. Новые бдения, к разочарованию слишком хорошо думающих о роде человеческом, стали приманкой для многих нетвердых в канонической вере. Царящая в секте хлыстов распущенность оказалась приманкой. Многие из последователей хлыстовства в изображеннии Радаева обосновались в Сибири. Некоторые из них были высланы туда правительством, с усердием пренследовавшим секту, другие добровольно перебрались в эти места, чтобы избежать гонений. Отец и раньше слышал о хлыстах. Сначала в Покровнском, недалеко от которого в глубине леса скрывались приверженцы этой секты, попавшие в Сибирь откуда-то из Центральной России. В Верхотурском монастыре он имел возможность нанблюдать за причудливым соединением православных обрядов и хлыстовских радений, практиковавшимся монахами, изнемогавшими от тяжести воздержания. Теперь ему предстояло столкнуться с ними близко. Однажды отец после дня, проведенного в дороге, попросил в одной избе ночлега и хлеба. Хозяйка, чем-то удрученная, впустила его. Тут же стала понятна принчина озабоченности женщины. На лавке под кучей оденял лежала девочка. Похоже было, что она умирает. Отец подошел к ней. Ребенок был без сознания, единнственным признаком жизни оставалось еле слышное дыхание и иногда -- стон. Отец попросил оставить его наедине с больной. Родители девочки вышли. Отец упал на колени возле лавки, положил ладонь на пышущий жаром лоб ребенка, закрыл глаза и начал молиться. Он рассказывал, что совершенно не ощущал теченния времени. Обеспокоенные родители то и дело приоткрывали дверь и с изумлением смотрели на застывшего в молитнве человека. Наконец девочка шевельнулась, открыла глаза и спросила: -- Я жива? Через минуту она ничем не напоминала умирающую. В мыслях простившиеся со своим ребенком родитенли, обезумевшие от неожиданного счастья, без конца благодарили отца и усадили ужинать. Мать девочки, которую еще не вполне покинуло беснпокойство, извиняясь, спрашивала отца, что он такое сделал. Отец отвечал: -- Молился. Господь помог. Выпили, как полагается, за здоровье. Разговор поншел живее. Хозяйка раскраснелась. Ее очень интересовал вопрос, какую жизнь ведет отец -- за что ему дан такой дар: -- Ты, должно быть, ведешь очень чистую, целомудн ренную жизнь? Отец ответил, что не верит в необходимость целонмудрия. Женщина оживилась. Спросила, не из хлыстов ли он. Отец сказал, что он не из хлыстов, что слышал о них и что они ему не интересны. Без всякого перехода добавил: -- А вот вы-то -- из хлыстов. Хозяйка ойкнула, зажала ладонью рот, осознав, что чем-то выдала тайну. Так отец познакомился с хлыстами. Весть об исцелении девочки быстро облетела хутор. Кормщик упросил отца познакомиться. Рассуждения кормщика сводились к тому, что без радений по хлыстовскому обряду нет никакой возможнности приблизиться к истине. И что поэтому члены секнты удовлетворены и счастливы, и, безусловно, ближе к Богу, чем православные. Был ли Распутин хлыстом Отец никогда не скрывал, что бывал на радениях хлыстов, но точно так же он никогда не говорил, что разделяет их взгляды. Английский посланник Бьюкенен утверждал, что отец "большую часть времени вел двойную жизнь. Он руководствовался правилом, что только раскаяние принонсит спасение, и всем его проповедовал, причем добавнлял, что без греха нет спасения. Поэтому первый шаг по пути спасения -- это поддаться искушению. Секта, конторую он основал, была сколком с секты хлыстов, или бичевалыциков. Члены ее стремились к непосредственнному сношению с Богом, хотя несколько странным обнразом. Их служба, которую они совершали ночью, была более похожа на вакханалии древнего Рима, чем на обнряд христианской церкви. С пением и криками они вели хоровод, ускоряя шаг при каждом круге, до тех пор, пока, завертевшись в безумной пляске, не падали обеснсиленные на землю. Далее следовала сцена, которую мы из скромности не будем описывать. Распутин был вполнне подходящим первосвященником для такой секты, потому что он пользовался необыкновенным вниманинем женщин. Несмотря на его ужасное обращение с ними, они готовы были терпеть от него всякие унижения, лишь бы не покидать его". Правда здесь в том, что отец, как и любой другой христианин, полагал раскаяние и искупление грехов важнной частью духовной жизни, что он действительно осонбенно сильно воздействовал на женщин, благодаря чему и исцелял их успешнее мужчин. Но причина кроется не в особенностях хлыстовства, а в особенностях энергии отца. Что же до того, что он организовал секту, то по этому вопросу даже была учреждена целая комиссия. У Гурко находим: "По вопросу о принадлежности Распутина к какой-либо определенной секте можно прийти к определенному выводу. Дело в том, что вопнрос этот весьма интересовал группу членов Государнственной Думы еще в 1912 году в связи с распространнившимися тогда сведениями о возраставшем влиянии Распутина при дворе, а в особенности об его системантическом вмешательстве в дела православной церкви. А.И.Гучков решил этот вопрос вынести на трибуну Гонсударственной Думы. Надо было, однако, найти для этого какой-нибудь законный повод. Таким поводом явилась наложенная администрацией кара на газету "Голос Москвы" за напечатание ею открытого письма некоего Новоселова, образовавшего в Москве особый духовно-религиозный кружок. В письме этом говоринлось о той опасности, которой подвергается православнная церковь от вмешательства в ее действия и распорянжения отдельных лиц, с православием имеющих мало общего. Таким образом, дабы связать запрос по поводу административной кары, наложенной на "Голос Моснквы", с Распутиным, надо было выяснить, поскольку он в православном смысле является еретиком, принаднлежит ли он к недозволенной законом религиозной секте. Подозревался же Распутин в принадлежности к хлыстовству. Обратились с этой целью к известному знатоку руснского сектантства Бонч-Бруевичу, тому самому, котонрый впоследствии объявился убежденным большевиком и стал управляющим делами Совета народных комиссаров. Бонч-Бруевич, через посредство баронессы В.И.Ик-скуль, охотно познакомился с Распутиным, вел с ним продолжительные беседы на различные темы, причем выказал к нему некоторую симпатию. Результат своего знакомства с Распутиным и его религиозными воззренниями Бонч-Бруевич доложил в собрании членов окнтябристской партии. Пришел он к тому выводу, что ни к какой секте Раснпутин не принадлежит и в состав ее не входит. Доклад Бонч-Бруевича был в общем для Распутина благоприятным. К такому же выводу пришла в 1917 году и Чрезвынчайная следственная комиссия". Некоторые же в ненависти к отцу заходили так даленко, что причисляли его к хлыстам на том основании, что отец часто называл себя "Божьим человеком". Ряд выстнраивали при этом такой -- хлысты не называют себя хлынстами, считая это обидным прозвищем, а обозначают себя как "Божьи люди". Так, стало быть и отец -- хлыст. Но только ли отец называл себя Божьим человеком, и только ли его так называли? И можно ли про них даже подумать, что они хлысты? Другие уличали отца в хлыстовстве, видя сходное с хлыстовством в том, какие коленца он выделывал во время плясок. При этом они ссылались на описание хлынстовских радений: "В 1812 году был в этой секте... мещаннин Евграфов. Этот Евграфов впоследствии попался в руки правительства и сообщил на формальных допросах о секте "московской хлыстовщины" весьма любопытнные подробности. По его словам, по окончании пения хлыстовских песен... пророчествующий становился сренди моленной и начинал радеть, то есть кружиться, принседая, сильно ударял в пол ногами и т. п.". Но посмотрите, как пляшут вошедшие в раж мужики на праздниках, разве не так? Что ж, и они все хлысты? Вот именно -- сходное выдается за сущее. Они говорят: "По учению хлыстов, тому, в ком жинвет "дух Божий", как праведнику, закон не лежит; он может творить чудеса и предсказывать будущее". И на этом не успокаиваются, идут все дальше и гонворят все больше. Лишенные благодати рады корить тех, на ком она есть, чем угодно. Только ведь "правда поругаема не бывает". Отец не отказался присутствовать на радениях хлыснтов. Интерес всегда брал в нем верх. Он смотрел, запонминал, говоря его словами, "вешал". И это поставят потом ему в вину ревнители благончестия. Он хотел всего лишь понять, какие есть пути к Богу, убедиться, что то знание, которое находилось у него внутри, -- правильное. Начетничеством этого не доснтигнешь. Прочтите "Житие опытного странника": "Посмотнрю по поводу примеров на священников -- нет, все что-то не то; поет и читает резко, громко, как мужик дрова рубит топором. Вот мне и пришлось подумать много: хоть худой да батюшка. Вот я и пошел паломнинчать, а так был быстрый вглядываться в жизнь; все меня интересовало, хорошее и худое, я и вешал, а спронсить не у кого было что значит? Много путешествовал и вешал, то есть проверял все в жизни. Ходил береганми, в природе находил утешение и нередко помышнлял о Самом Спасителе, как Он ходил берегами. Принрода научила меня любить Бога и беседовать с Ним. Я воображал в очах своих картину Самого Спасителя, ходившего с учениками своими". Там же отец написал: "Нужно всегда себя проверять, только в середину точки зрения, а не до крайностей". Он прекрасно понимал, что истина находится между двух крайних точек, о чем бы речь ни шла. И в вопросах следования духовному уставу. Не доводите сами до полного конца того, кто не может и не собирался до него доходить... Лестно додумать за другого, полагая, что "проник вглубь". Но, поступая так, вы неизбежно ставите себя на его место. И он уже -- не он, а -- вы. Что ж, вам и отвечать. Глава 4 ОПЯТЬ ДОМА Запретная любовь -- Соломенная вдова -- -- О чем граф Витте просил Распутина -- -- Дом ходит ходуном -- За кого бес? -- -- Отец Петр против Распутина -- -- Как добраться до царей Запретная любовь В "Житии...": "Странничать, нужно только по временни а чтобы многие годы, то я много обошел странно-приимен -- тут я нашел странников, которые не только года, а целые века все ходят, ходят и до того они, беднняжки, доходили, что враг в них посеял ересь -- самое главное осуждение, и такие стали ленивые, нерадивые, из них мало я находил, только из сотни одного, по стонпам Самого Христа. Мы -- странники, все плохо можем бороться с врагом. От усталости является зло. Вот по этому поводу и не нужно странничать годами, а если страннинчать, то нужно иметь крепость и силу на волю и быть глухим, а иногда и немым, то есть смиренным, наипаче простячком. Если все это сохранить, то неисчерпаемый тебе колодезь -- источник живой воды. А в настоящее время сохранить источник этот.трудненько. Все же-таки Бог не старее и не моложе, только время другое. Но на это время Он имеет Свою благодать и время восторженствует. Страннику нужно причащаться тем более во всянком монастыре, потому что у него большие скорби и всякие нужды. Святые тайны обрадуют странника, как май месяц свою землю". Все годы скитаний (так сказали бы, а для отца они были временем опытного странствования) мать ждала весточки. Но не дождалась. Она оказалась хорошей хозяйкой. Хозяйство процвентало, дети, порученные заботам работниц, которых она наняла, были здоровы. Первой из двух работниц в доме появилась Катя Иваннова, сухощавая краснолицая женщина, смешливая и скорая на руку. А второй была та самая Дуня Бекешова, о которой я уже немного рассказала. Само собой разумеется -- в то время ни мать, ни тем более я ничего не знали о событиях рокового для отца дня в имении Кубасовых (а мать так никогда и не узнала). Дуня родилась в Тюмени, то есть была городская. В некотором смысле это весомая характеристика в глазах деревенского жителя. Но в ней не было ничего такого. Она несколько лет была в услужении у Кубасовых, верннее, у Ирины Даниловны Кубасовой. Следовала за ней по всем местам, где та путешествовала с мужем. Случай с отцом, невольной участницей которого она стала, изменил ее судьбу. Она влюбилась в моего отца. Дуня рассказывала, что первым порывом ее была не любовь (в плотском смысле), а стыд и жалость. Оставаться в доме Кубасовых Дуня больше не могла. Ее словно тянуло прочь. Как-то выспросила у торговцев на базаре, откуда был отец (имя его она знала). Но уйти все не решалась. Время шло, а желание увидеть отца не становилось глуше. Так она бросила хлебное место и отправилась в По-кровское. Но отца там уже не было. Нанялась в работницы (Дуня, рассказывая об этом, качала головой: "Наплела невесть что..."). И ждала появнления отца. Именно ждала, потому что была убеждена -- он вернется. Предупрежу тех, кто приготовился к новой любовнной интриге. Ничего похожего. Такой человек, как Дуня, не мог бы обманывать хозяйку, ставшую ей подругой. Я сразу и навсегда полюбила Дуню. В ней было что-то теплое, очень домашнее, родное. Мать, оставшись одна, не могла уделять нам столько времени, сколько ей, наверное, хотелось бы. Да в денревнях, где на счету каждая минута и хозяйка должна выбирать, посидеть с детьми или присмотреть за сконтом -- выбор чаще всего делался в пользу последних. Дети были предоставлены сами себе. У стариков (в этот разряд родители моих родителей перешли, по обычаю, тотчас же после рождения первенца у молодых) дел тоже хватало. Достаточным был присмотр. К тому же появление в нашей семье работниц вовсе не означало, что мать решила уделить внимание детям. Просто работы по хозяйству становилось больше. Мама работала наравне с Катей и Дуней. Хватало работы и нам. Сложа руки сидеть считалось зазорным, да никому и в голову не приходило. Соломенная вдова Мама была нежна с нами. Часто плакала вечерами. Тогда я ловила на себе ее тоскливый взгляд. Так смотрят на сирот. Целый день мама буквально не присаживалась. Не помню, чтобы она и за столом сидела дольше нескольнких минут. Все боялась чего-нибудь не успеть. Тем более, что после ухода отца свекр и свекровь начали косо смотнреть на нее. Думали, что в поступке сына (а, они, разунмеется, видели в нем только внешнюю сторону, так же, правда, как и мама) виновата жена. Так что ей приншлось очень нелегко. Добавьте к этому косые взгляды соседей. Не каждый день хозяин уходил из дому так надолго, не давая о себе знать. Мама действительно не получала никаких известий непосредственно от отца, но до Покровского доходило что-то о каком-то страннике, исцеляющем больных и проповедующем Слово Божье. Мама никогда не говорила с нами об этом, но, хонрошо зная ее и образ ее мыслей, могу предположить, что она не прикладывала появлявшиеся вести к мужу. Как и любая крестьянка, она была человеком практинческим в первую очередь. Соломенная вдова, она хотела, чтобы в дом вернулнся муж, отец ее детей, хозяин в доме, наконец. О чем граф Витте просил Распутина В конце девятнадцатого века в Сибири новости раснпространялись медленно. "Железка" -- железная дорога, Транссибирская магистраль -- в тех краях только строинлась. Дорога была проложена в 1905 году. Инициатором строительства стал граф Сергей Юлье-вич Витте, один из самых способных людей из служивших Николаю Второму. Позже Витте стал добрым другом отца. Отношения Витте и отца представляют собой принмер того, как образованнейший~человек, сановник монжет точно понять душу простого крестьянина. Граф Витте писал: "Нет ничего более талантливого, чем талантлинвый русский мужик. Распутин абсолютно честный и добнрый человек, всегда желающий творить добро". Ковыль-Бобыль пишет: "Покойный граф С.Ю.Витте нередко пользовался советами Распутина. Граф Витте считал старца умным человеком и нередко совещался с ним. В начале войны, когда поднят был вопрос о воснпрещении продажи спирта и водочных изделий, Распунтин принимал деятельное участие в частных совещанинях, происходящих в квартире покойного графа. Гр. Витте считал, что Распутиным нужно уметь пользоваться и тогда он принесет большую пользу". Симанович описывает только один, по понятным причинам близкий ему эпизод встреч графа Витте и отца: "Однажды позвонил ко мне граф Витте и просил принехать к нему по одному доверительному делу. В осторожной форме граф спросил меня, может ли он мне довериться и быть спокойным, что разговор оснтанется в секрете. У него имеется план, который может оказаться весьма интересным для еврейского народа, а ему известно, что еврейский вопрос очень близок мне. -- Я считаю необходимым, -- сказал Витте, -- чтобы вы свели меня с Распутиным. Я уже привык, что высокопоставленные особы станрались использовать для себя влияние Распутина, понэтому предложение Витте меня нисколько не удивило. Я согласился свести его с Распутиным. Сознаюсь, что мысль свести Витте с Распутиным и помочь первому опять занять руководящий пост была для меня очень заманчивой. Во всяком случае, при пронведении еврейского равноправия Витте мог оказать нам огромные услуги. При этом Витте должен был обещать мне, что, если нам удастся опять провести его к управнлению государственным кораблем, он будет сотруднинчать с нами в уничтожении еврейских ограничений. Он согласился еврейский вопрос поставить на первый план, и договор между нами был заключен. Распутин был рад, что для Витте потребовалась его поддержка. Первая встреча между Витте и Распутиным состоянлась весною. Результатами этой встречи оба были донвольны. Распутин рассказывал потом мне, что он спернва спросил Витте, как ему величать его, и они условинлись: "Графчик". Витте пояснил, что он в немилости, потому что он против войны. Но он не может увлечься войной. -- Дай тебя поцеловать! -- воскликнул восторженно Распутин. -- Я также не хочу войны. В этом я вполне согласен с тобой. Но, что делать? Папа (Николай Втон рой) против тебя, он боится тебя. Я, во всяком случае, в ближайшие дни переговорю с ним и посоветую ему поручить тебе окончание войны. Я верю тебе. Спустя двенадцать дней Распутин сообщил Витте, что он имел относительно его разговор с царем, но тот не мог решиться на новый призыв Витте к власти. Отношения между Распутиным и Витте продолжанлись до смерти последнего. Они часто встречались, и Витте, по-видимому, не оставлял мысли при помощи Распутина вновь забрать в свои руки власть. Однако, обладая хорошей шпионской организацией, старый двор вскоре разузнал о дружбе Витте с Распутиным. Шпионили не только за царем, царицей и царскими детьми, но следили за всеми лицами, имевшими доснтуп ко двору. Я, например, не мог шагнуть в Петербурнге, чтобы за мной не следили. Бывали случаи, что за мной одновременно следило несколько агентов. Извеснтие, что Витте при помощи Распутина ищет сближенния с молодым двором, привело противников Никонлая Второго в сильное волнение, а также произвело возбуждение в кругах старого двора. Там против Витте боролись очень энергично. Предполагали, что этот занмечательный государственный муж мог предпринять такие шаги, которые могли бы сильно повредить станрому двору. Когда Витте умер, то по Петербургу ходинли слухи, что враги его отравили". Ясно, что именно интересно Симановичу в привенденных страницах. И-об этом я несколько позже тоже собираюсь рассказать то, что знаю. Сейчас же обращу внимание на некоторые слова, способные стать ключом для объяснения многого в сонбытиях из петербургской жизни отца. "Высокопоставленные особы старались использовать для себя влияние Распутина", -- пишет Симанович. Замечу, что отец далеко не всем подряд составлял протекцию, как может показаться из намека Симано-вича, старавшегося, говоря подобное, усилить и свой вес. Отец всегда по-своему показывал отношение к пронсителю. Сошлюсь на слова Жевахова, верно отражаюнщие одну деталь в манере отца: "К стыду глумившихся над Распутиным, нужно сказать, что он распоясывался в их обществе только потому, что не питал к ним ни малейшего уважения и мнением их о себе нисколько не был заинтересован. Ко всем же прочим людям, не говонря уже о царском дворце, отношение Распутина было иное. Он боялся уронить себя в их мнении и держался всегда безупречно. Я несколько раз встречался с Распунтиным в 1910 году, то в Петербургской духовной акаденмии, то в частных домах, и он производил на меня, хорошо знакомого с монастырским бытом и со старцанми, такое впечатление, что я даже проверял его у более духовно сведущих людей и сейчас еще помню отзыв епископа Гермогена, сказавшего мне: "Это раб Божий: Вы согрешите, если даже мысленно его осудите". О графе Витте. Случай с ним отличается от тех, на которые ссылается Симанович. Граф, пожалуй, если не единственный, то один из считанных вельмож, искавнших помощи отца не для себя лично, а для блага всех. Витте провел денежную реформу, оздоровившую Россию, поддерживал развитие промышленности и донбывал для нее кредиты у иностранного капитала. Он проявил себя слишком талантливым. Это-то и стало принчиной удаления его от государственных дел. Из слов Симановича же видно, что за атмосфера цанрила тогда в столице. Она вполне соответствовала нанстроению умов. Клубок змей, готовых жалить любого, в ком только заподозрят покушение на свой покой. Шпинонство, заговоры, полное непонимание или нежелание понимать выгоды государства. Что же касается графа Витте, то взгляды его и отца во многом совпадали, хотя и выражались, разумеется, по-разному. Это можно проследить и по приведенному рассказу. Этим случаем отношения отца и графа Витте не ограничивались. Я поспешила забежать вперед, и даже увлеклась, гонворя о графе Витте, что, учитывая все обстоятельства, простительно. Дом ходит ходуном Итак, как-то вечером, только мы собрались сесть за ужин, без стука вошел незнакомец. Спутанная борода, длинные рыжевато-каштановые волосы. Мама закричала: -- Гриша! Все в доме пошло ходуном, из погреба достали лаконмые припасы -- все на стол. Хозяин вернулся! Мы, дети, как бросились к нему, так и не отходили. У меня потом вся щека была в царапинах от его колючей бороды, -- так сильно он прижимал меня к себе. Перецеловал всех нас бессчетное количество раз. Сейчас злюсь на себя -- не спросила отца, о чем он в тот вечер рассказывал. Я-то от восхищения не запомнила ничего. Да и могла ли вообще что-либо запомнить и понять -- слишком мала была. Помню, говорили все сразу, перебивая друг друга, пытаясь первыми рассказать и о корове, и о занозе, и о том, что скучали без него. Помню чувство довольства и умиротворения, котонрое буквально разлилось по дому. На огонек пришли соседи, вскоре дом наполнился народом. Мы, дети, носились по всему дому, шумели, скольнко хотели, и никто не пытался нас утихомирить, потонму что взрослые шумели еще больше. Кто-то притащил гармошку. Начались пляски, сначала со сложными конленцами, а потом, когда все уже изрядно подпили, с немыслимыми ужимками и дикими прыжками... Мама совершенно забыла о том, что нам пора спать, и мы не ложились до тех пор, пока ноги нас носили. Дуня рассказывала, что я упала на стул совершенно без сил, а вокруг меня продолжалось веселье. Она отнесла меня наверх и уложила в постель, но я очень гордилась тем, что сдалась последней, -- Митя и Варя свалились раньше. За кого бес? Один человек точно не радовался возвращению отца -- новый деревенский священник. Отца Павла, много лет служившего в церкви Покронва Богородицы в Покровском, перевели в другой принход. На его место прислали нового батюшку -- отца Петра. Вот он-то и почувствовал в возвратившемся страннике соперника. В "Житии..." читаем: "Когда в храме священник, то нужно его почитать; если же с барышнями танцует, то напоминай себе, что это не он, а бес за него, а он где-то у Престола сам служит. А видишь, что он сладкие обеды собрал и кумушек-голубушек созвал, то это понтому, что у него свояченица барышня и шурин кавалер, а жене-то батюшковой и жалко их. Он же, Христовый, все же батюшка, и не сам, а пожалел их. Так и преднставляй в очах картину". И еще: "Ему бы надо в исправники, а он в пошел в батюшки". Это просто списано с отца Петра. Вообще священникам жалованье платила епархия. Но по сути кормились семьи священников за счет прихонжан. Кое-где и сами батюшки не гнушались крестьянснкой работой. Но не отец Петр. Он брал, что называется, двумя руками. И не по-божески. Обычных приношений за требы -- службы за упокой на похоронах, за здравие на крестинах, за венчание -- ему было мало. Отец Петр возомнил себя чуть ли не святым Петром, стоящим с ключами у врат рая. Собственно, он сам сонтворил для себя маленький рай, "где нет ни бед, ни воздыханий"... А тут появился человек, окруженный такой славой! Ковалевский свидетельствует: "Распутин побывал на богомолье в Абалакском монастыре, Саровской пустыни, Одессе, Киеве, Москве, Казани. Возвратившись, он стал еще более богомолен, являлся на клирос раньше священнника, истово крестился, бился лбом о землю до крови". Обращу внимание на слова -- "стал еще богомольннее". Значит, и был богомольным. Это расходится с ханрактеристикой, которую дают отцу другие. Из того же: "Говорить он стал загадочно, отрывочнными фразами, стал претендовать на пророчество и предсказание. Когда его о чем-нибудь спрашивали, он подолгу не отвечал, а потом точно спросонья произнонсил несколько отрывочных бессмысленных фраз. Это юродство стало мало-помалу привлекать к нему внимание односельчан. Мужики, впрочем, больше сменялись над ним и презирали его, но бабы начинали венрить, захаживали за советами. Вскоре, однако, по селу разнеслась весть, что зарондился новый пророк-исцелитель, чтец мыслей, разгандыватель душевных тайн. Слава Распутина стала распространяться далеко за пределами села Покровского и соседних деревень. Принходили бабы, водя за собой кликуш, хромых, слепых, больных ребят". Священник увидел в отце врага, способного лишить его, по крайней мере, части доходов. Теперь больные шли за исцелением к отцу, а не в церковь. Те же, кто искал духовного руководства, предпочитали получать хлеб из рук отца, а не камни из рук священника. И без того разгневанный соперничеством "выскочки", священник пришел в ярость, узнав, что отец намерен соорудить на своем подворье подземную часовню. Отец Петр против Распутина Насколько я знаю, отец никогда открыто не выказынвал своего отношения к покровскому батюшке. Но тот был достаточно опытен и не нуждался в непосредственнных объяснениях. С точки зрения сугубо церковной, затея, подобная затее отца, не несла в себе ничего оскорбительного. От покровского служителя Господнего потребовалось бы только освятить новую часовню. Или заявить, почему он этого делать не намерен. Имея представление об отцовском характере, батюшнка не мог отважиться на такой шаг. Отец молчать бы не стал, последовало бы разбирательство с привлечением деревенской общины (мира), многое могло бы тогда явиться на свет Божий. Отец Петр решил -- не мытьем, так катаньем -- донпечь неугодного. А тем временем строительство продвигалось. Отец работал не переставая. Нашлись и помощники. Когда уже все было закончено, и собранные в страннствиях моим отцом иконы расположили в нишах землянных стен, батюшка решил, что настал час действовать. И настрочил донос. В ожидании (и даже -- в предвкушении) своей побенды он строго-настрого запретил ходить в отцовскую чансовню, предрекая кары небесные тем, кто будет продолнжать потакать "пособнику дьявола". Это не помогало. Принхожан в церкви не становилось больше. Наоборот. Ответа от церковного начальства все не было, и бантюшка направился в Тюмень сам. Там его принял епископ. Батюшка вылил на отца не один ушат грязи. Вплетая в уже устный донос все, что мог припомнить из сплетен, сопровождавших отца. Картина получилась страшная. Богобоязненный епископ пришел в ужас от творянщихся в подведомственном ему приходе непотребствах, и тут же отправился вместе с отцом Петром в Покрове -кое положить конец безобразиям. За ними последовали ученые монахи и полицейские. Учинили целое следствие. Полицейские, переодетые крестьянами, несколько раз побывали на службе в часовне, монахи с суровыми лицами ходили по деревне и расспрашивали тех, кто бывал на отцовских собраниях. Через несколько дней тщательного расследования они доложили епископу, остановившемуся в доме батюшки, -- не замечено нинчего, что могло бы хоть в какой-то степени подтвердить обвинения. Епископ оказался человеком трезвомыслящим. К тому же за несколько дней жизни под одной крышей с батюшкой он рассмотрел его поближе и понял, с кем имеет дело. Священник, который был уверен, что ненавистного соперника уберут с его дороги, был поражен. Все оберннулось против него самого. Деваться некуда -- батюшка был вынужден признать, что оговорил отца. Священник оправдывался тем, что слухи передавали ему верные люди. Но епископ не скрывал неудовольствия. С одной стонроны, на подведомственной ему территории ереси нет -- и это хорошо. Но, с другой стороны, епископ понинмал, что покровский батюшка не остановится и пойдет жаловаться дальше по начальству -- а это уже плохо. Так и вышло. Как добраться до царей Мы, дети, просто купались в счастье -- в доме опять воцарился покой. Это был один из редких периодов жизни отца, когда он жил в полном согласии с собой, близкими, односельчанами, за исключением, разуменется, местного священника. Но отец не был бы тем, кем был, если бы успокоилнся, застыл. Он опять заметался. И отец опять отправился странствовать. Он говорил, что поступил так по слову св. Симеона Верхотурского. Тот явился во сне и сказал: "Григорий! Иди, странствуй и спасай людей". Вот отец и пошел. На пути в одном доме он повстречал чудотворную икону Абалакской Божьей матери, которую монахи носили по селениям. Заночевал в той комнате, где была икона. Ночью проснулся, смотнрит, а икона плачет, и он слышит слова: -- Григорий! Я плачу о грехах людских; иди странствуй, очищай людей от грехов их и снимай с них страсти. Отец исходил почти всю Россию. Ковыль-Бобыль передает это так: "В девятисотых гондах он прибыл в Казань. Здесь он, как человек опытный уже в духовной жизни, вошел в общение с местным духовенством и в особенности с неким архимандритом Хрисанфом, постником, молитвенником, мистиком, впоследствии епископом. Любитель божьих людей, Хри-санф уделил Григорию чрезвычайное внимание. Перендал ему многое из своего духовного опыта, как равно и сам дивился духовным способностям своего ученика, его необычайной склонности к восприятию самых труднных достижений и духовной зрячести. С письмами, полными похвал ему, он направляет его в Петроград к гремевшему уже тогда в столичном общенстве славою аскета и глубокого мистика архим. Феофанну, инспектору здешней Духовной академии, пользонвавшемуся к тому же необычайным авторитетом в "высншем свете". Следуя этим путем, отец "добрался до царей". Глава 5 НОВЫЙ СОДОМ Петербургские непотребства -- Мнимые пророки -- -- Последние времена Петербургские непотребства Санкт-Петербургу тогда только перевалило за две сотни лет. Город был основан 16 мая 1703 года, и о стронительстве его возвестил залп из множества артиллерийнских орудий, расставленных по берегам Невы. Для начанла работ потребовалось около двадцати тысяч человек. Петру Великому суждено было сделать этот город панмятником Богу и самому себе. Тридцать один болотистый остров предстояло соединнить мостами, возвести чудно изукрашенные великонлепные дворцы и правительственные здания, разбить парки и бульвары. И сделать все это на европейскую ногу. Только Петр, с его самолюбием, мог задумать пондобное. Ему не давали покоя красоты Стокгольма, винденные в пору ученичества. В который уже раз Россия отспоривала у мира то, что, как ей казалось, вернее, как она знала, по праву принадлежало ей. Рим ("Москва -- Третий Рим, а Четвертому не бынвать!") -- отспорила. И Венецию -- отспорила. (Первая Венеция -- итальнянская, вторая -- Стокгольм, называемый в допетровнские времена Северной Венецией, третья -- и есть Пентербург). Кроме Петра вряд ли кто решится на такое дело. Царь Петр строил город Святого Петра. Но, видно, не хватило праведников, и город не устоял. Как, впрочем, и сама Россия. Представлявшаяся глынбой, она расползлась по ниточкам за несколько дней. "Дурак спорить горазд", -- говорил отец. Правда. За Рим спорили, за Венецию спорили... Да как... А Россию проспорили ни за что. После моего отъезда из России прошло уже достанточно времени. В моем положении не странно, что за эти годы я узнала о русской жизни гораздо больше, чем знала, живя в Петербурге. В первые годы особенно, и понятно почему, разговоры среди эмигрантов велись исключительно о прошлом в России. Кто что сказал, кто чего не сказал, кто как поступил, кто как не постунпил. Чем заслужили мы и Россия то, что с нами и с ней произошло. К началу века Петербург впору было называть не Новой Венецией, а Новым Содомом. Хлыстовские радения могли показаться шалостями в сравнении с тем, чем наполняли свой досуг (то есть дни напролет) столичные искатели удовольствий. Несметные толпы веселых девиц ночами прогуливанлись по Невскому проспекту. Полиция сбивалась с ног, следя за порядком в беснчисленных домах терпимости. Девушек для них привонзили из Азии, Южной Америки и Африки, в том числе десятилетних, спрос на которых был весьма велик. Зрители Порная покраснели бы, покажи им зрелинща, которыми наслаждались завсегдатаи аристократинческих закрытых клубов. Пределом могли служить лишь границы воображения. Одним из самых популярных представлений подобнного рода были сценки, изображающие совращения. От совращения малолетних до скотоложества. Интересно заметить при этом, что члены столичных клубов никогда бы не признались в том, что стали разнвратниками. Происходящему они придавали роль какой-то эстетической игры. Явно полагая (когда дело касанлось их самих), что наблюдать -- не значит участвовать. Публика, и дамы в том числе, еще вчера приходивншая в негодование от откровений Мопассана, с патонлогической жадностью набрасывалась на литературу самого низкого сорта, не гнушавшуюся передачей грязннейших деталей. Более того, в этом даже стали находить шик, уверяя, что просто необходимо открывать все низкие стороны человеческого существования. Большие города всегда были средоточием порока, но никогда раньше порок так усердно не окружали флером респектабельности. Никогда пороком так не гордились. Кокаинисты-декаденты задавали тон. И их приниманли в аристократических домах. Самым невинным из времяпрепровождений, пользонвавшихся тогда огромным успехом у праздной публинки, было "столоверчение". Приглашение на спиритичеснкие сеансы считалось хорошим тоном. Почти во всех модных салонах столицы собирались те, кто желал иснпытать судьбу. Даже видные материалисты (ученые) не были чужнды этому занятию. Химик Менделеев, чья слава тогда находилась в зените, давал пример. Он написал целый труд, который так и назывался -- "О столоверчении". Надо заметить, что светские люди из тех, кто прининмал участие в этом предосудительном, с точки зрения церкви, занятии, не переставали полагать себя истиннынми христианами и не усматривали никакого греха в принзывании духов. Не укоряю их нисколько, а только говонрю, что собственная нетвердость в вере всегда кажется простительной или даже не заслуживающей внимания. В обществе широко распространилось учение Елены Петровны Блаватской, основательницы теософии. Одни только и говорили о карме, реинкарнации, об Учитенлях. Другие посещали лекции мистиков... Третьи искали смысла жизни в дыхательной гимнастике и медитации по методу йогов. Мнимые пророки О тех же самых днях обер-прокурор Синода князь Жевахов писал, что "с духовной стороны столица была и лучше, и чище провинции. Религиозная атмосфера столицы резко отличалась от провинциальной. Жизнь столицы представляла исключительно благодарную пончву для духовных посевов. Петербургская аристократия не только чутко отзывалась на религиозные вопросы, но искренно и глубоко искала в разных местах удовлетнворения своих духовных запросов. Салоны столичной знати точно соревновались между собою в учреждении всевозможных обществ и содружеств, преследовавших высокие религиозные цели. Во главе каждого из этих обществ стояли представители высшего столичного обнщества, объединявшие вокруг себя лучших людей стонлицы. В притонах нищеты, среди чернорабочих Петернбургской гавани, в подвалах и трущобах, в тюрьмах и больницах, всегда, и я это подчеркиваю не как случайнное явление, можно было встретить представителей стонличной знати, с Евангелием в руках и всякого рода принношениями... Нужно ли говорить о том, что при этих условиях ни одно явление церковной жизни не проходинло мимо без того, чтобы не найти своей оценки и отранжения в этих салонах! Излишне добавлять и то, что такое отражение было часто уродливым и свидетельствовало об изумительном незнакомстве столичного общества с церковной областью и о религиозном невежестве. Вопросы христианского социализма привлекали в то время особое внимание петербургского общества, и имя доцента Духовной академии, архимандрита Михаила (Сенменова), выпускавшего серии своих брошюр, под общим заглавием "Свобода и христианство", пользовалось чрезнвычайной популярностью. Эти брошюры ходили по рункам, читались нарасхват и производили сильнейшее впенчатление на тех, кто не прозревал их сущности и не донгадывался о намерениях автора, еврея, принявшего пранвославие, впоследствии перешедшего в старообрядчество, с возведением в сан старообрядческого епископа, и убинтого при крайне загадочной обстановке... На смену ему явился священник Григорий Петров. Трудно передать то впечатление, какое он произвел своним появлением. Залы, где он читал свои убогие лекции, ломились от публики; многотысячная толпа молодежи сопровождала каждый его шаг; знакомства с ним исканло как высшее общество, так и широкая публика; газеты были переполнены описаниями его лекций; издантельство Сытина не жалело ни денег, ни бумаги для распространения его "сочинений" в народе; фотогранфические карточки и портреты его красовались в витнринах магазинов на Невском, и "общественная" мысль была погружена в созерцание его облика, создавая ему небывалую славу. Даже такие авторитеты, как незабвеннный, великий пастырь земли русской, отец Иоанн Кроннштадтский, не могли поколебать той почвы, на которой утвердился бездарный Григорий Петров, человек неумнный, необразованный, этот типичный "оратор", умевнший трескучими фразами прикрывать свое скудоумие. В чем же была причина такого успеха Григория Петнрова? Она очень несложна. Он пел в унисон с теми, кто был хозяином общественного мнения, кто, сидя за кунлисами, создавал его и управлял им. После его развенчания религиозный Петербург стал искать ответов на свои сомнения и духовные запросы в иной плоскости и вступил на почву народной веры, не знающей никаких религиозных проблем, не сталкиваюнщейся ни с какими противоречиями, не св