ка чая. - Cup of tea! - указала я на чашку, а потом посмотрела на тетю Грушу и спросила: - Ну как? Тетя Груша заплакала. Я подошла к ней и ладонями погладила ее большие щеки. - Утешение мое! - вздохнула тетя Груша. - Поехали жить к нам! - кричала я, задыхаясь. - У нас зна-ешь какая квартира? У нас комнат вот столько, - и я показала ей все пять пальцев на правой руке. - И вот столько! - и прибави-ла три пальца на левой. - Всего восемь! Ты будешь жить, в какой захочешь! Тетя Груша улыбнулась. - А кроватка у меня вся в кружевах! А пальтишко - видишь какое? Со снегирями! Поехали к нам! - Да, - кивнула тетя Груша. - Я отвезу тебя! - И твои шкафы мы поставим к тебе в комнату, - волновалась я. - И твой зеленый стол войдет, и полосатый диванчик. Тетя Груша слушала меня и одевалась. - Хорошо, Лелечка! Как хорошо! - Мы будем ходить с тобой на английский! - кричала я, ког-да мы вышли из дома. - Будем подкладывать три рубля после каждо-го урока... Когда мы с тетей Грушей позвонили в нашу дверь, зеленые тапочки взволнованно побежали по коридору открывать. - Леля! - вскрикнула моя мама. - Где ты была? Тетя Агриппина, а я давно к тебе собираюсь. - Я привезла Лелю назад, - грустно сказала тетя Груша и собралась уходить, но мы с мамой не отпустили. - Посиди у нас, посиди! - просила моя мама, и зеленые тапочки виновато подпрыгивали. Тетя Груша нехотя согласилась. - Пойдем в детскую, - звала я, но тетя Груша все время собира-лась домой. - Разве ты не останешься у нас жить? - спросила я. Тетя Груша и моя мама замолчали. Зеленые тапочки вопросительно привстали на носки. Я повторила вопрос. - Почему нет? - наконец ответила моя мама. - Тетя Аграфена, оставайся! Я давно хотела тебе предложить! Тетя Груша согласилась. Она выбрала самую маленькую комнатку в конце коридора, рядом с детской. В углу стояла ее кровать и столик с зеркалом, такой же, как на улице Гоголя, а перед окном - кресло с высокой спинкой. Она целыми днями просиживала в кресле и смотрела в окно. Через неделю пришла машина с ее вещами. Тетя Груша обрадова-лась и даже вышла во двор посчитать коробки. Она достала из кармана плаща листок, вырванный из тетрадки, и стала внимательно сверять вещи в кузове грузовика со списком. Я помогала. Список был длинным. Вещи выгружали. - Коробки с платьями четыре штуки, - строго читала тетя Груша. Я обегала все коробки и среди них отыскивала четыре, по-меченных "Платьями". - Коробки с книгами - три... Я бежала искать "Книги". - Зеркало в раме деревянной вместе со столиком... - напевно читала тетя Груша и радостно улыбалась, когда грузчики заносили в подъезд ее зеркало вместе со столом. Я волновалась. - А где твои помады? - громко шептала я. - Где пудры с ду-хами? Где лекарственные порошки? - Да вот несут коробку!- успокоила меня тетя Груша. Два грузчика с сопением спускали из кузова небольшой ящик с синей надписью "Тысяча мелочей". Я сделала вид, что успокоилась, но сама продолжала напряжен-но следить за грузчиками. Я указывала на них тете Груше, она с по-ниманием кивала мне, но ничего не замечала. А я знала, что еще два-три слова, одно движение, один смешок в сторону, и они доста-нут из кармана перочинные ножи и хриплоголосо запоют под нашими окнами, высмеивая дядю Киршу. Из подъезда вышла моя мама в черных блестящих сапожках с красными пуговками. Зеленым на лице были нарисованы глаза, коричневым - рот. - Мальчики, - сказала она грузчикам. Сапожки захохотали, при-плясывая. - Я сделаю вам чай в большой комнате и заведу музыку. Грузчики улыбнулись прокуренными зубами. Я спряталась за тетю Грушу. Тетя Груша с пониманием погладила меня и опять ни-чего не заметила. Мы продолжали считать: - Шкаф с постелями - один... - Сундук деревянный с навесным замком - один... - Шторы шелковые с кистями - четыре мотка... Грузчики проворно поднимались по ступенькам на пятый этаж и составляли вещи в комнату тети Груши. По дороге они загля-дывали в гостиную, где моя мама разливала чай и протирала пластин-ки от пыли. Комната тети Груши раздвинулась в стороны и проглотила все ве-щи, приехавшие из ее квартиры на улице Гоголя. Уместился зеленый стол, стулья с матерчатыми сиденьями, полосатый диван. Коробки сначала бестолково поболтались по всем углам, а потом встали друг на друга перед кроватью тети Груши. Их тетя Груша должна была разобрать. Один только шкаф с постелями остался стоять в коридоре напротив ее двери. Моя мама тем временем завела музыку в гостиной, а груз-чики толпились на пороге, поджидая чаю. У одного что-то зазвенело в кармане. Я вздрогнула. Я знала: это перечинный нож ударился о металлический рубль. Моя мама топнула ногой, приглашая грузчиков к столу. Груз-чики вбежали, толкаясь, и оседлали стулья. Они положили руки на их спинки, а ногами ударили по воздуху, как пришпорили. Черные сапожки с красными пуговками топнули и пустились в пляс. Они так плясали, что одна пуговка оторвалась и волчком завертелась на ков-ре. Грузчики выпили чай, достали из карманов перочинные ножи и на спинках стульев вырезали свои имена: "Витя, Юра и Сережа". Моя мама засмеялась, встала на стол и прочитала стихотворение. Грузчики задумались и вырезали на спинках стульев: "Здесь были..." Потом наступила ночь, и сапожки с красными пуговками стали про-щаться. Они визжали и указывали на дверь. Грозились вызвать мили-цию. Грузчики нехотя разошлись, но на прощанье попросили еще чаю. Но моя мама открыла заварочный чайник и показала, что он пуст. Наутро я взяла три рубля и пошла к женщине с квадратным лицом, чтобы сказать ей, что "семья Козловых живет в большом до-ме на третьем этаже, и старший Козлов-бухгалтер пьет кофе по ут-рам и заедает бутербродами с сыром". - All right, - ответила мне женщина с квадратным лицом. Я положила три рубля в вазочку с печеньем и попрощалась. Когда я вернулась, тетя Груша сидела в кресле в ночной рубашке и смотрела на пирамиду коробок. Коробка с надписью "Ты-сяча мелочей" была раскрыта, но она достала оттуда только круглую шкатулку с пуговицами. Сквозь пластмассовую крышку они просвечи-вали разноцветными пятнами. Тетя Груша раскрыла шкатулку, и пуго-вицы звонко посыпались на пол. Среди них были длинные голубые, розовые маленькие, похожие на застывшие капельки, и белые, в золотых ободках. Я собрала их с пола и разложила на подоконнике. В комнату вошла моя мама. Ее лицо было усталым и распух-шим. Зеленые тапочки едва держались на ногах и вяло спотыкались одна о другую. - Лелю нельзя одну выпускать на улицу, - строго сказала тетя Груша. - Она ходит в соседний дом, - сонно ответила моя мама. - Нельзя! - четко отрезала тетя Груша. - У нас в доме был случай в сорок девятой квартире... Родители выпустили мальчика погулять, а нашли только через три дня. Он валялся в подвале задушенный, и в кулаке у него были зажаты очки. По этим очкам отыскали убийцу... - Кто был убийца? - испуганно спросила моя мама. - Ты не поверишь... - ответила тетя Груша. - Молодой парень, почти подросток из очень бедной семьи. Он позарился на дорогую куртку и заманил того мальчика в подвал... А у Лели такое пальто! - Со снегирями! - добавила я. - Какой кошмар! - вскрикнула моя мама. Зеленые тапочки еще помялись на пороге, потом ушли. Медленно прошаркали по коридору и затихли в прихожей. Оставшиеся пуговицы тетя Груша выложила из шкатулки на подоконник. Все они казались мне неинтересными, за исключением одной. Она была черной, едкой, с широкой белой полоской посередине. Я сразу же поняла, кто это. Я взяла ее и придвинула к круглой белой пуговице в золотом ободке. - Почему, скажи почему, - сказала я за черную пуговицу с широкой полоской, - почему ты не выходишь за меня замуж? Тетя Груша должна была отвечать за белую пуговицу, но она расстроенно промолчала. - Нет, почему? - настаивала пуговица Харитон Климович. - Потому что это не для детей! - сказала тетя Груша. - Но разве мы дети? - воскликнула пуговица Харитон Климо-вич и заплясала на подоконнике. - Не хочу! - грустно ответила пуговица тетя Груша и отодви-нулась к окну. В окно мы увидели, как моя мама вышла из подъезда. На ней были черные короткие валеночки с блестящими калошами. Она тащила за собой три стула, схватив их руками за деревянные спинки. На спинках блестели имена грузчиков. Стулья ехали за моей мамой на задних ножках, высоко задрав перед- ние. Моя мама оставила их у помойных ящиков. Они застыли друг против друга, помеченные име-нами Витя, Юра и Сережа. Они стояли полукругом, как будто бы Витя, Юра и Сережа только что здесь побывали. - А двадцать лет тому назад ты тоже не хотела? - спросила пуговица Харитон Климович и завертелась волчком. - Ну конечно, нет, - устало ответила пуговица тетя Груша и упала с подоконника. Она покатилась по полу и исчезла под диваном. Я нагнулась за ней, чтобы посмотреть, как ей там приходится, и увидела, что она раскололась пополам. Одна половинка лежала на ковре, другая - на дощечке паркета. - Что-то никак не могу найти зоопарк, - сказала тетя Груша, глядя в окно, как моя мама в черных валеночках с калошами бредет к подъезду. Я захохотала и стала показывать: - Там зоопарк, там, - попадая пальцем то в дом женщины с квадратным лицом, то в колонны Оперного театра. Тетя Груша напряженно вглядывалась: - Что-то не вижу... - Что с тобой? - удивилась я. - Здесь нет никакого зоопарка, здесь только Оперный театр и Красный проспект. - Ах, вот оно что! - смирилась тетя Груша и отошла от окна. - Кирилл что-то задержался... Он давно вышел? - Он не придет, - ответила я. - Ты что, забыла, что он умер? Тетя Груша внимательно посмотрела на меня. Ей было трудно смотреть, и она делала усилие, чтобы удержать на мне взгляд. - Кирилл умер? - спросила она и задумалась. - Нет, почему же, я помню... За обедом моя мама положила нам с тетей Грушей в тарелки творог с молоком. Мы сидели на новых стульях. Их с утра привезли из магазина. - Тетя Груша у нас теперь ничего не помнит! - сказала я моей маме. - Да брось ты! - ответила она. Тетя Груша улыбнулась. - Ты где творог взяла? - спросила она мою маму. - Да мы же его вчера купили! - ответила моя мама. - Неужели ты не помнишь? Ты что, тетя Агриппина! - Не помню... - сказала тетя Груша. - Вот видишь, - кивнула я. - Она еще спрашивала про дядю Киршу. - Нет, Кирилл умер, я знаю... Моя мама нахмурилась. - А меня ты помнишь? - Нет... - и тетя Груша виновато улыбнулась. - А Лелечку ты помнишь? Я насторожилась. Но тетя Груша сказала: - Конечно, помню... Она же у меня живет. Разве можно забыть Лелечку? - Леля живет у меня! - возразила моя мама. - Да ладно тебе! - засмеялась тетя Груша, а потом подозри-тельно взглянула на нее и спросила: - А ты кто? Моя мама расстроенно промолчала. Вечером тетю Грушу вырвало творогом, а потом еще чем-то ко-ричневым, похожим на подсохшую кровь. Глаза у нее помутнели и закрылись. Я несколько раз позвала ее по имени, но она не откликнулась, только вяло пошевелила рукой. Мы вызвали врачей. Врачи несколько раз повторили слово "инсульт" и уехали. Я спросила: - Что значит инсульт? - Это значит, что тетя Груша скоро умрет! - ответила моя мама. - Не может быть! - не поверила я. - Ты перепутала! Изо рта тети Груши лилась коричневая жидкость, и моя мама поставила таз рядом с ее кроватью. Глаза тети Груши были закры-ты, но лицо казалось спокойным. - Вряд ли она придет в себя, - сказала моя мама, пристально вглядываясь в нее. - Она умирает... - поняла вдруг я. - Но как же я буду жить без нее? Как я буду жить? - Ты будешь жить со мной, - ответила моя мама, глядя в сторо-ну. - Разве тебе плохо? - Мне нужна тетя Груша, - объяснила я. - Она отдавала мне сдачу в магазине. Она читала мне "Голубой цветок", да ты этого просто не поймешь... - Но я постараюсь... - Да чего там! - махнула я рукой. - Я не хочу... Послушай, - и я пристально посмотрела на мою маму. Зеленые тапочки едва держались на бледных ногах. - А ты не могла бы умереть вместо нее? И мы обе обернулись на тетю Грушу. Коричневая жидкость лилась уже не только изо рта, но и тонкими ручейками вытекала из ноздрей. А лицо было спокойным, как будто бы раннее утро на улице Гоголя и она вот-вот должна была проснуться. - О чем она думает? - спросила я. - Ей снится сон про ее прошлую жизнь, - ответила моя мама. - Ты не знаешь какой? - спросила я. - Может быть, и знаю... - улыбнулась моя мама. - Что ей снится? - крикнула я. В глазах у меня было мокро и тяжело. Комната, в которой мы стояли, расплылась, и следом за ней расплылось лицо моей мамы. Я видела только розовое дрожащее пятно с закрытыми глазами над белым светящимся платьем. Я слышала ее голос и свистящее дыхание тети Груши. - Ей снится лето, - рассказывала моя мама и раскачивалась в разные стороны, как фарфоровые старики, сидящие на пианино в гостиной. - Очень жарко. Середина июня. Много комаров, но чтобы они не кусали тетю Грушу, она мажется одеколоном "Гвоздика". Она стоит на берегу реки и смотрит на дядю Киршу, который протягивает ей руку из лодки, а в лодке лежат удочки... - и вдруг спросила: - Ты помнишь, Леля? Комната сразу же стала ясной, и таким же ясным стало ее лицо и шелковый белый халат с серебряными блестками. - Ты помнишь, Леля? - ласково повторила она. - Нет, - ответила я, ясно увидев лицо тети Груши, перепач-канное коричневой жижей. И тут же все расплылось. - А берег той реки высокий-высокий, и на склоне - гнезда ласточек. Они летают над рекой, и ты спрашиваешь, почему у них раздвоенные хвосты. А дядя Кирша зовет тетю Грушу к себе в лодку, но тетя Груша не идет, потому что еще не насмотрелась на ласточек. А я держу тебя за руку. И вот тетя Груша села в лодку, и дядя Кир-ша уже хотел оттолкнуться от берега, но ты вдруг вырвалась от меня и с размаху прыгнула к ним. Лодка отчалила, и я осталась одна... На следующий день я пошла к женщине с квадратным лицом отнести три рубля. Она открыла мне дверь, и я, увидев ее, зары-дала. - Что случилось, Леля? - сухо спросила она. - А то, - ответила я. - У меня умирает тетя Груша. - Очень жаль, - сказала женщина с квадратным лицом и ука-зала мне на стул. Я села. На спинке было вырезано "Здесь был Юра", напротив стояли стулья Вити и Сережи. - Начнем урок. И стала спрашивать меня по-английски про мебель в нашей квартире. Я ответила на все ее вопросы и уронила на пол три рубля. Женщина с квадратным лицом тяжело наступила на них тапкой. Вечером я вошла в комнату тети Груши. Ее глаза были откры-ты, но она не видела меня. Ее взгляд мутно блуждал по комнате и иногда случайно цеплялся за пирамиду коробок с ее вещами. Все коробки были перевязаны, кроме одной, самой верхней, из которой мы достали шкатулку с пуговицами. Коричневая бабочка ее глаз умирала. Я знала, что сейчас в изголовье ее кровати кто-то стоит, но не видела кто. Я опасалась, что ангелы еще не прилетели и что это их отыскивала она блуждающим взглядом по углам комнаты. Я встала в изголовье ее кровати, стала размахивать руками и шептать: "Пошли прочь, бесы, прочь! У нее не было грехов, а если и были, то так, ерунда. Ее за них обязательно простят..." Но мои руки хватали только пустой воздух. И вдруг глаза тети Груши прояснились. Она в упор смотрела на кого-то, а потом подняла к лицу тяжелую руку и вытерла рот от коричневой жижи. - Мама! - крикнула я. - Иди скорее! Беги... Ангелы поднесли тете Груше испить чашу. Вот она, смотрит на них! Беги! Но когда зеленые тапочки, спотыкаясь, влетели в комнату, было уже слишком поздно. Глаза тети Груши погасли и закрылись. Она умерла. Тетю Грушу похоронили на кладбище рядом с дядей Киршей, и между их могилами поставили маленький столик со скамейкой. Я сидела на скамейке и смотрела, как землю вокруг их могил утапты-вают черные ботинки с вытянувшимися шнурками и черные сапоги с золотыми молниями. Расхлябанные валеночки в блестящих калошах суетливо перебегали от одного памятника к другому и пищали: "Какая жалость! Ай! Какая жалость! Ай-яй-яй!" Я спросила мою маму, кто сейчас живет в квартире тети Гру-ши на улице Гоголя. Она ответила, что в эту квартиру поселили молодого дворника по имени Валера и что он убирает двор очень плохо: только пьет водку, кидает в подоконник ножи и играет на гитаре. Наутро после похорон я проснулась на полу в комнате тети Груши, рядом с четырьмя коробками с надписью "Платья". Ночью я перешла сюда из детской посмотреть, не вернулась ли тетя Гру-ша, и заснула на ковре. Я подошла к окну. На подоконнике лежала черная пуговица с широкой белой полосой. Остальные пуговицы выпали из шкатулки и раскатились по комнате. За окном шел снег. Самый первый после лета и осени. Он плотно присыДпал землю, и деревья, и крыши гаражей, и козырек подъезда, в котором жила женщина с квадратным лицом и поджидала три рубля. Он падал на Красный проспект, на трамвайные рельсы перед Оперным театром и на троллейбусную остановку. Он падал на улицу Гоголя, на мои качели во дворе и на крышу больницы в скверике Зои Космодемьянской, где мы последний раз разговаривали с дядей Киршей. Я смотрела в окно и понимала, что все - ничто рядом с этим легким, бесконечным - куда ни глянь! - снегом. И тут же вспомнила оце-пеневшие лица тети Груши и дяди Кирши, в тот миг, когда на них опускали крышку гроба. Я уже оплакала их, они уже разбили мое сердце, и сердца у меня больше не было! А был один только снег, покрывший всю землю без разбора - Красный проспект и их могилы на кладбище. Был один только снег. Один снег. И перед снегом все были равны! ГЛАВА 6 - ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ТЕМНОГО НОЯБРЯ Моя мама сидела в расхлябанных валенках и пришивала крас-ную пуговицу к черному сапожку, поджидая гостей. Я вышла погулять. Небо было низким, тяжелым и с трудом держалось. Я испугалась, как бы оно не рухнуло вниз, на крышу нашего дома. Мы все-таки жили на пятом этаже. Моя мама стояла у окна и показывала язык парням, гулявшим внизу. Они в ответ грозили ей кулаком. Тогда она хохотала и пряталась за штору. Я сидела на карусели-вертушке. Синие перекладины карусели чередовались с зелеными. Я сидела на синей и думала - пересаживать-ся на зеленую или нет. На мне был новый зимний комбинезон, красный, с меховой отделкой. Он не скользил, поэтому в нем было удобно ку-выркаться. Мимо нашего дома в обнимку прохаживалась парочка. Юноша был без шапки, с кудрявыми волосами, наплывавшими на глаза. Он показался мне знакомым, но я никак не могла вспомнить, где я его видела. Парочка прогуливалась вдоль окон первого этажа, девушка показывала рукой на окна и что-то горячо говорила. Юноша стряхнул снег с ее воротника, а потом со своих волос и посмотрел, куда она указывала. Я вытянула ноги и уцепилась за зеленую перекладину носками ботинок, потом откинулась назад и вниз головой повисла на синей перекладине карусели. Тяжелое небо, окна первого этажа, юноша с девушкой - все перевернулось, и я успокоилась. Небо было внизу и больше не грозило сорваться. Юноша подошел ко мне. - Девочка, ты физкультурница? - спросил он. - Да, - важно ответила я и указала на комбинезон. - А не могла бы ты... - ласково начал он и покачнулся в моих глазах. Я зажмурилась и поднялась. Передо мной стоял подросток Валера, но лицо у него казалось тверже, чем обычно, и вместо пуха над верхней губой чернели усики, а на щеке была царапина. Тогда я поняла, что это медбрат, лечивший дядю Киршу. - Ты помнишь меня? Но он улыбнулся и сказал: - Нет... Он стоял такой ласковый, что я даже засомневалась, виделись ли мы раньше. У него была очень гладкая кожа на лице, а царапина на щеке казалась нечаянным надрезом. - Я живу в этом доме, - сказала я и указала на окно, от кото-рого только что отошла моя мама. - Значит, мы соседи, - снова улыбнулся он. И у него была такая ровная улыбка и теплый голос. Такой голос, что я вслушивалась в него и пропускала значения слов. Он внимательно посмотрел на меня и спросил: - А у тебя есть пальто со снегирями? - Есть! - гордо ответила я, но не сразу. Я все слушала его голос и поэтому с опозданием поняла слова. Он засмеялся, понял про свой голос. Его девушка стояла в стороне, и некому было отряхнуть снежинки с ее воротника. Она печально смотрела на меня. - А я живу здесь, на первом этаже, - снова начал юноша разговор. - И часто вижу, как ты в своем пальто со снегирями бежишь вон к тому подъезду, - и он указал на дом женщины с квадратным лицом. - Я тебя вспомнил! - А я тебя перепутала с одним человеком, - сказала я. - Он приезжал к нам ночью. Такой злой! - Это был не я, - ласково ответил юноша. - Я очень добрый. Я работаю врачом на скорой помощи. - Врачом? - переспросила я. Он выдал себя. Он был братом Валеры, того хриплоголосого убийцы, кричавшего нам, что нет! он не убивал, не убивал дядю Киршу! - и заплакавшего над его гробом. - Я оставил дома ключи, вышел из квартиры, а дверь захлопнулась, - тихо сказал мне юноша. - Прошу тебя, помоги мне! - Помогу, - согласилась я, зачарованно глядя на него. - Вот и славно, - обрадовался он и покраснел. - Я подсажу тебя до окна, ты пролезешь в форточку и изнутри откроешь мне дверь. Поняла? - Поняла, - ответила я и засмеялась: - Я же физкультурница! - Катя! - крикнул он девушке. - Подойди, она согласилась! Девушка торопливо направилась в нам. Она была в пушистой шубке и черных блестящих сапогах на шнурочках. Когда она бежала к нам, каблук завяз в снегу, и она упала. Тогда юноша рванулся к ней, но не успел, она поднялась и подошла к нам, на ходу отряхивая подол. - Она точно согласилась, Егор? - зло спросила девушка и снова печально посмотрела на меня. Мы встретились глазами. Глаза у нее были карие с зелеными вкраплениями и очень большими зрачками. И я удивилась: с чего бы ей так злиться на юношу и так печалиться, глядя на меня, и вдруг поняла, что ведь это же я, только через много лет, когда вырасту. - Она согласилась, потому что она физкультурница, - ответил Егор. Девушка засмеялась и погладила его по щеке. Он поцеловал ее в ладонь. - Так пойдемте! - зло приказала она. - Бери свою физкультурницу. Мы подошли к окну. Юноша взял меня на руки и поднял к форточке. Когда он проно-сил меня мимо своего лица, я погладила его по щеке, точно так же, как девушка в шубке. Он удивился. Он не понял, что я хотела сказать ему, что мы с той девушкой одно и то же. - Ты не помнишь меня, Егор? - спросила я. - Неужели не помнишь? Твой брат... - Быстрее, быстрее! - торопила нас девушка. Тогда он отнял меня от своего лица и поднес к форточке. Он не услышал про брата. Я стояла на подоконнике в чужой комнате, а они остались на улице и, подняв глаза, смотрели на меня. - Прыгай! - подгоняла меня девушка и показывала рукой, как мне надо прыгать. - Прыгай и сразу же иди к двери! Я спустилась с подоконника на ковер и перешла комнату. На ковре остались следы от моих ботинок. Я открыла входную дверь, а они уже стояли на пороге, поджи-дая меня. - Иди, - сказал мне юноша и хотел вытолкнуть в подъезд. - Нет, постой, - сказала мне девушка и втащила в квартиру. Она положила руку мне на плечо и больно сжала пальцы. - Отпусти ее, Катя, - жалко попросил юноша. - Нет, Егор, я не могу ее отпустить! - отказалась девушка. - А что тогда с ней делать? - Ты знаешь... - Хорошо, - твердо сказал Егор и закрыл дверь в подъезд. Мы все трое молчали, и я увидела, что у девушки от шубы оторваны крючки. - А как это делать, Катя? - сухо спросил юноша. - Как хочешь, Егор, - сухо ответила девушка и закрыла глаза. Юноша встал передо мной на колени и внимательно посмотрел мне в лицо. - Если бы у нее был шарфик или что-нибудь еще... - нереши-тельно сказал он. - Быстрее, - попросила девушка, не открывая глаз. И потом они долго молчали. Юноша все разглядывал меня, отыс-кивая шарфик, и мы с ним были одного роста. - Но я не могу, Катя, - наконец сказал он. - Тогда отпусти ее, Егор, - устало ответила девушка. - Но ты пожалеешь! Ты очень пожалеешь! Она сама открыла мне дверь и выпустила в подъезд. - Иди, - ласково сказала она. - Ты нам очень помогла. Спасибо! Я вышла на лестницу и обернулась. Юноша по-прежнему стоял на коленях, но уже не передо мной, а перед ней. Дверь закрылась. На следующий день я понесла женщине с квадратным лицом три рубля. Я медленно шла по снегу. Он скрипел и лип к моим новым ботин-кам. Тогда я стала спотыкаться после каждого шага, сбивая снег, и вспомнила, что так ходила тетя Груша. Я засмеялась, вспомнив ее сапожки "прощай, молодость!" на золотых молниях. Я подняла глаза и увидела, что она идет мне навстречу. Я подумала, что она ходила в угловой магазин на Красном проспекте и купила творог. В руках у нее была синяя хозяйственная сумка, а на голове - синий вязаный берет с пластмассовой булав-кой в стеклянных слезинках. Она как раз входила в просвет между домами и еще не увидела меня. Она шла, опустив голову, и прито-пывала сапожками, сбивая с них снег. За спиной тети Груши виднелось серое небо и круглый купол Оперного театра. Она подняла го-лову. Тогда я крикнула ей: "Привет, я на английский!" - и помахала рукой. Она кивнула мне и показала на уши, что не слышит. Я побежала наискось через двор к соседнему дому, а она, медлен-но шаркая, направилась к нашему подъезду. Мы поравнялись с ней и посмотрели друг на друга, и тогда я вспомнила, что она умерла. Она виновато улыбнулась мне и пошла дальше. Я смотрела ей вслед. Она медленно прошла мимо нашего подъезда и переложила сумку с творогом из левой руки в правую. Потом она дошла до угла дома и, прежде чем завернуть за угол, оглянулась на меня. Я сбивала снег с ботинок, а она со своих сапожек. Мы стояли с ней на разных концах дома и притопывали. Потом она поправила берет и зашла за угол. - Сегодня я научу тебя, как будет "воровать" по-английски, - сказала женщина с квадратным лицом. - Повторяй за мной! Она вытянула губы и булькнула горлом. Я повторила. - Не так! - строго прислушалась она. Я удивилась. Раньше она всегда хвалила меня за бульканье. Я задумалась и булькнула снова. - Гораздо лучше! - просияла женщина с квадратным лицом. - Вспомни, как будет по-английски "замоДк". Я вспомнила. - А дверь? Я вспомнила. - А теперь скажи, как будет по-английски "взломать замок на двери"? Я задумалась и булькнула несколько раз подряд. - Неправильно! - рассердилась женщина с квадратным лицом. - Попробуй еще раз. Я попробовала. - Неправильно! - раздраженно крикнула женщина. - Ты в жиз-ни не взломаешь ни единой двери! - Почему вы так считаете? - улыбнулась я. - Запоминай, - сказала женщина с квадратным лицом, не за-метив моей улыбки, и произнесла по-английски "взломать замок на двери". Я послушно повторила за ней. - Вот теперь самое то! - страстно крикнула она. - Ты скоро заговоришь как настоящие англичане! У тебя неслыханные способности! И протянула мне квадратную руку. Я посмотрела на ее ладонь и осторожно положила туда три рубля. Она жадно сжала пальцы. - Скажи своей маме, - прошептала она мне на ухо, - пусть в следующий раз присылает мне пять рублей, потому что я преподава-тель, каких мало! Ну что, скажешь? - Скажу! - согласилась я. Когда я вернулась домой, моя мама сказала мне: - Леля, ты представляешь, квартиру на первом этаже обокрали! Зеленые тапочки с любопытством семенили по комнате. Я похолодела. Зеленые тапочки остановились напротив меня, моя мама пристально посмотрела мне в лицо и продолжила: - Вынесли все, кроме мебели. Она ведь очень громоздкая. Ее нужно перевозить на машинах... Но все платья, все рубашки и галсту-ки, все пиджаки и манишки с накладными жабо, серебряные ложки и фарфоровые тарелки, и даже обычные столовые ножи из нержавеющей стали - все выгребли подчистую... Ты представляешь? - Да, - кивнула я и стала зевать, чтобы моя мама подумала, что я очень устала после занятий. - Закрой рот, - строго сказала моя мама. - Это еще не все! Среди преступников был маленький ребенок, на ковре остались сле-ды детских ботинок... Чтобы показать, что я тут ни при чем, я сделала благородное лицо, точно так же, как дядя Кирша. - Перестань кривляться, Леля! - захохотала моя мама. - У тебя такой глупый вид! - зеленые тапочки запрыгали, приплясывая. - Влезть в квартиру среди бела дня и все вынести! Неслыханно! Представляю, как бы возмутилась тетя Агриппина. Она бы целый год пересказывала мне эту историю... Сейчас, наверное, возмущается там где-нибудь у себя! Эй, тетя Агриппина, ау! - и тут зеленые тапочки всхлипнули и побежа-ли к телефону. - Какая жалость, что ее больше нет с нами! Какая жа-лость! Ночью я вошла в комнату тети Груши. Я залезла под полосатый диванчик и достала оттуда две половины белой пуговицы в золотом ободке. Пуговицы, выпавшие из шкатулки, по-прежнему валялись на полу. Среди них была одна розовая в форме слезинки. Я положила ее к себе на ладонь рядом с белыми обломками. - Ведь ты же умерла? - спросила розовая пуговица я. - Умерла... - повторила за мной белая пуговица тетя Груша. - Тогда почему мы с тобой встретились? - удивилась розовая пуговица я. - А разве ты не хотела? - спросила пуговица тетя Груша. - Хотела, - ответила пуговица я. - Ведь это ты сама меня вызвала... - Вот как! Тогда, может быть, еще встретимся? - Боюсь, что не получится, - вздохнула пуговица тетя Груша. - А ты попроси, - настаивала пуговица я. - А кто меня пустит? А потом, знаешь как трудно расхаживать туда-сюда... - Да ладно тебе, - усмехнулась пуговица я. - Я все знаю... Ты им объясни, что к чему! - Бесполезно... - вздохнула пуговица тетя Груша. - А ты слышала про ограбление на первом этаже? - сменила разговор пуговица я. - Возмутительно, Леля! - строго ответила пуговица тетя Груша. - Просто неслыханная дерзость! - Как ты думаешь, найдут преступников? - Не знаю... не знаю... За стеной в соседней комнате стучали черные сапожки. Моя мама принимала гостей. Крутились пластинки веселенькой музыки. Хохотали смешливые голоса. - А правда, что в твоей квартире живет теперь дворник Валера? - спросила розовая пуговица я. - Да кто его знает, - равнодушно ответила белая пуговица тетя Груша. - Может, живет, а может, и нет! Я еще не смотрела. - Ну так я посмотрю! - сказала пуговица я. - Ты что! - заворчала пуговица тетя Груша. - Так далеко! Ты заблудишься! - Троллейбус тридцать один! - выпалила пуговица я. - Я прекрасно помню! - На улице гололед, ты упадешь, разобьешься, - отговаривала пуговица тетя Груша. - Оставайся дома, Лелечка! Ну что тебе дома-то не сидится? - Ну не знаю, не знаю... - мялась пуговица я. - А что, и дядя Кирша с тобой? - Говорят, что он здесь, но мы еще не встречались... Хотя кто знает, где его держат... Вдруг музыка за стеной смолкла, и раздался шатающийся голос моей мамы: - Пойдемте, посмотрим на мою Лелечку! Только тихо, она уже спит... Я выбросила пуговицы на пол, вбежала в свою комнату и прыгнула в кровать. Через несколько мгновений дверь раскрылась, и на пороге детской появилась моя мама, обутая в черные сапожки. Я зажмурилась, пытаясь казаться спящей. - Топ, топ, топ! - вбежали черные сапожки в комнату, и следом за сапожками кто-то глухо икнул в дверях. - Нет, так не пойдет! - прошептала моя мама. - Мы ее просто разбудим! - и выбежала из детской в коридор, и следом за ней раздались тяжелые равнодушные шаги. Наутро я стояла на остановке напротив Оперного театра и ждала троллейбуса номер тридцать один. Мне хотелось узнать, кто сейчас живет на улице Гоголя. Я села в троллейбус, как в прошлый раз, к окну и стала внимательно всматриваться в дорогу. Дорога была той же самой, только переодетая зимой. Березы с заедами стояли в снегу и не боялись мороза. Не хватало только Аленки. Тогда я сделала вид, что она сидит рядом со мной на сиденье троллейбуса, и говорила то за нее, то за себя. - Хорошо едем, - сказала я. И тут же ответила за нее: - Хорошо... - и покачала ногами в такт словам. Потом я зажала нос двумя пальцами и сказала: - Следующая остановка "Дом офицеров", - но не успела засмеяться за Аленку, потому что троллейбус остановился и впустил контролера с сумкой через плечо. Он сразу же узнал меня и сразу же пошел ко мне, протискиваясь между стоящими пассажирами. Он оштрафовал меня перед остановкой "Зоопарк", но в этот раз я дала ему пять рублей. Он остался очень доволен. Я вышла из троллейбуса. Позади меня чернели глубокие ворота рынка с хлипкими звуками гармоники, вырывавшимися на улицу. Впереди виднелся синий забор зоопарка, и рядом с зоопарком, в просвете между домами, начиналась улица Гоголя. Но чтобы попасть на улицу Гоголя, нужно было перейти через дорогу, и я поджидала, когда внизу светофора зажжется зеленый шагающий человечек, намертво запертый в зеленый светящийся кружок. Позвякивая колесами, подъехал трамвай. Пассажиры, толкавшиеся на остановке, все до одного, исчезли в двух длинных оранжевых вагонах. Больше всех толкался мужчина в черной куртке. В руках он держал сверток, вынесенный с рынка, громко шелестел газетой, но не разворачивал. На мужчину оглядывались и ругались. Неожиданный ветер приподнял краешек газеты, и все увидели, что он держит коровью голову с белыми рогами. Трамвай вытянулся и разбух и с трудом удерживался на рельсах. Когда он тронулся, то в просвете между домами снова показалась улица Гоголя, и я увидела, что давным-давно горит зеленый свет. Я пошла через дорогу, и с каждым шагом стена зоопарка становилась все ближе и ближе, а вместе с ней приближалась и улица Гоголя с домом семнадцать дробь "а" и квартирой тридцать один. И я уже представляла, как иду мимо качелей с листиком на сиденье и деревьев, под которыми начерчены ровные круги для игры в "ножички", как вдруг раздался громкий плачущий голос: - Стой, милая! Стой! Я обернулась. Медленно обходя остановившиеся машины, по дороге шла белая лошадь-тяжеловоз, запряженная в телегу. - Стой, милая! - умолял мужик, мотал головой и тянул поводья. Его во-лосы отрасли и висели клочьями. Когда он поворачивал голову, клочья волос шлепали его по щекам. Лошадь сонно пробиралась к светофору. Она дошла до светофора и остановилась. Зажегся красный свет, машины поехали, про- нзительно сигналя мне и мужику на телеге и лихо объезжая нас на дороге. Я боялась, что они наедут на меня, они так страшно гудели. Белая лошадь тряхнула головой и потянулась ко мне. У нее были длинные сонные глаза и нежный дрожащий нос. Мужик в телеге кричал: "Пошла, милая! Пошла!" И она пожалела меня, добрая лошадка! Она развернулась мордой ко мне и встала поперек дороги, и все машины остановились. Она кивнула мне, а я кивнула ей, и она звонко ударила копытом оземь напротив меня. Я шагнула к ней, чтобы погладить ее, как вдруг увидела, что прямо на меня, вырвавшись из ряда машин, летит красный мотоцикл "Ява" с черным чертиком над передним колесом. Чугунный чертик весело подпрыгивал над колесом и, приложив растопыренные ладошки к своему свиному рылу, показывал нос. За рулем мотоцикла сидел юноша Егор. Я еще толком не успела разглядеть лицо, но сразу же узнала его по кровавому надрезу на гладкой щеке. За ним сидела девушка в пушистой шубке, на шубке не было крючков, и поэтому она развевалась на ветру. Девушка увидела меня и с сожалением показала Егору, так, как будто бы не хотела показывать и ее кто-то заставлял. Он молча кивнул ей и уже хотел проехать мимо, но девушка рванулась вперед и дернула руль. Мотоцикл отбросило в сторону, но я успела отскочить. Пронзительно засвистел милицейский свисток. Красная "Ява" унеслась, и девушка печально оглянулась на меня. Милиционер подбежал к мужику в телеге и стал требовать с него штраф. - Девчонку-то как! - плаксиво сказал мужик. И тогда они с милиционером закричали и стали указывать пальцами на меня. А я засмеялась над ними и ступила на улицу Гоголя... В тугом воздухе пролетела муха. Увидев меня, она приостановилась и подумала - садиться мне на лицо или нет, но я махнула рукой, и она отлетела прочь. Окно "Перелетных работ" было распахнуто, из комнаты доносилась музыка, а между "е" и "л" чернел промежуток в одну букву. Я пробежала мимо двора. На качелях никого не было, но они раскачивались - это значит, что с них кто-то только что спрыгнул. Я увидела, что дверь нашего с тетей Грушей подъезда от-крылась, но кто оттуда вышел, я не разглядела. Я споткнулась и упала на руки, и сразу же от удара очень больно защипало ладони. - Где ты носилась, Лелька? - спросил строгий кашляющий голос. Голос показался мне знакомым, и я уже хотела приврать, что гуляла за домом, как вдруг вспомнила дорогу с машинами, которую только что переходила, - заплаканное лицо мужика на телеге и оловянное лицо милиционера. Я вспомнила их так ясно, как будто бы они по-настоящему наклонились надо мной. Красные сухие уголки глаз мужика вымокли, и слезы, цепляясь за короткие тугие ресницы, медленно выползли на лицо. Милиционер закричал и замахал на него руками. Я засмеялась в их склонившиеся лица, и тогда их лица покачнулись и растаяли. - Где ты носилась, Лелька? - повторил строгий голос, и следом за ним второй голос ласково позвал: - Вставай, Лелечка, вставай! Хватит лежать на асфальте! Было тепло. Раннее начало осени. Рядом с моей рукой блестело бутылочное горлышко. По улице растеклась капля бензина и переливалась на солнце. Я подняла глаза: мне навстречу торопливо шаркали старенькие сапож-ки "прощай, молодость!" и черные начищенные ботинки. 24 ноября 1996 г.- 11 января 1997 г. Москва