знакомство с новыми, выдвигавшимися его запросанми и настроениями. Существование в заколдованном кругу, куда лишь с трудом и смутно проникают те течения мысли, которые в данное время захватывают и направляют народную волю, для монарха столь же опасно, как постоянное выслушивание городских сплетен и выдерживание перекрестного огня неизменно плетущихся вокруг него интриг. Но таково положение всех царствующих: либо полнная отчужденность, либо невольное впитывание в себя множества разнообразных нашептываний и подсказынваний, разобраться в коих тем более трудно, что в правндивости и личном бескорыстии различных сообщений и указаний монарх никогда не может быть уверен. Привенду по этому поводу мнение великой княгини Елизаветы Федоровны об окружении Николая Второго и его супнруги. На слова одного видного судебного деятеля, выранзившего сожаление, что государь не видит никого, кронме его ближайшего окружения, и что если ему неудобнно общаться с парламентариями, то он мог бы все же видеть людей из мира литературного, художественного и научного, великая княгиня с живостью ответила: "А почему же не парламентариев? Ведь при нынешней обнстановке достаточно прожить один год при дворе, чтонбы утратить всякую веру в людей". Симанович (его -- потому только, что он, как и всянкий раз, говорит с чужого голоса. Всем известна была манера Симановича, состоявшая в том, чтобы выслуншивать в гостиных мнения других, а при случае выданвать за свои, обозначая так собственную осведомленнность): "В сущности, я Николая Второго всегда жалел. Без сомнения, он был глубоко несчастный человек. Он никому не мог импонировать, и его личность не вызынвала ни страха, ни почтения. Он был заурядным человенком. Но справедливость все-таки требует подтвердить, что при первой встрече он оставлял глубоко обаятельнное впечатление. Он был прост и легко доступен, а в его присутствии совершенно забывался царь. В своей личной жизни он был чрезвычайно мало требователен. Но его характер был противоречив. Он страдал от двух недостатков, конторые в конце концов его погубили: слишком слабая воля и непостоянство. Он никому не верил и подозренвал каждого. Распутин передавал мне как-то следующее выражение царя: "Для меня существуют честные люди только до двух годов. Как только они достигают трехгодичного возраста, их родители уже радуются, что они умеют лгать. Все люди лгуны". Николай жил в убежденнии, что все его обманывают, стараются перехитрить и никто не приходит к нему с правдой. Это был трагизм его жизни. В сознании, что он ненавидим собственною матерью и родственниками, он жил в постоянной боязнни от двора императрицы-матери, то есть так называенмого старого двора. Он считал даже свою жизнь в опаснности. Привидение дворцового переворота постоянно носилось перед его глазами. Он часто высказывал опасенние, что его ожидает судьба сербского короля Алексанндра, которого убили вместе с женой и трупы выбросили через окно на улицу. Видно было, что убийство сербснкого короля произвело на него особое впечатление и наполняло его душу содроганием. Царь проявлял осонбый интерес к спиритизму и ко всему сверхъестественнному. В этом лежала большая опасность. Когда он слыншал о каком-нибудь предсказателе, спирите или гипннотизере, в нем сейчас же возникало желание с ним познакомиться. Этим и объясняется, что столько жулинков и сомнительных личностей, при других условиях и мечтать не смевших о царском дворе, сравнительно легнко получали доступ к дворцу". Обращу внимание на конец. Симанович прямо назынвает жуликами тех, кто теснился возле Николая и его семьи. Понимал это и сам государь, поэтому и испытынвал неудовлетворение от их пребывания во дворце. В интересе к сверхъестественному, о чем пишет Синманович, проявилось стремление государя вырваться из привычного, такого тягостного для него круга, ставшенго ко времени появления отца в Петербурге замкнутым. Повторю, он ни в ком не находил опоры и хватался за соломинки, ломавшиеся в тот же миг. Глава 8 ЦАРИЦА АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА Любимая жена и ненавистная невестка -- -- Свекровь начинает интриговать -- -- Империи нужен цесаревич Любимая жена и ненавистная невестка Картина не будет полной, да и понятной, если не сказать о царице -- Александре Федоровне. Она состояла в близком родстве с британскими моннархами, будучи дочерью Людовика Гессен-Дармштад-тского и принцессы Алисы, одной из дочерей королевы Виктории. Николай также состоял в родстве с британской конролевской семьей, его матерью была Дагмара, дочь конроля Дании Христиана Девятого и сестра королевы Алекнсандры, супруги Эдуарда Седьмого. Имя "Дагмара" встренчается в русских исторических книгах редко, так как поснле вступления в брак с царем Александром Третьим она перешла в православие, сменила имя, став Марией Фендоровной. Она резко возражала против союза сына, тогда еще царевича, с поразительно красивой Алике, и лишь вменшательство властной Виктории позволило их свадьбе состояться. Николай и Алике, принявшая в православии имя Александры Федоровны, зажили счастливой семейной жизнью. Почти все, кто писал о семье Николая и Алекнсандры, отмечали, что они составляли счастливую пару. И, судя по всему, это действительно так. Но кроме собнственно супружества их союз был сопряжен с исполненнием государственных обязанностей. Счастье "на двоих" -- не для монарших особ. Николай Второй, как только женился, немедленно погрузился в государственные дела, к которым отец его почти не подготовил, и они отнимали большую часть времени. В этом тоже кроется причина настроения Алекнсандры Федоровны. Она чувствовала себя покинутой, одинокой среди враждебно настроенного двора. Время нисколько не смягчило отношения Марии Федоровны к супруге сына. Непреклонность вдовствующей императрицы перендавалась придворным (так что приведенное свидетельнство Симановича, относящееся к Николаю Второму, в известной мере вполне может быть отнесено и к Алекнсандре Федоровне). Обладая тончайшей душевной организацией (неконторые мемуаристы видят в этом проявление нервной болезни, указывая на частые истерические припадки, изводившие императрицу), Александра Федоровна с самого начала жизни в России видела (и чаще всего спранведливо) вокруг себя врагов. Гурко: "Александра Федоровна оказалась в Петербурнге, как в лесу, и, надо сказать правду, не приложила никаких усилий к тому, чтобы разобраться в нем и принобрести симпатии общества. Так на всех парадных веченрах и приемах Мария Федоровна обходила собравшихся и продолжительно с ними беседовала, а Александра Федоровна ограничивалась разговорами с приближеннными и стремилась скорее удалиться во внутренние понкои. Обстоятельство это обратило на себя внимание обнщества. Отзвук этого имеется в дневнике ст.-секретаря Половцова. Под 6-м мая 1902 года там записано: "После завтрака (во дворце по случаю царских именин) обыкнновенный cercle, совершаемый Марией Федоровной в назидание молодых величеств, остающихся в углах и разговаривающих лишь с двумя-тремя приближенными..." Внешняя холодность Александры Федоровны ненизменно приписывалась будто бы присущей ей надменнности. Между тем именно надменности у нее не было. Было у нее сильно развитое чувство собственного царснкого достоинства и немалая доза почти болезненно щенпетильного самолюбия, но надменность ей была соверншенно чужда. В домашней обстановке она, наоборот, отличалась чрезвычайной простотой, и к людям, нахондившимся в ее личном услужении, относилась с ненобыкновенной внимательностью и даже лаской. Так, няня наследника, М.И.Вешнякова, которую в царской семье звали Меричкой, отзывалась о государыне не иначе как о святой женщине, заботливо входящей в нужды всех лиц, непосредственно ее окружающих. В письмах императрицы также проглядывает эта черта. Она печетнся о здоровье придворных служащих и даже пишет о них государю. Затрудняло сближение Александры Федоровнны с петербургским обществом и отсутствие у нее точек близкого с ним соприкосновения. Благодаря тому, что вдовствующая государыня по-прежнему оставалась во главе обширного ведомства учреждений императрицы Марии (женское воспитание), а также сохранила за сонбой главенствующую роль в делах Российского общенства Красного Креста, молодая императрица оказалась вне круга обычной деятельности русских цариц. В теченние продолжительного времени она была лишена вознможности применить свою кипучую энергию, удовлетнворить свою жажду живого дела. У нее не было поводов и возможности войти в более близкое соприкосновение с лицами, не принадлежащими к ограниченному кругу приближенных ко двору". Скажу еще об одном существеннейшем обстоятельнстве, очень малым числом людей принимающемся во внимание. Императрица страдала неврозом сердца. И каждые роды усугубляли болезнь. Вообще же для сердечных больнных характерно обостренное как бы вслушивание в себя. Гурко пишет о том, что императрицу многие считанли надменной. И он правильно опровергает это невернное мнение. Именно маска надменности скрывала у Александры Федоровны страх внезапной остановки серндца. Она обращала взгляд и слух внутрь себя и просто не видела и не слышала происходящего вокруг. Особенно мучительным становился страх припадка при большом стечении народа. А учитывая то, что во дворце всегда было много народу, то есть появляться на публике (и родственной в том числе) надо было почти беспрестанно, нервы Александры Федоровны истончинлись до последнего предела. Гурко пишет о том, что Александра Федоровна не искала точек соприкосновения с приближенными. Но здесь надо иметь в виду, что при такой душевной органнизации, какой обладала императрица, она и не могла найти такие точки. Русский двор ни в коем случае не уступал любому европейскому двору в пышности и богатстве. Но во много раз превосходил любой двор по интриганству (отспонренная Византия пропитала все в царских покоях). Алекнсандра Федоровна не была к этому подготовлена. И особенно это скажется позже, в 10-е годы. Коковнцов: "Следует сказать, что и в выборе своего непосреднственного приближения императрица не была счастлинва. Нельзя назвать ни одного лица, которое при всей своей действительной или кажущейся преданности, было в состоянии достаточно глубоко и авторитетно осветить ей окружавшие ее условия и хотя бы предостеречь от последствий неправильной оценки этих событий и люндей ее времени. Одни из узкого личного расчета либо из опасений утратить то положение, которое выпало на их долю, другие по неумению анализировать окружающие их условия или по складу их ума сами не отдавали себе отчета в том, что происходило кругом них". Свекровь начинает интриговать Сначала, напуганная приемом царственной свекронви, Александра Федоровна затаилась, попыталась спрянтаться в скорлупу чисто семейных отношений. Но ее сан не позволил этого. Потом, попав в водоворот придворных интриг, она затаилась, боясь стать причиной ненприятностей для мужа, которого страстно любила. И это ей ставили и еще поставят в вину не раз и по всяким поводам. Вернусь несколько назад и скажу еще о некоторых обстоятельствах. Вступление Николая на трон было омрачено трагендией на Ходынском поле, где несколько тысяч людей погибло в давке во время раздачи подарков от имени нового царя. (Он хотел было отменить запланированные ранее торжества, но советники настояли на посещении им бала, устроенного в тот же вечер в посольстве Франнции. Так было посеяно семя, из которого выросла смута среди рабочих, решивших, что новый царь равнодушен к их страданиям.) Кровь, пролитая при церемонии коронации, считанется дурным знаком. Добавлю и то, что появление Александры Федоровнны в России совпало с болезнью и смертью Александра Третьего. Она, еще не будучи женой наследника, шла в глубоком трауре, за гробом его отца. Говорили: "Это она гроб привезла", называли "чернная невеста". Так в глазах многих Александра Федоровна, искреннне стремившаяся войти в русскую жизнь, стала вестнинцей страшных несчастий. Сама она не могла не понинмать этого. Сейчас надо сказать об очень деликатных обстоятельнствах жизни Николая и Александры. Предпочла бы не говорить об этом, но для дальнейшего понимания сонбытий важно знать всю правду. Из всего приведенного видно, что и царь, и царица все время пребывали в напряжении на грани человечеснких возможностей. Они были помазанниками Божьими, но при этом были и людьми, как мы. За стенами дворца бились такие же страсти, как за стенами рубленой избы моих родителей. Ничего удивительного или постыдного в этом нет. Беду Александры Федоровны можно определить слонвами, отнесенными великим князем Александром Михайловичем к Николаю: "Он никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто ченловеческие чувства". И Николай, и Александра, конечнно, должны были сделать это. Но не думаю, что хотели. Вся трагедия их жизни, а потом и смерти -- в этом. Не отказываясь от утверждения о том, что Николай и Александра любили друг друга и были счастливы вменсте во всех отношениях, надо все-таки признать, что между ними стали возникать ссоры. Дам слово Симановичу: "Между царем и царицей возникали очень часто ссоры. Оба были очень нервны. По несколько недель царица не разговаривала с царем -- она страдала истерическими припадками. Царь много пил. выглядел очень плохо и сонно, и по всему было заметно, что он не властен над собой". В чем причина? Николай разрывался между матерью и женой, любя и ту, и другую. Мария Федоровна тоже, разумеется, любила сына. Но это была безотчетно "изводящая" любовь. Она не могла простить Александре Федоровне, что под давлением некоторых обстоятельств вынуждена была согласиться на брак сына. Уступив в этом, она поставинла себе целью развести их. Империи нужен цесаревич В самой личности Александры Федоровны искать поводов для развода не приходилось -- их никто и не нашел бы. Но оставались вопросы, так сказать, физиологичеснкие. Время шло, а наследника -- мальчика -- все не было. Для царской семьи это, конечно, предмет особых забот. Но разве эти заботы должны заходить так далеко, чтобы в наше время стать причиной гонений и прямых издевательств, какие пришлось претерпеть Александре Федоровне? Тем более, что дело для старого двора заключалось не только в наследнике, вернее, совсем не в нем. Об этом -- позже. А сейчас дам слово великому князю Александру Михайловичу: "Царь был идеальным мужем и любящим отцом. Он хотел иметь сына. От его брака с принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской у него родились в теченние семи лет четыре дочери. Это угнетало его. Он почти что упрекал меня за то, что у меня в тот же промежуток времени родилось пятеро сыновей. Как это ни покажетнся малоправдоподобным, но мои отношения с импенратрицей были далеки от сердечности по причине той же разницы пола детей". Вот итог подзуживаний старого двора, то есть, по сути, Марии Федоровны. После рождения четырех девочек вдовствующая имнператрица тотчас же распространила теорию, с большой охотой подхваченную сплетниками из ее окружения, будто Александра Федоровна, отказываясь родить наследника престола, предает интересы России ради Германии, понскольку она по происхождению немка. При этом, бринтанские корни царицы сбрасывались со счетов, хотя они гораздо сильнее повлияли на формирование ее характенра, чем гессен-дармштадтские. О научности же подобных умозаключений говорить вообще не станем. Непритворно чувствительная царица не в состоянии была примириться с враждебной атмосферой двора. Она просто отказалась от неравной борьбы и постаралась сделать все от нее зависящее, чтобы отгородиться от внешнего мира и жить в тесном кругу своей семьи и нескольких близких друзей. Об этом я уже говорила. Глава 9 НИКОЛАЙ, АЛЕКСАНДРА И ВЕРА Очарованная православием -- -- Мнимая беременность Александры Очарованная православием Описывая атмосферу, преобладавшую в Петербурге к моменту прибытия туда моего отца, я приводила выдернжку из воспоминаний, касающуюся духовной ее части. Напомню, речь там шла о том, что при дворе были приняты люди, по мнению Николая и, главным образом, Александры, способные разрешить их тягостные вопросы. Царица была по-настоящему религиозной. Можно себе только представить, какими усилиями далась ей перемена веры. А это было обязательное условие брака с православным монархом. Рассказывают, что это обстоянтельство, легко преодолимое для многих других, и, кстанти, для Марии Федоровны в свое время, чуть было не расстроило свадьбу. Есть интересное свидетельство о том, как совсем юной принцесса Алике Гессенская в 1884 году гостила у своней старшей сестры, уже ставшей великой княгиней Елинзаветой Федоровной. Тогда-то она впервые увидела, и даже правильнее -- сумела прочувствовать русскую цернковную службу, не понимая ее значения и направления. После сдержанного до холодности протестантского бонгослужения пышность и величавость православного обнряда производит на тонкую душевную организацию Алике чарующее впечатление. В те же дни она стала свидетельницей каких-то приндворных церемоний. При всей схожести русской дворнцовой жизни с европейской, в первой все же оставалось очень много от времени московских царей, когда власть мирская и власть церковная, переплетаясь и взаимно друг друга пополняя, составляли единое целое. Так первое, детское еще впечатление, положенное под спуд времени, все-таки выплеснется и полностью захватит натуру Алике. Это же увлечение сыграет с ней злую шутку, позволит воспринимать Александру Федонровну не в истинном свете и даже поставит ее искреннность под сомнение. Обязательства по перемене веры стали для Алике борьбой страстей. И одна из них победила. Алике, став православной царицей Александрой Федоровной, с рвеннием обращенной окунулась в новый для нее мир. Гурко пишет: "Александра Федоровна, перейдя в православие, отнюдь не проявила к нему того довольно равнодушного отношения, которым отличалась с семиндесятых годов прошлого века русская культурная общенственность. Она, наоборот, пропитала православием все свое существо, притом православием приблизительно шестнадцатого века. Обрела она глубокую веру не тольнко во все догматы православия, но и во всю его обрядонвую сторону. В частности, прониклась она глубокой венрой в почитаемых православной церковью святых. Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, наконнец, и это самое главное, -- проникается верой в "бонжьих людей" -- отшельников, схимников, юродивых и прорицателей. Войти в сношение с людьми этого типа государыня стремится с первых лет своей жизни в Роснсии, и находятся лица, которые поставляют ей таковых в таком количестве, что царский дворец приобретает в этом отношении характер старосветских домов замоскнворецкого купечества. С заднего крыльца, разумеется, по чьей-либо рекомендации, проникают такие лица во внутренние покои дворца, где императрица с ними иногнда подолгу беседует, а гофмаршальская часть обязыванется их радушно угощать. Царица по этому поводу даже говорила, что ей изнвестны высказываемые по ее адресу упреки за то, что она охотно видится и беседует со странниками и разнличными божьими людьми. "Но моему уму и сердцу, -- прибавляла она, -- подобные люди говорят гораздо больнше, нежели приезжающие ко мне в дорогих шелковых рясах архипастыри церкви. Так, когда я вижу входящего ко мне митрополита, шуршащего своей шелковой рянсой, я себя спрашиваю: какая же разница между ним и великосветскими нарядными дамами?" Одновременно она углубляется в чтение творений отцов церкви. Творенния эти были ее настольными книгами до такой степенни, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть времени, стояла этажерка, заключавшая множество книг религиозного содержания, причем книнги эти в большинстве были не только русские, но и написанные на славянском языке, который государыня научилась вполне свободно понимать. Любимым ее заннятием, наподобие русских цариц допетровского перинода, стало вышивание воздухов и других принадлежнонстей церковного обихода. На почве духа православной веры зародилась у нее, а затем утвердилась в сознании мысль о том, что соль земли русской -- ее простой нанрод, а высшие классы разъедены безверием и отличанются развращенностью. Для укрепления в ней этого взглянда сыграло огромную, решающую роль другое обстоянтельство, наложившее на ее отношение к различным слоям русского народа весьма определенный оттенок, с годами все ярче выступавший. Я имею в виду те услонвия, в которых она очутилась по прибытии в Россию, почти совпавшем с ее вступлением в роль царствующей императрицы, а именно тот прием, который она встрентила как со стороны некоторых членов императорской фамилии, так и многих видных членов петербургского общества. Каждое ее слово, каждый жест, все, вплоть до покроя платья, которое она надевала, -- подвергалось жестокой критике, и находились услужливые люди, которые доводили это до ее сведения. Утверждали даже, что великая княгиня Мария Павловна-старшая ей одннажды прямо сказала: "La societe vous deteste" (то есть -- общество вас ненавидит), -- что было, конечно, пренувеличением. Неприязнь к молодой государыне исходила со стороны лиц, составлявших двор вдовствующей императрицы. Эти лица не хотели примириться с тем, что появился новый двор, ставший выше их, и прилангали все усилия, чтобы сохранить среди петербургского общества первенствующее, хотя бы по симпатиям, понложение. Естественно, что понемногу, далеко не сразу, у Александры Федоровны тоже народились недобрые чувнства к петербургскому обществу, и в этом кроется одна из причин, если не главная, того, что она обернулась к русским народным массам и в них искала сочувствия, которого петербургская знать ей не выказывала". Говорили, что глубоко религиозная царица заставнляла Николая жить ее религиозными интересами. Но совершенно неправильно говорить "заставляла". Николай был большим знатоком и ценителем икон древнего письма и обладал редкой их коллекцией, конторой очень дорожил и показывал не всякому. И любовь эта была не чисто зрительная. Николай прекрасно разнбирался в вопросах богословия, так как не только полунчил соответствующее образование, но и имел склоннность к духовным размышлениям. Мнимая беременность Александры Не умея сразу рассмотреть истинные намерения люндей, стремившихся во дворец, Николай и Александра пришли к тому, что их постепенно захватили как дейнствительно благочестиво настроенные странники и тому подобные, так и псевдосвятые, гадалки и шарлатаны, мистики и жулики. Всех их радушно встречали, а особенно тех, кто брался предсказать появление наследника мужского пола. Слух об этом страстном желании царицы пронесся по рядам "пророков" и "предсказателей". И многие из них воспользовались возможностью нажить капитал на ее несчастье. Дальше произошло то, о чем пишет великий князь Александр Михайлович: "Однажды во дворце появился таинственный господин -- "доктор Филипп" из Парижа. Он был представлен царской чете "черногорками" -- великими княгинями Милицей и Анастасией Николаневнами. Французский посланник предостерегал русское правительство против этого вкрадчивого иностранца, но царь и царица придерживались другого мнения. Люди, которые хотят быть обманутыми, попадают впросак. Псевдонаучное красноречие д-ра Филиппа достигло цели. Он утверждал, что обладает силой внушения, которая может оказать влияние на пол развивающегося в утробе матери ребенка. Он не прописывал никаких лекарств, которые могли бы быть проверены придворными". Я уже от многих слышала, что именно так и было. Царица не столько поддалась на пассы Филиппа, сколько уговорила сама себя. Желание ее было так сильнно, что у нее появились все обычные признаки беренменности. Придворный медик принял эти признаки за чистую монету и заверил ее, что на этот раз должен родиться мальчик. Когда подошло предполагаемое вренмя родов, царица удалилась в свою спальню в сопронвождении придворных врачей, но прошло несколько дней, а никаких признаков схваток не наблюдалось. Доктора провели обследование и вынуждены были объянвить, что "беременность имела истерическое происхожндение". И это несчастье было истолковано не в пользу Алекнсандры Федоровны! Тут же вспомнили, не без подсказнки Марии Федоровны, что подобное случилось с ангнлийской королевой Мэри -- "Кровавой Мэри". Произошедшее, разумеется, дало новую пищу для злословия врагам Александры Федоровны. Они теперь говорили, будто ложная беременность явно свидетельнствует о безумии царицы. Однако именно эти разговоры свидетельствуют о намерениях старого двора -- ведь бензумие, будучи медицинским образом подтвержденное, способно стать предлогом для бракоразводного процеснса. А не это ли и надо было Марии Федоровне? К этому прибавилась еще одна неприятность. Членам Священного Синода очень не нравилось то, что, как казалось, а, вернее, как нужно было истолконвать, царская семья находилась под сильным влиянием прорицателей и ясновидящих. Архимандриту Феофану, исповеднику царицы, было поручено объявить ей, что ее ложная беременность послана в наказание свыше за то, что она прислушивается к еретикам. Не знаю, что больше подействовало на самочувствие царицы -- сама ложная беременность или же упреки людей, от которых она ждала помощи и утешения. По свидетельству находившихся тогда рядом с царинцей, она была поражена таким отношением к ней (иснкренне верующей и дававшей этому множество подтвернждений) со стороны церкви и самого Феофана. Ведь он находился рядом все время, но не нашел возможности (или желания) поговорить с ней обо всем этом раньше. (Вспомним, как он заботился о чистоте религиозных устремлений великих княгинь Милицы и Анастасии.) Теперь же он со всей силой, данной ему его саном, "подпер" стену, и без того высокую, воздвигаемую вокнруг покоев Александры Федоровны недоброжелателями. Скажу еще раз: во всем была видна рука старого двонра. Доктора признали, что причиной беременности понслужила истерия. А кто довел Александру Федоровну до такого состояния? Дополню картину воспоминаниями Родзянко, внонсящими и другую ноту: "В начале 1900 года стали появнляться при императорском русском дворе несколько зангадочные апостолы мистицизма, таинственные гипннотизеры и пророки будущего, которые приобретали значительное влияние на мистически настроенный ум императрицы Александры Федоровны. В силу доверия, которое оказывалось этим проходимцам царской семьней, вокруг них образовывались кружки придворных, которые начинали приобретать некоторое значение и даже влияние на жизнь императорского двора. В этих кружках тайное, незаметное участие приниманли, без сомнения, и агенты некоторых иностранных посольств, черпая, таким образом, все необходимые для них данные и интимные подробности о русской общенственной жизни. Так, например, за это время появился некий Филипп. Он отвечал как нельзя лучше тому типу людей, которые, пользуясь своим влиянием на психологию царственной четы, готовы служить всякому делу и всяким целям за достаточное вознаграждение. Ко двору этот господин был введен двумя великими княгинями. Но вскоре агент русской тайной полиции в Париже Рачковский донес в Петербург, что Филипп темная и подозрительная личность, еврей по национальнности и имеет какое-то отношение к масонству и общенству "Гранд Альянс Израелит". Между тем Филипп принобретает все большее и большее влияние. Он проделынвал какие-то спиритические пассы и сеансы, предугандывал будущее и убеждал императрицу, что у нее ненпременно явится на свет в скором будущем сын, нанследник престола своего отца. Филипп приобретает танкую силу при Дворе, что агент Рачковский был сменен за донос его на Филиппа. Но как-то загадочно исчез и Филипп при своей поездке в Париж". А вот слова Юсупова: "Тогда появился в Петербурге один французский оккультист, доктор Филипп, о контором говорили, что он тайно послан масонскими организациями к русскому двору. Говорили, что органнизации, пославшие его в Россию, остались им недонвольны и отозвали его обратно". Соотнося сведения и намеки, содержащиеся в слонвах Родзянко и Юсупова, включенных, пусть и по-разнному, в политическую атмосферу, можно утверждать, что в несчастье, приключившемся с императрицей, были заинтересованы некие политические круги вне России. Но тогда на это внимания предпочли не обращать. Так как расследование могло зайти слишком далеко. Священный Синод постановил, что царица должна во искупление грехов совершить паломничество к монгиле незадолго до этого канонизированного святого, чтобы, покаявшись, вымолить прощение и очиститься омовением в водах тамошнего источника. И в довершенние всех несчастий, когда царица совершала обряд очинщения и входила в воду, она поскользнулась и упала, обнажив при этом, по слухам, нижнюю часть спины. Было так или нет, но этот случай стал еще одним повондом для насмешек в столице и в кругу вдовствующей императрицы. Глава 10 БОЖИЙ ЧЕЛОВЕК ГРИГОРИЙ ЕФИМОВИЧ Первая встреча -- Особый знак -- Без стеснения Первая встреча Мой отец никогда не называл мне точной даты своней первой встречи с царской семьей, но, вероятно, это случилось 31 октября 1905 года, так как на следующий день, первого ноября, царь записал в своем дневнике: "Мы встретили Божьего человека -- Григория Ефимонвича из Тобольской губернии". Вот как пишет Коковцов: "Из приближения императнрицы первыми узнавшими о появлении в столице этого "старца" были великие княгини Анастасия и Милица Николаевна, дочери князя Николая Черногорского, занмужем -- первая за великим князем Николаем Николаенвичем и вторая -- за братом его великим князем Петром Николаевичем. Они, бесспорно, говорили императрице о том, что видели "старца", который произвел на них глубокое впечатление всем складом его речи, большою набожностью и каким-то особенным разговором на тему о величии Бога и о суетности всего мирского. Но не подлежит никакому сомнению, что значительнно большее впечатление о том же появившемся на пентербургском горизонте человеке произвели на императнрицу слова преосвященного Феофана, ректора С.-Пентербургской духовной академии, которого императрица знала, принимала его, охотно беседовала с ним на религиозные темы и оказывала ему большое доверие. Он был короткое время ее духовником. Сам человек глубоко религиозного настроения, шинроко известный своей аскетическою жизнью и строгоснтью к себе и к людям, епископ Феофан принадлежал к тому разряду русского монашества, около которого бынстро сложился обширный круг людей, искавших в бесендах с ним разрешения многих вопросов их внутренней жизни и потом громко говоривших о его молитвеннос-ти и каком-то особенном умении его подойти к человенку в минуту горя и сомнения. В одно из посещений императрицы преосвященный Феофан рассказал ей, что к нему пришел и живет уже некоторое время около него крестьянин Тобольской губернии. Он долго присматривался к Распутину и вынес затем убеждение, что он имеет перед собой во всяком случае незаурядного представителя нашего простонародья, конторый достоин того, чтобы о нем услышала Императнрица, всегда интересовавшаяся людьми, сумевшими подняться до высоты молитвенного настроения. Императрица разрешила епископу Феофану привезнти Распутина и после краткой с ним беседы пожелала не ограничиться этим первым свиданием, а захотела ближе узнать, что это за человек. По словам некоторых приближенных к ней людей, императрица сначала не могла хорошенько усвоить себе его отрывочную речь, короткие фразы мало определеннного содержания, быстрые переходы с предмета на преднмет, но затем незаметно Распутин перешел на тему, которая всегда была близка ее душе. Он стал говорить, что ей и государю особенно трудно жить, потому что им нельзя никогда узнать правду, так как кругом них все больше льстецы да себялюбцы, которые не могут сказать, что нужно для того, чтобы народу было легче. Им нужно искать этой правды в себе самих, поддержинвая друг друга, а когда и тут они встретят сомнение, то им остается только молиться и просить Бога наставить их и умудрить, и если они поверят этому, то все будет хорошо, так как Бог не может оставить без своей помонщи того, кого он поставил на царство и кому вложил в руки всю власть над народом. Тут он ввел и другую нотнку, также близкую взглядам императрицы, а именно, что царю и ей нужно быть ближе к народу, чаще видеть его и больше верить". Дополнение Гурко: "Одна из существенных причин расположения Александры Федоровны к Распутину сонстояла именно в том, что она почитала его за выразитенля народной мысли". Особый знак Обращу внимание на слова Коковцова о том, что царица сначала не слишком хорошо понимала, о чем говорит отец. Это весьма интересное замечание. Еще когда он вернулся в Покровское после странствований, обнщавшиеся с ним обратили внимание, что он "стал гонворить непонятно". Речь идет не о косноязычии, а о том, что суть его речи была для слушающих затемнена. И тольнко после того, как отец "настраивал", как сказали бы мы сейчас, собеседника на свой лад, приходило ощунщение ясности. Приведу здесь только одно из многочисленных свиндетельств. Труфанов: "Феофан рассказывал: Вот Божий человек! И говорит-то не так, как мы, грешные. Было раз так. Государь, государыня с наследником на руках, я и он сидели в столовой во дворце. Сидели и беседованли о политическом положении России. Старец Григонрий вдруг как вскочит из-за стола, как стукнет куланком по столу. И смотрит прямо на царя. Государь вздрогннул, я испугался, государыня встала, наследник запнлакал, а старец и спрашивает государя: "Ну, что? Где екнуло? Здеся али тута?" -- при этом он сначала уканзал пальцем себе на лоб, а потом на сердце. Государь ответил, указывая на сердце: "Здесь; сердце забилось!" -- "То-то же, -- продолжал старец, -- коли что будешь делать для России, спрашивайся не ума, а сердца. Сердце-то вернее ума..." Государь сказал: "хорошо", а гонсударыня поцеловала его руку, произнесла: "Спасибо, спасибо, учитель". Труфанов, разумеется, привел этот случай, чтобы посмеяться. Но урок -- в другом. Чтобы не дразнить гунсей, не буду говорить о боговдохновенности. Умному -- достаточно. Приведу здесь слова Гурко. В них важно все, но осонбое внимание обращу на конец отрывка: "Ненависть столичного общества к Распутину государыня объяснянла себе, между прочим, и тем, что он принадлежал к крестьянству, а не к тому избранному кругу, который почитал доступ во дворец своим исключительным пранвом. Между тем членов этого общества государыня венличала не иначе как "бриджистами", а то обстоятельнство, что Распутин принадлежал к народным массам, в глазах царицы было его большим преимуществом: она думала, что слышит от него как бы голос земли". Именно "голос земли" слышала Александра Федонровна и он давал ей неизмеримо больше, чем хор голонсов "бриджистов". Интересно представить себе, как внешне могли выгнлядеть беседы отца и Александры Федоровны. У отца и после прибытия в Петербург, естественно, остался его прежний, сибирский выговор. Он произнонсил слова на о, например, -- милой и т.п. Интонации у него тоже были особые, сибирские. Его речь даже чисто внешне не была похожа ни на что ранее слышанное Александрой Федоровной. Русская же речь императрицы по-своему отличалась от правильного выговора. Она сохранила сильный акцент. И тем не менее, они прекрасно понимали друг друга. Отец повторял: "...не на словах, а духом действительнно..." (Есть нечто подобное и в его "Житии...": "Всегда нужно... считать себя низким, но не на словах, а духом действительно"). Я понимаю это так, что речь идет о "действительном духе", позволявшем отцу не подчинять своей воле, как ошибочно трактуют многие, а объясннять и показывать выход. Собственно слово при этом играло важную роль, но роль только облечения духа в "словесную плоть". Отмечу и другое. Некоторые из тех, кто оставил воснпоминания об отце, говорят, что строй его записок разнличался в зависимости от темы и назначения. Дескать, когда надо было решить какой-то практический вопнрос, "у старца находились ясные слова". Но ничего страннного в этом как раз и нет. Ответ уже дан в приведенной фразе. "Практический вопрос" не требует такого особонго напряжения, как наставления. Без стеснения Раньше я уже приводила слова отца о том, что его словно вело в Петербург. Подтверждением этого могут послужить следующие слова Юсупова, если читать их, не пребывая в обычной для князя злобе: "Обыкновеннный мужик легко бы растерялся в столице. Он запутался бы в сложных нитях и сплетениях придворных, светских и служебных отношений, не говоря уже о том, что у него не хватило бы смелости, особенно на первых понрах, держать себя так независимо, как держался Распунтин. Распутин вошел в царский дворец так же спокойно и непринужденно, как входил в свою избу". Отца в самом деле никогда не охватывало стеснение или чувство неудобства от появления в обществе, не только ему не знакомом, но такого, какого он не мог себе представить и к какому никогда сам не стремился по причинам, названным уже мной. То, с какой простотой и естественностью он вошел в высокие круги, как раз и говорит о предопределеннонсти произошедшего. Для дальнейшего повествования важно и интересно привести случай, описанный Труфановым. Он относитнся к более позднему времени, но сейчас станет понятнно, почему я говорю о нем: "Ты хочешь знать, как у меня явилась новая фамилия, Новый? Слушай! Когда я однажды поднимался во дворец по лестнице, в это время цари, дожидаясь меня, сидели в столовой. Госуданрыня держала на коленях наследника, тогда еще не гонворившего ни слова. Как только я показался в дверях, то наследник захлопал ручонками и залепетал: "Нонвый, Новый, Новый!" Это были первые его слова. Тогнда царь дал приказ именовать меня по фамилии не Раснпутин, а Новый". Ребенок назвал отца "новым человеком". Повинуясь инстинкту, он выразил главное -- отец действительно оказался новым, не таким, как другие люди схожего с ним рода, бывавшие во дворце. Он был "новым старцем". Между прочим, он был первым из ряда появившихнся во дворце и не подосланных при этом никем. В отличие, например, от юродивого Мити -- протенже Труфанова. Последний рассчитывал на то, что Митя, совершенно ничего собой не представляющий, сможет, направляемый соответствующим образом, проводить линию, нужную неким силам. Но Труфанов и стоявшие за ним слишком прямолинейно воспринимал увлеченние Александры Федоровны и Николая Второго "свянтыми людьми". При всей их погруженности в этот мир (многим канзалось, даже религиозной экзальтированности) они оснтавались людьми своего времени, то есть вполне рационнальными. И если Николаю удавалось часто демонстринровать это, то Александре в этом смысле было значинтельно сложнее (она по статусу не могла проявлять себя публично в необходимой в данном случае мере). Я приведу свидетельство Гурко, относящееся ко вренмени начала большой войны: "По сущест