Леонид Панасенко. Мастерская для Сикейроса
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Мастерская для Сикейроса"
OCR & spellcheck by HarryFan, 26 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
"А не мог ли Канов умереть от радости? Ведь чье сердце вместит и сразу
воспримет такое событие? Да нет же. В сообщении ясно сказано: "Не успел
сманеврировать". Не успел... Но Канов не из тех, кто в космосе ворон
считает. Он еще успел передать, что засмотрелся. Здесь, наверное, и
прячется ниточка. Ниточка, которая связывает его неожиданное открытие и
трагическую неосмотрительность. На что можно засмотреться, чтобы
проглядеть собственную смерть?"
Ребята опять завели свой вечный спор. Меня это злит. Ведь они тоже
теряются в догадках, страдают от неизвестности и все же пытаются
бодриться, отстаивают свои "абсолютно точные" версии происшедшего.
Подождите секундочку - сейчас я вам выдам.
- Верно, - говорю я. - Все верно. Люди всегда искали во Вселенной
разум. Сначала мечтали и строили гипотезы. Потом появились энтузиасты и
начали поиск жизни среди звезд. Фактов, конечно, никаких не было. Ни
тогда, ни теперь. Но теперь мы за дело взялись всерьез. Планомерно
прочесываем Вселенную и... оскорбляем ее своим догматизмом. Махровым
космическим догматизмом, когда каждый заглядывает только в свою щелку и
только через нее собирается увидеть собрата по разуму. А собрат этот, быть
может, неотступно близок. Его, может, только разглядеть надо, узнать.
Понимаете - узнать! Я все сказал.
Неожиданная моя речь произвела впечатление... Правда, больше своей
эмоциональной стороной, чем содержанием.
- Сильно, - покрутил головой Аналитик.
- Мальчик растет, - глубокомысленно изрек Трогай-Трогай.
- И наглеет, - добавил Символист.
А Рая рассмеялась.
- Кто же тот гений, - спросил Символист, - который узнает собрата в
лицо? Не ты ли, наш юный друг?
У него поразительная способность говорить резкости или, вернее,
высвечивать в любом деле такие стороны, о которых остальные предпочитают
молчать. Признаки феномена разума - наше общее больное место, идефикс. Это
по существу. А эмоции... Если честно, то насчет "махровости" я немного
преувеличил. Все трое - мировые ребята. В душе я считаю их лучшим экипажем
из тех, что ходят на космоботах поисковой группы "Разум". Когда-то наша
группа называлась "Контакт". Шли годы. Контактов все не было и не было, и
даже самые пылкие романтики наконец поняли: главное - отыскать мыслящих.
Или хотя бы какие-то следы их существования. Пока этого не случилось, о
контактах смешно даже говорить. Все равно что делить еще не испеченный
пирог. Что касается ребят, то волей-неволей каждый из них примкнул к
сторонникам какой-нибудь популярной теории о том, каким образом разум
может заявить о себе, оставить эти злополучные, неуловимые "следы". Ребята
носятся со своими теориями, часто до одури спорят. Кстати, прозвища,
которые выдумала Рая, говорят о них больше, чем нейтральные имена. Им даже
самим они нравятся.
Более или менее самостоятельной мне кажется теория самого тихого из нас
- Аналитика. Он предложил модель трех миров - без органической жизни, с
жизнью, но без разума, и разумный мир (по его мнению, мыслящие существа,
хотят они этого или нет, обязательно вносят в природу пусть малозаметные,
но глобальные изменения) - и пытался установить корреляционные связи своих
моделей с реальными мирами. Трогай-Трогай, этот строгий эмпирик, верил не
в теории, а в старую, обнадеживающую поговорку: "Кто ищет, тот всегда
найдет". Правда, он еще добавляет: "нечто вещественное". Символист,
естественно, выявлял во всем малейшие следы рациональности и
целесообразности. Его блестящий ум систематика и математика-аксиоматиста
обладал редкой интуицией. "Язык математики универсален, - любил он
повторять. - Символы могут быть разные, а смысл один. Ищите смысл". Как я
уже говорил, ребята часто спорили. И все они пытались обратить меня,
зеленого практиканта, в свою веру. Но в каждой из них меня что-нибудь не
устраивало - неопределенность модели трех миров Аналитика, фатализм
Трогай-Трогай и бездуховность теории Символиста.
Да, я забыл представиться. Зовут меня Сергей Трошин, прозвище -
Нигилист. Окрестили меня ребята так, наверное, в отместку за критику их
доктрин.
- Пойдем, - говорит Рая. - Я устала от разговоров.
Мы поднимаемся на смотровую палубу, и я в который раз пытаюсь уловить
"чудное мгновение". Меняю фломастеры и карандаши, хватаюсь за пастели. И
рву, рву наброски. Рая никудышный натурщик. Ее летучее родниковое лицо
очень изменчиво. Отблески чувств и перемены настроения вспыхивают и гаснут
на нем неожиданно и празднично, словно фейерверки.
- Ты никудышный художник, - заявляет через полчаса Рая. - Расскажи
лучше о Сикейросе. Ведь стереокопии в твоей каюте - это его росписи?
- Его. - Я помолчал, представив могучий и властный полет красок
Сикейроса.
- Я мало о нем знаю, - настаивала Рая. - Один из первых мастеров
монументального искусства. Кажется, итальянец. Двадцатый век. Да?
- Мексиканец. Он был внуком солдата и поэта. Вся судьба его - это
движение и рост. Давид Альфаро стал солдатом революционной армии. Потом
капитаном. А в Испании он уже полковник, командир интербригады.
- Это биография военного, а не художника, - задумчиво заметила Рая.
- У него было словно несколько жизней. Его сердце рвалось к свободе, но
в тридцать с лишним лет он был брошен в тюрьму как коммунист. Потом ссылка
в Таско. Там, бродя среди скал, на их отрогах Давид впервые увидел и
запомнил на всю жизнь алые цветы с чудным названием "сангре ди торос" -
"кровь быка". В этих горах за год он написал более сотни полотен. Когда он
снова оказался в темнице, уже стариком, тысячи квадратных метров его
росписей и панно оставались на свободе. Нет, недаром он всегда особенно
любил два цвета - насыщенный красный и черный...
По кораблю разносится звон. Он означает, что через полчаса наш космобот
вынырнет возле планеты, где погиб Канов и откуда долетели к Земле обрывки
фраз, взбудоражившие весь мир.
Мы возвращаемся в рубку.
"Вот мы спорим, говорим обо всем на свете, - думаю я, - а сами живем
одним вопросом: что видел, что узнал Канов? И узнал ли? Ведь не исключено,
что слова его - чистейший бред, предсмертное наваждение. Узнал ли?.
Предположения, догадки... Они буквально терзают нас. Впервые появился
шанс. Надежда на встречу..."
- Сережа, - обращается ко мне Аналитик, - включи, пожалуйста, еще раз
запись.
Сначала тишина и шорохи. Кажется, даже представляешь, с каким трудом
пробиваются сигналы сквозь бездны пространства. Затем идет возбужденная
скороговорка Канова:
- "...Я видел Разум. Я вижу их, но не могу поверить! Они такие же, как
мы. Они... прекрасны, - казалось, Канов не находил слов. Вдруг его голос
дрогнул. - Господи, какая нелепость... кажется, разгерметизация...
Астероид. Я все забыл, не успел увернуться... Я засмотрелся... Но я
видел!.."
Несколько минут мы лежим в инерционных креслах и молчим.
- Почему все-таки не сработал автомат, предохраняющий от столкновения с
астероидами? - в который раз спрашивает Аналитик.
- Ничего не понимаю, - вздыхает Рая. - Дело происходило в открытом
космосе. Значит, Канов, наверное, увидел чужой корабль. Но откуда он мог
знать, что они такие же, как мы?
Мы молчим. Что можно ей ответить? Мы даже не знаем, можно ли верить
сообщению Канова. Для того и летим к планете, чтобы все выяснить,
проверить. Тройной звонок опять облетает все закоулки корабля. Мы выходим
из подпространства. И сразу же космобот содрогается от беззвучных
выстрелов лучевой пушки. Экран становится пепельным от обилия метеоров и
астероидов, которые расстреливает наша доблестная автоматика.
- Ого! - удивился Трогай-Трогай. - Здесь приличная каша. Планета,
похоже, расположена в самой середине пояса астероидов.
Нас посадил автомат. Никто не проронил ни слова, но мысль о том, как
мог Канов в такой обстановке отключить его, засела в голове у каждого.
- Я бы не хотела улетать отсюда, - говорит Рая и смотрит вдаль.
Звезда еще не взошла, и ветер ненадолго затих. Трава наполнилась ночной
росой, совсем как на Земле. А за густым кустарником цвета когда-то
виденной в музее старой бронзы встает стена леса. Левее, за громадой
нашего космобота, открывается взору предрассветная, пестрая от цветов
степь. Какая-то исполинская рука словно перечеркнула ее двумя небрежными
мазками пурпура. Недавно мы с Раей отправились туда побродить по траве и
чуть было не заблудились в зарослях гигантских маков. За ними, возле
самого горизонта, сияла цепочка озер.
- Голубое ожерелье, - восхитилась Рая, завидев их. - Настоящее
ожерелье, правда?
Часы отдыха коротки, и я снова и снова с непонятной для других
настойчивостью берусь за кисть. Конечно, я дилетант в живописи, но вокруг
столько красоты, что нет сил удержаться. Это мир освобожденных красок.
Сочных, щедрых, ослепительных. Здесь нет полутонов. Местные леса и поля -
мозаичные, с резкими переходами цвета. Черный, будто обгоревший, лес вдруг
сменяется зелеными джунглями, в которые клином врезается поляна голубой
травы. Такие контрасты непривычны, мы поначалу удивлялись им. Позже Рая
взяла пробы и туманно объяснила нам, что все дело в особенностях почвы.
Увы... Планета Какова оказалась прекрасной, но и... без живых существ.
Пусть простят меня эти деревья и цветы, но ведь мы искали не их. Не их!
Первые три дня мы почти не спали. Все ожидали, что из мозаичных
лоскутных лесов наконец выйдет неземное существо. Тщетно. Приборы немы,
зонды возвращаются ни с чем, а глаза уже отказываются просматривать тысячи
бесполезных кадров аэрофотосъемки. Пестрота, бессмысленный калейдоскоп
цветов. (И ничего более, ни одного следа разума на всей планете.
- Этого следовало ожидать, - грустно заметил как-то вечером Символист.
- Канов всю жизнь мечтал о встрече. Если бы на его месте был я, если бы я
умирал возле своей последней звезды, то, наверное, мне тоже померещились
бы братья по разуму.
- Не уверен, - как всегда, задиристо сказал Аналитик. - Ты и умрешь со
знаком интеграла на челе.
- Не надо об этом, - нахмурился Трогай-Трогай. - И о Канове тоже. Он
никому ничего не обещал. Наше дело - проверить и доложить Земле. Не надо
эмоций...
Трогай-Трогай, который уверовал в то, что цивилизация не может не
оставить после себя материальных следов, тоже разочарован. Его теория
"сувениров", увы, не подтвердилась. О Символисте и говорить нечего. И
вообще ни гроша не стоят все наши теории! Не состоялась встреча. Пустой
оказалась древняя мечта о том, что человечество неодиноко среди звезд.
Вчера я случайно увидел, как Рая, стоя на взгорке, смотрела в сторону озер
и вытирала ладонью глаза. Только ветер радовался неизвестно чему. Ветер
цветущей, но бесплодной планеты.
Странности начались, когда Трогай-Трогай предложил готовиться к
возвращению и мы стали обобщать данные.
Аналитик, краснея и тише, чем обычно, сказал:
- У меня, по моей методике, коэффициент корреляций 0,58.
- А какие системы ты сравнивал? - встрепенулся Символист.
- Сводное описание этой планеты с общей моделью планеты разумной жизни.
- Ошибка?
- Практически исключена. Я все перепроверил.
Трогай-Трогай лишь присвистнул.
- Поразительно! - воскликнул Символист. - Если я не ошибаюсь, то Земля
дает всего 0,9.
- 0,86, - уточнил Аналитик.
- Ну и в чем же здесь проявляется Разум? - спросил Трогай-Трогай.
- Не знаю. Коэффициент указывает только на похожесть, на глобальные
проявления Разума. Но ни один из нескольких десятков тысяч параметров, как
ни странно, не выделяется. Может, их совокупность...
- Ерунда, - резко прервал Аналитика Трогай-Трогай. - Чисто случайное
совпадение. Планета мертва, если не считать растительности. Мы это видели
собственными глазами.
- Здешний мир проникнут гармонией, - осторожно заметил я. - У меня
настойчивое ощущение...
- Настойчивые ощущения в число параметров не входят, - отмахнулся
Аналитик.
- Растения здесь странные, - сказала вдруг Рая. - Между ними нет борьбы
за существование, они не размножаются, а только репродуцируются. Им не
нужны новые территории, они не теснят друг друга.
- Ну и что? - пожал плечами Трогай-Трогай.
Разговор иссяк, однако он поставил нас в тупик и посеял то ли тревогу,
то ли надежду. Мы задержались еще на неделю, но безрезультатно.
Мы возвращаемся. Улетаем. Ни с чем.
Мы лежим, все пятеро, в инерционных креслах и от нечего делать смотрим
на экраны. Их много. И на каждом свой лик планеты - в инфракрасных лучах,
в ультрафиолете, распределение элементов... Космобот сейчас пролетает
примерно в той области околопланетного пространства, где погиб Канов.
Засмотрелся, погиб. Но почему все-таки не сработал автомат?
И вдруг в моей голове все завертелось. "Засмотрелся!.." Ведь автомат
работает от локатора, и если отключить локационный комплекс, вся эта
могучая электроника будет бессильна. Зачем отключать?! Да затем, чтобы
хоть на минуту убрать с экранов препарированный приборами мир, чтобы
включить телескопический обзор и увидеть космос не лучом локатора, а
своими глазами! Какие же мы идиоты - разве можно увидеть космическую жизнь
только приборами!
Я через спину Аналитика потянулся к красному тумблеру автомата. Он
схватил меня за руку.
- Ты что, спятил?.. Вздумал повторить путь Канова?..
- Да, да, да! - закричал я. - Автомат не работал, потому что был
включен телескопический обзор. Ему мешала ваша дурацкая автоматика. Он
видел космос своими глазами. Он... своими глазами... - Мне не хватало
слов, чтобы доказать, убедить их.
Но и этого оказалось достаточно.
- Возьми противометеорную защиту на ручное управление, - попросил
Аналитик Трогай-Трогай и потянулся к пульту. Мы впились глазами в
экраны...
Огромный диск планеты был покрыт сотнями рисунков. Живые фрески из
многоцветных лесов шли поясами, рассказывая с помощью знаков,
геометрических фигур и неизвестной письменности историю обитателей
планеты. Посредине диска было изображено звездное небо. Смуглая прекрасная
женщина бежала там среди светил, придерживая за руку смеющегося малыша.
Она махала нам, прощаясь, свободной рукой, торопилась и никак не могла
убежать.
- Посмотрите вон на те знаки, - прошептал Символист. - Они
расшифровывают центральную фреску. Похоже, речь идет о переселении к
другой звезде.
- А ожерелье женщины! - вскрикнула Рая. - Ведь это те голубые озера,
что мы видели.
Я молчал, завороженный удивительным зрелищем.
Потом, уже на Земле, мы окончательно сумели понять: как ни крепки
металл и камень, как ни бессмертны сигналы, странствующие в космических
безднах, по-настоящему вечна только жизнь. Особенно в масштабах планеты.
Пожалуй, трудно было мыслящим существам придумать, уходя, нечто более
разумное и надежное, чем это всеобщее программирование природы как единого
произведения искусства, живой и самообновляющейся записи информации. Любой
информации, запечатленной на планете-панно и видимой за миллионы
километров.
Такие мысли пришли потом. А тогда я смотрел на планету Канова и
вспоминал Сикейроса. Сотни лет назад он первым записал такую мысль:
"Леонов дал уже нам пример, выйдя из кабины. И я не удивлюсь, если в
следующий раз вместо фотоаппарата он возьмет с собой в космос краски. Кто
знает! А вдруг мне повезет, и он пригласит и меня разрисовывать стены на
других планетах..."
Добрый старина Сикейрос. Твоя мечта не успела сбыться. Но теперь мы
убедились, что для настоящего мастера, для настоящего художника вся
Вселенная - это вместилище его таланта. Это бескрайняя мастерская. И еще я
понял, что Канов действительно мог про все забыть, даже про собственную
смерть, встретив наконец в космосе долгожданный Разум. Он в самом деле
засмотрелся.
Last-modified: Wed, 04 Oct 2000 06:41:16 GMT