елюдимостью. Подобно Неточке, подпавшей под очарование резвой, красивой и своевольной Кати, Достоевский был покорен аналогичными чертами Бережицкого, Шидловского, Григоровича и пр. В арсенале средств обольщения Неточки Незвановой, равно как и Достоевского, оказались лишь усидчивость, наблюдательность и страсть к чтению. История влечения этих двух существ, Неточки, и Кати, изложена в терминах борьбы за подчинение, как и история всех увлечений реального Достоевского. "Катя выдумала, что мы будем так жить: она мне будет один день приказывать, а я все исполнять, а другой день наоборот - я приказывать, а она беспрекословно слушаться; а потом мы обе будем поровну друг другу приказывать; а там кто-нибудь нарочно не послушается, так мы сначала поссоримся, так, для виду, а потом поскорее помиримся" (64). В историю любви вплетается фетишистский мотив, к которому нам еще предстоит вернуться в другом контексте, ставший сигналом, а, возможно, и символическим воплощением эротической энергии. "Тихонько, дрожа от страха, целовала я ей ручки, плечики, волосы, ножку, если ножка выглядывала из-под одеяла. Мало-по-малу я заметила, так как я не спускала с нее глаз целый месяц, - что Катя становится со дня на день все задумчивее <...> Она стала раздражительна...", - рассказывает Неточка Незванова (65). "У вас башмак развязался, сказала она мне - давайте я завяжу, - читаем мы дальше. - Я было нагнулась сама, покраснев, как вишня, от того, что, наконец-то, Катя заговорила со мной. - Давай! сказала она мне нетерпеливо и засмеявшись. Тут она нагнулась, взяла насильно мою ногу, поставила к себе на колено и завязала. Я задыхалась. Я не знала, что делать от какого-то сладостного испуга. Кончив завязывать башмак, она оглядела меня с ног до головы" (66). Не исключено, что мотив укрощения свирепого бульдога влюбленной Катей мог перекочевать в романтическую повесть Достоевского из мужского мира, повторяя жест Петрашевского, который вызвался "выпить целую бутылку шампанского с единственной целью, чтобы Толль после ужина остался дома, а не ехал куда-нибудь кутить". "Княжна с торжеством стала на завоеванном месте и бросила на меня неизъяснимый взгляд, взгляд пресыщенный, упоенный победою". Возможно, по модели Ф.Н. Львова, взявшего на следствии вину Н.А. Момбелли на себя, строится мотив выгораживания. Взяв на себя вину Кати, впустившей бульдога в покои старухи-княжны, Неточка тешит себя мыслью, что несет наказание за нее. Конечно, Достоевский, как и его героини, сам мог оказаться под влиянием романтических авторов. В перечисленных произведениях есть не только косвенные, но и прямые ссылки на Вальтер Скотта и героиню "Сен-Ронанских вод", Клару Мовбрай, которая могла послужить прототипом всех трех женских персонажей романтических повестей. Однако, если понятие "мечтателя" действительно было сформулировано Достоевским с оглядкой на "соблазнителя" Вареньки Карепина-Быкова, что представляется мне очевидным, то трудно допустить, чтобы Достоевский решил прервать автобиографическую линию только для того, чтобы отдать дань литературному увлечению. К тому же имя красавицы Кати в "Неточке Незвановой" могло быть заимствовано Достоевским из того же автобиографического материала, из которого была взята тема Карепина-Вареньки. Катей была единокровная сестра матери Достоевского от второго брака их деда. "Я помню ее девочкой, почти товаркой мне по летам, - пишет о ней Андрей Достоевский. - До самого ее замужества я называл ее просто Катенькой, а она меня - Андрюшенькой. В детстве она была очень красивенькой девочкой, а когда подросла, стала просто красавицей. Не помаю греха, что в юности я был влюблен в нее без памяти" (6 7). Но какую роль могла реальная "Катенька" сыграть в возможных гомосексуальных фантазиях Достоевского? Припомним, что она воспитывалась, как и сестра Достоевского, Варя, в одном и том же доме, у родственников Куманиных и, как Катя в "Неточке Незвановой", была красавицей и потенциальной соперницей сестры Вари, в вопросах брака. "Она, бедная, целый вечер просидела у себя наверху, не показываясь вниз, - пишет Андрей Достоевский о вечере, в продолжение которого ожидалось карепинское предложение о браке, - а как уж ей хотелось посмотреть на жениха. Но это было ей не дозволено, это было не в правилах... Ну, а как в самом деле, жених, увидевши другую взрослую девушку, пленится ею больше, нежели своею невестою, и сделает предложение не нареченной невесте, а другой личности..." (68). Заметим, что хронология "Неточки Незвановой" нарушена с самого начала. Рассказ о смерти отчима предшествует рассказу о детстве, после чего "вспоминаются" события после его смерти, в частности, вступление автора в мужской мир и "лесбийский" роман с Катей, вслед за которым возникает коллизия треугольника между Неточкой и супружеской парой, Петром Александровичем и Александрой Михайловной, повторившей, как нам предстоит показать, судьбу матери Достоевского. В известном смысле, в "Неточке Незвановой" завершен цикл, начавшийся с обстоятельств, связываемых автором с тайной смерти отца, и кончившийся подробностями смерти матери, тоже окруженными таинственными обстоятельствами, к которым мы вернемся в контексте следующей главы. Роль мужа, хранящего тайну романтического увлечения жены и подвергающего ее изощренному наказанию под видом любви, отведена в "Неточке Незвановой" прототипу П.А. Карепина. Супруги представлены лишь по имени и отчеству, то есть, как Петр Александрович и Александра Михайловна (заметим частичное именное сходство с Петром Андреевичем и Варварой Михайловной Карепиными), причем у Петра Александровича намечается близкое портретное сходство с Карепиным. "С виду это был человек высокий, худой и как будто с намерением скрывавший свой взгляд под большими зелеными очками", - читаем мы в "Неточке Незвановой. Как и Карепин, Петр Александрович является управителем имений князя. Как, возможно, и в случае Карепиных, непроизносимая тайна, тяготеющая над супругами, остается не раскрытой до того момента, пока в супружеские отношения не вмешивается рассказчик, читай, сам Достоевский. Повествование ведется от лица Неточки Незвановой, пытающейся, как, возможно, и Достоевский, разгадать механизм брачных отношений супружеской четы, любимой ею (читай - Достоевским) Александры Михайловны (сестры Вари) и нелюбимого ею Петра Александровича (опекуна Карепина). "Меня поражало ее необыкновенное внимание к нему, к каждому его слову, к каждому движению; как будто бы ей хотелось всеми силами в чем-то угодить ему<...>. Она как будто вымаливала у него одобрения: малейшая улыбка на его лице, полслова ласкового - и она была счастлива; точно как будто это были первые минуты еще робкой, еще безнадежной любви", - читаем мы о жене Петра Александровича в "Неточке Незвановой (69). За подчиненностью Александры Михайловны своему мужу, в подтексте, подчиненностью Вареньки Карепину, стоит идея неравного брака, в котором каждый играет отведенную ему роль. Петр Александрович притворяется благодетелем, а его жена - облагодетельствованной. Заметим, что даже в мемуарах Андрея Достоевского, в которых отражаются лишь поверхностные стороны жизни, эта игра отведенных каждому ролей прослеживается с момента сватовства Карепина к Вареньке. "Сестру Вареньку одели чуть ли не по бальному, даже и мне велели надеть новый сюртучок <...> Бабушка разнесла карты и начали игру в преферанс <...> По правую сторону жениха усадили в стороне сестру Вареньку. После второй сдачи жених распустил карты, показывая их сбоку сидевшей невесте. Но ей, бедной, вероятно, было не до карт; она и действительно не знала никакой игры, но в настоящую минуту, я думаю, короля от валета едва ли бы отличила!.. В самом деле... видеть человека в первый раз в жизни и сознавать, что этот человек есть ее жених, ее будущий муж... Но при всяком развертывании веером карт сестра радушно улыбалась и показывала вид, что ее интересует игра, - описывает Андрей Достоевский вечер сватовства Карепина к сестре Варе (70). Дважды в рассказе упоминается о срыве таинственных супружеских отношений, сопровождающемся истерикой Александры Михайловны. В аналогичном контексте Андрей Достоевский пишет о таинственных истериках матери, к которым мы еще вернемся. "Но не могу забыть нескольких вечеров в нашем доме (в целые восемь лет, двух-трех, не более), когда Александра Михайловна как-будто вдруг вся переменялась. Какой-то гнев, какое-то негодование отражались на обыкновенно тихом лице ее, вместо всегдашнего самоуничижения и благоговения к мужу. Иногда целый час приготовлялась гроза; муж становился молчаливее, суровее и угрюмее обыкновенного. Наконец больное сердце бедной женщины как-будто не выносило. Она начинала прерывающимся от волнения голосом разговор, сначала отрывистый, бессвязный, полный каких-то намеков и горьких недомолвок; потом, как будто не вынося тоски своей, вдруг разрешалась слезами, рыданиями, а затем следовал взрыв негодования, укоров, жалоб, отчаяния, словно она впадала в болезненный кризис" - читаем мы в "Неточке Незвановой" (71). Выяснение тайны связано в повести с прочтением Неточкой (в подтексте - самим Достоевским) письма, оставленного в романе Вальтера Скотта "Сен-Ронанские воды". Знакомство с документом, адресованным к Александре Михайловне молодым любовником, именующим себя "неровней", наводит юную Неточку на мысль о погубленной репутации Александры Михайловны как основании ее союза с нелюбимым мужем. В реальной жизни тайна сестры Вари, вероятно, по мысли Достоевского, имитирующей счастливый брак с Карепиным, остается неразгаданной. Судя по некоторым деталям повести, Достоевский мог размышлять о тайне брачного контракта Карепиных по аналогии с тайной родительского брака. Как и в истории родителей, брачная тайна которых приоткрывается незадолго до смерти матери, развязка событий в "Неточке Незвановой" наступает в преддверии смерти Александры Михайловны. Не исключено, что разрешению родительской тайны посвящены зрелые романы Достоевского. Однако, если тайна союза Карепиных действительно была вплетена в контекст "Неточки Незвановой, что представляется мне несомненным, то Достоевскому принадлежит заслуга частичного ее разрешения. Заметим, что судьба Вари Достоевской весьма таинственна. На ее долю почему-то выпало уединенное детство вдали от братьев и сестер. По свидетельству Андрея Достоевского, в начале 1832 года "между родителями решено было, что каждое лето с ранней весны маменька будет ездить в деревню", и "вскоре после Пасхи (тогда она была довольно поздняя, 10 апреля)" трое старших мальчиков стали ждать прибытия "деревенских лошадей, запряженных в большую кибитку", чтобы отправиться с "маменькой" в село Даровое. Однако, Варю, которой еще не было 10 лет, почему-то решили повезти "погостить" к тетке А.Ф. Куманиной в Москву. Через год с небольшим, в письме, посланном в Даровое и датированном августом 1833 года, доктор Достоевский делает о Варе таинственное упоминание ("жаль мне дочки, она бедная душою тоскует"). Но что могло вызвать душевную тоску у 10-летней девочки (Варе должно было исполниться 11 лет 5 декабря 1833 года)? Быть может, речь шла о тоске по дому, по семье? Но что мешало ей оставаться в семье? Что могло вызвать ее отлучение от дома? "Не могу разьяснить, про какую дочку здесь упоминается, вероятно, это какое-нибудь иносказание", - делает примечание к слову "дочка" мемуарист. Однако, если учесть, что в 1833 году дочь Вера была еще младенцем, а Саше еще предстояло родиться, то речь могла идти только о "дочке" Варе. К тому же само признание эзопового слоя в переписке родителей говорит о наличии в семье неразглашенной тайны, а, возможно, и не одной. И если продолжить мысль Андрея Достоевского в ключе "иносказаний", то родительское иносказание могло, скорее всего, относиться не к слову "дочка", а к определению "бедная" и "душой тоскует". И тут достойно внимания одно совпадение. Возраст Вари Достоевской близок к возрасту изнасилованной девочки, упомянутой в историях Достоевского, рассказанных в салоне В.В. Философова и в гостиной Корвин-Круковских - тема, к которой мы еще вернемся в главах 7 и 11. С весны 1838 года и до замужества В.М. Достоевская переселяется жить к Куманиным. Но что могло так надолго, так сильно ранить Достоевского в карепинском типе? Конечно, он покусился на тему "бедности", заговорив о ней в циническом тоне, конечно же унизил род Достоевских, взяв сестру Варю в жены из снисхождения. Но чем мог она досадить лично Достоевского? "Точно так же, как теперь, он остановился перед зеркалом, и я вздрогнула от какого-то неопределенного, недетского чувства, - рассказывает Неточка о Петре Александровиче. - Мне показалось, что он как-будто переделывает свое лицо. По крайней мере, я видела ясно улыбку на лице его перед тем, как он подходил к зеркалу; я видела смех, чего прежде никогда от него не видела, потому что (помню, это всего более поразило меня) он никогда не смеялся перед Александрой Михайловной <...> Посмотревшись с минуту в зеркало, он понурил голову, сгорбился, как обыкновенно являлся перед Александрой Михайловной, и на цыпочках пошел в ее кабинет" (72). Эксперименты с собственным отражением в зеркале известны и за Достоевским. О них сообщает нам мемуарист Риезенкампф. Но как объяснить тот факт, что ненавистному опекуну автор "Неточки Незвановой" пожелал подарить привычки, интимно знакомые ему самому? Конечно, вполне можно допустить, что инициатором в подделывании собственного облика как раз и был Карепин, в каковом случае Достоевский лишь вернул ему заслуженное авторство. Но только ли подделывание, подкрашивание собственного облика открылось Неточке Незвановой в случайно подсмотренном ею зеркальном отражении Карепина? Обратим внимание, что, перед тем, как открыть дверь в кабинет жены, "он понурил голову, сгорбился" и встал "на цыпочки", то есть предстал перед женой в чем-то виноватым. В кульминационный момент читатель узнает, что Александра Михайловна подозревает Петра Александровича в тайной страсти к Неточке Незвановой. Не исключено, что в подсознательном своем желании Достоевский видел в Карепине мужа Вареньки, воспылавшего гомосексуальной страстью (ненавистью) к нему самому. "Летом 1866 года он гостит в Люблино под Москвой, - пишет о Достоевском И.Л. Волгин, - на даче у своей младшей сестры (там, кстати, пишется 'Преступление и наказание'). Во всех дачных розыгрышах, импровизациях, инсценировках, которые устраивает веселящаяся молодежь, он берет на себя роли исключитрельно 'хищные' судьи, белого медведя-людоеда, и, наконец, изображенного им (в почти 'обэриутском' стихотворении! Доктора Левенталя, который 'прутом длинным, длинным, длинным' грозится высечь одного из юных участников этих семейных игрищ - племянника Достоевского Сашу Карепина" (73). Припомним, что как раз в "Преступлении и наказании" роль соблазнителя (спасителя) девушки, запятнавшей себя в глазах общества нарушением нравственного табу, отводится персонажу, повторяющему карепинский тип, причем, не исключено, что, решив писать "Преступление и наказание" на даче у Карепиных, Достоевский уже наметил сделать Карепина прототипом Лужина. К тому же к 1865-1866 г.г., то есть ко времени, когда Достоевский работал над "Преступлением и наказанием", к нему могло вернуться ощуюение, сопровощдавшее его в период реальной переписки с Карепиным. В 1864 году он потерял брата Михаила и жену, Марию Димитриевну, со смертью которых возвращались долги и "безнадежность расплаты в будущем", то есть страх голода, выселения из квартиры, долговой ямы, тюрьмы и необходимости отказаться от сочинительства. К марту 1866 года долги Достоевского по векселям составляли сумму в 13.636. Однако, в "Преступлении и наказании", как и в "Бедных людях", карепинская тема, то есть тема раскаявшегося волокиты, сначала соблазнившего, а затем женившегося на "сестре Вареньке", повторяется как эквивалент темы нищеты при всех имеющихся разночтениях. Петр Андреевич Карепин, как и Петр Петрович Лужин (заметом все то же частичное именное сходство) оказался женихом Дуни стараниями покровителей, которым он приходится дальним родственником. Снова повторено портретное сходство. "Правда ему уже сорок пять лет, но он довольно приятной наружности и еще может нравиться женщинам, да и вообще он человек солидный и приличный, немного только угрюмый и как бы высокомерный", - пишет Достоевский в "Преступлении и наказании". "В комнату вошел мужчина лет сорока или с лишечком, видный, выше среднего роста, стройный, очень красивый и развязный, - вспоминает Андрей Достоевский в мемуарах. Петр Петрович Лужин был "как следует принят, пил кофе, а на другой же день прислал письмо, в котором весьма вежливо изъяснял свое предложение и просил скорого и решительного ответа", - читаем мы в "Преступлении и наказании". "Посидев затем немного и сделав, конечно, предложение, и получив тут же согласие, жених вскоре уехал, оставив во всех самое выгодное о себе впечатление, или, лучше сказать, обворожил всех, - читаем мы в мемуарах Андрея Достоевского. О Лужине сказано, что он "положил взять девушку честную, но без приданого и непременно такую, которая уже испытала бедственное положение; потому, как объяснил он, муж ничем не должен быть обязан своей жене, а гораздо лучше, если жена считает мужа за своего благодетеля". "Помню, в один из масленичных дней <...> тетушка <...> сообщила мне, что Бог посылает моей сестре Вареньке 'судьбу', то есть, попросту сказать, приличного жениха, который, может быть, будет и нам, сиротам, подпорою, как более близкий родственник <...>" - читаем мы в мемуарах Андрея Достоевского (74). Не исключено, что и сам Достоевский, как известно, принужденный раскрывать перед опекуном и "соблазнителем" сестры собственные карты, объяснял свое унизительное положение статусом "бедного сироты". Мотив борьбы Достоевского с Карепиным, проходящий под знаком стремления подчинить его своей воле, звучит в подтексте бессильных упреков Раскольникова сестре Дуне и матери (читай - сестре Варе и тетке Куманиной), единодушно принявших Карепина за благодетеля. "Что ж они обе, не видят что ль этого, аль нарочно не замечают? И ведь довольны, довольны! И как подумать, что это только цветочки, а настоящие фрукты впереди! Ведь тут что важно: тут не скупость, не скалдырничество важно, а тон всего этого. Ведь это будущий тон после брака, пророчество <...> Не хочу я вашей жертвы, Дунечка, не хочу, мамаша! Не бывать тому, пока я жив, не бывать, не бывать<...> (75). Надо думать, женские персонажи, скорее всего, сочиненные Достоевским с намерением разобраться в собственных эмоциях, не возникли у него произвольно: "у Достоевского меж тем не бывает случайной семантики", - повторим мы наблюдение Волгина. Приняв на себя обет молчать о прошлом гомосексуальном опыте ("Эта дружба так много принесла мне и горя и наслаждения! Теперь я вечно буду молчать об этом"), Достоевский мог остановиться на женской модели, взяв за образец сестру Варю, принужденную пойти на неравный брак с Карепиным ввиду того, что она уже запятнала свою репутацию таинственной историей в прошлом. В реальной жизни недоверие Достоевского к Карепину с годами стало распространяться и на сестру, а деятельность в обществе Петрашевского поставила старших братьев, Михаила и Федора, по разные стороны политического барьера с четой Карепиных. 18 августа 1849, например, брат Михаил оповестил Достоевского о молчании москвичей относительно его ареста, из чего старший Достоевский заключил, что "они, кажется, ничего не знают об этом, по крайней мере ничего не пишут. Ни от сестры, ни от зятя я еще не получал писем, но брат показывал мне полученные им, в которых даже и намека нет, чтоб они что-нибудь знали. Пусть их не знают" (76). "Ты меня просто удивил, написав, что, по твоему мнению, московские ничего не знают о нашем приключении, - поправляет брата Достоевский в письме от 27 августа. - Я подумал, сообразил и вывел, что это никаким образом невозможно. Знают, наверно, и в молчании их я вижу совершенно другую причину. Впрочем, этого и ожидать должно было. Дело ясное" (77). Когда-то Н.А. Добролюбов поставил Достоевскому в заслугу создание особого типа, доходящего "от болезненного развития самолюбия и подозрительности <...> до чрезвычайных уродств и даже помешательства", указав в качестве примера на г. Голядкина и Фому Фомича. Эти персонажи "могут под эту рубрику уместиться, потому что у обоих действительно до болезненности развиты самолюбие и подозрительность", согласился с Н.А. Добролюбовым Н.К. Михайловский, однако сделал существенную оговорку. "Но не гораздо ли важнее этого сходства то различие, что один - мучитель, а другой мученик? Как же это критик отметил такую уж слишком общую, расплывающуюся черту сходства и просмотрел такую специальную, резкую, яркую разницу?" - писал он (78). Но разве так уж трудно себе представить, чтобы и "мучитель", и "мученик" могли совмещаться у Достоевского в одном лице? И если это допущение верно, то и верна мысль о том, что тема богатого бедного разработана с учетом автобиографического материала все тем же лицом. 1. Цитируется по Топоров В.Н. Миф, ритуал, символ, образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995, с. 118. 2. Цитируется по публикации И.С. Зильберштейна. Литературное наследство. М., 1973, с. 121. 3. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч., Л. 1985, т. 28, т. 1, с. 58. 4. Там же, с. 60. 5. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч., С.-П., 1894, т. 2, с. 402. 6. Цитируется по Бурсов, Б.И. Личность Достоевского. Л., 1979, с. 259-260. 7. "Психоанализ вообще учит понимать жизнь восприятий как отражение жизни инстинктов, точно так же отдельные психические механизмы видоизменения и создания компромиссов соответствуют различным возможностям, представляющимся инстинктам, из этих возможностей мы знаем, кроме вытеснения, еще и другие, в особенности, превращения инстинктов (сюда входят и превращение в противоположность). Если процесс не завершается "удалением в бессознательное", а замещается в сознании, то эти замещения оказываются поддержанными "первоначальным аффектом". "Так мы знаем в психической сфере механизм тенденциозной проекции, при помощи которой невыносимое внутреннее восприятие проецируется наружу, механизм разложения (расцепления), который разлагает обычно мирно соединенные в бессознательном элементы,в особенности противоречия, на их составные части, в известной степени констатирует противоположности, дабы облегчить сознанию отдельное восприятие несовместимых друг с другом стремлений. С другой стороны, мы знакомы с механизмом собственно вытеснения, при помощи которого устраняются невыносимые для сознания элементы, в особенности противоречия. Изменению инстинкта, наконец, соответствует замена противоположностью, причем в большинстве случаев отталкивающий бессознательный элемент замещается его чрезмерно подчеркнутой в сознании противоположностью". О.Ранк, Г. Закс. Бессознательное и формы его проявления. В З. Фрейд. Психоанализ и русская мысль. М., 1994, с. 41-42. 8. Достоевский А.М. Воспоминания, М. 1999, с. 88-89. 9. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995, с. 132. 10. Бурсов Б.И. Личность Достоевского. М. 19, с. 124. 11. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч., Л., 1985, т. 28, ч. 1, с. 46. 12. Там же, с. 49. 13. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч., С.-П., 1894, т. 2, с. 226. 14. Бурсов Б.И., Личность Достоевского. Л., 1979, с. 115-117. 15. Достоевский, А.М. Воспоминания. Л. 1999, с. 124. 16. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л. 1985, т. 28, ч. 1, с. 200. 17. Цитируется по Волгин. Родиться в России. М., 1991, с. 288. 16. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1985, т. 28. ч.1, с.51-52. 19. Достоевский Ф.М. Литературное наследство, т. 86, с. 362. 20. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. Л., 1985, т. 28. ч.1, с. 221-222. 21. Бурсов, Б.И. Личность Достоевского, Л., 1979, с. 247-248. 22. Достоевский А.М. Воспоминания, Л., 1999, с. 356. 23. Достоевская, Л.Ф. Достоевский в изображении своей дочери. М.-П., 1922, с. 10. 24. Бурсов Б.И. Личность Достоевского. Л., 1979, с. 255. 25. Волгин. И. Родиться в России, М., 1991, с. 260, 261. 26. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч., т. 29, кн. 1, с. 197. 27. Достоевский Ф.М. Письма. М., 1928, т.1, с. 406. 28. Там же, с. 407. 29. Достоевский А.М. Воспоминания, М., 1999, с. 72. 30. Достоевский Ф.М. Полн.собр.соч. Л., 1986, т. 29, кн, 2, с. 76. 31. Достоевский А.М. Воспоминания, М., 1999, с. хх. 32. Так же, с. 72. 33. Панаева А.Я. Воспоминания.М., 2002, с. 156-157. 34. Анненский И.Ф. Книги отражений. С.-П., 1906, с. 56. 35. Nicolas Abraham & Maria Torok. Le verbie r de l'Homme aux loups (1976); L'Ecorce et le noyau (1978). 36. Опыт доктора Достоевского, вероятно, седементированный в крипте сына, оказался полезен для "воспитания" Павла Исаева. "Ты не только дурной сын, с скверным, ехидным сердцем <...> но ты просто глуп" - пишет он пасынку из Москвы в январе 1864 года. "Ты хочешь рядиться: у тебя на уме хвастовство, задать шику, тону. Для чего? Кого прельщать? Говорю окончательно, я не могу тебе купить пальто дороже чем в 12 или по крайней мере в 15 рублей..." - пишет он ему же спустя 3 месяца. 37. "Остальные части стен окрашены в красноватый цвет, происхождение которого преданием, довольно достоверным, приписывается рыцарской любезности. Говорят, что одна придворная дама однажды явилась в перчатках этого цвета, и что император послал одну из этих перчаток в образец составителю этой краски. Надобно сознаться, однако ж, что столь резкий красный цвет более приличен для пары перчаток, чем для дворца", - пишет Коцебу. Цитируется по книге Волгин. И. Родиться в России, М., 1991, с. 267-269. "Мне припомнились сумерки, я припомнила наш чердак, высокое окно, улицу глубоко внизу, с сверкающими фонарями, окна противоположного дома с красными гардинами, кареты, столпившиеся у подъезда, топот и храп гордых коней, крики, шум, тени в окнах и слабую, отдаленную музыку... Так вот, вот где был этот рай! Пронеслось в моей голове; вот куда я хотела идти с бедным отцом..." - читаем мы в "Неточке Незвановой" Достоевский, Ф.М. Полн.собр. соч. С.-П., 1894, т. 2, с 89. 38. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч., С.-П., 1894, т.2, с. 126. 39. Там же, с. 64-65. 40. Достоевский А.М. Воспоминания. Л., 1999,, с. 407. 41. Там же, с. 134. 42. Достоевский Ф.М. Полн.собр. соч. Л. 1985, т. 28 ч. 1, с. 55. 43. Миллер О.Ф. "Материалы для жизнеописания Достоевского. С.-П., 1883, с. 52. 44. Там же, с. 52-53. 45. Там же, с.53. 46. Волоцкой М.В. "Хроника рода Достоевского", М., 1935, с. 18. 47. Припомним, что весной 1864 года Достоевский решил отказаться от публикации в "Библиотеке для чтения", мотивировав свой отказ именно "тоном" П.Д.Боборыкина ("У Вас, в одной статье, сказано было, что я пушу 'в чувствительном тоне' в, и сказано было в достаточно насамешливом тоне". 48. Достоевский Ф.М. Письма, IV, с. 247 49. Там же. с. 449. 50. Там же, с. 450. 51. Там же, с. 52. Там же, с. 53. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч. Л., 1985, т. 28, кн., 1, с. 276. В своей причастности к отцовству Саши доктор Д. не был уверен, судя по переписке с женой лета 1835 года, к которой мы вернемся. 54. Достоевский Ф.М. Письма, т. 4. 55. Достоевский Ф.М. Новые материалы и исследования. Литературное наследство, М., 1973, т. 86, с. 373. 56. Там же, с. 374. 57. Волгин И.Л Родиться в России, М., 1991, с. 271. 58. Достоевская Л.Ф. Достоевский в изображении своей дочери. С.-П., 1992, с. 38. 59. Русская старина. 1918, # 1,2, с. 13. 60. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч., т. 28, кн. 1, с. 68. 61. Там же, с. 69. 62. Волгин. Пропавший заговор. М., 2000, с. 280. 63. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч., С.-П., 1894, т. 2, с. 14 1. 64. Там же, с. 159. 65. Там же, с. 145. 66. Там же, с. 147. 67. Достоевский А.М. Воспоминания. М., 1999, с. 42. 68. Там же, с. 114. 69. Достоевский Ф.М. Полн.собр.соч., С.-П., 1894, т. 2, с.165-166. 70. Достоевский А.,М. Воспоминания, с. 112-11 3. 71. Волгин И.Л. Пропавший заговор. М., 200, с. 278. 72. Достоевский Ф.М. Полн.собр.соч., С.-П., 1894, т. 2, с. 168. 73. Там же, с. 198-199. 74. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч. С.-П, 1894, т.5, с. 36, 37, 39, 40. 75. Там же, с. 45-46. 76. Цитируется по Волгин И.Л. Пропавший заговор. М. 2000, с. 464. 77. Там же, с. 464. 78. Михайловский Н.К. "Жестокий талант". Достоевский в воспоминаниях современников, с. 361.
4 Глава 3. "Разыграться волчьим инстинктам" Ihr Prediger der Gleichheit, d зЙееР зЙNoжNo│жХъв╡ъж...--жNoиже│жNoъжР зЙед╝ жNoиж...нж│гвБ┤жН│зЙижеевБ┤ж▒│ж╜│ж" зН╡ж" жН╡вБиж...ъж│глЪ ж▒Зжееж│гжХизСйгк"ж" зЙ╡вБежХиж╡йжеЪж│гзС│жNoееР зЙNoжNo│жХъв╡ъжХЗп▒ЪзС│вБежХ╢ж╡▓ж╡╡жХнвБъже│ж│гж" зНЪвБпжNoйеР жЭ╡жNoев╡дж╜--зС▓в...еа┤ жХ--жЭ▓оС▓зСнзЙедР ж"╝жХ"в▒ЪзШ зЙеж...изСЪжNoезЙеде жеев▒дзШ жХйж▒Ъжееж│гвБ┤зХежХ▓вБ▓оС--жХ┤вБ▓п▒"жнъж▒ез" жСъде жеегйдж" зН╡ж" жН╡вБизЙвжНйзСизМзж" зНЪдШ ж...Ъж╡нвБежХиж...▓зН╡з" жСъеЬ ж││зНъжNoйвБъжХдвБ▓ж...'ж│гвNoеа┤ ж...--вБ│жХдвБ▓ж...--жХ┤вБ▓жН│зЭижХйв▒зжР зН│жЪ ж╡пзСнжд вБнж╜"жNoивБезХ║вБнжХ'жХдгнъз" жСъж╝ зСжжШ жNo│вБджНйвБижХдвБъж╜"жNoиж" зНЪжР зНееШ зС│зЙевБ│жNoежЙ┤пЩЪз"ЯзНедЬ ж│ежеежNoнзНйа┤ъ жХ"вБъжХВжХззНйжХ┤зС▓жNoежЬ жХЪжНйжХивБъже│гйеж" жХввБ▓жеъж│гвБ┤ж...двБ│жХИзй▓жд зС│ж" в▒│зЬ зН│зМ жХйжИ жЭежеезС│зЙевБ┤вАнж╜│жСъзЙевБъжедвБеж...'ж│гвNoевА жNoХвБджХ╖жNoъзМ жХйжШ жеевБъжNo╡вБдж..."зСЪзЬ зЙежХдв▒ъжд зС│зМзже жНйзСижР зЙедЬ жеезС│вАЪж╜│жСъзЙевБъжХдвБ▓жХОжСйвАЪжХдвБ▓же│вБежХжжNoйз" жСъжЪ ж▒│вБ┤ж...нж│гвNo┤а┤ ж│ЙжХ▓д" жЩйзЙезХ│ж│гвБ┤п▒жзЙивБ┤же│вБезХ│ж│гж" жЩ╡жР зЙедР жNoежХ"вБ▓жЩРжС│гнез" жСъжР жХйвБ│зНйвБ┤ж...двБ│жХНжн▓ж...нвБЪж│йжХ▓вБ▓же...жХжзН▓жН╡зСив┤ жд ж╡нзЙежЬ ж│евБъже│вБезХ║зЬ жеегй┤жР н╜│жд зЙивБеп▒НжеджнзжеевБ┤же│ж│гзи ж▒╡зСезС║же жНпвБизХ│вБжжН"жNoижХезМ ж│гж...ЪжХжвБъжХЪжХзвБъзХнв"Яа┤ зХБвБ│жХкжХдвБ▓ж│йжХ▓вБ▓ж▒ЛжЭ│жNoезР ж"╢вБ┤ж...'ж│гв▒ежд вБъжХкжХдвБнж│йжХ▓вБ▓ж╜МзНвзЙ░жП╝жХижд зС│ж" жNoйеЬ ж│езСежNo╡вА"жNo╡вБдже'ж│гжХ┤в╡▓жХ│жNoйзМ ж│гжеезСъжд жNoижNoееМ ж▒ежЭйжХ"зСйвАъадНадЙзЙЖжХйзЙджНйвБижеОзСезН║ж│га╡е Вы, проповедники равенства, тираноманы бессилия, выкрикиваете слово "равенство": ваши самые тайные амбиции прикрыты за словами добродетели. Ущербное тщеславие, подавленная зависть - вероятно, тщеславие и зависть ваших отцов, извергаются из вас в виде пламени и безумия реванша. И то, что дремало молча в отце, обрело голос в сыне; я часто вижу в сыне обнаженную тайну отца. В них горит энтузиазм, но зажигает его не сердце, а чувс Вы, проповедники равенства, тираноманы бессилия, выкрикиваете слово "равенство": ваши самые тайные амбиции прикрыты за словами добродетели. Ущербное тщеславие, подавленная зависть - вероятно, тщеславие и зависть ваших отцов, извергаются из вас в виде пламени и безумия реванша. И то, что дремало молча в отце, обрело голос в сыне; я часто вижу в сыне обнаженную тайну отца. В них горит энтузиазм, но зажигает его не сердце, а чувство мести. И когда они обретают элегантность и холодность, не духовность стоит за элегантностью и холодностью, а зависть. Их зависть ведет их даже по тропе мыслителей; и в этом заключается знак их зависти: они всегда заходят слишком далеко, до того предела, когда их усталость принуждает из лечь и заснуть в снегу. В их жалобах всегда распознается месть, в их похвалах всегда присутствует жало, и мысль о том, чтобы быть судьями, служит им благословением. Фридрих Нитше 1. "Кто особенно осудит его за это?" "Объяснить характер Федора Михайловича Достоевского наследственностью и первыми тяжелыми впечатлениями детства совершенно естественно и очень легко, - пишет племянник Ф.М. Достоевского, предваряя воспоминания Андрея Достоевского, - но для этого у нас нет никаких конкретных материалов, а все основывается на каких-то преданиях, неизвестно откуда идущих. Биографы принимают на веру эти предания, сгущают около личности Михаила Андреевича (отца) темные краски, приписывают ему чуть ли не демоническую мрачность, болезненную скупость, дефективную жестокость. Дело дошло до того, что представители психоаналитического метода, как например, немецкий исследователь Нейфельд, придавая огромное значение отрицательным свойствам отца в характере Федора Михайловича, приписывают к последнему не только вражду и ненависть к отцу, но даже безотчетное стремление к его убийству". Даже если бы задача "объяснить характер Достоевского наследственностью" не представляла для мемуаристов большого труда, желание облегчить читателю понимание Достоевского вряд ли входило в их замысел. Ведь отторжение мысли от "наследственности" могло оказатся удобным в том отношении, что позволяло промолчать о наследственной роли самого мемуариста, приходившегося сыном и братом ведущих характеров мемуаров. "У нас нет никаких конкретных материалов" - заявил А.А. Достоевский, обратив корпоративное "у нас" против оппонентов, причем, втайне удостоверившись, что "конкретные материалы", которые могли бы попасть в их распорящение от наследников, уже никогда не поступят в их пользование. Конечно, можно было предвидеть и каверзные вопросы. Скажем, если "конкретных материалов", новых или старых, не оказалось ни у кого, зачем мог вообще понадобиться возврат к неблагодарной теме биографии Достоевского? Но каверзных вопросов не поступило. К тому же соображения Андрея Андреевича Достоевского могли не исчерпываться лишь тем, что было сказано в его предисловии. Одни мысли могли оказаться в последнюю минуту забытыми, а от других он мог отказаться по каким-либо, возможно, личным, то есть никого не касающимся, мотивам. Конечно, за пределами личных мотивов адвоката мемуариста могли быть личные мотивы самого мемуариста. Но кого могли интересовать такие скучные подробности? Могли быть и глобальные задачи, в которых адвокат мемуариста совершенно сходился с мемуаристом. Биографы (в лице Ореста Миллера) придавали "огромное значение отрицательным свойствам отца в характере Федора Михайловича". Эта мысль могла показаться порочной и мемуаристу, и его адвокату, в связи с чем могло родиться обоюдное желание написать мемуары с целью подправить существующие порочные "предания", выбелить "темные краски", пролить божественный эликсир на "демоническую мрачность" отца, оздоровить "болезненную скупость" и т.д. Конечно, сложность обоюдной задачи заключалась в вероятности новых вопросов на засыпку. А что если мемуары будут восприняты читателем всего лишь как новые предания, подлежащие скептическому тестированию по рецептам мемуариста и его адвоката? Как поменять восприятие читателя, перекроить его веру в тот или иной факт, короче, создать из членов семьи новых реальных персонажей? Вероятно, с учетом такого рода сложностей мемуарист не мог не взять на себя позицию непосредственного очевидца и ветерана семейной традиции Достоевских, то есть мобилизовать ту "наследственную" роль, которая ему так не понравилась в других. При таком раскладе тайной амбицией мемуариста должна была стать мысль о том, что когда из-под его пера наконец всплывет долгожданная правда, свободная от тенденциозных преконцепций и мифов, ему простится и метод. "Теперь приступаю к описанию жизни отца в последнее время в деревне и к причине его смерти, то есть его убиения <...>, напишет Андрей Достоевский в своих мемуарах, представляя читателю семейную версию. - Время с кончины матери до возвращения отца из Петербурга были временем большой его деятельности, так что он за работою забыл свое несчастие или по крайней мере переносил его нормально, ежели можно так выразиться. Затем сборы и переселение в деревню тоже много его занимали. Но наконец вот он в деревне, в осенние и зимние месяцы, когда даже и полевые работы прекращены <...> Овдовел он в сравнительно не старых летах, ему было 46-47 лет. По рассказам няни Алены Фроловны он в первое время даже доходил до того, что вслух разговаривал, предполагая, что говорит с покойной женой и отвечая себе ее обычными словами. От такого состояния, особенного в уединении, недалеко и до сумасшествия" (1). Конечно, нацеленность нарратива на создание гипотетической ситуации, допускающей "сумасшедствие" отца накануне смерти, могла оказаться не случайной, то есть основанной на уже существующих слухах о психическом состоянии отца. "В конце своей жизни [он] был придирчивым, можно сказать, полусумасшедшим..." (2) - читаем мы у М.В. Волоцкого со слов близких родственников. Однако, акцент на логике событий, предшествующих "сумасшествию" отца, мог послужить выполнению скрытого замысла, призванного использовать "сумасшествие" в качестве оправдательного фактора, освобождающего преступника от несения наказания, предусмотренного законом. Но какое отношение мог иметь к отцу Достоевского, самому ставшему жертвой преступления, этот оправдательный фактор? Заметим, что свое изложение причин смерти отца мемуарист начинает и кончает темой смерти матери. Очевидно, по логике мемуариста, в череде событий, вызванных ее "кончиной", а именно, в трауре и, наконец, сумасшествии вдовца, могло таиться объяснение (а, возможно, и оправдание) того, что смерть отца оказалась насильственной смертью. Конечно, логика мемуариста, объясненяющего сумасшествие трауром, не выдерживает критики ни с точки зрения этиологии сумасшествия, ни еще и потому, что конфронтация со смертью, будучи рутинной для доктора Достоевского, не могла лишить его умственных способностей, даже принимая во внимание существенный фактор, что ему приходилось иметь дело со смертью собственной жены. К тому же по причинам, не нашедшим объяснения в мемуарах, участие отца в похоронах жены было чисто формальным. Надо полагать, кончина отца, даже если и была спровоцирована "сумасшедствием", не вписывались однозначно в сценарий смерти матери. В черновике Андрея Достоевского имеется запись, впоследствии им вымаранная, согласно которой сумасшествие отца, уже не гипотетическое, а реальное, оказывается "сумасшествием" лишь в эвфемистическом толковании. "Сильная любовь к матери, его сумасшествие, его привязанность к рюмочке. Приближение Катьки. Постоянное возбужденное состояние...", - записывает мемуарист в подготовительных тетрадях (3). Несовместимые мотивы, якобы сопутствующие сумасшествию отца - "сильная любовь к матери", с одной стороны, и "привязанность к рюмочке"-"приближение Катьки"-"постоянное возбужденное состояние", с другой, как известно, имеет прецедент в литературе, с которой мемуарист не мог не быть знаком. Сходные мотивы сопутств