Ольга Григорьева. Колдун --------------------------------------------------------------- Григорьева О. Г83 Колдун: Роман. -- СПб.: "Азбука", М.: ООО "Фирма "Издательство АСТ", 1999. -- 512 с. ББК 84 Р7 ISВN 5-7684-0668-9 (Азбука) ISВN 5-237-03375-Х (АСТ) файл из электрической библиотеки www.termoclub.ru/lbr │ http://www.termoclub.ru/lbr OCR & spellcheck -- Алексей Алексеевич (alexeevych@mail.ru) --------------------------------------------------------------- В этой удивительной книге автор предлагает фантастическую версию исторических событий, предшествующих крещению Древней Руси. Знают бессмертные Жрецы Белеса, что князь Владимир собирается призвать на Русь новую веру. Гневается Скотий Бог на своих слуг, требует смерти князю -- чтобы не воссияло над Киевом Красное Солнышко. Но приходит герой -- молодой знахарь из Приболотья -- и заступает дорогу честолюбивым воеводам и коварной нежити, ограждает князя от занесенного над ним меча. й Григорьева О., 1997 й "Азбука", 1999 "Претерпевший же до конца спасется". От Матфея св. благовествование ПРОЛОГ Сирома уже укладывался спать, когда Горбуша, старая косматая собака, служившая ему уже много лет, звонко залаяв, распахнула дверь и ринулась в завывающий, вьюжный холод. -- Куда, дура?! -- беззлобно крикнул ей вслед Сирома. -- Замерзнешь! Зима в этом году и впрямь стояла суровая. Целыми днями плясали на сугробах снежные вихри, металась по лесу в безумном танце ледяная Морена, и, словно пугаясь ее разгульного веселья, прятался за темно-серыми тучами ясноликий Хорс. -- Вернется она. Куда денется? -- произнес кто-то снаружи. Услышав спокойный хриплый голос, Сирома спрыгнул с лавки и засуетился, поспешно натягивая продранные на коленях порты. Он не ждал гостей. Немногие вспоминали о нем, и уж совсем никто не отваживался навещать его заброшенную в лесу избу. Только один гость мог быть в этом доме... -- Хозяин, -- пробормотал Сирома, низко склоняясь ко входу. -- Хозяин, Хозяин, Хозяин... -- запищали по длинной клети домовые духи. -- Хозяин! -- уверенно стукнула, закрываясь за вошедшим, дверь. -- Хозяин, -- подобострастно взвизгнули под грузным телом пришлого дощатые половицы. Позванивая вовремя наброшенными на шею оберегами, Сирома подскочил к позднему гостю и преданно всмотрелся в знакомые с детства черты. Он уже давно не видел Хозяина, но со времени последней встречи тот почти не изменился, только в бороде появились редкие седые волоски да возле губ залегла суровая глубокая складка. Эти перемены насторожили и испугали Сирому. Время еще никогда не было столь жестоким с Хозяином... Скрывая страх, он склонил голову и попятился. -- Не ждал меня? -- стряхивая с шубы налипший снег, небрежно спросил вошедший. Шлепаясь на пол, белые комья звонко зачмокали и, внезапно умилившись теплу, растеклись по древесине темными влажными пятнами. В горнице повеяло свежестью и лесным духом. -- Я живу, чтобы ждать тебя, -- ответил Сирома. За долгие годы служения он хорошо изучил привычки Хозяина, поэтому, не дожидаясь указаний, плеснул воды, приглушив огонь в каменке, и разложил на столе ровные большие ломти ароматного хлеба. Глядя на его уверенные движения, гость усмехнулся и развалился на лавке, далеко вытянув длинные, укрытые шкурами ноги. -- Ведаешь, что мне по нраву? -- А как же! -- обиделся Сирома. -- Чай, не впервой тебя принимаю, гостя дорогого. Он не хотел огорчать Хозяина, но тот неожиданно посуровел, зло сощурил темные опасные, будто бездонные омуты, глаза. Бледные тени заплясали по его окладистой черной бороде, очертили плавными полосками скорченные в презрительной ухмылке пухлые губы. -- Сейчас меня принимаешь, а придет другой, сокрушит мою власть -- небось тоже не воспротивишься? Станешь гостем дорогим величать? Сирома уронил на пол кринку с молоком. Никогда еще его так не оскорбляли! Конечно, Хозяину нынче приходилось нелегко -- для всех настали тревожные времена, но ведь когда-то было и хуже! Когда-то его грозного повелителя даже оборотничество не спасло от Перунова гнева. А сейчас кто грозит ему? Никчемные, поклонявшиеся новому Богу людишки? Неужто из-за них усомнился в верности старого слуги? -- Чего трясешься? -- лениво покосился на него пришелец. -- Иль в словах моих оговор углядел? Сирома унял дрожь в руках, запрятал поглубже горькие мысли. Хозяин есть Хозяин, и коли бранит глупого раба, знать, не Хозяин неправ, а раб плох. Он склонился, утер подолом ползущую к ногам Хозяина молочную лужу, тонкими пальцами принялся собирать черепки. Крупная слеза медленно скользнула по его заросшей щеке и, прячась от всевидящих глаз гостя, поспешно нырнула в давно уже не стриженную бороду. -- Чего сопли распустил? -- все-таки углядев блестящую каплю, разозлился тот. Пряча боль, Сирома хрипло выдавил: -- Жизнь свою, душу свою отдал я тебе! Все, чем владел иль владеть мог, положил к твоим ногам! Чем еще угодить тебе? Чем развеять твои сомнения? -- Сегодня мне отдаешь, завтра другому... Многие уже так делали, -- грустно заметил пришелец. В Сироме заклокотала ярость. Она часто посещала его в последнее время. Ох, попадись ему предавшие Хозяина отступники! Не стал бы даже к силе взывать -- зубами, будто голодный зверь, разорвал бы их на части! Из-за них теперь не верил ему Хозяин, из-за них хмурился на верного слугу! -- Умру, коли пожелаешь! -- гневно выкрикнул он, понимая, что никакими словами не сможет выплеснуть наружу негасимое, полыхающее в груди пламя. -- Оставь, -- лениво поморщился пришедший. -- К чему мне твоя смерть? Не нужна она мне... Я совсем иной смерти жду. -- И потянувшись так, что хрустнули кости, негромко повторил: -- Мне нужна смерть другого. -- Кого? -- задрожав от нетерпения, спросил Сирома. -- Кто посмел супротив тебя злое затеять? Кутаясь в шубу, Хозяин молчал. Огонь в каменке совсем затух, и даже Домовые притихли, ожидая ответа. Сирома не выдержал первым. -- Имя, -- падая на колени, взмолился он. -- Имя! Скажи только имя! Гость перевел на него темные немигающие глаза, усмехнулся. -- Имя знать желаешь? А не испугаешься ли этого имени? Что, коли в нем княжеская власть? Что, коли за ним Бог незнаемый? Тогда захочешь ли имя это ведать? Захочешь ли ради меня пойти против великой силы? Только теперь Сирома понял, что Хозяин действительно в беде. Не понял даже -- почуял, сердцем угадал. В страшном волнении сжалась душа, ринулась давящим комом из горла. -- Имя.... -- застонал он. Гость встал. Ветхий настил заскрипел под его тяжелыми шагами, дверь угодливо распахнулась, дохнув на Сирому морозным облаком. -- Имя... -- Сирома пополз вслед исчезающей в клубах белого пара темной фигуре. -- Молю... Хозяин остановился на пороге, оглянулся. За его спиной, замахиваясь на неосторожного путника, взмыл снежный вихрь и, словно узнав в выходящем опасного знакомца, жалобно повизгивая, заплясал возле его широкой груди. Бездонные глаза чернобородого сверкнули грозными искрами, пухлые губы растянулись в медленной зловещей улыбке. По-собачьи поскуливая, Сирома припал к его ногам, вцепился помертвевшими пальцами в косматый мех. Казалось, вместе с Хозяином уходит из него жизнь, вытекает по капельке, застывая белыми хлопьями на хозяйских плечах. Неужели повелитель уйдет, так и не поверив ему? Неужели так и не откроет имени злого недруга? Кому же тогда будет мстить Сирома? От кого оберегать жизнь своего властелина? Хозяин наклонился, небрежно провел крепкой широкой ладонью по его всклокоченным волосам. Холодная радость пронзила тело Сиромы насквозь, отбросила его назад, в избу. По черным стенам заметались шкодливые тени, лучина звонко хрустнула, зашипела и погасла. -- Владимир, -- в мерцающей темноте отчетливо прозвучал голос чернобородого. -- Владимир... Сирома уже не услышал, как захлопнулась за пришельцем дверь, не заметил, как нашарил трясущимися руками полати, как сел на них, все еще дрожа от страха и преданности. Отныне одно лишь имя звучало в его затуманенной ненавистью голове. Оно призывало к мести, а значит -- к жизни. -- Владимир, -- шептали беззвучно его побелевшие ссохшиеся губы. -- Владимир... ЧАСТЬ ПЕРВАЯ УБИЙЦА ГЛАВА 1 Егоша задыхался. Еловые лапы качались перед ним размытыми зелеными пятнами, в голове гудело от страха. Что за нежить соскочила с деревьев к нему на спину?! Почему принялась душить? За охоту? Но убил-то он всего двух белок да зайца... Чем же прогневал Лесного Хозяина? Почти теряя сознание, он схватился за что-то на поясе и из последних сил ударил за спину. Чужие руки неохотно отпустили его горло. Егоша развернулся. В плывущей перед глазами дымке с трудом различил человеческое лицо. Румяные щеки, большой рот, взлохмаченные рыжие волосы... Онох! Опять со своими недобрыми шутками! -- Ты что, совсем умом тронулся?! -- разозлился Егоша. Онох не ответил. Осел на землю и замер без движения, будто умер. Экий притвора! И в кого только такой уродился?! Все Приболотье стонало от его проделок, а с него как с гуся вода! Егоша отдышался и легонько толкнул Оноха ногой. -- Хорош притворяться. Вставай... Уткнувшись носом в снег и косясь на родича голубым глазом, тот по-прежнему не шевелился. Присев на корточки рядом с ним, Егоша назидательно вымолвил: -- Шутки шутками, а другой раз ты на меня исподтишка не кидайся. А то ведь и впрямь зашибить могу. Особливо когда дышать нечем... Парня крепче и сильней Оноха в печище не было, но постращать шкодливого бугая не мешало... Легкая пороша пробежала по земле, подняла и бросила в лицо Оноха белую крупу -- тот стерпел, не шевельнулся. -- Ах, ты притворяться!.. Егоша поддел Оноха ногой, и тяжелое тело отрока лениво перекатилось на бок. К его щеке прилип снег, голубые испуганные глаза почти тупо уставились в небо. Что-то было не так... Еще не понимая что, Егоша наклонился и потряс Оноха за плечо. Голова парня отклонилась набок, прижатая к боку рука съехала, обнажая торчащую из груди костяную рукоять. Егоша знал этот нож. Поначалу он даже удивился -- как же это мог его нож очутиться в Оноховом боку? А потом пришло неожиданное прозрение, ударило в голову страшной темной силой. -- Не-е-ет!!! Закачали голыми ветвями деревья, стихли весенние птицы, укрывая чистый взор за набежавшими облаками, отвернулся ясноликий Хорс. Под разбежавшимися тенями показалось, будто рука Оноха слегка двинулась, светлые ресницы дрогнули. Егоша стиснул пальцы, вгляделся. А вдруг Онох еще жив? Вдруг ему еще можно помочь? Вскочив, Егоша взвалил тяжелое тело родича на спину и побежал к дому. Отчаяние темной пеленой завесило путь, заглушило лесные шорохи. Он не заметил выскользнувших на поляну девчонок-малолеток. Зато они углядели Егошу сразу. И нож приметили. Завизжали пронзительно, метнулись белыми всполохами в лесные заросли. Сквозь шум в ушах Егоша расслышал их крики, остановился. "В печище побежали, -- устало подумал он. -- Теперь придут люди, помогут..." Бережно опустив Оноха на землю, он сел рядом, откинулся спиной к рябому стволу старой березы и застонал от сжавшей сердце мучительной вины. Как же не заметил, когда вытянул из-за пояса нож?! Почему не удержался?! -- Мы вышли, а он... -- совсем близко раздался сбивающийся девичий голосок. -- Страшный такой... В крови весь... Прочь от печища бежал и Оноха в лес тащил... Мертвого. -- Прочь? В тяжелом мужском рыке Егоша сразу признал голос отца. Хотел было броситься ему навстречу, рассказать все но вокруг затрещали кусты, затопало множество ног. Печищенцы надвинулись, обступили плотным кольцом. Неверящие, растерянные... Смотрели сверху вниз на его слипшиеся от пота и снега волосы, на перемазанные кровью Оноха ладони. И молчали.. Егоша медленно встал, вскинул голову. Толпа ахнула, подалась назад, бабы завопили, пряча лица. Испугались... Но почему? Он же не хотел убивать... Он шагнул навстречу отцу, к плечу которого, доверчиво распахнув яркие синие глаза, жалась худенькая, не по годам маленькая Настена: -- Я не хотел... -- Стой где стоишь, тварь! Егоша обернулся на крик. За его спиной, грозно натянув лук, замер старший брат Оноха Первак. Тонкая ткань его рубахи пузырилась под легким ветерком, и от этого Первак казался еще мощнее и громадней, чем был на самом деле. Губы его дрожали, по щекам ползли слезы, но уложенная на тетиву стрела глядела прямо в Егошину грудь. -- Стой, убивец! -- еще раз повторил Первак. Егоша замер. Меткость Первака была всем известна. -- Я не хотел... -- Куда, говоришь, он Оноха тащил? -- негромко спросил отец у румяной, прячущейся за его спину толстушки. Та осторожно высунулась и, бросив взгляд на кровавое, понемногу расплывающееся вокруг мертвеца пятно, поспешно залопотала: -- В лес тащил, в лее... Егошу будто плетью хлестнули. -- Врет она! -- Он было метнулся вперед, но вовремя вспомнил о Перваке и стреле, замершей на его луке. -- Врет! Я и место могу показать, где Онох на меня бросился. Там пятна кровавые видны еще! В печище я его нес! Помочь хотел! -- Не вру! -- Забыв о страхе, девка выскочила вперед, вперила в оплывшие бока круглые белые кулаки. -- Не вру я! В лес тянул! Злодейство скрыть думал! -- Брехунья сопливая! Не было этого! -- Но убил-то ты? -- тихо спросил отец. От этого тихого, будто надломленного голоса Егоше вдруг захотелось заплакать. И гнев на девку-пустомелю пропал. Голову потянуло к земле, ощутив неведомую тяжесть, плечи покаянно согнулись. -- Я... -- Гад! Первака вовремя подтолкнули, и стрела пропела над самым ухом Егоши. -- Расквитаемся еще! Выродок! -- дергаясь в крепких руках родичей, отчаянно заорал Первак. А их становилось все больше. Пришел грозный отец Оноха -- Житобуд, возле него пристроилась седая, истертая заботами женщина с отупевшими от горя глазами -- мать убитого -- и две высокие ладные девки -- сестры. Два других брата -- Хомуня и Дрозд -- стояли чуть в сторонке, прожигали Егошу ненавидящими взглядами. -- Погодите. -- Житобуд шагнул в круг и, склонившись над телом Оноха, легко выдернул из раны нож. -- Неладно такие дела сгоряча судить. Разобраться надобно. Коли Егоша моего младшенького ненароком зашиб и к печищу его нес, спасти желая, то нет на нем вины. А коли было все не так, я, правду вскрыв, сам его казню, на муки вечные к Кровнику отправлю! Костяная рукоять будто прилипла к крепким пальцам Житобуда, выпрашивая новой жертвы, лезвие нетерпеливо подрагивало. Егоше стало страшно. До этого мига он твердо верил в справедливость родичей, но теперь вдруг углядел в трясущихся пальцах Житобуда непримиримую, совсем не схожую с его разумными речами ненависть и похолодел от обиды и страха. Первака отпустили. Оправив рубаху) он зло покосился на отца, но не кинулся к Егоше -- остался на месте, крепко сцепив побелевшие пальцы. -- Ты, Егоша, -- глядя в землю и небрежно покачивая в руке нож, продолжал Житобуд, -- покуда в медуше моей посидишь, подумаешь, что лучше -- правду сказывать иль лгать да изворачиваться А к утру решим, что с тобой делать. Не дожидаясь приказа, братья Оноха быстро подскочили к Егоше, закрутили ему за спину руки, толкнули к печищу: -- Добром ступай! Раньше Егоша никогда не был пленником. Даже в детстве, в мальчишечьих играх... На миг ему показалось, что чужая жестокая сила затопила его со всех сторон. Захотелось завыть отчаянно, выдраться из цепких пальцев, ринуться опрометью в тихий вечереющий лес... -- Отец! -- выкликнул жалобно, метнулся глазами к понурившейся невысокой фигуре отца. Тот печально качнул головой, будто отказываясь от чего-то очень дорогого, и отвернулся. И мать отвернулась. Только Настена продолжала смотреть по-детски большими и чистыми глазами. Земля качнулась, поплыла под ногами Егоши, оставляя его в зловещей душной пустоте. Он не чуял, как доплелся до высокого дома Житобуда, лишь иногда вспоминал, что, кажется, едва отвели его от тела, как истошно заголосила мать Оноха: -- Деточка моя, кровинка! Почто покинул меня, почто соколом ясным в дали высокие вознесся?! Вторя ее горестным крикам, запричитали, завопили, срываясь на волчий вой остальные бабы. Этот вой и теперь звенел у него в ушах -- пронзительный, отчаянный... А ведь уж немало времени прошло. Егоша подтянулся повыше, прильнул глазом к узкой щели. Мала щелочка оказалась -- ничего не разглядел. Ох, кабы все это ему просто примерещилось и Онох по-прежнему бродил бы, где-то по печищу, ухмылялся щербатым ртом, приставал к румяным девкам, похвалялся сноровкой перед парнями! -- Егоша... Егоша... -- Слабый девчоночий голос нарушил тишину, вернул прежние страхи. -- Настена? -- Беда, Егоша, -- быстро зашептала сестра. -- Родичи Оноха весь лес обошли, а место, на которое ты указывал, так и не сыскали. Говорят -- нет такого. -- Как, нет?! -- Я им не верю, и отец тоже не поверил. Хотел сам пойти поискать, но не успел. Стемнело быстро. И то верно -- в темноте многое ли увидишь? Хорошо хоть отец за розыски принялся, не отвернулся от угодившего в беду сына. Коли позволят светлые боги, на рассвете найдет он то место, где Онох умер. -- Ты не понимаешь! -- Ему почудилось, будто Настена всхлипнула, но она не замолчала, продолжала шептать: -- Убьют тебя ночью. Первак только о том и говорит. Братьев на подлое дело подбивает. Мне о том Олисья сказывала. Олисья-уродина, старшая сестра Оноха, была Настене верной подругой. Нянчилась с малолеткой, будто с дочкой иль меньшей сестрой. Хотя никто, кроме Настены, ее и знать не хотел. Чурались уродины и дразнили немилосердно за большой, похожий на репу нос, за маленькие, раскошенные в разные стороны глазки, за тонкие и редкие волосья. А Настена словно не замечала уродства подруги -- при встрече кидалась к ней, обнимала руками короткую шею Олисьи, вглядывалась с нежной любовью в косые глаза. -- Что ж будет-то теперь? -- горестно выдохнула Настена. Егоша задумался. Что будет, то лишь богам ведомо. Да что бы ни случилось, лишь бы кончилась поскорей эта мука! Ощущая, как усталость вползает в истерзанную душу, он закрыл глаза и сказал: -- Ступай домой. Отец с матерью небось ищут уже. Я со своими делами сам разберусь. -- Правда разберешься? -- недоверчиво спросила она.. -- Правда... Ступай. Настена бесшумно упорхнула, а взамен явилось томящее одиночество. Егоше нередко доводилось одному в лесу ночевать -- ни тьмы, ни ночных шорохов попусту не пугался, но стены давили, мешали дышать полной грудью. Тошно было без свободного шума ветвей над головой, без чистого звездного неба, без вольного ветерка. В углу зашуршала мышь. Егоша сузил глаза, всмотрелся в темноту. Задержалась что-то мышка в человечьем жилье. Обычно их род возле людского тепла лишь пережидает зимние морозы, а как подтаивают силы снежной Морены, так они подаются домой, в поля. Что-то мелькнуло в едва проникающем через щель лунном луче. Егоша замер. Не замечая его, мышь выскочила в тонкую полоску света, принюхиваясь, потешно задергала длинным носом. -- Вот так-то, подружка, -- невесело сказал ей Егоша. Испугавшись человеческого голоса, зверек вздрогнул и замер бесформенным комочком, уставясь на Егошу черными бусинами глаз. Его обдало внезапным холодом, словно рядом пронесся злой северный ветер. Померещилось, что сочатся земляные стены свежей кровью, а на пилу вместо маленькой мышки судорожно корчится чье-то изодранное страшными ранами тело. Егоша сжал зубы, попятился. Незнакомец повернул искаженное мукой лицо, захрипел, выдавливая из себя красную пузырящуюся пену, и Егоша с ужасом узнал в нем себя. -- Бери, бог Кровник, злодея на муки вечные! -- злорадно расхохотался голос Первака. Взметнулся острый топор, заплясали по окровавленным стенам яркие блики... Егоша шарахнулся прочь от страшного видения и, стукнувшись спиной о дощатую дверь, пришел в себя. Мышь пискнула, скользнула в неприметную норку. Пленник утер со лба проступивший пот. Надо ж было этакому кошмару почудиться! -- Егоша, братик! Настена плакала, голос дрожал, судорожные всхлипы мешали ей говорить. -- Чего тебе? В ушах Егоши, заглушая взволнованный шепот сестры, все еще бродил отголосками жестокий хохот Первака. -- Погоди, миленький, погоди, -- бормотала Настена, возясь у двери. Запор клацал, не поддавался. Егоша почти увидел, как от каждого щелчка сжимается и без того маленькое тело сестры, как по ее впалым щекам бегут крупные блестящие слезинки. -- Ты что творишь?! -- стряхивая оцепенение, испугался он. Мысли понеслись бурным потоком, смешиваясь, перекатываясь друг через дружку, то озаряя душу яркой надеждой, то бросая ее в пучину сомнений и отчаяния. Неужто Настена пришла его вызволять?! Неужто он сможет вырваться на волю и покинуть не поверивших ему родичей?! Но как же жить одному, без роду, без племени? Как всю жизнь носить страх и вину? А Настена? Каково ей будет, коли прознают, что помогла ему сбежать? -- Домой иди! -- еле сдерживаясь, чтоб не закричать, зло зашептал он, примкнув губами к шершавой двери. -- Слышишь, иди! Она не ответила -- только завозилась еще поспешней. -- Иди, не то людей кликну! -- вновь пригрозил Егоша, но в этот миг что-то громко звякнуло, дверь распахнулась, и Настена с зареванным и помятым лицом рухнула ему на руки. -- Братец! Уходи быстрей! Маленькие ладони сестры на мгновение метнулись к его щекам, а потом сильными толчками заколотили в грудь: -- Не стой истуканом, они идут уже! Беги! Егоша и сам слышал, что за ним идут. Не ушами слышал приближение кровников, а странным, где-то глубоко внутри затаившимся чутьем. Даже знал, откуда они появятся. Из-за темнеющей по правую руку Баркиной избы. Но теперь это было неважно. Хотел он того иль нет, а главное Настена уже сделала -- вернула ему долгожданную свободу. Теперь, пока никто не спохватился, надобно было проводить ее до отцовской избы, а там -- прощай навек, родимое печище! Запоздало почуяв колющую боль в затекших ногах, Егоша выскочил из погреба, увлек за собой сестру и не разбирая дороги бросился к своей избе. -- Нет! -- неожиданно уперлась Настена. -- Я с тобой пойду! -- Дура! Домой! -- Нет! -- бухнувшись на землю, пискнула она. -- С тобой! За Баркиным домом негромко звякнуло железо. Оружие. Значит, мстители уже близко. Егоша заозирался, сплюнул в сердцах. Вот уж не ведал, что сестра так упряма! Ладно, пусть идет куда пожелает, главное -- отсюда подальше, а там уж... -- Ляд с тобой! -- буркнул он и повернул к лесу. Мигом вскочив, Настена схватила брата за руку. Бесшумными тенями они метнулись в ближний кустарник. Напоследок Егоша обернулся. Зловещие длинные тени выползали из-за Баркиной избы, шевелились, готовясь к злодейству. Вовремя Настена его вызволила! -- Бежим! Бежим! -- поторопила она и исчезла за стволами деревьев. Егоша побежал следом. За спиной раздался громкий возмущенный крик нескольких людей. Силясь не потерять из виду мелькающий меж деревьями тонкий силуэт сестры, он ухмыльнулся. Он точно знал, что будет дальше. Сперва сбежавшиеся на вопль Первака родичи начнут выяснять, зачем он ночью с оружием отправился к погребу, затем рассуждать, куда мог бы утечь Егоша, и лишь потом отважатся собрать за беглецом погоню. Да и ту ближе к рассвету -- считая его выродком, побоятся ночью в лесу напороться на тяжелый охотничий нож. Они лишь в ватаге да с безоружными смелы. Оружие!.. Резко остановившись, он негромко окликнул: -- Настена! Сестра мгновенно возникла рядом, озабоченно вгляделась в его лицо: -- Чего? -- Как же в лесу?.. Без ножа даже... Она улыбнулась. Егоше всегда нравилось, как улыбается сестра. Вроде не уродилась красавицей, а едва загоралась улыбкой -- и казалось, нет больше ни у кого на свете такой светлой радости. -- Погляди. -- Настена подбросила на плечах небольшой кожаный мешок и, заметив его недоумевающий взгляд, пояснила: -- Я все взяла. Мяса сушеного немного, кокурки сдобные -- мать для тебя постаралась, топорик, который отец дал, нож твой... Отец? Мать? Стало быть, они знали о Настениной задумке, не отреклись от сына-убийцы? -- Знали, -- опять улыбнулась Настена. -- Они-то меня к тебе и отправили. Сказали, я, мол, маленькая, неприметная -- везде проскочу. Велели проводить тебя в Чоловки, к дядьке Негораду, и проследить, чтоб приняли тебя там по-людски. А потом наказали вернуться и им все рассказать. -- А ты как же? -- едва вымолвил Егоша. -- А что я? Мать поутру скажет, будто еще с вечера отправила меня к своим родичам, подальше от братиного позора. Так-то... Приободряя брата, она нежно повела по его щеке маленькой ладошкой и, резко повернувшись, зашагала в лесную темноту. Остолбенело глядя ей в спину, Егоша не мог прийти в себя. Вот так птичка-невеличка! И добрей, и умней его оказалась махонькая сестрица -- верно, в мать... Теплая, мягкая радость окатила душу болотника. Нет, не придется ему, чуждаясь людей, мыкаться безродным сиротой! Будет жить у дальней родни, изредка видеть Настену, подавать весточки родителям... Вина и обида перестали мять сердце, улетели черными воронами. Знать, простили его пресветлые боги, углядели-таки, что не виновен он в Оноховой гибели. Вздохнув поглубже, Егоша отер лицо ладонями, будто смывая с него неуверенность и страх, и побежал догонять Настену. Не один он теперь был... Не один... ГЛАВА 2 Первак сидел на вывороченном пне, ковырял носком сапога замерзшую землю и ругал проклятую ведьму. И где ее нежити носят?! Как баб брюхатых от плода избавлять иль какую напасть на добрых людей возводить, так она тут как тут, а когда к ней с правым делом человек пришел, так пропала невесть куда! Перваку казалось, что ведьма где-то совсем близко и глядит на него, поэтому он не отваживался ругать ее вслух, а лишь, выражая недовольство, изредка сплевывал да яростно втирал плевок в снег. Первак не мог точно припомнить, когда впервые подумал о ведьме, но посланная за Егошей погоня вернулась с пустыми руками, а на большом кострище сожгли тело брата, так и не полив его кровью убийцы... Обида за Оноха грызла Первака постоянно, даже ночью не отпускала, являясь в сны кровавыми, смутными картинками мести. Уж сколько раз он молил богов покарать убийцу, сколько жертв принес в Приболотное капище! А однажды вдруг пришли на ум старые дедовские байки о том, что были в старину ведуны, умевшие по следам вора иль убийцы пускать злой дорожный вихрь. Средь людей этот вихрь именовали Встречником, а как его звали по-настоящему, не знал никто. Наиболее сведущие поговаривали, будто был Встречник неумолим и неутомим, как его отец -- суровый и могучий колдовской ветер Кулла. Выслеживая жертву, Встречник годами носился по дорогам, сминая любого, кто попадался на пути, но все-таки того, за кем был послан, сыскивал непременно. А найдя, подхватывал, поднимал высоко над землей и швырял наземь, расшибая насмерть. Раньше Первак не верил подобным россказням, думал, что вырос из тех лет, когда боялся темноты и Лешего, но теперь почему-то захотелось, чтоб дедовы байки оказались правдой и сбежавшего убийцу настигла кара. Подумал об этом, и ноги сами понесли по слабой, едва приметной тропке к вросшей в землю, примостившейся на краю села избушке. Углядев злой и решительный взгляд Первака, встречные шарахались в сторону, шептались за спиной: -- К ведьме, к ведьме пошел... Ведьму в печище не жаловали, хоть частенько бегали к ней за лечебными снадобьями. Боялись водиться с ней, но и обижать тоже избегали. А что, как осерчает и нашлет на печище напасти? -- Ты зачем явился, богатырь? -- Шепелявый старческий голос оторвал Первака от тягостных дум. Парень вскинул голову, поморщился от ударившего по глазам солнечного света. Из-за него и не разглядел толком лица ведьмы -- слилось оно в одно темное, нависшее над ним пятно. -- Будешь говорить со мной иль в молчанку играть? Отвечай, коли спрашиваю! -- сердито прикрикнула на растерявшегося Первака ворожея. Стряхивая заползающие в душу сомнения, парень помотал головой. Во рту неожиданно пересохло, губы онемели, выдавливая неуклюжее признание: -- Хочу просить, чтоб помогла мне с братовым убийцей поквитаться... -- И чем же я помочь могу? Собравшись с духом, осипшим от волнения голосом он твердо сказал: -- Встречником. Ведьма хрипло засмеялась: -- Ты, паренек, сам, видать, не знаешь, о чем просишь. Встречник не просто так на свет является... -- Знаю! -- Первак решительно убрал со лба непослушный светлый чуб, вскинул голову. -- Что хочешь проси -- все отдам, но пошли за злодеем Встречника! -- Коли так... -- Запахнув на груди толстую медвежью телогрею, прихрамывая старуха побрела к избе. -- Заходи, поговорим. В длинной, похожей на нору клети пахло чем-то острым и пряным. Под потолком, корешками вверх, болтались пучки сухой травы, кожаные мешочки на стенах неприятно попахивали тухлятиной, в котле над огнем тягуче булькала бурая жижа. Ведьма, кряхтя, подошла и помешала варево длинной палкой, а потом села, облокотившись локтями на стол. Узкое сухое лицо с пронзительно черными глазами исказила жуткая улыбка, Силясь спрятаться от жгущих, будто уголья, глаз ведьмы, Первак заерзал на лавке. Неожиданно вспомнились рассказы о том, как на этом самом столе, умирая, корчились в муках молодые бабы с распоротыми животами и задыхались силком вынутые из материнского чрева младенцы. Его передернуло. -- Значит, ты Встречника желаешь послать? -- спросила старуха. -- А ведаешь ли, что Встречник не обычный вихрь дорожный? Знаешь ли, что возьмет он, покуда поручения твоего не выполнит, твою ненависть, твою кровь, твой разум, твою душу? Слова заметались по клети спугнутыми летучими мышами, зашуршали кожистыми крыльями. Первак вздохнул поглубже, задумался. -- Подумай, подумай, -- одобрила ведьма, вновь возвращаясь к своему вареву. -- Подумай о людях невинных, коих Встречник твой ненароком помять может. Да еще подумай о том, что с тобой самим будет, коли его кто-нибудь одолеет. -- А разве его можно? -- прохрипел Первак. Разгоняя дым, старуха помахала над варевом рукой, довольно засопела: -- А то как же? Всякое живое существо смерти доступно. А Встречник -- это почти ты сам. -- И противно хихикнула: -- Ты ж вроде не мертвый покуда? Первак поежился. Нет, совсем не так представлял он встречу с ведьмой. Казалось, войдет по-хозяйски в ее избу, велит немедля послать за убийцей нежитя, а она склонится подобострастно, как кланялись все печищенцы, начнет благодарить за честь и доверие. Со злости на собственную робость, уже не раздумывая, Первак брякнул: -- Я на все согласен! Шли Встречника! -- Хорошо ли подумал? -- Хорошо! Старуха зашаркала ногами, подошла совсем близко К нему, заглянула в наглые голубые глаза. -- Тогда слушай да Запоминай! Ближе к ночи подует злой северный ветер, стукнет трижды твоей дверью. Как услышишь этот стук -- беги на дорогу и там кричи: "Кулла! Кулла! Возьми у меня дары для сынка твоего, Встречника, возверни ему жизнь долгую! Пусть пойдет он по дорогам гулять, моего кровника искать! Пусть ни жалости он, ни боли не ведает! Пусть мнет, крушит, за убийцей спешит!" Старуха резко выпрямилась, отвернулась, зашаркала прочь от Первака. Тот недоуменно захлопал глазами: -- А дальше что? -- Откуда я знаю? -- откликнулась ведьма. -- Может, Кулла за нахальство тебя сразу убьет, а может, уважит твою просьбу. Этого никто, даже боги не ведают. Первак все еще не мог поверить и, чувствуя постепенно закипающий гнев, сжал кулаки: -- Ты меня что, за глуздыря неразумного принимаешь иль за бабу глупую?! То лопочешь про трудности и опасности всякие, что с Встречником связаны, крови моей да души требуешь, а то -- "выйди, слова кликни", и все! -- Нет, не все, -- невозмутимо отозвалась старуха. -- Опосля, коли дело сладится, принесешь мне две гривны крупьем и козочку приведешь. Я знаю -- у вас молоденькая есть, беленькая такая... -- Ах ты! -- Задохнувшись от ярости, Первак вскочил и, перевернув лавку, двинулся к ведьме. -- Тварь лесная! Я тебя научу, как над сыном старейшины глумиться! Он и не думал бить ведьму, хотел лишь постращать, но старуха проворной вервицей скакнула в угол, сорвала со стены маленький кожаный мешочек и по-змеиному зашипела: -- Только подойди!.. Из мешочка потянуло белым влажным дымом. Тонкой струйкой он потек на пол, опутал ноги ворожеи преданным объятием, потянулся жадными руками к Перваку. Страх затряс тело парня, душа заколотилась в горле. Не туман, не дым полз к нему -- страшное, неведомое зло, обитающее за краем мира. Слыша за спиной злорадный смех ведьмы и проклиная собственную доверчивость, Первак метнулся к выходу. "Так мне и надо, -- думал, -- уподобился глупой бабе, вот и получил по заслугам. Насмеялась старуха надо мной, напотешилась..." Солнце выскочило из-за облака, прыснуло в глаза яркими бликами. Первак обернулся, глянул на приоткрытую дверь ведьминой избушки. Из темного провала не доносилось ни звука. Уж не привиделось ли все? А если и привиделось, то почему-то расхотелось ждать ведьму и просить у нее помощи... Первак встряхнулся, двинулся к печищу. Ляд с ней, с ворожбой. Сам он сыщет ворога, сам поквитается за брата. Было б только время да желание. Небось Кулиша наврала, что отправила Настену к родичам, небось велела ей помочь брату -- отвести к какой-нибудь дальней родне. Вот вернется девчонка, тогда все у нее можно будет выпытать. Она хлипкая, долго кочевряжиться не станет. С перепугу все выложит -- и где, и у кого прячется братец. Первак сломил гибкую веточку, прикусил ее зубами. Вспомнилось тонкое лицо Настены, ее большие доверчивые глаза. На миг шевельнулось сомнение -- может, девчонка тут вовсе ни при чем? -- Сынок, ты зачем к ведьме ходил? -- Мать робко выскользнула на тропу, засеменила рядом, приноравливаясь к широким шагам сына. Скосив глаза на повязанную простым белым платком склоненную материнскую голову, Первак вздохнул. Люди шептались, будто когда-то мать была первой красавицей в Приболотье, а после замужества под тяжелым характером Житобуда согнулась, посерела, постарела, словно не прижившаяся в чужом саду яблонька. Смерть Оноха, младшего и потому любимого сына, совсем ее смяла, обуглила, как засохший, скорченный корень посеченного молнией дерева. -- Не твое дело, мать! -- резко ответил Первак, сплюнув раскрошившуюся о крепкие молодые зубы веточку. -- Не суйся лучше. Она тихонько охнула, остановилась: -- Сынок? -- Не трогай меня, говорю, -- уже мягче попросил Первак. -- И без твоих расспросов тошно. Она быстро подскочила к нему, потянулась к угрюмому лицу теплыми ладонями. -- Вижу я, гнетет тебя что-то. Все братову смерть простить не можешь. А люди шепчутся -- правду Егоша сказывал... Простил бы ты его, а? Негоже в сердце злобу носить. Вон нынче в Ладоге о новом Боге поговаривают. Он всех прощать велит... Гнев мгновенно вспыхнул в груди Первака, пальцы сжались, хрустнули. Он не почуял, как отбросил мать в сторону, не услышал своего злого голоса: -- Пошла бы ты вместе со своим жалостливым Богом! Метнулся вперед, одним махом вскинул на крыльцо могучее тело и, прежде чем распахнуть крепкую дверь, оглянулся к печально застывшей на тропе матери: -- Отобрали боги у тебя сына, а я думаю -- уж лучше бы и вовсе тебе детей не давали! Чтоб не стыдились за тебя дети, как я стыжусь! Мать всхлипнула, прижала к щекам морщинистые ладони. Расквохтавшись, словно курицы, соседские бабы кинулись к ней с утешениями, осыпали Первака обвиняющими взглядами. Он хмыкнул, толкнул плечом дверь и вошел в горницу. Отец сидел на длинной лавке, прилаживал к большому увесистому топору толстое древко. Не глянув на сына, негромко спросил: -- Чего там бабы расшумелись? -- Да так... -- поморщился Первак. Ему не хотелось все рассказывать отцу. Засмеет... -- А-а-а, -- понимающе протянул Житобуд и покосился в окно. -- Сходил бы ты на дальнюю лядину, пощупал землицу. На дальней лядине они давно уже ничего не сеяли, но перед каждой весной отец заставлял его проверять истощенную, заброшенную лядину, словно надеялся однажды обнаружить на ее месте благодатно пахнущее теплом и хлебом урожайное поле. Обычно Первак слушался его неохотно -- чего без толку ноги мять, но на этот раз пошел безропотно. Хотелось уйти подальше от людей, от их милосердия и жалости. Хотелось пестовать свою злобу, лелеять ее, как любимое дитя. Топая босыми ногами по влажной, еще не отмерзшей и давно уже забывшей царапанье бороны земле, Первак вспоминал задорную улыбку брата, его задиристый нрав и до боли сдавливал кулаки. Ему нравилось представлять, как когда-нибудь он отыщет Егошу, как вонзит в его поганое сердце острое лезвие охотничьего ножа. Убьет, будто одичавшего пса, одним ударом! Опускаясь за кромку леса, Хорс озарил небо багровым всполохом, напомнил о позднем времени. Первак лениво натянул сапоги и направился к дому, чувствуя по пути, как холодеет воздух и крепчает безжалостный ветер. Набирая в грудь побольше вечерней свежей прохлады, он немного подзадержался у влазни и вдруг услышал приглушенный голос отца: -- Надобно поглядеть поутру, что с дверьми нашими делается. Вроде недавно совсем перекос выправлял, а нынче, как разгулялся Позвизд, так она хлопает да хлопает туда-сюда... В ответ ему что-то негромко забормотала мать, а Первака вдруг передернуло от пробежавших по коже мелких мурашек. Как там ведьма говорила? "Налетит северный ветер, хлопнет дверью три раза". Будто подтверждая, в его лицо ударил мощный порыв ветра, выдернул из пальцев дверную ручку. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Трижды ударила тяжелая дверь. Первак перемахнул через городьбу и, прикрывая лицо от несущейся навстречу пыли, побежал к лениво распластавшейся за соседскими домами дороге. Кулла совсем разъярился -- завывал, бил в лицо колючими всплесками, вихрился позади темными воронками. Задыхаясь, Первак добежал до перекрестка, упал на колени и, чувствуя, как бешено колотится сердце, забормотал срывающимся голосом: -- Кулла... Кулла... Возьми у меня все, чего пожелаешь... Для Встречника. Убийцу найти надобно... Ветер по-прежнему бесновался вокруг него, трепал рубаху, хлестал по щекам. Первак застонал от отчаяния. Ну почему не поверил он ведьме? Почему не запомнил тех заговорных слов, что она сказывала?! -- Ведьма! -- заорал отчаянно в сгустившуюся мглу. -- Где ты, проклятая?! Душная темнота обволокла его, защищая от развеселившегося Куллы, задрожала знакомым шуршащим голосом: -- Подумай, подумай, подумай... -- Да подумал я! Давно подумал! -- Первак трясся, стараясь схватить ускользающие, мелькающие перед глазами бесшумные тени. -- Ничего не хочу, только бы за брата отомстить, душу его несчастную успокоить! Темнота внезапно дрогнула, взметнулась, потянула его за собой и вдруг полоснула по руке огненной вспышкой. Кожа на ладони вскрылась, из разреза брызнула горячая кровь. Кулла подхватил ее, завертел в стремительном танце. В груди у Первака что-то застонало, скрутилось пеньковым жгутом вокруг сердца. Сквозь пляшущие перед глазами огоньки и всполохи он увидел, как из ноздрей медленно вытек сизоватый дым, вплелся причудливыми узорами в кровавые капли, стремительно вертящиеся возле, и обнял их, сплетая в одно целое. Встречник! Кулла согласился помочь ему!