язанной ни с какою наукою... Сделать это было тем легче, что в представителях такой веры не ощущалось недостатка... Наиболее почетное место среди них занял косноязычнный Митя. Это был совершенно неграмотный крестьяннин Калужской губернии, и притом лишенный дара речи, издававший только нечленораздельные звуки. Тем не менее, народная молва наделила его необычайными свойствами, видела в нем святого, и этого факта было достаточно для того, чтобы перед ним раскрылись двенри самых фешенебельных салонов. В тех звуках, какие он издавал, безуспешно стараясь выговорить слово, в минмике, мычании и жестикуляциях окружающие силились угадывать откровение Божие, внимательно всматривались в выражение его лица, следили за его движениями и денлали всевозможные выводы. Увлечение высшего общенства "Митей" было так велико, что, в порыве религиознного экстаза, одна из воспитанниц Смольного института благородных девиц предложила ему свою руку и сердце, какие "Митя", к ужасу своих почитателей, и принял". Последние времена В этот бурлящий водоворот и попал мой отец, когда приехал в столицу. Всюду только и говорили о "последних временах". Здесь необходимо сделать небольшое отступление. В записках великого князя Александра Михайловича мне бросилось в глаза следующее. Он описывает разгонвор с тогда еще великим князем Николаем Александронвичем, наследником Александра Третьего. Тот только что узнал о смерти отца и, значит, о близости своего коронования. "Сандро, что я буду делать?! -- патетичеснки воскликнул он. -- Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять импенрией. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро! Помочь ему? Мне, который в вопросах государственнного управления знал еще меньше, чем он! Я мог дать ему совет в области дел военного флота, но в остальнном... Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых Николай мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полнное основание и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой". Ощущение надвигающейся катастрофы было общим. Потом слишком многие из участников событий вренмени появления в Петербурге отца утверждали, что это он принес несчастье двору и России. Но всякому ненпредвзятому человеку видно, что это совершенно не так. Он стремился помочь, но болото оказалось слишком топким. "По грехам нашим и кара". Глава 6 НОВОЯВЛЕННЫЙ "Мы его ждем" -- Тысяча лиц -- -- Первобытный человек -- "Меня держит здесь" -- -- Новые знакомства -- Житейский ключ -- -- Опытное применение -- Украсть червонец и сбежать -- Кто терся, а кого звали "Мы его ждем" Труфанов: "В конце 1902 года, в ноябре или декабре месяце, среди студентов Санкт-Петербургской духовнной академии пошли слухи о том, что где-то в Сибири, в Томской и Тобольской губерниях, объявился великий пророк, прозорливый муж, чудотворец и подвижник по имени Григорий. В религиозных кружках студенческой молодежи, групнпировавшихся вокруг истинного аскета, тогдашнего иннспектора академии -- архимандрита Феофана, рассужденния о новоявленном пророке велись на разные лады. -- И вот теперь такого мужа великого Бог воздвигает для России из далекой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что есть в Тобольснкой губернии, в селе Покровском, три благочестивых брата: Илья, Николай и Григорий. Старший из них -- Григорий, а два первых -- его ученики, еще не достигншие высокой ступени нравственного усовершенствованния. Сидели как-то эти три брата в одной избе, горько печаловались о том, что Господь не посылает людям благословенного дождя на землю; потом Григорий встал из-за стола, помолился и твердо произнес: "Три месяца, до самого покрова, не будет дождя..." Так и случинлось. Дождя не было, и люди плакали от неурожая... Вот вам и Илья-пророк, заключивший небо на три года с месяцами! Господи! Господи! -- глубоко вздохнувши, заключил о. Феофан. -- А не приедет ли сюда тот старец? -- Приедет, приедет! Один архимандрит обещал его привезти. Мы его ждем..." Тысяча лиц Весь облик отца, его поведение, манера говорить, сам ход его мыслей мало вязались с традиционными преднставлениями о старцах -- благостных, спокойных (прежнде всего -- спокойных!). Он был новый тип, рожденный самим временем. Новый -- это очень важное объяснение. Однако оно нуждается в дополнении, которое никто до сих пор так и не сумел или не осмелился сделать. Мой отец действительно был старцем, но только старцем, которому не был чужд мир, старцем, помыслами живунщим на земле. Он был мирской со всех точек зрения. Он знал секрет -- как спастись в этой жизни. Симанович: "В петербургском обществе Распутин наншел хорошо подготовленную почву. Он отличался от других сомнительных личностей, ясновидящих, преднсказателей и тому подобных людей своей изумительной силой воли. Кроме того, он никогда не преследовал личнных мелочных интересов. Распутин прибыл в Петербург не по железной дороге, а пешком и при этом босиком. Он остановился в монаснтырской гостинице как гость архимандрита Феофана". Интересный опыт может представлять собой сравненние описаний внешнего вида отца. Так видит Труфанов: "Григорий был одет в простой, дешевый, серого цвета пиджак, засаленные и оттянувншиеся полы которого висели спереди, как две старые кожаные рукавицы; карманы были вздутые; брюки такого же достоинства. Особенно безобразно, как старый истрепанный гамак, мотался зад брюк; волосы на голонве "старца" были грубо причесаны в скобку; борода мало походила вообще на бороду, а казалась клочком свалявншейся овчины, приклеенным к его лицу, чтобы дополннить все его безобразие и отталкивающий вид; руки у "старца" были корявы и нечисты, под длинными и даже немного загнутыми внутрь ногтями было много грязи; от всей фигуры "старца" несло неопределенным нехонрошим духом". Так видит Юсупов: "В этом мужицком лице было дейнствительно что-то необыкновенное. Меня все больше и больше поражали его глаза, и поражающее в них было отвратительным. Не только никакого признака высокой одухотворенности не было в физиономии Распутина, но она скорее напоминала лицо сатира: лукавое и понхотливое. Особенность же его глаз заключалась в том, что они были малы, бесцветны, слишком близко сиденли один от другого в больших и чрезвычайно глубоких впадинах, так что издали самих глаз даже и не было заметно, -- они как-то терялись в глубине орбит. Благондаря этому иногда даже трудно было заметить, открыты у него глаза или нет, и только чувство, что будто иглы пронизывают вас насквозь, говорило о том, что Распунтин на вас смотрит, за вами следит. Взгляд его был остнрый, тяжелый и проницательный. В нем действительно чувствовалась скрытая нечеловеческая сила. Кроме ужасного взгляда, поражала еще его улыбка, слащавая и вместе с тем злая и плотоядная; да и во всем его существе было что-то невыразимо гадкое, скрытое под маской лицемерия и фальшивой святости. Его внешность мне не понравилась с первого взглянда; в ней было что-то отталкивающее. Он был среднего роста, коренастый и худощавый, с длинными руками; на большой его голове, покрытой взъерошенными спунтанными волосами, выше лба виднелась небольшая плешь, которая, как я впоследствии узнал, образованлась от удара. На вид ему было лет сорок. Он носил подндевку, шаровары и высокие сапоги. Лицо его, обросшее неопрятной бородой, было самое обычное, мужицкое, с крупными, некрасивыми чертами, грубым овалом и длинным носом; маленькие светло-серые глаза смотренли из-под густых нависших бровей испытующим и ненприятно бегающим взглядом. Обращала на себя вниманние его манера держаться: он казался непринужденным в своих движениях, и вместе с тем во всей его фигуре чувствовалась какая-то опаска, что-то подозрительное, трусливое, выслеживающее. Настороженное недоверие светилось и в его прозрачных глубоко сидящих глазах". Смею уверить, что в этих описаниях гораздо больше проявились сугубые черты личности авторов, чем отца. (Я имею в виду, конечно же, не покрой платья или привычки, прививаемые всей жизнью и воспитанием, а манеру, с которой некоторые дают характеристики другим людям.) Труфанов с особым сладострастием указывает на грязь на руках и одежде отца. Но ведь он встретил его сейчас же по прибытии. Да и представления о гигиене у крестьнян и окультурившихся студентов Духовной академии несколько разнятся. Если бы Труфанов встретил отца гладко зачесанным, в чистом платье и белых перчатках, он бы наверняка возмутился -- почему чисто? А именно так и случалось. Когда отец ходил плохо остриженный, ему пеняли за это. Когда подстригся с претензией на тщательность -- снова ругали. Когда мазал сапоги дегтем, были недовольны, когда капал на бороду духи -- стыдили в глаза и за глаза. Когда принимал посентителей в поддевке -- был плох. Когда оделся для этого в белую рубаху -- обвинили в гордыне. Все не так... Еще будет место сказать о Феликсе Юсупове и отнкрыть всю его нечестность, и это мягко сказано, по отнношению к отцу. Сам фальшивый и лицемерный насквозь, Юсупов хочет найти и находит эти черты в тогда совсем ему незнакомом человеке. Замечу только одно. Он пишет о недоверии, сквозивншем в глазах отца. Вот это правда. Отцу всегда было достанточно одного взгляда, чтобы понять, с кем он имеет дело. Еще одно важное замечание: "Кто ни писал о Раснпутине, все, даже враги его, признавали его замечательность, ум, необыкновенную проникновенность взгляда и т.д.". Вот описания другого рода. Ковыль-Бобыль: "Вышесредний рост, широкоплечий, с большими мужицкими руками, большая темная, рынжеватого оттенка борода, закрывающая почти весь овал лица, мясистый нос, полные чувственные губы, серые глаза с белесоватыми точками в зрачках, обычно мутнные и сверкающие резким, стальным блеском в момент раздражения -- таков Распутин. Обыкновенный, рядонвой тип сибиряка-чалдона". Симанович: "Своей внешностью Распутин был нанстоящий русский крестьянин. Он был крепыш, средненго роста. Его светло-серые острые глаза сидели глубоко. Его взгляд пронизывал. Только немногие его выдержинвали. Он содержал суггестивную силу, против которой только редкие люди могли устоять. Он носил длинные, на плечи ниспадающие волосы, которые делали его понхожим на монаха или священника. Его каштановые вонлосы были тяжелые и густые. Он всегда носил при себе гребенку, которой расченсывал свои длинные, блестящие и всегда умасленные волосы. Борода же его была почти всегда в беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой. В обнщем он был довольно чистоплотным и часто купался". Первобытный человек Как бы пристрастны ни были наблюдавшие за отнцом, никто из них не смог обойти главного -- в нем заключалась недюжинная сила. Именно она и заставляла одних нападать на него, боясь и ненавидя, а других -- искать его защиты и понкровительства. Это очень скоро признают все. Юсупов: "Огромная память, исключительная наблюндательность". Родзянко: "Недюжинный пытливый ум". Белецкий: "Это была колоссальная фигура, чувствонвавшая и понимавшая свое значение". Гиппиус: "Он умен. В соединении получается то, что зовут "мужицким умом", -- какая-то гениальная "сметнка", особая гибкость и ловкость. Сметка позволяет Раснпутину необыкновенно быстро оборачиваться, пронизынвать острым взором и схватывать данное, направлять его". Евреинов: "Крайне талантливый". Руднев: "Вообще надо сказать, что Распутин, несмотнря на свою малограмотность, был далеко не заурядным человеком и отличался от природы острым умом, больншой находчивостью, наблюдательностью и способноснтью иногда удивительно метко выражаться, особенно давая характеристики отдельным лицам". И множество подобных слов, сказанных, кстати, по преимуществу недоброжелателями отца. У Гиппиус же есть наблюдение: "Распутин -- первонбытный человек из вековой первобытной среды". Это способно объяснить, почему многое в нем оставалось непонятным и даже враждебным для людей, далеких от народной жизни и не желающих ее понять. Я привела только малую часть описаний отца, как они даны в записках современников. Попробуйте отвентить хотя бы на вопрос, так какого же роста был отец, среднего, выше среднего? Раньше я говорила о том, что многие путались в цвете его глаз. Не найти и одинаконвых описаний черт лица, фигуры и т.п. Более того, понсмотрите на фотографии отца -- иногда кажется, что на них сняты разные люди. В этом смысле интересно привести еще одно описанние, сделанное Труфановым и потому приобретающее особое значение. Труфанов сопровождал отца в его понездке в Царицын. Там отец, стоящий на возвышении у церкви и говорящий с толпой, пришедшей его послуншать, виделся Труфанову очень высоким, тонким, гонтовым почти взлететь. "Меня держит здесь" Итак, отец появился в Санкт-Петербурге. Город ему не понравился. Потом он говорил мне, что ему душно здесь. Нежелание свое сразу уехать обратнно объяснил так: "Меня держит здесь". Поначалу отец, мало с кем знакомый тогда, не знал, что делать дальше. Он уже давно слышал о священнике из собора в Кронштадте -- знаменитом Иоанне Кронштадтском. Гонворили, он обладает огромной духовной силой. И вот в одно из воскресений отец решил поехать в Кронштадт, на проповедь. Говорили, что собор, где служит Иоанн Кронштадтнский, -- оазис покоя в бурлящем море. Отцу предстояло убедиться в этом. Сама служба проходила необычно: она включала в себя публичную исповедь. Под конец, перед самым причастинем, по сигналу, поданному священником, все присутнствующие выкрикивали во всеуслышание свои грехи. Отец бывал во многих церквах и монастырях, но нигде не встречал подобного. Прихожане, не стыдясь, в полнный голос объявляли о своих прегрешениях, просили у Бога прощения, а затем вкушали тело и кровь Христа. При этом не было суеты, толкотни -- один обряд сменял другой. Отец был ошеломлен таким проявлением искренней веры в Бога. Считается, что Бог пребывает в церкви. И это, коннечно, так. Это знают все верующие. Но не всем дано почувствовать Бога рядом с собой во время церковной службы. Отец простоял на коленях всю службу. Молился, врунчая свою судьбу Господу. Люди, обладающие духовным зрением, узнают друг друга. Архимандрит Иоанн вышел из алтаря, останонвился перед отцом, взял его за руку и заставил встать. Сказал, что почувствовал присутствие отца в храме: -- В тебе горит искра Божья. Отец попросил благословения у архимандрита. -- Господь тебя благословляет, сын мой, -- ответил тот. В тот день отец принял причастие из рук Иоанна Кронштадтского, что было большой честью. После архимандрит позвал отца к себе. Отец рассказал Иоанну о себе все. "Как на духу". Впрончем, он и воспринимал происходящее как продолженние исповеди, начатой еще в храме во время службы. Разумеется, рассказал и о явлении Казанской Божьней Матери, о смутных догадках, наполнивших его поснле этого. Рассказал о том, что пришел в Петербург как бы не по своей воле: -- Вело меня сюда... Архимандрит слушал отца, не перебивая. Когда отец закончил говорить, спокойно сказал: -- Бог привел, значит так тому и быть. У отца вырвался вопрос: -- Чему быть? Архимандрит так же серьезно ответил: -- А что Бог даст, тому и быть. Его слушай, он вразумит. Даже Труфанов так передает слова Иоанна Кроншн тадтского: -- Странствуй, странствуй, брат, тебе много дал Бог, помогай людям, будь моею правою рукой, делай дело, которое и я, недостойный, делаю... Архимандрит, пересказывая другим встречу с отцом, называл его "истинным старцем". Вскоре он пригласил отца пожить в монастыре. Отец приглашение с радостью принял. Новые знакомства Иоанн Кронштадтский, искренне расположившийнся к отцу, познакомил его с Гермогеном Саратовским, в то время одним из самых популярных церковнослужинтелей в России; монахом Илиодором (в миру -- Сергей Труфанов), известным тогда суровыми проповедями, собиравшими огромные толпы слушателей; и архиманндритом Феофаном, инспектором Духовной академии Санкт-Петербурга, духовником семьи императора. Они были поражены высказываниями простого мунжика. За простодушием таилось глубокое понимание религиозных истин. Приведу здесь замечание именно Симановича. Он, иудей, по понятным причинам сам совершенно не спонсобен был понять ничего из тех религиозных откровенний, которые давались отцу. Значит мог только перенонсить мнение других. А таких мнений он слышал много. И, зная его натуру, возьмусь утверждать, что если бы в описываемом вопросе до него дошло что-нибудь непринятное для отца, он бы непременно передал это во всенуслышанье. В других случаях так и происходило... Итак: "Распутин своими религиозными познаниями приводил в изумление даже епископов и академически образонванных богословов". К словам Симановича прибавлю слова Белецкого, по должности своей -- министра внутренних дел -- и по собственному рвению (с целями как раз тут уж точно -- "притереться" к влиятельным интриганам двора) собинравшего документы, в основном компрометирующие. На этот раз и ему пришлось трудно, здесь упрекнуть отца было не в чем: "С ним считались многие, в том числе видные иерархи церкви, не говоря уже о средних духовнных слоях". Нельзя сказать, что компанию, собравшуюся в доме Иоанна Кронштадтского, кто-то осмелился бы отнести к легкомысленной. Они были очень пристрастны, когда речь заходила о вопросах веры. Возможно, они ждали от отца -- сибирского мужика -- даже чего-то, граничащего с еретическим взглядом. Но быстро поняли, что он тверд в православии. Превосходная память позволяла отцу цитировать длинные куски из Священного Писания. Уже только одно это поразило искушенных собеседников. Умением толнковать священные тексты образованных богословов удинвить было сложнее. Но и это удалось сделать отцу. По меткому замечанию одного из слышавших отца, его "безыскусность граничила с изощренностью". Житейский ключ В этом месте интересно будет передать следующее. Как-то в самом начале знакомства князь Юсупов стал свидетелем рассуждений отца на темы Священного Пинсания. Смею думать, что и в тот день отец говорил ничуть не хуже, чем во все предыдущие, и не был менее краснноречив, чем в беседах с образованнейшими иерархами. Однако Юсупов замечает: "Мне стало противно слушать, как этот неграмотный мужик жонглирует кусками из Священного Писания". Обращу внимание на слово "жоннглирует". В отличие от отца князь был абсолютно грамонтен и слова расставлял, как ему казалось, с точностью и однозначностью. Значит, князя поразила ловкость, то есть умелость, с какой отец приводил куски из Свянщенного Писания. Ведь жонглировать -- это и значит умение сохранять баланс и точность. Но именно это и стало "противно" князю. Он не мог, и никогда не смог, простить "неграмотному мужику" такого умения. Дело не в том, что кто-то лучше, а кто-то хуже знал Писание. Этот момент -- только сколок общей манеры Юсупова трактовать события. Ниже я еще скажу о нем многое. Сейчас же отнесу к нему фразу, услышанную не по его адресу, но способнную объяснить и его некоторые действия: "Невыроснший ребенок до старости сердится, если хвалят погонду, а не его". Это житейский ключ, простой, но безотказно открынвающий многие кладовые. Споры из-за догм (говорил: "Из-за буквы") отца не интересовали, он чувствовал, что это пустая трата вренмени. Его лучше потратить на "разговор с Богом". "Чтобы опыт пересиливал букву, надо чтобы он был в тебе хозяин". Опытное применение Жевахов оставил в своих воспоминаниях запись однной из проповедей отца, сделанных им позднее описынваемого времени. Я привожу ее здесь, потому что то, о чем именно говорил отец, важно запомнить сейчас, чтобы иметь в виду все время рассказа о его жизни в Петербурге. "Чтобы спасти свои души, надо-ть вести богоугоднную жизнь", -- говорят нам с амвонов церковных свянщенники да архиереи... Это справедливо... Но как же это сделать?.. "Бери "Четьи-Минеи", жития святых, читай себе, вот и будешь знать, как", -- отвечают. Вот я и взял "Четьи-Минеи" и жития святых и начал их разбирать и увидел, что разные святые только спасались, но все они покидали мир и спасение свое соделывали то в монаснтырях, то в пустынях... А потом я увидел, что "Четьи-Минеи" описывают жизнь подвижников с той поры, когда уже они поделались святыми... Я себе и подумал -- здесь, верно, что-то не ладно... Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники, сделавшись свянтыми, а то, как они достигли святости... Тогда и меня чему-нибудь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и злодеи, а про то, глянь, опенредили собою и праведников... Как же они опередили, чем действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли разумения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг вспомнили о Боге, да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи... А то, как жили святые люди, то не резон; разные святые разно жили, а грешнику невозможно подражать жизни святых. Увидел я в "Четьи-Минеи" и еще, чего не взял себе в толк. Что ни подвижник, то монах... Ну, а с мирскими-то как? Ведь и они хотят спасти души, нужно и им помочь и руку протянуть. Значит, нужно прийти на помощь и мирянам, чтобы научить их спасать в миру свои души. Вот, примерно, министр царский, али генерал, али княнгиня какая, захотели бы подумать о душе, чтобы, значит, спасти ее... Что же, разве им тоже бежать в пустынню или монастырь?! А как же служба царская, а как же присяга, а как же семья, дети?! Нет, бежать из мира таким людям не резон. Им нужно другое, а что нужно, того никто не скажет, а все говорят: "ходи в храм Бонжий, соблюдай закон, читай себе Евангелие и веди бонгоугодную жизнь, вот и спасешься". И так и делают, и в храм ходят, и Евангелие читают, а грехов, что ни день, то больше, а зло все растет, и люди превращаются в зверей... А почему?.. Потому, что еще мало сказать: "веди богоугодную жизнь", а нужно сказать, как начать ее, как оскотинившемуся человеку, с его звериными принвычками, вылезть из той ямы греховной, в которой он сидит; как ему найти ту тропинку, какая выведет его на чистый воздух, на Божий свет. Такая тропинка есть. Нужнно только показать ее. Вот я ее и покажу. Спасение в Боге... Без Бога и шагу не ступишь... А увидишь ты Бога тогда, когда ничего вокруг себя не будешь видеть... Потому и зло, потому и грех, что все заслоняет Бога, и ты Его не видишь. И комната, в котонрой ты сидишь, и дело, какое ты делаешь, и люди, какими окружен, -- все это заслоняет от тебя Бога, понтому что ты и живешь не по-Божьему, и думаешь не по-Божьему. Значит, что-то да нужно сделать, чтобы хотя увидеть Бога... Что же ты должен сделать?.. После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или праздничный день за город, в чистое поле... Иди и иди все вперед, пока позади себя не увиндишь черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди прозрачную синеву горизонта... Стань тогда и помысли о себе... Каким ты покажешься себе маленьким, да ничтожным, да беспомощным, а вся столица в какой муравейник преобразится перед твоим мысленным взором, а люди -- муравьями, копоншащимися в нем!.. И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание своей власти, прав, положения?.. И жалким, и никому не нужным, и всеми покинутым осознаешь ты себя... И вскинешь ты глаза свои на небо и увидишь Бога, и почувствуешь тогда всем сердцем своним, что один только у тебя Отец -- Господь Бог, что только одному Богу нужна твоя душа, и Ему одному ты захочешь тогда отдать ее. Он один заступится за тебя и поможет тебе. И найдет на тебя тогда умиление... Это первый шаг на пути к Богу. Можешь дальше и не идти, а возвращайся назад в мир и становись на свое прежнее дело, храня, как зенинцу ока, то, что принес с собою. Бога ты принес с собою в душе своей, умиление при встрече с Ним стяжал и береги его, и пропускай через него всякое дело, какое ты будешь делать в миру. Тогда всякое земное дело превратишь в Божье дело, и не поднвигами, а трудом своим во славу Божию спасешься. А иначе труд во славу собственную, во славу твоим страснтям, не спасет тебя. Вот это и есть то, что сказал Спасинтель: "царство Божие внутри вас". Найди Бога и живи в Нем и с Ним и хотя бы в каждый праздник, или воснкресение, хотя бы мысленно отрывайся от своих дел и занятий и вместо того, чтобы ездить в гости или театнры, езди в чистое поле, к Богу". Распутин кончил. Впенчатление от его проповеди получилось неотразимое, и, казалось бы, самые злейшие его враги должны были принзнать ее значение. Он говорил о том, что "начало пренмудрости -- страх Божий", что "смирение и без дел спансение", о том, что "гордым Бог противится, а смиреннным дает благодать" -- говорил, словом, о наиболее известных каждому христианину истинах; но он облек эти теоретические положения в такую форму, какая допускала их опытное применение. Я слышал много разнных проповедей, очень содержательных и глубоких; но ни одна из них не сохранилась в моей памяти; речь же Распутина, произнесенную 15 лет тому назад, помню и до сих пор и даже пользуюсь ею для возгревания своего личного религиозного настроения". Обращу только внимание на фразу -- "опытное принменение", как бы перенесенную Жеваховым из размышнлений отца. Значит, и такому образованному человеку, как Жевахов, было что взять у мужика Распутина. Вразумление, к великому сожалению, не всегда и не всем идет впрок. "И сам Господь не на всех повлиял, и про некоторых заготовил ад и тьму", -- писал отец в "Житии...". Украсть червонец и сбежать Интересное добавление для этого эпизода, как у Конковцова запечатлен разговор отца и епископа Феофана: "Этот человек пришел к епископу Феофану после долнгих месяцев скитания по разным отдаленным монастынрям, и собираясь направиться, по его словам, к святым местам. Он рассказал епископу всю свою прошлую жизнь, полную самых предосудительных поступков, покаялся во всем и просил наставить его на новый путь. И по мере того, как он стал открывать ему свою душу, Распутин все больше и больше заинтересовывал Преоснвященного своим религиозным настроением, перехондившим временами в какой-то экстаз, и в эти минуты он доходил, по словам епископа, до такого глубокого молитвенного настроения, которое епископ встречал только в редких случаях среди наиболее выдающихся представителей нашего монашества". Из этого следует, что нельзя ставить и под малейшее сомнение искренность настроения отца. А кто-то сказал, что когда отец пришел в Петербург, то "просто хотел украсть червонец и сбежать", то есть воспользоваться представившимся случаем. Но в этом не было никакой нужды. Не с умом отца -- пускаться в такие дешевые предприятия. Если бы отец захотел, к его ногам сложили бы горы денег. Но ему не этого было надо. И потом, рассмотрим ситуацию по-другому. К моменту, когда отец появился в Петербурге, его домашние (Покровские) дела обстояли как нельзя лучнше. Я уже говорила об этом. Подумайте сами -- что делать простому сибирскому мужику, практически неграмотному, в столице, приди он туда на ловлю денег и выгод? В Покровском и дальней округе его почитали, к нему шли, даже приезжали из города, что свидетельствовало о признании за ним необыкновенных способностей. Больше того, после истории со следствием по дононсу Покровского священника, отца признали и церковнные чины. За благополучием, сладким куском отцу не было нинкакой необходимости идти так далеко. Он мог кататься как сыр в масле, не выезжая за пределы своей деревни. Надо брать в расчет и то, как чувствовал, понимал отец самого себя. То есть каким себя воспринимал. Он -- крестьянин, выросший в дальнем углу. Его мир стал расширяться только тогда, когда он начал странничать. Но и тогда он видел мир в том виде, каким только и мог его воспринимать -- как крестьянин, пусть и обландающий огромным духовным даром. Внешний мир, тот, что находится за пределами знанния опытного странника, для него не существует как то, к чему вообще можно стремиться. В материальном смысле отец довольствовался тем, что у него было. А о каких-то из земных благ, в поисках которых и едут из глуши в столицу, он просто не имел представления. Ему не нужен был Петербург для того, чтобы жить лучше, чем он жил в Покровском. Ему не нужен был Петербург, чтобы получить славу большую, чем он имел в Покровском. Итак, отец стал жить в Кронштадтском монастыре. "Этот -- настоящий, не верхотурский", -- говорил он. Отец вспоминал, что, когда он переступил порог монастыря, ему показалось -- монастырские ворота отнсекли от него всю скверну прошлой жизни. Кто терся, а кого звали Спустя несколько дней после появления отца в моннастыре, архимандрит Иоанн предложил ему стать членном "Союза истинно русских людей", общества, сонзданного для борьбы с революционерами и оказания посильной поддержки трону. Членами этого Союза уже был цвет духовенства, в том числе, -- Гермоген, Феонфан и Илиодор, а также кое-кто из землевладельцев и аристократов. Отец был счастлив войти в их круг. Одна дама, подруга философа и жена литератора, написала, что "Распутин в самом начале терся около белого духовенства". Она, должно быть, через десятые руки знает о собраниях кружка -- Союза. Не отец "терся", а его позвали. Только иным не дано понять разницу. Особенно опекал отца архимандрит Феофан. Он ввел отца во влиятельные круги (без малейших усилий и женлания на то отца). Феофан же подыскал отцу жилье у члена Государнственной Думы Григория Петровича Сазонова. Тот рандушно принял отца, и в доме у Сазоновых он прожил несколько лет. Архимандрит взял на себя роль отцовского советника и наставника. И отец целиком полагался на его суждения. Именно Феофан познакомил отца с великими княнгинями Милицей и Анастасией, черногорскими приннцессами и женами великих князей Петра Николаевича и Николая Николаевича. (В доме первого, кстати, отец был представлен царю и царице.) Делая это, архиманндрит намеревался воздействовать на великую княгиню, поскольку и она, и ее сестра, великая княгиня Анастансия, как и их мужья, очень интересовались мистикой и оккультизмом. Вводя отца в их дом, архимандрит преднполагал, что "тобольский старец" сумеет "отвадить" венликосветских дам от "богопротивного дела". Отец произвел на великих княгинь Милицу и Анаснтасию огромное впечатление. (Но, как оказалось, это впечатление никакого положительного душевного двинжения у великих княгинь не вызвало.) А через них об отце стали узнавать другие. Глава 7 НИКОЛАЙ ВТОРОЙ Идеал Николая -- Слабая воля ищет волю сильную -- Царь разуверился во всех Идеал Николая Тем временем грядущий хаос только приуготовлялся всеми текущими событиями. И роль главной жертвы была отведена царю Николаю Второму. Почему? Ответ найдем в самой личности государя и в тех обнстоятельствах, которые сопутствовали его правлению и жизни (что, впрочем, было для него одно и то же). У Гурко читаем: "Россия для государя отнюдь не была "вотчиной", хотя подчас поступал он именно так, как вотчинный владелец. Постигал он и то, что не Россия для него, а он для России. При этом Россию, русский народ он горячо любил. В его устах слова "наша матушка Россия" не были пустым звуком. Но в чем реально сонстояла польза России -- он себе сколько-нибудь точнонго отчета не отдавал. В особенности это ясно сказалось в делах Дальнего Востока, где он стремился расширить свои владения, не думая о том, насколько это нужно России и русскому народу". Из всех русских самодержцев Николай Второй больнше всех походил на царя Алексея Михайловича, пронзванного Тишайшим. И сына своего государь назвал в честь него. Тот был его идеалом -- царь-молитвенник. Николай как-то в присутствии отца рассказывал цанревичу Алексею эпизод из царствования Алексея Михайловича: во время очередного бунта государь вышел к ропщущему народу с иконой, уговаривая "чтоб им от шуму перестать". Алексей спросил: -- И что же, перестали? Николай обратил взгляд к моему отцу, словно ища у него поддержки. Молчание затянулось. Отец вздохнул: -- Скажи, что ли, правду. -- Не перестали. Уверена, отец не знал этого эпизода из истории царнствования Алексея Михайловича. Но опытное знание никогда не давало ему ошибаться. Слабая воля ищет волю сильную Николай Второй не имел нужного руководства. Это вовсе не означает, что он нуждался в диктовке -- сденлай то, не делай так. Ему не хватало силы, энергичного направления сил, которые он сам высвободить в себе не мог. У Гурко: "В личности Николая Второго наблюдалось странное и редкое сочетание двух по существу соверншенно противоположных свойств характера: при своем стремлении к неограниченному личному произволу, он совершенно не имел той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их беспрекословно повинонваться. Основным качеством народного вождя -- властнным авторитетом личности -- государь не обладал вовсе. Он и сам это ощущал, ощущала инстинктивно вся странна, а тем более лица, находившиеся в непосредственнных сношениях с ним. Всецело побороть природную застенчивость не уданлось Николаю Второму до самого конца его довольно продолжительного царствования. Застенчивость эта была заметна при всяком его выступлении перед многолюднным собранием, и выработать внешние приемы ненпринужденного царственного общения со своими поднданными ему так и не удалось. Внешним образом смунщение государя выражалось, например, в столь известном постоянном поглаживании усов и почесывании ленвого глаза. То, что так легко давалось их царственным предшественникам, что в совершенстве осуществляли Александр Третий и вдовствующая императрица Мария Федоровна, никогда не было усвоено Николаем Втонрым, а в особенности его супругой". Все события сходятся к тому, что именно поиском такого энергического начала государь был озабочен. Возьмем опять Гурко: "Несомненно, однако, что и положительная наука все более склонна признавать за неоспоримые факты многое из того, что сравнительно недавно считалось измышлением грубого суеверия и непроходимого невежества. Сила воздействия человечеснкого духа на материальные явления все более научно подтверждается, а сфера этого воздействия все более расширяется. Распутин при помощи концентрации своней воли становился посредником между какой-то невендомой оккультной силой и производимыми ею материнальными явлениями. Можно, кроме того, считать вполне установленным, что Распутин обладал силою гипнотинческого внушения, доходившей до степени необычайнной. Каким-то внутренним напряженным сосредоточеннием своей воли он в отдельных случаях достигал резульнтатов столь же неожиданных, сколь и исключительных". У Евреинова: "Эффект "воздействия" сильной воли испытывался каждым из знакомившихся с Распутиным, испытывался сразу же и, насколько известно, без единного исключения". Белецкий, описывая отца и Николая Второго, заменчал: "Это была сильная воля и слабая воля". Не будет дерзостью сказать, что государь и отец двиганлись навстречу друг другу. При этом внутренние устремленния государя в значительной степени входили в противонречие и даже столкновение с тем, что окружало его. Жевахов пишет: "Что представлял собою государь император? Это был прежде всего богоискатель, челонвек, вручивший себя безраздельно воле Божией, глубонко верующий христианин высокого духовного настроенния, стоявший неизмеримо выше тех, кто окружал его и с которыми государь находился в общении. Только безграничное смирение и трогательная деликатность, о которых единодушно свидетельствовали даже враги, не позволяли государю подчеркивать своих нравственных преимуществ пред другими... Только невежество, духовнная слепота или злой умысел могли приписывать госундарю все то, что впоследствии вылилось в форму злонстной клеветы, имевшей своей целью опорочить его, поистине, священное имя. А что это имя было действинтельно священным, об этом свидетельствует, между прочим, и тот факт, что один из социалистов-революнционеров, еврей, которому было поручено обследованние деятельности царя, после революции, с недоуменнием и тревогою в голосе, сказал члену Чрезвычайной следственной комиссии А.Ф.Романову: "Что мне делать! Я начинаю любить царя". Царь разуверился во всех Теперь дам слово великому князю Александру Минхайловичу. Он трезвее многих других оценил характер и способности своих родственников: "Стройный юноша, ростом в пять футов и семь дюймов, Николай Второй провел начало своего царствования, сидя за громадным письменным столом в своем кабинете и слушая с чувнством, скорее всего приближающимся к ужасу, советы и указания своих дядей. Он боялся оставаться наедине с ними. В присутствии посторонних его мнения приниманлись дядями за приказания, но стоило племяннику и дядям остаться с глазу на глаз, их старшинство давало себя чувствовать, а потому последний царь всея Руси глубоко вздыхал, когда во время утреннего приема выснших сановников империи ему возвещали о приходе с докладом одного из его дядей. Они всегда чего-то требовали. Николай Николаевич воображал себя великим полководцем. Алексей Алекнсандрович повелевал моряками. Сергей Александрович хотел бы превратить Московское генерал-губернаторнство в собственную вотчину. Владимир Александрович стоял на страже искусств. Все они имели, каждый своих, любимцев среди геннералов и адмиралов, которых надо было производить и повышать вне очереди, своих балерин, которые желали бы устроить "русский сезон" в Париже, своих удивинтельных миссионеров, жаждущих спасти душу имперантора, своих чудодейственных медиков, просящих аудиненции, своих ясновидящих старцев, посланных свыше и т. д. Я старался всегда обратить внимание Николая Втонрого на навязчивость наших родных". Ни в ком государь не находил помощи. Ужас ситуанции заключался в том, что именно на царствование Николая Второго пришлось время, когда требовалось сочетание искренних усилий всех, вовлеченных в упнравление государством. "Николай Второй в трудные минуты жизни имел обыкновение спрашивать совета у своих родственников", -- пишет Александр Михайлович. Правильнее было бы -- "имел неосторожность". Не случайно несколько ниже великий князь утверждает, говоря о состоянии госудан ря: "Он разуверился во всех". Кстати приведу слова отца из "Жития...": "В настоянщее время, кто может совет дать, так они в уголочки позагнаны". Приведу и свидетельство Гурко, свидетельство не только об исключительном положении Николая, но и обыкновенности такого положения: "Окруженный ненсколькими близкими друзьями, как-то: Воронцовым, Черевниным, Рихтером и кн. В.Оболенским, которым он отнюдь не дозволял вмешиваться в государственные вопросы и даже говорить о них, Александр Третий огнрадил себя от интриг, могущих его свернуть с твердо начертанного им пути. Но это породило другое зло -- отчужденность от общества, отчужденность от жизни и не