ет резко сужался, вдоль рукавов его, с внутренней стороны, шли до самых подмышек разрезы. Еще она дала ему открытые, остроносые туфли и мягкую бархатную шапочку и, покончив с этим, радостно сказала: -- Одевать тебя -- одно удовольствие. Я бы могла играть с тобой целый вечер. Иди, полюбуйся на себя. Фаррелл стоял перед зеркалом долго -- не из тщеславия, но из желания лучше узнать худощавого, горящего яркими красками незнакомца, увиденного в стекле. Лицо под высокой шапочкой было моложе, чем у Фаррелла и по-другому устроено: удлиннился нос, гораздо круче изогнулись своды глазниц, лоб стал круглее, таинственные тени залегли вокруг широкого рта, и весь склад этого лица стал вдруг таким же невозмутимо спокойным и глубоким, столь же готовым к неумышленному насилию, как у рыцаря, вырезанного на крышке гробницы, или ангела в витражном окне. Это я? Нет, это свет здесь такой или, может быть, покоробилось зеркало. Он видел, как за его спиной раздевается Джулия, как она, закинув голову, возится с молнией. Мужчина в зеркале наблюдал за ней, время от времени бросая на Фаррелла недолгие взгляды. Так это я? Мне хочется быть им? Для себя Джулия выбрала простое длинное платье, темно-зеленое, облегающее, а поверх него надела подобие начинающегося прямо от плеч двухстороннего фартука, примерно такого же оттенка, как ее кожа -- чистый, бледный янтарь. Передняя половина и задняя соединялись лишь на плечах и у бедер. Джулия сверху вниз провела ладонями по темным элипсам и сказала Фарреллу: -- Вот это у них называлось Вратами Ада. -- И далеко они забредали сквозь эти врата? -- поинтересовался он. Джулия хихикнула. -- Это строгий наряд, его назначение -- сдерживать. Вообще одежда высокого Средневековья самая чувственная из всей, какую когда-либо носили. Я как-то сшила для леди Хризеиды платье... -- она запнулась и, помолчав, спросила: -- Ты еще не начал теряться в догадках, куда это я тебя собираюсь свести? Что ты об этом думаешь? -- Я по-прежнему думаю, что это костюмированная вечеринка. Ну, если очень повезет -- костюмированная оргия. Джулия не засмеялась. Она произнесла очень тихо: -- Это случилось однажды. Тебе бы не понравилось. Короткий зеленый плащ на нем, серый, подлиннее, на ней, свободные волосы укрыты капюшоном, и выйдя за ним в млечную ночь, она сказала: -- Придется тебе вести мотоцикл. Я подскажу, куда ехать. Фаррелл поморгал, разглядывая BSA, походивший на присевшую у обочины дождевую тучу. Джулия вложила ключ ему в ладонь. -- Я в этом наряде вести все равно не могу, а мне почему-то хочется сегодня взять BSA. Тебе же всегда нравилось править моими машинами. -- Только не на карнавале, -- проворчал он. -- Это дурная примета, унижать BSA. Впрочем, он уже отпирал замок на передней вилке -- с нетерпеливой жадностью, но и с должным почтением. Мотоциклы Джулии всегда казались ему прирученными демонами, гибридами гиппогрифов с боевыми быками. Джулия жила в трех кварталах от Парнелл-стрит, почти на той невидимой линии, что отсекает студенческую часть Авиценны от всего остального. Она сидела в седле боком, легко придерживаясь одной рукой за талию Фаррелла, уже осторожно ведшего BSA вверх по Парнелл-стрит. -- Совсем как в Лондоне, -- сказала она, -- когда мы тайком сбегали по ночам, чтобы ты смог поупражняться. Поскольку у тебя не было пропуска. -- А у тебя прав на вождение мотоцикла. Ты производила на меня сильное впечатление -- так лихо умыкала мотоциклы и все такое. -- На самом деле, права у меня были, я просто не успела их получить. Но так тебе было интереснее, -- она указала ему на север, в сторону университета. Каждый магазинчик грамзаписей работал сегодня допоздна, и все приемники в автомобилях, все кассетники вопили в голос, динамики взревывали сзади и спереди, как распалившиеся аллигаторы. Фаррелл легко скользил по Парнелл-стрит, пронизывая, словно ныряльщик, переменчивые течения, температурные и звуковые слои. Улица вскипала и погромыхивала, купаясь в собственном маслянисто-лимонном свечении -- хотя бы в эту субботу отзываясь прежними временами, когда на каждом углу размещался арабский базар, и все дверные проемы населяли любовники, негоцианты и воры, трубадуры и дети с целлофановыми глазами и леденцовыми лицами. Джулия, прижавшись к спине Фаррелла, тихо напевала ему в ухо: Ведьма верхом В небе ночном, Черт и она на пару... Невероятно высокий и до невозможного тощий черный мужчина стоял в середине улицы, мягкими нырками склоняясь, чтобы вглядеться в лица проезжающих мимо водителей, и отпуская их преувеличенно плавным благословляющим взмахом руки. BSA миновал его со скоростью, чуть большей скорости пешехода, так что у него хватило времени изучить лица Фаррелла и Джулии, важно похлопать их по головам и поклониться. Лицо его казалось вогнутым, отшлифованным, гладким, как старая деревянная ложка. Они услышали голос, слабый, потерянный и пересмешливый: -- Передайте девочке привет от меня. О, скажите Эйффи Шотландской, пусть не забывает Пресвитера Иоанна. За спиной Фаррелла Джулия резко сказала: -- Сверни здесь. Фаррелл кивнул негру и, миновав кинотеатр с рекламным навесом над входом, обещавшим ретроспективу Ронды Флеминг, и опять оказавшись во тьме, бросил мотоцикл вверх по холму. -- Вот это уже на что-то похоже,-- радостно объявил он через плечо. -- Пресвитер Иоанн, Индийский и Африканский, тот у кого в поварах ходил король, а в постельничьих архиепископ. Этот там находился Источник Молодости, в царстве Пресвитера Иоанна. Джулия не ответила, и Фаррелл задумчиво продолжал: -- И Эйффи Шотландская. Тоже что-то очень знакомое, похоже на имя из старой баллады, -- на самом деле имя напомнило ему теплую, пощипывающую, как слабая кислота, воду плавательного бассейна и Крофа Гранта, ворчливо жалующегося на девчонку, которой он побаивается. -- В этом городе всегда водились глубоко эрудированные психи. -- Он не псих. Не называй его так, -- голос Джулии был резок и глух. -- Извини, -- сказал Фаррелл. -- Я не предполагал, что вы знакомы. Извини, Джевел. -- Знакомы. Его зовут Родни Мика Виллоуз. Летя холмами к Бартон-парку, Фаррелл немного прибавил газу. С Джулии сдуло капюшон, волосы ее хлестали Фаррелла по щекам. Она потеснее прижалась к нему и вновь забормотала стихи о ведьме: И буря придет, Разъяв небосвод, В эту ночь; но и то не диво -- Из гроба в смятеньи Прыгнет привиденье, Громовым внемля призывам. Они въехали в парк с юга, с противоположной от зоосада стороны. Основная дорога спиралью завивалась вверх, окружая подножье густо заросшего крутого холма, по временам распахиваясь вырубками, на которых под мамонтовыми деревьями буйно разрастались сколоченные из древесины тех же деревьев столы, скамьи, уборные, качели. Постройки для пикников стояли под небом, отливающим тусклым серебром, подобные громадным гранитным плитам -- ориентирами давно забытой математики, хранителями веры. Калифорнийский Стоунхендж. Будущие поколения решат, что мы использовали целый парк для предсказания землетрясений. Тропки поменьше сбегали от полян для стоянок вниз, к бейсбольным площадкам и рельсам потешной железной дороги или взбирались вверх, сквозь рощи, по щиколотку заваленные трухлявой древесиной мамонтовых деревьев, пахшей прохладными, припудренными подмышками. Джулия указала Фарреллу на один из крутых склонов, и въехав под аркаду деревьев, в верхушках которых запуталась мандариновая луна, он начал медленно спускаться, пока не выбрался неожиданно на луг и не увидел огни, колеблющиеся далеко впереди. -- Отсюда пойдем пешком, -- сказала Джулия и сразу по сторонам от тропинки поплыли, проявляясь, очертания мотоциклов и автомобилей. Фаррелл заглушил двигатель и услышал уханье сов. Услышал он и играемый на крумгорнах и ребеке бас-данс "La Volunte[*]" Гервеза. Мелодия мерцала над лугом, холодно, словно россыпь мелких монет, крохотная, блестящая и острая, как новенький гвоздик. -- Ах, чтоб мне пусто было, -- негромко сказал Фаррелл. Он поставил BSA рядом с другим мотоциклом, с "Нортоном" и, наказав им жить дружно, пошел с Джулией в сторону огней. Она взяла его под руку, оставив пальцы лежать на его запястье. -- Выбери себе имя, -- сказала она. "La Volunte" кончилась, потонув в переливах смеха. Показался темный шатер, плывущий над своим основанием, подобно далекой горе. -- Лестер Янг. Нет, Том-из-Бедлама, -- она остановилась и серьезно смотрела на него. -- Ну, ты знаешь. "С гневным воинством фантазий, коему лишь я владыка..." -- Будь же ты посерьезней, -- с неожиданной яростью сказала она. -- Имена здесь кое-что значат, Джо. Выбери себе имя получше, и выбери поскорей, я тебе после все объясню. Но музыка, нежно баюкавшая его в душистом воздухе, наполнила Фаррелла приятной игривостью. Он сказал: -- Ну ладно. Соломон Дэйзи. Малагиги, Заклинатель Гномов. Ансамбль заиграл другую пьесу Гервеза, павану, наделив музыку неторопливой, грациозной напевностью, превращавшей танец в нечто большее, чем важное шествие. -- Или, скажем, Джон Чиним-Все, а? Большой Джон и его Маруха? Ты будешь Маруха. Они подходили к шатру на лугу, но музыка не становилась ближе. Сова промахнула над ними, похожая на огромного ската, колыхаемого глубинными водами. Фаррелл обнял Джулию за плечи и сказал: -- Не сердись. Придумай мне имя сама, ладно? Прежде, чем она успела ответить, перед ними с внезапностью, заставившей снова вспомнить сову, выросла тень с плюмажем на голове. -- Кто идет? -- голос прозвучал глухо, не громче вскрикнувшей одновременно стали или железа. Фаррелл, не веря ушам, рассмеялся, но Джулия шагнула вперед, заслоняя его. -- Мой лорд Гарт, это Джулия Таникава с другом. Ее голос звучал чисто и живо, почти напевно. Меч, проскулив, вернулся в ножны, а напряженно кривившийся в темноте часовой странноватой походкой -- полусеменя, полукрадучись -- приблизился к ним. -- Леди Мурасаки? -- теперь звук был несколько выше и в интонациях голоса обнаружилось нечто от елизаветинского добродушия. -- Клянусь Иисусом, да примет он вас в свое лоно и оградит от всяческих бед! Не чаяли мы так скоро узреть вас на наших празднествах. Джулия прелестным движением, таившим в себе предостережение Фарреллу, легко присела перед часовым в реверансе и ответила: -- Правду сказать, мой лорд, я этой ночью не помышляла о танцах, но явилась сюда для угождения собственной прихоти -- показать моему другу увеселения, коим предаются по временам члены нашего братства, -- она взяла Фаррелла за руку и притянула его поближе к себе. Часовой отвесил Фарреллу легкий поклон. Под шляпой с перьями виднелось узкое, умное, сухое лицо, Тугой, расшитый шерстью дублет, очень широкий в плечах и почти не сходящийся к талии, придавал часовому сильное сходство с валетом бубен. Навощеные кончики острых усов заворачивались, образуя полный круг, так что казалось, будто на верхней губе часового сидело кверху ногами пенсне в стальной оправе. Только усы и показались в нем Фарреллу симпатичными. Часовой произнес: -- Я прозываюсь Лорд-Сенешаль Гарт де Монфокон. Ощущая на себе взгляд Джулии, Фаррелл наугад порылся в невыразительной груде паладинов, магов и Кентерберийских паломников и, не найдя ничего, воротился к сумеречным кельтам. -- Добрый сэр, я во власти завета. Табу, -- Гарт кивнул, с видом, почти настолько обиженным пояснением, насколько Фаррелл мог того пожелать. Фаррелл продолжал, тщательно подбирая слова: -- От восхода луны и до рассвета мне не велено никому открывать мое имя, кроме лишь королевской дочери. А потому простите и не невольте меня, пока мы не встретимся при свете дня, ежели вы того захотите. Фаррелл решил, что завет получился недурственный, особенно если учесть, что выдумывать его пришлось на ходу. За спиною Гарта де Монфокон выходили из темных теней шатра и уходили под них или мирно застывали в колеблющемся свете все новые фигуры в плащах и камзолах. Гарт медленно повторил: -- Королевской дочери? -- О да, и к тому же девственнице. Какого дьявола, если тебе нужен завет, так пусть уж будет завет. -- Вот как? -- Гарт наморщил нос, отчего стало казаться, что он близоруко вглядывается в Фаррелла сквозь дурацкое пенсне. -- Воистину так, -- ответил Фаррелл. Джулия захихикала. -- И то лишь если я и она -- если я со сказанной девой -- станцуем вместе гальярду. Гарт отвел от него взгляд, приветствуя вновь прибывшую пару, и Джулия быстро повлекла Фаррелла мимо него, к деревьям и музыке. Теперь Фаррелл видел музыкантов, четверку мужчин и женщину, стоявших на низком деревянном помосте. Мужчины были одеты в белые кружевные рубашки и в пуфообразные штаны Рембрандтовых бюргеров, но женщину, с силой постукивавшую пальцами по маленькому барабану, облекала простая, почти бесцветная мантия, наделявшая ее сходством с шахматной королевой. Фаррелл застыл, наблюдая, как они играют старую музыку перед танцующими, которых он видеть не мог. -- Ну что же, добро пожаловать, -- холодный голосок Лорда-Сенешаля ясно донесся до них с луга. -- Потанцуйте на славу, леди Мурасаки, с вашим безвестным спутником. Джулия с негромким шипением выпустила воздух и оскалилась. -- Его зовут Даррелл Слоут, -- ровным тоном сказал она. -- Преподает коррективное чтение в начальных классах средней школы Хайрама Джонсона. Я напоминаю себе об этом каждый раз, когда ему удается меня разозлить. Здоровенный мужчина в одеждах эпохи Тюдоров -- багровый бархат, золотые цепи, обвислые красновато-желтые щеки -- прокатил между ними мясистой волной, хрипя хмельные извинения, узорчатый эфес его шпаги ободрал Фарреллу ребра. Фаррелл величественно произнес: -- Да ужели он досаждает тебе, моя цыпонька? Не сойти мне с этого места, коли я сей же минут не подобью ему глаз. Нет, я брошу ему вызов, клянусь Богом, вызов на поединок, -- он остановился, потому что Джулия вцепилась ему в запястье, и рука ее была холодна. -- Не говори этого даже в шутку, -- сказала она. -- Я серьезно, Джо. Держись от него подальше. Павана разрешилась меланхолическим диссонансом. Музыканты раскланивались -- мужчины в похожих на барабаны панталонах выглядели комично, женщина присела в реверансе так низко, что казалось, будто ее шелковое одеяние опало на помост. Фаррелл начал расспрашивать Джулию, почему он должен опасаться Гарта де Монфокон, но они уже обогнули шатер, и Фаррелл, увидев танцующих, сумел лишь сказать: -- О Боже. Их было под деревьями человек сорок-пятьдесят, если не меньше, но сверкали они, как большая толпа. Последняя фигура паваны оставила их стоять в ночи с привольно поднятыми над головою руками, и в неровном свете -- с древесных ветвей свисали керосиновые шахтерские лампы -- от их колец и украшенных драгоценностями перчаток летели брызги огня, крохотные язычки зеленого, фиалкового и серебристого пламени, словно бросаемого музыкантам в виде щедрого дара. Поначалу Фаррелл, пораженный яркостью красок, бархатными покровами, золотом и парчой, не смог различить ни одного лица -- лишь прекрасные одежды мерцали по огромному кругу, двигаясь так, словно в них обретались не тяжеловесные людские тела, но ветер и болотные огоньки. Эфирное племя, -- подумал он. -- Вот уж действительно, эфирное племя. -- Что ты? -- спросила Джулия, и он только тут осознал, что шагнул вперед, увлекая ее за собой. По другую сторону круга полузаслоненный громадным багровым Тюдором стоял Бен. В синей тунике с длинными рукавами под черной в белых полосках накидкой, в шлеме с мордой дикого вепря вместо навершья. На горле Бена поблескивали бронзовые украшения, с широкого медного пояса свисал короткий топор. Фаррелл, не сводя с него глаз, сделал еще шаг, и в этот миг Бен повернул к нему лицо, похожее на изрубленный щит, и увидел его, и не узнал. VIII Фаррелл окликнул Бена и помахал рукой, но жесткий и темный взгляд скользнул по нему и не вернулся. Затем их разделила стайка держащихся за руки девиц, облаченных в диснеевскую кисею, а когда Фаррелл опять получил возможность оглядеть лужайку, Бен исчез, и лишь багровый Тюдор ответил Фарреллу взглядом, полным отрешенной замкнутости, часто присущей старым быкам. Джулия сказала: -- Обычно он не приходит на танцы. Фаррелл что-то гневно залопотал, но она продолжала: -- Я не знаю, кто он. Здесь немало людей, настоящие имена которых я за два года так и не уяснила. Они их просто не называют. -- И каков же его сценический псевдоним? Впрочем, он догадался об ответе, еще не услышав его. -- Он называет себя Эгилем Эйвиндссоном. Музыканты заиграли куранту, плеснул возбужденный, манящий смех. Джулия продолжала: -- Он выходит на поединки, и время от времени я встречаю его на ярмарках ремесленников. Но по большей части он появляется там, где сражаются, -- она говорила медленно, наблюдая за его лицом. -- Он лучший боец, какого я когда-либо встречала, твой друг Бен. Палаш, двуручный меч, боевой молот -- те, кто видел его во время Войны Башмаков Королевы-Матери, говорят что иметь его на своей стороне все равно, что иметь пять дополнительных рыцарей и гориллу впридачу. Он мог бы стать королем в любую минуту, стоило лишь пожелать. -- Не питаю сомнений, -- сказал Фаррелл. -- То есть ни малейших. Он мог бы стать и Императором Священной Римской Империи, если бы дал себе труд поучаствовать в экзаменах на государственную должность. С его-то отметками. А ты, стало быть, решила больше не скрывать, что сошла с ума? -- Потанцуй, -- спокойно сказала Джулия и без дальнейших слов соскользнула в стремительный, бурливый поток куранты, отлетая от Фаррелла мелкими, острыми шажками, легкими подскоками перенося вес с ноги на ногу, прижав к бедрам кулачки и отвернув лицо к плечу. Две танцующих пары заскакали между нею и Фарреллом, мужчины учтиво раскланивались с ним, превращая поклоны в танцевальные па, а женщины окликали Джулию: "Добро пожаловать, леди Мурасаки!". Джулия смеялась в ответ, приветствуя их и называя странными именами. Туда, где звучат шумы. Крумгорны тараторили под легким, настоенном на лунном свете ветерком, и повсюду вокруг Фаррелла башмаки, сандалии и мягкие свободные туфли попирали пружинистую траву, скользя и притоптывая в тех самых фигурах, которые так обожала когда-то танцующая королева Англии. Позвякивали о пояса ножны, длинные шлейфы платьев вздыхали в палой листве, на запястьях и кромках одежд потренькивали крохотные колокольчики. Натыкавшиеся на Фаррелла люди говорили: "Тысяча извинений, честный сэр". Бена по-прежнему нигде не было видно, но Джулию он увидел снова, она неспешно приблизилась к нему, выступая в такт музыке, точно кошка по забору, и повторила: "Потанцуй. Потанцуй, Джо." За ее спиной Фаррелл разглядел хрящеватую физиономию Гарта де Монфокон, наблюдающего за ним с бесстрастным, почти академическим отвращением. Фаррелл ответил Джулии реверансом, разводя носки туфель и раскачиваясь в низких поклонах, между тем как его ладони выписывали у груди чародейские арабески. Джулия улыбнулась и, раскинув в стороны руки, присела перед ним в ответном торжественном реверансе. Ему еще ни разу не приходилось танцевать куранту, но он много играл их, а ноги его всегда хорошо знали то, что знали пальцы-- и напротив, он ни за что не смог бы пройтись в танце, которого не играл. Фигуры были теми же, что в паване, но в паване, придуманной и танцуемой в лунном свете кроликами, а не синими, как горящая соль, павлинами, важно ступающими по белым дорожкам под испанской луной. Фаррелл начал танец, держа Джулию за руку и подражая ее движениям -- нетерпеливому легкому подскоку перед самым началом такта, мгновенным сближениям и отходам, страстным и нежным замираниям. Музыка стихала, звучал уже лишь один крумгорн да хрипловатый, надтреснутый барабан. В метущемся свете керосиновых ламп Фаррелл видел, как женские пальцы стучат по барабану, подобно дождю. Когда Джулия выпустила его ладонь, и они, повернувшись лицом друг к дружке, начали двигаться назад, он получил возможность рассмотреть тех, кто танцевал рядом с ними. В большинстве то были люди его возраста или моложе, очень многие, что его удивило, оказались необычайно толсты -- пышные одеяния их либо скрадывали полноту, либо отважно ее подчеркивали -- и если никто не знал о куранте меньше, чем Фаррелл, то лишь очень немногие казались знающими значительно больше или озабоченными правильностью своих движений. Юноша в классическом разбойничьем наряде, вынырнув из неровного прохода между танцующими, приближался к музыкантам, а его тощие ноги импровизировали антраша и подскоки с неудержимой энергией и резвостью, достойной котенка. Женщина постарше в желтой елизаветинской юбке с фижмами, столь обширной, что под ней можно было увести из магазина стиральную машину, танцевала без устали сама с собой, скользя по траве мягкими туфельками, почти идеально следуя пронзительным трехдольным тактам. Под мамонтовым деревом на краю лужайки трое мужчин и трое женщин с привычной слаженностью отплясывали какие-то собственного изобретения парные фигуры, в которых мужчины по очереди вились между женщинами, наступая и отступая, изображая на лицах печальную, настоятельную мольбу. Когда куранта закончилась, они раскланялись и расцеловались друг с дружкой, формальные, как фарфоровые статуэтки, и беспредметно чувственные, как трава. На Фаррелла они произвели столь сильное впечатление, что он тоже поцеловал Джулию. Танцующие не аплодировали музыкантам, в большинстве они просто поворачивались и кланялись в сторону грубой платформы, на которой женщина и четверо мужчин в клоунских штанах уже опускались в глубоких, медленных реверансах -- лоб женщины почти коснулся ее колена. Джулия сказала: -- Леди Хризеида. Она преподает танец, с нее-то все и началось. А муж ее стоит во главе Гильдии Сокольничих. Фредерик, герцог Восточной Марки. -- Фредерик Сокольничий, -- это имя Фаррелл слышал от Крофа Гранта. Он уже углядел белоголового мужчину, тот мечтательно раскачивался у помоста, от горла до голеней укутанный в просторный шафрановый покров размером с фок. На пояснице этот парус был стянут в лохматый узел, а оставшийся свободным конец его Грант перекинул через левое плечо, так что тот спадал вдоль спины наподобие тоги. Где-то под ним затерялся короткий синий камзол, кроме того два или три жалких намека на белую рубашку еще продолжали борьбу за право выбраться на поверхность. Фаррелл туманно высказался: -- Вот кого водили в бой Брюс, Уоллес за собой. Музыканты вновь задудели, негромко, на пробу, леди Хризеида уже выстукивала ритм новой паваны. Джулия взяла Фаррелла под руку, и они заняли место в новом строю танцоров, между парой роялистов времен Кромвеля -- сплошь локоны, перья, кружева и розетки -- и черной парой в сарацинских одеждах. Джулия сказала: -- Ты присутствуешь на Празднестве в честь Дня Рождения Короля, устроенном Лигой Архаических Развлечений. Фаррелл оглянулся на негритянку и она улыбнулась ему. Мягкое и серьезное лицо ее густо усеяли оспины; наряд состоял большей частью из переливчатых покрывал и широкого вязаного пояса; в сплетенных с лентами, украшенных бисером волосах поблескивало золото. С легким, как во сне, потрясением Фаррелл признал в ее спутнике молодого человека из зеленого автомобиля, того самого, что столь беззаботно отмахивался палашом от Мадам Шуман-Хейнк. Он подмигнул Фарреллу -- легко и споро, будто пальцами щелкнул -- и отвернулся, сразу став одиноким и царственным воином в окружении Крестоносцев. Эту павану танцевали на испанский манер, на протяжении нескольких тактов Фаррелл безнадежно плыл, несомый ее течением. Мелодии, исполняемой куда живее знакомых ему английских паван, Фаррелл не знал, и потому он, испытывая тоскливое замешательнство, то обгонял танцующих, то отставал от них. При всем том, когда Джулия увела его, чтобы посидеть на траве в тени от темного шатра, он пошел за ней с сожалением. -- Я уже начал осваиваться, -- сказал он. -- Еще немного и был бы полный порядок. Джулия не ответила. Она наблюдала за танцующими, одной рукой безотчетно выдергивая из земли стебельки клевера. Не поворачивая головы, она негромко спросила: -- Ты еще не придумал себе имени? -- А зачем оно мне? До зари никто, кроме королевской дочери, его все равно не сможет узнать. Джулия резко повернулась к нему: -- Не будь дураком. Я не шутила, говоря, что имена здесь имеют значение. Джо, хоть раз в жизни прояви осмотрительность. Сам начиная злиться, он ответил: -- Да по какому случаю? Брось, Джевел! Ну, назвал себя какой-то любительский ансамбль народных танцев Лигой Артистических Увеселений... -- Архаических Развлечений, -- поправила Джулия. -- Официально зарегистрирован-ная корпорация с почтовыми привилегиями четвертого класса. Глаза ее снова смотрели туда, где танцевали павану, а пальцы по-прежнему слепо трудились в прохладной траве. -- И народные танцы тут не при чем. -- Да, конечно, -- сказал Фаррелл. -- Они же воюют из-за королевской подвязки. Совсем забыл. Чем они еще занимаются? -- Это была Война Башмаков Королевы-Матери -- очень серьезное дело. Она вдруг рассмеялась, привалившись к его плечу. -- Еще они устраивают поединки, -- продолжала она. -- Турниры. Для них и предназначался шлем, и кольчуга тоже. -- Ты имеешь в виду поединки на копьях? Джулия отрицательно потрясла коловой. -- Нет, на копьях нет. На копьях бьются верхом, а это слишком опасно. Но все остальное имеется -- поединки на мечах, на кольях, стрельба по дощечке, даже mкlйes[*] . Неровный свет обратил танцующих и музыкантов в скользящие бронзовые тени; на миг камзолы c плюмажами вспыхнули в темноте, словно свечи. Джулия продолжала: -- И у нас здесь не только сражаются, как в Гиперборее. Кое-кто из мужчин в этом вообще не участвует -- занимается музыкой и нарядами, становится бардом, изучает геральдику, каллиграфию, придворный этикет, даже способы приготовления пищи и игры, которые были когда-то в ходу. Хотя без поединков не было бы и Лиги. Грациозно прокравшись мимо с совсем молоденькой девушкой в синем жупане, Гарт де Монфокон оглянулся на них через плечо. Фаррелл переспросил: -- Гиперборея? -- Наше отделение в Сакраменто. Еще одно есть в Лос-Анжелесе -- Королевство Под Горой. А мы -- Королевство Ги Бразиль. Она произнесла это имя с насмешливой напыщенностью, но Фаррелла внезапно пробрала странная дрожь, легкое льдистое покалывание под кожей. Один раз он уже ощутил его сегодня, когда меч Гарта, стеная, рвался из ножен. Он спросил: -- Давно ты в это ввязалась? Сколько времени эти люди предаются подобным забавам? -- Лет десять-двенадцать. Во всяком случае, что касается Ги Бразиля, -- другие начали позже. Две огромных афганских борзых, черная и золотистая, неспешно просквозили толпу танцующих; приоткрытые в грубой ухмылке пасти и лимонного тона глаза обратили павану в мерцающий издали фрагмент гобелена. Джулия продолжала: -- Я с ними связана пару лет -- прихожу, ухожу. Это Нэнси меня привела, леди Хризеида. Она тут состоит в подобии приемной комиссии. Фаррелл медленно произнес: -- Те доспехи на твоей кровати, они были настоящими. А как насчет мечей, топоров и прочего? -- По большей части пальмовое дерево, ротанг. Его лианы похожи на обычные прутья, но потяжелее. Хотя насколько я знаю, некоторые все еще предпочитают простую мягкую древесину -- сосну и так далее. -- Только не старый добрый сэр Рахат-Лукум, -- сказал Фаррелл. -- Тот усатый красавец. Он размахивает чем-то вполне настоящим. -- А, Гарт просто выпендривается, -- презрительно откликнулась Джулия. -- Он неизменно притаскивает на танцы Весельчака. Вообще же на этот счет имеются очень строгие правила. Ты не вправе сражаться чем-либо, обладающим режущей кромкой, но при этом удар должен быть достаточно сильным, чтобы оружие, будь оно острым, пробило доспехи. В итоге получается, что убить таким оружием человека невозможно, но руки или ребра время от времени все же ломаются. Предмет вечных препирательств с Братством Оружейников. -- Могу себе представить, -- откликнулся Фаррелл. -- Ну и дела у вас тут. А ты, стало быть, брат-оружейник? -- Нет, я принадлежу к Содружеству Мастеровых. Это мы делаем одежды и родовые знамена, расписываем щиты, вообще беремся за все, о чем нас попросят. А с доспехами я покончила да и те-то сделала, когда еще только вступила в Лигу. Сова возвратилась, серой ночной бабочкой скользя в лунном свете, кружа и снижаясь над паваной, тонко вскрикивая -- от гнева, полагал Фаррелл, обуявшего ее, когда выяснилось, что все ее охотничьи угодья заняты чужаками. Джулия показала ему короля Богемонда -- крепкого, лысеющего, моложавого мужчину в длинной пурпурной тунике и в мантии, покрой и шитье которой были выдержаны в византийском духе. Он стоял под деревом на самом краю лужайки в обществе еще трех мужчин, среди которых виднелся и багровый Тюдор. Фаррелл спросил: -- И как же становятся королем Ги Бразиля? -- Побеждая на поединке, -- ответила Джулия. -- Точно так же завоевывают рыцарское звание или попадают в число Девяти Герцогов. Существуют еще обряды и испытания, через которые нужно пройти, но в конце концов, все сводится в драке. Богемонд ходит в королях всего пару месяцев, после Турнира Двенадцатой Ночи. Павана завершилась пробирающим до костей визгливым переливистым свистом крумгорнов и медлительно, словно заходящее солнце, оседающим на траву заревом одежд и плюмажей. Фаррелл увидел, как, подобно всем остальным, в долгом и глубоком реверансе приседает перед музыкантами Гарт де Монфокон; но девушка в синей накидке так и стояла с ним рядом в хрупкой и непреклонной надменности, казалось, заставлявшей пригибаться пламя керосиновых ламп. Лица ее Фаррелл не видел. -- А это кто? -- спросил он. Девушка вдруг повернулась, говоря что-то Гарту, и отбросила со лба спутанные львиного тона волосы. Джулия тихо, словно хрустнул сучок, вымолвила: -- Эйффи. -- Ага, -- откликнулся Фаррелл. -- Эйффи Шотландская. На таком расстоянии ему удалось различить лишь буйную гриву волос, кожу, загоревшую почти до того же пыльного тона и узкое, с долгой талией тело, попиравшее землю поступью, которая напомнила Фарреллу, как однажды гроза шла к нему через горное озеро. Более элегантного движения -- томной паваны на воде, которую ничто остановить не способно -- ему видеть не приходилось. -- Мне это имя знакомо, -- сказал он. -- Об Эйффи существует какой-то рассказ. Музыканты, опустив инструменты, принимали протягиваемые со всех сторон бумажные стаканчики с вином, тем временем разбрелись и танцующие, отправившись в большинстве к шатру, на поиски освежающего питья. Джулия, покачав головой, зябко провела себя ладонями по плечам. -- Ее зовут Розанна Берри, -- сказала она. -- Старшеклассница. Пятнадцать лет. Фаррелл вглядывался в напряженную, надменную фигуру, одновременно и принцессу, и тощее пугало с роскошно расплесканными волосами. -- Не забыть бы передать ей поклон от Пресвитера Иоанна. Как знать, может быть судьба трона зависит от этого. Джулия резко встала, стряхивая листья с подола и не глядя на Фаррелла, поднявшегося следом за ней. -- Пойдем домой, -- сказала она. -- Не стоило тебя сюда приводить. Говорила она торопливо, почти бормотала. Фарреллу еще не приходилось слышать, чтобы голос ее звучал настолько невыразительно. -- Почему? -- спросил он. -- Джевел, ты извини, я вовсе не имел в виду подшучивать над вами. Он взял ее за руку и развернул к себе лицом. -- Я просто пытаюсь усвоить правила игры, -- сказал он.-- Ну что ты, Джевел? Правда же, извини меня. За ее спиною Гарт де Монфокон приближался к музыкантам, волоча за собою Эйффи. Она почти покорно тащилась за ним, улыбаясь и встряхивая головой. Ладонь Джулии показалась ему ножом Пирса-Харлоу, скользнувшим издали в его собственную. По-прежнему не глядя на него, она сказала: -- Конечно, это игра. Белые представители среднего класса разгуливают в длинном исподнем, университетские доценты лупят друг друга палками -- чем же еще все это может быть? Спасибо, что напомнил. -- А ты разве забыла? Она не ответила. Фаррелл сказал: -- Старина Гарт -- вот кто, готов поспорить, отнюдь не в игры играет. Я поспорил бы даже, что он-то как раз о многом забыл. Ему хотелось поговорить с ней о Бене, но он повторял себе, что это может подождать, пока они доберутся до дома. Взамен он спросил: -- Почему ты меня сюда привела? Ради музыки? Невероятный Кроф Грант роскошно продефилировал мимо, жуя сочащуюся жиром индюшечью ногу и привольно декламируя голосом, мощь которого сделала бы честь и грузовику: Рыдай, народ, не смыкая вежд, Шли своих сыновей на Рубеж! Ибо злой Англичанин изменой выиграл этот бой; Цветы лесов, соль нашей земли, Те, кто в битву искони первыми шли, Лежат, повержены в хладный прах земной. Джулия легко надвинула на правое запястье Фаррелла почти неприметный браслетик, сплетенный из клеверных стебельков. -- Знак благоволения твоей дамы, -- думая о чем-то своем, сказала она. -- У тебя должно быть имя и такой вот знак. Она вдруг улыбнулась Фарреллу и обвила его руку своей, вернувшись к нему так же стремительно, как перед тем удалилась в какие-то тесные и холодные области. -- Ради шумов, -- сказала она. -- Пойдем, поздороваемся с Богемондом, Королем Ги Бразиля. Они медленно пересекли лужайку, часто останавливаясь, ибо Джулию приветствовали, словно сестру, персонажи из мира то Карла Великого, то Саладина, то "Большого Гарри". Одна за одной мелькали перед Фарреллом, яркие туники, щегольские дублеты, плащи и мантии; облаченные в них люди отзывались на имена вроде Симон Дальнестранник, Олаф Холмквист, леди Вивьена д'Одела, сэр Вильям Сомнительный и дон Клавдио Бальтасар Рю Мартин Ильдефонсо де Санчес-и-Карвайл. Они говорили: -- Леди Мурасаки, сколь утешительно для меня снова узрить вас между нами, -- и узрев Фаррелла: -- О, моя леди, но откройте же нам, что за миловидного негодяя привели вы с собою? Больше всего понравились Фарреллу леди Хризеида с мужем, герцогом Фредериком Сокольничим -- почти неотличимо смуглые, угловатые и застенчивые -- и еще одна негритянка, спутник которой представил ее как Аманишахет, Царицу Нубийскую. Склонившись над ее рукой, Фаррелл услышал: -- Не обращайте на него внимания, голубчик, он называет меня первым именем, какое влетит ему в голову. Меня зовут Ловита Берд и лучше этого уже ничего не придумаешь. Он был представлен также графине Елизавете Баторий, которую в последний раз видел в зеленом открытом автомобиле, одетой в одни золотые цепочки. При ближайшем рассмотрении она оказалась в точности похожей на персидскую кошку с ее пустым ликом и яшмовыми глазами. Пока Фаррелл целовал графине руку, ее пальчик скреб его по исподу ладони. Бена и след простыл. Фаррелл с удовольствием взглянул бы поближе на Эйффи, но она тоже куда-то исчезла, хотя Гарт де Монфокон то и дело возникал на периферии его зрения, теребя то ус, то рукоятку меча. В конце концов Джулия почтительно присела перед королем Богемондом и негромко произнесла: -- Бог да хранит Ваше Величество. Фаррелл же восторженно бухнулся на оба колена и возопил: -- Да здравствует Король! Король выше грамматики! -- Это с какого вдруг хрена? -- поинтересовался король Богемонд. Стоявшие вкруг него мужчины все как один кашлянули, и король утомленно промямлил: -- Виноват. Что знаменуют собою сии неслыханные речи? -- Это мое любимое высказывание относительно королей, -- принялся объяснять Фаррелл. -- Где-то в шестнадцатом веке его произнес Император Сигизмунд. Насколько я помню, ему указали, что он применил дательный падеж вместо творительного. -- Интересно попробовать, -- бормотнул король. Он возложил ладони на плечи Фаррелла и похлопал -- неуверенно, словно прислушиваясь к новым для него ощущениям. -- Встань, -- произнес король Богемонд. -- Встань, сэр Пух из рода Медведей, честнейший из всех моих рыцарей. Фаррелл встал, что оказалось нелегко, ибо король тяжко навалился на него, негромко напевая некий гимн, обладавший разительным сходством с песенкой "Твое обманчивое сердце". Подняться Фарреллу удалось, скрытно цепляясь за расшитую грифонами шелковую перевязь, крест-накрест покрывавшую грудь Богемонда. Джулия произнесла: -- Да не не будет конца утехам Вашего Величества, -- воззрите, я привела с собою для услаждения вашего слуха истинный перл среди лютнистов, равных коему по совершенству нет в Ги Бразиле. Фаррелл покраснел, что немало его удивило. Он было начал толковать что-то относительно наложенного на него завета, но Джулия, прервав его, сама все рассказала, щебеча на призрачном английском столь легко и привольно, словно он был прирожденным ее языком. Король с завистливым восхищением взирал не нее. -- Треклятая замковая тарабарщина вконец меня извела, -- громко пожаловался он, обдав Фаррелла ароматом темного эля. -- Я называю ее замковой тарабарщиной, потому что какой же это к свиньям язык, если в нем нет ни единого правила. Просто так вот оно звучит, как выразился некогда Доблестный Принц. Прискорбно, вы не считаете? Багровый Тюдор снова откашлялся: -- Сир, мой повелитель, не будет ли вам угодно воссоединиться с Королевой? Она уже ожидает Вашего Величества, дабы возглавить купно с вами гальярду. У него был высокий, лишенный интонаций голос и глаза, сидевшие, словно жемчужины, в глубочайших глазницах. -- Замковая тарабарщина, -- продолжал король Богемонд. -- Тарабарщина МГМ, тарабарщина классических комиксов -- Вальтер Скотт, клянусь Богом, так или иначе это все надергано из Вальтера Скотта, -- голос его окреп, преисполнясь угрюмого презрения. -- Этим-то, разумеется, что за печаль. Они же не этнолингвисты, они не чувствуют в отношении языка ни малейшей ответственности. В гробу они имели и синтаксис, и морфологию, так? И все до смерти рады. И король развел руки в стороны, приняв позу бессмысленного, ухмыляющегося довольства. Корона свалилась наземь, Фаррелл нагнулся, чтобы поднять ее. -- Ваше Величество, Император Сигизмунд имел в виду лишь... -- Никто не может быть выше грамматики, -- сказал король Богемонд. -- По-моему, это то же самое, что быть выше пищеварения, так? Он криво улыбнулся Фарреллу и по-дружески ткнул его локтем в бок. -- Видал, сконфузились, вон, глянь-ка на них, -- он сердито обозрел с приятностию улыбавшихся благородных лордов и высокородных дам, проплывающих над травой в своих трико и нежно взвихрявшихся платьях. -- Никто из них и не чаял, что я свалюсь им на головы неизвестно откуда. Они тут распасовывали эту свою корону туда-сюда, как затраханный баскетбольный мячик. Меня они уж никак не ждали. А теперь вот изволь, возись с крестьянином, черт бы его задавил, с крестьянским королем. Из них же никому не встряло в голову податься в крестьяне, заделаться нищим, невежественным, роющимся в дерьме сервом, который только на то и годен, чтобы торчать вместо пятидесятиярдовой вехи на поле во время их окаянных турниров. Ну, значит, пришлось королю принять на себя эту роль -- король же обязан представлять трудящиеся массы. Для них это совершенно нов