Оцените этот текст:





---------------------------------------------------------------
     © Copyright Майя Немировская
     Date: 05 Jul 2001
     OCR: Tanya Povolotsky
---------------------------------------------------------------

     " Главное - это язык" писали из Америки люди. И перед отъездом, конечно
же,  все  мы готовились. Каждый по  мере своих сил  и  возможностей. Но лишь
оказавшись  здесь,  во  всей  этой  новой  неразберихе, поняли, что  десятка
два-три  наскоро взятых уроков английского явно недостаточно.  А нет языка -
нет общения. А значит, нет индивидуальности.
     И заученный с детства лозунг "учиться,  учиться и учиться",  независимо
от возраста и географической перемены места жительства, начинает приобретать
для нас новый, реальный смысл.
     Отсидев с  малозаметным  результатом  положенные  три месяца  в  НАЯНЕ,
начинаем  искать  школу, где  можно "взять язык". И  попадаем туда,  где нас
охотно берутся учить.
     Вступительный  тест.  Координатор,  русский,  всем   своим   видом  так
напоминающий  завуча средней школы,  произносит короткую,  но  торжественную
речь о  предоставленной  нам возможности  учиться в  таком заведении. Затем,
рассаженные   на   приличном   расстоянии   друг  от   друга  очень  строгим
экзаминатором-американцем,  волнуясь,   зачеркиваем   клеточки  в   листках.
Зачастую - наугад.
     Спустя неделю с удивлением узнаем, что  приняты. "Финансовая комиссия",
расписание занятий - и начинается  наше  обучение. Забросив  часа на три все
свои  эмигрантские эаботы,  внуков, кухню,  шапинг  и подработки, ( сохраняя
незыблемыми лишь бесчисленные "апппойнтменты"), начинаем брать образование в
известном и популярном у русских учебном заведении- Туро Колледже.

     Обшарпанные стены здания  ешивы, поломанные  столы-парты и перекошенные
рамы окон не вызывают вначале у новоявленных студентов особого восторга.
     Первые уроки, первые учителя...
     - Хай, кидз! - в класс  входит  педагог по  "спичу"-  крупная, девица в
джинсах с прорезями  на коленях и рабочих полузавязанных ботинках. Пока  она
рассматривает какие-то  бумаги  на столе, класс  негромко  переговаривается,
обсуждая это явление. Неожиданно оторвав голову от папки, она подскакивает к
двери, и резко, так,  что стены дрожат, хлопает  ею изо всех  сил. Группа от
неожиданности  немеет. Как потом  выясняется, учительница  работает еще  и в
школе с детьми с разными криминальными  нарушениями и, обычно, таким образом
устанавливает  в  классе  дисциплину.  К   ней  привыкаем  не  сразу.  Позже
выясняется, что она не такая уж  и нервная, что у нее в квартире  живет пять
кошек,  и  ездит  она  на  работу издалека и нередко на  велосипеде. К концу
семестра, не обращая уже  внимания на такую мелочь, как  непривычный внешний
вид учителя, прощаем ей все и чувствуем к ней даже симпатию.

     Моложавая  стройная   женщина,  преподаватель   грамматики,  приветливо
эдоровается  на родном для  нас  языке. Для пятидесяти- шестидесяти-летних и
старше учеников, впервые открывших  английский учебник,  уроки на английском
вперемежку  с   русским,  были   просто  подарком.  И  как  первая  школьная
учительница,  так  и   эта  наша,  полюбилась,  запомнилась.  Помимо  времен
глаголов,  она  находила  время  и  желание  разбираться  на переменах  и  в
различных письмах и бумагах, ежедневно сваливающихся в наши почтовые ящики в
большом  колличестве.  Она  говорила  нам,  только  что  приехавшим,  но уже
очнувшимся от яркой американской эйфории и все время сталкивающихся с новыми
проблемами, от которых порой впадали в настоящую, неподдельную депрессию:
     - Это  прекрасная страна.  Вам  повезло, что  вы оказались здесь.  Ваши
дети, вы сами, поймете это позже. И вы обязательно добьетесь успеха.
     И она  приводила в  пример себя, свою семью,  приехавшую лет пятнадцать
назад без языка, без подходящей для Америки профессии. Она рассказывала, как
пройдя обязательный  для всех  период  трудностей,  они постепенно  стали на
ноги, выучились сами и уже детей своих учат в престижных заведениях.
     Как хотелось и нам верить в счастливое будущее. Но прежде всего-язык. И
мы стараемся.  Упорно работаем, учим, выполняем усердно задания  в  классе и
дома, в скверике на скамейке, и в очередях на аппойтменты.

     Преподаватели меняются каждый семестр. И американцы, и русскоговорящие,
так  отличающиеся   друг   от   друга   своими  методами   работы,  степенью
образованности, интеллегентностью.  "Закройте книгу,  там нет  того, что вам
нужно"-говорит одна учительнница.  "Разве вы  не  пользовались  учебником  в
прошлом семестре? - удивляется другая. Заучивать наизусть целые блоки текста
или  отвечать,  словно  двоечники,  стоя  у  доски,  нравиться  третьей.   И
интеллигентный, всегда в  темном костюме с галстуком  преподаватель истории,
так  старавшийся заинтересовать  нас своим предметом и с  таким неподдельным
интересом  выслушивавший  наши запутанные,  мудренные вопросы. И добродушная
хасидка в  парике и разноцветных носках, долго  записывавшая урок на доске и
пока  класс работал, сладко  задремывавшая над расскрытой интересной книгой.
Как-то  взамен  себя она  прислала  на  урок  мужа, худенького, застенчивого
мужчину. Он долго списывал задание на  доску, краснел, смущался и под  конец
признался, что  по  профессии  он не учитель,  а музыкант.  Просто  жена  по
семейным  обстоятельствам сегодня "бизи"  и попросила  его  провести урок. И
недолго  замещавший кого-то "профессор"  из  ешивы,  все время подтягивавший
сползающие брюки и одновременно кидавший в рот чипсы из пакетика.
     И русские  преподаватели,  порой смотревшие  на  нас, людей в возрасте,
таких эрудированных,  образованных,  интеллектуальных там, в  Союзе, и таких
беспомощных без языка здесь - с какой-то принижающей жалостью.
     Спустя  пару   семестров,  уже   на  старших   курсах,  освоив  немного
грамматику,   приступаем  к  написанию  сочинений.   Повезет,  если   авторы
произведений Хэмингуей  или  Фицжеральд,  Ирвин Шоу или Чехов.  А  то иногда
приходится  разбирать тексты с таким нагромождением слов,  фраз,  выражений,
что ни в одном словаре не найдешь  перевода. Не  свяжешь логического смысла.
Но  писать все равно надо. И вот,  обложившись словарями, приступаем к делу.
Надо перевести, понять, охарактеризовать, определить главную идею, высказать
критические замечания - в общем, хорошо потрудиться над произведением.
     Одна из преподавательниц,  американка, женщина умная и деликатная, щадя
наше уязвленное самолюбие, всегда  раздавала  проверенные работы в свернутом
виде. Изучив наши "философские" труды, она нередко говорила:
     - Я  получаю  наслаждение,  работая с  вами, читая ваши  содержательные
"композишн".  В  другом  колледже,  где  учатся преимущественно  американцы,
афроамериканцы, возрастом и помоложе вас, кроме глагола "to be", мысли их на
бумаге ничем больше не выражаются.
     Она не  догадывалась, наверно, каким  трудом давалось  нам эта похвала.
Сколько вечеров и выходных дней потрачено  на  такую работу. И не зря многие
"стюденты" не выдерживали, оставляли колледж. Не хотелось им  уже  ни языка,
ни траты времени и нервов.
     Но  зато  самые  стойкие  и  выносливые преодолевали  курс за курсом  с
каким-то особым рвением и упорством.  И хотя  прекрасно знали, что работа по
выбранной специальности после  окончания им  не всем  светит - старались все
равно. Наверно, лишь для "селф конфиденс", для собственного самоутверждения.
Видимо, отличники все бывшие.
     А  чего стоит  время, когда  только  и  слышно в  коридорах  и  классах
"списки, чеки ". Эти слова сразу вносят оживленние в атмосферу колледжа. Как
же,  не   зря   проучились  семестр,  и   собственные,   может  единственные
заработанные в Америке доллары, наконец, выдаются. И они так ценны.
     Каких только людей не собирает под свою крышу Туро Колледж, переехавший
не    так   давно   в   специально   отстроенное   здание    с   просторными
кондиционированными   классами,    хорошей   библитекой    и   компьютерными
лабораториями.  Здесь, кроме пожилых  русских,  учится уже много молодежи  -
китайцев,  латиноноамериканцев,  афроамериканцев.   Последние   -  полностью
раскованные, без каких либо  комплексов.  Выходят - заходят  в класс,  когда
вздумается, спокойно  жуют себе сэндвичи, хрустят чипсами на уроках, а то  и
дремлют, положив голову на парту, перед самым учительским столом.
     А   русские   "стюденты"-   они  особые.  Любознательные   и  дотошные,
отличаюшиеся  от остальных своим стремлением все знать, ничего  не упустить,
не пропустить,  взять как  можно больше. Седоволосые,  солидные,  с  сумками
через плечо мужчины  и, наслушавшиеся  убежденных  речей  дикторши  русского
телевидения, что в Америке  у женщин  нет возраста и  влезшие в  облегающие,
независимо от комплекции, джинсы и маечки,  дамы. От дневных забот, от возни
с внуками или  от  уборок чужих кухонь и  туалетов,  они добросовестно сидят
утрами  или  вечерами  на  уроках.  Все  свое  свободное время проводят  над
учебниками, словарями или у компьютеров.
     И  молодая еще  женщина, выстоявшая  трудный день за прилавком русского
магазина, с закрывающимися от усталости глазами. И постоянно соревнуюшиеся и
пререкающиеся у  компьютера  две подружки  старшего  пенсионного возраста. И
сверхобщительный,  вступающий  в   длинный   диспут  с  учителем   на  любую
отвлеченную  тему, экономист из Одессы. И  вызывающая у всех уважение  своей
эрудицией и ответственностью в  учебе, бакинка. И семидесятилетний красавец-
генерал, штурмуюший английский с самого нуля. И бывшая руководящая работница
с прорываюшимися  время  от  времени  начальственными  нотками в  голосе.  И
краснеюший перед преподавателем, как школьник, кандидат медицинских наук.
     Все серьезно учатся, преодолевают нелегкие  спецпредметы,  психологию и
социологию, древнюю  и  современную  истории  Америки  и Израиля,  бизнес  и
компьютер,  живопись  и исскусство.  Часами  сидят  в библиотеке,  выискивая
материал для  заданного  сочинения или  домашнего задания.  Волнуются  перед
очередным тестом, словно перед экзаменом на аттестат зрелости
     Здесь в колледже люди  сближаются, находят  общие интересы,  становятся
друзьями.  На  "брэйках"  ведутся разговоры обо всем, начиная от  политики и
кончая новыми рецептами блюд. Здесь ездят вместе в турпоездки, ходят в музеи
и  на  концерты.  Здесь  делятся   впечатлениями,   медицинскими   советами,
рекомендациями  как получить SSI и государственную квартиру. Здесь  на время
забываются постоянно возникающие новые какие-то проблемы и сложности.
     И спустя некоторое время мы, окруженные в нашем "neighbourhood " сплошь
русским  общением, и  другим  образом вряд  ли  сумевшие  хоть слышать живую
разговорную речь  преподавателей-  американцев,  невольно  начинаем  ощущать
преимушество  и  необходимость  для нас  такого  образования. И  незирая  на
скептически  относящихся с  самого начала к  этой  затее наших  детей, (зато
вызывая искреннее уважение  и  гордость у малолетних внуков) - мы учимся.  И
незаметно начинаем  чувствовать, что произошли какие-то изменения. Мы уже не
глухи, не  немы, не  боимся расскрыть  рот, не  теряемся при  разговоре, как
прежде. И почту сами читаем.
     Возрастной наш поздний университет! Как  все-таки помог он  нам быстрее
приблизится, лучше  понять  американскую действительность. Такую  сложную  и
такую прекрасную. И с легкой грустью невольно думается "Приехать бы нам сюда
пораньше! И отдача была бы достойной".



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Майя Немировская
     Date: 05 Jul 2001
     OCR: Tanya Povolotsky
---------------------------------------------------------------

     В просторном, разделенном на легкие перегородки офисе за столами сидели
служащие.   Определить   среди  большинства   чернокожих  русскую  оказалось
нетрудно.
     -  Здесь принято назначать аппойтменты -  яркая  дама в  черном брючном
костюме недовольно оторвалась от телефона, подняла на Любу глаза
     -- В чем, собственно, ваша проблема? Если есть английский, такая работа
вполне доступна. А ваш предыдущий опыт  в Союзе  абсолютно никакого значения
не имеет. В Америке, запомните, важны две вещи - язык и возраст.
     Да, в этом Любе уже пришлось убедиться. Поняла также,  что не научиться
ей разговаривать никогда, если не будет окружена живым разговорным общением.
Запаса того,  что удалось наскоро выучить  дома,  явно  недостаточно. А  так
нужно побыстрее "взять  язык",  может еще  не  поздно  добиться  здесь чего-
нибудь.  Палка  о  двух концах.  Как обьяснишь  этой, не  очень  приветливой
женщине, приехавшей, видимо, лет десять-пятнадцать назад и смотревшей теперь
свысока на таких, как сама когда-то.
     Но словно прочитав ее мысли, та неожиданно подобрев, сказала.
     - О кэй. Я постараюсь что- нибудь сделать для вас.
     Через  неделю она,  действительно,  позвонила,  а еще  спустя несколько
дней, Люба нажимала кнопку  звонка на входной панели большого кооперативного
билдинга.
     Маленькая  старушка  в сильно  увеличивающих  очках и  с  настороженным
острым взглядом из-под них, стояла в  проеме приоткрытой двери "Наверное, за
девяносто"-подумалось. "Каково-то будет с ней работать? "
     Большая, уставленная старой массивной мебелью  квартира.  Искусственная
зелень на столиках  и  множество  фотографий на стенах. Серых,  выцветших  и
ярких, недавних. Чисто, тихо, спокойно.
     Старательно  подбирая слова, слегка волнуясь, Люба стала рассказывать о
себе,  но  старая  американка  лишь молча посматривала  на  нее и  почему-то
поминутно вздыхала.
     Такая слабенькая  на  вид,  она, как оказалось позже, сохранила  ясный,
совсем не склеротический ум и  не  по  возрасту  сильный  характер.  Видимо,
совсем  лишь  недавно она  столкнулась  со  своей  физической  немощностью и
подсознательно не хотела мириться с этим..  Опека постороннего человека, при
всей своей необходимости, очевидно, тяготила ее.
     И нелегко было вначале понять и приспособиться, стараться не вызывать у
нее раздражения. Все  это было не ново,  знакомоЛюбе. Она понимала  -  нужно
время, чтобы престарелая американка привыкла, поверила ей, доверилась.
     Весь  день  Фэй бродила по  квартире,  опираясь на палку  двумя руками.
Молча переходила из комнаты в  комнату, долго стояла у стен с  фотографиями.
Подходила  к комоду.  Что-то  перекладывала  в ящичках  с  места  на  место,
вздыхала и снова, пошатываясь ходила по квартире.
     По  утрам,  после  привычного  завтрака- овсяной  каши на воде и чая  с
тостом, намазанным джемом,  она оставалась  за столом,  рядом с телефоном, и
ждала звонков от сыновей.  И  они звонили регулярно, в  одно и  тоже  время.
После разговора с ними и обязательного в конце "I love you", она становилась
добрей,  даже светлела лицом. Но спустя немного времени, снова углублялась в
себя, впродолжая свой мрачный обход по квартире, не замечая никого. Нередко,
вдруг  без  всякой причины,  становилась  раздражительной  и  тогда  сердито
выговаривала Любе:.
     "Я просила на пять инчей открыть окно, а не на десять". Или "Так быстро
вымыла  ванную? ".  "А  почему  ты  выбросила  фольгу,  ее  можно  было  еще
использовать. Наверно, ты очень богатая. "
     И приходилось  молча  глотать несправедливые  придирки. Ясно было,  что
словами здесь ничего не докажешь.
     На  ланч  Фэй  отправлялась в Джуиш  Центр, где  по  заранее купленному
"тикету" можно было поесть да и пообщаться с давними приятельницами.
     Она  сама  выбирала  в больших клазетах  одежду  и перед выходом всегда
смотрелась в большое зеркало, не забывая подкрасить губы сморщенной дрожащей
ручкой.  Перехватив удивленный,  даже  восхищенный  Любин  взгляд,  серьезно
отвечала: "женщина я  или нет?  "  В  больших очках,  брючках и панаме,  она
похожа была больше на ребенка Опираясь на  палку с одной стороны и на Любину
руку с другой, она медленно плелась по тротуару по направлению к Джуйке.
     К этому времени там уже собиралась публика - человек тридцать стариков,
преимущественно женщин. Нарумяненые, в ярких одеждах и блестящих украшениях,
они  шумно  переговаривались, шутили, усаживались за  указанными в "тикетах"
столами.
     Фэй  хотелосьпоказать всем, что  и она  еще  на ногах  и  все  пыталась
усестся сама, без посторонней помощи. Но Люба ухитрялась все же усадить ее и
выходила в коридор, ожидала.
     Весь вид этого заведения - и крашеные грязноватые стены с разноцветными
фотографиями  смеющихся во  весь рот  стариков, и хлопающие дверьми, снующие
взад- вперед работники,  и особенно, этот специфический запах- напомнил Любе
тот, ее  Дом. Отвернувшись  к окну, она смотрела сквозь опущенные  жалюзи на
улицу,  на едва  начавшие  зеленеть  деревья,  кустарники,  и  на  мгновение
казалось, что ничего не изменилось в ее жизни. Что никуда и не уезжала и все
осталось по прежнему...

     То двухэтажное  кирпичное здание  все  еще  стояло  перед  ее  глазами.
Высокие потолки,  белоснежные занавеси на окнах, кресла-качалки вдоль стен и
тот, пробивающийся всю чистоту и дезрастворы неистребимый запах  старости  и
увядания.
     Сколько лет прошло в том доме. Зимой и  летом, изо дня в день неизменно
поднималась она  по  широкой каменной  лестнице  на  второй  этаж,  к  своим
старикам Набросив  халат и косынку, сразу  же окуналась в тяжелую  будничную
рутину- уколы,  перевязки, банки, клизмы. Передвигая столик  с медикаментами
на колесиках, она шла по коридору и из открытых дверей палат на нее отовсюду
устремлялись  глаза  -  любопытные,  выжидающие,  страдальческие  или  вовсе
безучастные.  Такими  разными  и  такими  похожими,  связанные  общей  одной
судьбой, были эти люди.
     Ко всему постепенно привыкаешь. И к работе в этом учреждении, где никто
никогда не выписывался  с улучшением, где нелегкий  труд, вначале казавшийся
невозможным,  и  не поддерживавшийся никакими  положительными эмоциями, Люба
привыкла. Сама того не ожидая, задержалась там надолго.
     Наверно, все же из-за той первой встречи  с "Кларочкой", как  за  глаза
называли  сотрудники  своего главврача. Никогда больше  не  приходилось Любе
видеть  таких  людей. Уже немолодая,  за  пятьдесят,  высокая, с гладкими, с
пробором посредине  волосами, и строгом  темном  костюме,  она внушала такое
доверие..  Какая-то  особая одухотворенность и  сила была  в ее  взоре  И ее
убежденные  слова о  том,  что каждый, кто  приходит сюда работать,  должен,
приносить  себя в  жертву, должен быть всем для людей,  находящихся  в  этом
доме. И захотелось тогда Любе остаться, подчиняться ей, слушаться во всем.
     Дом, который возглавляла Клара Борисовна,  был известен  в области. Его
так и называли "Домом Каменецкой" Властную и жесткую,  ставящую дело превыше
всего,  ее главврача,  уважали  и одновременно побаивались  и сотрудники,  и
начальство. Но немногие знали, какой на самом деле была она милосердной, как
старалась облегчить участь  этих  обездоленных  старикам. Будто чувствовала,
заглядывала в собственную старость.
     Исполнительную и старательную Любу она полюбила. Иногда даже приглашала
к себе домой. Жила Клара Борисовна одна. Сын после окончания института так и
остался в далеком Томске. Женился  поздно  на женщине с ребенком, от  матери
был оторван. Лишь телефонными звонками по праздникам доставлял ей мимолетную
радость.
     Позже, спустя несколько лет, когда  прислали в  Дом нового заместителя,
молодого и самоуверенного, сразу стало всем ясно, что это Кларе на смену. За
чьей-то сильной спиной,  он смело и безжалостно разрушал то, что было частью
ее жизни. И разве лишь ее...
     Клару  вскоре  отправили на пенсию.  И лишь Люба знала, как тяжело было
ей, как крепилась изо всех сил, стараясь не сдаваться, не подавать виду. Она
лелеяла  надежду,  ждала,  что  сын  позовет,  увезет  к  себе.  Н  о  этого
непроизошло.   Она  продолжала  жить  одна.  Потом,   уже  не  справляясь  с
трудностями и смирившись, переселилась в "свой" дом, в палату на двоих. Люба
чаще  других  забегала  к ней  в комнату. По  праздникам  старалась принести
что-нибудь вкусное поесть, и с каждым разом с острой жалостью наблюдала, как
быстро опускается, превращается в глубокую старуху их Кларочка...

...  Оживленные   голоса   из  открытых  дверей   столовой  вернули  Любу  к
действительности. С  бледным румянцем  на морщинистых  щечках,  возбужденная
общением с приятельницами, Фэй выходила в коридор и великодушно вручала себя
Инне.
     Когда на улице стало совсем тепло,  после ланча они не шли сразу домой,
а оставались еще посидеть немного в небольшом зеленом скверике у  дома. Одни
и те  же пожилые соседи выходили из-под своих кондиционеров,  усаживались на
скамейках, раскладных стульчиках. Вели  неторопливые разговоры, разглядывали
прохожих, безобидно сплетничали
     - Она  очень богата. Эта новая его машина стоит недешево. А этот привел
в дом молодую герлфренд.
     Старые американцы!  Эти седые  румяные  старушки с клипсами  в  ушах  и
туфлях на шпилечке. И моложавые, с  юношески прямыми  спинами  старики.  Они
достойны восхищения.  Давным-давно все они приехали из разных стран Европы -
России,  Польши, Венгрии.  Они до сих пор в  разговоре  иногда  перемешивают
английскую речь с  идиш.  Тяжко  работали всю свою  жизнь  -  держали мелкие
бизнесы, лавочки, мастерские. Сейчас они  на  отдыхе. Живут себе - не тужат,
нисколько  не задумываясь  о  завтрашнем дне.  Тщательно следят  за  уровнем
холестерола,  содиума  в  крови,  долго   изучая  этикетки  на  продуктах  в
супермаркете.   Неторпливо   ужинают  вечерами   в   уютных   ресторанчиках.
Престарелые леди подолгу стоят у витрин ювелирных  магазинов. Ведь, казалось
бы, все это уже не должно их волновать Но видно, именно так и сохраняют  они
интерес к жизни, к долголетию.
     Фэй сидела среди давних  соседок и тоже участвовала в разговоре. Иногда
даже  обменивалась  какой-нибудь  колкостью  с соседкой,  видимо  по  давней
привычке. Но  чувствовалось, что  ее  здесь  уважают. И  так не хотелось ей,
когда подходило время, уходить в дом.
     - Что, уже пять? -  Люба перехватывала тоскливый ее взгляд. Она покорно
шла в дом, и оставалась одна до следующего утра в большой пустой квартире.
     И   как-то  тревожно   было  по  утрам   подходить   к  двери.  Вначале
прислушивалась, слышны  ли  какие  - нибудь  шорохи в квартире  и лишь потом
вставляла ключ в замочную скважину. А Фэй будто и не ложилась вовсе, все так
же бродила в надетой на нее свечера ночной рубашке и халате.
     Как-то после обычного ланча в Джуиш Центре, в пятницу, кто-то предложил
Фэй остаться и поучаствовать в "самодеятельности" В том же  обеденном  зале,
староста,  худенький  шустрый старичок  вместе  с  папками с текстом  песен,
раздавал всем по пластиковому стаканчику кошерного вина или сока - на выбор.
     А потом зазвучали песни.  Разные то были песни. И "Америка, Америка", и
"Кузина" и даже  "Май  штейтэле  Бэлц".  Старики пели  на удивление  свежими
голосами и лица их розовели, появлялся блеск в глазах. Заброшенные так давно
и так  далеко, на другой  конец света,  они оставались, наверно, в душе теми
самими евреями из штэйтл, о которых с таким чувством пели...
... И вспомнился Любе хор ветеранов в ее родном городе.  Те старики пели так
же  громко с ярко освещенной сцены и так же молодо блестели их  глаза.  Лишь
песни были  другими. И забывались  им  на время  и  болезни, и пенсия,  едва
хватающая  на проживание. И сейчас, глядя на этих поющих старых американцев,
показалось ей на миг, что не было никакого  отъезда, не было всех ее перемен
и что вот сейчас  закончится  концерт и  снова  закрутят ее нелегкие и такие
привычные будни....
     Незаметно Фэй стала прывыкать к ней.  И хоть по-прежнему  не могла  без
своих  обидных   придирок,  все  же  как-то  смягчила   свой  нрав.   Иногда
рассказывала о себе. Как приехала в Америку совсем юной девушкой с матерью и
сестрами.  Как  вышла замуж за  такого же эмигранта. Вначале муж портняжил у
хозяина. Затем открыл свой  небольшой  бизнес и  она тяжко трудилась в  нем.
Затем, после "Великой депресии",  когда дела их пошли получше, она  оставила
черную работу, отдалась дому, детям. Но продолжала и дальше влиять на ход их
бизнеса.  Была у нее деловая хватка, чутье на нужных  партнеров, на выгодную
сделку. Потом уже и дети унаследовали дело,  расширили его и сейчас  два  ее
сына владеют небольшой  швейной фабрикой.  И они  вполне обеспеченные  люди.
Имеют  хорошие  дома  в  Лонг-Айленде  И  взрослые  внуки  получили  хорошее
образование.
     Рассказывая,  Фэй временами замолкала,  устаившись  надолго  в стену  с
фотографиями. И казалось, что она видит перед собой все, о чем говорит. "Вся
в  пршлом" -  вспомнилась известная картина. Маленькая, сморщенная старушка,
прожившая такую большую жизнь.

     Однажды   позвонил  старший  сын,  чье  дежурство  с  матерью   было  в
воскресенье и спросил Любу не  могла бы она побыть попозже,  и помочь матери
одеться к его приходу.  У него же, семидесятилетнего, в этот  день назначена
была ответственная встреча... по гольфу.
     Фэй  была  неспокойна, возбуждена  весь  день. Уже  одетая  в  нарядную
кружевную  блузу  и белые  чулки,  она  ходила  из угла в  угол,  все  время
поглядывая  на настенные, с  большим  циферблатом  часы. Вместо  шести,  сын
приехал  в  восемь.  Приехал  вместе  с  женой, высокой  моложавой  дамой  с
ослепительной улыбкой. Он обнял мать. Невестка ограничилась лишь "хау ар ю".
Но Фэй просто засветилась от радости. Они уехали все вместе  к родственникам
на званый ужин. И Люба радовалась, что в этот вечер старушка будет  не одна,
и все гадала потом- оставят ее ночевать  у себя или нет.  Нет, не  оставили.
Привезли поздно ночью домой. Но зато Фэй потом еще долго рассказывала  всем,
какой хороший был ужин перед домом, на лужайке, как ее обхаживали и внуки, и
правнуки-вся семья. И хотелось спросить - как же так, такая хорошая, дружная
"фэмили". А не лучше ли старой, ставшей беспомощной матери доживать свой век
с кем-нибудь  из детей или внуков.  Быть в их окружении,  не чувствовать так
остро свое одиночество. Но не решилась спросить, знала - не принято.
     Но Фэй как-то сама разоткровенничалась
     - О, у меня был выбор. Они спросили меня, что я  предпочитаю. Что будет
лучше для меня  - дом престарелых или  оставаться у себя. Никто не предложил
переехать к ним. - она замолчала, задумавшись, потом  добавила грустно -- Но
я бы и не согласилась. Зависеть от настроения невестки? Нет. Как оно  должно
быть, так пусть и будет. "Итс зэ лайф"
     С этим вопросом здесь все в порядке. У детей своя жизнь. Она на  них не
в обиде.  Многие  сверстницы-  соседки еще  завидуют  ей, когда  сыновья  по
очереди приезжают по  выходным и. прогуливаются с ней  под руку перед домом,
на  виду у  всех. Иногда  ведут ее  обедать в ближайший кошерный  ресторан А
потом, выполнив свой сыновний долг, оставляют ее одну. "Итс зэ лайф"-говорит
она, вздыхая...
     И продолжает жить. Жить до конца



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Майя Немировская
     Date: 05 Jul 2001
     OCR: Tanya Povolotsky
---------------------------------------------------------------

     Лиза  навсегда  покидала родной город.  Сложные, противоречивые чувства
одолевали  ее.  Наверно,  давно  нужно  было  все  бросить,  разорвать  этот
однообразный замкнутый круг и пробовать начать жизнь сначала. Но и будушее в
той  незнакомой стране, куда она ехала, рисовалось довольно туманно... А еще
сознавала всю ответственность  за судьбу двух близких ей людей. Но обратного
пути не было, оставалось лишь надеяться...
     Они приехали в Америку. Родственников близких не было и рассчитывать на
чью-то помощь не приходилось. И она и мама, которой здесь до пенсии было еще
далеко, сразу согласились на первую же доступную работу. Восьмилетний Павлик
очень  скоро  освоился среди  сверстников  в  школе.  И  мама  старалась  не
жаловаться - надо было как-то приспосабливаться.
     А Лизе"клиентка" попалась трудная, капризная. Еще не старая тучная дама
с  командирскими нотками  в  голосе,  вечно чем-то недовольная. От новенькой
работницы  старалась  получить как  можно больше - шапинг,  уборка, обед.  И
волосы  перекрасить и  занавеси повесить. Лиза  не  умела отказывать.  Домой
возвращалась  уставшая,  выжатая,  как  лимон.  Планы  на  задуманную  учебу
откладывались  неизвестно  на когда.  Промахи, ошибки  - все  постигалось на
собственном опыте.
     Так прошла первая ее зима здесь, и знакомое ранее чувство разочарования
снова стало медленно заползать в душу.
     Наступила весна. Непривычно быстро потеплело, зазеленело.
     В   один  из  вечеров,  вытолкнутая  толпой  из  душного   трейна,  она
замешкалась на платформе и почувствовав на лице  дуновение  свежего влажного
ветерка, подумала, что где-то рядом здесь океан, а она ни разу еще не ходила
к нему.
     Вдоль шумной авеню  она  прошла  с десяток блоков и вскоре оказалась на
узкой набережной с длинными скамейками под начавшими распускаться деревьями.
Лиза  долго сидела, устремив  взгляд на бесконечную водную гладь, на  быстро
сужающуюся  к  горизонту  слепящую  оранжевую   дорожку  закатного   солнца.
Незаметно  вода  у  берега  из  синей  становилась  темно-зеленой,  тяжелой,
неспокойной. И глядя на эту быструю смену красок, Лизе казалось, что во всей
этой угасающей природной гармонии есть частица ее жизни, ее самой...
... И почему-то всплыл  из памяти  тот мартовский сырой вечер, заводской дом
культуры и они, выпускники училища, дающие концерт. Юная, сияющая от первого
успеха на сцене  Лиза  и тот,  похожий  на Есенина, с золотистыми  кудрями и
синими насмешливыми глазами, руководитель танцевального ансамбля.  Уверенный
в своей неотразимости,  как быстро выделил он ее  тогда  среди  других,  как
умело  и настойчиво ухаживал. И зря старалась умудренная собственным горьким
опытом  мама  предостеречь дочь -  никакие  доводы  не  помогали. Едва  Лиза
получила диплом,  они  поженились  и Леонид перехал  к  ним,  в  их  с мамой
двухкомнатную квартиру. Через год родился ребенок.  Лиза,  худенькая, еще не
окрепшая  физически,  сваливалась с ног от  недосыпания, стирки пеленок,, от
мелких забот и нехватки денег. Особенно выматывалась, когда болел слабенький
Павлик.  А  Леонид  возвращался домой  поздно  вечером после  репетиций  или
концертов,  усталый, пресыщенный  своим  привычным  успехом  у окружающих, и
глядя на Лизу, бледную, встревоженную, не мог, да и  не хотел понимать,  что
происходит.
     Оправдываясь занятостью,  выездными концертами, часто не ночевал  дома.
Дальше-  больше,  стал  лгать,   выкручиваться.  И  со  своими  тревогами  и
сомнениями Лиза оставалась наедине.  Прошло  еще  немного время  и  ей стало
очевидно,  что  ни она, ни сын этой  "артистической" натуре больше не нужны.
Они расстались.
     И  сразу она как-то потухла, потускнела, замкнулась в  себе. Продолжала
работать в музыкальной школе. Занималась с учениками и на дому. Единственной
радостью был  сын. Понемногу  стала  учить его игре  на пианино, приобщать к
музыке. А в личной ее жизни ничего не менялось. Не встречался больше на пути
человек, которого хотела бы видеть рядом с собой и сыном...
     Потом началась  волна  выездов. Ничто  не  удерживало  и  Лизу.  Ей так
хотелось видеть  Павлика  музыкантом, профессионалом,  и она  знала, что ему
здесь никогда не  пробиться. А там, за  рубежом  это  казалось осуществимее.
Правда, Софья  Борисовна,  мама, ехать не  хотела,  боялась перемен, боялась
оставить свою библиотеку, в которой проработала всю  жизнь. Но понимала, что
отговаривать дочь не  имеет  права.  Хотя бы  ради внука, этого  худенького,
серьезного не по годам мальчика...
... Уже начинало темнеть. Лиза нехотя поднималась со скамейки, чувствуя  как
со свежим, пахнущим водорослями воздухом, незаметно вдохнула небольшой заряд
бодрости и слабой какой-то надежды.
     Она стала время  от времени приходить сюда за  этой поддержкой. Сидела,
смотрела  на  закат  солнца. Можно было не  спешить-  все  хлопоты по дому и
присмотр за Павликом взяла на себя мама, не в пример ей, чувствовавшей  себя
здесь в  Америке более комфортно. Ей нравилось, что она может работать, быть
еще полезной для семьи.
     Иногда, в  выходной  день они  все  втроем  приходили сюда к  океану  и
мальчишка с радостью носился  по набережной на подаренных соседсм-ровесником
старых роликах. Учился он  в  школе хорошо, дома все  больше разговаривал по
английски. А Лиза, глядя на него, невольно терзалась мыслью - мальчик долгое
время не садится за пианино, теряет гибкость пальцев, отвыкает от упражнений
и привезенный  учебник  Черни  валяется без надобности.  Она собиралась идти
учиться, чтобы зарабатывать деньги на его  образование, но пока все это было
так далеко...
     По вечерам, уже по-летнему душным и влажным все скамейки  на набережной
бывали заняты. Но необходимость немного побыть у воды стала привычной и Лиза
каждый  раз  приходила  сюда,  стояла  облокотившись  о  перила,  любовалась
закатом, старалась не думать ни о чем...
     Какой-то высокий, худощавый  старик  в темных  очках  долго молча стоял
рядом.
     - Закат солнца  на океане  - что  может быть  красивее, не правда ли? -
услышала Лиза его негромкий голос.
     Лиза кивнула из вежливости. Как-то невзначай завязалась беседа.
     - Я часто вижу тебя здесь. И почему-то всегда грустную...
     Она ничего не ответила Он сказал, что  тоже  любит смотреть на вечерний
залив,  часто приезжает сюда. Лиза слушала  его, что-то отвечала, не отрывая
взгляда от шумных, наплывающих на камни тяжелых волн.
     В следующий раз он снова подошел к ней и уже на правах знакомого мягко,
ненавязчиво  пытался  завязать разговор.  И так  бывало  нередко.  Когда она
появлялась  на  набережной,  он  теперь  еще издали  приветствовал  ее своим
неизменным " Хау ар ю".
     Незаметно она  привыкла к  этим беседам,  к его  негромкому,  какому-то
очень спокойному голосу. Она даже бывала рада  этому общению. И упражнения в
английском  были  совсем  не  лишними.  Он рассказывал  о  себе,  о  недавно
оставленной  службе  в  банке,  о   сыне-адвокате  в  Калифорнии,   о  своей
привязанности к сестре,  живущей неподалеку, о своем с молодости увлечении -
игре в гольф.
     Лиза  мало  говорила о себе.  Не  хотелось рассказывать  о  неудавшейся
жизни, о  теперешних своих сомнениях. Зачем постороннему  человеку знать обо
всем этом.  Лишь о  своей тревоге за сына,  об  его  вынужденном  перерыве в
занятиях музыкой не смогла умолчать.
     - Я видел твоего сына, он очень похож на тебя. Не стоит так переживать,
все уладится  - успокаивал в своей обычной манере Дэвид,  и она чувствовала,
как ей нужны были сейчас эти слова, и как хотелось им верить.
... Уже заканчивалось  лето,  стали прохладными вечера на океане и все  реже
после работы Лиза приходила сюда.
     В  этот  день было ветренно,  начинал накрапывать дождь и она подумала,
что  не стоило  было приходить. Набережная  была совсем пустынна,  лишь двое
подростков мчались  наперегонки  на велосипедах  да одинокая  мужская фигура
склонилась  над  ограждением.  Узнав  Дэвида,  она  подошла,  окликнула.  Он
обрадованно обернулся.
     - Как хорошо, что  ты пришла. Я боялся  ты не появишься здесь больше. -
он помолчал - Похоже, я не зря ждал.
     Она удивленно посмотрела на него. Зачем было ждать?
     Заметив ее недоумение, он сказал:
     -  Знаешь, Лиз,  я ждал тебя... Мне хотелось  еще  увидеть тебя.  Я  не
уверен  будешь  ли  ты приходить сюда,  когда  наступит осень.  Он  помолчал
немного, затем добавил
     - А еще я собирался  пригласить тебя к себе домой... Что  ты думаешь по
этому поводу?
     От неожиданности она опешила. Ей  и в голову  никогда  не могло прийти,
что  этот старый американец,  с  которым она по- дружески беседовала  летом,
вдруг станет приглашать ее домой. Он казался умным и тактичным. Ей интересно
было  разговаривать с ним. Но видимо, он решил,  что  с ней можно не слишком
церемониться.
     Он хотел еще что-то  добавить,  но она быстро,  не дав ему открыть рот,
произнесла:
     -  Нет  у  меня  никакого  мнения  на  этот  счет,  Дэвид.  Гуд Бай!  -
повернулась  и  быстрым  шагом  ушла  с  набережной.  Она  чувствовала,  что
огорошила его  своим ответом.  А  впрочем, что это  он вздумал ее приглашать
домой? Что может быть общего  у него с ней, "рашен", к тому же вдвое  моложе
себя.
     В  последующие дни она все  время возвращалась мыслями к  происшедшему.
Даже  маме  рассказала. Та  удивилась: "А  еще  говорила,  что он  похож  на
джентельмена".
     Осенний дождь моросил вторую неделю, стало холодно, сыро и после работы
Лиза сразу шла домой. Учеба все еще откладывалась, нужно было совмещать ее с
работой, а учиться вечерами у нее не хватало сил.
     В тот  вечер она вышла из дверей  трейна и  поеживаясь от сырого ветра,
подняла  воротник плаща, ускорила  шаг. Вдруг кто-то произнес ее имя,  потом
окликнул  еще раз. Она оглянулась.  Из  стоявшей  на обочине  машины вылезал
Дэвид, она не  сразу узнала его В вечерних сумерках, в  пальто  и  кеппи  он
казался моложе, еще выше ростом.
     - Как поживаешь, Лиз? Надеюсь, у тебя все в порядке?
     Некоторое время они шли рядом в каком-то неловком молчании.
     - Извини за прошлый раз - он осторожно дотронулся до ее локтя  и видимо
боясь, что она снова сбежит, не дослушает, быстро произнес
     - Выслушай меня, Лиз.  Мне необходимо  поговорить  с  тобой. Я  никогда
прежде тебе не рассказывал,  но ты наверно и  сама догадалась, что я одинок.
Кроме сына и сестры  у  меня  нет  никого. С женой мы расстались давно.  Она
уехала, вышла снова замуж. Никаких проблем. С тех пор я живу один, никто мне
не нужен был...  Сейчас я познакомился  с тобой,  ты стала моим другом... Не
торопись, выслушай меня сначала.
     Она сразу не и поняла, о  чем он говорит, к чему клонит. Но он повторил
снова.  Он что с ума сошел?  Лиза хотела произнести это вслух. Но что - то в
его  взгляде остановило ее. И  кроме  того, ей почему-то вдруг стало смешно,
она едва не рассмеялась.
     -   Ты  предлагаешь  выйти  за   тебя  замуж,  так  я  поняла?..  Очень
интересно... И разница в возрасте тебя не смущает?
     - Смущает и очень...  Но  не бывает же  правил без  исключений.  Я  все
обдумал. Подумай и ты.
     Она и этот старый американец! Похоже, он всерьез делает ей предложение.
Никогда и  не представлялось, что такое может произойти с  ней. Он выжидающе
смотрел на нее и нужно было что- то отвечать. Некоторое время они шли молча.
И вдруг, неожиданно для себя самой, она произнесла:
     - О кэй! Я подумаю.
     Последующие две  недели  были  очень  тяжелыми для  них  с мамой. Болел
Павлик. Ангина с высокой  температурой, от которой  Лиза  просто терялась. И
эти американские  правила -  нужно было тащить больного ребенка в госпиталь,
чтобы получить лечение. Она использовала свои выходные и  мама свои  - долго
выхаживали  мальчика.  Наконец  стало ему лучше. Утром  когда она убегала на
работу, оставляя его еще спящим, уже у  двери Лиза вдруг услышала его слабый
голосок:
     - А знаешь, мама, мне приснилось сегодня, что я играю свою сонатину.
     Она чуть не расплакалась. Не смогла же сказать сыну, что и у нее в ушах
все еще звучат гаммы и этюды, что и она тоскует по своей профессии.
     Она ехала в переполненном трейне на работу и всю дорогу надсадно щемило
в груди,  из  головы  не  лезли  слова  Павлика.  Когда  же  она  купит  ему
инструмент, и не поздно ли будет? Ведь время стирает приобретенные навыки. А
вдруг он талантлив?
     Спустя несколько дней,  вечером, раздался звонок.  Взял трубку  Павлик,
стал отвечать по английски. Прислушавшись,  Лиза поняла что он разговаривает
с Дэвидом. Она подошла к телефону.
     - Хэлло, Лиз! Надеюсь все у вас уже  в  порядке. Я разговаривал с твоим
сыном. Он сказал что уже здоров... Я обещал научить его играть в гольф. Если
не возражаешь, я заеду за вами в воскресенье утром.
     Когда  это  они  успели  договориться?  Она хотела спросить,  но увидев
умоляющий взгляд на бледном исхудалом после  болезни личике  сына - ответила
утвердительно.  Павлик сказал, что Дэвид  приглашал приехать с  бабушкой. Та
пожала плечами:  "Мне-то что там делать?  " - но видно было по всему,  что и
она не  прочь немного прокатиться. Она знала о  дружбе дочери  с этим старым
американцем, но ни о чем большем Лиза ей не рассказывала.
     Дэвид заехал за ними с самого утра,  ждал пока они спустятся  вниз, всю
дорогу  шутил  с  Павликом, что  тому, похоже, нравилось. Потом он показывал
свой дом  с зеленеющей не по осеннему лужайкой.  Все  было ухожено и чисто в
этом небольшом старом коттедже.
     Когда они спускались по крутой лестнице сверху, со второго этажа, Дэвид
неожиданно придержал за руку Павлика
     - Пойдем со мной, у меня есть кое- что для тебя.
     Он подвел мальчика  к закрытой двери угловой комнаты и рывком распахнул
ее. Стоящие  поодаль Лиза и мама видели,  что тот чем-то  радостно  удивлен.
Лиза подошла  поближе. В  глубине небольшой  узкой  комнаты,  у  самого окна
стояло пианино. В косых утренних  лучах,  пробивающихся  сквозь  жалюзи, оно
блестело и переливалась перламутрово- коричневатым светом.
     - "Балдвин"- прочитал вслух Павлик.
     "Неужели он купил пианино? "-подумалось Лизе. Вряд ли. Но и не притащил
же с гарбича".
     - Можешь сыграть что-нибудь, если хочешь - сказал Дэвид.
     И Павлик, немного смущаясь, уселся на стоящий рядом с инструментом стул
и стал вспоминать пьесу, которую исполнял год назад на школьном конкурсе. Он
играл  и оглядывался на маму, ожидая замечаний. Лиза молча  улыбалась,  но в
глазах на мгновение сверкнули слезы...
     Потом Дэвид  еще  несколько  раз  за  зиму  привозил их сюда  вдвоем  с
Павликом.   Незаметно,  все  освоились,  стали  чувствовать  себя  свободно.
Познакомились  и со  старшей сестрой  Дэвида,  улыбчивой,  моложавой  Бэтси.
Прошло  еще  немного  времени  и  Лизе  стало  ясно, что придется  принимать
решение...

     Машина, только  что мчавшаяся по  вечернему хайвэю, свернула  вправо  и
остановилась у невысокой зеленой  изгороди. Лиза открыла  дверцу и  достав с
заднего  сидения  пакеты,  вышла.  Навстречу  с  радостным  тявканьем  бежал
длинношерстный коричневый щенок. А  следом уже  спешили Дэвид и  Павлик - ее
семья.  ...  Уже два года они  вместе. Лиза,  невысокая,  изящная, с  пышной
копной  каштановых,  с  редкой проседью волос  и блестящими карими  глазами,
стала красива какой - то особой, зрелой красотой. Она работает клерком в том
же банке,  где  Дэвид  прежде. Сам  он, сухощавый,  подтянутый, все  так  же
увлеченно играет с друзьями в гольф. С Павликом они в большой дружбе. Дважды
в  неделю Дэвид  возит его на уроки в музыкальную школу в Манхэттэн. Мальчик
называет его "дэди", и это вначале очень забавляло Софью Борисовну.
     На все уговоры дочери поселиться вместе с  ними,  она  не  соглашается.
Живет в прежней своей квартире. Сохраняет свою независимость.



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Майя Немировская
     Date: 05 Jul 2001
     OCR: Tanya Povolotsky
---------------------------------------------------------------

     Как-то  слишком  быстро,  спустя  месяц-другой  после  приезда,   стало
затухать то радостное возбуждение  от новых ярких  впечатлений, разноцветных
шумных  улиц,  туманных  силуэтов  Манхэтена  и  громкоголосого  колоритного
Брайтона.  От  подаренных  НАЯНОЙ долларов и возможности купить на  радостях
целое ведро хорошего мороженного.
     И стало  совершенно очевидно, что  сидеть на  пособии  невозможно, да и
стыдно как-то. Мы ведь готовили себя там, дома, к любой работе.
     И начинаются поиски этой самой работы. Выспрашивание у  всех знакомых и
незнакомых, безуспешгные звонки  по объявлениям  из русских газет. И в конце
концов уясняешь, что машины есть  кому мыть  и без нас и что  уровень нашего
английского явно недостаточен, и что наличие связей в  этой стране важны  не
меньше, чем там. И что  средний возраст " пятьдесят"  - совсем  не стартовый
для работы. И вообще, все не так просто, как казалось вначале.
     И поневоле  оказываешься там, откуда начинают все  вновь прибывшие - на
известной и популярной у русских эмигрантов, знаменитой "бирже труда".
     Боро Парк. Раннее утро. У калитки типичного двухэтажного дома  на тихой
зеленой улочке собирается человек десять-пятнадцать. Почти все "безъязыкие",
плохо ориентирующиеся в окрестностях, но решительно настроенные получить, во
что бы то ни стало, любую работу.
     В  "офисе", обычной хасидской квартире за длинным столом с унылым видом
уже  сидят  заблаговременно занявшие места "workers" - в основном среднего и
старшего  возраста  женщины.. Все  взгляды  устремлены на хозяйку- моложавую
хасидку в парике. Рядом  с ней стоит  русская, в нелепой  шляпе с ромашками,
энергичная женщина. Это "транслейтер"
     Телефон звонит беспрерывно- конец рабочей недели. Перед  субботой, всем
нужны  уборщицы.  Хозяйка  записывает  адрес  заказчика, колличество  часов.
Переводчица заглядывает через  ее плечо  в тетрадь и распоряжается по своему
усмотрению.
     - Семь часов. Кто берет? Давайте 7 долларов!  Нет!  Вы туда не пойдете,
там  надо  молодую. Я знаю, что  вы там не понравитесь. Следующий. Ресторан,
восемь часов
     - А  что  там надо  делать? -  робко задает  та,  чья очередь,  наивный
вопрос.
     - Кушать! Не хотите - не надо. Все. Кто дальше!
     Очередь быстро редеет На трехчасовую работу нет желающих- невыгодно. Но
от первой работы нельзя  отказываться и я беру бумажку с  адресом, плачу три
доллара, иду искать нужный дом.
     Две  девушки лет  16-18  открывают мне дверь, небрежно  показывают, где
убирать, садятся в кресла и продолжают прерванную моим приходом болтовню.
     Яотмываю большую кухню с двумя раковинами  грязной посуды, заставленную
всякими  безделушками, флакончиками  ванную  и затоптанныый пластиковый  пол
длинного   коридора.  Разгибаю  мокрую   спину.  Одна  из  девиц,  продолжая
разговаривать с  сестрой и по  телефону  одновременно,  протягивает  заренее
приготовленные 18 долларов. Похоже, что обеим наплевать на  качество уборки.
Можно было и не выкладываться так.
     Но я  иду,  как говорится,  "  усталая,  но  довольная"  своим  первыми
заработанными деньгами.
     Некоторое время хожу раз в  неделю на  биржу, не зная заранее,  в какой
дом попаду, с какой  хозяйкой придется встретиться. Но  не ропщу-  на первых
порах  все же работа. И злополучный кошерный ресторан не пришлось преминуть.
Узнала все-таки, что там нужно делать.
     - А, клиниг леди! - встретила меня в дверях хозяйка, крупная лет сорока
пяти женщина в зеленом шелковом костюме и кроссовках.
     "Уборщицу называет "леди" Наверно и  отношение будет  соответствующим",
подумала я и стала стараться.
     Как бы не так! С вечера не убранная посуда, мусор на  карпете, бутылки,
залитые  скатерти- все это в  двух больших, на разных уровнях  залах. Стоя в
дверях,  как  на  командном  плацдарме,  хозяйка  громким  голосом  отдавала
распоряжения сразу всем работникам- двум полькам, с утра уже жарившим что-то
на  кухне,  молодому  рабочему-  латиноамериканцу  и  маленькому  бородатому
хасиду, оказавшимся ее мужем.

     - Посуду в мойку. Скатерти - в одну сторону, салфетки в другую,  Стулья
один в другой по десять штук и под стенку. Столы сдвинуть, пропылесосить оба
зала. Помыть туалеты- все эти команды относились ко мне, " клиниг леди"
     - Хана-ан-!  -  зычно окликает она мужа - " Вос кроц  тэ зэх? "-  и муж
торопливо выскакиват из зала, показывая, что он не чешется. Заводит свой ВЭН
и куда-то мчится, что - то привозит, разгружает, расставляет
     К часам трем я уже еле волочу ноги, мечтая,  чтобы поскорее закончились
эти восемь часов моей ресторанной каторги.
     - Скорее, скорее-торопит хозяйка - Суббота  на носу. А еще нужно вымыть
зеркала в холле и подмести у входа.
     Выйдя с метлой во двор, я с облегчением  вдыхаю  свежий осенний воздух,
но голос хозяйки "быстрее, быстрее" не дает расслабляться.
     Заметив, что я закончила, переодеваюсь уже, хозяйка из открытых  дверей
своего  офиса, заинтересованно  спрашивает, откуда я приехала  и хвалит, что
понимаю идиш Но это впрочем не мешает ей обсчитать меня. Она протягивает мне
42 доллара. Не было сил доказывать, что я отработала все восемь часов, а  не
семь.  Я  молча протягивю  ей  бумажку  с  адресом, выданную  на  бирже, где
написано "8 часов"
     - Ах, извини-
     Вряд  ли она забыла на сколько времени заказывала "клининг- леди" Может
подумала, что не стану пересчитывать. Но заработанные тяжелым трудом доллары
были так ценны..
     И мужчинам иногда  удавалось "сняться". Их нанимают передвинуть тяжелую
мебель, покрасить  лестницу,  убрать бэкярд, или построить шалаш на балконе.
От  домашней работы они тоже не отказываются. Но когда  мой  муж,  например,
никогда дома не мывший окон, а здесь с радостью согласившийся на эту работу,
нечаянно опрокинул таз с водой на хозяйский карпет - терпение  его лопнуло и
он категорически  заявил,  что больше  туда  ни  ногой. И лишь после долгого
вылеживания на  диване  и появления  первых  признаков  депрессии, он  снова
решается пойти на биржу, но уже на так называемую, мужскую.
     На  солнцепеке или под  дождем, подпирая спинами забор,  терпеливо ждут
там часами, пока  улыбнется им  удача  легалы  и  нелегалы, разных возрастов
мужчины.
     К каждой подъехавшей машине с работодателем бросается с десяток работяг
и тот, кому повезет, быстро залазит в салон  и  едет куда-то  иногда час или
больше, в неизвестном направлении  По дороге хозяин  обещает пять долларов в
час.  Потом  им приходится  до вечера  разгружать  тяжеленные  металлические
фермы,  и в  конце работы  рассчет  оказывается меньше,  чем  обещан.  А еще
проблема, как добратся домой, толком не зная, где находишься.

     Но постепенно осваиваемся. Набираем "экспириенс"
     Я начинаю ухаживать за новорожденным  ребенком Это  уже по рекомендации
одной из хозяек, которой, видимо понравилась.
     Ох, уж эти маленькие, такие хорошенькие хасидские дети! Однажды, убирая
очередную чью-то квартиру, увидела снизу, из прихожей, приползшего к  самому
краю крутой, покрытой карпетом лестницы, годовалого малыша.  Молодая  мамаша
сидела,  отвернувшись  к окну  "Ребенок  может  упасть"-сказала я,  чуть  не
рванувшись на лестницу, чтобы отодвинуть его от края.
     - Все в порядке- спокойно ответила она. - Он умный, дальше не полезет.
     И в самом деле, не полез, не скатился. Зря я волновалась.
     Каждое утро  я  приезжаю к  крошечному  Иоси.  Работа привычная,  опыта
хватает.  Кормлю  его  из бутылочки,  меняю памперсы. Попутно чищу овощи для
хозяйсского обеда, складываю  выстиранное белье. При  малейшем писке ребенка
раздается   телефонный   звонок-мамаша   спрашивает,   как  ребенок.   Видно
срабатывает какое-то устройство, передающее сигнал.
     А малыш  на  глазах  растет, поправляется, узнает уже  меня,  улыбается
Постепенно привыкаю, даже привязываюсь к нему и  к  молодым  родителям тоже,
занятым с утра до вечера своим бизнесом.
     Но  вначале  лета  все  они уезжают  в  горы  И  снова  поиски  работы.
Переучиваться по своей прежней профессии уже поздновато - на работу вряд  ли
устроиться. А вот работа "хоматенданта"одна из самых доступных и для женщины
вполне привычная.
     С  некоторым  волнением прихожу в первый раз к престарелой  американке.
Встречаю  настороженный взгляд  из-под  толстых  стекол очков. Немного  даже
побаиваюсь ее вначале. Стараюсь не вносить перемен в ее привычную жизнь. Она
изучает меня тоже. И хотелось как-то понять эту очень старую, но сохранившую
здравый  ум  женщину,  приехавшую в Америку  еще  в  20-х годах  совсем юной
девушкой, имеющей  детей, внуков,  правнуков, но предпочитающую жить одной..
Мы  подолгу  беседуем, перемешивая  английскую  речь с идиш, она  вспоминает
нелегкий труд  в  собственной  швейной мастерской.. Она  никогда  никуда  не
выезжала, и на самолете не  летала ни  разу.  Лишь  однажды  дочь,  сама уже
немолодая, взяла  ее с собой в  круиз  на Багамы. И этих впечатлений хватило
ей. навсегда. И всем она довольна И старость у нее хорошая. И дети, и внуки,
и правнуки, живущие совсем рядом,  изредка, но все же приглашают ее на  пару
часов к  себе. И она рассказывает об этом по много раз. Но  замечаю в глазах
ее тоску, и когда в конце дня, оставляю  ее одну в большой, пустой квартире,
почему-то  ощущаю  щемящую  жалость  к  ней,  к  ее  одинокой,  в  сущности,
старости...

     Поздняя, трудовая наша школа Многим, из  недавно приехавших  в Америку,
приходиться постигать ее.  И  хорошо,  что  она  есть.  И  что помогает  нам
чувствовать, хоть такую, но все же нашу восстребованность здесь.



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Майя Немировская
     Date: 05 Jul 2001
     OCR: Tanya Povolotsky
---------------------------------------------------------------

     Нежданно -  негададанно  на  шумной Бруклинской улице  я встретила  ее,
подружку  моих далеких  школьных лет.  Когда-то мы  жили  рядом  в  одном из
больших новых микрорайонов  на окраине  города. По утрам  выбегали  из своих
подъездов  и размахивая  портфелями,  шли вместе  в школу. Летом  прыгали во
дворе  с  утра  и  до  позднего  вечера в  классики  и со скакалкой,  на ухо
шептались о своих девчоночьих "секретах". Как давно это было...
     И сейчас, встретившись  на этой яркой,  многолюдной, разноязычной улице
под грохочущим над головой трейном, мы сразу не поверили своим глазам.
     "Не знала, что и ты здесь.  Как хорошо, что мы  встретились! Ну как ты?
Ну, что? "- мы засыпали друг друга вопросами.
     И  вот  сидим  мы на скамейке,  на неширокой, продуваемой свежим ветром
набережной  и  рассказываем,  рассказываем,  вспоминаем.  Время  от  времени
прохладные, искрящиеся на солнце соленые брызги долетают  до нашей скамейки,
заставляя   непроизвольно  поджимать   ноги.  Но  не  хочется   подниматься,
пересаживаться. Не хочется спугнуть, нарушить ту возникшую между нами особую
атмосферу близости и доверия
     Изменившаяся немного с тех далеких пор, что мы не виделись, но с той же
запомнившейся  нежной,  какой-то   по-  девичьи  застенчивой  улыбкой,  Инна
рассказывает,  о  своем  житье  здесь,   о  своей   недавней  работе   после
компьютерных курсов,  о своих  подросших сыновьях Лишь о  муже она упоминает
вскольз - " приехали  без него,  сами"  -  и в глазах  ее читается  потайная
грусть...

.... Серое асфальтированное полотно перрона быстро  исчезало  за окном.  Она
стояла  в  тамбуре,  прислонившись лбом  к  холодному  стеклу,  смотрела  на
мелькающие в предвечерье белые домики  за высокой насыпью,  на  мокрые голые
ветки деревьев и  чувствовала, как  вместе с  сумерками заползает в ее  душу
тоска. Куда, в какое неизвестное несет ее? Романтика нового, неизведанного -
одни лишь слова, которыми пыталась оправдать  свой  порыв. Она едет в чужой,
далекий, без  единого знакомого край, где  ждет  ее работа по  назначению. А
ведь  можно  было  устроится  где  - нибудь  и  поближе  к  родному дому,  к
родителям, так волновавшимся за единственную дочь.
     В  купе  она  была   одна,  но  ехать   придется  долго,  подсадят  еще
кого-нибудь. Она пошла к проводнику за постелью. Есть не хотелось - улеглась
на полку и стала смотреть на уныло проплывающую, быстро  сгущающуюся темноту
за окном.  Почему-то  вдруг так  стало жаль себя, что она разрыдалась. Но от
монотонного стука колес и слез, принесших облегчение, она незаметно уснула и
проснулась уже на рассвете. Позд стоял на большой станции и в вагон  входили
новые шумные пассажиры.
     Несколько дней утомительного пути и  наконец, рано утром поезд прибыл в
к  пункту назначения. С тяжелым чемоданом в руке и  сумкой  за плечами,  она
вышла на перон.
     Свежий, пахнущий еще  по летнему,  теплый воздух  наполнил легкие. Инна
оглянулась по сторонам, и пошла искать трамвайную остановку. Прямо с вокзала
доехала до  своего НИИ. Большое, современной конструкции, пятиэтажное здание
института  внушало  доверие.  Пожилой отставник  в отделе  кадров  тщательно
проверив  документы  и  оформив  анкеты,  вручил  адрес  общежития,  где  ей
предстояло жить.
     Волоча  чемодан,  на том же  номере трамвая,  она  добралась до  нужной
улицы.  Ей  дали  ключ от  ко мнаты на два человека. Небольшая,  с видом  на
зеленый  массив  и  далекий  дымчатый   горный  силуэт  вдали,   комната  ей
понравилась.  Настроение немного улучшилось  и она стала распаковывать вещи.
Включила  свой  кипятильник  и  выпив  чаю  с  домашним печеньем,  заботливо
уложенным мамой в коробку, вышла на улицу.
     Приятно было ощущать  на  лице  теплое солнце.  Из  осенней слякоти она
перенеслась  в совсем  другой непривычный климат, почти в  лето. И  побродив
немного по окрестным  улицам,  рассматривая  вывески  на  незнакомом  языке,
посидела на скамейке в сверике и почувствовав,  что слипаются глаза, вот-вот
уснет, поспешила обратно в общежитие.
     В   отделе,  где   работали   преимущественно   женщины,   в   основном
предпенсионного возраста, ее  встретили  приветливо,  помогли войти  в  курс
дела,  даже  опекали  немного. Она же,  исполнительная и аккуратная,  быстро
освоилась с работой и вскоре ее полюбили в коллективе.
     Молодежи в  институте  было немного,  а если и были  молодые  люди,  то
больше местные. В свободное время, которого  было у  нее предостаточно, Инне
бывало скучно.  Она  бродила по  городу,  осматривая  достопримечательности,
захаживала на яркий  шумный,  многоголосый рынок. Шла в библиотеку или кино,
но чаще всего сидела с  книгой у окна, откуда открывался вид  на  прекрасный
горный пейзаж
     Как  и  всякая девушка, она продолжала жить ожиданием  встречи со своей
судьбой. Как-то так получалось, что везде, и в институте  и на  работе,  она
была  окружена  больше женщинами. Может поэтому и была немного застенчива  и
замкнута к окружающим.
     Вскоре появилась  ее новая соседка по комнате.  Высокая, худощавая Зина
оказалась  малоразговорчивойа.  Инна лишь  позже узнала,  что уехала  она от
мужа, пристрастившегося  пить.  Пятилетнего сына оставила  на время маме.  В
этом городе жила Зинина двоюродная сестра, по совету которой она и приехала.
Сестра была замужем за офицером и в свободные дни Зина обычно уходила к ним.
Те  часто  выезжали за город,  на  природу и  брали с собой родственницу.  В
воскресенье  вечером  она,  обычно,  возвращалась  домой с красивым  розовым
загаром, отдохнувшая, повеселевшая. Инна по-доброму завидовала ей.
     Однажды вернувшись с очередной такой вылазки и глядя на склонившуся над
книгой унылую Инну, она сказала
     - А ты все  читаешь? Слушай! А давай-ка я тебя сосватаю.  Есть тут один
холостяк. К Олькиному мужу иногда захаживает
     Инна молчала
     - Ну так как?
     - А что же ты себе его не сосватаешь? - спросила она с улыбкой
     - Нет. Я  еще  подожду. Может, мой  еще  образумиться. Ребенок все же у
нас. Да и молод  этот для  меня.  В  общем так,  в следующий  выходной, если
поедем в горы, поедешь с нами.

     С раннего утра, в субботу, они стояли в полной экипировке, в кроссовках
и  куртках,  с заплечными рюкзаками  у  дверей общежития,  поджидая  машину.
Высокий,  парень,  сидевший  за  рулем  подъехавшего  "москвича",  приоткрыл
дверцу, помог уложить рюкзаки.
     -  Антон- представился  он Инне. В машине, кроме  Ольги и  ее мужа Саши
были  и  двое  их мальчищек_5  и 7 лет.  Было тесновато,  но  зато весело  и
непринуждено. Прибыли  на озеро. Разбили палатки. Мужчины занялись рыбалкой.
На рассвете собирались поохотиться на  уток.  Вечером жарили на костре  мясо
Пели  песни,  шутили. Антон рассказывал Инне о себе. Оказалось, что родители
его  приехали в эти  края много  лет назад, он  и  родился  в  этом городе..
Закончил интитут,  отлужил армию., работает н а заводе "Я влюблен в эти края
- говорил он Инне - Лучше и не представляю себе, и никогда не променяю ни на
какие другие"!.
     С тех пор  Инна стала встречаться с. ним То общая поездка за город. То,
выпросив машину у Саши, он заезжал  за ней в институт и они ездили по городу
и он показывал ей достопримечательности. Иногда ходили вместе на концерты, в
кино.  Она  чувствовала,  что  ей  начинает  нравиться  этот немногословный,
сероглазый парень. И когда он, по какой-то  причине, долго не появлялся, она
начинала скучать.
     Спустя месяца три, он впервые пригласил ее к себе домой. Оказалось, что
это  был его день  рождения  Родители, немолодые уже люди,  бывшие  учителя,
встретили ее  приветливо. Атмосфера в  доме  была спокойной,  дружелюбной. И
ясно ей стало, что неспроста  ее пригласили. Видно,  был накануне разговор у
Антона с родными на тему своих серъезных планов на Инну.
     Спустя   еще  немного  времени,  они  поженились.  Устроили   небольшую
свадебную вечеринку  Издалека,  за  тысячу киллометров, приехали  родители с
громоздкими и ценными подарками - ковром и телевизором.
     По настоянию Виктора они сразу сняли  комнатку и  начали самостоятельно
строить свою жизнь Инна оказалась неплохой  хозяйкой.  В их чистой и  уютной
квартире  часто  собирались друзья, пели под гитару, танцевали. Приходила  и
повеселевшая Зина.  Вскоре к ней должен  был приехать одумавшийся муж, и она
подыскивала ему работу.
     С родителями Антона у Инны  отношения были ровные, уважительные. Хотя и
приходилось туговато  с  деньгами, они  отказались от  предложения  стариков
пожить  у них до получения  обещанной институтом жилплощади. И когда родился
ребенок и пришлось  сидеть на одной зарплате,  снова  отказались. Через  три
года  родился второй сын  и  Инне  дали, наконец,  двухкомнатную  квартиру в
отдаленном  микрорайоне. Антон  принялся ее  обустраивать, а  Инна с  детьми
уехала на все лето к родителям. Вернулась - похорошевшая до неузнаваемости И
дети подросли,  окрепли.  Соскучившийся  Антон, сверкающая  квартира  -  она
чувствовала себя самой счастливой женщиной в мире.

     Все изменилось через  несколько лет, когда  началось разделение  Союза.
Возникали все  новые проблемы. Стал возникать вопрос  о национальных кадрах.
Антон  попал под сокращение на своем заводе Устроиться  на новую работу было
почти невозможно.. Иннина  небольшая  зарплата  не  закрывала  все дыры.  На
одежду   детям  порой  не  хватало.   Ездить  "челноками"  в  Турцию,  чтобы
подзаработать, как многие из их друзей делали, они не умели, да и не хотели.
     Антон   брался  за  любую  работу  Нередко,   бывало,  после   случайно
подвернувшейся  халтуры, он заявлялся домой выпившим. Стали возникать ссоры.
Однажды после очередной размолвки, его не было дома несколько дней.
     И  тогда  Инне  стало ясно,  что  так  дальше  не  может  продолжаться.
Необходимо менять что-то в их жизни.
     Она долго вынашивала в себе  этот замысел. Никому  не  говоря ни слова,
особо и не надеясь на положительный  результат,  написала  письмо в  Америку
своей родственнице с просьбой  прислать  им  вызов. И когда,  спустя год, на
почте  ей  вручили  большой  пакет  с  анкетами,  она  даже  растерялась  от
неожиданности. Встал вопрос, что делать? Ведь для всех  эта  новость  будет,
как снег на голову.
     Антон вначале  выслушал с  явной  заинтересованостью  ее  взволнованные
доводы.
     - Еще есть время, мы можем все  обдумать. Что нам здесь  светит? Страна
развалена Вряд ли здесь  мы сможем  стать на ноги. А там  мы будем работать,
будем  пробовать свой шанс. Мы ведь  еще  молоды. Наверно,  для  детей,  для
будущего наших мальчишек, это решение будет самым правильным.
     Он  долго молчал, ничего не отвечал - ни да, ни нет. Инна понимала, что
лучше  не трогать  его пока,  не  торопить  с  ответом. Дать ему возможность
привыкнуть к этой мысли.
     Но день интервью неумолимо приближался. И ничего конкретного не было им
сказано.. Наоборот, он еще больше замкнулся в себе, молчал.
     Прошло еще немного времени Нужно  было заказывать  билеты или выбросить
все  из головы. Но как можно было упустить такую возможность. Ведь ничего  к
лучшему не поменялось за все это время. Скорее наоборот.
     -- Что делать будем.? Ехать в Москву скоро.
     И тут прозвучало то, что она совсем не ожидала услышать
     - Я никуда не поеду Я не оставлю родителей. Езжай пока одна.
     - Но родители смогут приехать и позже. Ведь документы и на них посланы.
Их пустят даже,  если они надумают, и через год. И кроме тебя у них есть еще
и дочь, сестра твоя. Они не остаются одни. -
     - Ты же знаешь, что они не хотят уезжать отсюда вообще.
     Да, она знала. И не судила их за это. Но что  же делать в конце концов?
Он ведь не ребенок
     -  А твои дети смогут без тебя? Об этом ты  не подумал?  - задыхаясь от
обиды и безисходности выкрикнула она По щекам непроизвольно поползли слезы.
     Позже, успокоившись немного, стала  снова доказывать, просить, умолять.
Но разговора  не получилось. Отвернувшись к окну, он молча смотрел в  ночную
темноту. Похоже было, что он ничего не слышит.

     Столько лет семейной жизни, как бы она не складывалась, не выбросить из
сердца. Да  и любит  она его, своего мужа, отца  своих детей  И  он ведь так
привязан к сыновьям. Как же может он отпускать их одних  так просто? А может
есть  у него кто-то  здесь. Какая-то женщина.  Не зря ведь исчезал  часто из
дому в последнее время. Что же делать? Остаться? Нет. Другого такого шанса у
нее не будет. Она поедет - будь что будет.
     До последнего дня все надеялась, что  Антон одумается. Поймет,  что  не
имеет  права  рушить семью  Обстановка  в  доме  была гнетущей.  Антон ходил
угрюмый, молчаливый Лишь дети возбужденно радовались предстоящей перемене...

     Уже  давно  упакованные  баулы  стоят в коридоре,  загромождая  проход.
Завтра в пять утра они улетают прямым рейсом в Нью Йорк.
     Все эти дни Инна  ходила  с заплаканными глазами, молчала.  В последнюю
перед отъездом ночь они не спали. Сидели рядом на диване. Он держал  ее руку
в своей, молча гладил по плечу, тихо говорил
     - Прости меня. Я не могу иначе. Я приеду потом, позже
     Она ничего не отвечала. Какое-то тупое безразличие охватывало ее всю, и
навалишаяся на плечи тяжесть не давала подняться, распрямиться...

     И  вот уже больше года  они в Америке. Нет, она не жалеет,  что уехала.
Уже  подросший  старший  сын  заканчивает  школу. И  помогает,  подрабатывая
вечерами.  И младший учится  хорошо Они, дети - ее единственная  поддержка и
опора....

     - Ну, а что же дальше? - спрашиваю я.
     - Мы звоним ему. Говорит, что скучает... Что пытается продать квартиру.
А главное- скоро  повторный  вызов на  интервью -  она вздохнула  -  Может и
решится. Не знаю....



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Майя Немировская
     Date: 05 Jul 2001
     OCR: Tanya Povolotsky
---------------------------------------------------------------

     Осень  наступила неожиданно быстро  и в квартире сразу стало холодно  и
неуютно.  Обычно, в такие дни Аня не любила  оставаться дома. Она выбиралась
пораньше  на улицу  к неподалеку  расположенному  парку и  долго  ходила  по
мокрым,  потемневшим  за ночь аллеям,  вдыхая сырой  прохладный  воздух. Еще
горели  фонари, хотя утро давно  уже перешло  свои границы.  И серый  вязкий
туман, и запах хризантем с  клумбы, и безлюдные скамейки под желтыми пятнами
фонарей и ощущение,  что все это было так недавно и  вот снова повторилось -
все чаще в  последнее  время  вызывало  в ее душе знакомое  чувство  тоски и
одиночества.  И глаза невольно заволакивало слезой  и  наплывали непрошенные
воспоминания...
... Тихий, маленький городок с засыпанными снегом окнами зимой  и  пыльными,
кривыми улочками летом... Тетя,  учительница,  воспитывавшая ее  с детства и
старавшаяся изо всех смл заменить ей рано  ушедших из жизни родителей. И она
сама, худенькая, серьезная, с туго заплетенными  длинными косами и неизменно
белым воротничком на всех платьях, чем-то выделяющаяся среди других девочек.
Она много читала, была задумчива, замкнута,  редко  выходила из дому. И хотя
на нее, 16-летнюю,  уже заглядывались на  улице, она не  замечала этого и не
понимала, что время, помимо воли, превращает ее в прекрасную юную женщину...
     И тот первый приезд из далекого приморского города Семена, сына тетиной
подруги. Аня вначале не обратила на него особого внимания. Он был старше  ее
лет  на восемь,  невысокий, светловолосый, с  приятным улыбчивым лицом. "Это
тот человек, за которым можно жить, как за каменной стеной"- говорила тетя.
     Семен гостил у родственников недели две. Он приглашал Аню в кино. После
сеанса они гуляли  вдоль берега небольшой речушки, разговаривали. Аня больше
слушала, смеялась его шуткам. Он работал мастером на большой фабрике, заочно
учился. Много рассказывал  о матери, об  их привязанности друг к  другу. Ане
нравилось слушать  его  спокойный.  уверенный  голос  Они  сидели  рядом  на
скамейке, и  когда его  глаза  задерживались  на  ее  лице,  она  смущалась,
отводила взгляд.
     Потом он уехал, обещал написать. Прошла осень, наступила зима, но писем
не  было.  Аня много  занималась, готовилась к  выпускным экзаменам  и редко
вспоминала об этой встрече...
     Вначале  марта  Семен  неожиданно приехал  вместе  с  матерью,  тетиной
подругой по институту.  В  доме  сразу стало шумно  и весело.  Немолодые уже
женщины вспоминали молодость, друзей. Глаза их светились радостью.
     - А помнишь? А помнишь? - все время слышалось в кухне  и за праздничным
столом.
     Софья Александровна, невысокая, седая,  с  румяным  моложавым  лицом  и
приятной, как у Семена улыбкой, поглядывала на Аню, словно присматривалась.
     В конце  обеда  Семен  неожиданно встал, и волнуясь, глядя прямо Ане  в
глаза, произнес:
     - Мы приехали вместе, я и мама... чтобы... Аня, я приехал просить твоей
руки - он сразу сел. Видно нелегко ему было при всех произнести эти слова.
     Наступила  долгая пауза. Аня опустила голову, лицо  ее  побледнело. Все
было так неожиданно. Она молчала. Подумала лишь, что совсем не знает его. Не
знает нравиться ли  он ей по  настоящему. Ведь  сколько волнующих  книг  она
прочитала о большой настоящей любви. А может, это только в книгах, а в жизни
все по-другому? Достаточно, чтобы кто-то любил тебя, оберегал,  заботился...
А  еще так  хотелось вырваться  отсюда, из этой  пыльной провинции в большой
город,  где театры и кино, где на улицах трамваи, где каждый день происходит
столько интересного. Может быть, другого такого шанса в ее жизни не будет. И
тете так  хочется  видеть  ее  счастливой, хорошо  устроеннной, удачливой  в
семейной жизни,  чтобы  с  годами не уподобилась ей,  старой деве, вся жизнь
которой прошла в работе и в волнениях за судьбу племянницы...
     Пауза затянулась, становилась неловкой.  И  вдруг, вскинув  голову, Аня
негромко произнесла:
     - Я согласна.
     Позже,  когда все  немного пришли в  себя  от удачной  развязки,  стали
обсуждать житейские вопросы. Решено было,  что  Аня переедет к Семену  сразу
после сдачи экзаменов. А расписаться в  ЗАГСе можно и  сейчас, не откладывая
надолго.
     На  следующий  день  с самого  утра все пошли  в  ЗАГС, где  без особых
препятствий    Аню   с    Семеном   зарегистрировали.   Вечером    собралась
немногочисленная родня. Каждый приносил  с  собой  какой-нибудь незатейливый
подарок. Было шумно и весело, как давно не  было  в старом  тетином  домике.
Молодоженам   уступили  комнату,   а  тетя  с  подругой   ушли  ночевать   к
родственникам. Аня с Семеном стали мужем и женой...
     Утром  Семен с  матерью  уехали, и Аня стала готовиться  к предстоящему
переезду.  Не дожидаясь  получения  аттестата,  сразу  же  после  последнего
экзамена, она должна была уехать.
     Семен приехал на рассвете, на грузовике. Быстро погрузив свой небогатый
скарб, Аня стала  прощаться с тетей. На душе было тяжело. Тетя, не сдерживая
рыданий, обхватила  ее  за  шею  и  не  отпускала.  Будто  чувствовала,  что
расстаются они навсегда...
     Добирались они  весь  день и  всю  ночь  и лишь с рассветом  въехали  в
пригород большого, едва начавшего просыпаться города.
     Когда вдруг из-за  поворота  неожиданно  расскрылось  огромное голубое,
сверкающее в рассветных лучах пространство,  Аня даже  не поняла сразу,  что
это и  есть море.  Она столько  о нем слышала, читала  и вдруг оно появилось
перед  ней,  как  чудо.  В открытое окно  кабины,  где  они сидели  втроем с
шофером, ворвался свежий пахнущий водорослями и рыбой соленый ветер, и у нее
слегка  закружилась  голова.  Семен, уставший,  с потемневшим лицом,  что-то
говорил ей, обьяснял,  но она не  слушала его, а все смотрела  и смотрела не
отрываясь на эту безграничную ширь, по берегу которой они ехали.
     Но вот машина  свернула вправо, въехала в узкий переулок и остановилась
у невысокого кирпичного домика за выкрашенным белым забором.
     - Приехали-устало  улыбнулся  шофер.  Почти без остановок он вел машину
двое суток и,  довольный, что рейс прошел успешно,  добродушно поглядывал на
Аню.  Семен вытащил  пожитки из машины, рассчитался  с водителем и пропустил
Аню первой в калитку.
     Как только они вошли во двор, на  крыльце появилась Софья Александровна
в переднике и белом платочке, завязанном за уши.
     - Добро пожаловать в наш дом, нашу семью.
     Аня поднялась по ступенькам,  вошла в дверь.  Две небольшие  комнаты  и
кухня, откула уже доносился запах жареной  рыбы и  домашнего печенья,  сияли
чистотой.
     -  Эта комната будет вашей- Софья Александровна показала на  спальню. -
Устраивайся, располагайся. Все здесь твое.
     Ане сразу все стало нравиться в  этом доме. Отношения  между  матерью и
сыном были спокойные, ласковые. Немолодая женщина обращалаась с сыном, как с
ребенком и сразу же это отношение перенесла на Аню.
     - Деточка,  одень  шляпу, солнце сегодня  жаркое. Деточка, попробуй это
кушанье - часто слышалось в доме.
     В  теплые  июньские вечера, ожидая  с  работы  Семена,  они  сидели  на
крылечке  вдвоем,  читали или  пили  чай,  Иногда забегали  шумные,  веселые
соседки,  с  любопытством  поглядывали  на Аню.  И заметно  было,  что  мать
испытывает  гордость,  что сын  ее  выбрал  в жены такую  красивую, скромную
девочку.
     Семен уходил утром рано на фабрику, возвращался поздно и одного взгляда
на мать и  жену было ему достаточно, чтобы понять, что все у них хорошо. Они
вместе ужинали, иногла  шли вдвоем с  Аней к морю. Возвращались почти ночью.
Он  поддерживал  ее  под  руку, и  она чувствовала, как  ее обволакивает его
нежность. И становилось уютно и тепло рядом с ним, и мечталось об их будущем
доме, о  детях, которые появятся  у них.  И казалось,  что впереди  их  ждет
счастье и ничто не сможет этому помешать...
     Внезапно,  как  пожар,  началась  война.  Все резко  поменялось  в одно
мгновение. Другим  стал  город, дома,  люди на  их тихой улице.  Каждый день
приносил новые вести, новые слова-"мобилизация, "эвакуация", "оккупация".
     Семена  призвали  на  фронт на пятый  день войны.  Еще  через  день он,
постриженный, изменившийся,  с  глубоко запавшими  глазами,  отправлялся  на
фронт.
     Они стояли на  пероне, он посредине, мать прильнувшая с  одной стороны,
жена с другой. Он гладил мать по спине и негромко повторял одно и то же:
     - Аню не оставляй, не оставляй ее.
     Мать с  залитыми  слезами  лицом, не отрываясь  от  Семена, лишь кивала
седой головой.
     На следующий  день  забежал посыльный с  фабрики,  сказал, что  фабрика
срочно эвакуируется вместе  с членами  семей,  ушедших  на  фронт. На  сборы
осталось несколько часов.
     Быстро собрав самое, как им  казалось  необходимое, с тяжелыми узлами в
руках, еле  добрались  до станции. Там уже стояли люди с  вещами,  с орущими
детьми -  все  тепло одетые,  бледные,  растерянные, Никто толком ничего  не
знал, куда едут, когда начнется посадка в их состав. Говорили, будто повезут
их в Ташкент.
     Наконец подошел поезд. Сопровождающий быстро выкрикивал фамилии, и люди
толпясь, толкая  друг  друга, передавая через головы  детей, стали заполнять
вагон.   Едва  успев   подсадить  свекровь  и  уцепиться  за  поручень,  Аня
почувствовала,  что  поезд  уже движется.  Кто-то  сзади толкал  ее в спину,
кричал "быстрее,  быстрее", втискивая ее  в вагон. Кто-то еще успел вскочить
на ходу  и  заглушая  все,  поезд быстро набирал  скорость,  мчался,  словно
спасаясь бегством.
     Дорога была тяжелой и  длинной. Много  раз  поезд останавливался,  люди
выбегали из  вагонов  и ложились  вниз лицом в высокую траву  вдоль полотна.
Где-то совсем рядом слышался рев самолетов и глухие разрывы бомб. Но  все же
их пронесло, их не разбомбили, и  измученные жарой, исстрадавшиеся мыслями о
родных, ушедших на фронт, они доехали, добрались.

     Ташкент встретил их  невыносимой жарой. Узкие  улицы, маленькие дома за
каменными заборами, шумливые смуглые люди в тюбетейках - все было непривычно
и  ново. Аню  со  свекровью  поселили в небольшой темной  комнате  с  низким
потолком  и  одним окошком.  Хозяйка,  молодая,  хмурая  узбечка  только что
проводившая мужа на фронт, работала медсестрой  в госпитале,  куда уже стали
поступать первые раненные. Она  редко бывала дома, но изредка забегала на их
половину, приносила что-нибудь из утвари или еды.
     На следующий день  после приезда.  Аня отправилась  на фабрику,  где на
наскоро  переоборудованном  конвеере,  шилась  обувь  для фронта.  Аня стала
работать, и хотя никогда  раньше  не приходилось ей ничего подобного делать,
она  быстро  вошла в ритм  этих  серых,  насыщенных  запахом клея и  ацетона
будней.
     Работа  шла в три смены.  Аня сидела за столиком с банкой клея и кистью
быстро намазывала  загототовку,  ставила ее на движущуюся конвейерную ленту,
хватала  следующую пару.  Оторваться нельзя  было ни  на  минуту,  только  в
перерыв она разгибала спину и выходила из цеха. От однообразных движений, от
запаха клея у нее болели руки, голова.
     После  работы  она возвращалась домой вместе  с  напарницей,  красивой,
статной белорусской Целиной. Они рассказывали друг  лругу о  своей жизни  до
войны. Целина, студентка университета, эвакуировалась с родителями. Жениха и
брата она проводила на войну  с первых  же дней. Брат учился в летной школе,
но курсантов выпустили досрочно и  теперь он на фронте. И Аня рассказывала о
себе, о тете, о Семене.
     Кое-как   жизнь  входила  в  нелегкую,  однообразную  колею  -  тяжелый
монотонный труд, дом,  снова  работа. Свекровь  мало  разговаривала с  Аней.
Целый день она сидела у окошка, выглядывая почтальона. Но писем от Семена не
было, хотя  прошло  уже  около шести месяцев.  Аня видела,  как  все  больше
сгибается  спина  матери после  каждого тщетного  ожидания.  И  ей  хотелось
поскорее  убежать от  гнетущей домашней тишины на работу, в цех,  быть среди
людей.
     Иногда  после  дневной  смены  Целина  затаскивала  Аню  к себе  домой.
Родители ее,  пожилые, интеллигентные люди, встречали ее приветливо, угощали
чаем. Ане стало нравиться бывать у них.
     На  маленьком радиоприемничке стояла фотокарточка сына в летной форме и
в семье часто говорили о нем, перечитывали последнее письмо с фронта. В этой
особой  какой-то, неунывающей атмосфере их  дома,  у Ани  ненадолго исчезало
напряжение, накопившееся за последнее время и появлялась надежда.
     Прошла  зима,  больше  похожая  на  осень, со  всеми  тяготами  тяжелой
эвакуационной жизни и волнениями за судьбу близких. Время тянулось медленно.
Возвращаясь  поздно вечером после  смены, Аня, обычно, старалась зайти в дом
неслышно, чтобы не потревожить Софью Александровну, которая спала или делала
вид, что спит.  Аня знала, что  когда бы она  не  вернулась, ее всегда  ждет
незамысловатый ужин- теплая картофелина или каша, завернутые в одеяло. И как
мало  они бы не разговаривали между собой в последнее время, она чувствовала
на себе  эту заботу свекрови. Так  могла  бы  заботиться  о ней родная тетя,
оставшаяся где-то в зоне фашистской оккупации.
     Но на этот раз, едва приоткрыв дверь в комнату, Аня сразу почувствовала
какую-то перемену. Она не успела войти, как свекровь шагнула ей навстречу:
     - Письмо. Он жив!
     Аня схватила конверт, и не  раздеваясь,  стала торопливо читать  вслух.
"Все  уже нормально, мои дорогие.  Нахожусь  в госпитале, был тяжело ранен в
шею,  если бы на сантимметр  ближе к  артерии, наверно, уже не  писал бы вам
сегодня. Верю, что ваша любовь сберегла мне жизнь. Как вы, мои родные мама и
жена? Часто думаю о вас и очень скучаю. "
     Письмо было написано на листке из школьной тетради Небольшое, оно  было
обращено к обеим женщинам. Как  будто он и  представить себе  не мог, что за
это длинное и тяжелое время, что-то могло разъединить их. Мать снова и снова
читала  письмо, в глазах ее блестели слезы, она улыбалась впервые  за долгое
время. И  Аня улыбалась ей в ответ. И сразу все повеселело в их комнатке,  и
они долго не могли уснуть в эту ночь. Вспоминали и надеялись...
     Снова  наступила весна, теплая, яркая,  с ароматом  цветущих  деревьев,
заполнившим  город.  И  хотя жизнь текла  по-прежнему  однообразно, со всеми
трудностями  и  невзгодами  -  весна и  недавнее  письмо от  Семена  вселяли
какую-то добрую  надежду, что война скоро  закончится и они вернутся  к себе
домой, в свой город.
     Уже отцвело абрикосовое дерево во  дворе.  Стало жарко,  душно. Темными
ночами, несмотря  на усталость, Ане не спалось. Она выходила во двор и долго
сидела под деревом, обхватив колени руками. С дежурства возвращалась Фатима,
соседка. Иногда она  подсаживалась к Ане  и  они тихо  разговаривали. Фатима
рассказывала,  что мужа ее  после тяжелого ранения списали  на инвалидность.
После газовой  гангрены ему  ампутировали  ногу и  теперь он будет ходить на
костылях. Шофером, как прежде ему не работать, но главное- возвращается. И в
темноте ее узкие глаза блестели, светились радостью.
     - И твой вернется, вот увидишь- успокаивала она Аню.
     Но писем от Семена снова долго не было и снова они со свекровью ждали и
волновались.
     Однажды после утренней смены они с Целиной, как всегда вышли  вместе из
проходной  и вдруг  та,  вскрикнув,  сорвалась с  места и бросилась  на  шею
высокому черноволосому парню в военной форме, стоявшему неполалеку.
     -  Янка!..  Братик! Неужели  это ты? - Целина повисла у него на шее, не
замечая, что их обступили женщины, смотрят, вытирают слезы.
     Аня стояла в  сторонке. Она  сразу узнала  его по  фотографии  и  молча
наблюдала за этой встречей, радуясь за подругу.
     - Это мой брат. Он с фронта,  он летчик- Целина не переставала сообщать
окружающим о своей радости. Наконец она оглянулась, ища глазами Аню.
     - Аня! Или сюда скорее. Познакомься с моим братом.
     Аня подошла поближе, протянула руку лейтенанту.
     - Я много слышала о вас.
     Он задержал ее руку в своей
     - Хорошего или плохого? - все еще не выпуская ее руки, улыбаясь смотрел
на нее.
     Аня  смутилась  от  притягиваюшего  его   взгляда,  Почувствовала,  как
неожиданно заколотилось и сладко сжалось сердце. Она поспешно выдернула руку
и  повернувшись,  быстро пошла по улице, спиной  ощущая, что  он смотрит  ей
вслед.
     Вечером Аня все время почему-то возвращалась мыслями к этой неожиданной
встрече.  Она  легла  пораньше  спать,  но  долго  не  могла  уснуть.  Софья
Алексанлровна тоже не спала,  ворочалась, вздыхала. Нового  письма от Семена
все еще не было и она снова замкнулась в себе.
     На  следующий день  на  работе  женщины  только  и говорили  о  приезде
Целиного  брата.  Все  радовались  за  нее,  будто  бы к  ним родной человек
приехал.
     Вернувшись со смены и наскоро  поев, Аня  вытащила  старую,  неизвестно
откуда  завалявшуюся  книжку  и  уселась  под деревом.  Она  читала знакомые
строчки,  но  сосредоточиться не  могла и, захлопнув  книгу,  снова  ушла  в
комнату, легла на топчан.
     Уже  начинало  темнеть,  когла она услышала  скрип  калитки  и  веселый
Целинин  голос  во  дворе. Та что-то говорила Софье  Александровне. Свекровь
зашла в дом: "Пришла подружка с братом, зовут тебя погулять немного. "
     На  минуту Аня  замешкалась  в  нерешительности. Затем быстро пригладив
рассческой  волосы,  выскочила  из  двери.  Она  успела  перехватить  слегка
ироничный взгляд Софьи Александровны, но все сомнения сразу  же оставили ее,
как только шагнула за калитку, навстречу ожидавшим ее молодым людям.
     Они гуляли по темным, тихим улочкам  неподалеку от дома, разговаривали,
смеялись. Затем Целина зевнув, сказала, что  проспит утреннюю смену и весело
намекнув брату, что Аня замужем, чтоб не задерживал ее, пошла домой.
     Они шли рядом молча, чувствуя какую-то неловкость. Затем он заговорил:
     - Я хотел увидеть вас снова. Не сердитесь? Сестра рассказала мне о вас,
о вашей семье.
     Аня промолчала.  Лишь подумала, что  ей тоже  хотелось увидеть  его. Он
рассказывал о войне,  о  том, что  пришлось  ему  пережить.  О своих  ночных
вылетах, каждый из которых мог  стать  последним.  О том, как чудом уцелел в
последнем  бою,  сумев добраться  до  запасного аэродрома и посадить горящий
самолет.
     Они распрощались у ее дома. Закурив, он ушел в темноту, не оглядываясь.
     Едва  открыв  дверь, Аня поняла, что свекровь ждала  ее, не спит еще. И
подумала, что не должна была давать  ей повода для каких - либо домыслов. Не
имела права. Но сон охватил ее, едва коснулась головой подушки. А  утром она
уже  не испытывала никаких  угрызений совести, ничего особенного  ведь и  не
было.
     На следующий день Аня, почти последней, вышла из ворот фабрики. И когда
увидела  его, стоявшего напротив через дорогу, в белой тениске и парусиновых
туфлях,  такого юного,  похожего на мальчишку  - у  нее  защемило в груди от
неясного какого-то предчувствия.
     Он  стоял прислонившись спиной к дереву и как-то несмело  улыбался  ей.
Она  сама подошла к нему  и ни  слова не  говоря, они  побрели вместе  вдоль
улицы. Потом свернули к площади, к арыку.
     Сидели  на  скамейке, о чем-то разговаривали. Потом  снова медленно шли
вдоль улиц.
     Она поздно вернулась домой и снова чувствовала  в  темноте укоризненное
молчание свекрови. Но почему-то долго сосредочиться на этом не могла.
     Янка  приходил  каждый  день  к  фабрике,  ждал  пока  она  выбегала из
проходной. И  они  снова шли, куда  глаза  глядят. Аня  была как  в  тумане.
Какое-то новое неизведанное течение влекло ее, тянуло куда-то без  дум,  без
мыслей  Она  не  замечала ничего - ни окружающих ее людей, ни  встревоженных
взглядов свекрови, да и Целины тоже. Ей было все равно...

...  Он узжал ночью. Накануне они  бродили  по уже знакомым им  улочкам,  по
старому  абрикосовому саду. Все происходило, будто в заколдованном  сне.  Из
Аниной памяти улетучились все слова. Остались лишь  его глаза, его руки, его
губы. Встретиться, чтобы расстаться... Они плакали, не стесняясь своих слез.
Будушее их было таким непредсказуемым.
     -  Я  вернусь, Аня...  И  не  жалей,  что  эта  короткая  наша  встреча
состоялась...  Знай,  что  ты  единственная,  навсегда, на всю  жизнь...  Ты
единственная...

     Словно нереальный, заколдованный сон, пробежали эти дни. Осунувшаяся, с
потухшими, глубоко запавшими  глазами, Аня постепенно пробуждалась  от него.
Как и прежде ходила на смену, теперь уже вечернюю. Возвращалась поздно ночью
домой. И все время, не переставая, думала о нем...
     Со   свекровью   избегала   встречаться  глазами,   разговаривать.  Она
сознавала,  что  нанесла ей боль, но не думала сейчас  об  этом. Ей было все
равно. Она не расскаивалась ни  в  чем. Короткое свое,  неожиданное счастье,
она готова  была  отстаивать и не  променяла бы его  ни на  что.  Лишь бы он
вернулся к ней живой, лишь бы вернулся...
     Прошла  неделя. Мрачная,  молчаливая  Софья  Александровна  еще  больше
сгорбилась  и  жила  лишь  ожиданием письма  от  сына.  И оно, долгожданное,
пришло. Мать прочитала его сама и сразу же села писать ответ. "Ну что ж, тем
лучше, - подумала Аня- Пусть напишет  ему сразу обо всем, пусть сразу знает.
" Не думалось  сейчас о  том, что предала Семена,  больше всего ей почему-то
жаль было мать.

     Но события в  их жизни только начинали разворачиваться. Прошло  немного
времени, и Аня  вдруг  почувствовала, что  беременна.  Запахи ацетона,  клея
стали  для нее  невыносимыми. Она сидела на работе, сцепив побелевшие  губы,
едва выдерживая до перерыва, чтобы выскочить в уборную.
     В цеху женщины  сразу  поняли в  чем  дело. И поглядывали  на  нее  кто
осуждающе,  кто  насмешливо.  Она похудела, побледнела, не могла смотреть на
привычную  еду.  Не  говоря  никому ни слова, по утрам,  с  трудом сдерживая
рвоту, выбегала на  улицу. Однажды, когда на рассвете она выбежала из дому и
ее  стало  выворачивать наизнанку,  она вдруг почувствовала  на плече чью-то
руку. Сзади стояла свекровь со стаканом воды.
     - Выпей. Станет легче.
     То ли от долго сдерживанмых чувств, то  ли  от участливого прикосновния
этой старой женщины, она вдруг разрыдалась  вслух. Ей стало  немного легче и
они вернулись в дом.
     - Ну,  что  будешь  делать?  - спросила  свекровь тихо и,  не дожидаясь
ответа, отвернулась.
     Снова потянулись  серые будни с  томительно медленно текущим временем и
тщетным ожиданием письма от Янки.
     Как-то  Аня, не  выдержав, подошла к Целине.  В последнее  время, когда
Анино положение стало очевидным, они снова сблизились.
     - Скажи, хоть что-нибудь было от Янки?
     - Нет... Мои старики спрашивают о тебе. Зашла бы..
     Зато письма  от  Семена стали приходить часто. Он писал, что служит при
штабе, что скучает и любит  их  обеих.  Просил  Аню  написать ему.  Свекровь
читала теперь письма вслух. О том,  что произошло, он не упоминал  ни слова.
Видимо,  не написала мать ничего. Лишь однажды после очередного его  письма,
она сказала Ане:
     - Напиши ему что- нибудь.
     - Нет. Не могу-Аня опустила голову.
     - Напиши, что сможешь. Он на войне. Ему нужны наши письма.
     И она написала. Ради матери. О фабрике, о работе, городе.
     Работала она  теперь только в  дневную смену. Приходила домой,  съедала
тарелку похлебки, долго, уставившись в одну точку, сидела у окна.
     Приближалось время родов. Аня не задумывалась о том, как все будет. Она
жила ожиданием письма, хотя бы одной весточки. Хотя бы знать, жив ли он.
     Схватки начались ночью.  Она встала, бесшумно ходила по комнате, крепко
сжимая губы, чтобы не застонать. Но свекровь вскочила сразу же
     -  Что,  уже? - накинув платок, она побежала к  соседке. К счастью,  та
недавно  вернулась с дежурства. Вместе они начали хлопотать возле Ани. Когда
невыносимая боль  схваток  время от времени раздирали  ее тело,  не  в силах
сдерживаться, она кричала, утыкаясь  лицом в подушку. Фатима покрикивала  на
нее, что-то говорила то  по- узбекски,  то по- русски.  Свекровь, бледная, с
выбившимися из-пол платка седыми прядями, суетилась, помогала, как могла.
     Наконец,  поздним  утром, измученные  женщины приняли ребенка. Раздался
крик новорожденного
     - МалЬчик- Аня  услышала голос соседки, как из  тумана. Она видела, как
они вдвоем со свекровью ополаскивают ребенка в тазике с водой и заворачивают
в разорванную простыню.
     - Ничего. Вырастет большой, будет вам помощь.
     Ребенок,  туго запеленутый, лежал рядом с Аней, но  она не  чувствовала
ничего, кроме тяжелой усталости. У нее закрывались глаза, хотелось спать
     Утром  следующего  дня  она хотела  вскочить, как  обычно, но  свекровь
прикрикнув на нее, подала ей ребенка в кровать.
     На фабрике Ане дали отпуск.  Женщины из цеха принесли в подарок пеленки
и бутылочку с соской. Каждый день забегала  Целина,  брала на  руки ребенка,
улыбалась, вглядывалась  в него. Она сказала Ане, что  отец написал письмо в
часть, где сын служил и они ждут ответа.
     Спустя месяц, сцедив молоко в бутылочку  и оставив ребенка на свекровь,
Аня вышла на работу. Домой возвращалась бегом с набухшими от молока грудями,
хватала  малыша,  прикладывала  к  груди  и  чувствовала, как охватывает  ее
огромная волна  нежности и любви к этому маленькому существу и понимала, что
только он теперь ее счастье, ее будущее...
     Ребенок рос  хилым и слабеньким, часто болел, В такие  дни, когда  надо
было оставлять больного ребенка  и убегать  на смену, она струдом отрывалась
от него. И хотя постоянно волновалась за его жизнь, она знала, что оставляет
его в надежных  руках. Она видела, что Софья Александровна очень привязана к
малышу,  хотя и  старалась  проявлять  при  Ане  сдержанность.  Она  стирала
самодельные пеленки, пеленала, купала  и вскакивала при первом его писке. Но
время от времени она вдруг останавливалась, задумывалась надолго.
     Война тянулась уже четвертый год Некоторые беженцы стали возвращаться в
родные места. Гарику пошел второй год, а вестей от Янки все не было. Изредка
Аня с ребенком захаживала  к Целине и старикам. Они  обнимали, целовали его,
утирая слезы,  находили сходство  с сыном.  В ответе,  полученном  из  части
значилось"пропал  без  вести.  ". Но они надеялись, что  сын жив, может быть
попал в плен. И они говорили об этом Ане. И тогда ей тоже начинало казаться,
что он еще вернется.
     Пришел  с  фронта  муж Фатимы, и  счастью той не было границ. Во  дворе
сразу стало веселей.
     Безногий фронтовик часто играл с  мальчиком во дворе кубиками,  которые
сам  и  смастерил.  Иногда Софья Александровна  оставляла на  него ребенка и
уходила выстаивать очередь за хлебом. А Аня смотрела на повеселевшую соседку
и было ей по хорошему завидно чужому счастью, и таким недостижимым и далеким
казалось ее.

     Однажлы поздно вечером,  когда ребенок  уже спал, и Софья Александровна
начала  стелить  себе постель, раздался громкий стук в  двери  и  послышался
громкий и взолнованный голос Фатимы
     - Откройте скорее!
     Аня  подбежала  к   двери,  откинула  дверной  крючок  и  остановилась,
остолбенела - на пороге стоял Семен.
     Широкоплечий, в плотно  облегающей  офицерской форме,  улыбающийся,  он
шагнул к Ане и крепко обнял ее.
     Подскочившая мать бросилась ему на шею, обхватила плечи, стала целовать
его и рыдать одновременнно.
     Аня отошла в сторонку, стояла прямая, бледная, одеревеневшая.
     Наконец, мать оторвалась от Семена  и в неярком свете керосиновой лампы
стало видно, что он весь седой.  Он снова повернулся к Ане, почувствовав  ее
отчужденность.  Затем  медленно  обвел  глазами  комнату, и вдруг взгляд его
застыл на  самодельной  детской кроватке. Недоумение  и испуг стали медленно
отражаться на его лице. Он так и стоял у входа, не проходя в комнату
     Фатима, до сих пор стоявшая на пороге, быстро повернулась и вышла.
     Несколько  минут стояла гнетушая тишина, только дыхание спящего ребенка
ясно слышалось в полумраке комнаты.
     Наконец, Семен произнес
     - Что же вы молчите..? Что молчишь ты, мать?
     Софья Александровна стояла, опираясь  спиной  о стенку.  Голова ее была
низко опущена, слезы беспрерывно текли по лицу.
     - Мне нечего тебе сказать, сын... Мне нет оправдания...
     Аня, все так же стояла неподвижно. Она не произнесла ни единого слова.
     Прошло  еще  несколько  минут.  Семен,  сделав  шаг в  комнату,  тяжело
опустился на стул. Обхватив голову руками, он глухо простонал
     - Что же вы сделали со мной? Как вы могли так предать меня. За что?
     Снова рыдала Софья Александровна. Все,  накопившееся у  нее на  душе за
эти годы, все, что держала в себе, чувствуя вину перед сыном и привязанность
к этой молодой женщине и ее ребенку, и  вся эта  неопределеннность,  наконец
дали выход. И она рыдала, не могла остановиться.
     Семен  сидел,  все  так же опустив голову  на стол, то ли думал, то  ли
дремал.  Едва забрезжил рассвет,  он встал,  взял свой  чемодан,  шинель,  и
обращаясь к матери, сказал:
     - Я ухожу. Напишу тебе потом...
     Он ушел в  сторону вокзала. Мать долго стояла у калитки, молча смотрела
ему вслед.
     Первое время обе женщины почти не разговаривали друг с другом. Но общая
какая-то  вина и особенно тревога  за снова заболевшего  ребенка,  незаметно
сблизила их, дала повод для примирения.
     Спустя некоторое время, Аня решилась  сказать  свекрови вслух  то,  что
долго вынашивала в себе, не осмеливаясь произнести:
     - Я знаю, что никогла и ничем не смогу отблагодарить вас за все, что вы
делаете для меня.
     Но Софья Александровна сердито остановила ее
     -  Мне  вовсе  не нужна  твоя благодарность.  Я  оберегала покой сына и
молилась, чтобы он вернулся живым... Я надеялась,  что  он  сможет простить,
понять... Но, наверно, он поступил правильно.
     Больше они никогда не возвращались к этому разговору

     Вскоре эвакуированные рабочие,  фабрика стали собираться назад,  в свой
освобожденный  город.  Прощаясь  с  Аней,  Целина,  родители плакали,  долго
целовали Гарика, просили не отдаляться.
... Таким же жарким летом, но уже втроем, возвращались они домой. Свой домик
в разрушенном переулке, узнали с трудом. Все  заросло бурьяном,  обветшало и
покосилось. Но все-таки это  было жилье и они сразу  же принялись за работу,
стараясь восстановить своми руками  все, что могли.  И хотя  дождь  протекал
сквозь  дырявую крышу и окна долго были заставлены фанерой,  постепенно  они
стали  входить в  ритм тяжелой  послевоенной  жизни.  С  карточками на хлеб,
талонами на уголь и всякими бесконечными очередями. Еще раньше Ане сообщили,
что тетя и другие ее родственники погибли в фашистском гетто.
     Вначале Аня  работала на фабрике. З  атем, по настояниюю  свекрови, она
стала учиться в педагогическом  институте и жили  тогда они  на  одну пенсию
Софьи Александровны Сын подрастал, пошел в школу. Им занималась бабушка. Аня
работала  в   школе,  затем  в  институте  усовершенствования  учителей.  Со
временем,  она  почти  не  изменилась,  по-  прежнему  оставалась  стройной,
моложавой.  С годами даже  красивее.  За  ней  пытались ухаживать, но она не
проявляла к этому никакого интереса.
     Жили они уже в  новой квартире,  с окнами  и балконом на синюю  морскую
гладь. Сын вырос, высокий, черноволосый, внешне был очень похож был на Янку.
     Изредка  приходили  письма  для  матери  от  Семена.  Он  жил в Москве,
руководил  крупной  фабрикой, женился.  Приезжала летом и Целина с  мужем  и
дочерью,  гостили  несколько дней. Все  вместе  ездили  на  море,  загорали,
купались.
     Софья Алексанровна, сильно постаревшая за последние годы, ходила совсем
согнувшись, но приветливая улыбка по прежнему  сохранялась на ее морщинистом
лице.  Она оставалась дома одна, когда разбегались по утрам  Аня  и Гаррик и
старалась как могла, помогать по хозяйству.
     Однажды  Гарик привел в дом молоденькую красивую девушку, сокурсницу, и
обьявил матери и бабушке, что собирается жениться на ней. До окончания учебы
еще оставалось много  времени,  но никакие  доводы не  были приняты. Свадьба
была  веселой,  пышной  и  молодые  стали  жить в  просторной  профессорской
квартире  Эллиных родителей.  В  выходной  приходили  на обед  к матери. Аня
готовила любимые блюда сына, пекла  пирог.  Элла  была внимательна  к родным
мужа, и за столом бывало по- семейному уютно и тепло.
     Потом,  после  ухода детей, они снова оставались  вдвоем. Однажды Софья
Александровна сказала Ане:
     - Почему бы тебе не выйти замуж? Ведь столько времени ты одна.
     Аня не отвечала. Она и сама понимала, что  годы ее уходят. Сыну она она
уже не нужна, и впереди ждет ее одиночество. Но нет. Не встретился больше на
ее пути человек, которого могла бы полюбить, как тогда Наверно, все в  жизни
бывает только раз.
     Свекровь часто  прихваривала.  Как-то  оставшись  одна, упала,  сломала
ногу.  Долго  лежала  в  гипсе и  Аня недосыпала,  ухаживала,  всеми  силами
старалась приободрить  свекровь, вселить надежду, что снова поднимется, хотя
и  верилось в  это с  трудом. Она позвонила  Семену в Москву,  надеясь,  что
приезд сына будет чудодейственным лекарством для матери. Но срочные  дела не
позволили ему приехать, и он лишь звонил, уточнял состояние. Приехать обещал
попозже. Дети, Гарик и Элла заходили часто. Наблюдая, как хлопочет Аня возле
больной  свекрови,  Элла, будущий врач,  не задумываясь, посоветовала отдать
бабушку в дом престарелых:
     -  Там  ей будет  хорошо. За  ними  ухаживают круглые сутки.  А вы ведь
работаете, вы же свалитесь с ног.
     - Тише- еле сдерживаясь, чтобы не ответить резкостью, произнесла Аня. -
Я сама разберусь, что мне делать.
     - А что особенного- обиделась невестка. Она ведь вам даже не родная.
     -  Не тебе судить, родная  она мне или не  родная - Аня  отвернулась от
убежденной в своей правоте Эллы - и больше никогда об этом не говори.
     Она уволилась с работы и полностью отдала себя уходу за старой женщиной
Спустя  некоторое время,  на удивление  всем,  ей удалось немного поднять на
ноги  82- летнюю Софью  Александровну. При помощи специально приспособленной
палочки,   присланной  Семеном   из  заграничной  командировки,  они  иногда
выбирались вдвоем в парк, сидели на лавочке, разговаривали. И были они в это
время так похожи друг на друга. Как бывают похожи  мать и дочь. Или  сестры,
старшая и младшая. Как бывают похожи очень родные и близкие люди.



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Майя Немировская
     Date: 05 Jul 2001
     OCR: Tanya Povolotsky
---------------------------------------------------------------

     Ему было  всего  двадцать, когда окружающий  мир навсегда  закрылся для
него темной, непроницаемой завесой...
...  В то далекое  и страшное утро,  едва  очнувшись от беспамятства,  Науму
показалось, что за окном  глубокая ночь. Он стал шарить вокруг себя, пытался
приподняться, но резкая пульсирующая боль в голове отбросила его назад.
     -  Смотрите,  очнулся  -  услышал рядом  чей-то  голос, громко  звавший
медсестру.
     Шершавая холодная ладонь на секунду коснулась шеи.
     - Лежи, лежи, не двигайся. Сейчас укол сделаю, будешь спать.
     Немного затуманилось сознание.  Он провалился в  тяжелый кошмарный сон.
Затем пробуждение и снова  темень вокруг. Из памяти стали медленно выплывать
короткие отрывчатые  картины... Он  бежит под оглушающим обстрелом, взрывами
гранат  И  вдруг  эта ослепительно- жаркая вспышка  огня  и света, мгновенно
опалившая его лицо и отбросившая в какую-то глубокую черную бездну. И дальше
он ничего помнил...
     Он попытался подняться. И снова  его  отбросило назад. Он стал медленно
ощупывать себя.  Поднял руку к лицу, коснулся плотной, как  гипс  повязки  и
вдруг страшная мысль обожгла его. Он был ранен тогда  в глаза... Глухой стон
вырвался из  груди.  Он стал метаться по кровати, пытаясь  освободитться  от
бинтов.  Поднимался  и снова падал  на подушку в  глухой, бессильной ярости.
Прибежала медсестра, снова укол и снова тяжелый наркотический сон.
     Наверно, наступило  утро. Меряли  температуру,  давали лекарство. Потом
его  переложили на  каталку,  повезли по  коридору в перевязочную. Медсестра
осторожно снимала длинную, слипшуюся от крови повязку. Когда последний виток
бинта был отодран, Наум почувствовал приток  свежего воздуха на лице. Болела
вся  верхняя  часть  головы. А  вокруг была все та же  прежняя чернота. Он с
трудом поднял руку, пытаясь дотронуться до глаз, но остановился  на полпути,
не решаясь.
     -  Держись,  солдат!  -   услышал  он  прокуренный   хрипловатый  голос
склонившегося над ним хирурга. - Это война. Ты остался живой. Ты нужен своей
матери. Держись, сынок!...
     Позже в палате, после очередного  пробуждения то  ли от  сна, то  ли от
беспамятства, с  ним опять повторился  приступ  безысходной истерии. И снова
после одурманивающего лекарства,  отступала куда-то  боль и наплывало  тупое
безразличие.
     В  такие  минуты, словно сквозь туман, слышались  чьи-то голоса, стоны,
ругань. Кто-то совсем  рядом, видимо сосед по койке, рассказывал о себе. Как
учительствовал в  сельской школе,  как перед самой  войной женился. И гложут
теперь  сомнения, примет ли  молодая  жена  его, инвалида незрячего  Но, все
равно, нужно как-то приспосабливаться, ничего ведь не изменишь.  Будет учить
азбуку слепых. Может, еще и в школе поработает.
     Этот тихий, монотонный голос  соседа, каким  - то  удивительным образом
расслаблял, заглушал чувство отчаяния  и безысходности. И мысли  о нелепости
такого своего существования ненадолго отступали...
     Через две недели  санитарный поезд увозил его в далекий Баку, в тыловой
госпиталь Вместе с другими раненными ехал и Захар, сосед по койке, и дальняя
трудная  дорога еще  больше сблизила их двоих,  ставших товарищами  по общей
беде.

... Крупная глазная клиника, наскоро переоборудованная в военный  госпиталь,
приняла   и  разместила   вновь  прибывших.  Несмотря   на  все   трудностии
эвакуационной жизни, здесь царили строгий распорядок и дисциплина..  Не было
недостатка  в необходимых медикаментах,  перевязочном материале.  И персонал
был доброжелателен и участлив к этим обездоленным людям, потерявшим зрение в
один миг.
...  Вечером,  после их вдвоем с Захаром размещения в большой, на двенадцать
человек  палате,   на  дежурство   заступила  новая  медсестра.  Предыдущая,
передавая ей смену, задержалась ненадолго у кровати, где лежал Наум и что-то
тихо сказала той на незнакомом языке.
     Позже, раздав лекарства  и закончив с процедурами,  новая  остановилась
около него,  осторожно поправила  повязку. Она  спросила  откуда он родом  и
предложила написать письмо домой. Пришла, освободившись, поздно  ночью, тихо
стала у  изголовья:  "Не спишь"- еле  слышно спросила и присела  на  краешек
кровати - " Диктуй"..
     Он стал диктовать  письмо родителям, не зная живы  ли они, вернулись ли
из эвакуации.  "Нахожусь  в  госпитале после  тяжелого  ранения. Надеюсь  на
встречу  с  вами". Она  писала, переспрашивала  и в голосе ее  чувствовалось
сострадание.  Наум  ощущал ее дыхание рядом, запах  дезраствора  и лекарства
исходящие  от ее  халата. И теплая  волна  благодарности к  этой  незнакомой
женщине охватывала  его и  хотелось,  чтобы  подольше  она сидела рядом,  не
уходила.
     Теперь  он  уже   знал,  когда  бывали  следующие  дежурства  Симы.  Он
чувствовал само ее появление в палате.  И знал, что она всегда  задержится у
его кровати, как бы ни была занята. Это  не ускользнуло от чуткого  Захара и
он не замедлил пошутить: "Смотри, еще влюбится в тебя. Хоть и незрячий ты, а
видно, красивый. Бабам, наверно, нравишься. ".
     А Наум нащупывал под  повязкой свои глубокие впадины  глаз и еще больше
впадал в отчаяние. Он слушал  радио в наушниках и знал, что родной город его
уже  освобожден. Но мысль о возвращении не радовала его. Не мог  представить
себя своего  дальнейшего существования  там. Был  до  войны неплохим часовым
мастером. А чем сможет он заниматься теперь....

     Наступила весна. Держась за стенку  и друг  за друга, вдвоем  с Захаром
они выбирались на просторный больничный  двор,  усаживались  на  скамейку  и
ощущая  на лицах  теплое  южное  солнце, вдыхали  свежий,  пахнущий  соленым
морским ветром апрельский воздух. И незаметно, исподволь  появлялась у Наума
слабая, неясная надежда на что-то хорошее еще.
     Вечером должна была  заступить  на дежурство Сима  и он  ловил  себя на
мысли, что ждет ее появления, думает о ней. О злился на себя за это, убеждая
себя,  что  не имеет  права на  что-то рассчитывать,  что внимание  ее  нему
вызвано лишь жалостью.
     Спустя  еще  месяц,  Наум,  в гимнастерке  и  сапогах,  худой,  с  чуть
отросшими  курчавыми  волосами,   в  черных  очках,  прикрывающими  страшные
глубокие провалины глаз,  стоял  на крыльце госпиталя, прощался со всеми. Он
знал, что его будет провожать до дома проводник и стоял в ожидании. Вдруг он
почувствовал рядом с собой Симу. "Пришла проститься"- подумал он, протягивая
ей руку. Но она осторожно взяла его ладонь, положила себе на плечо.
     - Я буду сопровождать тебя домой. У меня командировка.
     Наум растерялся от неожиданности, повернулся к  стоящему рядом  Захару.
Но тот еще раз обняв друга, похлопал его по спине. "Все, мол, в порядке"
     Долгим  и  утомительным был путь из Баку  в далекий  разрушенный войной
украинский  город.  Ранним  августовским  утром, наконец,  они выбираются из
вагона  и долго идут по центральной улице все прямо и прямо. И он спрашивает
Симу, что  она  видит  справа,  слева.  А  она  видела  одни лишь  развалины
почерневших с выбитыми стеклами домов.
     Они  переходят узкий деревянный  мост через реку,  сворачивают влево, в
кривой переулочек. Почти  на ощупь определяет он свой дом,  чудом уцелевший.
Поднимается сам по ступенькам, стучиться в дверь. На пороге появляется отец,
затем выскакивает  мать, с криком кидается на  грудь  сыну. Отец обхватывает
его за  плечи, на руке виснет  сестренка- плач, крики, поцелуи. Их обступают
выбежавшие на  шум  соседи. И  лишь потом,  мать отрывается  от него и видит
снизу,  из-под плотно  прилегающих  черных очков пустые глазницы.  Она хочет
что-то  спросить, но не  может  - лишь со  страхом смотрит в  его лицо, не в
силах остановить слез. Наконец, отец, громко прикрикивает на всех:
     -  Хватить плакать! Радоваться  надо.  Это  счастье. Наш  сын  вернулся
живым.
     Он повернулся к Симе, тоже вытиравшей глаза платком.
     Наум, почувствовал это, сказал.
     - Это Сима, моя медсестра. Она лечила и выхаживала меня в госпитале.
     Мать обняла Симу-
     -  Спасибо вам за сына. Мы не отпустим вас. Вы должны немного погостить
у нас.
     - Лишь  до  завтра - улыбнулась  она  в ответ.  - Командировка  у  меня
заканчивается.
     И вот  уже готовится скудный ужин  на керосинке,  и на  столе купленная
где-то отцом четвертушка  самогонки и разговоры, разговоры  до поздней ночи.
Наконец,  все утихло в  доме. Лишь негромко переговариваются  Наум  и  Сима,
которой мать постелила на топчанчике в той же комнате, где и сыну
     Выпитая рюмка придала ему смелости и после долгой паузы, Наум отважился
произнести
     - Завтра ты уезжаешь и наверно, мы больше никогда больше не увидимся...
Наверно, не должен тебе это говорить.  Не имею  права... Но все  же скажу  -
Подумай и ответь. Реши для себя... Можешь ты остаться здесь, со мной?
     Сима  долго  молчала.  Понимала,  чего стоило  ему сказать это. Но  что
ответить? Что не признаваясь себе  самой,  она чувствовала,  как влечет ее к
этому  молодому, сильному  парню. Как привязалась за все это  время  к нему,
такому беспомощному,  так  нуждающемуся  в чьей-то помощи  и  поддержке. Она
думала и  о своих матери и сестре, оставшихся там, в Баку. Как они будут без
нее и как отнесутся, если она примет такое решение. И может ли она  взять на
себя такую  ответственность и такую ношу. Быть  ему  нянькой всю жизнь,  его
поводырем.. Он сидел,  свесив на пол  ноги, низко опустив голову.  Казалось,
что и не  ждет уже ответа. Но после долгого, мучительного молчания, она, все
же произнесла:
     - Не знаю,  что  и сказать. Ты многое и сам  понимаешь... Кроме того, я
ведь старше тебя намного...
     Он поднялся с постели, сделал шаг  к топчану. Она сидела, подперев лицо
ладонями. Он  сел рядом, взял  ее мягкие полные руки, стал  целовать.  Затем
обнял ее, привлек к себе. Она не отстранилась...
     Сима осталась с ним.  Они  расписались в Загсе и  стали жить вместе той
тяжелой, послевоенной жизнью с длинными очередями  за хлебом и керосином,  с
талонами на уголь  и крупу. Она ходила с ним в разные инстанции,  добивалась
положенных ему льгот.
     Его попытки освоить какую-то  профессию долго не приносили успеха Из-за
сильных головных болей он не мог, как другие незрячие, штамповать гвозди  на
специальном станке или переплетать книги.
     Сима пошла  с  ним  в  горздравотдел  и добилась  направления на  курсы
массажистов.  Вместе  с  ним  поехала   в  другой  город,  жила  в  каком-то
полуразрушенном  общежитии, водила  на  занятия,  читала  ему учебник, учила
всему, что сама знала.
     Потом  он  стал работать массажистом в городской  больнице. Его гибкие,
чуткие  пальцы  нащупывали  болезненную  зону, растирали, разминали, снимали
напряжение, творили чудо. Его стали ценить как хорошего специалиста и сидели
в очереди  на прием  именно к нему, "слепому массажисту" И Сима  каждое утро
водила его на работу, а вечером домой.
     Наум,  возмужавший,  раздавшийся  в плечах,  всегда  чисто  выбритый  и
наглаженный,  стал  неузнаваем. Когда  они  шли по улице, люди оборачивались
вслед этой необычной паре. Сима, невысокая, полная,  с приветливо  улыбчивым
лицом. И  он,  молодой, стройный в  черных  очках, опиращийся ладонью  на ее
плечо, чуть сзади следовавший за нею.
     Через  два года у них родился сын. Еще  через два- дочь К  тому времени
ему выделили квартиру в новом доме. Он научился выполнять несложную домашнюю
работу, уверенно передвигался. по квартире. Любил в летние вечера спуститься
во двор, сидеть на скамейке, подолгу разговаривать с соседями.
     Работа, дом, дети делали его счастливым. Его глазами была Сима. А потом
подросли дети и уже они стали его поводырями .
     Раз в год ему, инвалиду первой группы, выделялись две путевки в один из
Сочинских санаториев. Вдвоем с Симой целый месяц проводили у моря, отдыхали,
купались, вечерами гуляли по набережной.
     Однажды, списавшись заранее,  встретились  там с Захаром и с его женой,
красивой,  энергичной  Ольгой.  После войны те переехали в  город и работали
вдвоем в школе для незрячих.
     Друзья подолгу вели разговоры,  вспоминали войну  и  все, что  пришлось
пережить им.
     Нелегкими  были их жизни.  Но были  рядом с ними женщины. Их путеводные
звезды. Звезды большой любви.



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Майя Немировская
     Date: 05 Jul 2001
     OCR: Tanya Povolotsky
---------------------------------------------------------------

     За окном быстро сгущались вечерние сумерки. В многоэтажке напротив один
за  другим зажигались  желтые, тусклые  квадратики окон.  Рабочий день давно
закончился, и в коридоре затихали привычные голоса, звуки.
     Рита  взглянула на часы, отодвинула журнал с записями и застегиваясь на
ходу, вышла через неярко освещенный коридор отделения на улицу.
     Холодный  порывистый  ветер  резко  рванул  полы  плаща,  забрался  под
воротник, заставил прибавить шаг. Тускло светящиеся вывески магазинов, толпа
на остановке, нагруженные сумками прохожие - обычная вечерняя картина. Ничем
не  примечательный день  со  всей своей рутиной,  мелкими  неурядицами,  так
похожий на десятки других, заканчивался...
     Разве что сегодняшний звонок Липского. Рита улыбнулась при мысли о нем.
Поклонник? Впрочем, какая  разница? Не так уж часто звонят ей просто так, не
по работе...
     В  конце  лета,  на городской  конференции,  сидящая  рядом  сотрудница
представила Рите  своего коллегу  - окулиста. В  перерыве,  прогуливаясь  по
фойе, разговорились. Среднего роста, черноволосый с небольшими залысинами на
лбу  и  спокойным внимательным взглядом, Липский располагал  к себе какой то
мягкостью,  интеллегентностью.  Он  рассказывал о своей глазной  клинике,  о
новых  сложных микрооперациях. "Умница, золотые руки"-сказала  ей позже Дина
Борисовна - и многозначительно добавила - " кстати, холостяк".
     За всякими мелкими делами как-то  и не вспоминалось об этом знакомстве,
и  когда  месяца  два  спустя,  в  конце рабочего  дня  в  телефонной трубке
прозвучал его голос, Рита сразу и не поняла кто это. Поговорив о том, о сем,
Липский неожиданно предложил билеты в театр, на премьеру.
     В зале не было  свободных мест. И нарядная  публика, и  игра актеров, и
атмосфера  какой-то  праздничности  -  все  принесло Рите  чувство  давно не
испытываемого наслаждения, и  она поневоле ощущала благодарность к  сидящему
рядом с ней человеку за этот неожиданный подарок.
     Они  возвращались  ночными  бесшумными  улицами.  Падал  первый  легкий
снежок, зависая воздушными гроздьями  на проводах, искрясь, переливаясь  под
фонарями.  В  машине  было  очень тихо и  уютно.  Не хотелось разрушать  это
удивительное ощущение красоты и покоя, и всю дорогу оба молчали. Он проводил
ее к подъезду, ждал, пока она поднималась по лестнице.
     И вот  сегодняшний  звонок,  и  предложение снова  куда-нибудь  пойти в
выходной  день,  заставили  ее  улыбнуться  и  подумать,  наверно,  начинает
ухаживать...
     А хочется ли ей  этого? Не уверена. Все стало таким привычным и удобным
в  укладе ее последних лет.  Есть любимая работа. Есть родной человек, мама.
Много  времени  забирает и  недавно начатая работа  над диссертацией. В этом
своем  мире она чувствовала себя комфортно и давно уже была убеждена, что не
ищет, по крайней мере сейчас, никаких перемен.
     В  редкие свои выходные, Рита обычно занималась домом -  мыла, чистила,
натирала  все, что могло блестеть в их с  мамой небольшой  квартире.  Вот  и
сегодня за  окном солнечное морозное утро, мама ушла к соседке разбираться в
сложном узоре для вазания и закончив домашние дела, перед тем как засесть за
письменным столом, Рита решила  немного пройтись по свежему снежку.  Она уже
натягивала  сапоги, когда раздался телефонный  звонок.  Это был  Липский. Он
впервые звонил ей домой. После нескольких обычных фраз, он сказал:
     - Знаете,  с удовольствием  пригласил  бы  вас  куда- нибудь сегодня. А
приходится просить об одолжении. Но отказаться- ваше право.  Дело вот в чем.
Одному из моих больных нужна срочная консультация. Это по вашему профилю,  и
если вы согласитесь, я пришлю за вами машину.
     Какая-то не совсем  уверенная интонация чувствовалась в  его голосе,  и
Рита подумала, что, наверно, не в консультации дело. Впрочем, все равно. Она
оделась и вышла на заснеженную, искрящуюся под  солнцем улицу.  Минут  через
двадцать подъехала санитарная машина  и веселый  молодой водитель  распахнул
дверцу.
     Липский  стоял в вестибюле  в халате и шапочке,  ожидал ее. По широкой,
мраморной лестнице они поднялись на второй этаж, прошли в просторный кабинет
с табличкой "зав отделением". Пошутив насчет  "оперативности"в их профессии,
он помог ей накинуть накрахмаленный  халат,  усадил  в свое кресло, расскрыл
лежащую на столе историю.
     -  Этот больной, инженер  -  химик 34  лет,  привезен к  нам две недели
назад. В результе аварии в вакуумной лаборатории, получил травму обеих глаз.
Правый ему удалили в местной больнице сразу же. Поврежденный зрительный нерв
левого глаза также практически  не  дает шансов на восстановление зрения. Но
мы  хотим  попытаться  сделать  все  возможное. Больной и сам  настаивает на
операции.  Дело  усложняется еще и сопутствующим  его заболеванием  - острой
язвой    12-   перстной   кишки.    Это    оттягивает   срок    оперативного
вмешательства-возможны осложнения. Начатое лечение не дало пока результатов.
И необходимо, с вашей помощью,  как  можно быстрее  разобраться  в характере
этого обострения.
     Липский протянул  ей  историю  и Рита сразу углубилась  в  ее изучение.
Анализы,  рентген.  Он  включил  экран  и  она  видела  на  снимках  большую
воспаленную "нишу"  и несколько мелких, зарубцевавшихся язв. По снимкам все,
как будто,  было ясно. Она  внимательно перелистала историю еще  раз,  затем
поднялась
     - Давайте посмотрим больного.
     Они  прошли  по коридору  и остановились  у приоткрытой двери небольшой
двухместной  палаты.  Одна  кровать была свободна. На другой спиной к двери,
прислонившись спиной к стенке, сидел мужчина. Большую часть его темноволосой
с проседью головы закрывала широкая марлевая повязка.

     Еще не переступив порог и все еще стоя в проеме двери, Рите  показалось
что-то очень знакомое в полуобороте его головы. Она вгляделась еще раз. Нет!
Не может быть! Бросила  быстрый  взгляд  на титульный  лист истории  и у нее
подкосились  ноги.  Сзади стоял Липский  и  казалось, наблюдал  за  ней. Она
перехватила его взгляд.  Что это? Он  специально вызвал на  эту консультацию
ее? Первая  реакция была  повернуться и уйти,  но  какая-то  магнитная  сила
продолжала  удерживать  ее  на пороге. Стиснув  в руках историю  и  стараясь
справиться с дрожью в ногах, сделала шаг вперед.
     - Я привел вам консультанта - услышала она голос Липского.
     Рита присела на пододвинутый им  стул и после  затянувшейся паузы стала
что  -  то  спрашивать  изменившимся,  чужим   голосом.   Потом   холодными,
подрагивающими  пальцами  она  пальпировала  живот.  Стараясь  справиться  с
волнением, произнесла наконец
     -  Необходима фиброгастроскопия.  Завтра я смогу  посмотреть больного у
себя в отделении - она повернулась  и  слишком  поспешно  вышла  из  палаты.
Липский последовал за ней.
     В  кабинете она  села  сбоку стола, не  поднимая глаз, стала записывать
историю.  Она чувствовала, как  горит жаром ее лицо. И  еще ощущала  на себе
пристальный, немного недоуменный взгляд Липского.
     - Он знаком вам? Впрочем, он сам просил пригласить на консультацию вас.
Извините, наверно, я не должен был...
     Она промолчала. Почему  он не предупредил к кому  вызывает ее.? Вряд ли
пришла  бы. К  чему ей  все это.  К чему ворошить в  душе то, что  давно уже
закрыла наглухо на все замки...
     Она  не  смогла  уснуть  до  самого  утра,   старалась  не  думать,  не
вспоминать.  Но  его  забинтованная голова,  этот до боли знакомый  профиль,
крепко сжатые  кисти бледных рук  снова и снова всплывали перед глазами,  не
давали забыться сном.
     Утром после холодного душа  и крепкого  кофе,  она почувствовала себя в
обычном ритме и ночные мысли немного отодвинулись на задний план.
     Но едва вошла в ожидалку и  увидела его согнутую фигуру у стены,  низко
опущенную  голову - что-то дрогнуло у  нее в груди и снова появилось желание
повернуться,  уйти. Но  было поздно-  медсестра уже вводила  его в  кабинет,
усаживала в кресло. Рита старалась не смотреть в их сторону.
     Движения ее были четкими и отработанными, гибкий японский зонд послушно
двигался в  руках. На некоторое время  она  забыла  кто  сидит  перед  ней в
кресле,  сосредоточилась лишь на  исследовании. Закончив,  взглянула  на его
лицо. Он  почувствовал  взгляд, хотел спросить что-то,  но его уже осторожно
поднимали, выводили за дверь.
     -  Такой  молодой  и  уже  беспомощный-  вздохнула  пожилая  медсестра,
укладывая инструменты для стерилизации.
     Позже Рита позвонила Липскому,  коротко  сказала о своем заключении, Ей
не хотелось разговаривать и она сразу положила трубку.
     И  снова долго, несмотря  на  усталость, не смогла уснуть ночью,  снова
зашевелились и ожили в памяти казавшиеся уже забытыми картины...


... Приближался  Новый год,  самый любимый Ритин праздник.  Особенно сейчас,
когда счастье казалось таким близким. Когда загадовалось и мечталось...
     В актовом зале института  все было готово к  новогоднему балу. Гирлянды
фонариков и снежинок над головой,  большая сверкающая елка в  центре, музыка
льющаяся из динамиков, шутки, взрывы смеха. Рита стояла у входных  дверей не
переодеваясь. Она ждала Марка. Дверь почти не закрывалась, впуская все новых
молодых людей. Вдруг  в толпе неожиданно мелькнула знакомая белая шубка. Это
Светка, ее подруга - как же здорово, что она приехала.
     Рита бросилась к ней, они обрадованно обнялись
     -  А  я не одна  - улыбающаяся  Света повернулась  к  высокому  парню в
спортивной куртке
     -  Знакомтесь - это Андрей.  А это-моя  лучшая  и единственная  подруга
Рита.
     В зале уже наигрывал интрументальный ансамбль и танцевали первые пары.
     - Ну а где же твой Марк, о котором ты писала? А как тебе Андрей? - тихо
спросила Света.
     - Вы приехали вместе?
     - Не  знаю как сказать. Он  приехал ко мне, но  мама считает, что он не
может у нас  остановиться. А в  гостинице нет мест. Ладно,  в конце  концов,
заночует  на вокзале. А где же все-таки  Марк? Очень уж хочется увидеть, кто
же растормошил тебя, недотрогу.
     И   тут  Рита,  все  время   поглядывающая  на  лестницу,  увидела  его
поднимающегося к ним,  и  сразу  какая-то нежная  сладкая волна  подкатила к
груди. Она  подлетела к  Марку, начался  танец и  он сразу увлек ее  в круг,
что-то  говорил,  но  из-за грохота музыки  ничего нельзя  было  расслышать.
Издали она видела  танцующих Свету  с Андреем. Как хорошо, что она приехала.
Можно  будет   наговориться  вдоволь,  поделиться  как   в  детстве   своими
"секретами".
...  Дружили они  еще со школы, всегда  сидели  за  одной партой.  Обе  были
отличницами. Веселая остроумная, со светлыми  кудряшками и ямочками на щеках
Света, и  серьезная с длинными каштановыми косами и  большими серыми глазами
Рита - они были неразлучны. Обе тянули на медаль, но получила ее лишь Света.
Она уехала учиться в юридический. А Рита, мечташая  стать врачом, первый год
не прошла  по конкурсу, работала в баклаборатории, мыла  чашки для посевов и
продолжала зубрить.  Подружка писала  нередкие письма о веселой студенческой
жизни, о своих успехах у парней. Летом на  каникулы  приехала  неузнаваемая,
очень похорошевшая, с тонко выщипанными по моде бровями и короткой стрижкой.
     Вторая Ритина попытка все же увенчалась успехом- она стала студенткой.
     Во время "трудового семестра" в совхозе она познакомилась с  Марком. Он
выделялся своей внешностью -  высокий,  спортивный, с белоснежной улыбкой на
смуглом лице. Впервые  увидев его, Рита почувствовала как что-то  дрогнуло у
нее в груди - в ее девичьих мечтах был именно такой, как он.
     Стояли  теплые  прозрачные  дни  "бабьего  лета".  И  яблоневый  сад  с
красно-желто-зелеными фонариками на  ветках, и густой пахнущий медом воздух,
и неумолкающие шутки и смех сборщиков урожая с сачками для подхвата яблок, и
ее первое чувство - все было волнующе прекрасно,
     Она продолжали встречаться с Марком и по возвращению в город. Он учился
в  химико-технологическом, бывал  занят  и  на  тренировках.  И  когда  Рита
выбегала из дверей  института и  видела  его, ожидающего на  противоположной
стороне улицы, она забывала обо всем - и что сессия на носу, и что ничего не
ела с  утра. Они шли куда - нибудь, куда глаза  глядят  и  им  оборачивались
вслед. И  первые розы из его рук, и первый поцелуй, и первые слова любви-это
бывает лишь однажды.
     Он сказал, что написал о ней  родителям. И уже строились общие планы на
будущее лето...
     О  своем чувстве она поведала  в письме лишь подруге, и как много  надо
было еще рассказать при встрече. Глядя издали на прижавшихся в танце Свету и
Андрея, она подумала, что и у них, наверно, все серьезно.
     Когда  расходились, договорились  встречать  вместе Новый  год.  Андрей
безропотно настроился идти ночевать на вокзал,  но Марк предложил  уговорить
дежурную в его общежитии. Проводив девушек, они ушли вместе.
     Немного огорченная, что не удалось побыть с Марком наедине, Рита прошла
в свою комнату  и несмотря  на поздний час,  тихо, чтобы не разбудить  маму,
позвонила подруге. Они проговорили шепотом почти до утра.
     Вечером собрались в большой Светиной квартире. Было еше несколько  пар.
Сообща накрывали стол,  нарезали  салаты.  Шампанское, звон  бокалов,  смех,
танцы -  было по-новогоднему шумно и весело. Света в сильно декольтированном
платье и по новому уложенными волосами была, как всегда, королевой бала. Она
пела  под гитару свой  коронный романс "Только раз бывает в  жизни  встреча,
только раз судьбою рвется  нить. Только раз в холодный зимний  вечер мне так
хочется любить"- И столько проникновенного  чувства было  в  ее голосе, в ее
глазах, что все очарованно смотрели на нее.
     Уже  начинало  светать,  когда  расходились  по  домам.  Рита с  Марком
медленно шли по  блестящему, подмерзшему за ночь снегу, по необычно людной в
это время улице, потом стояли обнявшись в подъезде и не было усталости после
бессонной ночи, и не хотелось расставаться...
     Ее разбудил телефонный звонок. Мама в прихожей негромко разговаривала с
кем-то. Больше Рита  не смогла  уснуть и  вспомнив,  что они  договаривались
встретиться  все вместе на катке, вскочила, наскоро выпила чай и накинув  на
плечо сумку  с коньками, направилась к  троллейбусу.  До условленной встречи
было еще рано и она неторопливо шла по широкой парковой аллее  к сверкающему
льду  стадиона,  откуда уже  слышались  голоса ранних  катающихся. Чтобы  не
замерзнуть,  переобулась  и  стала скользить по  льду. Что-то долго не  идут
друзья.
     Вдруг она увидела их еще издали. Они шли, оживленно переговариваясь.
     - Привет!  Уже катаешься? А мы замерзли - Света засмеялась, уселась  на
скамейку переобуваться.
     - А где же вы Андрея потеряли?
     - Что-то разонравилось  ему здесь- Света капризно  передернула плечами-
взял и ехал утренним поездом. Я зашла за ним в общежитие, а он уже укатил.
     Марк молча одевал коньки.
     - Ну, поехали, девчонки-он схватил их за руки, потащил на лед.
     Катались долго, до изнеможения. По дороге домой Света вдруг предложила:
     -  Завтра  уезжать.  А давайте-ка  еще  сегодня  соберемся,  я  позвоню
ребятам, посидим, потанцуем.
     Может, из-за того, что все недоспали прошлой ночью,  скучновато было  в
этот вечер. Кто-то напомнил, что завтра Свете  рано вставать на поезд и пора
расходиться.
     Марк вышел  на  балкон  покурить.  Рита помогала  девочкам  собирать со
стола, и стянув скатерть, решила  стряхнуть крошки. Пройдя через  прихожую и
небольшую, полуосвещенную комнату, приоткрыла балконную дверь и остановилась
в нерешительности.  В углу затемненной лоджии тесно прижавшись  друг к другу
стояла пара. Они целовались.  Рита уже  было  повернулась обратно. Но что-то
заставило ее  посмотреть  еще  раз. И  вдруг увидела, что эти двое - Света и
Марк. Они не замечали ее. Какую - то долю секунды Рита стояла не понимая, не
веря  глазам.  Потом  отшатнувшись, выскочила в  прихожую  и выронив  на пол
скатерть,  рванула с  вешалки  пальто. Она  бежала вниз  по лестнице,  потом
куда-то по  снегу,  сама  не зная  куда. Нервная  дрожь  сотрясала ее  тело.
Остановилась лишь, когда поскользнулась в  своих вечерних  туфлях, упала  на
руку. Вскочила, не чувствуя боли. В голове не  было никаких мыслей, какое-то
тупое безразличие. Куда  она  бежит? Только теперь  почувствовала  как жжет,
горит  огнем рука. Даже при слабом  свете фонаря было видно, как  быстро она
отекает.
     На  улице было тихо и  пустынно. Нужно немедленно в ургентную, наверное
перелом.  В  троллейбусе  сидела  на заднем сидении, невидяще уставившись  в
окно. И вдруг резкая боль пронзила  ее тело. Что же это? Не может быть! Марк
не мог предать ее. А она? Нет, это какая-то ошибка, это были не они.
     Дежурный хирург сразу  определил сложный перелом. Гипс и обезболивающие
несколько  уменьшили  боль.  Позвонила  маме, сказала, что  ее  оставляют  в
больнице.  старалась  успокоить ее. В палате  она задремывала  на  полчаса и
пробуждалась, словно подброшенная током,  сразу  вспоминала, что  произошло.
Горечь и обида разрывали ее на части. Она рыдала, уткнувшись в подушку.
     Закончилась  кошмарная ночь. Надо было  что- то отвечать прибежавшей на
рассвете маме и не  обьясняя почему, просить ее  не говорить никому, где она
находится. Больше всего боялась увидеть сейчас его глаза.
     Через две недели с гипсовой повязкой Рита пошла в институт на лекции. В
первый же день она увидела его стоящим на обычном месте. Она быстро свернула
к ближайшей остановке. Он бежал следом
     - Подожди. Нам нужно поговорить.
     Она не ответила, успела вскочить в подошедший  трамвай. Это повторилось
и на следующий день и  через день.  Он забежал  вперед, схватил  за здоровую
руку. остановил ее, пытался что-то сказать.
     Со сжатыми добела губами Рита еле слышно произнесла:
     - Уйди. Это все. Навсегда.
     Наверно было  в ее  голосе, в ее глазах что-то такое, что заставило его
отпрянуть, отпустить руку. Он  стоял и смотрел растерянно, как она уходит по
заснеженному тротуару.

     Потом и от подруги стали приходить письма. Рита рвала их, не читая.
     Она очень страдала. Как ни старалась взять себя в руки, все - и осенний
запах  яблок, и лунные  ночи, и  знакомая  скамейка в парке возвращали ее  к
прошлому.
     Она  много  занималась,  брала   дополнительные  ночные  дежурства.  По
настоянию  мамы на летние каникулы уехала  к  родственникам в Приазовье. Она
потеряла интерес к студенческим вечерам, друзей особых не было.
     Долгие  годы  учебы,  госсэкзамены,  диплом с  отличием и  назначение в
крупный северный порт.
     Перед отьездом  встретилась  случайно со Светой. Проезжающее мимо такси
резко затормозило и яркая эффэктная женщина выскочила на тротуар.
     - Ну, вот наконец,  встретились.  Что ты избегаешь меня? Что особенного
произошло? Ведь как мы дружили - у нее появились слезы на глазах - Ну что ты
молчишь?..  Мы были слегка пьяны  тогда... Он  любил лишь  тебя...  Я ему не
нужна была. Давай поговорим. Если бы ты знала, как мне тебя недостает...
     Наверно,  она была искренна сейчас. Она очень хотела  помириться, может
повиниться.
     - Нет, не смогу. Извини - Рита отвернулась, быстро ушла прочь.

...  Работа  в  больнице, в далеком  холодном городе  нравилась ей и хотя не
сразу пришли умение и профессионализм, ее уважали,  считались  с мнением. Но
многим  она казалась замкнутой, неприступной. Она редко принимала участие во
всяких коллективных мероприятиях. К  ухаживаниям неженатых коллег относилась
равнодушно. Но годы не стоят  на месте.  Отработав  около пяти  лет  и жалея
маму, остававшейся одной и прихваривающей в последнее время, написала запрос
в  горздравотдел, получила согласие на перевод  в родной город, в только что
открывшееся отделение...
     И вдруг эта неожиданная втреча и всплывшая  наново боль. Она  ничего не
забыла. Ей и сейчас виделись две фигуры  в темном углу балкона. Она, наверно
никогда не сможет забыть...
     Через  несколько дней,  получив предварительный результат  биопсии, она
позвонила Липскому и добавила кое-что в лечении. Он сказал. что состояние их
пациента улучшилось и день операции уже назначен.
     Когда  Рита пришла, Липского не оказалось в отделении. Некоторое  время
она ожидала его в кабинете. Затем нерешительно поднялась и пройдя к знакомой
палате,   бесшумно  стала  в  дверях.  Как  и  в  первый  раз,   Марк  сидел
прислонившись спиной к стене. Он повернул голову в ее сторону. Она молчала.
     - Это ты, я знаю - он протянул руку.
     Помедлив минутку, она подошла, опустилась на стул. Он нашел ее руку
     - Ну как живешь,  моя первая любовь?.. Сколько  же лет я не видел тебя?
Восемь -  девять? Я боялся, что не  зайдешь больше. Спасибо тебе за лечение,
за все...
     Он замолчал. Молчала и она.
     -  Больше всего в жизни я боялся  оказаться в жалком положении... И вот
теперь...  Но  не жалей  меня,  не  надо. Я  выкарабкаюсь,  рук  на себя  не
наложу-он снова замолчал.
     Она тоже молчала, нервный ком стоял в горле
     Все еще удерживая ее руку в своей, он тихо произнес:
     - Что же мы тогда наделали?  Ведь  мы любили...  Моя  слабость...  Твоя
гордость. И она, твоя  лучшая  подруга...  Я  должен был ползти за  тобой на
коленях  по снегу  в ту  проклятую  ночь,  я  должен  был  вымолить  у  тебя
прощения...  Ты оказалась  сильнее меня...  Но кто знает, нужна ли была  эта
сила- он опустил голову.
     В  палате было  очень тихо. Рита  старалась  сдерживать  слезы,  но они
лились непроизвольно и он, наверно, чувствовал, что она плачет.
     - Ну а ты - то, как? Надеюсь, счастлива? - спросил после паузы
     - У меня все в порядке.
     Все  еще  не  отпуская  ее  рук, он  притянул  их к  губам. Рита  мягко
высвободилась.
     - Поправляйся- она поднялась со стула.

     Липский  ждал   ее  в  кабинете.  Не  подавая  вида,  что   заметил  ее
покрасневшие глаза, предложил
     -  Уже  поздно,  я   провожу  вас.  Через  неделю  мы  снимем  повязку.
Приезжайте, посмотрим вместе результат.
     На душе  у  нее  было  тяжело, хотелось поскорее добраться до постели и
постараться уснуть, не думать. Она все еще ощущала прикосновение его бледных
рук, видела его твердо сжатые губы  и слишком прямые плечи. Ей было до  боли
жаль его. Неужели она до сих  пор  не освободилась от  своего чувства... Она
вспомнила, как  страдала тогда. А сейчас ей думалось  почему-то  лишь  о его
безысходности.  Она  все  еще любит его?  Наверно, никогда и не  переставала
любить...

     Липский позвонил в  конце  недели, попросил  заехать. Он обрадовался ее
приходу,  ждал, как  и в первый раз, внизу в  вестибъюле,  и проводив в свой
кабинет, неожиданно предложил:
     -  А давайте-ка отметим все-таки успешный исход операции нашего  общего
больного. Сегодня мы сняли повязку и вправе говорить об этом.
     Он достал из шкафа бутылку коньяка, конфеты, электркофеварку.
     Они сидели  напротив друг друга за небольшим приставным столиком и Рита
чувствовала, как темно-золотистый, ароматный нектар  обволакивает ее тело  и
затупляет, отодвигает  куда-то  вдаль всю  давящую тяжесть прошедших недель.
Мягкий, тихий голос Липского  удивительным образом  успокаивал.  Он  говорил
что-то,  она  улыбалась его словам.  И  казалось,  что рядом  с  ней давний,
хороший друг.
     Они  выходили  из  дверей кабинета, и  Рита  инстинктивно повернулась в
сторону знакомой палаты. Липский перехватил ее взгляд:
     - Хотите заглянуть?
     На секунду она задумалась
     - Нет. Моя помощь уже не требуется ему.

     Метель разыгравшаяся  не  на  шутку,  успела замести  машину,  пришлось
разгребать  ее.  Когда, наконец,  медленно выбирались  из занесенной  снегом
пустынной  аллеи, еще издали, сквозь снежную пелену увидели идущую навстречу
женщину  с дорожной сумкой  в руке. Она торопилась,  увязая в  снегу,  почти
бежала. Невысокая, тонкая  фигурка в длинном  темном пальто и меховой шапке.
Она  остановилась на  обочине  узкой  дорожки, с нетерпением пережидая  пока
машина проедет.
     - Это его жена - сказал Липский - Я  разговаривал с ней после операции.
Они всего два года вместе - он помолчал, потом добавил - Похоже, что устоит,
не сломится перед ожидающими ее испытаниями.
     Почувствовав, что на  нее смотрят, женщина оглянулась, всматриваясь. Но
машина уже  проехала  мимо  и  в снежной  круговерти трудно  было разглядеть
сидящих в ней людей.

Last-modified: Thu, 19 Jul 2001 19:39:54 GMT

Оцените этот текст: