установка лагеря и сбор хвороста для костра. После ужина мы немного попели,
подурачились, и никаких серьезных замечаний ни в этом, ни в последующих
четырех походах, которые мы провели до наступления холодов, у меня не было.
Безусловно, порядок во многом определялся тем, что я знал уже всех
воспитанников по голосам и хорошо представлял, что можно ожидать от каждого.
Но не лишним оказались и предварительный инструктаж, и обучение установке
палаток.
С каждым походом ребята становились опытней, и командир все чаще
распоряжался самостоятельно - ну, чуть-чуть по моей деликатной подсказке. В
общем, все бытовые дела в походах выполнялись так, как и должны выполняться
в этом возрасте.
Никаких поисковых работ мы не вели, я ставил перед ребятами только
познавательные цели: рассказывал, для чего понаставлены на открытых местах
высокие вышки - триангуляционные пункты, учил ориентироваться по компасу и
местным признакам. Часто мы останавливались и любовались осенним ландшафтом,
я читал соответствующие настроению стихи, и мои туристы затихали,
зачарованные неброской красотой Подмосковья.
Цели руководителя были, естественно, иными. Надо было приучить ребят
без споров выполнять распоряжения ответственных за различные дела, а все
недоразумения решать с командиром или у вечернего костра. Пятиклассники
согласно кивали, но все улетучивалось из их голов, как только начинали
отдаваться приказы.
- Ты почему не слушаешь Мишу? - вмешиваюсь я в уже назревающую стычку.
- А чего он! Я уже два раза ходил за дровами, а он говорит, чтоб еще
шел!
- Но он ответственный за сбор топлива, ему лучше знать, сколько дров
еще надо принести.
- Так я уже два раза приносил, - тянет свое обиженный турист, - а он
только командует, а сам ничего не делает!
- Давай сделаем так: ты сейчас выполняешь приказание, а в следующем
походе сам будешь ответственным за дрова. И убедишься, как это трудно -
командовать другими.
Пацан шмыгает носом и злорадно говорит товарищу:
- Вот я тебя тогда погоняю!
Вопросы взаимного руководства и подчинения с трудом осмысляются
двенадцатилетними людьми. Они не могут понять, почему сосед по парте имеет
право приказывать и почему они должны подчиняться. Да и приказывающий не
всегда прав, а иногда пользуется своей властью с таким размахом, что рискует
получить по шее от разозленного одноклассника. И бывает, что не только
рискует, но и получает. Мне редко встречались среди двенадцатилетних хорошие
организаторы, которых слушаются не из-за боязни, а потому, что они умеют
настоять на своем и знают дело лучше других. Вот если бы со мной постоянно
ходили в походы ребята года на два старше моих малышей, был бы совсем другой
разговор. Со старшими не поспоришь, а поведение их могло бы стать хорошим
примером. Но старших у меня не было, и приходилось обходиться без эталонов,
на которые можно указать и на которые хотелось равняться.
Из педагогического дневника:
" 24 ноября 1958 г.
Представляю такую картину: с моими пятиклашками идут в поход Женя
Радько и еще трое ребят из моего любимого девятого класса. Они руководят
всеми участками работ, а у костра рассказывают о своих первых маршрутах. А
малыши сидят между ними и слушают. И учатся общению у взрослых людей.
Это и есть передача делового и нравственного опыта от одного поколения
другому. При условии, что сам воспитатель уже воспитан."
Но все это были только мечты, да и не замыкалась жизнь в интернате на
одном туризме. Пионерские дела, режимные моменты, и главное, учеба - на это
уходило все время воспитателей. Каждый воспитатель вел уроки по своим
предметам, а у меня еще были спортивные секции, и порой я получал нахлобучку
от директора, потому что заигрывался с ребятами в волейбол до отбоя.
В интернате не было паралелльных классов, а только по одному с первого
по седьмой, с расчетом на дальнейший прирост до восьмилетки. Как при таком
разрыве в возрастах проводить спортивные соревнования? Ведь ясно, что
семиклассники при любых условиях будут выигрывать у малышей. И тогда всех
воспитанников разделили на четыре спортивных общества с примерно одинаковым
возрастным составом. Неожиданно оказалось, что в этом таится не только
практический, но и педагогический смысл. Семиклассники начали тренировать
девчонок и мальчишек из шестого класса, подбирая команды для волейбольных и
баскетбольных ристалищ, в цене оказались даже первоклассники, с которыми
возились лучшие гимнасты. Я видел, с каким терпением проводили ребята
тренировки и как старательно учились малыши, даже лучше, чем на моих уроках.
Ни криков, ни лишней беготни. А как болели старшие за своих крохотулей,
выполняющих на соревнованиях акробатические упражнения! Мы устраивали
спортивные празники, отменяя учебные занятия: с утра - легкоатлетические
старты на стадионе, после обеда - соревнования на интернатских этажах по
настольному теннису, шахматам и шашкам, в классах - спортивные фильмы,
конкурсы и викторины, а в зале - волейбольные встречи и выступления
гимнастов. И везде рядом с малышами - их тренеры и болельщики. Информация о
ходе соревнований передается по радио, и каждое спортивное общество отчаянно
переживает успехи и неудачи своих ребят. А призы победителям вручают
заслуженные мастера спорта, будущие олимпийские чемпионы - стайер Петр
Болотников и боксер Борис Лагутин.
Праздник заканчивается всеобщим примирением: сборная
волейболистов-воспитанников встречается с воспитателями, и судит игру не
кто-нибудь, а чемпион мира, лучший нападающий советского волейбола -
Константин Рева!
Такое содружество старших и младших воспитанников позволяло создавать
единый коллектив интерната. Мы часто говорим: "коллектив завода", "коллектив
школы", но ведь это только слова. Какой же это коллектив, когда ученики
одного класса незнакомы с теми, кто старше или младше их? Я не хочу
вдаваться в теоретические тонкости, но вот американский социальный психолог
Т. Шибутани предлагает определять коллектив (группу) по профессиональной
принадлежности, и тогда в одну когорту попадают, скажем, все дипломаты земли
или все актеры, или солдаты армий всех стран. Что это может дать для
практической работы, не представляю.
Используя налаженные связи между ребятами в спортивных обществах, мы
попробовали организовать шефство старших над младшими в учебе, и это вроде
бы стало получаться, но развития не имело - самоподготовка во всех классах
проходила в одно время, а отрывать старших от занятий в кружках и спортивных
секциях посчитали нецелесообразным. Мне хотелось бы проверить взаимодействие
детей разных возрастов и в других областях деятельности, но такая
возможность представилась только через пять лет.
Естественно, что, как новый воспитатель, я внимательно присматривался к
своим пятиклассникам. Даже начал делать какие-то записи с психологическими
характеристиками каждого.
Но вскорости бросил это занятие: и оценки мои были субъективными, и
ничем в работе помочь они не могли. Все оказалось настолько сложным и
запутанным, что разобраться молодому учителю во всех переплетениях ребячьих
взаимоотношений не представлялось возможным. Я не мог понять, почему наш
лучший ученик не пользуется особым уважением в классе, а самые хулиганистые
ходят в лидерах; почему те, кому я уже доверял больше других, вдруг
выкидывают такие фортели, что только руками развести; и почему между
ребятами постоянные ссоры и взаимные оскорбления.
Пятиклассники жили какой-то странной для меня жизнью. Вроде бы они
постоянно вместе: и в классе, и в спальнях. Но не только дружбы, обычных
человечесих симпатий между ними я не улавливал: есть группки из двух-трех
человек, есть молчуны-одиночки, особенно среди девочек, и все как-то
насторожены, готовы немедленно ощетиниться: не подходи, опасно!
Радости и огорчения вспыхивали крупицами магния и тут же гасли в
привычной размеренности интернатских будней. Прибегут ко мне мальчишки
показать, какой корабль они соорудили в мастерских - глаза горят, мордашки в
улыбках - а на другой день корабль валяется в классе возле шкафа: запускать
его негде. А еще хуже: не поделят что-то вчерашние корабеллы во время уборки
коридора, и стоят друг против друга в боксерских стойках. Правда, драк в
классе не было. То ли потому, что ребята все время на виду у воспитателей,
то ли четверо сильных мальчишек не позволяли другим распускать руки.
Пошумят, погрозятся враги и расходятся по укромным уголкам. А вечером,
глядишь - опять в слесарке затевают новое дело. Хотя "укромные уголки" - это
неточно сказано. Просто ребятам иногда хотелось уединиться, чтобы не
вступать ни с кем в разговоры, отдохнуть от криков и обязательных
мероприятий. Одни наслаждаются тишиной в читальне, другие сидят в пустых
спальных коридорах или в вестибюле, в который уж раз рассматривая фоторгафии
наших спортивных стендов.
Скорее всего, ребята уставали от ежедневного вынужденного общения и
потому с радостью ждали субботы, чтобы разойтись по домам, к не очень
обустроенному, но зато своему быту, где можно спать сколько угодно и гулять
сколько вздумается. Но в интернат возвращались с удовольствием: здесь и
сытнее, и развлечений побольше. Удобнее жилось тем, кто сам находил для себя
дело. Двое мальчишек стучали молотками в каптерке сапожника, человек пять
все свободное время обитали в слесарке или столярке. Они же занимались в
оркестре и в спортивных секциях. Остальные томились от безделья, и все мои
старания привлечь их к чему-нибудь стоящему принимали с нескрываемым
равнодушием: мол, так и быть, займемся, если уж вам хочется.
Привычка к ничегонеделанию и желание, чтобы их оставили в покое,
разъедали добрую половину класса, а встряхнуть, расше-велить моих
воспитанников, я не умел.
Я присматривался и к другим классам. Очень мне нравился четвертый:
тишина на самоподготовке, чистота в спальнях, да и в общих делах у них
получается слаженней, чем у других. Их воспитательница, высокая спокойная
женщина, держала ребят в жестком кулаке - может быть, так и надо для
малышей? А в шестом классе - сплошная анархия: там воспитатель душевной
мягкости человек. Так что же лучше?
Постепенно я начал понимать, что дело не только в личных качествах
воспитателей. Интернат - полузакрытое учреждение, и ребята упакованы в свои
классы с приблизительно одинаковым уровнем интересов и информации. Они ничем
полезным не могут друг друга обогатить. Сложившиеся отношения между
воспитанниками становятся привычными и, по представлениям ребят, единственно
возможными. Сравнивать эти отношения не с чем, изменять их тоже нет
надобности - отношения сформированы в огороженной от мира интернатской жизни
и приспособлены к ней. В домашних условиях, дети общаются со старшими и
младшими. На улице и в школе они контактируют с различными группами,
определяя для себя, что хорошо и что дурно. У них значительно больший выбор
при организации своего времени для подготовки уроков и проведения досуга.
Они самостоятельней, и в будущем легче входят во взрослую жизнь. А в
режимной замкнутости интерната воспитанники, освобожденные от материальных
забот и домашних проблем, привыкают к иждивенчеству. Для них уборка
помещений - только принудительная работа, а не стремление поддерживать
чистоту там, где они живут. Учеба тоже большинству не нужна: о высшем
образовании ребята не помышляют - как-нибудь устроятся после интерната, не
пропадут. Кружков в интернате мало: слесарный, столярный, швейный, хоровой,
да спортивные секции - они не могут охватить всех, а другие интересные дела
- собственные концерты, приглашения артистов и выходы в театры - так ведь
это от случая к случаю, они не слишком влияют на развитие ребят. Вот и
вертятся разговоры вокруг того, что подадут на обед, и будет ли на полдник
молоко с печением или со сдобными булочками.
Ограниченность общения с внешним миром делает понятным увиливание самых
дошлых воспитанников от трудовых дел, узость их интересов и следование
многих ребят тем негласным нормам, которые насаждаются самыми горластыми,
агрессивными и физически сильными детьми. Безусловно, и в этих условиях
многое зависит от работы воспитателя, но условия изолированности все-таки
дают о себе знать.
Я видел, что ребятам нужны какие-то общие дела, которыми они бы
увлеклись и в которых могли проявить свои творческие способности. Эти дела
со своими линиями взаимозависимости и взаимоотвтественности должны
выплеснуться за пределы интерната, ввести ребят в круг новых напряжений и
создать новых лидеров, даже не подозревающих сейчас о своих возможностях.
Я перелопачивал книги по теории воспитания - там все было ясно и очень
логично - так и хотелось броситься воплощать умные рекомендации в нашей
каждодневной суете. Но в академической солидности ученых книг не было самого
важного для меня: что надо сделать конкретно, чтобы девчонки и мальчишки
засверкали улыбками, чтобы их энергия сгорала разумно в играх, труде и
учебе, и чтобы жизнь их была наполнена предчувствием необычайных открытий.
Вот как у К.Симонова:
Ложась в кровать, нам надо перед сном
Знать, что назавтра просыпаться стоит,
Что счастье, пусть хоть самое пустое,
Пусть мелкое придет к нам завтра днем.
Я уже понимал, что сколько бы не накручивалось ярких интернатских дел,
без общей захватывающей цели все дела наши будут только отдельными
мероприятиями - с их помощью трудно объединить ребят. Конечно, раскрывать
перед пятиклассниками уж слишком далекие перспективы не стоит: к ним может
пропасть интерес. Но увлечь чем-то ребят хотя бы на пару месяцев я считал
необходимым. А потом поставить еще одну цель, а потом еще. И чтобы общая
увлеченность при движении к цели меняла отношение ребят к другим делам,
ранее не значимым для них. Например, к учебе и уборке спален. Умозрительно
все это было правильным, только не находилось у нас общих длительных дел,
ничего у меня не придумывалось. Затеяли мы ставить сцены из
спектаклей-сказок, так вышли из этого одни раздоры: девчонки собираются на
репетиции, а мальчишки, которые были сначала "за", теперь разбегаются по
мастерским - там интересней.
Пятиклассники были готовы выполнять отдельные поручения, но чтобы всем
вместе - такое случалось редко. Вот когда к нашим делам подключались старшие
воспитанники, воз трогался с места. Семиклассники не только были терпеливей
моих малышей, но представляли конечный результат наших репетиций и за уши
вытаскивали мальчишек из мастерских.
Да, на репетициях начали появляться едва уловимые дружеские связи между
моими ребятами, но ни на что это особенно не влияло - разве что ссор в
классе стало чуть меньше.
В который раз я отмечал для себя полезность общих дел младших и
старших. Малыши, допушенные в круг семиклассников, принимали их отношение к
репетициям, а старшие воспитанники, хоть в малой степени, брали на себя роли
взрослых людей, и мне не нужно было следить за порядком или уговаривать
главного героя наконец-то выучить текст.
И все-таки наше лицедейство до коллективных целей не дотягивало. В
других интернатских делах я тоже ничего нужного для сплочения класса
углядеть не мог. Делалось для ребят много:
"Огоньки", всякие пионерские сборы, конкурсы, спортивные соревнования.
Но такого дела, о котором мечтают ночами, у нас не было. Временами у меня
появлялось ощущение бесполезности своей работы. Все, что я мог, это
потребовать выполнения режимных моментов и проконтролировать выполнение
уроков. Ну еще развлекать ребят и немного образовывать их. За два года
работы в школе я никогда не задумывался, что получится из моих учеников в
будущем - вполне хватало сегодняшних забот.
Теперь же, возясь с пятиклассниками, я все чаще беспокоился об их
дальнейшей судьбе - чтобы не выросли они склочными людьми, себялюбцами,
чтобы помимо бытовых забот появились бы у них духовные интересы, и чтобы
жить рядом с ними было надежно другим. Но как это сделать, я не знал.
Туристский лагерь
Я стоял в тихом вестибюле возле наших стендов с фотографиями последних
соревнований. Ребята давно улеглись, разошлись по домам воспитатели, и
притемненный интернат казался немного другим, торжественно-строгим, без
привычных голосов, стука посуды в столовой и гула станков в слесарной
мастерской.
Я часто уходил последним и потому удивился, услышав на лестнице
медленные шаги. Подошла директор интерната, Валентина Ивановна, строгая и
резкая женщина, скупая на похвалу и вгонявшая в страх молодых учителей
своими вопросами: " Вы почему сидите без дела? Ах, нет урока. И нечем
заняться? Ну-ну ". Учительская молодежь, заметив директора в коридоре,
ускоряла шаг, показывая, что безумно торопится, а Валентина Ивановна
останавливалась и сверлила свеженьких специалистов подозрительным взглядом.
Мне встреча с директором ничем не грозила - время было позднее, но
Валентина Ивановна не изменила своей привычке:
- Вы почему еще здесь?
- Да вот, любуюсь стендами.
Валентина Ивановна взглянула на фотографии, и я уже приготовился к
неизбежным замечаниям.
- Мне бы ваши заботы, - вздохнула Валентина Ивановна. - А я не могу
распределить ребят по летним лагерям, - Шефы выделяют сорок путевок.
Двадцать, ну, пускай, тридцать выбью еще у кого-нибудь, а остальные где
взять?
И тут я, не подумавши, ляпнул:
- Давайте построим свой палаточный лагерь, и все проблемы отпадут.
- Это какой еще палаточный лагерь? - насторожилась Валентина Ивановна.
И я рассказал, как прошлым летом прожил с ребятами десять дней в лесу.
- Надо подумать, надо подумать, - сказала Валентина Ивановна.- До
свидания.
Я забыл об этом мимолетном разговоре, но через неделю, случайно
встретив меня, Валентина Ивановна резко спросила:
- Что уже сделано по лагерю?
Я сначала не сообразил, о чем речь, а вспомнив наш разговор, развел
руками:
- Мы ведь ничего не решали, только поговорили...
- У меня нет времени впустую разговаривать, - оборвала Валентина
Ивановна. - Зайдите ко мне.
Валентина Ивановна выслушала меня, быстро задала несколько вопросов, и
в этот же день в учительской появился приказ о назначении меня начальником
несуществующего туристкого лагеря.
Времени было в обрез - всего два месяца. Я быстренько набросал план
необходимых работ и список стройматериалов.
Требовалось не так уж и много: доски для настила под палатки, для стола
и скамеек, да кирпичи для печки. Но оказалось, что достать все это законным
путем невозможно - сметой такие расходы не предусматривались. Тогда я
разослал ребят искать места, где разбираются старые деревянные дома. Как они
там разговаривали с начальством - не знаю, но две машины, доверху груженных
полусгнившими досками, во двор интерната завезли.
Это были не просто доски, а доски с гвоздями - моя головная боль,
потому что покупать их тоже не разрешалось. Оставалось достать палатки.
Десять штук было в интернате, а нам требовалось двадцать! Я бегал по
организациям, не имевшим к нам никакого отношения, что-то доказывал, особо
упирая на заботу партии и государства о детях, и три дышащих на ладан
палатки все-таки притащил. Две палатки достал Сергей Михайлович Голицын. Об
этом удивительном человеке хотелось бы рассказывать долго. Высокий, худой и
слегка сутулый, он смотрел на мир добрыми, чуть прищуренными глазами. За
десять лет общения с ним я очень редко видел, чтобы Сергей Михайлович
сердился на ребят. Но уж если сердился, то получалось это немного смешно и
наивно: он начинал говорить путаясь и слегка заикаясь, а провинившиеся
стояли перед ним, ничуть не боясь, изо всех сил стараясь изобразить на лицах
полнейшее раскаяние. Отпустив - как он говорил - плохиша и поворчав ему
вслед, Сергей Михайлович успокаивался и, обращаясь ко мне, довольно
улыбался:
- Как я его распушил, а ?
Сергей Михайлович не был ни учителем, ни воспитателем. Он нес
собственный крест, потому что был писателем.
Еще до нашего знакомства я учил ребят ориентированию и глазомерной
съемке местности по его книге "Хочу быть топографом", а потом с
удовольствием читал "Сорок изыскателей" и "За березовыми книгами" о
поисковой работе в путешествиях воспитанников нашего интерната. Потом вышел
"Страшный Кракозавр и его дети", где главным героем был Михаил
Владимирович Кабатченко, о котором я еще непременно расскажу. Две последних
книги Сергей Михайлович написал для взрослых: "Сказания о белых камнях" с
фотографиями Александра Сергеевича Потрясова, учителя по профессии и
путешественника по духу, прошедшего с ребятами на байдарках многие реки
нашей страны, и "Записки уцелевшего" - книга-воспоминание, книга-исповедь,
наверное, главная в его жизни.
"Записки уцелевшего" сразу исчезли с прилавков магазинов, мне даже
показалось, что книга и не попадала на них. Это един-ственная книга Сергея
Михайловича в моей библиотеке без его дарственной надписи - он умер
незадолго до выхода ее в свет...
Так вот, две палатки принес Сергей Михайлович из Союза писателей,
резонно заметив, что ничего страшного не произойдет, если, уходя из лагеря в
походы, ребята будут снимать с деревянных настилов свои палатки, и что моя
мечта об излишках - это старорежимные замашки, о которых нужно забыть. На
что я не преминул тут же ответить: "А вы сами - бывший князь!" На том и
поладили.
Пока ребята стругали и фуговали доски, я колдовал над структурой лагеря
и содержанием его работы.
Брать за образец пионерские лагеря не хотелось, и вот почему.
Основная ячейка пионерского лагеря - отряд. В отряде до тридцати
человек и один вожатый (воспитателей тогда в штате не было). Руководящий
состав отряда - его председатель и трое звеньевых с неопределенными
обязанностями. Часто ребята знакомятся между собой и с вожатым только в
лагере. И в такой, плохо знающей друг друга общности, вожатый должен
проводить "мероприятия" и "воспитательную работу". Что это такое -
воспитательная работа за двадцать четыре дня лагерной смены, - сколько мне
ни втолковывали, я так и не мог понять.
Все отрядные мероприятия вожатый старается организо-вать с помощью
председателя и актива, и это правильно. Но в отряде тридцать человек:
девчонки, мальчишки, все по своим микрогруппам - дружеским, враждующим,
нейтральным. А председатель - их сверстник. Может он руководить таким
отрядом, с которым и взрослый справляется не всегда?
Чтобы не устраивать председателю адовой жизни, я решил сделать отряды
по восемь человек, считая командира. Уж таким отрядом авторитетный сверстник
- а своих воспитанников мы знали как облупленных - сможет руководить. А что
будут делать оставшиеся семь человек? Как что? Тоже руководить!
И в каждом отряде появилось семь очень важных должностей:
1. Штурман - ответственный за разработку маршрута и его прохождение.
Само название "штурман" мне не понравилось и я написал "первопроходец", но в
первые же дни лагеря ребята стали говорить "проходимец", и под этим
названием должность вошла в наши анналы.
2. Завпрод - ответственный за продукты в походе и за сухой паек во
время сельхозработ.
3. Завхоз - ответственный за походное снаряжение и за получе-ние
рабочего инвентаря в лагере (грабли, топоры, молотки и пр.).
4. Санитар - ответственный за гигиену ребят в отряде и за лечение
болячек в походе.
5. Краевед - ответственный за походный дневник и за рассказ о походе
всему лагерю.
6. Производственный сектор - организатор сельскохозяйствен-ных работ в
отряде. Он же ответственный за спортивные мероприятия.
7. Член Штаба лагеря. Здесь требуется пояснение. Штаб планировался из
восьми человек - по одному представителю от каждого отряда плюс начальник
лагеря. Чтобы не плодить туристскую аристократию, любящую командовать, но не
любящую подчиняться, командиры отрядов в Штаб не назначались. Должности в
Штабе дублировали должности в отрядах - Начальник Штаба, Главный санитар,
Главный краевед и т. д. В результате получилась такая картина: члены Штаба,
руководящие всей жизнью лагеря и приносившие ежевечерне в отряды нужную
информацию, были в своих отрядах простыми рядовыми, представлявшими резерв,
который могли использовать для своих надобностей ответственные за отдельные
участки работ. Но на заседаниях Штаба они превращались в больших
начальников, и теперь уже перед ними отчитывались и командиры, и другие
отрядные сектора.
Кроме того, из дежурившего по кухне отряда назначался дежурный
командир, отвечавший за точное выполнение режима дня.
Я рассматривал эту структуру с разных сторон, стараясь определить, где
могут оказаться проколы. Все вроде было логично и не очень громоздко. По
моим расчетам, структура не только обеспечивала организационную мобильность,
но и не позволяла никому занять в отряде пр ивилегированное положе-ние:
каждый был то начальником, то подчиненным, и нормальная жизнь отряда
зависела от совместной работы всех его секторов.
Теперь следовало заняться кадровым составом. Сколько взрослых должно
быть в лагере? Себя как начальника я утвердил без возражений. Не вызывало
сомнения и присутствие Сергея Михайловича, бывшего фельдшера, а ныне
возведенного в должность медбрата. Трех человек надо отправлять с отрядами в
походы. Конечно, можно иметь еще одного туриста-инструктора на подмену, и
повар для красивой жизни был бы не лишним, но я уже вывел для себя формулу:
взрослых в лагере должно быть столько, сколько необходимо, и на одного
меньше.
Только при этом условии можно серьезно расчитывать на ребячье
самоуправление, а не на игру в него, и только при этом условии почти у
каждого может формироваться понятие ответственности - та нравственная
категория, без которой любое начинание может с треском провалиться.
Значит, взрослых у нас будет пятеро на шестьдесят воспитанников из
пятых, шестых и седьмых классов. Понятно, что воспитателей в отрядах не
предусматривалось. И хотя я на всякий случай, не уведомляя ребят, закрепил
за каждым взрослым по два отряда, это оказалось излишним и забылось само
собой. Четвертый класс мне не отдали: и палаток для них не было, и, как
сказала директор, жизнь - хорошая штука, и вычеркивать из нее малышей она не
позволит. Поэтому четвертый класс решили поселить в ближайшей от лагеря
сельской школе под присмотром их воспитателя.
Ну, а дальше все было просто или почти просто. 5-е - 7-е классы
получили задание найти лесную поляну в районе Звенигорода с удобными
подъездами к ней и вблизи от Москва-реки. Этот район был выбран по двум
соображениям: во-первых, он богат историческими памятниками и народными
промыслами, а во-вторых, туда было удобно выезжать из нашего интерната.
Конечно, мы посылали туристов не наобум, а указывали на карте места, где
следует проводить поиски. Каждый класс подробно рассказывал о своих
находках, до хрипоты доказывая, что лучшего места нет во всем Подмосковье,
но мне не нравилось то одно, то другое, пока шестиклассники не поведали о
двух больших полянах в двух километрах от Звенигорода, с крутым спуском к
реке. Я выехал туда - место оказалось великолепным, и в тот же день без
особых хлопот я получил разрешение в звенигородском горисполкоме и
лесничестве на строительство временного палаточного городка.
В последних числах мая ударная группа завезла на поляну строительные
материалы, и работа началась. В темном провале леса, где недавно водились
стаи непуганого воронья, поднялась печь, стрельнула первым угольком - и
синий дымок, еще пахнущий сырой глиной, запутался и осел в соседних кустах.
Рядом соорудили непонятного жанра навес для столовой, а из подгнивших
досок сколотили настилы под палатки, расположив их по самому краю поляны.
Продукты нам обещали завозить еженедельно, поэтому вместо погреба мы
воздвигли большой шалаш, обернув его клеенками - полиэтиленовых пленок тогда
еще не было.
На пятый день вкопали перед палатками мачту для флага - вот,
собственно, и все. Строительная бригада работала дружно по 9-10 часов, у
каждой группы было свое задание и свой график, и подгонять никого не
требовалось.
В день приезда воспитанников мы убрали территорию от строительного
мусора и долго сидели на поляне, любуясь делом рук своих. Преподаватель
труда Юрий Александрович и интернатский сапожник Алексей Иванович, под
началом которых велись все работы, в ответ на мои восторги только довольно
хмыкали: мол, чего уж, на том и стоим. Если бы мне три года назад сказали,
что такой лагерь могут построить ребята, которых в обычной школе принято
считать малышами и за которыми нужен постоянный догляд, я бы только рукой
махнул.
Но вот она сидит рядом, наша строительная бригада - две девочки и трое
мальчишек из моего пятого класса и пятеро шестиклассников. С такими же
ребятами я начинал свои первые походы и чуть было не уверовал, что кроме
буйства и лености, это младое незнакомое племя ни на что не способно. А тут
оказалось, что наши строители совсем не похожи на своих крикливых и плохо
управляемых сверстников. Почему?
Думаю, не ошибусь, если скажу, что многое определило присутствие Юрия
Александровича и Алексея Ивановича, не делавших скидок на возраст своих
помощников. Они говорили с ребятами на равных, изредка поругивая тех, у кого
что-то не получалось, и так быстро, так ловко исправляли огрехи, что
отлынивать от работ никому и в голову не могло прийти.
Я, как начальник лагеря, а пока начальник строительства, таскал ведрами
воду из Москва-реки - а это по крутяку вверх, да еще с полкилометра до нашей
поляны - или стучал молотком в паре с кем-нибудь из ребят. И то, что все
делали общее дело, создавало тот особый настрой, когда ощущение собственной
нужности не позволяло отвлекаться, и девчонки ругали нас, потому что обед
или ужин стыли на грубо сколоченных и еще не покрытых клеенками столах. Мы
не подводили итогов ежедневных трудов, а неторопливо беседовали за кружками
чая о всяких разностях, как это бывает у хорошо поработавших людей. Но о чем
бы ни говорили, разговор все равно поворачивал на строительство, и,
посмеявшись над рассказом Алексея Ивановича о том, как он в первый раз доил
корову, кто-нибудь спрашивал:
- А чего это навес над столовой еще толью не покрыт?
- Гвозди ржавые, гнутся все время, - похлебывая чаек, говорит
шестиклассник. - Да и работать неудобно: одной рукой стучишь, а другой за
крышу держишься.
- Витек, ты бы ему лестницу сколотил, - говорит Алексей Иванович.
- Ладно.
Мне нравились эти вечерние негромкие посиделки, нравились спокойные
мужские разговоры отдыхавших после работы ребят - я знал, что и в лагере они
будут во всем помогать мне, потому что заботы теперь у нас были общими.
Во второй половине дня на поляну въехало два автобуса и грузовик с
матрасами и спальным бельем. Пока шла разгрузка, я подошел к Валентине
Ивановне. Как обычно сухо поздоровавшись и быстро спросив, все ли в порядке,
она начала осматривать лагерь.
- Это, как я понимаю, столовая, - резко говорила Валентина Ивановна. -
Крыша не течет? Почему не знаете? Ах, не было дождей. А когда пойдут, на что
расчитываете?
Не слушая объяснений, заглянула в продуктовый шалаш:
- Погеб поленились вырыть?
Мы переходили от заготовленных дров к рукомойникам, потом к выгребной
яме, и везде что-то не нравилось нашему директору.
Наконец, обстучав печь и приподняв на плите конфорки, Валентина
Ивановна сказала:
- Идите, занимайтесь своими делами. Мне провожатых не надо.
Дела у меня были не такими уж сложными: я должен был сидеть у своей
палатки и ничего не делать. Всю заботу о приеме ребят взяла на себя
строительная бригада. И первое, что она сотворила, - это поставила возле
мачты табурет и на веревке подвесила ватманский лист с крупным текстом:
"Стол справок и ответов на глупые вопросы. Разговариваем только с
командирами".
Отряды были сформированы еще в интернате, а теперь у палаток стояли
таблички с их номерами, так что и спрашивать-то было нечего. Но мы все-таки
пустили по лагерю трех ребят с планшетками на груди:
" Показываю, где туалеты, рукомойники и выгребная яма "
" Отведу к врачу"
" Принимаю потерянные вещи".
Я сидел у своей палатки и смотрел, как ловко управляются мои девчонки с
выдачей постельного белья. Никого, кроме отрядных завхозов, специально
выделенный шестиклассник из строительной бригады к ним не подпускал.
- Получай, - быстро говорили девчонки. - Восемь простыней, восемь
пододеяльников, восемь наволочек и восемь полотенец. Пересчитай. Теперь
распишись. Следующий!
Возле грузовика командиры отрядов получали одеяла, подушки и матрасы. И
везде полный порядок, так что я мог, ни о чем не заботясь, беседовать с
приехавшими воспитателями, готовыми немедленно рвануться в бой.
Мы не заметили, как из-за палатки вышла Валентина Ивановна. -
Отдыхаете? - спросила она. - И заняться, конечно, нечем? Позвольте
напомнить: вы не на курорт приехали.
Воспитатели встали, но так как работы у них пока не было, затоптались
на месте, и неловкая пауза начала затягиваться.
- Валентина Ивановна, - сказал я, - вы доверили мне детей, так может
быть, доверите и делать то, что сочту нужным.
- Не кипятитесь, - Валентина Ивановна тяжело опустилась на рюкзак. Она
посмотрела на ребят, таскающих в палатки матрасы, и неожиданно улыбнулась:
- А вы молодец. В общем, все здесь хорошо. Садитесь, товарищи, -
кивнула она воспитателям. - Напутствий никаких не будет. Вы люди взрослые, и
я верю вам.
Мы поговорили о каких-то пустяках, и Валентина Ивановна поднялась:
- Соберите ребят, будем прощаться.
Это не очень вписывалось в мои планы. Я думал сначала потолковать с
командирами и показать каждому место его отряда на линейке, но спорить не
стал. Горнист протрубил сбор, и я прокричал, чтобы все бросили свои занятия
и подошли к мачте. Ну конечно же, ребята собирались долго - одни в это время
стелились в палатках, другие распаковывали свои рюкзаки, и пришлось
обратиться к воспитателям, чтобы они подогнали нерасторопных. На линейке
началась толкотня и споры из-за места; я видел, как Валентина Ивановна
поджала губы, и, упреждая ее замечания, громко скомандовал:
- Лагерь, равняйсь! К рапорту директору стоять смирно! Равнение на
сердину!
Четко повернувшись, отпечатал к Валентине Ивановне несколь-ко шагов:
- Товарищ директор школы-интерната! Туристы лагеря по Вашему приказанию
построены!
Я сделал строевой шаг в сторону, чтобы встать чуть за спиной директора,
и на ходу сквозь зубы шепнул:
- Скажите " Вольно! "
- Что? - спросила Валентина Ивановна.
- Скажите " Вольно! " - просипел я.
- Вольно, - сказала Валентина Ивановна.
- Вольно! - прокричал я.
- Выдумщики! - сказала Валентина Ивановна и улыбнулась.
Заурчали машины. Строительная бригада толпилась возле Юрия
Александровича и Алексея Ивановича, пожимая им руки по нескольку раз. Им не
хотелось уезжать, и с какой бы радостью я оставил в лагере этих двух
педагогов без дипломов о педагогическом образовании!
Качнулся на повороте проселочной дороги кузов грузовика, разбрелись по
поляне ребята, и началась наша лагерная жизнь.
Ребячье самоуправление
Перед ужином я собрал Штаб лагеря, командиров отрядов и воспитателей. С
планом работы все были знакомы, поэтому решались только текущие вопросы:
порядок умывания в Москве-ре