с Вестон. Главное воспоминание Роба о мистрис Уокер -- о том, как двое из старших мальчиков заперли ее в уборной, которая выходила в школьный зал. Когда она была выпущена из ужасного заключения, она указала пальцем на двух братьев, виновников несчастья, и сказала перед всей школой: "Малькольм и Исаак, соберите ваши книжки, идите прямо домой и никогда не возвращайтесь в эту школу". Мальчики уложили учебники, а потом один из них обернулся на ходу и сказал: "Мистрис Уокер, триста пятьдесят долларов выходят от вас прямо в дверь". Оба они, конечно, вернулись через два или три дня. Сообщения мистрис Уокер о юном Роберте, если и не такие скандальные, были совсем неутешительны. Она говорила, что мальчик невнимателен, почти туп, и что его мысли почти всегда "блуждают где-то в стороне". Где они "блуждали", когда он не был поглощен заводом Стэртеванта или взрывами самодельных бомб, доктор Вуд рассказывает сам. Рассказ несколько сбивает нашу хронологию, но помогает обрисовать общую картину. "В школе у нас не преподавалось никаких наук, хотя было что-то, что называлось у мистрис Уокер ботаникой, когда мне было восемь или девять лет. Я ненавидел эту ботанику и гораздо хуже успевал в ней, чем в других предметах. Она состояла из чего-то, что называлось определением цветов. На парту тебе клали цветок, и предполагалось, что. ты найдешь его название, разыскивая его в ботанической книге, где разные части цветка: чашечка, венчик, тычинки и пестики, были расположены в таблицы. Надо было найти сверху вертикальную колонку и потом следовать по ней вниз до соответствующей горизонтальной, где находится ссылка на другую страницу таблиц, на которой надо было опять повторять все с самого начала. Действительно, можно было все же добраться до названия цветка в конце концов, если знать, как это делается, и не путаться. Это интересовало меня -- так же, как интересуют кроссворды в настоящее время. В девять или десять лет я заинтересовался, как теперь ее можно бы было назвать, физиологией растений -- сажал, например, желудь или боб, и когда он прорастал, переворачивал его вверх ногами и смотрел, что из этого выйдет; или же брал пыльцу с яблони и помещал в рыльце цветка груши и производил другие странные эксперименты с перекрестным опылением. Я научился срезать зимой ветки, опускать их в банки с водой и ставить на солнце и смотреть, как набухают почки и появляются листья; поливал растения красными чернилами, чтобы исследовать, станут ли от этого белые цветы красными; сажал семена в цветочные горшки, закрывал стеклом и ставил на солнце, и был очень рад, когда заметил, что если поднять стекло и понюхать -- пахнет точно так же, как в оранжерее Стэртеванта. Отец дал мне очень хороший микроскоп и толстую книгу Карпентера о микроскопии. После этого у меня начались экскурсии, с которых я приносил экземпляры из луж и ручьев, в стеклянных банках -- чтобы рассмотреть их под микроскопом. Микроскопия в то время была "наукой", которая изучала любую вещь, лишь бы она была достаточно маленькая. Даже в настоящее время в Англии существует Королевское Микроскопическое Общество -- и я состою его почетным членом. Я изготовлял препараты и менялся с другими энтузиастами этого дела -- у меня были корреспонденты почти во всех штатах. Одно время я даже посылал почтой живые экземпляры обитателей воды в маленьких пузырьках с водой в обмен на готовые препараты. Мой отец считал, что научит меня по-настоящему ценить деньги, заставляя меня "зарабатывать" на карманные расходы с раннего детства [В записях Вуда содержится история того, как отец (когда Роберту было 13 лет) взял его в Бостон и купил ему за 100 долларов, или еще дороже, высокий мужской велосипед "Колумбия". Вуд настаивал, чтобы я обязательно поместил эту историю, а я хотел ее пропустить. Его просьбы о включении этого рассказа в книгу не повлияли на меня. Вот что он писал мне: "Оправданием велосипеда "Колумбия" будет -- показать черту, унаследованную мною от отца, который в денежных делах соединял в себе новоанглийскую бережливость и гавайскую расточительность. Меня в юности учили беречь пенни, но не волновались, если я швырял долларами -- даже если я ими не располагал сам. Гертруда говорит, что я всегда езжу на короткие расстояния и один в жестком вагоне, а когда мы с ней отправляемся, вместе в Калифорнию -- заказываю отдельное купе в лучшем экспрессе". Вуд вообще не очень настаивал на том, что, по его мнению, именно должно войти в книгу и что не должно, но буквально умолял включить историю с велосипедом. Будто бы я у него хочу его отнять. Я, наконец, начал понимать, что этот велосипед очень важен для него, но не мог понять, чем именно, потому что его экономические объяснения меня не тронули -- и вдруг мне пришла в голову идея: причина в том, что он до сих пор ездит на этом же самом велосипеде -- и, наверное, будет ездить до самой смерти. Если на том свете он поедет к вратам рая, то уж, наверное, на этом велосипеде. И здесь он будет, ожидать, что его встретят с заслуженным почетом: "Вот едет кто-то на высокой лошадке -- на больших колесах -- не то что какое-нибудь пешеходное ничтожество". Так начинает обрисовываться сочетание всегда благовоспитанного высокомерия с не всегда благовоспитанными дерзостью и проказами, странным образом соединенными с добротой и мягкостью, что делает этого человека единственным в своем роде.]. В Ямайка Плэйн у нас был участок земли около акра за нашим домом, где мы разводили огород. [Узнав, что мясник продает своим клиентам ветки мяты по пятнадцати центов, я попросил своего отца, чтобы он уговорил мясника пополнять запас веток у меня. У нас была маленькая грядка мяты в огороде, для нашего собственного употребления, но я расширил ее и добился того, что у меня была цветущая грядка в десять квадратных футов. Каждое утро до завтрака я бегал вниз под гору -- к лавке мясника с огромным букетом мяты. Он платил мне по пять центов. Из моего букета он легко мог сделать пятнадцать или двадцать пучков, каждый из которых он продавал втридорога. Работа, которую я больше всего не любил, была -- снимать жучков с виноградной лозы и выкапывать одуванчики в газоне, который окружал дом. Но из этих именно источников я получал почти все мои доходы. Мои первые затраты были на покупку резины для рогаток и образцов минералов, которые продавались в магазине пособий по естественной истории в Бостоне, -- для моей коллекции камней. Позднее мои покупки включали химикалии и материалы для фейерверков. Отек дал мне геологический молоток. Вооружившись им, я бродил по каменоломням вокруг Бостона в поискам минералов и окаменелостей. Результаты моих экскурсий, вместе с образцами, которые я время от времени покупал, составили в конце концов объемистую коллекцию. Экспедицией, взволновавшей меня больше других, -- была поездка на велосипеде в Брейнтри, в знаменитую каменоломню, где находят гигантских трилобитов Раradoxides harlani. Интересно, как крепко запоминаешь название лучших образцов своей коллекции. Я где-то прочел фантастическую историю об этих трилобитах, о том, что их нельзя найти нигде больше на всем земном шаре и что какой-то ученый-романтик выдвинул теорию о возможности их прилета на землю на метеорите. Я набрал такой тяжелый мешок этих трилобитов, что только с большим трудом мне удалось подвесить его к велосипеду. Однажды я встретил молодого человека, у которого был кристалл аметиста, найденный, как он утверждал, в каменоломне. В кристалле были две каверны, наполненные жидкостью, прозрачной, как вода, и в каждой из них двигался маленький пузырек воздуха, если поворачивать кристалл. Я слыхал о кристаллах кварца с движущимися пузырьками, но никогда их не видал, а это был аметист с пузырьками! Есть ли другой такой на свете -- хотел я знать. Он просил за аметист пять долларов, и я хотел получить его больше, чем что-либо другое в моей жизни. Я пилил и пилил отца, чтобы он позволил мне купить камень, -- так, чтобы не слышала мать. Но ему казалось, что цена немного велика, и он, я думаю, сомневался насчет пузырьков, двигающихся в жидкости внутри кристалла. Молодой человек жил в Бостоне, и отец сказал мне: "Скажи ему, чтобы он принес кристалл и показал мне". Однажды вечером молодой человек явился вместе с кристаллом. Однако он не намеревался снижать свою цену, и мой отец после некоторых колебаний наконец дал мне пятидолларовую бумажку, и я завладел кристаллом. "Не говори матери, сколько мы отдали за него", -- сказал он. Аметист до сих пор у меня, и пузырьки все еще двигаются. Когда я был маленьким мальчиком, мы всегда проводили часть лета в Кенибэнкпорте. Это было время, когда от Кенибэнка ездили в старом дилижансе, и на реке всегда строилась одна или несколько шхун. Однажды летом я придумал игру: написать записку, положить в бутылку, привязанную к длинному шесту или бревну, и угнать в морена буксире за змеем, когда ветер будет дуть от берега. В записке была просьба возвратить эту записку и сообщить при этом, где была найдена бутылка (одну записку действительно вернул житель Нантукета). Когда ветер дул не прямо от берега, я нашел, что если вбить гвоздь, к которому прикреплялась нитка змея, на два или три фута от переднего конца бревна, то оно поплывет прямо в открытое море, а змей будет тянуть под углом 45░ или еще больше в сторону. Захватывающее зрелище было, когда в сильный, ветер видишь, как бревно несется по воде, как торпеда, без всяких видимых сил, толкающих его, и "с костью в зубах". Я часто интересовался: а что думают команды судов, когда им встречается это бревно -- ведь нитку видно только совсем вблизи. Затем пришла астрономия. Один из друзей отца дал мне на время прекрасный пятидюймовый телескоп, и я наблюдал небо каждой ясной ночью. Меня не интересовали созвездия и их названия. Это было вроде определения цветов. Но я бывал зачарован, глядя, как луны обращаются вокруг Юпитера, бросая тень на его диск, и увлекался кратерами и горами на Луне, кольцами Сатурна и туманностями". Вернемся, однако, к хронологической последовательности. Сначала несколько слов о первоначальном формальном образовании Вуда. Мать Роберта надеялась, что в двенадцать лет он поступит в Роксберийскую латинскую школу, имея в виду Гарвардский университет как конечную цель. Но если бы он оставался в школе мистрис Уокер, он конечно не сумел бы туда по-. ступить. Поэтому мать взяла его из этого заведения и послала в школу мисс Вестон, в Роксбери. К радости и, может быть, удивлению матери, он сумел "пройти" эту школу и поступил в Роксберийскую латинскую. Его поступление сопровождалось обманчивым триумфом. 0н явился вместе с другими кандидатами. Директор школы, грозный Вильям К. Коллар, обычно именуемый "Дикки", стоял перед поступающими с ворохом бумаг в руках. Роб опасался, что он опять провалился или что если он и прошел, то в самом конце списка принятых. Доктор Коллар начал читать список и огласил: "Первым из принятых является Роберт Вильямс Вуд". Доктор Коллар намеревался прочесть лист принятых по порядку успешности, но, роясь в бумагах, перепутал листы. Эта ошибка с первым местом в латинской школе скоро была исправлена. Он сразу же стал последним в классе, и оставался им весь первый год. В первые недели второго года он было стал одним из первых, но скоро опять пробил себе дорогу к последнему месту и в конце года был исключен. Это было грустно. Но доктор Вуд-старший и мать Роберта настаивали на том, чтобы он следовал семейной традиции и, если возможно, поступил в Гарвард. Поэтому его послали в Классическую школу Никольса в Бостоне, которая специализировалась в латинском и греческом языках. Роб не интересовался ни латынью, ни греческим, а у мистера Никольса было глубокое отвращение ко всем другим наукам. Это отвращение еще усилилось и приняло слегка личный оттенок после эпизода на винтовой лестнице. Лестница в школе Никольса, на Темпль Плэйс, имела вид узкой спирали с перилами, привинченными к стенам каменного колодца, как внутри маяка. Все мальчики любят ездить по перилам, но здесь этого нельзя было сделать, потому что на них нельзя было сесть -- они были слишком близко к стенке. Юный Вуд знал кое-что о центробежной силе и начал экспериментировать с лестницей. Беря старт с разбега вверху ступенек, чтобы набрать скорость, он садился боком на перила и скользил с возрастающей скоростью по спирали до самого дна. где со стуком приземлялся. Другие мальчики восхищались и безуспешно пытались повторить трюк, но Вуд не позволял им смотреть, как он стартует. Это было чудесно. Центробежной силой спину прижимало к стене, появлялась возможность твердо сидеть -- и ты несся вниз. Вуд говорит, что он всю жизнь потом хотел найти такую же лестницу и повторить свой номер. Наконец, он посвятил других в свою тайну -- и в результате через день или два поток хохочущих и кричащих маленьких мальчиков скатывался по последнему завитку спирали лестницы -- прямо на мистера Никольса, который входил с улицы. Робу вручили письмо к отцу. На следующее утро он был вызван перед всеми школьниками, и директор спросил его -- что сказал отец, прочитав письмо. Роб весело ответил, что отец сказал, что он счастлив, что не случилось чего-нибудь похуже. Его растущее научно-фантастическое воображение достигало все новых и новых высот. В результате этого он придумал две хитрые мистификации. Одна из них прошла тихо, но другая была причиной сенсации во всей стране. Во время летнего визита к дяде, Чарльзу В. Дэвис, в Чикаго, он и юный Брэдли Дэвис вместе отправились искать окаменелости. Недалеко находилась каменоломня, богатая силурийскими раковинами и криноидами. Однажды, оставшись один, Роб нашел два больших плоских обломка песчаника, гладких с одной стороны. С помощью резца и молотка он высек на одном куске голову птеродактиля, а на другой контур огромного насекомого, вроде воображаемой доисторической дьявольской стрекозы. Потом Роб и его товарищи-заговорщики "посадили" их в каменоломне, и во время следующей экскурсии он хитро направил своего двоюродного брата Брэдли к спрятанному сокровищу. "Он так разволновался от этой богатой двойной находки", -- говорил Вуд -- "как будто открыл золото в ранчо Саттера, в Калифорнии". Роб сфотографировал "окаменелости" самодельной камерой, и выцветшие снимки до сих пор хранятся у него. Вторая мистификация вызвала волнение во всей стране: это была чистая выдумка. Один из друзей отца дал ему на время большой телескоп, и он начал искать признаки жизни на Марсе и других планетах. Он конечно ничего не обнаружил, но 23 июля 1887 года в чикагской "Трибюн" появилась следующая удивительная статья, которую со своим неудержимым воображением сочинил Вуд: "ПОСЛАНЕЦ СО ЗВЕЗДЫ" СВЕТЯЩИЙСЯ ПОСЕТИТЕЛЬ ИЗ МЕЖПЛАНЕТНОГО ПРОСТРАНСТВА, ПОКРЫТЫЙ ВЫРЕЗАННЫМИ ЗНАКАМИ. Клэйтон, 21 июля. (Специальное сообщение.) Событие, не имеющее себе подобного в анналах астрономической науки, произошло здесь в один из дней прошлой недели. Оно будет, без сомнения, иметь огромную ценность для науки, так как оно бросает свет на невыясненный до сих пор вопрос об обитаемости планет. В 7.45 вечера вблизи города упал круглый металлический аэролит, на поверхности которого заметны вырезанные знаки, дающие положительное доказательство того, что аэролит отлит руками разумного существа. Доктор Сойерс, во владении которого находится сейчас это чудо, сообщил нам сегодня вечером: "Я возвращался из дома пациента, расположенного в семи милях от города, где я провел вторую половину дня. Было почти точно 7.45 вечера, но еще достаточно светло, чтобы читать. Я спускался с отлогого холма, через который надо проезжать по дороге домой, как вдруг лошадь насторожила уши. Я поглядел вперед, и мои глаза ослепила яркая белая вспышка, похожая на молнию. За. вспышкой последовало резкое шипение вырывающегося пара. Я знал, что упал аэролит, так как если бы причиной вспышки было электричество, то последовал бы удар грома. Проезжая вверх по холму, я заметил, что пар идет из земли в нескольких шагах от дороги, и, поспешив к этому месту, нашел отверстие около четырех дюймов в диаметре, из которого поднимался очень горячий пар. Я поехал домой как можно быстрее и, взяв кирку и заступ, возвратился на место падения. После получаса работы я наткнулся на объект моих поисков на глубине примерно пяти футов. Аэролит был еще слишком горячим, чтобы взять его в руки,. но мне удалось положить его в повозку заступом. Я заметил, что он очень тяжел, но пока я не приехал домой и не удалил приставшую землю, я не воображал, каким неоценимым сокровищем обладаю. Вместо грубой массы метеоритного железа, я увидел совершенную, правильную сферу из металла стального голубоватого цвета, с полированной поверхностью и выгравированными ,рисунками и надписями. Я едва мог поверить своим глазам, но не заметил ничего подозрительного. На поверхности удивительного шара был глубоко вырезан круг с четырехконечной звездой внутри, изображение птицы-ящерицы, отчасти напоминающей давно вымершего археоптерикса, и большое число мелких знаков, похожих на современные стенографические. Металл, из которого состоит шар, не похож на что-либо, виденное мною до сих пор. По твердости он соответствует меди и совершенно не плавится в пламени горелки Бунзена. Я спилил немного металла напильником и послал его к химику, который сообщил мне следующее: "Сэр! Я произвел спектральный анализ металлических опилок, присланных Вами. Металл плавится только в пламени вольтовой дуги. Это -- новый элемент. При наблюдении в спектроскоп его пары дают три ярких желтых линии, слева от линии натрия, широкую зеленую линию справа от линии бария и огромное число узких фиолетовых. А. Рандольф Стивенс Химик-аналитик". Откуда прилетел этот удивительный посланец? Какая адская сила выбросила его в межпланетное пространство? Может быть, какая-нибудь гигантская пушка на Марсе или Венере? Может быть, им выстрелил в нас какой-нибудь лунный артиллерист? Найдется много людей, которые скажут, что все это мистификация и сказка и что шар изготовлен на Земле, но факт, что он состоит из металла, неизвестного у нас, доказывает неоспоримо его неподдельность. Брошенный со страшной скоростью, он пересек огромное пространство, отделяющее нас от ближайших соседей, и, попав в атмосферу, накалился до светящегося состояния. Потеряв при этом часть своей скорости, он зарылся в почву нашей планеты, но нисколько не пострадал при этом. Как определим мы, откуда он прилетел? Возможно ли ответить на это, и может ли быть установлена какая-либо связь между планетами? Орудие длиной в 130 футов и достаточно прочное, чтобы выдержать заряд в тридцать фунтов динамита, способно метнуть платиновую пулю диаметром в два дюйма со скоростью, достаточной, чтобы преодолеть земное притяжение. Мечта Жюля Верна в некоторой степени осуществилась, и мы, без сомнения, подвергаемся бомбардировке из межпланетного пространства. В настоящее время шар находится у доктора Сойерса, но будет отправлен в Смитсоновский институт, после чего будет опубликовано официальное сообщение. Несмотря на такую блестящую активность вне учебной программы, мальчик оставался тупицей в классах Классической школы Вильяма Никольса в Бостоне. В наши дни специализированного образования глупость его воспитателей кажется еще более поразительной, чем тогда. Мальчик, подобный Вуду, в наши дни был бы направлен по пути его естественных наклонностей любым понимающим преподавателем начальной школы. Но "классические" традиции были всесильны в Новой Англии и, когда ему было около восемнадцати лет и предстоял вступительный экзамен в Гарвард, он стоял перед почти неизбежным провалом. Здесь, в первый раз, он взял в собственные руки направление своих занятий, несмотря на яростное сопротивление директора школы Никольса. Все интересы и склонности мальчика были направлены к науке. В защиту предрассудков мистера Никольса можно сказать только то, что они были всеобщими в Бостоне в те дни. Предполагалось, что сын джентльмена должен любить древних классиков. Несмотря на оппозицию и прямые приказания директора, Вуд покупал подержанные книги по физике и ботанике не. потому, что последние его сильно интересовали, а потому, что это могло помочь сдать экзамен в Гарвард. Когда рассеялся дым после вступительных экзаменов весной 1887 г., он увидел, что принят на первый курс, хотя я провалился с позором по латинскому и греческому, только и определенно потому, что показал блестящие знания в естественных науках. До этих пор он занимался химией, физикой, астрономией и биологией в виде развлечения и игры, скорее, чем как работой, но построил себе этим прекрасный практический фундамент. Насколько "гигантская игрушка" (завод воздуходувных машин Стэртеванта) вошла в этот фундамент, показывает тот факт, что уже после поступления в Гарвард он в один прекрасный день опять пробрался на завод и с помощью мощных машин с успехом опроверг теорию "водяной смазки" ледников, которую выдвигал в то время знаменитый геолог, Натаниель Саутгейт Шалер [Н. С. Шалер - (N. S. Shaler) (1841-- 1906). Ред.]. Шалер был блестящ, популярен и знаменит по всему миру в своей области, но молодой Вуд, который ничему не верил на слово, имел с ним много столкновений. Один из их споров кончился тем, что Вуд окончательно уверился, что Шалер абсолютно неправ в своей любимой теории о загадочном отсутствии следов ледников в обширных областях Северной Америки; Шалер объяснял этот факт тем, что некоторые из ледников имели огромный вес, давление которого расплавляло лед в их нижнем слое и создавало подобие жидкой "подушки", по которой они и скользили. Это было известно, как "теория движения ледников по воде, образовавшейся в результате давления". Шалер утверждал, что в упомянутых областях лед, находившийся в соприкосновении с почвой, был расплавлен давлением, в результате чего не появлялись силы, которые передвигали бы валуны по поверхности земли. Вуд ничему в этой теории не верил. Он решил, что имеет средство доказать неправильность теории. В Гарварде, конечно, не было аппаратов достаточной мощности, чтобы произвести тот опыт, который он задумал Поэтому он пришел опять к своему старому другу Стэртеванту и его вентиляторному заводу. Стэртевант был очень обрадован и заинтересован. Он дал Буду разрешение делать все, что тот найдет нужным. Был изготовлен большой чугунный брус с аккуратно высверленным цилиндрическим отверстием около двух дюймов диаметром и восьми -- глубиной. На токарном станке выточили цилиндр, точно подходивший к отверстию в болванке, который должен был служить поршнем, передающим давление на лед. Отверстие наполнили до половины водой, выставили на улицу в морозную погоду и заморозили. На поверхность льда в середине отверстия была положена свинцовая пуля, а затем воду долили почти до верха и опять заморозили. Стальной цилиндр был вставлен сверху и поджат до соприкосновения со льдом, а затем подвергнут давлению в много тонн на квадратный дюйм, с помощью мощного гидравлического пресса. Это давление было во много раз больше, чем то, о котором, говорил Шалер в своей теории. Оно соответствовало давлению слоя льда в две мили толщиной. Под этим невероятным давлением вокруг цилиндра выдавились тонкие, как бумага, листки льда и несколько тонких, как иглы, льдинок выскочили прямо сквозь чугунную болванку. Лед пробил себе дорогу через дефекты отливки. Но это не ослабило давления, постоянная величина которого контролировалась манометром пресса. Вынув болванку из-под пресса и разогрев ее настолько, что ледяной цилиндр начал таять, можно было удалить стальной поршень и вытрясти замерзший ледяной цилиндр. Пуля была обнаружена в центре, в том самом месте, куда ее положили, ясно этим показывая, что ни одной секунды лед в цилиндре не существовал в виде "воды, образовавшейся под действием давления". Вуд, несмотря на то, что он еще не окончил Гарварда, опубликовал эти результаты в American Journal of Science после того, как сообщил их Шалеру. Шалер упал духом, но гордился Вудом и был полностью убежден результатом опыта. Маленький мальчик, выросший теперь в дерзкого юношу, в последний раз вернулся к своей огромной игрушке и применил ее, чтобы сделать первый важный вклад в науку. ГЛАВА ВТОРАЯ Четыре "непримиримые" года в Гарварде. Вуд смело спорит со своим профессором и мечтает С осени 1887 года и до окончания Гарварда в 1891 году молодой Роберт был сложной проблемой для людей на факультете, с которыми он соприкасался и спорил. На некоторых занятиях он был удивительно блестящ и оригинален, к другим-- настолько равнодушен, что едва избегал провала на экзаменах. Это же самое произошло бы с ним и в любом другом университете. Когда я спросил его, как случилось, что он выбрал именно Гарвард, он сказал: "Отец выбрал его". Он поступил с максимальным допускавшимся числом переэкзаменовок. Он избавлялся от них, сдавая каждый год по одному или по два лишних предмета, но оставался "слабым" студентом с точки зрения академических ученых мужей, не поощрявших оригинальности, -- а они в то время были в большинстве. Однако уже в то время Гарвард, в ответ на предложенную президентом Элиотом "избирательную" систему обучения, отступил от жестких программ, заставляющих каждого студента проходить установленный набор дисциплин, главным образом, классических. Буду был разрешен значительный выбор. Дисциплины были в большинстве естественно-научными. Он специализировался по химии и вероятно занимался бы ею всю жизнь, со своим прометеевым восхищением перед огнем и взрывами, если бы... уборная в одном-- и весьма порядочном-- пансионе в Лейпциге не открывалась прямо в столовую... В то же время, когда основным занятием его в Гарварде была химия, он серьезно увлекался также геологией, и знаменитый профессор Шалер однажды сказал его отцу: "В нем пропадает хороший геолог, а получится плохой химик". Несмотря на эпизод с ледниками и другие споры, Шалер оставался его лучшим другом на факультете. Вуд глубоко восхищался им, и я думаю, что именно Шалер оказал решающее влияние на складывавшийся характер -- и некоторые идиосинкразии -- будущего профессора физики. Шалер был похож на какого-то. университетского Барнума, показывающего публике кошек и слонов красного цвета. Как живо вспоминает Вуд, это был рыжебородый, длинноногий кентуккиец, известный своей "геологической походкой", которая заставляла студентов бежать за ним рысью, когда они следовали за своим профессором во время экскурсий по скалистому берегу Массачузетса или по каменоломням, которые они посещали. Шалер читал самый популярный на факультете курс, который был обозначен в каталоге NH-4. Популярность объяснялась отчасти тем, что это была "легкая работа", но у его аудитории были и другие достоинства, которые восхищали более серьезных студентов. Иногда профессор откалывал такие штуки, с которыми не мог сравниться хороший водевиль. Один из образцов фантастического красноречия Шалера так удивил Вуда, что сейчас, через пятьдесят лет, он все еще помнит его наизусть. Речь эта никогда не была напечатана, и он умолял меня включить ее в книгу. Однажды геолог рассказывал о постепенном развитии жизни на земле, о предусмотрительности природы, давшей некоторым видам ужасающую плодовитость, спасающую их от исчезновения, о необходимости массового уничтожения некоторых низших форм жизни, чтобы этим дополнить естественный ход борьбы за существование. Он закончил свою речь так: "Самка aphis, т. е. обыкновенная травяная вошь, джентльмены, кладет за одно лето три тысячи яиц, джентльмены, и я подсчитал, что если бы все потомство было живо, с того дня, как эти вши впервые появились на земле, мы имели бы цилиндр, состоящий из них, основанием со всю орбиту Земли вокруг Солнца, и растущий в высоту, устремляясь в пространство, со скоростью, большей, чем скорость света!" Хотя наш молодой студент и был в полном восхищении от стиля и энергии Шалера, но часто он выступал с яростными опровержениями теорий и выводов профессора. Шалер защищал фантастическую теорию, полностью изобретенную им самим, о том, что Земля много лет назад сама извергла те метеоры и метеориты, которые теперь время от времени падают на нее. Астрономия считает, что это -- осколки комет, движущиеся по орбитам подобно астероидам, и, если во время своих блужданий они попадают в поле земного тяготения, они врезаются в атмосферу, раскаляются докрасна и падают на землю, в лесах Сибири или на лугу, где пасется корова старика Джонса. В одной из лекций Шалер сказал: "Я уверен, что более правильно рассматривать метеориты как вулканические бомбы, выброшенные огромными кратерами во время извержений, когда земля была моложе и энергичней. Эта массы лавы извергались с такими скоростями, что, хотя они и не преодолели полностью притяжение Земли, они полетели по орбитам огромного эксцентриситета и, вместо того, чтобы сразу же упасть обратно, возвращаются на нашу планету через миллионы лет..." Молодой Вуд, в то время еще только второкурсник, но при этом весьма "непримиримый", был "астрономом" уже с десяти лет. После лекции он обратил внимание Шалера на то, что для подобного явления необходимы скорости больше семи миль в секунду, т.е. в пятнадцать раз больше, чем скорость винтовочной пули. Шалер был, как все по настоящему великие люди, терпимым даже в своей нетерпимости, и Вуд долго спорил с ним, но, конечно, не мог нисколько поколебать убеждение профессора. На этот раз даже огромный завод Стэртеванта со всеми своими машинами не мог помочь сделать решающий эксперимент. Профессор Джексон из Химического отделения был совсем другой фигурой, чем Шалер. Его коньком были наставления. Это о таких людях, как он, писал Вильям Блэк [В. Блэк (1757-- 1827)-- английский поэт и художник. Ред.], что свирепые тигры мудрее их. Он препятствовал самостоятельным опытам студентов и особенно налегал на исследовательскую работу в лабораториях. Вуд прочел о соединениях йода с азотом, которые можно получить, поливая аммиаком кристаллы йода и давая им высохнуть на фильтровальной бумаге. Это соединение -- весьма опасное взрывчатое вещество, совершенно безобидное, пока оно не высохло, но в сухом виде детонирующее со взрывом при самом легком прикосновении. Даже муха, севшая на порошок, может вызвать взрыв его. Метод приготовления был так прост, что он не мог удержаться от искушения -- попробовать проделать это в лаборатории, где он должен был заниматься только качественным анализом. Кристаллы йода были в шкафчике, а раствор аммиака стоял на каждом столе. Приготовить взрывчатый состав было делом нескольких минут. Получив некоторые зачатки осторожности из своих прежних опытов с фейерверками и взрывчатыми веществами во время празднования Четвертого июля, он разделил все количество -- полчайной ложки -- опасного вещества на большое число маленьких кучек на листе фильтровальной бумаги, чтобы избежать взрыва всего сразу. Когда одна из маленьких кучек на вид подсохла, Вуд тронул ее карандашом. Раздался треск вроде пистолетного выстрела, и легкое облачко фиолетового дыма поднялось над местом взрыва. Все остальные кучки были рассеяны, не взорвавшись, так как еще не высохли. Профессор Джексон подошел к его столу и спросил: "Что это такое, мистер Вуд?" "Йодистый азот", -- кротко ответил озадаченный студент. "Прошу вас ограничиваться только предписанными опытами и не позволять себе подобных поступков", -- сказал профессор холодно. "Хорошо, сэр", -- ответил Вуд. Джексон отвернулся и пошел по лаборатории. Вдруг раздался второй взрыв -- один из студентов наступил на частичку вещества, которую сбросило со стола на пол, -- и весь день потом раздавались "выстрелы" от рассеянных по полу кристаллов йодистого азота. Впоследствии Вуд открыл,, что можно пугать кошек, если положить немного этого вещества на верхнюю планку забора. В эти великие дни возрастания академической независимости другим членом факультета в Гарварде, не, поощрявшим дерзости и оригинальности, был знаменитый Вильям Джемс [В. Джемс -- известный американский философ-прагматист и психолог. Ред.]. Вуд слушал его курс психологии и принес в это поле науки свое любопытство, и склонность к самостоятельному исследованию. Одним из требовании в курсе Джемса было, чтобы каждый из студентов писал сочинение на избранную тему, Вуд, который очень не любил риторических и диалектических сочинений и едва сдал курс английской композиции, искал способа избавиться от этой неприятной необходимости. Случилось, что как раз в это время профессор Джеме проводил знаменитую "Американскую анкету о галлюцинациях" и его заваливали ответами на вопросник, которым он по почте наводнил всю страну. Анкета имела целью выяснить, какой процент населения имел "видения", "слышал таинственные голоса", имел предчувствия, которые оправдывались, или другие необычайные психические явления. Уже было получено более полутора тысяч ответов, и Джемсу было очень трудно с растущей массой материалов, которые ждали просмотра и анализа. Молодому Вуду было предложено -- или он сам напросился -- разбирать их вместо писания собственной "тезы". Несмотря на трудную работу, это было лакомым куском для Вуда, который всегда был необычайно любопытным. Это был год, когда он учился на втором курсе, -- 1888 год. Большая часть галлюцинационных ответов, конечно, были от религиозных фанатиков, но некоторые были мистификацией. Он до сих пор помнит трогательное письмо от старой леди из Пенсильвании: "Мой дорогой Профессор Джемс! Я часто вижу сны и видения, которые имеют ясный смысл, и искренне верю, что Бог открывается нам в видениях, как делал Он в дни Авраама и пророков, -- но такие люди должны иметь чистое сердце, мысли и слова, и полностью воздерживаться от чая, кофе и других возбуждающих средств. Преданная Вам Мистрис Дж. Кэннингхэм". Как помнят все, кто читал "Разнообразие религиозного опыта", Вильям Джемс особенно интересовался явлениями, которые он называл "анестетическими откровениями", т. е. видениями и галлюцинациями, которые происходят под влиянием эфира, наркотиков и других одурманивающих веществ. Некоторые из ответов на его анкету содержали в себе описание таких явлений, и это может отчасти объяснить нам, почему нашему второкурснику пришла в голову идея -- испробовать их влияние на себе. Он читал о странных психических явлениях, производимых гашишем, и однажды спросил профессора Джемса, опасно ли употреблять его. Джемс,. который был одновременно и доктором медицины, подумал и ответил -- вероятно, с улыбкой: "Как профессор нашего университета, я не могу санкционировать то, что вы, кажется, предполагаете сделать. Но как доктор медицины я могу подтвердить, что, насколько мне известно, не было ни одного случая смерти от слишком большой дозы cannabis indica, и нет никаких оснований думать, что один прием может создать у вас привычку". Роб был успокоен этим и проглотил соответствующую дозу ужасного восточного зелья. Он читал, и это верно, что курение гашиша, даже в большом количестве, неспособно вызвать настоящих галлюцинаций, а просто действует как наркотик -- подобно кокаину. Роб наглотался гашиша вполне достаточно и видел целый ряд галлюцинаций "некоторые -- ужасные, другие -- полные славы и величия, или полные сознания бесконечного пространства и вечности".Я счастлив сообщить, что он также превращался в лису. На следующий день он написал отчет о своем приключении. Вот часть его -- о лисе и об ужасной двухголовой кукле, полной пророчеств и символизма: "...Затем я наслаждался некоторым видом метемпсихоза. Любая вещь или животное по моему желанию становились моим телом. Я подумал о лисе и сразу же превратился в это животное. Я отчетливо чувствовал, что я -- лиса, видел свои длинные уши и пушистый хвост, и каким-то внутренним чувством ощущал, что вся моя анатомия соответствует организму лисы. Вдруг точка зрения изменилась. Мне показалось, к что глаза мои находятся во рту. Я выглянул сквозь раскрытые челюсти, видел при этом два ряда острых зубов и, закрыв рот, -- не видел больше ничего... К концу бреда крутящиеся образы (о которых упоминалось выше) опять появились, и меня преследовало странное создание моего разума, которое появлялось каждые несколько секунд. Это был образ куклы с двумя лицами и цилиндрическим телом, сходящимся в конце в острие. Эта кукла не изменялась. На голове у нее было что-то вроде Корины, а сама она была раскрашена в два цвета -- зеленый и коричневый по голубому фону. Выражение янусообразного лица было все время одно и то же, так же, как и украшения на ней" [Д. Джеме, Принципы психологии.]. Он написал свой отчет по предложению профессора Джемса, который включил его в свою книгу "Принципы психологии". В то же время Роб отправил другой вариант в нью-йоркскую "Хералд", под заглавием: ЦАРСТВО ГРЕЗ. Рассказ новичка о фантазиях под действием гашиша. Рассказ был полностью опубликован 23 сентября 1888 г., но Роб был вне себя и, по-моему, вполне законно, от того, что они напечатали его просто как "письмо к издателю", не заплатив ни пенни. Он написал жалобу и получил специальное письмо, подписанное знаменитым Джемсом Гордоном Беннетом, в котором говорилось, что, поскольку сообщение было адресовано "редактору", оно было помещено как письмо, в что не в обычае "Хералда" платить за такие вещи. Я сомневаюсь, что Беннет сам читал рассказ. Не думаю, чтобы он упустил возможность громкого заголовка "Гарвардский студент, превратившийся в лису". Шалер был единственным человеком, который говорил Роберту Вуду-старшему, что из его сына выйдет толк, и поток плохих отметок заставил доктора приехать в Кембридж, чтобы самому узнать у преподавателей -- почему у сына ничего не получается. Здесь, однако, надо различать две стороны. Вуд чувствовал -- не только в Гарварде, но и потом во время занятий в университете Джона Гопкинса в Чикаго и в Берлине -- что профессоры нигде не одобряли индивидуальности и инициативы. В области идей Вуд, всегда вызывающий, а часто и нетерпеливый человек, и я думаю, что он был дерзким и нетерпеливым юношей. Я не думаю, что кто-нибудь много значил для него как ученый авторитет. Профессоры для него иногда были -- а иногда не были -- полезными сотрудниками при проведении в жизнь какой-нибудь идеи, но он всегда чувствовал, что, если идея проваливалась, то именно они могли оказаться виновниками этого. Для большинства профессоров он, само собой разумеется, был-- как овцы в гимне методистов -- "блуждающей лисицей, которая не желает никому подчиняться". Это становится ясным из его собственных записок, из которых привожу следующую выдержку: "Сдать "хвост" по греческой и римской истории, получив удовлетворительную отметку по курсу цветной фотографии доктора Уайтинга, -- казалось мне делом, вроде ограбления детской копилки. Я был очень слаб в обязательных курсах современных языков и не понимал, что уменье разговаривать по-французски может прибавить много удовольствия к жизни в парижских кафе, которую мне пришлось позднее вести. В математике я был тоже далеко не силен -- вернее будет сказать, очень слаб -- и в алгебре, и в тригонометрии, которые казались мне ужасающе скучными. Нам не сделали ни одного намека, насколько я помню, о том, какое применение могут найти в пр