Александр Иванович Пыстин. Солдат всегда солдат --------------------------------------------------------------- © Copyright Александр Иванович Пыстин From: alexander_sh(a)mail.ru WWW: http://pystin-soldat.narod.ru │ http://pystin-soldat.narod.ru Date: 07 Jul 2005 --------------------------------------------------------------- Предисловие от издателя Уважаемые читатели! Вашему вниманию предлагаются воспоминания Александра Ивановича Пыстина - человека, прошедшего всю Великую Отечественную войну, а затем игравшего активную роль в развитии Республики Коми. В своих мемуарах А.И.Пыстин описывает специфику жизни в республике в период коллективизации, события Великой Отечественной войны, этапы экономического становления Коми АССР в послевоенный период. Воспоминания написаны живым, образным языком (сохранена авторская пунктуация и орфография) и представляют своего рода энциклопедию советского периода истории России. Подробно описан процесс коллективизации, порядки в Красной Армии в условиях боевых действий, положение в тылу, экономическая политика властей, система подготовки специалистов в Высшей Партийной школе. Мемуары А.И. Пыстина помогут Вам увидеть "изнутри" процессы, происходившие в Союзе Советских Социалистических республик на завершающем этапе его существования. Несмотря на то, что автор пишет в основном о событиях в своей родной республике, в воспоминаниях можно встретить упоминания о ситуации в других регионах СССР, что позволяет рекомендовать данную книгу всем, кому интересна история нашей Родины в период Советской власти. Большую часть мемуаров составляют воспоминания А.И.Пыстина о Великой Отечественной войне, в которой он участвовал с 1941 по 1945 г. Выпуск мемуаров А.И.Пыстина приурочен к 60-летию великой Победы советского народа в Великой Отечественной войне. С уважением и благодарностью к поколению спасителей за их подвиг в годы войны, Александр Шабунин Содержание: Автобиография К читателю -----До войны Вотчинские "кулаки" На селе все рыбаки Коллективизация ------На фронте Старшина Дерягин Комиссар Пономарев Ефрейтор Мастеннин Комбат Жатько И.Р. Майор Тур Г. Подполковник Прокушев Солдатское счастье Страх Смех и горе Не всегда удача Первый бой Спичка Большие потери маленького наступления Отдых Село Лехта Свирь Олонец Вяртееля -----Управляя республикой Земляки Директора леспромхозов Разные кураторы Школа школ Потребкооперация В Министерстве торговли Госкомцен В Минместпроме Пыстин Александр Иванович Автобиография Родился 17 июня 1923 года в селе Вотча Сысольского района Коми АССР. Учился и окончил Вотчинскую начальную сельскую школу, Сыктывкарский кооперативный техникум и Горьковскую Высшую партийную школу ЦК КПСС в 1962 году. В Великой Отечественной войне участвовал с 1941 по 1945 годы. В составе 199-го отдельного лыжного батальона участвовал в оборонительных боях на Сегежском, Масельгском, Кандалакшинском, Кестингском и других направлениях Карельского фронта. После разгрома 199-го батальона под Кестингой в 1942 году попал в отдельный истребительный противотанковый дивизион, в составе которого участвовал в наступательных операциях на Волховском, Олонецком, Петрозаводском, Питкарантском направлениях и форсировании реки Свирь. После выхода Финляндии из войны в составе 4-го Украинского фронта в составе Отдельного истребительного противотанкового дивизиона 32-й бригады участвовал в боях за освобождение Западной Украины, Польши, части Германии и Чехословакии. Войну на Западе закончили под Прагой. Москва салютовала семь раз за взятие крупных городов и промышленных узлов, как: Маравска Острава, Оломоуц и другие. После победы над Японией в составе 32-й бригады были направлены на Чукотку в Анадырь. Демобилизовался в 1947 году с бухты Провидения. За годы войны дважды легко ранен и контужен. В 1983 году списан в запас Советской Армии в звании майора, ВУС 6095. За участие в боях награжден орденами "Красная Звезда", "Отечественная война" и 15-ю медалями за победу над Германией, Японией и др. По прибытию на Родину по направлению партийных органов работал в системе лесной промышленности, в УРСе (Управление рабочего снабжения) "Комилес", а после окончания ВПШ (Высшей партийной школы) - начальником управления торговли Комипотребсоюза, первым заместителем Министра торговли Коми АССР, с 1973 по 1983 годы - председателем Государственного комитета Коми АССР по ценам. В эти же годы был членом Правительства Коми АССР. За активное участие в развитии народного хозяйства Коми АССР присвоено звание "Заслуженный работник народного хозяйства Коми АССР" и награжден многими грамотами партийных и советских органов СССР, РСФСР и Коми АССР. С 1983 года на пенсии по старости. Уважаемый читатель! В этих рассказах Вы найдете в маленьких фактах большие дела в отношении выполнения своих обязанностей и долга отдельных людей перед собой и обществом. Все факты, приведенные здесь, как фамилии и прозвища, действительные. Безусловно, художественного оформления нет, но и выдумки тоже нет. Однако, в умных руках книга может служить добрым материалом для справедливой книги жизни нашего поколения. А.И. Пыстин Вотчинские "кулаки" В 1930-х годах (начало коллективизации) давали крестьянам земельные участки в частную собственность. Эти участки были маленькими (200-300 квадратных метров). С учетом плодородия и отдаленности вынуждены были давать в их в разных местах. И, действительно, мы (отец мой) получили земельные участки в семи местах и все метров по двести. Где там развернуться машине, когда на лошади и то только крутись. Также и у всех соседей: то там клочок, то тут. Вот мужики и решили организовать ТОЗы (товарищества по совместной обработке земли), а в селе Межадор создали коммуну, где даже обедали вместе, т.е. объединенно были куплены миски, ложки и т.п. Наш ТОЗ организовал вернувшийся из армии молодой комсомолец Мишо Иван. Вошли туда мой отец, соседи - два брата Оно Олгон и Василь. Земельные участки обрабатывали врозь, но урожай свозили на одно гумно, складывали врозь, молотили на одной машине - молотилке с привлечением лошадей всех членов ТОЗа. Это значительно облегчало крестьянский труд, фактически получалось, как большой помеч (Помеч - "когда родные или соседи помогают строить кому-то дом" (Прим. авт.)). Но появился в селе один коммунист - Якшин Егор, который говорил, что надо организовать колхоз или коммуну, а не ТОЗ... "Накапал" в район и вскоре наших ТОЗовцев забрали как противников коллективизации. Однако, спустя менее месяца их отпустили, а Якшина Егора забрали, который так и не возвратился в село впоследствии. Через год началась сплошная коллективизация, а тех, кто не желал вступать в колхоз, считали "кулаком" или "подкулачником". В Вотче организовалось более десятка колхозов, куда вошли фактически все хозяйства: слабые и средние. Слабыми были те, кто не имел лошади, или коровы, имел плохие земельные участки, а чаще всего вдовы с детьми малыми и ленивые хозяева. Середняк же имел нормальные хозяйства, 1-2 лошади, 1-3 коровы, овец, поросят, кур, хорошо обрабатывал свои земельные наделы. По всему селу, протяженностью около 7 км, было более тысячи дворов, где впоследствии устоялось 5 колхозов ("Чапаев", "Авангард", "Югыдлань", "Асья Кыа", "Трудмолния") и еще 2 колхоза в Вадыбе и Панееле, которые были поодаль от основной Вотчинской волости, где также было более ста дворов. Там были созданы колхозы "Трудовик" и "Водзьо" (в пер. с коми языка на русский - "Вперед"). Так успокоилось и внедрился в волости колхозный строй. В ходе коллективизации шло и раскулачивание. Об этом много писали газеты, говорили "уселоны", бродившие по деревням, высланные раскулаченные мужики из средней и южной полосы России, а также различные представители из района, которым поручалось вести эти работы по селам. Из всего более тысячи хозяйств по Вотчинской волости сочли "кулацким" лишь одно хозяйство из деревни Ягдор, хозяин по прозвищу Ондрей Иван, у которого было четыре сына, три жилых дома, пристроенных один к другому, три лошади, пять коров, более десятка овец и несколько гектаров земли, ими же раскорчеванные и обрабатываемые. Забрали старика и угнали неизвестно куда, сыновья разъехались и остался только один сын, живший отдельно - Ондрей Проко, который вступил в колхоз "Чапаев". Придирались представители района, особенно один милиционер из Ягдора (колхоз "Чапаев") еще к некоторым хозяйствам из деревень Ягвыл, Вичкодор и Килянчой, но вскоре эти мужики ушли из деревни в лесопункты или в город. Если бы не ушли, может быть их тоже бы выслали как "подкулачников", но счастье улыбнулось им, а не этому милиционеру из райцентра. Итак, Вотчинская волость была коллективизирована полностью к 1935 году и устойчиво трудились в укрепившихся колхозах до послевоенных лет. В годы довоенные колхозники жили своим трудом и не так плохо. Каждая семья зарабатывала до 1000 трудодней (где муж, жена и детишки-школьники), а на трудодень в разных колхозах делили хлеб - зерно, от 3 до 8 кг. Таким образом, средняя семья, как например, наша, получали 3-4 тонны зерна, что, безусловно, хватало на питание самим, на корм скоту и содержание домашней птицы. Но наш колхоз "Югыдлань" был не особенно богат хорошими землями, а вот колхозы "Авангард" и "Водзьво" (Вадыб) - с хорошими землями - жили намного богаче. На наше количество трудодней получили бы мы 6-7 тонн зерна (рожь, пшеницу, ячмень). Большинство средних и бедных ранее хозяйств почувствовали себя хозяевами своих колхозов, здорово критиковали лодырей и особенно недолюбливали тех, кто старался урвать из общего котла колхоза, таковые так же появлялись, но их фактически выживали из колхоза общим неуважением. На селе все рыбаки Селяне наших краев и, видимо, все северяне уважают рыбу. Видимо поэтому все деревни и села расположены вдоль рек. В любом доме гостей угощают рыбой: рыбники-черинянь (название блюда из рыбы на коми языке), жареная рыба, уха, сырая соленая рыба, рыба в молоке и многое другое из рыбы. И способов лова рыбы также много: от удочки и до блесен, от невода в летнее время и до подледного лова зимой. Но не каждому везло в ловле. Помнится мне случай, когда действительно везло, в том числе и мне. Как-то весной мы с двоюродным братом Иваном пошли собирать сено для коров из-под стогов. Пошли с санками и мешками по насту за Сысолу в Катыд (местность у реки Сысола, где находятся сенокосные луга), где из-под снега появились остатки сена. Когда переходили большое озеро Вад, где лед был совсем прозрачный, мы вдруг заметили, что подо льдом лежат, еле шевелятся сиги, красноглазки и белым - бело от всякой мелкой рыбы. Мы с Иваном прорубили прорубь, куда и стала стягиваться рыба. Мы стали выбрасывать воду из проруби, и вместе с водой выбрасывалась и рыба. Так, из нескольких прорубей мы за день "выкачали" разной рыбы по два мешка на брата. Как прошел день, мы и не заметили, увлекшись красивой рыбой. Уже в сумерки, почувствовав усталость, мы собрали пару мешков сена из-под стогов и поплелись домой. Когда с трудом тащили груженные рыбой и сеном санки в гору с реки Сысола к нашей деревне, нас встретили родители с руганью и почти с плачем. Они испугались, что мальчики где-то утонули или еще что-нибудь случилось с нами. Раньше мы с сеном обычно возвращались к обеду, а тут нас не то, что к обеду, к ужину не дождались. Но когда увидели так много крупных сигов, обрадовались, захвалили нас. В последующие дни, когда по деревне прошел слух о нашей рыбе, многие пошли "за остатками сена рыбачить". Однако не всем удалось наловить много рыбы, так как не на всех озерах можно так ловить рыбу. Там, где нет выхода воды или прихода ручейков, рыба задыхается из-за отсутствия воздуха, а где есть прогалины, ключи, выход или вход ручейков, там рыба живет. Удачных рыбалок у меня было, как и у других, немало. К примеру: однажды летом мы с отцом пошли косить сено на лугах у реки Поинга. Наш сенокосный участок был расположен вокруг заливчика, где устье летом высыхает и остается только ложбинка, вроде озерца. Отец все вокруг выкосил, пока я удил рыбу, а когда позвал поесть, я побежал напрямик через не скошенную ложбину. В грязи мне под ноги попадались какие-то склизкие предметы. Когда отец пошел мне навстречу, то догадался, что там в яме с травой полно карасей. Отец снял рубашку и мы ей, как бреднем, стали ловить рыбу. Ее оказалось там так много, что мы наполнили кузов, корзину, отцовские кальсоны и нижнюю рубашку этими карасями, все длиной до 10-15 сантиметров. Нагрузились этой рыбой до предела. А когда перешли, идя уже домой, Поингский настил (уложенные для проезда через болота поперечные бревна) длиной около версты, отец решил кальсоны с рыбой оставить, донести сначала все остальное, а потом вернуться за оставленным и притащить "вторым рейсом". Мать удивилась улову, выругала нас за то, что такую мелочь принесли, но отец решил сам чистить эту мелочь. Пошел за оставленными кальсонами, а там их не оказалось. Ища место заметил отдельные рыбки на земле и части его кальсон, и кроме того следы медвежьих лап. Он, конечно, струсил и прибежал домой. Было много смеха, а мать ругалась за потерю "новых" кальсон, которые вроде бы сшила недавно. В это же лето нас с отцом взял на рыбалку сосед Жаков, который в любое время года, в любую погоду ловил рыбу удачно и ловил всегда хорошую красивую рыбу. Все ему завидовали, думали, что "знахарь". Ловили мы блеснами с одной лодки в реке Поинга. Он научил меня понимать, когда рыба попалась и как надо тащить, чтобы не сорвалась. Он уже поймал штук шесть щучек и окуньков, отец вытащил две щучки, а мне пока ничего. Но вдруг, дернуло леску в зубах, аж челюсти больно. Стал тащить, а за лодкой всплеск такой, что я испугался. Дотащили до лодки с помощью Жакова. Оказалась огромная щука. Бьет хвостом, аж лодка ходуном ходит, воду черпает. Жаков взял свой топорик и ударил щуку по голове. Она и сникла. Когда шли домой, отец взял мою рыбу за жабры на палку и на плечо, а хвост щуки хлестал по его пяткам. Дома смеряли с носа до хвоста, оказалась 182 сантиметра. Щука оказалась на 6 сантиметров выше отца. Однако, щука оказалась не вкусная, мясо жесткое как дерево, но все же засолили. Такие рыбалки, как у меня, были у каждого, а поэтому рассказы друзей всегда было интересно слушать. А главное, у коми человека рыба - это все! Коллективизация Вся страна наша, как и коми, состоит из крестьян. Испокон веков мужик обрабатывал землю, кормил миллионы: интеллигенцию, рабочих и всякого рода чиновников и богачей. Однако сам не всегда был сыт. И не зря г. Столыпин, высокопоставленный чиновник, еще в прошлый век, ссылаясь на освобождение крестьян, хотел сделать земельные реформы. После октябрьской революции дали сельчанам землю. Наша семья получила несколько сотых земли в разных местах вблизи волости Вотчинской и в каждом месте 1,5-2 сотых. С одной стороны хорошо, что маленькие участки в смысле соблюдение севооборота, своя земля, но очень уж не удобно на клочках применять какие-либо машины даже конный плуг или борона приходилось трудно заворачивать. Лошадь и то от этого круговорота устает больше чем пахарь. В 1928-32 годы стали создавать Коммуны, колхозы и ТОЗы. В селе Межадор организовалась Коммуна, где обобществили даже чашки и ложки, не то, что скот. Но коммуна существовала лишь несколько лет, потом преобразовали колхозы. Наши родители, пять семей, создали ТОЗ (товарищество по совместной обработке земли). Те выделенные земельные участки обрабатывали сами, урожай свозили в одно место (гумно), складывали свои стога, у кого не было лошади им помогали пахать и вывозить урожай. Купили одну молотилку конную и поочередно молотили каждому машиной его урожай. Купили веялку и чистили зерно тоже поочередно. Все это хорошо помогало и облегчало труд каждой семьи. Когда по всей стране началась сплошная коллективизация, под нажимом районных властей начали создаваться и колхозы у нас в Вотче. Создали 7-8 колхозов, дали каждому имя. В нашей деревне Ляпин организовал колхоз, и на общем собрании решили назвать "Югыдлань" ("К свету"), в смысле к светлому будущему. Обобществили те мелкие земельные участки - пахоты и сенокосные угодья. Получили документ от райземотдела, право на вечное пользование. Застолбовали границы и мужики начали жить - работать. Кроме земель были обобществлены лошади и коровы, сельхоз инвентарь. У кого был теленок, их не обобществляли, а вот лошадей собирали с жеребятами. Многие, конечно, жеребят не сдавали, а забивали на мясо. При обобществлении скота были самые неприятные дела: хозяева, особо женщины, плакали на всю улицу как на похоронах, причитали, но, однако самим же пришлось гнать в приспособленные места под скотный двор или конюшню. Наших коня "Толин" и корову "Сюрань" отец и мать со слезами погнали и еще несколько дней ходили в конюшню и скотный двор. "Сюрань" и "Толин" их узнавали и вроде бы "разговаривали" с нами как с родными. По деревням ходили всякие слухи и выдумки, якобы весь скот угонят или забьют на мясо. Время шло. Люди успокоились. На выделенных землях колхозники стали распахивать межи между старыми клочками земли, раскорчевывать кустарники, стараясь создать больше полосы пахотной земли, а на сенокосных участках раскорчевывать пни и кочки. Вроде жизнь в колхозе пошла своим чередом, но, однако те, которые не желали коллективно жить, стараясь как-то мешать: то соль насыпать в лясни для коров лишку, то лошадей напоят горячую, то еще сожгут чего-либо и т.п. Однако, колхозы оживали, люди дружились и дела пошли. По назначению председателя и бригадиров люди ходили на работу, за работу им начисляли трудодни исходя из норм работы. Первые годы, конечно, мало что давали, но с учетом своего огорода и зимних работ на лесозаготовке люди жили не богато, но и не голодали. Хлеба имели, рыбу ловили, охотничали на боровую дичь и уток, за деньги, полученные на лесозаготовке зимой и на сплаве леса весной, покупали в сельпо сахар, кондитерские, ткани, одежду и т.д. Трудно было семьям многодетным, инвалидам и лодырям. Многодетным и инвалидам колхоз всегда помогал во всем. Коллективизация села повлияла на отток людей из села. Большинство уходило на лесозаготовку, сплав леса, вновь созданные у нас за рекой Сысола льнозавод, крахмалопаточный завод, на учебу в г. Сыктывкар. Но это не большой процент из тысячных жителей деревень. До 1941 года колхозы жили уже хорошо. МТС (машинно-тракторная станция) Пустошский помогал по обработке земли очень хорошо: пахал, сеял, убирал, молотил и даже мелиорацией лугов помогал всему району, в т.ч. и Вотчинским. В 1940-х годах, до войны, колхозы получали хороший урожай и осенью госпоставку возили обозы с красными флагами. Некоторые колхозы, как Вадыбский "Водзьо", Велконский "Авангард" и другие в районе собирали урожай пшеницы выше 20 центнеров с гектара и на трудодни делили от 3 до 5 кг. Зерна. Это на семью работящую - 3-4 тонны. Наш "Югыдлань" среднем 1939 - 40 г.г. выдавал 1,5-2 кг на трудодень Мы, отец, мать и я (летом) зарабатывал 1000-1200 трудодней на что получали 1,5-2 тонны зерна, что безусловно хватало. Многодетным вдовам, чьи мужья пали в гражданскую войну, им решением правления колхоза выдавали дополнительно с учетом едоков в семье. В эти же годы сплошной коллективизации по селам стали бродить ссыльные - попрошайки. У нас в Вотче иногда появлялись мужики, которых, говорят, выслали со средней полосы России. Они нас "заставили" покупать замки, так - как, заходил в дома, искали еду, а иногда брали не только еду, но и пугали детей и даже убивали хозяев дома. Таких случаев было не много, но были. Вот почему вынуждены запирать дома на замок. А раньше вместо замка, когда уходили на работу или в гости, никогда не вешали замков: Метелку или коромысло поперек двери и любой знает, что хозяев нет и незачем туда заходить. В эти годы, 1938-40, люди наших сел были очень уж дружны. На сенокос, жатву зерновых, копку картофеля или убирать лен шли с раннего утра всей семьей и с детьми, там делали общественные обеды за счет колхоза и эти поля и сенокосные луга всегда были как на празднике: ехали на телегах, пели песни, обедали под общий смех и шутки, одевались в яркую одежду, каждая семья или 2-3 семьи располагаются на одну скатерть или на одеяло и веселыми шутками и прибаутками вместе с детским смехом часа два уходило на обед. Поработав до отхода солнца к горизонту, женщины и дети, как и утром, едут домой справлять личное хозяйство: доить коров, испечь на завтра шаньги (на коми яз. - ватрушка с картофелем) и хлеб, успокоить детей от шумных дневных дел и впечатлений, а мужики и взрослые дети, например, остаются ночевать, чтобы утром при заходе солнца покосить те места, где машина не смогла захватить (около кустов), а мы, мальчишки, идем ловить рыбу, с тем, чтобы собрать хотя бы на уху. В общем, жить уже можно было хорошо. Якшин Егор, самый старый колхозник, рассказывая свою жизнь, как в японскую войну и империалистическую войну он воевал, как жил в плену у немцев и как удалось бежать из плена, как межу прочим говорил: "Я наверно за такую жизнь, что сейчас у нас, мы и воевали в гражданскую войну. Живем и работаем, все вместе, кто хорошо работает, тот хорошо живет, никто и никого не притесняет, тяжелые работы делают трактора и разные машины и тому подобное, может это и есть социализм, о чем говорили разные агитаторы?" А мы, пацаны, слушали деда Егора молча, так как ничего не знали. Но пришел 1941 год. Началась война. Брали почти всех, в т.ч. и отца моего, которого вернули из-за здоровья. Уходили и мы на фронт, 18-летние. Сквозь слезы старики и бабы причитали: "Прощайте дети! Берегите себя! В колхозе мужчин не осталось! Кто будет работать на полях и лугах?! Возвращайтесь скорее! Иначе все поля и луга зарастут мелколесьем! Прощайте!!" Так нас провожали на фронт колхозники и колхозницы. На дорогу совали всем, не разбирая кому, теплые носки и рукавицы, и шаньги и рыбники, конверты и школьные тетради, а некоторым достались и бутылки самогона. На этом кончилась наша колхозная жизнь. Остались одни воспоминания в памяти и вопрос: как дети и бабы будут справляться на полях и лугах колхоза?! Старшина Дерягин В 1941 году, когда нас привезли из Сыктывкара на пароходе "Сысола" в Архангельскую область, село Рикасиха, мы попали в запасной полк и более 300 мальчишек из Коми были распределены по ротам и взводам. Нашим командиром роты оказался очень молодой симпатичный лейтенант Ледовой, а старшиной - пожилой, уже участник боев, старшина Дерягин. Они вдвоем создавали роту, комплектовали взводы. Нашими силами оборудовали в бывшей школе помещения сплошными двухъярусными нарами из досок с забора школы, и принесенной с полей соломой вместо матрацев. За несколько дней мы были переодеты в красноармейскую форму. Были сформированы отделения и определены места лежанки для каждого отделения и солдата. Когда нас, роту, построили, как настоящих красноармейцев, Ледовой сказал, что мы уже защитники Родины, что самое главное в армии - дисциплина, даже сходить в туалет - надо спрашивать разрешение, что за нарушение дисциплины, пререкание со старшими по званию и за несоблюдение Устава нарушители будут наказываться. В строю, конечно, прошел ропот. Но Ледовой сразу же дал команду: "Смирно!", и еще раз объяснил, что такое железная дисциплина в армии. Затем Ледовой ушел, поручив дальше вести разговор старшине Дерягину. А Дерягин еще часа три разъяснял на простом языке, что такое армейская дисциплина, когда "отбой", когда "подъем", зачем физзарядка, как приветствовать старшего по званию, когда и как обедать, как обратиться при необходимости к старшему через младшего по чину и наоборот, и даже, как попроситься в туалет, если стоишь в строю или на занятиях. Но в конце все же сказал, что все это так, пока мы в запасном полку. Чуть позже появились еще три младших лейтенанта. Они были еще моложе, чем Ледовой. Появились и сержанты, которые стали командовать отделениями, но старшина был самым авторитетным после лейтенанта Ледового. Остальные были вроде нас, или вроде адъютантов Ледового и Дерягина. Спустя месяц, когда мы уже были похожи на красноармейцев, знали свои отделения и взводы, я получил извещение на посылку. Вместе со старшиной, почему-то, мы пошли на почту, где девчата, глядя на меня, рассмеялись, потому что я был такой маленький, стеснительный, плохо говорящий по-русски и писклявый. Старшина тут же по-боевому сказал: "Не всем же быть такими бойкими, как я! Надо выдать посылку". Но когда спросили, откуда посылка, я сказал, что с Коми АССР. Когда выдали посылку, я удивился: "Кто мне мог послать посылку с Троицке - Печорского района?". Получили, у старшины в каптерке открыли, и прочитав вложенное письмо, я растерялся. В письме кланяются мне: "жена", "трое детей по именам" и еще целый список "родных". Тут стало ясно, что я получил чужую посылку, которая лежала на почте уже месяц. Возвращать открытую посылку было неудобно. Дерягин посоветовал оставить содержимое в его каптерке и расходовать по надобности и по потребности. А в посылке кроме письма было: 33 пачки махорки "Белка", 10 пачек папирос "Красная Звезда", носовые платки, теплые носки и рукавички домашней вязки. Все это было к месту. Табачок мы курили почти всей ротой до ухода на фронт, пять пачек махорки дал лейтенанту Ледовому для обмена на часы наручные, папиросы курил сам старшина и иногда давал новым взводным. Так мы подружились со старшиной, который до самой смерти относился ко мне как к близкому и много раз выручал, и я бы сказал, по-отцовски беспокоился, как за самого маленького по росту в роте. Иногда доставались лишний кусок хлеба, сахара и т.п., что было очень кстати. В первый месяц, после домашних харчей, скудной нормы солдата крайне не хватало при упорной работе, беготне и мучительной учебе. С 6 часов утра и до 10 часов вечера нас гоняли, занимались строевой подготовкой, на тактических учениях в болотах Архангельской области, в походах с имитацией встречных боев, в отдельные дни до 40 километров, имитацией прочесывания болот и лесов от вражеского десанта. Часто совершали многодневные походы с ночлегом в лесу, в сделанных нами на скору руку шалашах, с форсированием речушек и овладением поселков вроде Лайдок, Сосногерока, Молотовск и своего же местонахождения полка Рикасихи. Люди часто сваливались с ног, а иногда и попадали в госпиталь от истощения. И как вернуть мужчине ту энергию, что потерял при таких интенсивных мучениях - учебе, от чечевичного супа с мерзлой картошкой, где мясом или рыбой чаще суп и не пахнет. А вместо постного второго блюда давали пшенную кашу или просто картофельное пюре из мерзлой картошки или жиденькую кашу из перловой крупы. Буханку хлеба делили ниткой на 10-12 человек или один сухарик. Тут-то "отцовская" забота старшины Дерягина очень была кстати. Он иногда давал лишний сухарик или кусок хлеба, кусочек сахару или лишний черпачок каши, пошлет в наряд в комсоставовскую столовую, где поварихи накормят досыта. Были случаи, когда Дерягин, вместо многодневных походов и учений с ротой или с батальоном, оставит тебя дневальным в казарме, где, безусловно, мучений меньше, чем в осеннем лесу. Состояние кормежки было еще хуже, когда прибыли на фронт, на Масельгское направление, где вообще по несколько дней не варили обеды, а давали сухим пайком, как говорят. А что в этом пайке, скажем, на три дня? Три сухаря по 50 грамм, три куска сахара по 10 грамм, один концентрат перловой каши и все. Командному составу дополнительно давали: по 100 граммов колбасы копченой мерзлой, 25 грамм масла сливочного или столько же сала - шпик и банку рыбных консервов. И тут Дерягин не забывал меня, хотя махорка давно кончилась. Иногда подкинет кусочек сала, колбаску или даже пачку концентрата. Для домашних доходяг эта помощь была огромной, для меня особенно. Если бы не Дерягин, мог бы быть на месте тех, как самый слабый, которые при копке окопов для себя в каменисто-мерзлой карельской земле падали обессилев и тут же их зарывали, мертвых. Таких случаев по нашему батальону было несколько. Это уже были потери на фронте. Один из моих земляков, из Вычегодских ребят, был даже расстрелян у Сегозера за "нежелание воевать" (всем напоказ). А дело было совсем не в факте членовредительства, а в голодании доходяги. Он был часовым у штаба батальона. Ночью, когда костер следовало гасить, он грел руки, как бывает обычно у костра, и, видимо, задремав, упал в костер, вернее в остатки костра, руками. Руки стали как у жабы - в пузырях и волдырях. Пришлось увести его в госпиталь, а начальник особого отдела завел дело, как будто это он сознательно сунул руки в горящий костер. Он доказал, что это членовредительство и расстреляли мужика перед строем батальона. Вот так-то бывало. Позже, конечно, кормежка улучшилась, видимо, за счет потерь в боях, но до лета 1942 года питание всегда было однообразное. В 1942 году, в апреле и мае, наш батальон наступал на Кестингу в составе бригады и одного полка из "дикой" дивизии. Где, к нашему несчастью, 199-й батальон наш и еще другие части были вдребезги разбиты в окружении, хотя продвинулись километров на 20. Когда мы пошли в тыл за Кестингу, где и попали в окружение, старшина Дерягин решил доставить батальону продукты на вьюках (перевоз на спинах лошадей грузов для доставки через болота и в гору). Он, говорят, был в финском кителе, и когда пробирался к нам, наша же "кукушка" (распространенное в годы Великой Отечественной войны название снайперов, занимавших позицию на специально оборудованном и замаскированном посту на ветвях деревьев) его пристрелила, признав за финского лазутчика. Продукты ребятам доставить не смогли, Дерягина все же вытащили, но до госпиталя не довезли. Пули от СВТ (самозарядная винтовка Токарева) нашей "кукушки" оказались смертельными. Так, бесстрашный старшина погиб от огня своего. Комиссар Пономарев В середине апреля 1942 года, когда наш батальон влили в бригаду с другими отдельными батальонами, постоянно забрасываемыми на различные участки Карельского фронта, у нас в 199-м батальоне появился новый комиссар с тремя кубарями на петлицах, по фамилии Пономарев. Он, когда ознакомился с ротами, взводами и отдельными группами красноармейцев, показался всем простым мужиком, излишне спокойным, мало говорящим, неопрятным, хотя белый полушубок и командирские портупеи с ремнями были совсем новенькие, а сидели, как на корове седло. Вологодский мужичок невысокого роста, плечистый с простым выражением лица, казался нам, что он в военной службе не бывалый. Однако, уже в боях за гору Наттавара, деревню Окунева Губа и в других он оказался близким к бойцам, рассудительным и заботливым командиром. Когда брали высоту 217 и внезапность сорвал соседний батальон, который должен был наступать одновременно с нами, он решительно привлек бойцов и командиров, приказал бежать на подножье горы, прикрываясь за деревьями, пнями и по-пластунски, где надо, но только быстро, дружно добраться до каменистого и лесистого подножья высоты. Сам же шел, перескакивая и ползая в передних рядах, размахивая пистолетом в правой руке. Может его главная заслуга в том, чтобы потерь было не так много, так как мы быстро "ползли" к подножью за каменные глыбы и сосны, а фашисты стреляли из минометов, пушек по болоту, где мы подбирались к горе с тыла. Не менее эффективно было и его предложение, когда на подходе развернутыми цепями шли на деревушку Окунева Губа, предполагались огромные склады перевалочные, готовящихся к наступлению фашистов на станцию Лоухи. Он при всех просил комбата Жатько И.Р. связаться по рации с бригадой и потребовать воздушный налет на эту проклятую деревушку, а нам всем батальоном залечь за пару километров от деревни. Жатько, конечно, понял смысл, что эти склады и деревню будут упорно защищать фашистские подразделения, и, безусловно, с Кестинги по дороге на Окуневу Губу поступит им большое подкрепление. Часа через полтора над деревней появились наши самолеты, штук десять с истребителями и всю близлежащую площадь подняли фактически в дым. В это же время батальоны энергичным броском ворвались в село и в склады вблизи деревушки. Горело все страшным пламенем, у опушки леса взрывались склады с боеприпасами, защитники этого опорного пункта, слабо сопротивляясь, убежали по дороге, ведущей на Кестингу, оставляя убитых и раненых. И тут опять комиссар, и комбат хорошо сработали: нас направили вдогонку по дороге, пока не встретим серьезное препятствие или узел сопротивления врага, а хозвзводу поручили в деревне и на складах хорошо "разобраться" с трофеями, обратив особое внимание на продовольствие. Правда, кое-кто сумел на ходу прихватить со складов галеты-пластины ржаные, маргарин, тушенку и даже финские автоматы "Суоми". Пройдя километров десять, нас под одной сопкой встретили ураганным огнем из пулеметов, автоматов, минометов и пушек прямой наводкой. Многие из нас добежали до проволочного заграждения на подходе к сопке вместе с фашистскими солдатами, кое-где вперемешку с ними, но фашисты не пожалели даже своих и в упор стали стрелять из всех видов оружия, что было на сопке. И тут комиссар с комбатом дали команду залечь прямо в грязь, хотя начальник штаба батальона капитан Желтуновский, грозя пистолетом, старался поднять нас в атаку и взять высоту. До ночи мы пролежали между кочек и пней в грязи болотной и только нам ночью передали, что надо отходить за речушку, которая протекала вдоль сопки примерно на расстоянии километра. Нам удалось выползти, вытащить раненых, но убитых осталось там немало на болоте у сопки, которую позже назвали "сопкой смерти", потому что три дня потом "дикая дивизия" атаковала эту сопку безрезультатно, оставив в болоте под сопкой сотни головорезов из дивизии рядом с нашими ребятами. Через несколько дней после боя против их танков, начальство, видимо, решило взять Кестингу с тыла, и, нас, вместе с одним полком, послали в тыл этой дикой дивизии. Три дня мы шли по болотам и сопкам, лесами по бездорожью, куда-то. Стрельба оставалась и слышалась далеко слева сзади. Командиры наши и комиссар на коротких привалах говорили, что идем в тыл противника, перережем дорогу, идущую с Кестинги на запад, чтобы фашисты не сумели дать подкрепление Кестингскому гарнизону, чтобы, когда начнут бежать с Кестинги, преградить им дорогу и этим самым 104-й дивизии дать возможность овладеть Кестингой. В солнечный весенний день вышли на дорогу. Дорога хорошая. Ходят автомашины, правда, не по одной. По дороге группами патрулируют фашистские солдаты. Когда в сосновом бору случайно заметили одну нашу роту, пришлось открыть огонь по патрульной группе. Их было немного, человек шесть и конечно рота одержала победу, но не прошло и получаса, как с обоих направлений дороги появились на машинах фашисты. Их было несколько десятков машин. Бой был недолгий. Батальон поротно углубился обратно в лес, но оторваться от противника так и не удалось. Нас то слева, то сзади, то справа гнали вглубь. В одном сосновом бору на тропинке увидели нашего красноармейца, повешенного на коротком суку сосны, босой, с выколотыми глазами и выдерганными ногтями на руках и ногах. Сначала думали, что заминировано, но когда удостоверились, что мин нет, комиссар Пономарев возле него всем идущим по тропе говорил: "Ребята! Запомните, как фашисты поступают с пленными! Клянемся, что отомстим за этого и многих других наших людей!". Последним проходящим мимо трупа было поручено выкопать яму и похоронить. Только успели зарыть и тут наш арьергард, (хвостовая охрана) завязал бой с преследующими фашистами. Двоих потеряли, а шестеро догнали батальон и доложили о случившемся. Вот так нас гнали как стадо коров куда-то в лес. Стычки были постоянные, то с боков, то сзади. Мы вторые сутки бежим стадом по лесу, то туда, то сюда, голодные. Весь "НЗ" (неприкосновенный запас), что был, на ходу съели: грызли сухари, концентраты и трофейные галеты. На третьи сутки нас прямо так и загнали на болото за речушкой, где спрятаться негде, кроме как за полу гнилые пни и сосенки, и, со всех сторон, в том числе и спереди, стали крошить. Решили, видимо, уничтожить полностью. Били с четырех или пяти сторон минометы, пушки, пулеметы, "кукушки", а как зашевелимся, начнут и автоматы трещать. Долго пролежали под свинцовым дождем. Мы уже не знали, где батальон, рота или взвод. Видели только как то там, то тут, наших ребят накрывали взрывы мин и снарядов. Мы трое оказались около комиссара Пономарева, и лежа между кочек стали решать: что делать дальше? Как кто поднимется, так очередь "кукушки". Двинуться не дает. И вот комиссар видимо решил все же куда-то прорваться и говорит: "Где "кукушка", там сплошного окружения не должно быть, надеются на нее. Нам же надо снять "кукушку" и попробовать прорваться там. По азимуту и по звукам артиллерийского боя там, наверное, ближе к нашим". Митя Чураков, я и Петя Шлемов в такой обстановке, конечно, не могли иметь что-то вроде своего мнения, и просто молчали, ожидая, когда нас накроет миной, снарядом или угодит очередь "кукушки". Сам же комиссар, видимо уже, как решенное дело, сказал: "Вот, видите, впереди елки и в середине сосна высокая? Видимо там кукушка! Я сейчас встану и быстро повалюсь обратно. Моя белая шуба очень заметна и будет как мишень, а вы внимательно следите за сосной у этих елок. Как заметите дымок или движение веток, дайте туда очередь из ППШ ("Пистолет-пулемет Шпагина" - один из наиболее распространенных видов стрелкового оружия, находившегося на вооружении Красной Армии в период Великой Отечественной войны)". Мы сосредоточились на эти "точки". Комиссар быстро встал и свалился на бок. В эти секунды в середине сосны зашевелились ветки, и пошел сизый дымок. Послышалась очередь от автомата "Суоми". Пули зазвякали рядом. Я на глазок пустил длинную очередь по стволу сосны. Сучья сосны и елки сильно зашевелились, и что-то упало на землю. В это время комиссар скомандовал: "Встать! Бегом вперед!" Мы с трудом вскочили из грязи и побежали туда. Остановились у этих деревьев. Лежал финский капрал, умирая в крови. Только тут заметили, что у комиссара рукава шубы с дырками. Чуть бы правей или бросился бы не влево, а вправо - "кукушка" бы угодила. Комиссар дал команду - бегом вперед. К нам еще присоединились несколько человек, и мы оказались в смешанной лесистой сопке, где в нашем направлении пули не свистели. Отдышавшись, мы пошли куда-то вперед. Спустя сутки мы соединились еще с какой-то группой и пошли на звуки артиллерийского огня. С небольшими боями на седьмые сутки после ухода с Окуневой Губы мы ночью напоролись на своих, где после крика: "Стой! Кто идет!" мы свалились на землю от радости. Ефрейтор Мастеннин Во взводе управления батальона служил финн или карел Мастеннин. Всегда сосредоточенный, тихий, спокойный, коренастый, стеснительный Мастеннин был нужный в батальоне человек. Он хорошо знал финский язык. Иногда его посыл