дровне. Когда Алик был нормальный или почти нормальный, он в белых кальнсонах напоролся на нее в коридоре, и та, чтобы снять ненловкость, сказала в шутку, что в таком виде он похож на мусульманина, они тоже ходят в белых штанах. Потом "узбек" фигурировал в заявлении, которое Глафира пондала в милицию не только на Олю, но почему-то и на Александра Григорьевича. А в больнице Глафире сказали, что соседи не винованты, сын ее, по всей вероятности, болен давно и болезнь его, шизофрения, излечивается с большим трудом и в редких случаях. Кроме того, врач долго выяснял, не бынло ли в роду душевнобольных. Про род свой Глафира нинчего плохого сказать не могла, про старшего сына, Коську, живущего отдельно, призналась, что пьет тот и бьет ее, если не дает денег на опохмелку. А на опохмелку ей дать нечего, потому что и зарплата уборщицы невелика, и пенсию за погибшего мужа ей перестали платить, как только Алику исполнилось восемнадцать лет. Еще врач сказал, что пьянство старшего сына прямого отношения к болезни младшего не имеет, и посоветовал в следующий раз, когда тот начнет хулиганить, обратиться в милицию. ----Мордой об мостовую! - поддержал Михаил Данилович, заслушавшийся рассказом по дороге в ванную. В коридоре что-то упало. - Да уберете вы наконец свой велосипед! - Это Нандя пришла с работы. Прямо в пальто, не дожидаясь, понка сойдет гнев, она подскочила к двери Ожогиной и занбарабанила в нее: - Последний раз предупреждаю: убенрите велосипед! - Чего ты дверь ломаешь! Куда я его дену?! - отонзвалась с кухни Глафира. - Я чего говорю-то,- вступился Кирилл,- Глафинра Николаевна. Велосипед-то действительно. Вчера То-нюшка об него ногу впотьмах зашибла. - Выкини его к черту! - крикнула Глафира, отпинхивая с дороги Надьку. Хлопнула дверь. Надя, спустив первый пар, расстегнула пальто и понздоровалась со всеми. Кирилл почесал затылок. - Чулан, говорю, набит, полати доверху, с чердака сопрут. Подвесить его надо.- Он постучал в дверь Ожонгиной:- Николавна, не возражаешь - на стену его пондыму? Ага,- кивнул Кирилл, не дождавшись ответа.- Михал Данилыч! Сосед с радостью отозвался из уборной, где пережиндал шум: - Тихо? - Вылазь, поможешь. Кирилл достал костыль, молоток и со стремянки занбил костыль под высокий потолок коммуналки. Михаил Данилович подал велосипед. Кирилл принял его за задннее колесо и, пропустив костыль между спиц, повесил венлосипед на стену. А руль свернул, чтоб не топорщился. Надежда Ивановна тем временем переоделась и выншла на кухню готовить ужин. Надежда Ивановна, понместному "Надька-рыжая", еще молода и красива. И зла, потому что несчастна. Надежда Ивановна читала романы и знает себе цену. Старшая ее сестра за полковнником, а у нее муж Ваня, понимающий свое ничтожестнво. И трое детей, родившихся по недосмотру. Работает Рыжая в химической лаборатории; от химии у нее по венчерам разламывается голова, унося красоту и молодость. И молоко за вредность ей не помогает и не поможет. - Опять эту заразу развесили по всей кухне! - Надька схватила бельевую палку и яростно стала сдвингать в сторону развешанное над плитой белье. Надька знает, что Александр Григорьевич туберкулезный боль- ной, но раньше это обстоятельство как-то не вызывало у нее гнева, теперь же, после возвращения соседа, она не забывает о туберкулезе. - Это все дура глухая,- согласно закивала Дора.- Развесит где ни попадя. Маня! Маня!.. Маня, совсем старенькая, в косыночке, в очках на конце носа, высунулась из каморки, где она долгие годы проживала совместно с Дорой. Когда у Доры еще был жив муж, они жили втроем. Правда, Маня и тогда плохо слышала. Хозяйкой считается Дора, хотя и по возрасту, и по стажу прописки Маня ее превосходит. Маня вышла на крик Доры, но по дороге забыла, за чем шла, и, озабоченная своими думами, спросила, преднварительно освободив из-под косынки одно ухо: - А куда Нехлюдов-то собрался? Собрался и уехал, а? Маня любит читать. Своих книг у нее одна разбитая Библия, читать она берет у соседей. Сейчас у нее Лев Николаевич Толстой, взятый у Оли. - Чего белье цыпинское над самой плитой повешала?! Маня, не разобрав ответа на свой вопрос, махнула рукой: - Орет, орет, а чего орет, сама не знает. Тот с ней! - Маня верующая и черное слово "черт" заменяет на "тот". - Так-так, все прекрасно...- бормочет Александр Григорьевич, вернувшийся за несостоявшимся чайником. Чайник давно погасили. Он снова зажег газ. - Здравствуйте, Александр Григорьевич,- с полунпоклоном обращается к нему Маня.- Чайничек как понспеет, принесу. - Будь добра,- кивает Александр Григорьевич, и что-то забыто барственное проскальзывает в его тоне. Знакомы они почти сорок лет. Когда Александра Инннокентьевна, родив Олю, неожиданно отправилась на Фронт, Александр Григорьевич чуть не сошел с ума. Тог-да-то родственники и подыскали ему Маню. Маня выроснла в сиротском приюте и там же выучилась на няньку за Грудными младенцами, о чем у нее была даже специальнная бумага. Прошло много лет. Оля и Лева выросли, жанлованье Мане давно перестали платить, но она по старой памяти иногда стирает белье Александру Григорьевичу. Надежда Ивановна сама стирает белье. Она нервно зевнула: --Потолок надо мыть. - Потолок - это Оля. Поставила варить сгущенку н забыла. И вот второй год желтый потолок над плитой весь в коричневых струпьях. - Да-да,- отозвался Александр Григорьевич уже на выходе из кухни.- Желательно... - И кальсон своих я не вижу,- бесстрастным голонсом произнесла Надька, задумчиво разглядывая коричнневые подтеки на потолке. - А - это - Геннадий Анатольевич,- с готовностью подсказала Глафира.- Я утром гляжу: берет, а вроде - ваши... В передней хлопнула дверь. - Всегда эта Олька дверь швыряет,- проворчала Дора. - Добрый вечер,-бойким голосом поздоровалась с присутствующими Ольга Александровна. Ольга Алекнсандровна, вернувшись с мужем из Монголии, на работу больше устраиваться не стала, с удовольствием сидит донма и потому всегда в хорошем настроении. Иногда, когда ей становится совсем уж скучно, она берет редактуру на дом.- Как у нас дела? Надька бросила на нее косой взгляд. - Что-то я кальсон своих не вижу, бежевые, китайнские...- сказала она, перехватывая недоуменный взгляд Ольги Александровны и направляя его вверх - в веревнки.- Нету кальсон. - Ой! Надежда Ивановна! - Ольга Александровна шлепнула себя ладонями по щекам.- Неужели? Вы знаенте, он мог! Он ушел - я спала. И в неглаженых ушел. На заседание кафедры. Извините, ради бога. Как приндет, сразу же верну. - Сразу не надо,- простирните. - Ну, разумеется, разумеется... В коридоре зазвонил телефон. - Але,- сказала Ольга Александровна.- Папа, понложи трубку, я здесь взяла. Геночка? Да, да. Я только вошла. Ты знаешь, я так сегодня закопалась, ничего не успела купить. Может, пельмешек по дороге захватишь? Геночка, ты в каких кальсонах? Ну, как каких, бежевых? Посмотри-ка... Да нет, недоразумение. Дома объясню. Пока. Пельмешек не забудь.- Ольга Александровна хоть и вышла замуж, но привычки холостой жизни сохраннила. - И чего к ней прижился? - пробормотала Дора, когда соседка на быстрых каблучках утопала в комна- ту - Такие бабы в одиночку кукуют! Это ж надо, бестонлочь! И вида нет. Только что -задница. - Зато образованная!-язвительно заметила Надька. - Образо-ованная...- Дора небрежно махнула рункой.- Ни помыть, ни пошить, ни сготовить. Ни с чем пирог. Дора врет: Ольга Александровна прекрасно готовит, только долго. И всегда угощает соседей, если затевает что-нибудь интересное. - Ты же настойчиво хотел чаю, где же он? - рассенянно произнесла Александра Иннокентьевна, не отрыванясь от бумаг. Александра Иннокентьевна пишет. Она на пенсии, но она возложила сама на себя общественную нагрузку по старому месту работы, где была старшим инспектором по борьбе с грызунами. Она ведет протоколы всех собранний. Пишет она быстро и неразборчиво, а потому дома долго расшифровывает записи. - Пи-и-ишешь?..- зловещим голосом вдруг спросил Александр Григорьевич, медленно приближаясь к жене. Он уперся руками в стол, навис над Александрой Иннонкентьевной.- А что пишешь, хотелось бы знать? Доклад? Выступление? Отчет?.. Как крыс душить? Новый яд ванрить?! Александра Иннокентьевна сняла пенсне, устало от" кинулась на вертикальную спинку кресла. - Немедленно прекрати,- ровным утомленным голонсом произнесла она и двумя пальцами дотронулась до переносицы, на которой краснели две впадинки от пеннсне. И снова окунула перо в чернильницу.- Разговор окончен. - Нет, не окончен! - заорал Александр Григорьевич и обеими руками в разные стороны разгреб писанину. Листы с тревожным шелестом посыпались на пол.- Не ввдо вам нового яда!.. Кошку вам надо! Киску! Нету лучшего средства! Мяу!.. И Александр Григорьевич, приставив к лысине два ных пальца, бросился на Александру Иннокентьевну, словно бык, намеревающийся забодать: -Мяу!.. Слава богу, зазвонил телефон. Александр Григорьевич тут же виновато сник, нагнулся за упавшими со стола листками и в том же полонжении полунагиба двинулся к письменному столу. - Да, Цыпин,- кивал Александр Григорьевич.- Да, да, я слушаю вас.- Он вдруг побледнел, голос его зандрожал:- Да-да, Григорьевич, по документам Гиршо-вич... Что все? Можно прийти?.. Значит, все?.. Он медленно положил трубку и повернулся. - Шура... Ты слышала? - заикаясь, спросил он, тынкая пальцем в аппарат.- Ты слышала? - Я не хочу тебя слушать,- с отвращением выдавинла Александра Иннокентьевна, приводя стол в порядок. - Шу-ра! - по складам пробормотал Александр Григорьевич, хватаясь за голову.- Все! Все кончилось!.. Завтра можно получить документы. Александра Иннокентьевна с повернутой по-прежненму головой как бы оценивала услышанное на слух. Понтом медленно вернула голову в исходное положение и внимательно посмотрела на мужа. Александр Григорьенвич вытирал глаза большими мосластыми кулаками на тонких запястьях. Александра Иннокентьевна встала - плед с ее плеч упал на пол,- протянула через стол руку: - Вот теперь я могу сказать тебе: "Здравствуй, Саша!" 8. РОМКА Ночью в Уланский позвонила Таня и сказала, что маму увезли: видимо преждевременные роды. Утром Ленва стал собираться на работу, и, если бы не Александра Иннокентьевна, он так бы преспокойно и ушел. - Лев! Неужели ты можешь в такой момент постунпить как подлец?! Сейчас же поезжай в роддом. Ты слыншишь меня?! Лева, добривая подбородок, заглянул в зеркало, отнражающее стоящую за спиной мать, промолчал, но в знак внутреннего протеста резко выдохнул воздух через ноздри - с усов слетела мыльная пена. - А ты уверена, что это мой ребенок? Я лично - нет! - Как тебе не совестно, Лев! Постыдился бы взроснлой дочери! Пока ты не разведен с Люсей - она твоя жена. Мать твоих, именно твоих детей! Немедленно в роддом! Будь мужчиной в конце-то концов. Хоть раз в жизни! Если ты сию же минуту не поедешь, ты мне не сын. После возвращения Александра Григорьевича Люся решила: пора - или сейчас, или так навсегда засесть в жэке с пьяными водопроводчиками. Она оделась получше, кое-что из экипировки одолжив у Оли, как-никак побывавшей за границей, и пошла ни много ни мало в Главмосстрой. Она показала начальнинку отдела кадров сначала себя, к месту просвистев купнлет неаполитанской песенки, потом диплом инженера-торфоустроителя, от которого тот слегка поморщился, но Люся добила его, заявив, во-первых, что она свободно владеет немецким языком, а во-вторых, в кратчайшее время освоит незнакомую специальность. Люся долго гонтовилась к этому походу, консультируясь с бывшей акнтрисой оперетты, и начальник отдела кадров, молодой подполковник в отставке, предложил ей заполнить аннкету. Ее взяли инженером, через полгода сделали старшим инженером, а еще через два года Люся уже курировала, то есть фактически командовала строительством целого комплекса в Черемушках. Правда, из библиотеки она не вылезала и на совещаниях слушала в десять ушей, запонминая массу деловой информации. И в конечном счете: чем "обустройство торфоразработок" отличается от инонго строительного объекта? Стройка она и есть стройка. Если ты, конечно, не законченный идиот. Люся выиграла. И конечно, немецкий язык ей крепнко помог. Как тосковали мужики - ее начальники, не имея возможности разобраться в немецкой документанции. Люся была не просто переводчица и всегда под рункой, а профессионал строитель, женщина с жизненным опытом, с хваткой, умеющая держать в кулаке прорабов и одновременно быть милой и женственной без всякого перенапряжения. Люся завоевала свое место под солннцем. А кроме того, по ходу работы, она без всяких усинлий завоевала и сердце заместителя главного инженера, произведя фурор среди немецких строителей, прибывших на открытие высотного дома. Отношение ее к Леве стало однозначным - презринтельным: она, баба, пошла и за два года выбилась в люнди, а он так и мотается в свое Кунцево - месит грязь санпогами. Туда-сюда, туда-сюда. Ни квартиры, ни зарпланты. А все вечная его трусость. Как и женился, струсив, так всю жизнь и трясется лишний шаг сделать. Ну и синди в своем Кунцеве. Однако забеременела. А перед тем как выгнать Леву из Басманного, чтоб лишний раз выразить ему свое прензрение, сообщила о своих отношениях с другим мужчинной, который ему, Левке, не чета. Имени мужчины она на всякий случай не упомянула (подразумевался заменститель главного инженера). ...В роддоме Лева занял очередь в справочное бюро. - ...Мальчик, рост 51 сантиметр, вес три восемьсот. Самочувствие удовлетворительное. Следующий. Фаминлия?.. Самой регистраторши видно не было, только толстый палец с коротко остриженным ногтем ползал по листу тетради, отыскивая нужную фамилию. Лева наклонился к окошку: - Бадрецова Людмила Георгиевна. Палец медленно поехал вниз, остановился. - Мертвая девочка, рост 41 сантиметр, вес три сто, самочувствие удовлетворительное. Следующий. Леву тут же оттеснила в сторону толстая тетка в платнке, перед ним было уже не окошко, а белая стена. - Подождите! - Лева свез локтем тетку в сторону, всунулся в окошко: - Как мертвая? Почему мертвая?.. Регистраторша подняла на него глаза: - Мертвенькая. Бывает, гражданин. Вы с врачом поговорите. С одиннадцати. - Что с одиннадцати?! - вдруг закричал Лева.- Где врач? Немедленно позовите врача!.. - Ох,- тяжело вздохнула регистраторша и набрала какой-то трехзначный номер.- Антонину Андреевну панпаша спрашивает. Ну, которая мертвенького родила... Да я ему говорю: с одиннадцати. Ладно, он...- Она повенсила трубку.- Врач сейчас не может выйти, она шьет. Как кончит, сразу к вам выйдет. Бывает, гражданин... Что ж теперь поделаешь. Следующий! В учительской на чистой доске под расписанием уронков появилась черная, хорошо впитавшаяся в побелку надпись: "Клара - дура!" Написала справедливую гадость Лена Шарова. Дело в том, что Лена верила в бога. Вернее, в бога верили у нее дома и заставляли носить крестик. Из дома Лена выходила .в крестике, по дороге крестик снимала и в шконлу входила без крестика, а после уроков снова вешала его на шею. Клара Антоновна, директор школы, каждое утро пронверяла Лену, объясняя при этом, что бога нет. Но одннажды Лена забыла снять крестик, и Клара Антоновна перед всем классом сняла с нее галстук. Лена долго плакала, так долго, что Ромка чуть не занплакал вместе с ней. После того как слезы кончились, решено было отомстить. Ромка предложил себя, но Лена хотела мстить собственноручно. Писала Лена пальцем, окуная его в жестяную коронбочку из-под диафильма, специально прихваченную Ромнкой из дома. В пузырек с чернилами палец не влезал. Лена написала, еще раз обвела буквы и добавила воснклицательный знак. Подвела Лену ее аккуратность. Если бы не крестик, Лена была бы первая ученица четвертого "А". У нее был такой прекрасный почерк, что классная руководительнинца даже доверяла ей проставлять в дневниках отметки за четверть. Если бы Лена была, как многие другие денвочки, неряха, то измазанный чернилами, не оттертый даже пемзой (тоже по совету Ромки) указательный панлец не привлек внимания отличника Юры Жукевича. О своих соображениях Жукевич сообщил Кларе на следующий день, когда в школе началось расследование. Поскольку Лена еще верила в бога и врать не умела, она во всем призналась. Лену на неделю исключили из школы. Теперь нужно было мстить Жукевичу. Он был бит, а после битья Вовка Синяк, приятель Ромки, защепкой для белья защемил ему нос, чтобы с защепкой шел по улице до самого дома. Юра Жукевич в бога не верил, но тоже был правдив и потому, несмотря на запрет ябедничать, все по правде рассказал дома. ...Дед зашел в уборную, замкнулся изнутри и тихоньнко потянул за цепочку. Вода с грохотом пролетела по ржавой, покрытой росой трубе, омыла опорошенное пепнлом дно унитаза и кончилась. "Докурю сначала",- решил дед, ласково поглядывая вверх на заполнявшийся свежей проточной водой бачок. Он опустил рогатое сиденье и, как был, в брюках, опунстился на него. Из тряпичного мешочка на стене он вытянул несколько одинаково нарванных газетных листочков, выбрал с законченной строкой и принялся за чтение. "...Министерство черной металлургии с прискорбием извещает... на семьдесят девятом году... Киршон Алекнсандр Ильич..." Дед приоткрыл дверь: - Липа! Киршон умер!.. - Чего? - донесся Липин голос из большой комнанты.- Чего ты орешь?! - Киршон, говорю, умер.- Дед высунулся из уборнной в переднюю зачитать некролог, но вспомнил, что хитрит,- спешно захлопнул дверь, но бумажку с траурнной рамкой положил перед дверью. - Ну, пора...- сказала за дверью Липа, подымая с пола бумажку.- Сколько ему?.. Семьдесят девять. Куда больше. Тут вот не успел родиться... - Да ладно, Липа, не береди, чего уж теперь... Тем более и с Левкой у них все наперекосяк... Ты Софье Ланзаревне позвони,- сказал за дверью дед.- Соболезнонвание там... Что положено. Может, зайдет. - Телефон-то ее у меня где-то был... Дед докурил сигаретку, выковырнул в кошачий таз потухший окурок из мундштука, дунул в него, выгоняя застрявшую табачинку, и спрятал мундштук во внутреннний карман телогрейки. Предварительно задрав к трубе сиденье, он залез на унитаз, распрямился, стараясь не делать шума, выдохнул накопившийся от трудных двинжений воздух, переждал несколько секунд. Затем сдвиннул чугунную крышку с бачка, запустил руку внутрь и бесшумно выудил за горлышко четвертинку с отклеившейнся этикеткой. Снял с горлышка проволочный крючочек, которым четвертинка цеплялась за край бачка, пустой крючок повесил на прежнее место и задвинул крышку. С четвертинкой в руке дед слез с унитаза, обтер бунтылочку газетой, потом насухо полой телогрейки. За хвостик сколупнул белую крышечку и тихонько положил ее на дно унитаза, чтобы не звякнуть. Потом взялся за цепочку, хитро взглянул на дверь, поднес горлышко ко рту и с силой дернул за цепочку... - Жоржик! - крикнула Липа.- Масло кончилось. И Ромку погляди во дворе. - Какая погода? - для солидности спросил дед, вынглядывая в переднюю. - Плащ надень. Дед убедился, что Липа в большой комнате, тихоньнко выбрался из уборной. Из внутреннего кармана телонгрейки он достал ополовиненную четвертинку, заткнутую газетным кляпом, и спрятал ее в Люсин валенок под ве-щалкой. - Де-е-евьки!..- раздалось в коридоре возле их кварнтиры, и соседка Ася Тихоновна задергала дверь, пытаясь сорвать ее с цепочки. Дверь в большой коридор была отнкрыта- так Липа проветривала. От форточек - простуда. - Ну, чего ты хулиганишь? - Липа откинула цепочнку и впустила Асю в прихожую.- Тебе чего! - А ничего! - Ася оттерла ее локтем в сторону.- Ты мне и не нужна. Мне Жоржик, можно сказать, нужен. Георгий! - Она вломилась в большую комнату, где пенред гардеробом стоял дед, надевающий плащ. - Куда-а?! Никуда не пойдешь! - Ася за воротник стянула с него плащ, чуть не завалив самого деда.- Сренда, девьки!.. Липа! Скатерть. Я именинница!.. - Ась, ты совсем рехнулась, вторник сегодня.- Линпа, не очень уверенная в своих словах, подошла к гарндеробу, на дверце которого с внутренней стороны висел календарь.- Ну, конечно: сегодня вторник, среда завтра. . - Так я чего...- опешила Ася,- не именинница, вынходит?.. Так дело не пойдет. Раз решили - все. Скатерть! Жоржи-ик! - Ася, не шуми,- проворчала Липа.- Как-никак ненприятности в доме, а тебе все гулять подавай... Ворчала Липа больше для вида. Беременность Люси она считала большой ошибкой и особого горя сейчас не ощущала, чего и стыдилась. Жалела она почему-то больше Леву, чего стыдилась тоже. - Ася, не шуми! - цыкнула Липа еще раз, хотя Ася, кроме гама, никакой опасности не представляла. Если она и принесла вино, то, во-первых, зная Липины приннципы, немного; а во-вторых, завтра все равно Георгию покупать четвертинку, уж пускай сегодня выпьет, а завнтра не будет. - Врач рекомендовал Липе давать Георгию для аппентита пятьдесят граммов перед обедом. Липе было хлопотнно следить за точным соблюдением дозы, и для Георгия эти пятьдесят граммов были одной только нервотрепкой. Решили: один раз в неделю по четвертинке. По средам. : . Приход Аси к тому же и экономия, потому что Ася пустой по гостям не ходит. А кроме того, Ася сплетница и может рассказать подробно, что творится последнее время в доме, какие новости. Липа же компрометировать и Георгия прошлое не может вульгарным любопыт-: она работала с министрами, Георгий - главным бухгалтером, а Люсеньку иногда подвозит с работы на персональной машине заместитель главного инженера. - А кто же в магазин пойдет? - для острастки стронго спросила Липа, забыв, что уже стелет на стол чистую скатерть. - А тебе чего там надо? Говори! - заорала Ася, плюхаясь на диван. - Кота задавишь!- взвизгнула Липа. Потревоженнный кот, пятый или шестой по счету на этой квартире и, как все предшественники, без имени, выполз из-за беснконечной спины Аси и, мяукнув, спрыгнул на пол.- Маснло кончилось. Постное. - Дам! - заорала Ася.- Еще чего говори, чтоб не два раза ходить. Ну? На кой черт тебе масло сдалось, рюмки давай!.. Ася была всю жизнь домашней хозяйкой и, несмотря на полдень, была в утреннем: в халате, без белых ровных зубов, вернее, с одним желтым передним зубом, но нанпудрена, как всегда, и в папильотках. - Не ори ты, ради бога,- Липа суетливо притянунла дверь.- Сказали же тебе - потише! Лучше б чего-нибудь рассказала... Сидит, понимаешь, без толку!.. Ася встрепенулась, почувствовав справедливость Ли-пиной претензии. - Лип, ты знаешь, Дуська-то опять шерсть заговонренную под дверями набросала. Вчера Вере Марковне подкинула. Это она все Нинку ихнюю сгубить жаждет. Ефим Зиновьевич уж кричал на нее: в милицию подам. А Дуська свое: чтобы Нинку на балкон не пускали гунлять. - А где же ей гулять, интересное дело! - возмутинлась Липа, присев на диван.- Чего Дуська им нервы треплет! Заявить на нее... - Она еще творог с молочной кухни таскает целынми бидонами. Где прибирается. Я у нее всегда беру, свенженький, детский... - Ася! Как тебе не стыдно. - А чего! Я и говорю: подать на нее, заразу, колндунья, воровка чертова!.. И главное дело - богомолкой прикидывается. Творог ворует, кефир тащит, а рубашки все Колькины после смерти в церковь таскает, нищим раздает... А еще говорит, ребенок у Люси не от мужа. Нет, ты подумай!.. - Какая подлая ложь! - с выражением произнесла Липа, подымаясь с дивана. - Угу,- согласилась Ася.- А Нинка, мол, белье манрает, ходит по балкону и трется об него... Ася, не любившая Липиных соседей за большую отндельную квартиру в две комнаты (сама Ася с мужем жила в комнатенке в конце коридора, которая по проекнту должна быть ванной), из-за еще большей нелюбви к Дусе-лифтерше, успевающей получать зарплату, пенсию да еще прибирать, подворовывая в молочной кухне, всегнда нападала на Дусю. Впрочем, хоть Ася и жила в дуншевой, деньги у нее были. "С фарфором работала",- говорила она иногда в благодушии. Но так как в другие разы она хвалилась, что никогда не работала, жила за мужем, понять ее было трудно. Во дворе ребята играли в отмерного. Липа надела очки и, приближаясь к игре, выискивала среди скачунщих друг через друга ребят внука. Впрочем, скакали ренбята не друг через друга, а все через одного, согнувшенгося в три погибели. - Вова! - крикнула Липа Синяку.- Где Рома? - Вон он! - Вовка показал на согнувшегося в три погибели Ромку, через которого прыгал весь двор.- Он козел сейчас. - Господи!-всплеснула руками Липа. Ромка ее не видел, так как был обращен к бабушке Задом. Над родной спиной внука пролетали один за друнгим здоровенные великовозрастные дворовые хулиганы, громко шлепая его на лету по заду. По всей видимости, очень больно. - Рома!-трагическим голосом крикнула Липа. Ромка, одернутый ее криком, распрямился и тут же был сбит с ног разогнавшимся дылдой шестнадцати лет. Дылда был Пимен. Пимен недавно возвратился из конлонии. Жил он в том же подвале, где и Вовка Синяк, и по-соседски опекал его, а также - Ромку. И учил нехонрошему, в частности вместо "дам по морде" говорить "нос откушу". Липа бросилась спасать, внука, но Пимен уже подннял Ромку и в знак того, что не обижен, отряхнул и пондал укатившуюся фуражку. - Вован, постой за меня,- попросил Ромка Синяка. - Так и стоишь все время? - с укоризной спросила Липа, уводя Ромку за руку домой. - Я толстый,- грустно вздохнул Ромка. - Не толстый, а упитанный,- обиделась Липа.- И здоровье у тебя слабое. Что за игры такие! Обед стыннет, а через тебя здесь прыгают. По-моему, ты похудел. Вот заболеешь... Мало маме горя... - Ничего я не похудел,- еще раз вздохнул толнстенький белозубый Ромка.- Если бы похудел, не стоял бы все время. - ...Это ты, Липа? - заорала сквозь дверь Ася и, не дождавшись, пока Липа откликнется, понесла дальнше:- Я Дуське говорю: ты, мол, чем шерсть людям киндать, за лифтом лучше наблюдай, а то он у тебя вчера целый день с чужой рыготиной ездил... - Ася! Аккуратней! Такие слова при ребенке. - Да ты погоди,- отмахнулась от Липы Ася.- Да мало того, в одиннадцать уже лифт отключила - спать пошла. Говорит: Моссовет, а я говорю: врешь ты все, воровка, а ты, Лип, как считаешь?.. Здравствуй, Ромоч-ка... Сиротинушка ты моя, бедная..,- заворковала Ася, притягивая к себе Ромку. - Ася, не говори глупостей. У ребенка есть отец и мать. Подвинься лучше, ребенок покушает. - Здрасьте, тетя Ася,- весело сказал Ромка.- Сенгодня среда? Сегодня вторник - у нас пение было. Дендуль, ты чего из простой рюмки пьешь? Она же некрансивая! Ромка подставил стул к буфету и достал оттуда две серебряные стопочки, последние из шести, подаренных деду, когда его провожали на пенсию. - А где остальные-то? - как всегда, спросила Линпа и, как всегда, моментально забывая окончательно выяснить, куда же подевались четыре стопочки. - Вот ты их всех приваживаешь, они у тебя и тащат почем зря,- сказала Ася.- Нищий-то твой все к тебе шастает? - Ася, как тебе не стыдно! - возмутилась Липа.- Выпила лишнего - глупостей не говори. Тарас Игнатонвич... Да как ты можешь! Такие вещи... Вполне благонпристойный старичок. У него внучка на два года нашей Танюшки старше в первом медицинском учится. Просто он плохо материально обеспечен, без пенсии... Дед покашлял в кулак, перелил водку из стеклянной рюмки в стопочку и ничего не сказал, хотя сказать мог, потому что видел, как Тарас Игнатович вместе с рубнлем, который Липа регулярно выдавала нищему по вос- кресным утрам, прихватил с собой и серебряную стонпочку, выудив ее на кухне из грязной посуды. - Дедуль, водка вкусная? - Ишь ты, любознательный какой,- усмехнулся дед.- Ты учись лучше. Ась, не поверишь, учебников принволок- гору, не соврать. Десять штук. - Шесть,- сказал Ромка. - Чего шесть? - Шесть учебников, а не десять. - Вот и учи, раз шесть. А ты разве учишься? Одни слезы, а не учение. Ты вот знаешь, почему тебя Романом назвали? - В честь дяди Ромы, бабулиного брата. У него бынла броня. И очки плюс шесть. А он пошел в ополчение, погиб под Истрой. - Бронь, а не броня,- сердито поправил дед. - Бабуль, правда, "броня"? - Броня, деточка, броня. Жоржик, ну, что ты принстал к ребенку! Выпил - так молчи. - Опять глупости говорит,- заплетающимся язынком пожаловался дед Асе.- Лоб у тебя, Лип, здоровый, как у Сократа, а головка слабенькая... Я, Ась, до войны, можно сказать, и не пил. Ну, что там, по праздникам... А потом Липа с ребятами в Свердловск уехала, а меня завод взрывать оставили, если что. А на заводе спирт. Здесь рубильник под током, а тут вот - спирт. Завод-то, слава богу, не взорвали - сибиряки подоспели,- а это дело полюбил,- дед щелкнул себя по шее,- полюби-ил, врать не стану. Не то чтобы, но и... А тут, видишь, еще у Люськи беда...- Он сделал винтообразное движение головой и смолк, отдыхая от длинной фразы и одновренменно подыскивая новую тему для разговора. Но не пондыскал.- А черт с ней! - Он, слегка колеблясь, встал из-за стола. - Ты чего? - удивилась Липа. - Принесу,- как будто с кем-то споря, категориченски махнул рукой дед и вышел из комнаты. Через ненсколько секунд он вошел, держа в руке ополовиненную четвертинку. Липа укоризненно пожала плечами, но промолчала, чтобы не портить Асе "именины". - Наливай,- приказал дед, внимательно проследив, как Ася наполнила стопки. Ася налила, выровняла уронвень, подлив туда-сюда, и дед продолжил начатую тему, тыкая пальцем внуку в стриженую голову:-Мать доводит. Дово-о-одит. Не учится ни хрена. Иной раз приншиб бы... Ромка, поняв, что речь снова о нем, стал жевать тинше, чтобы не пропустить интересного. - ...Люська не велит. А то как бы хорошо: тюк монлоточком по темечку - и все! Люська бы три дня попланкала, а зато потом какая бы жизнь. А то - один нос у бабенки остался!.. Нет, Ась, ты скажи, можно?! Можно? А мне все равно где помирать, что здесь, что в тюрьме... Вон сейчас мать в больнице... Каково это женщине?.. - Георгий! - запоздало, потому что тоже с интеренсом слушала мужа, взметнулась Липа. - Пускай, бабуль. Дедуля ведь в шутку. Да, дендуль? А мама не в больнице, она в родильном доме бонлеет. У нее ребеночек умер маленький. - Береги мать-то, Ромочка,- всхлипнула Ася.- Мать-то у тебя золото, не то что отец... - Ася! - одернула Липа соседку.- Такие слова!.. Лева очень хороший отец. Просто он живет у родителей в связи... с у-у-у... - Ты знаешь, какой ты должен быть человек?.. Ведь ты ж не на мать, не на отца, ты же на Анечку похож! Лип! Поди-ка с этого бока посмотри. - Ох, Георгий, Георгий,- покачала головой Липа, но пошла поглядеть на внука, откуда велел дед. - Вылитая Анечка,- умиленно произнес дед.- И глазки, и носик, и реснички... Липа поглядела на внука, на фотографию Ани, опять на внука, опять на Аню... - Действительно. Ты, Жоржик, только Люсе не говори. Люсе это может и не понравиться. - Лип, а ты знаешь, чего может статься? Вот он вырастет - и характером тоже на нее будет похож, а? Может, тогда и пришибать не надо. Да не-е-ет.- Дед вдруг разом помрачнел и обреченно махнул рукой: - Аня с первого класса отличница была... Не-е, наверняка сволочной характер будет, как у Люськи! А-а! И у Таньнки весь норов Люськин, и этот вырастет - туда же!.. Вот у Ани были бы детки!.. - Бабуль, я пойду погуляю, а? - А немецкий? Ася, уходи, ребенку надо учить уроки. - Сидите, тетя Ася!-закричал Ромка.- Бабуль, я все выучил. - Иди, Ась, иди,- строго повторила Липа, убирая стол для уроков. Ася ушла. Дед лег на кровать, положив под ноги ганзету, чтобы не развязывать шнурков. Шнурки он приншивал к заднику тапочек и завязывал их на щиколотке. - Дедуль, ты, если спать хочешь, ложись совсем, я тебе шнурки развяжу. - Рома, не отвлекайся. Где твой портфель? Липа нацепила очки, проверила домашнее задание. Домашнее задание было выполнено без единой ошибки. Ромка, скромно потупив глаза, сидел рядом, мусоля панлец во рту. - Не грызи ногти,- не глядя на внука, сказала Липа.- Странно. Ни одной ошибки. Странно. Ромка вздохнул, великодушно прощая бабушке ее недоверчивость. Он и без нее знал, что домашнее заданние выполнено без единой ошибки, потому что он очень аккуратно и внимательно списал его у Лены Шаровой. - Теперь слова,- сказала Липа. - Ну, бабу-уль,- заканючил Ромка.- Меня уже Таня проверяла... - Когда? - насторожилась Липа. - Вчера...- с безнадежностью в голосе промямлил Ромка. - Ой, врешь! Доставай. Ромка достал мятый словарик, сделанный из тетнрадки. - Там в конце. - Ди швестер? - прочитала Липа и подняла на внука глаза в очках. - Сестра,- наобум ляпнул Ромка. - Правильно,- кивнула Липа.- Молодец. Дер шранк? - Брат,- не задумываясь, гаркнул Ромка, увереннный, что счастье улыбнется ему и второй раз. - При чем здесь "брат"? Шкаф, а не брат. Ну-ка, ну-ка... Ромка понял, что вляпался. Целый час он долбил слова под мерный храп деда. Радио пикало два раза, потом три. Ромка даже вспотел от напряжения. Наконец Липа проверила его и осталась Довольна. - Знать язык - очень полезно,- наставляла она внука, пока тот стремительно убирал учебники и тетради в портфель.- Нас, студентов, после февральской революции... - Октябрьской. - После февральской,- с нажимом на "февральнской" сказала Липа.- Ты разве не знаешь, что в семнандцатом году было две революции: сначала февральская, а потом уж - Октябрьская. - Зачем две? - Так было нужно. Сначала царя сместили, а понтом- диктатура пролетариата. Не перебивай, а то я собьюсь с мысли... Ну, вот уже сбилась. О чем я говонрила? - Вас, студентов, после февральской революции... - Да-да, нас посылали объяснить неграмотным люндям, что такое, например, демократия. Мне очень помогнло, что я кончила гимназию и знала латынь. Я объяснянла; демос - народ, крафт - сила. Советская власть. Понняла? Понял? - Поняла, бабуль, понял,- уже на бегу крикнул Ромка. - Чулки не забудь получить, квитанция у тебя в нагрудном кармане. Отмерной во дворе давно кончился, шла игра в донмино. Вовки не было. Подвальное окно Синяков лишь до пояса вылезало из земли, но даже сквозь замызганную его половину было видно и слышно, что делается внутри. Внутри Вовкина мать Татьяна Ивановна, душно шенвелясь от тяжелого жира, гоняла сына по комнате шинроким офицерским ремнем Вовкиного отца, который, как клялся Вовка, погиб на фронте в сорок первом в Сталиннграде. Татьяна Ивановна работала сегодня во вторую смену и воспитывала сына перед работой на всякий слунчай, на завтрашний учебный день, потому что завтра до вечера сына не увидит. Вовка метался по комнате с ренвом, превосходящим количество ударов, приходящихся на него. Татьяна Ивановна медленно загоняла его в угол. На столе Ромка заметил раскрытый дневник, котонрый Вовка неосмотрительно не спрятал перед отмер-ным. Внизу страницы была красная надпись. Ромка знал, чго это за надпись, потому что в его дневнике бынла точно такая же: родителей срочно вызывали в школу. Значит, Татьяна Ивановна не впрок лупила сына, как денлала это время от времени, а за дело. Ромка свой дневнник пока "потерял": мама в больнице, зачем ее волнонвать? А Вовка не догадался или не успел. Чтобы не видеть расправы над другом, Ромка отлип от окна и побрел в издательство, где раньше работала^ тетя Оля, а теперь почему-то иногда брала работу на дом. Дядя Юра сидел в персональной клетушке, отвоеваннной у соседней редакции с помощью своего военного раннения, и размашисто черкал рукопись. - Здрасьте, дядя Юр! - Привет,- редактор ковырнул карандашом строчнку и потянулся за сигаретами. Курить в клетушке ему разрешалось тоже. - Дядя Юр, разок курнуть, а? Невзатяжку? - Травись,- дядя Юра из своих пальцев дал Ромке подымить.- Не обсопливь, деятель. Олька узнает - мне башку оторвет. - Не узнает.- Ромка заглотнул невкусный дым и закашлялся. - Ну вот, теперь умрешь - с меня спросят. В дверь постучали. Дядя Юра развел руками: - Вот так. Автор. Иди на третьем этаже стенгазету посмотри, поищи родных и близких... Проходите, пожанлуйста... Потом зайди. Мимо Ромки прошел недовольный чем-то толстый человек в черном костюме, в тюбетейке, с красивым значком-флажком на лацкане пиджака. Кого-то "автор" Ромке очень напоминал. Ромка спустился на третий этаж, где перед входом в зал висела стенгазета издательства. Ромка стал ее разглядывать. Стенгазета была веселая. - Тетя Оля! - взвизгнул он. Действительно это была Ольга Александровна. Верннее, маленькое, вырезанное из какой-то пожелтевшей молодой фотографии, ее лицо, остальное - тело, руки, ноги были подрисованы от руки красками. Тетю Олю нанрисовали в виде французской булочки за семь копеек. Она везла детскую коляску, в коляске вместо ребенка - толстая книга с нерусской фамилией автора на обложнке. Обложке художник придал вид детского личика, в середину которого была воткнута пустышка. - А кто это был у вас, со значком? - спросил Ромнка дядю Юру через полчаса. - Писатель,- раздраженно ответил дядя Юра.- Татарин один. И тут Ромка вспомнил, кого ему напомнил толстый человек в тюбетейке. Брата Уляляма. Старьевщика. Он тоже всегда в тюбетейке и не снимает ее даже, когда в жару сидит в своей будке "Утильсырье". - А разве татары писателями бывают? - Еще как,- вздохнул дядя Юра.- Ты, ладно. Ты чего хотел, только быстро, ко мне еще один должен сейнчас прийти.- Он взглянул на часы. - Тоже татарин? Дядя Юра засмеялся: - Роман, не тяни кота за эти самые. Чего хотел? Быстро! - Дядя Юра, а я не дурак? Редактор задумчиво посмотрел на него. - Как тебе сказать. Пока вроде нет, а там кто знанет. Как дело пойдет. Все проблемы?-Дядя Юра принподнялся и поправил под собой разноцветную лоскутнную подушечку, которую ему подарила на День Победы тетя Оля. - А зачем вам подушка? - Ты дурака не валяй. Чего надо? Ромка опустил голову: - Мы с Вовкой Синяком Жукевичу нос защемили... Дядя Юра пожал плечами: - Делов-то... - И побили... - Это уже нечто, а то - нос. Причина? - Он Лену Шарову предал. - Ясно,- сказал дядя Юра.- Итоги? - С родителями вызывают,- пробурчал Ромка.- Вовку уже мать бьет. - Почему не отец? - живо поинтересовался дядя Юра. - У него отец на фронте погиб. Под Сталинградом. В сорок первом. - Ах, вот как!-дядя Юра улыбнулся.- Вовке-то сколько лет? - Одиннадцать, он на второй год оставался. - А на дворе у нас какой год сейчас? - Шестидесятый,- Ромка пожал плечами, удивлянясь дядя Юре, про которого тетя Оля всегда говорила, что "Юрка - гений". Дядя Юра остался доволен Ромкиным ответом, он долго смеялся, по-женски тряся плечами. - Сходите в школу вместо мамы. Дядя Юра перестал смеяться: - Не понял? - Таня один раз уже ходила. Она в девятом кл-аеее, но Клара велела, чтоб родители. Мамы нет, она завтра из родильного дома выписывается. У нее там ребеночек, девочка, умер. Сорок один сантиметр, вес три сто. - Вон оно что!..- Дядя Юра взлохматил седые вонлосы.- Да, брат... А может, отец? - Он приходил к бабушке, плачет весь... - Тоже понятно,- кивнул дядя Юра и прикурил от зажигалки