ше без него... x x x У комиссионного магазина, торгующего антиквариатом, роятнся группки людей. Интеллигентный пожилой человек сидит на выступе фундамента, веером держа в руке кисточки, предназнанченные на продажу. Похаживает взад-вперед парень с книгой альбомного формата в яркой суперобложке. Кто-то стоит с обънемистой хозяйственной сумкой; когда к нему обращаются, с доснтоинством приоткрывает сумку, показывая, чем он торгует. Здесь нет атмосферы вульгарной толкучки. Скорее нечто вроде примагазинного уличного клуба по интересам, где собираются коллекционеры, но мелькают и "жучки". За широкой полосой газона, отделяющего комиссионку от проезжей части улицы, останавливается такси. В машине Томин и художник Орлов. Дальнейший разговор они ведут на ходу. -- Вы только представьте меня двум-трем завсегдатаям и бронсайте. Опекать не надо. -- Хорошо, Александр Николаевич, постараюсь. Приближаясь к магазину, Орлов высматривает знакомых Какая-то женщина ему кивает, и он обрадованно представляет ей Томина. -- Томочка, познакомься, пожалуйста, мой друг. Я у него отдынхал на юге. Женщина нехотя отрывается от нескольких людей, с которыми разговаривала, и окидывает взглядом Томина. Перед ней достонверный уроженец субтропиков -- из породы тех, кто весьма доходнно эксплуатирует климатическое преимущество этого края. -- Вот заболел человек любовью к прекрасному, -- смущенно сообщает Орлов. -- Тяжелый случай, -- роняет Тамара. За спиной Томина кто-то хмыкает: "Осложнение после урожая фруктов". Оттеснив Тамару немного в сторону, Орлов говорит: -- Томочка, моего друга потянуло на собирательство. -- Что же он собирает? -- в тон Орлову Тамара понижает голос, -- Бессистемно, как всякий новичок. Ему надо помочь... -- Лично у меня для новичка ничего нет. -- Ты хоть познакомь его с кем-нибудь. Я обещал, неудобно. -- Ну пойдемте, -- усмехается Тамара. Они направляются к ближайшей группе. -- Разрешите вам представить -- Саша с юга. Начинающий коллекционер. Томин энергично пожимает руки: "Саша... Саша... Саша... Очень приятно..." -- Насколько я понимаю, -- насмешничает Тамара, -- трехнэтажная избушка на море или в горах, которая нуждается в украншении? -- Примерно, примерно, -- соглашается Томин. Тамара отходит, оставив его на милость новых знакомых. Но новым знакомым он тоже не интересен. -- Чем можем быть полезны? -- Решил коллекционировать что-нибудь настоящее, -- с энтунзиазмом объявляет Томин. -- Посоветуйте, чтобы не ошибиться. -- Это зависит от вкусов и, простите, средств. -- За средствами не постою! -- тон денежного олуха удается Томину в совершенстве. -- Но что вас все-таки привлекает? Я, например, собираю Хлебниковские эмали. Вот он гоняется за ранним Кандинским, за его стилизованными пейзажами а ля рюсс. А он имеет пристрастие к народной утвари и одежде. И так далее. -- Не знаю, понимаете, на чем остановиться. Хотелось бы сойтись с понимающими людьми. -- Слушайте, Саша, -- говорит наименее вежливый из собенседников, -- вы интересуетесь искусством? Вон там, -- он уканзывает на длинную витрину магазина, -- от угла до угла -- сплошное искусство! Идите и выбирайте. Нам надо поговорить. -- И демонстративно отворачивается к своим. -- Так вот, други, насчет красного коня. Еще у экспрессиониста Марка были "Три красных коня". У него же есть "Синие лошади", "Голубая лоншадь"... Н-да, с налету не врежешься в среду любителей живописи, одержимых красными и синими конями. Но, в сущности, и Томинну не они нужны. Он явился сюда в виде откровенной наживки для дельцов при искусстве. Для более тонкой игры нет времени. И успокоительно кивнув огорченному Орлову, который издали наблюдает, как его протеже получил от ворот поворот, Томин входит в магазин. За ним с улицы направляется "жучок", угодливо приветствуя выходящего из магазина Альберта в сопровождении почтительного молодого человека. -- Вон та, Альберт Иваныч, -- указывает он на женщину, переминающуюся с ноги на ногу в сторонке. -- Что ж, позови, -- разрешает Альберт. Молодой человек подводит женщину. -- У меня старинный сервиз Поповского завода, -- говорит она, зябко сжимая руки. -- Это разве старинный? -- Он очень красивый! И весь цел, им почти не пользовались. -- Почему же в салоне не берут? -- Они не называют стоимость. Привозите, говорят, оценим. Но в нем столько предметов! Пришлось бы нанимать такси... и притом комиссионный сбор... Может, вы посмотрели бы? Мне срочно необходимы деньги. Этого женщина могла бы и не сообщать -- Альберт сам видит. x x x Томин бродит по салону, впитывая атмосферу. За ним по пятам слоняется "жучок". В отделе, где торгуют канделябрами, часами, шкатулками, Томин внезапно встречается взглядом с Ковальским -- бывшим мошенником по кличке "Хирург". Тот стоит за прилавком, занимаясь с супружеской парой, которая разглядыванет массивные настольные часы. -- Шесть тысяч -- дороговато, -- тянет покупатель. -- Но это ж не только художественная -- историческая ценнность, -- агитирует Ковальский. -- Эти часы пережили пожар Москвы. И до сих пор день за днем тикают! -- Тут он видит Томина. -- Тикают... -- повторяет Ковальский уже машинально: он теряет интерес к покупателям. -- Я бы предпочла напольные, -- мечтает покупательница. -- В деревянном футляре и с боем. Представляете, что я имею в виду? -- Да-да, бывают... -- рассеянно отзывается Ковальский. -- Если мы вам оставим телефон, можно ли надеяться?.. -- Пожалуйста, отчего же. Покупательница записывает для Ковальского телефон. -- Будем очень, очень признательны! Посетители уходят. А Томин секунду-другую колеблется, не уверенный, сулит ли встреча удачу или провал. Когда-то он выслеживал Ковальского, а Знаменский вел дело. Вторично Томину случилось столкнуться с Хирургом в колонии, где тот отбывал срок. Они потолковали, в общем, дружелюбно, разоткровенничавшийся Ковальский попросил Томина о личнном одолжении. Но Томин просьбу не выполнил... Решившись, Томин делает шаг к прилавку. -- Здравствуйте, Сергей Рудольфович. Момент острый для обоих. Томину необходимо инкогнито. Ковальский может его раскрыть, если захочет. Захочет ли? Нет, не захотел. -- Здравствуйте... Не припомню, где встречались, -- осторожно говорит он. -- На юге, в теплых краях. -- Ах, да-да! Здравствуйте! -- Тихо: -- Как вас по имени-отчеству? -- По-прежнему. Дальнейший их разговор протекает с перерывами, попеременнно то с глазу на глаз, то при покупателях, которые сменяют друг друга у прилавка. Соответственно меняется тон и содержание разговора. -- Вы для себя или... как обычно? -- Как обычно. Показывайте мне подряд, что подороже. Со стороны все вполне естественно: Саша с юга приобщается к искусству. -- Вот, пожалуйста, весьма интерьерная вещь. Сейчас в моде. -- Спасибо... Давно вы здесь? -- Больше года, Александр Николаевич. -- А какими судьбами? -- Целая одиссея... Для подарка мужчине советую пепельницу. Есть фарфоровые, бронзовые, это резьба по мыльному камню -- Китай... Пал Палыч здоров? -- В норме. Будет рад услышать о вас добрые вести. -- Александр Николаевич... -- нерешительно бормочет Конвальский, -- как-нибудь не выкроите для меня часок? -- Позвоните... Попрошу вон ту вазу поближе. Ваза "дворцового" ранга. "Жучок", до сих пор маячивший в отдалении, не выдерживает, подбирается к Томину, трогает за локоть. -- Слышь, пойдем на пару слов. -- Он отводит Томина от прилавка. -- Слышь, друг, на кой тебе эта мура, на кой?! Хочешь красный "Жигуль"? Клюнули на Сашу с юга, да только не те, кто требуется... x x x В отличие от Знаменского Зыков работает в более прямолиннейной манере. Его допросы -- это допросы, а не доверительные беседы, как порой у Пал Палыча. Ведет их Зыков стремительно, напористо, без пауз. Последовательность вопросов, как правило, спланирована им заранее, и темп не оставляет допрашиваемому времени на формулирование уклончивых ответов. Приходится отвечать коротко и по существу. И тотчас Зыков, как фигуру в игре, двигает вперед новый вопрос, ни на секунду не выпуская инициативу из рук. Порой это приносит успех, порой нет: Зыкову недостает гибкости и чутья на людей. Сейчас он взял в оборот Кипчака -- того, кто сдал "Подпаска с огурцом" в комиссионку. Причастен ли он сколько-нибудь к афере с Веласкесом? Кипчак растерян, нервничает: -- Полная неожиданность... Я только-только с аэродрома... -- Мне это известно, товарищ Кипчак. Часто ли вы продаете картины через комиссионный магазин? -- Собственно... один раз всего. -- У вас там знакомый приемщик? -- Н-нет... -- Когда вы сдавали картину, была очередь или никого? -- Очередь. -- Долго ждали? -- Порядочно. Не меньше часу. -- Что принесли другие? -- Помню маленькую акварель Бенуа... -- Проверим, проверим. Сколько дней спустя вы наведались узнать о судьбе картины? -- Я не наведывался, я почти сразу уехал в санаторий. -- В очереди было много знакомых? -- В очереди? Нет. Случайные люди. -- А санаторий, где вы отдыхали, лечебного типа? -- Да... у меня язва. -- Сочувствую. Кстати, вспомните имя-отчество приемщика. -- Но... я понятия не имею. -- Однако договоренность о приеме "Подпаска" существовала? Вопросы так и сыплются: невинный оправдается, виновный запутается. -- То есть, загодя?.. Нет. -- Почему же вы были уверены, что его возьмут? -- Я не был уверен. -- Предложенная цена -- шестьсот рублей -- вас устроила? -- Даже сверх ожидания. Вещь плохонькая. -- С кем из сотрудников магазина вы раньше общались? -- Лично ни с кем. -- Если не лично, то, возможно, через посредника? -- Нет-нет. -- А после продажи? -- Да нет же! Вы будто нарочно сбиваете меня с толку... -- Следовательно, товарищ Кипчак, не имея ни предварительнной договоренности, ни какого-либо опыта реализации картин через комиссионный магазин, вы отправляетесь туда в разгар своего рабочего дня. И битый час стоите в очереди, даже без твердой надежды на успех, потому что вещь "плохонькая". Так? Кипчак беспомощно моргает светлыми ресницами: -- Ну... в принципе так. -- Очень хорошо, -- подытоживает Зыков первый этап допроса. -- Почему возникла острая необходимость продать "Подпаска"? -- Разве я сказал "острая необходимость"? Он просто не подхондил мне. -- Сколько у вас сейчас картин? -- Шестьдесят четыре. -- Сколько лет вы занимаетесь коллекционированием? -- Лет двенадцать. -- За это время вы расставались с некоторыми полотнами? -- Естественно. Иначе коллекцию не соберешь. -- Какие еще картины вы продавали в комиссионный? -- Больше никаких. Между прочим, вы уже спрашивали. -- Возможно. -- Зыков игнорирует обидные нотки в тоне Кипчака. -- Вам не кажется странным, товарищ Кипчак, что, впервые за двенадцать лет обратившись "на авось" к услугам магазина, вы получили неожиданно хорошую цену? И что "Подпасок" был немедленно куплен иностранным туристом? -- Да, немного странно. -- Как вы объясняете, что единственную сданную вами картинну, причем "плохонькую", купил человек, пожелавший увезти ее за рубеж? -- Откуда же мне знать! -- волнуется Кипчак. -- Мой приятель держит пошлый пейзаж за то, что там колодец напоминает ему родную деревню. -- Кому вы показывали пастушка до продажи? -- Да все видели, кто ко мне ходит. -- Уточняю вопрос: кому вы показывали картину, сообщая, что собираетесь сдать ее в комиссионный магазин?.. Жду ответа. -- Я пытаюсь припомнить... Нет, никому. -- Отчего же вы скрывали свое намерение? -- Скрывал?! -- Товарищ Кипчак, двенадцать лет вы реализовывали картинны через друзей-приятелей и, по-видимому, они всегда были в курсе, что именно вы готовы продать. Но вдруг вы решили прибегннуть к помощи магазина. И никому об этом не заикнулись, ни с кем не посоветовались. Это ваши собственные слова, я ничего не присочинил. -- Да, но впечатление, будто я в чем-то повинен... -- Кипчак оскорбленно вздергивает подбородок. -- Помилуйте, задача следствия -- тщательно выяснить обстонятельства дела. Чем я и занимаюсь строго в рамках закона. Так почему вы скрывали намерение сдать "Подпаска" на комиссию? -- Как хотите, пусть скрывал... хоть я не скрывал, а получилось само собой. В нашем кругу он ровно никого не интересует. Что толку было разговаривать? -- Зачем же вы приобретали неинтересную вещь? Кстати, за сколько? -- Я не приобретал. Получил при обмене стенка на стенку. -- Не понял. -- Ну... ну это, когда говорят: давай махнемся -- все, что у тебя висит на этой стене, на все, что у меня на той. Стенка на стенку. -- Цель подобного обмена? Попрошу подробно и вразумительнно. -- Пожалуйста. -- Кипчак обрадован возможностью поговонрить наконец по-человечески. -- Видите ли, каждое квалифицинрованное собрание отражает некий принцип. Даже развесить картины нельзя тяп-ляп. Должна рождаться гамма в цветовом сочетании, определенное взаимодействие полотен. Я, например, стараюсь найти в стене центр тяжести для глаз, от которого уже пойдет движение к периферии. Ну, словом, тут разные соображенния, годами бьешься. И вот иногда наступает момент, когда все выстроено, и кончено -- ни убавить, ни прибавить. То есть прибанвить можно бы, но квартира не резиновая. Получается, надо остановиться. Для коллекционера немыслимо! Тогда разом идешь на большой обмен и опять при деле: выстраиваешь заново. Но некоторые полотна начисто выпадают, как, например... -- Ясно, достаточно. С кем и когда вы произвели обмен "стенка на стенку"? -- С Васей Кротовым из нашего же НИИ. Три месяца назад. Зыков встает и поворачивает к Кипчаку "Подпаска", стоявшенго до тех пор лицом к стене. Кипчак, не заметив поначалу разницы, смотрит на Зыкова, ожидая новых вопросов. Затем физиономия его приобретает недоумевающее выражение. -- Позвольте... Это что же такое?.. x x x Нарядное, полуцерковного типа здание Центральных реставнрационных мастерских уже издали манит стариной. Сюда входят Зыков и Пчелкин -- директор краеведческого музея. В одном из внутренних помещений они застают художников-реставраторов: ласкового пожилого мужчину и молодую женщинну. -- Здравствуйте. Следователь Зыков. -- Все понятно, все понятно. Милости просим, -- улыбается художник и представляет женщину: -- Ирина Александровна, моя верная соратница. Вместе изучали обе ваши картины. Верннее, даже три, ибо одна, так сказать, совмещенная. Присаживайнтесь, пожалуйста. -- Я попрошу вас популярно объяснить товарищу директору, к каким вы пришли выводам и каким путем. -- Ирочка, поверните холст. Женщина поворачивает "Инфанту", прибывшую из музея, лицом к сидящим. -- Прежде всего, голубчик, -- говорит художник Пчелкину, -- мы проверили белила. Вплоть до двадцатого века художники поголовно пользовались свинцовыми белилами, иных не сущестнвовало. С появлением же цинковых белил свинцовые из обихода исчезли. Так вот, мы берем картину и в темной комнате освещаем ее кварцевой лампой. Свинцовые белила при этом выглядят белыми, а цинковые -- зелено-желтыми. Ваша картина, к сожаленнию, написана цинковыми, следовательно, в двадцатом веке. -- Так просто? -- переспрашивает Пчелкин с некоторой даже иронией. -- Методика отработана, мы часто устанавливаем датировку полотен. -- А вы не могли бы наглядно продемонстрировать? -- просит Зыков. Женщина кивает с готовностью. -- Все под рукой. Хотите? -- обращается она к Пчелкину. -- Тогда пошли. Я возьму что-нибудь старое для сравнения. Пчелкин бережно поднимает "Инфанту" и уносит вслед за художницей в соседнее помещение. Там гаснет свет. -- Пусть полюбуется, ему полезно. -- Бедолага, -- сочувствует художник. -- Растяпа он! Если не хуже. Экспертизы у вас готовы? -- Да, вот одно заключение, вот второе. Он передает Зыкову акты экспертиз, затем поворачивает линцом к нему другое полотно. Это пресловутый "Подпасок". Расчинщенный участок теперь значительно больше. -- Обнорский был совершенно прав. Там, внизу, подлинный авторский слой. Там -- "Диего де Сильва Веласкес. 1599-1660". Взгляните, какие мягкие, свободные, разнообразно положенные мазки различной величины, формы и плотности. Возвращаются художница и Пчелкин. С убитым видом он несет фальшивую "Инфанту". -- Действительно что-то светится... по-разному... -- Тут Пчелнкин замечает "Подпаска". Взор его зажигается ненавистью и сами собой сжимаются кулаки. Неряшливый парнишка кажется ему почти живым врагом, которого хочется отлупить нещадно. -- Это тот самый прохвост с огурцом?! И под этим пугалом огородным... Нет, этого просто не может быть! -- Рад бы вас утешить, голубчик, да нечем. Мы и второй способ испытали -- рентгено-флуоресцентный. В разные периоды, видинте ли, один и тот же цвет, например, синий, достигался красками разного химического состава. Синий пигмент в вашей "Инфанте" содержит и железо, и кобальт. Художник употреблял красители современного фабричного изготовления. -- Я не знаю про железо и про кобальт, но она же старая картина! -- Пчелкин снова хватается за свою "Инфанту". -- Вы посмотрите -- на ней трещинки по всей поверхности. Возьмите лупу... -- Без лупы вижу. Но ваши трещинки... Растолкуйте ему, Ирочнка. -- Есть несколько мошеннических приемов, с помощью котонрых можно быстро состарить полотно, -- объясняет женщина. -- Например, пишут картину в тепле, потом выставляют за окно, потом снова в тепло. Иногда откроют холодильник и прямо к нему привяжут. Естественно, краски трескаются, но трещинки другие. Это, -- указывает она на "Инфанту", -- не след веков, а холодильное производство. -- Не могу поверить, такая красивая! x x x Пчелкин немного оправился от пережитого потрясения и, сидя в кабинете Зыкова, намерен упорно защищаться. -- Ну теперь я жду подробного и правдивого, подчеркиваю -- правдивого, рассказа о том, как стало возможным, что в музее произошла кража, -- строго начинает Зыков. -- Не знаю, как стало возможным. Моей вины тут нет. -- Разве не на вас лежит забота о сохранности музейного имущества? -- Я ли не заботился! -- всплескивает руками Пчелкин. -- До меня был один сторож, при мне -- два, дневной и ночной. Вы представляете, что такое выбить лишнюю ставку? Я выбил! -- Проверим. -- Проверяйте. И сигнализацию, кстати, я выбил. Заставил купить новейшую усовершенствованную систему. Целый год докладные строчил. -- И потом монтировали ее при всем честном народе. -- Да никто не обращал внимания! -- Детский разговор, товарищ Пчелкин. Повторяю: почему вы не закрыли музей для посетителей на время работ? -- Чтобы не закрывать его для посетителей. -- Вы считаете ответ достаточен для протокола? -- Да поймите, товарищ следователь, бригада из областного центра возилась три дня, а тут разгар сезона, то и дело экскурсии. Наш музей -- обязательный пункт туристского маршрута. И вдруг мы запрем двери, и десятки людей, многие издалека... -- Иностранные туристы тоже были? -- Т-тоже, -- с заминкой выдавливает Пчелкин. -- Весьма характерно. И не исключено, товарищ Пчелкин, что именно вследствие этой халатности воры получили доступ к картинам. Следующий вопрос: с какой целью вы замяли историю с кражей? -- С целью оградить репутацию музея и вообще... не будоранжить общественное мнение. -- Я предупреждал, что жду от вас правды, товарищ Пчелкин. Где и кем вы работали прежде? -- Завотделом в области, в Управлении культуры. -- Назначение директором музея -- понижение? -- Ну... отчасти, -- мнется Пчелкин. -- За что вас сняли? -- Ну... не поладил с начальством. -- Повторяю, с какой формулировкой вас сняли? -- Строгий выговор за нарушение финансовой дисциплины. Но это сплошь интриги! -- Да? Пчелкин клятвенным жестом прижимает ладонь к сердцу. Однако на Зыкова клятвы не действуют. -- Если бы Управление было поставлено в известность о происншествии, вам угрожало бы новое взыскание, не так ли?.. -- Они, конечно, рады придраться, -- злится Пчелкин. -- Могли бы загнать в деревню. Сельский Дом культуры. -- То-то же! Не о чести города вы пеклись -- о собственной карьере. А в результате следствие началось полгода спустя. Вы оказали ворам неоценимую услугу своим молчанием, товарищ Пчелкин! Надеюсь, неумышленно. -- Надеетесь? -- вскидывается Пчелкин. -- То есть, вы не уверены, что я... Это уж слишком! Возможно, человек оплошал, однако это не дает вам права сомневаться в моей порядочности! -- Отчего же? Такое право у меня есть. -- Но... нелепо же подозревать, будто я сам у себя взял и... -- А чем может быть опровергнуто такое, к примеру, допущенние, что подмена в музее была произведена давно? И что имитанция кражи послужила лишь средством замести следы? Пчелкин ошарашенно молчит. -- А, товарищ Пчелкин? Жду ответа. От отчаянности ситуации Пчелкин обретает даже некое спонкойствие. -- Если на то пошло, -- заявляет он, -- чем вы докажете, что эта замазанная "Инфанта" была украдена из музея? Может, у нас с самого начала висела копия с цинковыми белилами! Когда картинны принимали, их не просвечивали кварцем! Таланов мог сам заблуждаться относительно подлинности Веласкеса! -- Ход неглупый, товарищ Пчелкин, -- сухо усмехается Зыков. -- Вы могли бы на этом поиграть. Но есть одно досадное обстоянтельство. Мы послали в музей группу экспертов, и сегодня утром мне сообщили, что из восьми похищенных полотен возвратились лишь два настоящих. Все остальные -- подделка. Таким образом, украдено шесть картин. -- Шесть? -- шепчет Пчелкин. -- Шесть, товарищ директор, шесть. Кто-то славно потрудился, заготавливая фальшивки для подмены. И, между прочим, на ваших глазах. Да-да, на глазах! Точную копию по памяти не напишешь, надо сидеть в музее. Вспоминайте, кто сидел. -- Я постараюсь вспомнить... Надо собраться с мыслями... сейнчас не могу... -- Вы не фиксируете, кто допускается в зал для копирования? -- изумляется Зыков. -- Нет, у нас не принято... -- Мне придется писать целую поэму в Министерство культуры. -- В Министерство культуры... -- эхом вторит Пчелкин. -- И вы напишете, что во всем виноват я! -- Я изложу факты. -- Послушайте, я ведь уже и так пострадал! У меня лично тоже украли, я только не говорил. Замшевый пиджак был в кабинете. Блок сигарет "ВТ". Журнал иностранный, один турист мне останвил. Совершенно потрясный... для мужчин, понимаете? И еще несколько книг. Зыков немедленно берет на вооружение новую информацию. -- Пиджак? Размер, цвет, особые приметы? -- Пятидесятый, коричневый, прорезные карманы. Болгарснкий. Почти не ношеный. -- Книги какие? Зыков спрашивает и одновременно быстро записывает: -- Каталоги живописи. И одна очень дорогая: "Искусство Фаберже". Редчайшая книга! -- Год выпуска, формат? -- Лондонское издание семьдесят второго года. На английском языке. Мелованная бумага, шикарные иллюстрации. Роскошная книга. -- Как она к вам попала? -- Наш местный художник подарил, Шапошников. Привез из поездки. -- Проверим, проверим. А теперь последний на сегодня вопрос. Картины, переданные музею Талановым, находились все вместе? -- В одном зале. -- И висели подряд? -- Да, под общей табличкой. Две стены целиком. -- Их расположение было неизменно? -- В общем, да. -- Что значит "в общем"? -- Ну, однажды я кое-что перевесил... -- Перевесили? -- настораживается Зыков. -- Что именно и куда? -- Врубеля и Венецианова поднял повыше, -- устало отвечает Пчелкин, -- а двух испанцев загнал вниз. Просто поменял местанми в экспозиции. -- В чьем присутствии перевешивались картины? -- Антипыч помогал, сторож, и еще кто-то был... Какая разнинца?.. -- Большая разница, товарищ Пчелкин. Это может стать единнственным свидетельством в вашу пользу. -- Не понимаю. -- Понимать не обязательно. Но постарайтесь точно вспомннить, когда вы перевешивали испанцев? x x x Первый, кому Зыков сообщает о результатах допроса, это Томин. -- Значит, две из восьми картин не поменяли? -- задумчиво произносит тот. -- Меня это уже навело на размышления, Александр Николаневич. Надо отдать должное ворам: кража спланирована и выполннена отлично. И вдруг -- глупая неувязка. Вывод я сделал такой: непосредственно в музее орудовал кто-то некомпетентный. Он имел инструкцию брать определенные картины в соответствии с их расположением. Но что-то он напутал. И вот вам ответ на загадку: по инициативе Пчелкина за пять дней до кражи две картины были перевешены! -- Минутку, у меня фотографии, -- Томин достает два фотосннимка. -- Собрание Таланова -- две стены. Что куда перевесили? -- Насколько я понял, эти -- вот сюда, а эти -- на их место. -- То есть, испанцев взяли по ошибке, считая за Венецианова и Врубеля? -- Вы уже наизусть помните, Александр Николаевич! -- Куда деваться. -- Да, безусловно, по ошибке. А в котельной начали разбиратьнся -- копии-то испанцев не заготовлены. Ну и оставили. -- Логично. Но тогда, боюсь, пан директор нас ни на кого не выведет. Соучастник не стал бы подкладывать друзьям свинью... Мне нужен список вещей -- что у него там стащили. Томин просматривает листок, протянутый Зыковым, и наснмешливо качает головой: -- Ну судьбу журнала для мужчин проследить не берусь... Появился повод снова наведаться в город, где полгода назад был ограблен музей. Томин инструктирует и напутствует молодонго сотрудника угрозыска Олега. Тот оглашает по списку перечень заданий. -- Первое. Замшевый пиджак: узнать, был ли, есть ли, куда делся. Второе. Художник Шапошников: дарил ли директору книгу и по какому случаю. Третье. Дневной сторож: правда ли, что Пчелкин добился второй ставки. Четвертое. Кто копировал карнтины в музее из местных и из приезжих. Пятое. Два испанца: когда и кем перевешены. -- И еще: люди, которые имеют отношение к котельной, -- добавляет Томин. -- В чужом городе найти рядышком такой укромный тайничок -- это задача. Без местных трудно. Олег вносит в список шестой пункт. x x x Утро в квартире Боборыкиных. Альберт завтракает в домашннем халате с кистями. Муза уже перехватила что-то наспех и собирается уходить. -- Вернется папа из поликлиники -- заставь полежать. -- Угу, -- мычит Альберт. -- Да, знаешь какой сервиз ты притащил в пятницу? -- Знаю-знаю, элементарный Попов. Могу я иногда для развленчения купить Попова? -- Самое смешное, что это не Попов. Да будет тебе известно, что в кайзеровской Германии работала фабрика, которая заниманлась исключительно подделкой поповского фарфора. Альберт уязвлен. -- И мне... мне! Всучили лимпопо?! Позор. -- Ну-ну, не расстраивайся. Где тебе было отличить. Ой, убегаю, -- она торопливо уходит. -- Лобзаю тебя! -- кидает вслед Альберт и, дождавшись, пока за Музой хлопнет дверь, звонит по телефону: -- Алло, Ким? Мне нужен каталог... Да, сейчас. Клиентка придет... Ничего ей неизнвестно, сырой материал, ее еще надо обольщать... Давай не ори. А-а, так бы и сказал. И не проспался еще?.. Ну шут с ней, подождет, принесешь в четверг. Лобзаю тебя. Альберт убирает остатки завтрака, переодевается и причесынвается, напевая свое "ля-ляля-ля!" И вот является гостья -- расфранченная дама лет тридцати пяти по фамилии Руднева. -- Если не ошибаюсь, Альбина Петровна? -- Да, Альберт Иваныч, по рекомендации Додика. Ах, в ваш музей даже боязно входить. Не знаешь, куда смотреть... -- внезапнно она делает охотничью стойку: -- Какой дивный торшер! -- Стиль вампир, -- это и шутка, и зондаж: каков уровень? -- А картин, картин... -- млеет гостья, не отреагировав на "стиль вампир". -- Живого места нет. Додик говорит -- оклеить стены сторублевыми бумажками, вышло бы дешевле. -- Значительно. -- Сколько же на это потрачено денег! -- Дорогая моя, имея дело с произведениями искусства, вы не тратите деньги, вы их вкладываете. Самое выгодное помещение капитала. Вот, к слову, взгляните: "Голубые фламинго", Матисс. Слышали такое имя? -- Мм... приблизительно. -- Очень известный художник. Когда я в начале пятидесятых приехал в Москву, то забрел однажды в антикварный на старом Арбате. Эти птички висели там на продаже и, как сейчас помню, стоили пятьсот рублей. Тогдашних, дореформенных. Теперь им цена минимум десять тысяч. Нынешних. -- О-о... -- Руднева таращится на "Фламинго". -- Фантастика! И вы предугадали? -- Приобрел их, к сожалению, не я -- мой будущий тесть. -- Во всем мире все удивительно дорожает. -- А знаете, почему? Наша Вселенная бесконечно расширяетнся. -- В каком смысле? -- В самом буквальном, дорогая моя. Непрерывно расширяетнся, расширяется и расширяется. -- Перестаньте, -- хихикает Руднева. -- Научно доказанный факт: Вселенная расширяется, а старых вещей не становится больше. Вот и дорожают. (Дура ты стоеросонвая.) -- Вы шутник. -- Слегка, дорогая, слегка. Так чем могу служить? -- Додик называл мне мастера, такая французская фамилия... да, Фабержье! -- Фаберже, -- поправляет Альберт. -- Но Фаберже -- это серьезно. -- Я знаю. Мне нужна хорошая подарочная вещь, Альберт Иванович. Для мужчины. -- Ага... для мужчины... -- Точнее -- для мужа. -- Да, это точнее. -- К годовщине нашей свадьбы. -- А по какой он, простите, части? Продукты? Мебель? Автонмобили? -- Стройматериалы. И не он, а я. -- Ха, это тоже серьезно! -- Альберт раззадорен. -- Обожаю красивых деловых женщин... Значит, Фаберже -- и никаких гвозндей? -- Додик сказал, это будет действительно ценный подарок. -- Очень ценный. И что вам мечтается? Портсигар? Пепельнинца? -- Вы покажите -- я выберу... Но лучше всего... нельзя ли у вас купить торшер? Честно говоря, я прямо как вошла, как увидела -- сердце упало... А? -- Ми-милочка, -- урезонивает Альберт, -- здесь не базар. Вы в доме Боборыкина! -- Ах ну, конечно, извините... Нет, лучше я повернусь спиной, он меня околдовал. -- Она отворачивается от торшера. -- Мы говорили о Фаберже. -- Предложить вам на выбор нескольких? Вы смеетесь, доронгая, одного добыть -- и то мудрено. -- Но Додик сказал... -- Ну кое-что на прицеле есть. Из наследства известной петернбургской балерины, любовницы великого князя. -- О-о... -- Приходите, дорогая, в четверг. На боборыкинский четверг. Соберется, как всегда, цвет коллекционерства. Договорились?.. Очень приятно было познакомиться. По дороге к двери Руднева останавливается и ласкает торшер. -- Ах, что за красота, что за роскошь! Будь он поменьше, я бы просто украла, даю слово! -- Ха, вы мне нравитесь! Послушайте, Альбина Петровна, жизнь коротка, а до ужина далеко -- не пообедать ли нам как-нибудь на пленэре? "Русская изба"? или "Иверия"? -- С вами хоть сегодня! -- Сегодня -- нет. Категорически занят. x x x Школьный класс. Альберт ведет урок астрономии. Со школьнниками он совсем иной: по-доброму улыбчивый, открытый и при всей шутливости тона внутренне очень серьезный. Ребята дернжатся с ним свободно, дружески, слушают с интересом. Дописав на доске очередную формулу, Альберт вытирает руки. -- Так что происходит при вспышке сверхновой? Урнов? -- Рождается большое количество электронов со скоростями, близкими к скорости света, -- отвечает светлоглазый мальчик. -- Они разлетаются во все стороны, в том числе и по направлению к нам. -- И называют их?.. Марина? -- Быстрые электроны. -- Да, на этом мы остановились в прошлый раз. Быстрые электроны. Они чересчур шустры для нашей Галактики и, разуменется, их приводят в норму, чтобы не обгоняли других. Каким образом -- кто сообразит?.. Помалкивай, Синельников, догадынваюсь, что знаешь. -- Магнитное поле? -- раздается с задней парты. -- Совершенно верно. Магнитное поле нашей Галактики торнмозит быстрые электроны. Те, естественно, протестуют. Нечего улыбаться, они довольно громко кричат. Чем могут кричать электроны? Басом, тенором -- ну, шевелите мозгами... Ладно, Синельнников, давай. -- При торможении электроны испускают радиоизлучение на метровых и более длинных волнах, -- солидно поясняет Синельнников. -- Вот именно. Усвойте: радиоизлучение. На секунду отвлечемнся. Вы не задумывались над вопросом, где во Вселенной "право", "лево", "верх" и "низ"? Нет? Я понимаю, в нашей жизни и то не всегда ясно, что взлет, что падение, что к добру, а что к худу. А вот в бездонном космосе есть объективное "право" и "лево" и даже, как считают некоторые астрофизики, есть "верх" и "низ". Теперь вернемся к электрону, который выброшен в этот мир. Жизнь его -- миг и исчезновение. А его -- кричи не кричи -- тормозят, да еще вынуждают вращаться. Надеюсь, вы помните, что все электнроны вращаются. Одни в правую сторону, другие в левую. Как это называется? Ирина? -- Забыла слово, Ал-Ваныч. -- Левый спин и правый спин. Задолби, спрошу. Итак, левый спин и правый спин. Казалось бы, что за разница, вращайся, куда хочешь. Но закон несохранения четности говорит: нет! Два направо, три налево, пять направо, семь налево. У электрона нет свободы выбора. -- Ал-Ваныч, значит, во Вселенной тоже больше крутятся налево? -- юмористически замечает мальчишеский голос. -- Не сбивай меня на балаган, Дорожкин. О несохранении четности догадались ученые Ли и Янг. Запиши, Ирина, это тоже спрошу... Мартынов, что ты крутишься? -- Альберт обращается к парнишке, сидящему между двумя девочками. -- И туда тянет и сюда? -- Класс отвечает легким смешком. -- Вот отчего все людские беды -- от свободы выбора. Не умеем выбрать и потому плутаем... Ребята, конечно, улавливают в речах учителя второй смыслонвой слой. Но не подозревают, насколько этот подтекст личный. -- Ну, а чтобы мы не плутали в космическом пространстве, -- продолжает Альберт, -- есть твердые ориентиры. Дорожкин, что мы называем маяками во Вселенной? -- Маяками во Вселенной служат яркие звезды -- цефеиды-гиганты. -- Чего он не сказал о цефеидах? -- Цефеиды -- пульсирующие звезды. То угасают, то разгораютнся, -- добавляет светлоглазый Урнов. -- А почему? -- спрашивает Ирина. -- То, что звезда угасает и сжимается, означает, что внутри она начинает раскаляться. И когда будет перейден допустимый прендел сжатия, то... скажем так: терпение звезды лопается, и начинанется ее возрождение. Нет ничего проще, чем определить расстоняние до цефеиды. Стоит применить пятую формулу. Длинная рука Альберта поднимается и, четко постукивая мелом, пишет формулу на доске... Конец четверти, повторение пройденнного. x x x -- Да-а, Сергей Рудольфыч, изрядно воды утекло, -- говорит Томин, сидя против Ковальского за столиком в кафе. -- И должен заметить, Александр Николаевич, течет она ужансающе быстро!.. Последний раз мы с вами встречались в местах лишения, вы приезжали из-за побега одного заключенного, помните? -- Багров. Да, Багрова я помню. Ковальский озадачен суровым тоном Томина. -- Что, так и не нашли его? -- Нашел... -- он потирает простреленное Багровым плечо. -- А вы, Сергей Рудольфыч, еще поете? "О, дайте, дайте мне свободу!", а? -- Редко, Александр Николаевич. И свободу дали, и прошлое отрезал, а что-то не поется... Знаете, я ведь имел глупость на вас обидеться. Тогда был у нас разговор в колонии, вы, наверно, забыли... -- Отлично помню, Сергей Рудольфыч. Помню вашу исповедь о Наде из Львова. Что она ждала ребенка, вы собирались женитьнся. Потом закрутились с какой-то аферой, уехали... и попали за решетку. У Ковальского удивленно шевельнулись брови: действительно все помнит инспектор. -- Понимаю обиду, Сергей Рудольфыч: вы просили разыскать ее и сообщить адрес, а я не сообщил. Но... -- Не надо, Александр Николаевич, -- прерывает Ковальский, -- не надо, какие оправдания! Я ведь сам нашел ее, дознался, где живет. Но было поздно: два месяца -- два месяца! -- как вышла замуж... И все-таки я туда поехал, -- продолжает он, помолчав. -- Стоял напротив дома, ждал. Увидел Надю с мальчиком, оба веселые. Рванулся подойти -- и только тут спохватился: а что я могу ей предложить? Себя? Которому уже не шестнадцать и не дважды шестнадцать? Что у меня за душой, кроме судимости? Словом, ушел. То ли поблагородничал, то ли струсил. А ведь она любила меня, и там мой сын... Если б на два месяца раньше! -- Сергей Рудольфыч, -- мягко говорит Томин, -- два месяца ничего не изменили бы. Надя давно была не одна, брак был предрешен. Я не сообщил адрес, потому что не счел себя вправе. Вламываться в чью-то жизнь с прошлым... Он умолкает, и Ковальский тоже молчит, потупясь, осмыслинвая услышанное. -- Что ж, -- произносит он наконец, -- по крайней мере не буду больше казниться. Значит, все верно. Избавил себя и ее от напнрасного стыда. -- У вашего сына хороший отец, Сергей Рудольфыч. -- Рад за него... -- Ковальский крепко сжимает пустую чашечку. -- Но горько... Ладно, оставим. Спасибо, Александр Николаевич. Вы торопитесь, или возьмем еще по чашечке? -- Давайте возьмем, время терпит. Ковальский приносит кофе, коньяк и решительно меняет тему разговора: -- В ваших сегодняшних заботах не могу быть полезен? -- Кто знает. В общем-то, вы причастны к миру, который меня интересует... Скажите, среди коллекционеров много мухляжа? -- Не без того, Александр Николаевич, бывает. Но по большей части -- чистый народ. Как один тут про себя говорит: "Я -- зажженный человек!" Вот в основном они такие -- зажженные люди. -- У вас постоянная клиентура, связи? -- Целая кипа телефонов записана. Я им нужен. -- Случаем, не хвастался кто-нибудь, что достал английскую книгу под названием "Искусство Фаберже"? -- Где-то есть на руках, краем уха слышал. На всю Москву два, много -- три экземпляра. Легче самого Фаберже достать, чем эту книгу. Фаберже я, например, в натуре видел, книгу -- нет. -- И каков он -- Фаберже, которого вы видели? -- любопытстнвует Томин. -- Хорош, спору нет. Работа тончайшая, изящная. Я видел бокал золотой и пресс-папье -- камень, а сверху спит серебряный лев. Производит впечатление. Но как представишь себе, что на то пресс-папье можно машину купить... -- Да будет! -- Честное слово! Мода, Александр Николаевич. Фаберже сейчас так превознесли -- куда твой Бенвенуто Челлини!.. Попробую аккуратно расспросить, у кого есть книга. -- И Ковальский, станрый плут, подмигивает. -- Буду благодарен, Сергей Рудольфыч. Мне вас послал счастлинвый случай. Начинаю подумывать, а не удастся ли через вас некому Саше, владельцу дачи в южных краях, затесаться в среду художников и коллекционеров? -- Хм... -- Ковальский чешет кончик носа. -- Если просьба бестактна -- скажите напрямик. -- Вот что я скажу напрямик, Александр Николаевич, -- не колеблется Ковальский. -- Вы и Пал Палыч -- люди, которым я верю. Так что готов... И, кстати, как говорит одна моя покупательница, "мне в голову зашла мысль". Есть пройдошный малый, общий любимец, он всюду вхож. А я с ним на короткой ноге. Представлю вас в лестных тонах, думаю, он познакомит с кем надо. x x x Старик Боборыкин с головой погружен в работу -- занимается своей картотекой. На к