льги поулеглось, и она теперь думала: Что это? Любовь, что
ли? Боже милостивый!.."
-- Как вас зовут?
-- Юрий. А вас?
-- Ольга.
-- Вот такие-то дела, Юрий Батькович, -- Ольгу опять стало одолевать
волнение. -- Как говорил Лев Толстой?
Юрий что-то начал понимать. Молчал. Растерялся, нанверно.
В темном месте Ольга остановилась. Юрий тоже. Ольгу слегка затрясло...
Теперь уж она не могла -- обняла его, наншла его губы и нежно поцеловала.
Едва сдержала себя, чтоб не впиться в них с жадностью.
-- Вот так... как учил Лев Толстой. Ну что? Говори что-нинбудь! --
Ольга еще держала его в объятиях.
-- Оля, что это? -- голос Юрия вздрагивал. -- Что-то не понимаю...
Ольге стало легко и весело. Теперь она обрела себя. Отнпустила его,
вздохнула полной грудью.
-- Пойдем на речку, я утоплюсь. Только не молчи, а то мне сейчас станет
стыдно.
-- Я не молчу. Я только не понимаю...
-- Да я сама не понимаю! А чего непонятного, кстати? Ну, поцеловались.
Ты что, до этого никогда не целовался?
-- Почему?..
-- Ну и вот. Влюбилась в тебя. Но убей бог, не знаю, за что. Ты
красивый, что ли? В тебя влюблялись?
-- Кой черт влюблялись! Я как тюлень...
-- Вот, а я как раз люблю тюленей.
Подошли к речке, Ольга оперлась руками о берег, принпала к воде.
-- Охх!.. Сейчас всю выпью, -- еще раз припала.
Юрий сел на камни. Молчал. Он еще не пришел в себя от случившегося.
-- Ну пойдем, -- Ольга поднялась, ополоснула руки. -- Я объясню, что
произошло, -- действительно стало немножко стыдно. "Тороплюсь. Всегда
тороплюсь". -- Произошло... я не знаю, что. Кажется, я правда влюбилась. Но
поступила сейчас ужасно-ужасно глупо, -- Ольга говорила тихо. Ей занхотелось
вдруг плакать. -- Ужасно!.. Дура.
-- Не надо так, Ольга.
-- А иначе не могла. Мне показалось, что я тебе нужна. Понимаешь? Не
сейчас, не... Всегда. И ты мне нужен. Но я... маханула так, что теперь не
понимаю: это показалось или это так и есть?
-- Ольга, -- сказал вдруг твердо Юрий, -- я слабохаракнтерный человек,
но иногда на меня находит... Не мучайся. Я знаю, что тебя мучает: сама
первая сказала. Да еще так... сранзу. Только, ради бога, не мучайся.
Во-первых: если мне не сказать, я сам никогда не скажу. Во-вторых... Черт, я
еще не очухался...
-- Иди домой. Давай очухаемся.
-- Подожди, Оля.
-- Нет, давай подумаем. Надо. Иди. До свиданья, -- Ольга повернулась и
пошла в свою улицу. Шла скоро, не разбирая дороги. Она плакала. Это впервые
за много-много лет. Она данже не помнила, когда она последний раз плакала.
Плаканлось, не могла успокоить себя и не могла понять: отчего же
плачется-то?
На другой день Юрий рано утром пришел к Фонякиным.
Фонякин ругался по телефону в прихожей.
-- Здравствуйте.
-- Здравствуйте. Счас, минуточку... -- Фонякин выяснил наконец, сколько
машин пойдет с рабочими на покос, понвесил трубку.
-- Ольга Павловна дома?
-- Ольга?.. Спит, наверно. Счас посмотрю.
Юрий остался в прихожей.
-- Идет, -- сказал Фонякин, проходя в кухню. -- Садинтесь, пожалуйста.
-- Ничего, спасибо, -- Юрий подождал немного в принхожей, потом вышел
на крыльцо. Не заметил сам, как нанчал ходить по крыльцу туда-сюда.
Вышла Ольга в халате... Наступил тот самый момент, конторого оба,
наверно, боялись и ждали. Сколько он прондолжался, этот мучительный
момент?.. Смотрели в глаза друг другу...
-- Я не умытая еще, -- словно оправдываясь, сказала Ольга. Сказала
негромко.
Юрий шагнул к ней, взял за руки.
-- Оля...
-- Подожди, не надо. Не говори. Я сейчас... возьму полонтенце.
-- Оля, я только хочу сказать...
Ольга, не слушая его, ушла в дом. Вышла она в легком ситцевом платье,
которое очень бынло к лицу ей. На плече -- полотенце.
-- Оля...
-- Не надо! Ты же сказал. Я все поняла, Юра.
-- Я ничего еще не сказал. Я всю ночь думал...
-- Теперь ты торопишься. Не надо. Давай спокойно идти... Я тоже всю
ночь думала.
-- Мы куда?
-- На речку. Купаться.
-- Я, кстати, там пиджак забыл вчера.
Ольга засмеялась.
Утро было на редкость прекрасное. Солнце выплыло из-за горы и всю землю
затопило прозрачным теплым свентом. Все отсыревшее в ночной прохладе --
крыши домов, заборы, деревья, -- все отходило теперь, чуть парило, изданвало
волнующе-свежий, резковатый запах подгнившей древесины, зелени, подсыхающей
земли... Взошло солнце, и природа светло безмолвно ликовала. Человеку бы
так!
-- Побежим? -- предложила Ольга. И первая побежала. Юрий побежал за ней
следом.
-- Неудобно немного... Оль?! -- негромко крикнул он на бегу.
-- Учитель?.. За бабой с утра пораньше?! -- Ольгу взял танкой смех, что
она остановилась и долго хохотала, запрокиннув голову.
Юрий стоял рядом, улыбался, любуясь ею, такой же свенжей, здоровой,
чистой, как само это утро.
-- Ты как это утро, Ольга, -- сказал он.
-- Милый ты мой, -- с нежностью сказала Ольга, понгладила его мягкой,
теплой ладошкой по голове, по щенке. -- Умненький мой. Малышечка моя...
Юрия обожгла такая неожиданно сердечная, неподдельнно-родная интонация
и нисколько не обидело, что он "малышечка".
Пришли к реке. Пиджак Юрия лежал на берегу.
-- Купаться будешь? -- спросила Ольга, глядя на Юрия, готовая опять
смеяться.
-- Я плавки не взял, -- простодушно сказал Юрий.
Ольга опять засмеялась: что-то смешно ей было сегодня, все смешно.
-- Сколько тебе лет, Юра? -- спросила она, раздеваясь.
-- А что? -- Юрий покраснел и всячески старался не вындать волнения,
какое охватило его при виде ее полуобннаженного тела.
-- А что?
-- Ну так. Сколько?
-- Двадцать шесть, -- он прибавил себе полтора года.
-- А мне -- двадцать девять, -- Ольга бросила платье на камни,
распрямилась, чуть прогнулась назад, раскинула рунки. -- Двадцать девять,
тридцать, тридцать пять, сорок -- все. Бабий век -- сорок лет.
-- Чепуха, -- счел нужным сказать Юрий, думая в это время: раздеваться
ему или нет. И решил, что не нужно.
Ольга постояла над водой, глядя в нее, потом сразу ухннула с головой
вниз... Вынырнула, охнула и поплыла от берега, загребая одной рукой.
Крикнула:
-- Хорошо! Обожгло всю!..
Юрий понимал, что не надо бы ему сейчас раздеваться -- показывать свое
отнюдь не атлетического сложения тело, но и сидеть дураком на берегу, когда
женщина купается, тоже как-то неловко. Он быстренько, пока Ольга была
далеко, скинул одежду и тоже, как она, ринулся с головой в студенную воду.
Действительно обожгло.
-- Плыви сюда!
Юрий поплыл было, но вернулся.
"Еще судорога, на грех, сведет", -- подумал он.
...Лежали на теплых камнях. Юрий нет-нет да невольно взглядывал на
Ольгу. Молочно-белое, гладкое, крепкое тенло ее все было в мелких светлых
капельках и блестело под солнцем, как чешуйчатое.
"Такой я еще не видел", -- должен был признаться Юрий.
"Приедет Петр, наделает беды, -- думала в это время Ольга. -- Убьет
кого-нибудь: меня или его".
-- Юра, я ведь замужем, -- сказала она серьезно. И жданла, что скажет
Юрий. Рук с лица, которыми защищала глаза от солнца, не отняла.
-- Ну и что? -- спросил Юрий. -- Разве не бывает?..
-- Бывает, -- согласилась Ольга. -- Ты поможешь мне занкончить
институт, -- Ольга отняла руки от лица, приподнянлась на локте. -- Я все
перезабыла.
-- Вспомним! Чего там помогать-то, господи.
-- Нет, не просто окончить -- не так. Так я могу. Все должно быть очень
серьезно, Юра. Все должно быть удивинтельно серьезно, ты не представляешь
себе, как! Должна быть огромная библиотека с редкими книгами. Должно быть
два стола... Ночь. За одним ты, за другим я. Полумрак, тольнко горят
настольные лампы. И больше ничего. Два стола, два стула, две раскладушки...
Нет, одна такая широченная станринная кровать, застеленная лоскутным
одеялом. И навонлочки на подушках -- ситцевые, с цветочками... Ты кого
больше всех любишь из ученого мира?
-- Коперника, -- первое, что пришло в голову, сказал Юрий; он никогда
так не думал: кого именно больше всех.
-- А я -- Циолковского. Я видела в Калуге его домик... Здорово это --
почти всю жизнь прожить непризнанным. Только под конец, когда уже ничего не
нужно... А?
-- Это -- подвижники, -- согласился Юрий. Его тоже понстепенно
захватывало чувство, какое владело сейчас Ольнгой; она умела заражать. --
Это -- чисто российское явленние.
-- Вот именно! А еще в доме должна быть мастерская...
-- Какая мастерская?
-- Столярная и слесарная. Много-много всяческих инстнрументов! Столы мы
себе сами сделаем... -- Ольга резко качннула головой, стряхивая каплю воды,
наползавшую со лба на глаз. Пристально посмотрела на Юрия, так, что тому не
по себе как-то стало. Легла на спину и опять закрыла лицо руками. И
замолчала.
Четыре дня не было Петра Ивлева. Все эти четыре дня Ольга уходила
вечером из дома и возвращалась глубокой ночью.
Фонякин зачуял что-то недоброе. Попробовал было понговорить с женой, та
отмахнулась.
-- В клуб ходит, куда еще.
-- Каждый вечер-то?
-- А чего тут такого? Что она, старуха, что ли?
-- Она мужняя жена -- вот что тут такого! -- рассердился Фонякин. --
Нет мужа дома -- нечего одной по ночам шляться.
Жена нехорошо покривилась.
-- Муж...
-- А кто же он ей?
-- Не пара -- вот кто! -- выпалила жена. -- Вывезла!.. Танких-то у нас
своих хоть отбавляй.
-- Во-он ты как, -- Фонякин понял, что жена, если что и знает, не
скажет: зять был ей не по душе.
И запала ему в голову неспокойная дума.
"Против Петьки что-то замышляют, не иначе".
Один раз застал мать и дочь, о чем-то оживленно бенседующих. При его
появлении обе враз смолкли. Ольга ушла в свою комнату.
-- Чего затеваете? -- прямо спросил Фонякин.
Жена притворно всполошилась:
-- Ты что?! Чего затеваем? Господи-батюшка!.. Скажет тоже.
-- Смотри, -- пригрозил Фонякин. -- Я вам парня в обинду не дам.
Поняла?
А на пятый день ему принесли в кабинет письмо. Ему лично.
"Уважаемый т. Фонякин!
Мы вас на самом деле уважаем, вы тут ни при чем. Но уйнмите как-нибудь
свою кобылу-дочь. Это же стыд зольный! Ведь он, как ни говорите, учитель,
наших детей учит. И она, мы слыншали, тоже учительствовать собирается. Какой
же они принмер..."
Фонякин не дочитал письмо; у него в кабинете было много народу. Сидел,
как помоями облитый, боялся понсмотреть в глаза людям.
"Вот оно!.. Начинается", -- думал.
Крепился, сколько мог, потом не выдержал, сказал:
-- Товарищи, мне что-то... того... худо малость. Пойду полежу. Закончим
на этом.
Шел домой скорым шагом. Правая рука -- в кармане, письмо в кулаке --
сжал так, что ладонь вспотела.
"Вся деревня знает уже. Сволочи! Одни мы с Петькой, как Исусы... Ну,
погодите!"
Вошел в дом мрачнее тучи. Жена, увидев его, встревожилась.
-- Что? Опять? Врача, может?..
-- Позови Ольгу. Сама уйди куда-нибудь с глаз долой.
-- А что такое, Павел?..
-- Я кому сказал!
Жена, чувствуя грозу, пошла исполнять приказание.
Ольга явилась спокойная, чуть собраннее, чем всегда.
"Какая женщина... жена, мать могла бы быть", -- невольнно подумал
Фонякин.
-- Что, папа?
-- Вот!.. -- Фонякин бросил к ногам дочери письмо. -- Сочинение
прислали. Учительницей собираешься быть? Чинтай! -- Фонякин раскалялся все
больше. -- Там ошибки, нанверно, но там в лицо плюют!
Ольга даже не глянула на письмо.
-- Анонимка? Не надо было читать...
-- А что мне делать?! -- крикнул Фонякин. -- Глаза себе выколоть?
-- Не надо читать, я сама все расскажу.
Фонякин не ожидал такого. Даже несколько растерялся.
-- Что ты можешь рассказать?
-- Я познакомилась с учителем Юрием Александровинчем, мы стали
друзьями...
"И как спокойно!" -- с холодной яростью подумал Фоннякин.
-- Мы, очевидно, поженимся. Вот и все.
Как молотком били по голове, только удары были канкие-то тупые и туго
доходили до сознания Фонякина.
-- А как же... -- хотел заговорить он тоже спокойно. -- Как же
Петька?.. -- голос прерывался, спокойствия не понлучалось. Он чувствовал,
что сейчас сорвется. И Ольга чувствовала это, но оставалась спокойной.
Это-то больше всего и взбесило Фонякина. -- Муж как же?..
-- Я никогда не любила его. Он знает об этом.
Фонякин поднялся.
-- Иди сюда, -- сказал он.
Ольга помедлила секунду, подошла.
Отец ударил ее по щеке. И потом еще раз и еще... Ольга попятилась от
него.
-- Еще, -- попросила.
Фонякин шагнул и ударил еще.
-- Шлюха.
-- Еще бей!
-- Шлюха! Вон из... -- Фонякин задыхался.
-- Еще бей! -- требовала Ольга.
Фонякин схватился за сердце, стал торопливо искать глазами место, куда
присесть. Он сделался белый, губы понсинели...
-- Папа! -- вскрикнула Ольга. -- Папа, что с тобой?
Вбежала мать.
-- Паша!
-- Не орите! -- с трудом сказал Фонякин, осторожно опускаясь в кресло.
-- Дай глицерин. Скорей. В баночке...
Жена нашла нитроглицерин, Фонякин проглотил табнлетку, откинулся на
спинку кресла, закрыл глаза. Женщинны замерли около него.
Долго все молчали.
-- Седин не пожалела, -- негромко заговорил Фонякин, не открывая глаз.
-- Не пощадила...
-- Папа, при чем здесь ты?
Мать дернула дочь за руку, показала глазами на дверь. Ольга вышла.
-- Отец, конечно, ни при чем. Эх, вы...
-- Паша, успокойся. Ну не надо сейчас-то...
-- Ты замолчи! -- Фонякин вздохнул и сам замолчал. Только часто и
глубоко дышал.
Вечером Ольга ушла из дома. Совсем.
Через два дня приехал Петр.
Тещи дома не было, Петр прошел в комнату Фонякина.
Павел Николаевич лежал в кровати.
-- Что, опять? -- спросил Петр. Даже не поздоровался.
Фонякин за эти два дня изменился до неузнаваемости: глаза впали, нос
заострился, как у покойника, на щеках, в морщинах залегли нехорошие тени.
-- Сядь, Петро, -- сказал он. Сам несколько приподнялнся на полушках.
-- Как дома?
-- Тетку схоронил, -- Петр отодвинул на стуле лекарстнва, присел на
краешек. Хотел закурить, но спохватился.
-- Да, кури! Дай, я тоже закурю.
-- Может, не надо?
Закурили.
-- Что с теткой-то?
-- Рак желудка. Пятнадцать килограмм от человека оснталось.
-- Успел еще?
-- Успел. Только не узнала...
Долго молчали.
-- Ну, крепись, Петро... Все к одному: Ольга ушла из донма. К
учителю... есть тут у нас...
Петр не понял.
-- Как ушла?
-- Ушла. Совсем. Замуж вышла, -- Фонякин опустился на подушки. Видно,
немалого стоили ему эти слова. Принкрыл глаза, шумно вздохнул. -- От тебя
ушла, не пониманешь, что ли?
Волной -- от макушки до пят -- окатил Петра мерзкий озноб. И схлынул.
Жарко сделалось. Он молчал. Фонякин понсмотрел на него... и отвернулся.
-- Где он живет? Учитель... -- спросил Петр.
-- У бабки Маланьи... Спросишь -- покажут.
Петр поднялся.
-- Петя... -- Фонякин привстал, глянул прямо в глаза зянтю. -- Не делай
там греха... прошу. Хоть ты-то... Ничего же не изменишь. Как сына прошу...
Слова Павла Николаевича дошли до него, когда он шел к учителю. Он
сбавил шаг. Надо было сообразить, как дейнствовать. Но что тут сообразишь?!
Так и вошел, ничего не придумав, -- какие слова говорить, что вообще делать?
-- Здравствуйте.
Они о чем-то оживленно и, кажется, резковато бесендовали. Юрий ходил по
комнате, Ольга сидела у стола, понложив ногу на ногу. И первое, что
бросилось в глаза Петнру, -- круглые, тупые, крепкие коленки Ольги. Не сама
Ольга, не взгляд ее, не Юрий Александрович -- колени. И почему-то это
успокоило, отрезвило. Потом уж он увидел и Ольгу, и учителя... А так как они
промолчали на его "здравнствуйте", он еще раз громко сказал:
-- Здравствуйте, говорю. Что за невежливость такая?
-- Здравствуйте, -- сказал Юрий.
Ольга внимательно -- с таким знакомым любопытстнвом! -- смотрела на
Петра.
-- Сесть-то можно? -- весело спросил тот. И сел, не ожиндая
приглашения.
Вспомнилось ему, как когда-то, в ранней молодости, случалось одному
нарваться на ораву ребятни из чужого, враждебного края. Точь-в-точь такое же
чувство: сперва мгновенная оторопь -- она хоть и мгновенная, хоть и
отонропь, а успеешь заметить: высок ли плетень, что рядом, не махануть ли
через него? Успел заметить Петр, что Юрий растерялся, если не испугался,
Ольга приготовилась -- ждет какой-нибудь выходки от Петра, вся наструнилась,
но спонкойная и -- вот-вот -- в глазах появится насмешка.
-- Давайте познакомимся! -- Петр встал, шагнул к Юрию... И опять успел
заметить, как в глазах Ольги метнулся испуг. И погас. Но еще самую малость
-- шагни Петр решительнее или сунься в карман -- она или вскочила бы, или
крикнунла. -- Ивлев Петр, -- представился он.
-- Юрий.
Петр сел.
-- Ты любишь ее? -- в упор спросил он Юрия.
-- Да, -- ответил Юрий, несколько более решительно, чем этого требовал
простой вопрос, несколько даже торнжественно. Он тоже, наверно, шагнул в
яму. Ольгу покоронбило это.
-- Ты, Ольга?
-- Когда я еще была в пионерах, меня учили, что на донпросах надо
молчать. Я...
-- Ты любишь? -- переспросил Петр, меняясь в лице. Ольга знала, что это
такое -- когда он меняется в лице.
-- Да, -- сказала она.
-- Вот и все, -- сказал Петр.
"Убить!" -- стукнуло в голову, и уж гнилостный, страшнный холодок беды
дохнул в грудь.
-- Вот и все, -- повторил он. И полез закуривать. -- Разнговор кончен,
-- он устал, и все стало безразлично. Сунул обратно папиросы, поднялся и
пошел к двери. -- Прощайнте, -- сказал на ходу. И хлопнул дверью.
Во дворе его догнала Ольга.
-- Я провожу тебя.
-- Зачем?
-- Мне хочется.
-- Пойдем.
Долго шли молча. Петр шагал широко, Ольга едва поспенвала за ним.
-- Отца видел? -- спросила она.
-- Видел.
-- Какой?
-- Лежит.
-- А там... с теткой?
-- Померла
Опять долго молчали, почти до самого дома Фонякиных.
-- Петр... у меня сердце кровью плачет... Я проклинаю сенбя... Мне
жалко вас -- тебя и отца...
-- Это ты брось. Зря.
-- Все равно вы самые хорошие, самые родные мне.
-- Брось, Ольга! Чего ты?.. Совсем непохоже на тебя. Не нам с тобой
плакать.
-- Я домой не пойду.
-- Почему?
-- Не надо, отец разволнуется. Я подожду.
Фонякин сидел в кровати, когда вошел Петр.
-- Что? -- спросил он испуганно. -- Скоро как-то...
-- Ничего, все обошлось. Успокойтесь, -- Петр присел к нему на кровать.
Говорить было совершенно не о чем. Тяженло было бы о чем-нибудь говорить.
-- Ну, поехал. -- Петр поднялся. -- Выздоравливайте.
Фонякин кивнул.
-- Трудовую книжку вышлите потом.
-- Ладно. Куда сейчас?
-- К дяде. Старенький он уж стал... инвалид.
Фонякин опять кивнул.
-- Не обессудь, Петро. Я ничего тут не мог сделать.
-- Да что вы! Поправляйтесь, главное. Я не пропаду, -- Петр пожал
крупную слабую ладонь тестя. Когда-то -- он данже и не успел заметить, когда
и за что, -- полюбил он этого доброго человека, вечного труженика. И понял
это только сейчас.
И его тоже больно отрывать от сердца.
-- Будьте здоровы.
-- Счастливо тебе, -- Фонякин глядел вслед Петру, пока за ним не
закрылась дверь.
Ольга ждала его.
-- Вот так, Ольга.
-- Как он? -- пока Петра не было, она заметно успокоинлась.
-- Ничего. Поругались, наверно?
-- Да. Хуже -- он меня ударил. Первый раз в жизни...
-- Ну... ты больней бьешь.
-- Куда сейчас?
-- Домой. Дядька плохой тоже... Ничего, Ольга, все будет нормально.
-- Не торопись, куда бежишь-то?
Петр сбавил шаг.
-- Он хороший человек? Учитель-то?
-- Хороший, -- не сразу ответила Ольга. -- Но это... опять не то. Я не
знаю, -- она не жаловалась, не сожалела.
На Петра никак не подействовали ее слова. Вышли уже на край села, а за
селом открывалась даль. Всхолмленная, в лесах, но необозримо широкая,
раздольная. Представилось Петру, что надо идти ему в эту даль -- незнакомую,
необънятную. Непривычно, чуть страшновато, но уже думалось о том, как будет
ТАМ, ВДАЛИ. Уже шагал он ТУДА, и остановить его было нельзя. Именно оттого,
что непривычно, и неведомо, и неоглядно широко, манило и влекло ТУДА.
Увидев колодец в конце улицы, Петр свернул к нему.
-- Подожди, напьюсь на дорожку.
Ольга тоже подошла к колодцу.
Вал с визгом, долго раскручивался. Глубоко внизу гулко ударилась в воду
кованая бадья. Забулькала, залопотала вода, заглатываемая железной утробой
бадьи. Тихонько, расслабленно звенели колечки мокрой цепи. Потом цепь рывком
натянулась -- бадья, наполнившись, утонула. Вал надсадно, с подвывом
застонал, как заплакал. Цепь с пронтивным, трудным скрежетом наматывалась на
вал. Срыванлись вниз капли, громко шлепались.
Петр подхватил тяжелую бадью, поставил на сруб, шинроко раскорячил
ноги, склонился и стал жадно пить.
-- Мх, -- простонал он, отрываясь от бадьи, -- холодная, аж зубы ломит.
Не хочешь?
Ольга отказалась.
Петр еще раз пристроился к бадье, долго пил. Потом торопясь вылил воду.
Оба стояли и смотрели, как льется на грязную, затоптанную землю прозрачная
вода.
-- Вот Ольга... так и с любовью бывает, -- сказал Петр, продолжая
смотреть, как льется вода. -- Черпанул человек целую бадейку, глотнул пару
раз, остальное -- в грязь. А ее тут на всю жизнь хватило.
-- Да, -- бездумно согласилась Ольга. Мысли ее тоже где-то
далеко-далеко. -- Прости, Петр, что так получилось.
-- Брось...
-- Как хочется, чтобы ты счастлив был! Правда, всем хочется счастья,
даже больше, чем себе, и вот... так получанется.
-- Ты так говоришь, как будто я тебе какого-нибудь зла желаю. Мне тоже
охота, чтобы у тебя все хорошо было.
-- Спасибо. Не будет.
-- Будет. Не унывай.
Вывернулась из села попутная машина. Петр "голоснул". Машина
притормозила.
-- Прощай.
-- Будь здоров.
Петр поцеловал Ольгу. Подержал в ладонях ее лицо, понсмотрел в глаза...
Еще раз поцеловал.
-- Прощай.
Когда поехали, Петр крепился, не оглядывался. Потом оглянулся. Ольга
стояла на дороге, смотрела вслед ему...
2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского