о рассчитанном порядке поступит на их спутник - дробь седьмой - для монтажа. Так из лунного металла рождались в пространстве длинные корабли... Огонек завода, метнувшись, скрылся из глаз: катер совершал очередной поворот. Возникли новые звезды, их по временам затмевали висящие близко в рабочем пространстве, подготовленные к монтажу детали. Тогда лучи мощных прожекторов катера отражались от их металла, несмотря на покрывавшую его защитную керамическую корку, и заставляли щурить глаза. Но скваммера не было видно. Потом детали остались позади. Приборы показывали угрожающий уровень радиации за бортом, но здесь было уютно и надежно, и страшно было лишь думать о том, кто сейчас ворочался где-то в пространстве, заключенный в раковину скваммера. Конечно, и это была защита, но время шло, а протонная атака была очень мощной. На всякий случай командир катера запросил спутник, но пропавший не возвращался туда... Его обнаружили далеко от спутника. В иллюминаторе замелькал огонек, одновременно на экране локатора встал всплеск. Пилот катера взял курс. Пришлось развить скорость: огонек двигался убегая. Его удалось нагнать, когда уже была пройдена граница рабочего пространства. Скваммер летел по прямой, удаляясь в непостижимую бесконечность, прожектор на груди скваммера горел ровным и холодным светом. Катер слал вызовы по связи, пробуя все каналы. Ответа не было. Вскоре катер поравнялся со скваммером, но летящий не остановился. Ноги панцирного костюма были вытянуты, руки прижаты к бокам. Такую позу обычно принимали для полета. В лучшем случае, человек был без сознания... Кедрин торопливо скользнул обратно в багажную камеру, влез в свой скваммep. Несколько секунд он мог пробыть за бортом без риска. Пилоты молча кивнули; соглашаясь, командир включил автоматику выхода. Кедрин нырнул в пустоту. Затрещал дозиметр, прерывисто запылал индикатор... Обхватив скваммер руками, Кедрин направил его к открытому провалу люка. Потом Кедрин забрался в камеру сам. Катер описал широкую дугу разворота. Кедрин томился в скваммере, выбраться из него было нельзя - два скваммера и так едва умещались в тесной каморке, оттого-то его и не хотели брать катерники. Сейчас в багажной камере совсем не оставалось свободного пространства, хотя рядом, за нетолстой оболочкой, его было столько, сколько не пожелает и человек с самыми широкими замыслами. Это было неудобно и страшно - стоять, прижимая собою к стене другой скваммер, ставший, судя по всему, последним пристанищем безыменного пока монтажника. Было страшно думать, что же могло случиться с ним, с первым, кто бросился спасать оказавшегося в беде, и вот сам... Во всяком случае, не радиационная атака была причиной этого - человек не мог так быстро лишиться сознания, не говоря уже о худшем. А Кедрин почему-то предполагал именно худшее, как будто мертвый холод второго скваммера добрался до него и проник до мозга костей, и Кедрин чувствовал, что еще немного, - и он задрожит мелкой, унизительной дрожью, потому что ему никогда не приходилось находиться так близко к смерти. Да, задрожит, хотя в скваммере был включен подогрев и с лица Кедрина лил пот, да и если бы он даже в действительности почувствовал холод того, второго скваммера, что из того? Все скваммеры холодны снаружи... Он подумал, что никак не может уйти от проклятого вопроса, почему же гибнут люди. Какая целесообразность в том, что, спасая другого, человек погиб сам? И все же он знал - и в этом есть целесообразность, потому что есть пропасть между спасением себя и спасением другого; и второе из этих действий свойственно лишь человеку - и только в том случае, если он настоящий человек. И, значит, был в этом смысл, если даже человечество в целом ничего от этого не выигрывало количественно. Торможение прижало его к стене. Затем в камере стали слышны гулкие звуки - катер вошел в эллинг. Люк распахнулся. . Кедрин шел по коридору к залу. Вернее, шагал скваммер - безотказно работали сервомоторы, и это было счастьем. Сам Кедрин не смог бы сделать ни одного шага: усталость все-таки добралась до него. И еще один скваммер шагал рядом, и это было совсем уж дико, потому что человек в нем уже не жил, не мог шевельнуть даже пальцем, но скваммер шагал себе враскачку, и это было все равно, как если бы шагал мертвый. Мертвые не ходят на Земле, но здесь оказалось возможным и это. Кедрин отводил и отводил глаза, но они наперекор его воле все поворачивались и поворачивались в ту сторону. Хорошо, что хоть сзади шли живые - экипаж катера и те, кто их встретил; и среди них тот, кто торопливо просунул руку в приоткрытую дверцу, и ощутил неживой холод бывшего монтажника, и включил автоматику, заставившую механический костюм двинуться вперед... Очень странным оказалось то, что дверца в спине броненосного одеяния была приоткрыта. Это объясняло, отчего умер человек, но не объясняло почему. Не могла сама раскрыться дверца, защищенная изнутри двумя предохранителями противоположного действия, да еще и заблокированная вакуум-блокером. Это означало, что разгерметизировать скваммер в пространстве можно было только намеренно, а значит... Кедрин сморщился: нет, нет! Потом был знакомый зал, и Кедрин прошагал к своему месту No 283 и открыл изнутри дверцу, это было очень трудно - мешали два предохранителя, хотя вакуум-блокер и отключился, - и вылез. Лицо человека мелькнуло перед ним, человека, которого везли на носилках. Лицо с острыми полукружиями скул, с закрытыми глазами и губами, изогнувшимися в улыбку, усталую и - странно, или это только показалось Кедрину? - торжествующую... Кедрин вспомнил, кому принадлежал номер на спине этого скваммера и чье это было лицо. Он медленно шагал по коридору. Как из тумана, выплыла его дверь. Кедрин остановился. - Ничего, - услышал он. - Все-таки ты потом доказал и поэтому останешься монтажником. Но это будет решать весь спутник... Потом из непонятного всплыло лицо с безмятежно-наивными глазми и странно не соответствующей этим глазам складкой у рта, резкой и упрямой. - Тебе было страшно, Кедрин? - говорил Велигай. - Страшно? Он погиб, Кедрин? Да? - Не страшно, - через силу сказал Кедрин. - Глупо. - Пока неизвестно. Но, может быть... Бывает и так. Но и неразумный поступок может быть оправдан... - Я устал, как никогда в жизни. - А тебе не кажется, Кедрин, что никто не гонит человека туда, где возникает угроза гибели? Он идет туда сам, и всегда будет так, и без этого не будет человека. - Отстань, Велигай, - сказал Кедрин, в изнеможении вытягиваясь на своем диване, - Я тоже шел сам, но это было нелегко... Он уснул. XVI На орбите Трансцербера скорость сближения опять вернулась к первоначальному значению, и осталось необъяснимым, почему она на какой-то период времени увеличилась. Разгадка причины стала еще одной темой, на которую могли спорить исследователи. Однако они с каждым днем спорили все меньше и соглашались все чаще. Капитан Лобов все-таки настоял на своем - капитану это не так трудно сделать, как полагают некоторые, - и Земля пока так и не узнала о внезапно ускорившемся было сближении. Ведь это означало замедление по неизвестной причине движения корабля. Никто не предполагал, что могло ускориться движение Трансцербера, - такого, как сказал один из исследователей, еще не бывало. Впрочем, если принять во внимание странную вспышку на Трансцербере и непрохождение волн на Землю, то можно было и не удивляться тому, что какие-то непонятные силы задержали на два дня движение корабля. Жаль, конечно, что интеграторы, определявшие скорость корабля в принятой системе отсчета, не работали с момента выброса реактора и двигателей. Астрономические наблюдения не могли дать, вне возможной ошибки, ни пройденного расстояния, ни тем более увеличения или уменьшения скорости. Оставалось предполагать и радоваться тому, что этим предположениям ничто не противоречит. Кстати, все это подтверждало мысль капитана Лобова: в пространстве еще полно таких вещей, которые и не снятся нашим исследователям. Да и что удивительного? Правда, уже минули столетия с того момента, как люди впервые вышли в пространство, сначала в Приземелье, а потом и дальше. Но что с того? Люди живут на Земле десятки тысяч лет (опять-таки, насколько им известно), а разве они сегодня знают все о Земле? Исследователи согласились - они знают далеко не все. Правда, это их не очень трогало - Земля была не их специальностью, но вот то, что человек чего-то не знает о пространстве, казалось им личным оскорблением. Ну что ж, так оно бывает всегда... Капитан Лобов не спорил. Он несколько минут пребывал в задумчивости, потом встрепенулся и задал всем достаточно работы. Может быть, его приказания и не решали основной задачи - выбраться отсюда. Но они решали другую задачу; не дать людям задумываться над тем, что такое ускорение сближения. Если оно однажды произошло, могло повториться и еще раз, и даже еще не раз. Самому капитану тоже не очень хотелось думать об этом. Даже ему начинали лезть в голову идиотские мысли вроде той, что лучше было бы погибнуть когда-то на "Джордано". Там гибель прошла бы незаметно - была борьба, - и ждать ее было некогда. А здесь делать было нечего, и капитан Лобов не знал, чем займет он экипаж завтра. А занять было необходимо: трое членов экипажа и четверо исследователей были не дети и не новички и сами отлично знали - сближение может ускоряться еще сколько угодно раз, и никакая Земля не спасет. Надо было не дать им думать об этом, но капитан Лобов еще не знал, как это сделать - не позволить думать... Это очень трудно - не думать о том, что ты сделал хорошего. Но неизмеримо труднее не думать о том хорошем, чего ты не сделал, и о том плохом и недостойном, что ты каким-то образом ухитрился насовершать. И Кедрин думал об этом все время с момента, когда он проснулся. Монтажники собирались в кают-компании. Здесь не было той торжественной и мрачной тишины, которая в старину была непременной спутницей такого рода собраний. Собрались вся смена и представители остальных смен, было теснее, чем обычно, и шумнее, чем обычно, и услышать, о чем говорят в каждой группе, не было возможности. Но о Кедрине не говорили. О нем не говорили вовсе не потому, что монтажникам безразличны были он сам и его судьба. Просто никто не знал всего о событиях. Потом разговоры разом умолкли. Кедрина попросили рассказать о случившемся. Он сказал о том, как, нарушив правила, устремился, оставшись один, в сторону, чтобы издалека полюбоваться конусом. В этом не было ничего особенного, человек впервые участвовал в монтаже корабля. Там его застал запах, и страх на миг охватил его, и он устремился прямо к кораблю и случайно заметил мелькнувшую возле конуса корабля фигуру в скваммере. Он мог и не заметить этой фигуры, и никто не усомнился бы в его словах. Но он заметил эту фигуру и сказал об этом, потому что люди не лгут, а монтажники тем более. Он не говорил о том, что случилось после этого. Всем было известно: Кедрин отыскал и доставил на спутник мастера Ирэн и сразу же помчался на поиски второго монтажника, еще не зная, что это Холодовский... Об этом не говорил Кедрин и не вспомнил никто другой. Наградой за смелость служит сама смелость, но карой за трусость не может служить лишь сама трусость. Он закончил, и все знали, что Кедрин рассказал о событиях так, как они запечатлелись в его памяти, а теперь делом каждого было внести поправки, необходимые хотя бы потому, что люди - если они настоящие люди - бывали в таких случаях строже к себе, чем заслуживали. Начальник смены рассказал, как произошло дальнейшее. Сигнал тревоги раздался в то время, как мастер подлетала к кораблю со стороны спутника. Она позвала, но Кедрин не ответил на ее вызов. Она не встретила его на пути к спутнику, и единственный вывод был: он находится внутри корабля и не принял сигнала тревоги. Тогда мастер, волнуясь за безопасность человека - он ведь мог выйти в момент наибольшей опасности,- бросилась внутрь корабля. Обшарив уже смонтированные помещения, она застряла в одном из узких - ремонтных - проходов первого, внешнего конуса, заполненного еще не снятой вспомогательной арматурой. Пытаясь вырваться, она запустила ранец-ракету, ударилась фонарем о потолок и потеряла сознание. Да, она поправляется. Монтажник из патруля, первым пострадавший от запаха, пострадал в основном по собственной вине: он почувствовал запах, но, поскольку озотаксор патруля не показывал ничего, монтажник решил, что ему кажется, и он не поторопился. Нет, ничего особенного: он ударился в скваммере плечом - вывих. Через два дня выйдет в пространство. Причины, по которым мастер действовала так необдуманно, не относятся к нарушениям техники безопасности. Это совершенно иные причины. Еще вопросы? Что касается озотаксора, он, начальник смены, не берется вынести заключение. Это сделают специалисты, а он, начальник смены, как всем известно, скульптор. Кедрин сидел и думал, что говорят слишком много, что достаточно уже сказанного, пора кончать все и идти, бежать в ту каюту, где за прозрачной, но непроницаемой перегородкой, бессильно откинувшись, должно быть, на подушку, лежит она - милая женщина... Но все сидели неподвижно и напряженно слушали Дугласа, который был неразговорчив вовсе не потому, что ему нечего, было сказать людям. - Что до озотаксора, - говорил Дуглас, - то я тоже работал над этим прибором и ручаюсь за то, что он пригоден к работе. Если есть запах, то озотаксор его покажет. Я готов к любой проверке, и никто не станет говорить об Особом звене, что оно делает что-то не до конца. Что же касается самого запаха, то мы полагались на Славу, и вы полагались на него и на наше правило: монтажники делают все, что можно, и стараются сделать еще кое-что и сверх этого... Но всякое отклонение от нормы есть отклонение, безразлично - к плюсу или к минусу. Слава был уверен в себе, может быть, слишком уверен, да и все мы были в нем слишком уверены. Я не знаю, почему он умер, это еще предстоит узнать, и до того момента не будем делать выводов - ведь сама по себе гибель не является ни искуплением, ни доказательством. И нет монтажника, который не знал бы этого... "Что тут выяснять?" - подумал Кедрин. Он ручался Седову головой за правильность своей теории и эффективность защиты. Он не мог после этого прийти к Седову. Он испугался, пусть не смерти - ответственности. Следовательно, Слепцов прав - страх присущ природе человека. Ведь Холодовский один из лучших... - Мы говорим, - продолжал Дуглас, - об ошибках двух наших товарищей, Холодовского и Кедрина, забывшего главгое правило - в первую очередь думать о товарище. Поэтому мы вспоминаем и ошибки, совершенные человеком, который останется лишь в памяти. Это не оскорбляет его памяти - наоборот, ее оскорбило бы, если бы мы не попытались извлечь благо для оставшихся из самого факта смерти. И надо, чтобы благо это было максимальным. Ошибка Славы была первой, но не зря же сказано, что ошибившийся монтажник перестает быть монтажником .. Все наклонили головы, и Кедрин тоже. Он больше не поднял головы. - Кедрин еще только становился монтажником... ("Почему он говорит в прошедшем времени? - с тоской подумал Кедрин. - Хотя не все ли мне равно теперь?") Я думаю, что ему надо дать возможность подумать обо всем: о происшедшем и о не случившемся. Нам сейчас дорог каждый человек, мы теряем время и теряем людей; и тем тяжелее будет для Кедрина наказание, если мы отстраним его от работы на монтаже Длинного корабля. Это очень тяжело, вы все знаете. Так считает Особое звено, или то, что от него осталось... Дальше Кедрин не слушал. Он ожидал, что все будет иначе. Ведь в конце концов все же это он разыскал мастера, он лазил в пронизанное радиацией пространство за Холодовским... Что ж, для него все будет зависеть от того, что скажет Ирэн. Есть еще дела и на Земле... Он вышел из кают-компании вместе с остальными. Кто-то похлопал его по плечу, кто-то утешил: запрещается работать, думать не запрещается... Кедрин покачал головой: теперь он привык и к работе рук. Потом он ускользнул в оранжерею. В той ее части, где росли сосны,- он сел на траву, прижался щекой к стволу дерева. . Сосна должна была понять его - ведь это было одно из тех деревьев, что растут и на берегах Балтики, там, где был институт... Сосна должна была понять то, чего не поняли люди: что все это было случайностью, а то, что он поборол свой страх, было закономерно. Но и дерево не поняло его - наверное, потому, что выросло здесь, в микроклимате оранжерей спутника Дробь семь, и даже понятия пе имело о том, что такое Прибалтика и Институт связи. И Кедрин без сожаления оставил дерево и направился туда, где только и могли его понять, несмотря ни на что. В медицинской секции гравитация была выключена, и Ирэн вовсе не лежала, беспомощно откинувшись, а полусидела на своем причудливо изогнутом медицинском ложе. Прозрачная перегородка была на месте, но ее взгляд ощутимо погладил Кедрина по лицу, и Кедрин опустил глаза. - Что сказали ребята? - Ты поправишься, - сказал он. - О чем можно еще говорить сейчас? - Отстранили? - Да. - Это много... - грустно сказала она. - Конечно, ты не усидишь здесь. - Наверное, нет. А ты? - Что я? - Тебе надо отдохнуть. Полетим на Землю оба. Там... - О нет. Отдыхать я буду в лаборатории. А сейчас остается так мало времени... И гибнут люди. Корабль нужен. Значит, и я нужна тут. Кроме меня, никто не поставит так испаритель. - Но после болезни тебя не допустят. И разве ты... мы?.. - Кто посмеет не допустить меня? - улыбнулась она. Но Кедрин уже решился. - Слушай... Ирэн, милая... Полетим на Землю. Там много дела, и оно не менее важно. Ты, наверное, уже забыла Землю, но ведь когда-то мы были там вдвоем... Она прекрасна, Земля. - Да... - задумчиво протянула она. - Вот видишь! - Самолюбие, установщик Кедрин. Как это так - вдруг здесь будут обходиться без тебя! А мое самолюбие в том, чтобы остаться здесь. - Пусть и это, - согласился он. - Но не только... Если ты любишь меня, ты поймешь... - Я поняла... - Она говорила тихо и чуть грустно, и то, что ее голос доносился откуда-то сбоку, а не из-за звуконепроницаемой перегородки, создавало впечатление, что она только беззвучно шевелит губами, а кто-то другой, умело приноравливаясь к движению ее губ, произносит печальные слова. - Я поняла... Нет, я не поеду с тобой. У тебя есть месяц для раздумий - это неплохо. И ты вернешься. - Я, наверное, не вернусь, - медленно сказал он. - Не верю. Что ж, мне больно, но решим так: каждый поступает по-своему. Увидим, чья любовь права. .Видишь, я не скрываю, и мне страшно: ведь я не умею любить дважды... - Я люблю тебя навсегда, - сказал он тихо и прижался лицом к холодной переборке, как будто ждал, что она уступит его напору. - Я никогда не смогу без тебя. Я люблю тебя и за то, что ты не соглашаешься, и вообще за все... - Мы никогда не знаем, за что любим, - сказала она. - Но когда любим, знаем, чего хотим. Так мне говорила мать... Я так много хочу от тебя... Еще больше, чем пять лет назад. А ты уходишь... Я знаю, как любит меня Николай... - Николай? - Седов - называют его все. Если бы можно было любить за что-то! Никто не сделал больше, чем он, - ведь он не стар, а прожил по крайней мере две жизни. - Человек, который не спит. Единственный из экипажа "Джордано", - сказал Кедрин. - Почему? Здесь еще трое из экипажа "Джордано". Двое, - грустно поправилась она. - Теперь только двое... Холодовский, бортинженер... "Они, - подумал Кедрин. - Конечно, они. Особое звено..." - Они тоже не могли больше летать? - Они могли. Но не хотели оставить командира одного. Они пришли с ним на Звездолетный пояс. Спутник Дробь семь начинали они, до этого здесь было что-то, они называют это "этажеркой", но я не знаю - меня тогда здесь не было. - Ты здесь с того самого времени? - Пять лет... - Да, они настоящие. Кроме Холодовского. Он не выдержал. - Не выдержал чего? Кедрин, увертываясь от ставшего колючим взгляда, поднял глаза к матовому потолку, на котором дрожали блики света от скрытых светильников. - Наверное, ответственности. Или это была совесть? Он создал свою теорию, все верили, а она оказалась ложной, защита против запаха - недейственной... Но все же покончить с собой... Он умолк и невольно легким движением пальцев оттолкнулся от перегородки, видя, как светлеют, становятся похожи на лед ее глаза. - Слава покончил с собой? Монтажник?! Запомните это, повторяйте это каждый раз до самой смерти, повторяйте дважды, трижды, тысячу раз в день - этого не бывает у монтажников! Ну? Повторяйте, я жду! - Разгерметизировать скваммер в пространстве мог только он сам! - Да. Но почему? Что вы знаете об этом? - Уже установлено, что он тогда был около озотаксоров. Он проверял их: на каждом сделана контрольная отметка. Он понял, что его теория запаха рухнула. А он жил этой теорией. - Он жил для многого... - Но умер из-за этого. Мне ясно. Умер Андрей, умер Слава. Они одинаковы, только на Земле это теперь редкое исключение. Слепцов прав... Ты уедешь на Землю со мной. Я буду ждать. - Не жди. Улетай один. И поскорее... - Ты гонишь меня? В третий раз? - Ты сам хочешь этого. Прощай. - Прощай, - сказал он, сдерживаясь. Скользя вдоль стены, он выплыл в коридор, в котором медленно нарастала тяжесть. В коридоре было по-обычному пустынно, потом в дальнем конце показалась группа людей. Кедрину захотелось свернуть в сторону, но он пересилил себя и пошел навстречу, гордо подняв голову. Несколько монтажников несли на руках какой-то громоздкий прибор. - Ага, это ты, мой наказанный друг, - рассеянно сказал Гур. - А мы вот... сгибаемся под тяжестью. - Ну, Гур, - сказал Дуглас из-за прибора. - Ну, ну... - Да... Берись за свободный угол. Тяжелая получилась установка. Занесем ее ко мне. Вот, проводили Славу на планету. На планету. Нет у нас здесь еще Пантеона. Но будет - со временем. - Будет, - сказал Дуглас. Кедрин держался за угол прибора и с удовольствием чувствовал, как его движения незаметно вплетаются в общий ритм. Прибор установили в лаборатории Гура, оттеснив в сторону полку с трудами древних фантастов и современных прогносеологов. Монтажники ушли. Один из них на прощание произнес: - Через полчаса дадут расшифровку Славиной записи. Приходите. - Само собой, друзья мои, - сказал Гур. Он возился с настройкой прибора и время от времени тяжело стонал, изгибаясь в три погибели, чтобы засунуть руку куда-то в самую середину монтажа. - Есть что-нибудь новое о нем? -В общем нет...- Он стремительно повернул несколько переключателей. - Кустарщина, конечно... Нет, ничего нового. Непонятно, зачем он выломал из прибора озометр! - Выломал? - Да, из патрульного озотаксора... Он сделал какие-то записи на мемориале, но пленка успела основательно испортиться во время протонной атаки, пока скваммер был раскрыт. Сегодня ее обещали восстановить... Да, кустарщина, не то, что на Земле! - Он ткнул пальцем в прибор и тут же ласково погладил его кожух. - Ничего, свое дело он сделает.. - Для чего это? - Особое звено продолжает заниматься запахом. - Ты продолжаешь его путь? - Пожалуй, нет. Я всегда шел своим путем. - Я не знал. - Не удивительно. Но спорили мы с ним немало. Жаль, что я его не убедил. Хотя, строго рассуждая, этого и не могло произойти. "Странно, - подумал Кедрин. - Его нет, но мы. рассуждаем почти так же, как если бы он был жив. Впрочем, не является ли это лучшим способом выразить уважение? Только заслужил ли он это уважение? Но об этом лучше не думать..." - Почему не могло? - спросил он. - Ты успел ведь - ну, хоть познакомиться с нами, так? Значит, ты поймешь. Стань сейчас Холодовским... "Не так-то и приятно", - подумал Кедрин и стал сосредоточиваться. Потом он поднял голову. - Я готов. - Итак... Я допускаю, что твоя теория запаха выглядит логично. Но единственная ли она возможная? - У тебя есть другие? - спросил Кедрин так, как, по его мнению, спросил бы Холодовский, будь он еще способен спрашивать. Но мертвые не спрашивают, они только отвечают... - Смотря как понимать эти "другие", - сказал Гур. - Ну, - сказал Кедрин-Холодовский, - основанные на фактах и логике науки. - Иными словами, на объясненных фактах? - Естественно. Следствие можно объяснить, лишь зная причину. Зная следствие и пути развития, можно причину восстановить. - Если следствие может быть вызвано только одной причиной, - кивнул Гур. - А если их несколько? Разных? Держа в руке алмаз, можешь ли ты сразу сказать, кто создал его: природа или человек? - На столе - нет. Но найдя в земле... - В алмазоносной трубке? Допустим. А просто в песке? На равном расстоянии и от трубки и от твоего стола? Ты затруднишься. Но лет двести назад ты и не стал бы сомневаться: тогда бы ты не знал, что возможно создать алмаз искусственно. - Ну, хорошо, - сказал Кедрин, но, вспомнив, что он Холодовский, покачал головой: - Тогда мы должны допустить существование субъекта - создателя. - Почему же нет? - Потому, что у нас нет сведений, позволивших бы... - Так сказал бы и нашедший алмаз, о мой логичный друг. - А ты допускаешь? Прости, но это ненаучно. - Прощаю. Я не обижен. Да, фактов нет. Точнее, они нам не известны. Но не следует ли иногда перешагивать через неизвестные факты? - Ну, знаешь!.. - Не так ли поступил некогда, скажем, Дарвин? Ведь у него не хватало многих звеньев. - Не спорь. Я занимаюсь запахом дольше тебя, и... - Стоп, о перевоплотившийся, - сказал Гур. - Это уже не тот Слава. - Это он, покончивший... - Такого нет! - сурово сказал Гур. - Думай! Найди другие аргументы. Кедрин кивнул. "Нет, я никогда не покончу с собой, - подумал он. - Я должен жить и многое сделать. Сделать?" - Слушай, - сказал он. - Пусть мы примем твою гипотезу. Пока объяснения нет. Значит, ничего нельзя сделать. Сидеть и ждать. Бояться запаха. Затягивать постройку... Мы не можем так, Гур. Мы должны делать, бороться, строить корабли. Моя гипотеза дает нам возможность действовать. Строить. Дает надежду, и притом достаточно обоснованную. Делать - вот что нужно нам! А если... Что же, ты думаешь, я откажусь от ответственности? Он вопросительно взглянул на Гура. - Да, это было так, - сказал Гур. - Ты угадал. Только он потратил значительно меньше слов и говорил без пафоса - нет, это не в упрек тебе, это ради точности. И насчет ответственности он не говорил, он говорил о другом... Но сейчас это уже ни к чему, - сказал он, и тоска сверкнула в его голосе, - древняя тоска по безвременно ушедшим, но, видимо, и Гур умел хватать себя за горло. - Одним словом, вот так Слава взял верх в споре и стал строить свои озотаксоры. - Взял верх в споре - значит, прав? - Нет, далеко не всегда. Потому что в споре иногда побеждает то обстоятельство, что мы живем сегодня, а не вчера и еще не завтра. Но законы природы в отличие от человеческих имеют обратную силу и действуют, даже когда они не открыты и не узаконены. Как бы там ни было, пока что работы хватает всем: корабль должен быть достроен быстрее, чем предполагалось. - Там что-нибудь случилось? - Лобов сообщает о полном благополучии. Даже чересчур полном. Но Седов знает, что может быть, если Лобов сообщает о сверхблагополучии. Значит, плохи дела... - Плохо. - Нехорошо. Но еще не скверно. Мы надеемся, и они тоже. Так что ты надумал? Будешь здесь? - Нет. Очень будет тоскливо... - Ну, слетай на Землю. - Да. Возможно, останусь там. - Ты? Не останешься... - задумчиво произнес Гур. - Не останешься, нет. А пока отдохни. Гимнастика, купания... Монтажнику нужно здоровье...- Голос Гура снова переливался знакомыми торжественно-насмешливыми нотками. - А пока ты будешь отдыхать, это вот хитроумное устройство, этот маленький "гончий песик", что идет на выручку "большому псу", поищет в пространстве син-излучение. Потом мы тут еще кое-что подсчитаем. Я хотел просить тебя заняться этим сейчас, но раз уж так получилось... Счетчиков среди нас не оказалось, но уж я обойдусь. - Значит, это тоже искатель излучений? - Не только. В сущности, это наоборот - излучатель син. - Для чего? - Да так, о любопытствующий, - сказал Гур. - Для проверки разных малонаучных гипотез. Тут, конечно, придется подумать... - Может быть, пригласить специалистов с Земли? - Они все здесь, мой заботливый друг. А с теоретиками мы можем связаться в любой момент, когда это понадобится. Это ведь несложно - связаться с Землей. Например, я говорю с сыном. - Сын? Странно, я ничего не знаю обо всех вас. Где же он? - На планете, конечно. - Вот как... Значит, и ваши корни - в Земле. - Мы тоскуем по Земле, - грустно сказал Гур. - Мы просто мало говорим о ней. Но ведь строительство кораблей пока не под силу автоматам. - Но очень скоро станет под силу. Машины этого класса уже завтра будут гораздо компактнее, их нетрудно станет и разместить в пространстве. - Правильно. Но мы к тому времени уйдем дальше. Туда, где еще нет автоматов. - Почему? - Да потому, что человек куда совершеннее. В разведке и поиске автоматы могут быть рецепторами и орудиями, но мозг - это человек. Кстати, на планете зайдешь в свой институт, узнай, нельзя ли с их помощью заказать серию син-излучателей в разных диапазонах. Чтобы не кустарничать. И кстати... Что-то, очевидно, случилось совсем некстати. Раздался хриплый, низкий всхлип. Свет померк. Белесый туман, почудилось Кедрину, заполнил каюту, лицо Гура оказалось где-то страшно далеко, каюта мелко завибрировала. Гур, как показалось Кедрину, взлетел над полом - на самом деле он просто кинулся к аппарату. Но свет уже вспыхнул в полную силу, и Гур выпрямился, облегченно переводя дух. - Вот так, о храбрейший, - сказал он. - Хорошо, что импульс недолог. А то вся энергетика Дробь седьмого полетела бы в черный ящик. - Что это было? - Картинка природы: син-излучатель в действии, - сказал Гур и широко повел рукой. - Нашел, настроился, излучил. - Могу я помочь? - Безусловно. Встретив Герна, не говори ему, где я. И передай самую горячую благодарность за дружески предоставленную мне антенну. - И все? Он медленно шел к каюте. Что ж, месяц куда ии шло, за это время он забудет Пояс. Хорошо, когда ничего больше не привязывает тебя... Месяц. Через месяц будет сдан корабль. "Значит, и этого у меня нет. Нет ее, нет корабля. Остался разве что комбинезон монтажника. Я даже не знаю, что носят монтажники по праздникам". Он оглядел каюту. Собирать было нечего - люди приходили и уходили налегке. Взглянул на часы. Ежедневный корабль на планету уйдет через час. Кедрин шел по пустынному коридору. Очередная смена - его смена - готовилась к выходу в рабочее пространство. Только скваммер No 283 останется в зале. Ничего, выздоравливает Кристап. Единственным, кто попался Кедрину по дороге в порт, был Герн. Он цепко ухватил Кедрина за рукав. - Слушайте, - сказал он, поглядывая на Кедрина с некоторым подозрением. - Вы, по-моему, из этих... Ну да, это же вы заметили ту странную вспышку. А? Так вот, Седов прав. Расстояние между Трансцербером и кораблем сократилось больше, чем следовало. Что все это значит? - Что? - Я не знаю. Просто не знаю. Я многого не знаю. Например, зачем Гур забрал меня лучший астролокатор. - Да, он просил поблагодарить за антенну. - Антенну? Если бы! Астролокатор! Острейший! Он захватил его, этот разбойник, этот космический пират, этот Гур. Благодарность, а? Как вам нравится? И знаете что? Я подозреваю, что это именно он забирает всю энергию, так что временами не хватает не только на освещение - не хватает на радиотелескопы! Правда, ненадолго. Зачем это, я знаю? Я же говорю, что я ничего не знаю! Зачем ему, например, точно знать место Трансцербера? Фантазии... А я знаю только, что надо будет скорее закончить корабль. - Скорее, - сказал Кедрин и вдруг рассердился. - Скорее будет тогда, когда работать будут автоматы. Они не будут гибнуть, их не надо будет спасать. Вот и все! - Летать всегда будут люди, - строго ответил старик. - Это их привилегия - летать. То, что требует мужества, всегда будут делать- люди. Автоматы не обладают мужеством. Они руководствуются программой - хотя бы они составляли ее сами для себя, но программа остается программой. А делать сверх программы способен только человек. Какой же вы монтажник, если не понимаете этого? - Я был плохим монтажником, - сказал Кедрин. - Был, ясно? - Ага, - сказал Герн. - Тогда извините. Счастливого пути, да. Он медленно поклонился, но глаза его смотрели мимо и улыбка была лишь данью вежливости; Кедрин вышел в вестибюль перед посадочным шлюзом. Здесь было тесновато. Монтажники находились и здесь, потому что спутник давно уже был тесноват и места для компаний не хватало. Посадки еще не было, и Кедрин уселся с независимым видом. - Кто боится запаха, - говорил один монтажник, - пусть идет к Косте на закалку. В его лаборатории трудно выдержать три минуты, но и одной достаточно, чтобы стать невосприимчивым на всю жизнь ко всем и всяческим запахам. - Я бы делал скваммеры из твоей шкуры. Она такой толщины, что уж не пропустит никакого запаха. - Кстати, насчет шкур: у Ирвинга в каюте на полу такая шкура, что люди, заходящие к нему впервые, пугаются и просятся скорее на Землю. - Почему на Землю? - Там тигры давно не кусаются и даже у носорогов прелестный характер... - Между прочим, именно Ирвинг изобрел способ полета пятками вперед. Он говорит, что это предохраняет голову. - Но это лишь для тех, - сказал Ирвинг, - у кого есть голова. Кедрин сидел и грустно улыбался. Веселые мальчики! Эти - из недавно пришедших. Для них пока еще кругом романтика. А он, Кедрин, здесь уже почти два месяца и знает, что к чему... Объявили посадку. Пилот появился из раскрывшегося переходника. Его лицо было знакомо, хотя раньше оно не было таким холодно-суровым. - Привет, Сема! - сказал Кедрин. . - Салют! - сказал Сема. - Вы теперь на приземельских? - Что же, я должен всю жизнь летать на глайнерах? - спросил Сема. - Я на приземельских. - А тот пилот? -.Не летает. На Земле. - Его тогда действительно лишили? - Его?.. Хотел бы я... Он готовит себе экипаж. - Ага, - сказал Кедрин. - Можно садиться? - Сделайте ваше одолжение, - сказал Сема. Кедрин шагнул в переходник. Гур нагнал его уже в салоне. Он протянул Кедрину маленький пакетик. - Вот, возьми... на память; Я снял для тебя копию с записи Холодовского. - Зачем? - Прочитаешь на планете, когда будет время и настроение... - Спасиб... - рассеянно сказал Кедрин.-Ты видел Герна? - Да. - Он тебя не убил? - Хотел. Но я его обезоружил: спросил, из какого пластика была защита автоматики в реакторах "Гончего Пса". При неожиданных вопросах Герн теряется, и я успел сбежать. Кстати, а ты не помнишь, какой пластик? - Никогда не знал. - Жаль. Впрочем, я узнаю. Думаю, что это был пластик "К-178"... - Он хитро прищурился. - Ну и что? - Ничего. Итак, расстаемся да месяц? - Не знаю... - Зато знаю я. Ты попрощался? - Что? А... Кедрин умолк. Гур сказал: - Ничего, грустящий друг мой... Воистину прав был кто-то, сказавший: "Если бы бури в пространстве были столь же преходящи, как в любви, не было бы ничего приятнее полетов..." Кто это сказал? - Не знаю, - буркнул Кедрин. - По-моему, опять я. Или иной классик, но это неважно... Прозвучал сигнал окончания посадки. Кедрин поднял глаза. - Скажи ей, что... - Нет уж, - усмехнулся Гур. - Это ты сделай сам... Через месяц или раньше... Когда люк корабля вдвигался на место, Кедрину показалось, что из зала донесся веселый голос: - Или раньше... XVII Капитан Лобов - там, на орбите Трансцербера, - сидит в своем кресле за пультом и думает. По старой привычке руки его лежат на пульте, но сейчас эта привычка ни к чему и пульт ни к чему - управлять нечем. Нервы сохранились, но вот ног у "Гончего Пса" нет. Управлять нечем. Но все остальное в таком возмутительном порядке, что ни экипажу, ни пассажирам делать нечего. Наблюдения над Ахиллесом ведутся, и он подступает все ближе, и снова на какое-то время скорость сближения увеличилась, а потом стала прежней, но ничего не стало от этого понятней. И к людям все чаще приходят мысли: "Земля не успеет. Не может успеть. Земле нужно еще больше месяца, а здесь Ахиллес догоняет, он уже наблюдается визуально - пока как яркая точка, но скоро она обретет линейные размеры, затем ее можно будет наблюдать и без помощи оптики, а потом..." И люди думают о том, что будет потом... А капитан Лобов думает о том, как бы сделать, чтобы они не думали. Обстоятельства приходят ему на помощь. Приходят в негодность термоустройства одного из отсеков - жилого. Морозец хорош зимой на Земле, но не сейчас и не на орбите Трансцербера. Все люди немедленно мобилизуются на ремонт термосистемы. Причины аварии неизвестны - еще вчера все было в абсолютном порядке. "Но аварии всегда случаются неожиданно,- утешает капитан Лобов.- Ничего, это не так страшно. Поработаем как следует дня два - и все будет в порядке". Все с этим согласны, и выражают предположение, что потом аварии, наконец, оставят их в покое. Капитан Лобов согласен, в свою очередь, с этим мнением. Но про себя - только про себя, разумеется, - он допускает, что аварии могут происходить и в дальнейшем. Он даже может - вернее, мог бы - предсказать (хотя никогда не отличался даром пророчества), где скорее всего произойдет следующая авария. Она произойдет во флора-секции экоцикла. Это не очень опасно, но потребует немалых усилий для ликвидации. И авария происходит. Люди заняты, им некогда думать о том, что Ахиллес снова придвинулся на несколько тысяч километров... Земля начала открываться ему с высоты, и даже матросы Колумба не приветствовали ее таким криком, какой раздался в его душе. Корабль входил в плотные слои атмосферы. По обшивке текли огненные реки. Чудесная планета лежала внизу, зеленая и голубая, омываемая ветрами и океанами, летящая, смеясь и кружась, в мировом пространстве. Земля, всегда принимавшая блудных сынов... На космовокзале было людно. Кедрину не хотелось сразу покидать порт. Он хотел продлить, растянуть встречу с планетой. Он зашел на связь и написал радиограмму на спутник, чтобы она тоже почувствовала все это. Он сдал радиограмму, потом отозвал ее и порвал бланк. Он посидел в баре, потягивая что-то прохладительное и тонизирующее. Затем медленный аграплан нес его над сушей и над океаном, и он все смотрел, смотрел из окна... Да, это была Земля, не сон, и он был на Земле, и не надо было торопиться на смену, и вообще не надо было никуда торопиться! Он высадился на том же самом острове Отдыха. Там, где два с лишним месяца назад стоял его коттеджик, возвышалось теперь совсем другое здание и жили другие люди а его домик, опрысканный деструктуратором, давно уже превратился в кучку пыли, потому что никто из отдыхающих не хотел жить в домике, которым пользовались, как никто не стал бы на