зации населения внутренних губерний, дезорганизации транспорта и хозяйства, к росту недовольства и недоверия к власти в стране, которые в 1917 г. вылились в революцию. Отступление армии сопровождалось массовым принудительным выселением евреев из оставляемых районов. В апреле-мае 1915 г. были выселены евреи из прифронтовых районов Ковенской, Курляндской (курляндские немцы, с ликованием встречавшие немецкие войска, были оставлены в Курляндии!), Сувалкской и Гродненской губерний. В числе этих беженцев было около 200 000 стариков, женщин и детей. Часть их была посажена в товарные вагоны и вагоны для скота, и их везли, поистине, как скот, не выпуская из вагонов на станциях. Плач детей, рыдания и стоны матерей, молитвенные песнопения стариков стояли в воздухе. Вначале евреев вывозили в глубокий тыл в левобережную Украину и в восточные районы Белоруссии, но в августе 1915 г. все же пришлось временно отменить черту оседлости и "беженцы-евреи" были на время войны допущены во внутренние великорусские губернии. Мне пришлось видеть некоторых из этих беженцев осенью и зимой 1915 г. в Саратове, и их рассказы об "эвакуации" нельзя было слушать без негодования и боли. Выселение евреев было принудительным и массовым. 3 мая 1915 г. ев реи с женами и детьми были изгнаны из всей Курляндии. Евреям в Миттаве был дан на выезд срок в одни сутки. 5 мая евреев изгнали из Ковно и Поневежа. В этот день из Ковенской губернии и города Ковно были выселены несколько десятков тысяч евреев. Выселение сопровождалось грабежами и насилиями. "Беженцы-евреи", как их официально называли в газетах, рассказывали, что Литва была разграблена еще до прихода немецких войск. Армия, отступая, гнала перед собой массы измученных и разоренных евреев. Еврейские лавки в эвакуируемых районах были захвачены поляками и литовцами. Заложникам - раввинам и именитым членам еврейских общин - угрожали расстрелом или виселицей, если еврейское население, оставшееся вопреки приказам об эвакуации в эвакуируемых городах и местечках, дружелюбно встретит немецкие войска. Военное командование хотело приписать евреям свою вину за поражение русской армии в результате своей неспособности и своих ошибок. В июле 1915 г. военные власти запретили все еврейские газеты и журналы, издававшиеся в Польше и Литве под тем предлогом, что предатели-евреи в цитатах из Библии, печатаемых в еврейских газетах, передают сообщения немецким войскам. Военная газета "Наш Вестник", издававшаяся штабом Северо-Западного фронта, обвинила евреев местечка Кужи близ Шавли в измене: они якобы спрятали немцев в погребах своих домов, и потому отступающие русские войска подверглись обстрелу от спрятанных немцев и понесли большие потери. Это сообщение Штаба Северо-Западного фронта было повторено в "Правительственном Вестнике" (Петроград) и расклеено как сенсационное сообщение на улицах. Но это сообщение было чистейшей выдумкой, так как еврейское население было эвакуировано из Кужи задолго до прохода через Кужи отступающих русских войск. Отступление из Литвы было самой страшной трагедией по сравнению с отступлением на других участках фронта. Сотни тысяч солдат и повозок забили шоссейные и проселочные дороги, сгоняя с них беженцев различных национальностей - литовцев, поляков, латышей, евреев. От погромов и насилий пострадало все население Литвы, но еврейское - пострадало больше всех. В августе и сентябре 1915 г. были организованы отступающими воинскими частями погромы евреев в Виленской, Витебской и Минской губерниях: здесь были разграблены и разрушены многие местечки, сожжены и разрушены сотни домов, убиты и искалечены старики и дети, изнасилованы женщины и девушки. Особенно пострадали Сморгонь, Постава, Крево, Глубокое, Докшица, Лемешкевичи. Солдаты и казаки под предлогом поисков спрятанных евреями немцев врывались в дома, грабили, ломали вещи, насиловали женщин. Евреи бежали в леса. В местечке Плотцы группа солдат-евреев с оружием в руках выбила казаков из старинной синагоги, где те разбили ковчег, порвали свитки Торы и изнасиловали женщин. В Сморгони больной старик Соболь был застрелен на глазах детей казачьим офицером. В Минске казаки согнали в лес женщин и девушек и изнасиловали их. Германская пропаганда широко использовала эту обстановку озверения и одичания. Немцы разбрасывали в Польше и Литве прокламации с призывом: "Евреи, вспомните дело Бейлиса! Вспомните Кишинев и другие погромы!" В июне 1915 года я сдал экзамены весенней сессии и вернулся в Конотоп. Здесь я получил свою первую работу в качестве репетитора, взявшись подготовить к поступлению в гимназию мальчугана девяти лет, сына управляющего крупной помещичьей экономией под Бахмачем. Затем я несколько дней гостил в Дубовязовке, где снова встретился с Зороховичами. Они были в ужасе от событий "на еврейском фронте". На победу России в войне они уже не надеялись, но верили в то, что Англия и Франция окажут помощь России вооружением и восстановят мощь и боеспособность русской армии. У Зороховичей мне довелось встретиться с человеком, имя которого вошло в историю. На веранду дома Зороховичей, где мы, молодежь, сидели, поднялся полный и жизнерадостный мужчина средних лет в хорошо сшитом, но небрежно одетом костюме. Он весело и непринужденно болтал с нами, хотя мы были чуть ли не вдвое моложе его. Когда он ушел, Ирен Зорохович, лукаво улыбаясь, спросила меня: -А знаете ли вы, кто это был? - Нет, - ответил я, - но судя по разговору, это очень интересный человек, много видевший и переживший. - Еще бы, ведь это Митька Рубинштейн. - Как,тот? - Да, тот самый! О том, кто такой Митька Рубинштейн, уже достаточно много говорилось в газетах: банкир, спекулянт, друг "святого старца" Григория Распутина, тайного советника царя и царицы. Мои друзья сказали, что Рубинштейн объезжает район сахарных заводов на севере Украины и присматривает парочку заводов для себя. Он предвидит обесценение рубля, а денег у него больше чем нужно. Но старики Зороховичи по тем же причинам отказались продать свое имение и заводы, и Рубинштейн на другой день уехал искать счастья дальше. В начале сентября я снова вернулся в Киев, чтобы отправиться в Саратов вместе с университетом. Юрий остался в Киеве сдать экзамен по высшей алгебре, не сданный весною. В Киеве я встретил Сашу Амханицкого. Он был мрачно настроен и рассказывал о гонениях на евреев во время летнего отступления русской армии. "В такой обстановке окончательное поражение неминуемо, - сказал он. - Мы не можем держаться долго. Урожай этого года кое-как собрали, но дороговизна растет, рубль падает, тыл расстроен. Железные дороги с трудом снабжают армию и большие города. Если не будет решительных перемен, если царь не создаст правительство, которому поверит и народ, и общество, и Государственная Дума, то перелома не будет и дело кончится плохо. Поражение вызовет революцию". Я не верил в такую "крайность", но Саша, знавший от своих друзей, призванных в армию, о настроениях солдат на фронте, рисовал жуткие картины распада фронта и тыла. В середине сентября наш университет - профессура и студенты - уехали в Саратов. Нам дали 2 или 3 поезда. Библиотека, лаборатории и оборудование остались в Киеве. Базой наших занятий стал организованный накануне войны (1912 г.) Саратовский университет. Новый учебный год в Саратове я начал хорошо. Нас, студентов, поселили в здании Саратовской консерватории, построив в аудиториях нары. Жизнь была шумная, неустроенная и неуютная. Студенты ходили группами по городу в поисках комнат на частных квартирах. И тут мне повезло. В одном из домов на Московской улице, недалеко от университета, хозяин, добродушный, с рыжинкой человек, предложил мне следующую сделку: он поселит меня в комнатке, которая служила конторой в его квартире, и будет кормить меня, а за это я буду репетировать его детей - сына и двух дочек в возрасте 10-12 лет, учащихся приготовительного первого и второго классов гимназии... Я с радостью согласился. Работы было всего 2-3 часа в день, но она почти полностью освобождала моих родителей от расходов на мою жизнь в Саратове. Мне удалось выполнить совет мамы, данный год тому назад. Мой "хозяин" А.П. Фармаковский оказался купцом. Он был представителем украинского металлургического синдиката "Кровля" в Поволжье. И сам он, и его жена относились ко мне как к родному сыну. Я чувствовал себя в их радушной семье как дома, и мои ученики не вылезали из моей комнаты, так как им было со мной интересно. Отметки их быстро улучшились, и мои хозяева были довольны. Саратов был глубоким тылом. Продукты дорожали, жить становилось все труднее. Но в обеспеченной купеческой семье я не чувствовал этих трудностей. Германское наступление к октябрю 1915 г. было остановлено и фронт стабилизовался. О войне и тяжелых потерях говорило обилие лазаретов и раненых, солдат и офицеров в походных шинелях на улицах, военное обучение призывников, которое велось на улицах и площадях Саратова. Призывниками была уже не только зеленая молодежь, но и "старики" 30-35 лет и даже старше, обросшие бородами. Это были ратники ополчения 1 и 2 разряда, кормильцы семей. Они не всегда - особенно призывники из национальных районов Поволжья и Урала (чуваши, мордва, татары, башкиры и т.д.) - могли разобраться в командах на русском языке. Я сам видел бородатых, степенных крестьян, маршировавших на площадях Саратова под команду фельдфебеля или унтера: "сено - солома, сено - солома". "Сено" означало "направо", "солома" - "налево". И действительно, к сапогу на правой ноге был прикреплен клок сена, к сапогу на левой ноге - клок соломы. Это существенно облегчало понимание команды. Ружей было немного, да и те - старинные берданки. Штыковому бою учили на деревянных ружьях. Мы, приезжие студенты, бродили компаниями, осматривая Саратов, ездили на пароходиках через Волгу в село Покровское (ныне Энгельс) на восточном берегу Волги смотреть верблюдов, приходивших в караванах из Средней Азии. В Покровске Екатерина II полтораста лет тому назад организовала колонию немецких поселенцев. Саратовские старожилы, в том числе мой хозяин, рассказывали о немцах Поволжья любопытные истории, которые на фоне бесправия и угнетения евреев очень ярко подчеркивали привилегированное положение немцев в России. Оказалось, что, прожив полтора столетия в России, немцы Поволжья остались чужеродными для России телом. Они жили своей обособленной от русского населения жизнью. Царских чиновников и русских судов они не признавали и к ним не обращались. Немец, подавший на другого немца жалобу в русский суд, попадал в положение изгоя или прокаженного: никто из немцев с ним дела не имел и даже не разговаривал. Исправник и полиция были куплены взятками. Жизнь немецкого села в Поволжье управлялась в неофициальном порядке тремя лицами: пастором, старостой (альтманом) и учителем. Решения этой тройки были безусловными и обязательными. Браки немецкой молодежи с русскими юношами и девушками были редким исключением. Немецкая молодежь училась в местных немецких школах и училищах, а получать высшее образование ездила в Германию. Мужчины знали русский язык и говорили по-русски, но женская половина немецкого населения русского языка не знала и говорила только по-немецки. От воинской повинности в России немцы старались откупиться всякими правдами и неправдами. "Истинно-германские" и "национально-сознательные" немцы ездили отбывать воинскую повинность ... в Германию. Словом, это был форпост германизма и германского культуртрегерства в Поволжье, сохранивший в течение 150 лет свою национальность и самобытность. Учебный год в Саратове протекал менее напряженно, чем в Киеве. Лекций было немного. Профессора и доценты, приезжая из Киева, читали свои курсы в ускоренном порядке и уезжали обратно в Киев. Количество студентов на лекциях было не велико: часть студентов 1 и 2 курсов "была уже призвана в школы прапорщиков и военные училища, часть была занята работой или поисками работы. Главный упор в учебе делался на подготовку и сдачу экзаменов, то есть на работу в библиотеке и дома, на изучение учебников и монографий. Научно-исследовательская работа на семинарах и в кружках отошла на второй план. Экзамены можно было сдавать досрочно, не дожидаясь того, когда чтение курса будет закончено. Несмотря на войну, культурная жизнь в Саратове шла своим ходом. Студенты охотно посещали драматический театр, где выделялся известный артист Слонов. Р.Ф. Асмус, страстный любитель поэзии и музыки, открывший мне на первом курсе очарование стихов Бальмонта, Брюсова, Андрея Белого, Александра Блока, таскал меня на вечера поэзии. В Саратове мне привелось слышать приезжавших туда Бальмонта, Игоря Северянина, Федора Сологуба. Последний читал стихи с изумительной простотой, беря слушателей за душу, и его чтение я помню и до сих пор. Блок настолько захватил меня, что много лет я мог продолжить наизусть с любой строчки почти каждое из трех томов стихотворений Блока. С музыкой было хуже. К серьезной музыке я просто не был подготовлен и понимал ее слабо, но вместе с Асмусом побывал на концертах Глазунова, Гречанинова, Лядова и Рахманинова. В октябре-ноябре 1915 года я очень успешно сдал экзамены по трем предметам, но в середине декабря неожиданно свалился, схватив сразу и дифтерит и скарлатину. Мой хозяин свез меня почти в бессознательном состоянии в больницу. Больница осталась в моей памяти как самое позорное воспоминание моей жизни: это была детская больница, а я, слава Богу, был студентом уже второго курса. Моя болезнь оказалась тяжелой и опасной, я стоял на пороге смерти, и врачи вызвали телеграммой в Саратов мою мать, чтобы дать ей возможность проститься со мной. Мама ехала в Саратов, думая, что ей придется хоронить меня, но, придя к больнице, расположенной за городом, увидела меня в окно: я перенес уже кризис и был на пути к выздоровлению. Мне пришлось провести Рождество и Новый год в больнице. К своим хозяевам я вернулся лишь в феврале 1916г. Весна 1916 года (мой четвертый семестр) прошла в усиленной учебе. Я много читал и работал и сдал на высшую оценку экзамены почти по всем предметам второго, третьего и даже четвертого курсов. До государственных экзаменов мне оставалось всего лишь два курсовых экзамена, в том числе трудная, но очень интересная "История Византии" у проф. Ю. Кулаковского. Декан нашего факультета проф. А.М. Лобода ахнул, просмотрев мою зачетку: "В истории факультета такого ещИ не было!" - воскликнул он. Мои успехи были отмечены факультетом: сначала меня освободили от платы за нравоучение, затем дали 100 рублей "а покупку книг и, наконец, по возвращении университета в Киев мне дали стипендию в размере 300 рублей в год, учрежденную одним черниговским помещиком в память умершего сына для студентов - уроженцев Черниговской губернии. Война продолжается Летом 1916 года войне не виделось конца. Под Верденом шли тяжелые бои и французский фронт в этом секторе колебался и трещал. Наступление Брусилова было крупным успехом: значительная часть Галиции снова попала под управление царских руссификаторов. Но англо-французское наступление летом и осенью 1916 года дало проблеск надежды: оно показало, что Англия и Франция, мобилизовавшие свою промышленность на нужды войны, получили перевес в артиллерии и снарядах над Германией. На английском фронте появились первые танки. Но настроение общества и народных масс вызывало тревогу: дух страны был надломлен, мало кто уже верил в победу. Население открыто говорило - и это я слышал в 1916 г. ив Саратове, и в Конотопе, и в Киеве - о том, что у Ставки нет заранее подготовленных планов военных операций, что генералы действуют вразброд, что Верховное командование не может и не умеет организовать крупную военную операцию, что высшие посты в армии заняты бездарными и случайными людьми, что командиры не берегут кровь солдат и не проявляют заботы о них. Армия потеряла доверие к своим вождям. В народных массах доверие к правительству было окончательно подорвано. Потрясение, пережитое страной в результате эвакуации летом 1915 г. западных губерний России, вызвало раздражение и недовольство народных масс в тылу. В связи с этим военное командование (в августе 1915 г. Николай II заменил великого князя Николая Николаевича) и правительство искали "козла отпущения", на которого можно было бы взвалить вину за неудачи, ошибки и преступную неспособность военных властей, за разруху в тылу и все более растущий недостаток продовольствия, обуви, одежды. Такими "козлами отпущения" были объявлены евреи. Преследования и гонения против евреев еще более усилились. В январе 1916 г. на Волыни были повешены десятки евреев, обвиненных в сочувствии немцам. Такие же вести шли и с других участков фронта. По приказу командующего Северным фронтом генерала Рузского евреи на этом фронте были изгнаны из учреждений Городского и Земского Союзов. Примеру Рузского последовали и другие командующие фронтами. Но к этим, ставшим уже обычными ужасам войны "на еврейском фронте", в 1916 г., в связи с ростом дороговизны и недостатком многих продуктов и предметов широкого потребления, были добавлены новые. В январе 1916г. Департамент Полиции в секретном циркуляре, разосланном по всем губерниям, обвинял евреев в "истреблении" запасов продовольствия для усиления дороговизны и роста революционных настроений в стране., "Разве хлеб и мясо находятся в руках у евреев?" - комментировал насмешливо этот секретный циркуляр, ставший ему известным, мой хозяин АЛ. Фармаковский. Но в этом циркуляре власти недвусмысленно подстрекали население к резне евреев как виновников дороговизны и всех постигших Россию бед. Черносотенные газеты открыто обвиняли евреев в создании недостатка продуктов. 20 января 1916 г. в связи с этим циркуляром были произведены облавы "на спекулянтов и евреев" на биржах Петрограда, Москвы и в других больших городах. Губернаторы усиленно штрафовали мелких лавочников-евреев за дороговизну, и реакционные газеты не менее усиленно печатали сообщения об этих мерах. 7 мая 1916 г. в Красноярске, тогда небольшом сибирском городке, был организован еврейский погром; население разбило и разграбило продовольственные лавки. "Сколько же там, в Красноярске, евреев? - иронически спрашивал мой хозяин. - Раз-два и обчелся". Потеря западных губерний России и эвакуация из них миллионов жителей, разорение и нищета беженцев, расстройство транспорта уже в конце 1915 г. - начале 1916 года создали недостаток продуктов в городах. Нефти и керосина не хватало. Электрические станции работали с перебоями. Лампы в квартирах жителей стали заменяться "коптилками". Обувь и одежда стали исчезать с прилавков магазинов. Цены на все выросли в 2-3 раза. Для населения настали полуголод и нищета. Очереди за хлебом, мясом, маслом, сахаром раздражали народные массы. В городах начались разгромы булочных и продовольственных лавок. В больших городах "нехлебной полосы" - в Петрограде и Москве - дороговизна и недостаток продуктов (хлеб, мясо, жиры) были особенно заметны. В меньшей степени они были заметны весной 1916 г. в таком "хлебном" городе Поволжья как Саратов. Когда я в июне 1916 г. вернулся из Саратова в Конотоп, то даже в этом маленьком городишке северной Украины (хлебного и свеклосахарного района) жителям приходилось стоять в очередях у булочных за хлебом и тем более за булкой, за фунтом сахара или мяса и бутылкой растительного масла ("олии") у бакалейных лавок. Цены на масло, молоко, овощи на базаре резко поднялись. Родители решили перейти к "натуральному хозяйству": они взяли в аренду у соседа за городом полдесятины земли под огород и с нашей помощью посадили картошку, фасоль, лук, капусту и прочие овощи в таком количестве, которое обеспечило семье полную независимость от базара. Лето 1916 г. я провел в Конотопе, занимаясь работой в огороде, а осенью увез с собой в Киев мешок картошки, почти полпуда пшена и гречневой крупы, два фунта свиного сала и бутылку постного масла - часть моего "заработка" на этом огороде. В отношении зерна и крупы нам помогли родные отца, крестьяне села Дептовки, которым родители отдали велосипед (у нас их было четыре), мануфактуру, ношеную, но еще годную для носки в деревне одежду. Такой товарообмен продолжался в течение четырех лет до 1921 г., пока все наши велосипеды не перекочевали в Дептовку. Но зато семья была обеспечена продуктами и каждый сын, уезжая на учебу в Киев, вез с собой муку, крупу и продукты нашего огорода. В это лето Юрий учился в Киевском Военном училище и по окончании его был направлен в запасный полк в Нижний Новгород, а оттуда на румынский фронт. Как студент III курса университета я не подлежал призыву в школу прапорщиков, но, считая своим долгом принять участие в обороне страны, подал летом 1916г. заявление воинскому начальнику о своем желании пойти добровольцем в армию на фронт. Но медицинское освидетельствование признало меня негодным к несению военной службы по слабости зрения (сильная близорукость) и хилости телосложения: мне было 20 лет, а выглядел я как четырнадцатилетний мальчишка. Мне дали "белый билет". В Киев я вернулся в сентябре 1916 года. Этот старый, красивый и чистый город нельзя было узнать: засоренные мусором улицы, переполненные вагоны трамваев (число "больных" вагонов все время росло и чинить их становилось все труднее и труднее), тусклое освещение улиц, особенно на окраинах, очереди у лавок и булочных и дороговизна. Мне скоро пришлось убедиться в том, что моей стипендии в 25 рублей в месяц (зимой 1914-1915 гг. этой суммы было бы вполне достаточно на мою жизнь) теперь хватает всего на две недели, даже при наличии привезенных мною из Конотопа продуктов. На уроки и репетиторство рассчитывать не приходилось. Поэтому с осени 1916 г. в Киеве, как и в других больших городах, стали возникать трудовые студенческие артели. Они занимались пилкой дров, разгрузкой вагонов на товарной станции и барж на днепровских пристанях. Студенческая артель, в которую попал я, занималась пилкой дров. Кроме денег мы получали столько дров, сколько каждый мог унести на своей спине. Мой сводный брат Володя (19 лет), студент естественного факультета университета, работал кондуктором, а затем вагоновожатым киевского трамвая до призыва в школу прапорщиков в 1917 году. В общем жизнь становилась все трудней и бедней. Настоящего голода еще не было, но определенное недоедание было, особенно у бедняков и рабочего люда. Лазареты были переполнены ранеными. Солдаты были раздражены большими потерями на фронте и дезорганизацией жизни и недостатком продуктов в тылу. В "выражениях" по адресу командования и гражданских властей солдаты не стеснялись, и свежеиспеченные .прапорщики, недавние студенты, молчаливо "не замечали" эту брань, но их верность престолу была сомнительной. В обстановке все растущей разрухи учиться было трудно. Занятия в университете шли в необычно опустевших аудиториях. Почти все студенты 1 и 2 курсов, кроме признанных негодными по здоровью, были призваны в армию. "Старики" с 3 и 4 курсов тоже поредели. Студенты, жившие вдали от Киева (кавказцы), остались дома и не приехали в Киев. Лекции посещались мало, но в здании университета было всегда людно: университет стал центром не только учебной, но и "деловой" жизни, своеобразной биржей труда, где можно было включиться в какую-нибудь студенческую артель по распилке дров или разгрузке вагонов. Мое положение было сравнительно легким, так как почти все курсовые экзамены у меня были сданы, и я посещал лишь практические занятия и семинары, занимаясь либо в своей комнате, либо в библиотеке университета. Конечно, мне как "хорошему" студенту хотелось попробовать свои силы в настоящей научно-исследовательской работе. Но тема конкурсной студенческой работы на золотую или серебряную медаль, объявленная в этом году, - "Воронежский край по писцовым книгам XVI-XVII столетия" - не нашла желающих заниматься ею. В обстановке все растущей разрухи и надвигающегося голода какой студент мог ехать за 600 верст в Воронеж для работы в местных архивах? Поэтому по совету доцента Т.Г. Курца, защитившего в Саратове магистерскую диссертацию, я занялся изучением истории украинского крестьянства в XVIII - начале XIX веков: социально-политической организацией Левобережной и Правобережной Украины и положением помещичьих и государственных крестьян до люстрационно-инвентарной реформы Бибикова с расчетом сделать основным ядром своего исследования люстрационно-инвентарную реформу Бибикова в Юго-Западном крае. Эта тема, разработанная впоследствии в 30-40 годы в монументальной монографии академика СССР Н.М. Дружинина, в 1916-1917 гг. была еще совершенно нетронутой. Я с охотой взялся в январе 1917 года за работу над этой темой, но февральская революция 1917 года прервала ее.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА. ЕВРЕЙСКИЕ ПОГРОМЫ НА УКРАИНЕ После Февральской революции Известия о революции в Петрограде, о переходе войск на сторону голодного народа, построившего баррикады, об образовании Временного правительства из членов Государственной Думы, об отречении Николая II и его брата Михаила от престола потрясли Киев. Трудовая интеллигенция, рабочий люд, крестьянство Украины ликовали. Ликовали солдаты. Для огромного большинства населения свержение царизма было осуществлением многолетней мечты передовых людей страны. Пожилые и осторожные говорили, что революция может ослабить военные усилия России, но восторженная молодежь уверяла, что солдатские массы с удвоенной силой будут вести борьбу с противником во имя свободы и демократии против австро-германского кайзеризма. Рухнули все путы и оковы, которые создал для своего самосохранения царский строй и которые тормозили экономическое, политическое и социальное развитие России. После февральской революции 1917 года активное участие России в мировой войне окончилось. Нельзя же считать таким активным участием "наступление Керенского" в июне 1917 года. Оно лишь самым наглядным образом показало нежелание солдат продолжать войну. В армии были и пушки и снаряды, появились пулеметы, винтовки и патроны, но не было солдат, готовых пойти в бой и сражаться, ибо те люди, которые носили солдатские гимнастерки, сейчас, после революции в феврале 1917 года, менее всего собирались быть бойцами. Так уже в 1915-1916 гг. из армии дезертировали около 2 млн. человек. На своем веку я прочел немало исторических исследований и мемуаров о Первой мировой войне, о патриотизме солдат в первые месяцы после революции, о зловредной агитации большевиков за мир, якобы сбившей солдат с пути истинного, но могу сказать, как очевидец, что первой и главной реакцией солдатских масс на известие о революции был многомиллионный вздох облегчения на фронте и в тылу: "Слава Богу, мир! Больше не нужно идти в атаку, прорываться через проволочные заграждения, чтобы быть искалеченными, остаться без рук, без ног, без глаз! Слава Богу, все это окончилось! Сейчас мы будем жить, и жить по-своему! Начальство ушло!" 22 марта Временное правительство издало декрет об отмене всех национальных и вероисповедных ограничений в России. Для евреев этот акт был действительно эмансипацией, предоставлением им полного равноправия в России (о том, как это отразилось на евреях, будет сказано дальше), но для ряда национальностей - для украинцев, поляков, латышей, литовцев и др. - этот акт стал исходной точкой для бурного развития давно имевшегося в зародыше сепаратистского движения и создания на развалинах Российской Империи самостоятельных национальных государств. В армии уже в те времена это выразилось в развитии национальных притязаний ("мы - украинцы, а не кацапы-москали"), в требованиях о формировании украинских, польских, латышских и других военных частей. На Украине этот процесс выявился очень резко и остро, дав пример для Латвии, Литвы, Грузии, Армении и др. Политическая борьба в Киеве весной и летом 1917 года отмечена таким бурным ростом украинского национального движения, что уже 17 марта 1917 года возникла - сперва как чисто национальная общественная организация, объединяющая всех украинцев, - Украинская Центральная Рада, председателем которой был избран известный украинский историк М.С. Грушевский. В начале апреля на Софийской площади в Киеве у памятника Богдану Хмельницкому состоялась стотысячная украинская манифестация. М.С. Грушевский поздравил украинский народ с освобождением: "Спали вековые путы, настал час твоей свободы!" и под крики "Слава!" привел манифестантов к присяге на верность Украине. Штаб-квартирой Центральной Рады стал Педагогический музей на Б. Владимирской улице. Отсюда Рада руководила "украинским национально-освободительным движением", точнее, украинским сепаратистским движением. Главной руководящей фигурой и идеологом этого движения был, несомненно, М.С. Грушевский - со студенческих лет сепаратист и проповедник "самостийной Украины". Он был студентом Киевского Университета, учеником известного историка польского шляхтича-националиста В.П. Антоновича, весьма не любившего русский царизм за подавление польских восстаний 1831 и 1863-64 гг. Об этом мне рассказал родной брат М.С. Грушевского, также историк, Александр Сергеевич Грушевский, с которым мне довелось познакомиться в 1918г. А.С. Грушевский, в отличие от своего более известного талантливого и ученого брата, был украинцем-федералистом, сторонником сохранения Украины в составе Российской Империи, а с 1917г.-в составе Российского Государства. Для А.С. Грушевского до 1917 г. Украина была "Юго-Западным краем" или "Малороссией", и он стоял лишь за разрешение свободного пользования украинским (до 1917 года - "малороссийским") языком в школе и на юбилейных собраниях (но не в суде и в администрации). Разница между национально-политическими взглядами М.С. Грушевского и А.С. Грушевского была огромна, но для газеты "Киевлянин" (основателем ее был В.А. Шульгин, отец В.В. Шульгина) и для монархистов из "Союза русского народа" даже "украинство" А.С. Грушевского было неприемлемым. М.С. Грушевский был гораздо выше В.К. Винниченко и тем более С. Петлюры по своему воспитанию и образованию, по европейской культуре, умению руководить заседаниями Рады (пригодился опыт профессора Львовского Университета, привыкшего руководить заседаниями кафедры и разных ученых собраний). Он был главой и наставником украинских депутатов Рады, сторонников "самостийности" Украины. Депутаты-украинцы крайне почтительно величали М.С. Грушевского "профессором", "батькой", "дедом". Он и по возрасту годился в деды большинству депутатов, бывших зеленой молодежью 21-23 лет (напр., премьер-министр Голубович был студентом 4 курса). В 1918 г. М.С. Грушевский был близок к украинским кадетам (украинские поступовцы). С началом войны в 1914 г. он усвоил германскую ориентацию и был в связи с "Союзом Вызволения Украины", созданном в Вене и работавшем по заданиям Германии. За это 8 октября 1914 г. М.С. Грушевский был выслан в Симбирск. Он осуждал деятельность Богдана Хмельницкого по объединению Украины с "Московией" и восхвалял гетманов И. Виговского и И. Мазепу, сторонников самостийности Украины под протекторатом Польши или Швеции. После февральской революции М.С. Грушевский вернулся в Киев, примкнул к украинским эсерам и стал идеологом Центральной Рады. На своем председательском кресле в Раде М.С. Грушевский выглядел сказочным "дедом Черномором": небольшого роста, с большой бородой, юркий, в очках, с острым взглядом из-под седых бровей. Таким, правда, несколько потускневшим, я увидел его в 1929 году на годичном собрании Академии Наук СССР в Ленинграде, где его избирали в действительные члены Академии после того, как он "покаялся": после нескольких обращений к правительству УССР, в которых он осуждал свою "контрреволюционную" деятельность в годы революции и гражданской войны, он получил в 1924 г. разрешение от правительства УССР вернуться на Украину "для научной работы", был избран действительным членом Академии наук УССР, а в 1929 г. - действительным членом Академии Наук СССР. В 1917 г. М.С. Грушевский безусловно доминировал в Раде, а Винниченко и Петлюра пока еще были на вторых ролях. Ни один украинский деятель не обладал таким политическим и общественным авторитетом, как М.С. Грушевский. Только в период гетманщины Скоропадского он отошел в тень, уступая официальное политическое руководство Директории во главе с Винниченко и Петлюрой, а в начале 1919 г. эмигрировал в Австрию, где в Вене создал Украинский Социологический институт с программой Самостийности Украины. Хотя М.С. Грушевский числился в партии украинских эсеров, но по своему образу жизни, по своим вкусам и привычкам он был чистейший буржуа-богач, владевший в Киеве огромным шестиэтажным домом миллионной стоимости. Украинское "национально-освободительное движение" в первые месяцы 1917 года развивалось семимильными шагами. Центральная Рада пользовалась огромным успехом у украинских крестьян и солдат. Наиболее рьяные "самостийники" требовали прекратить длительные и "ненужные" переговоры с Временным правительством и отозвать солдат-украинцев с фронта, т.е. оголить фронт. Сепаратистская политика Рады, сначала более замаскированная, а затем все более и более откровенная, - вылилась в конце концов в формулу: "Хватит нам великороссов! Триста лет они над нами господствовали! Прочь с Украины! Да здравствует самостоятельная Украина!" Главной трибуной и рупором украинского сепаратистского движения стали украинские войсковые съезды: на них проповедь сепаратизма стала раздаваться все громче и громче и распространяться все шире и шире в солдатских и крестьянских массах. Опираясь на эти Войсковые съезды, желавшие прекращения войны во что бы то ни стало и поскорее, для того чтобы "делить панскую земельку". Рада постепенно перестала считаться в Киеве с властью Киевского Исполнительного Комитета, и в Петрограде - с властью Временного правительства, заявляя везде уже с мая 1917 года, что украинский народ признает над собой только одну власть, а именно - власть Центральной Рады. В середине апреля Украинская Рада созвала Всеукраинский Национальный конгресс, выдвинувший требование о федеративном переустройстве России и об участии Украины в переговорах о заключении мира на будущей мирной конференции. Это требование фактически означало признание великими державами Украины как самостоятельного государства. Одновременно оформились и украинские политические партии. Параллельно шло формирование украинских национальных воинских частей. 1 апреля был сформирован Первый Украинский Полк имени Богдана Хмельницкого. В начале мая был созван 1-й Всеукраинский Войсковой Комитет во главе с Симоном Петлюрой. В кулуарах съезда делегаты открыто говорили, что они ни в коем случае не пойдут из Киева на фронт, так как на фронте им делать нечего, что они останутся в Киеве, ибо это их город, украинский город, а не русский, и они должны защищать его от "москалей". В конце мая делегация Украинской Рады во главе с Винниченко направилась в Петроград с требованием признать автономию Украины в составе будущей Российской Республики и организовать в армии украинские части. Но Временное правительство и Петроградский Совет Рабочих и Солдатских депутатов отказались принять эти требования. Тогда Украинская Рада вопреки запрещению Керенского созвала в середине июня II Украинский Войсковой Съезд (2 500 делегатов - представители от 2 млн. украинцев в армии). После съезда Рада издала 28.6.1917 года I Универсал (Манифест), в котором указывалось, что Украина берет на себя задачу строительства своего будущего: "Мы сами будем строить свою жизнь". Одновременно был создан высший орган Украинской исполнительной власти - Генеральный Секретариат (Совет Министров) во главе с Винниченко и Петлюрой. Секретариат взял на себя управление Украиной. Временное правительство напрасно просило Раду обождать до созыва и решения будущего Учредительного Собрания. В Киев была направлена делегация во главе с Керенским для переговоров с Радой. Переговоры фактически кончились победой Рады. Временному правительству в соглашении от 3 июля 1917 пришлось признать Раду и Генеральный Секретариат высшим краевым органом власти на Украине. Украинская Центральная Рада признала Всероссийское Учредительное собрание верховной властью и дала обязательство, что Украина не отделится от России, если Всероссийское Учредительное собрание предоставит автономию Украине. Фактически Центральная Рада, в которую сейчас вошли представители национальных меньшинств Украины, стала парламентом (ландтагом) Украины. За Украиной последовали и другие народы бывшей Российской Империи. Состоявшийся во второй половине сентября в Киеве съезд народов России высказался за перестройку России на федеративных началах. Одновременно Рада развернула работу по организации национальных украинских войск. Эта организация протекала в двух направлениях: Во-первых, в формировании из частей бывшей царской армии, в которых преобладали украинцы, украинских регулярных частей. В августе 1917 г. 34 армейский корпус, которым командовал генерал Павел Скоропадский (будущий гетман) , был реорганизован в I Украинский корпус, пополненный украинскими добровольцами и "сотнями" Вольного казачества. Во-вторых, в создании Вольного казачества и отрядов украинских добровольцев. Вольное казачество возникло прежде всего на правобережной Украине как организация самообороны крестьян от банд дезертиров из старой русской армии. Постепенно Вольное казачество возникло на Волыни, Херсонщине и Левобережной Украине. В деревнях на Украине были десятки тысяч людей, вернувшихся с войны и умеющих стрелять. Имелись сотни тысяч винтовок, закопанных в земле, спрятанных в "клунях" и "коморах" и не сданных, несмотря на все кары и угрозы властей, миллионы патронов в той же земле, пулеметы и трехдюймовые полевые орудия чуть ли не в каждой деревне, склады снарядов, склады шинелей и папах чуть ли не в каждом городишке. Так возникли банды, резервом которых была деревня. А "батьками-атаманами" этих банд стали "самостийники" - народные учителя, фельдшеры, украинские семинаристы, ставшие во время войны 1914-1917 г. прапорщиками и поручиками. Все они украинцы, все они "щиро" любят "мать Украину" ("нэньку Украину"), все говорят на украинском языке, все они за Украину без панов, без офицеров-москалей, за такую Украину, в которой они, "батьки-атаманы", будут самовластными хозяевами и правителями. Всеобщий съезд Вольного казачества в Чигирине в середине октября 1917 г. окончательно оформил эту организацию, избрав ее верховный орган - "Генеральную Раду Вольного казачества". В течение 1917-1920 гг. Киев двенадцать раз переходил из рук в руки, двенадцать раз переживал смену различных и враждебных друг другу режимов. Перенести это в течение трех лет было нелегко, ибо каждая смена власти сопровождалась артиллерийским и пулеметным обстрелом Киева (не говоря уже о ружейной и пулеметной перестрелке на улицах), ранениями и даже гибелью не только участников борьбы, но и мирного населения города. Я сам видел как 4 января 1918 г. на Бибиковском бульваре (ныне бульвар Шевченко) повста