Вячеслав Пьецух. Жирнов и Писулин
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Государственное дитя". М., "Вагриус", 1997.
OCR & spellcheck by HarryFan, 31 July 2002
-----------------------------------------------------------------------
Жирнов и Писулин были пастухи, жившие в деревне Голубая Дача, которая
соединялась с внешним миром дорогой настолько колдобистой и разбитой,
какой только может быть дорога, если нарочно ее изрыть. Деревня это была
сравнительно новая: в шестидесятых годах тут построился первый секретарь
райкома Брюханов, облюбовавший себе место на правом берегу Волги, но потом
что-то разонравилось ему место, и постройку забросили, хотя сруб уже
подвели под крышу и даже, по распоряжению Брюханова, выкрасили бревна в
нежно-голубой цвет. Со временем тут появилось еще несколько изб, которые
строили для молодоженов плотники из Погорелого Городища, а на самой
голубой даче всегда жили колхозные пастухи. Житье это имело некоторые
сложности, так как полы в доме были только черные, оконные рамы
заделывались полиэтиленовой пленкой, печкой служила железная бочка из-под
солярки, а мебелью - два волосяных матраса и сосновые чурбаки, но в общем
жить было можно, хотя и без затей вроде электричества, до которых стал
охоч земледелец в наше блажное время.
Жирнов и Писулин были мужики местные - один родился в Михальках, а
другой в Углах. В первой молодости оба уехали из деревни, какое-то время
работали во Ржеве на мясокомбинате, потом учились в техникуме на
садоводов, а потом угодили в один и тот же лагерь: Жирнов за драку, а
Писулин за кражу двух мешков сахара и одного ящика дагестанского коньяку.
Отсидев положенное, они вместе освободились, вернулись в родные места и
нанялись в пастухи. Дело это, как известно, привольное, здоровое, и быть
бы им самим этакими бычками, кабы не пристрастие к алкоголю. Председатель
Борис Петрович им в другой раз говорит:
- Что же вы, суки, так безобразно пьете?!
- Сейчас скажу, - отвечает ему Жирнов. - Натура у нас с Писулиным очень
крутая, и ее все время приходится разводить.
Председатель Борис Петрович сплюнет в сердцах и пойдет по своим делам,
а Писулин добавит, глядя ему в спину с недоумением и укором:
- И чего он к нам придирается, не пойму! Вон зоотехник Иванов два года
до дома дойти не может, и ничего, а мимо нас Петрович сроду не пройдет,
чтобы не поинтересоваться про нашу пьянку!
По летней поре, в четвертом часу утра, за ними в Голубую Дачу заезжает
вахтовый грузовик и отвозит к загону, образованному поскотиной, где растет
десяток-другой берез, обглоданных метра на два от комля вверх; тут, стоя
по щиколотки в навозе, пастухов дожидаются полторы сотни телочек и бычков,
которые поднимают приветный рев, как только завидят вахтовый грузовик или,
по темному времени, заслышат его мотор. Жирнов и Писулин сначала гонят
стадо по-над Воронкой, потом мимо Михальков, где Жирнов начинает щелкать
кнутом безо всякой надобности и крыть молодняк отвратительным матом, а
Пастухова собака Альма заливается лаем и с особым усердием гоняет
отставших животных, точно ей хочется показать деревенским псам, что собака
при должности и собака на цепи - это отнюдь не одно и то же. В Михальках
пастухи разживаются самогоном или "казенной" водкой, но пьют розно, то
есть по очереди: один день Писулин бывает выпивши, а Жирнов безобразно
пьян, другой день Жирнов бывает выпивши, а Писулин безобразно пьян, иначе
им со стадом не совладать. Соответственно очередности то Писулин тащит
Жирнова на закорках, когда стадо возвращается в свой загон, то Жирнов
тащит Писулина, и в это время на них бывает занимательно посмотреть: один
сидит на закорках, безжизненно свесив ноги, и либо спит, либо горланит
песню, а другой тащит товарища, бледно-розовый от натуги, кое-как
управляется кнутом, понукая стадо, и ругается почем зря. Правда, бывают
случаи, когда они напиваются заодно, тогда оба заваливаются где попало,
хотя бы посредине проезжей части, и собака Альма свирепо стережет их
кромешный сон. Как-то зимой, в феврале, когда стояли такие трескучие
морозы, что дерево давало стеклянный звук, Жирнов с Писулиным выпили по
литру водки на брата, улеглись в Столетове возле магазина, проспали в
снегу довольно продолжительное время - и ничего... Пьяный Жирнов дуреет и
мелет всякую чепуху, а у пьяного Писулина только появляется на лице
дурацкое выражение, какое можно наблюдать у собак, когда они ловят мух. На
спиртное деньги у них почему-то всегда найдутся, а вот на провизию не
всегда. Писулин по этому поводу говорит:
- Если русский мужик захочет, он приноровится не то что из водки, из
воздуха калории извлекать.
Получают они в колхозе, как говорится, гроши, но то дрова кому наколют,
то покосят у дачников из расчета тысяча рублей сотка, а сено продадут, то
потихоньку жердей нарубят и то же самое, продадут; в самых крайних случаях
они могут почистить дачку. Однако эти операции им отчего-то не задаются, и
в двух случаях, когда Жирнов с Писулиным решались почистить дачку, они в
первый раз стяжали библиотеку томов приблизительно в пятьдесят, а в другой
раз похитили оцинкованное корыто. Едят они главным образом хлеб, пшенный
концентрат и варево из требухи, которой снабжает их вся округа.
Вечерами они возвращаются на свою голубую дачу, и один начинает
растапливать печку, чтобы затем наладить пшенную кашу или варево из
требухи, а другой заваливается спать, просыпается что-нибудь через час,
причем совершенно трезвым, и они принимаются за еду. После трапезы всегда
начинается разговор, - отвлеченный и отчасти странный для деревенского
человека, - ибо больше им делать нечего: за отсутствием электричества ни
телевизора, ни радио у них нет, газеты они по бедности не выписывают,
украденные некогда книги Писулин давно прочел, а Жирнов извел их после на
самокрутки. Темы у пастухов две: есть ли Бог и можно ли за вечер выпить
канистру водки.
Вечер; в избе догорает печка, в которой постреливают головешки, и
осторожно возится в углу мышь; на дворе еще светло, хотя солнце с полчаса
как закатилось за тот берег Волги, оставив после себя золотое зарево,
точно в напоминание о погожем осеннем дне; Жирнов и Писулин сидят на
ступеньках крыльца и нехорошими глазами глядят на дорогу, колдобистую и
разбитую, какой только может быть дорога, если нарочно ее изрыть.
- Смотрю я на нашу Альму, - говорит Писулин, - и прямо завидки меня
берут! Живет себе собака и знать не знает, что жизнь у нее - собачья. И
смерти она не боится, потому что ей невдомек, что бывает смерть...
- Ты сам-то что, смерти боишься, что ли? - спрашивает Жирнов.
- А то нет!
- Ну и дурак! Как-нибудь не проснешься с перепою, и все дела [оба
умерли от цирроза печени в 1994 году с разницей в две недели].
- Это еще хуже. А что, если Бог есть и на небе с тебя спросится по всей
форме?! В таком случае хоть завязывай с пьянкой, потому что как же это я
предстану перед Богом в нетрезвом виде... Он мне, наверное, так и скажет:
"Ты что, парень, осатанел?!"
Жирнов посоветовал:
- А ты ему говори: хоть ты меня, ваше преосвященство, собакам отдай на
съедение, а на трезвую голову жить в России невмоготу.
- Только если Бог есть, чего бы мы с тобой керосинили круглый год? Ведь
народ у нас почему пьет напропалую? Потому что он ведет беспросветную
жизнь и ему ничего не надо. А если бы Бог точно существовал, то народ бы
еще подумал, что ему лучше: выжрать стакан и набезобразничать или найти
вечный приют в раю.
- Да нет никакого Бога! - сказал Жирнов. - Если бы он был, то давно бы
запретил наше болванское государство.
- Не скажи! - возражает ему Писулин. - Я вот как-то выпил в Зубцове и
лег ночевать под танк. Ну, ты знаешь: там у них танк стоит в виде
памятника - так вот я под ним и устроился ночевать. Просыпаюсь с бодуна,
глядь - а возле меня стоит почти полная бутылка молдавского коньяку!.. Ну
и кто, по-твоему, мне поднес?!
Жирнов ничего на это не отвечает, и некоторое время они молчат. Наконец
Жирнов, позевывая, говорит:
- Пошли, что ли, в чум?..
Писулин ему:
- Пошли...
И они, поднявшись, уходят в дом. Между тем световой день находится при
последнем издыхании, запад еще светится темной голубизной, но уже
скрадываются очертания и цвета, и на центральную Россию мало-помалу
наваливается ночь. Волга, довольно быстрая в этих местах, мрачнеет и как
бы загустевает, несколько замедляя свое движение, безветрие стоит полное,
ни одна былинка не шелохнется, на том берегу, над лесом, вспыхивает
первая, глазастая звезда, запахи становятся проникновенней и острей, -
одним словом, все намекает на то, что Бог-то, может быть, и есть, а вот
рая точно нет, ибо ничего прекраснее этого быть не может.
Last-modified: Sun, 04 Aug 2002 13:04:10 GMT