Екатерина Садур. Учитель ритмики --------------------------------------------------------------- © Copyright Екатерина Садур Email: sadur(a)mail.ru Date: 06 Jul 2006 --------------------------------------------------------------- пьеса в четырех действиях Действующие лица РОДЧЕНКО ИВАН АНДРЕЕВИЧ - в прошлом учитель МИША, его сын - 19 лет ЗОЯ - 23 года МИНСКИЙ НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ - в прошлом актер, за 60 МИНСКАЯ ЛЮДМИЛА СЕРГЕЕВНА - его жена, актриса-травести, возраст скрывает. НАСТЯ - горничная при доме отдыха, 50 лет ТЈТЯ ПАША - старуха-официантка АЛЕКСЕЙ СЕРГЕЕВИЧ - контрабасист, 27 лет ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ - богач, в прошлом певец АННА ИЗМАИЛОВНА - его дочь, 17 лет ПРИЗРАК МУЖЧИНЫ ПРИЗРАК ЖЕНЩИНЫ Действие происходит в одном из подмосковных домов отдыха летом, в наши дни. Между третьим и четвертым действием проходит пять лет. 1998 - 99 г. Переделкино Действие первое. Призраки. Картина первая. На темной сцене в белой тоге стоит официантка НАСТЯ. Из-за темноты не видно никаких декораций, но ее застывшая поза и льющийся на нее свет прожектора напоминает старый спектакль приморского провинциального театра. НАСТЯ. Каменный юноша... Существа из огня называются саламандры, они живут в пламени и показываются только избранным, Они неуязвимы для боли, и это правда, что они существуют... В средние века во Флоренции жил юноша. Имя его неизвестно. Он любил переодеваться простолюдином и пировать с молодыми прачками в винном погребке... Он любил удивлять собой народ. На ярмарках собирались толпы, чтобы на него посмотреть: он мог стоять в пламени. Единственное, казалось, что он спит... На сцену поднимается мужчина. Усаживается, начинает играть на пиле. Звук щемящий, пронзительный. Он стоял в гудящем огне, опустив голову к плечу, скрестив руки на груди. Такой нежный изгиб шеи - и вдруг в огне! Он мог купаться в кипящем масле, и на его теле не оставалось ни единого ожога. Он мог резать себе руки кинжалом, кровь проступала только на мгновение и снова исчезала, и от ран не оставалось и следа. Почти детские руки, но мышцы стройно обозначены, и ни единой царапины! Он был хвастун, но свое имя скрывал. За это в народе его прозвали: каменный юноша. Он не знал любви и так и не узнал никогда, Он был девственник, Он любил одну только славу. И вот однажды слава каменного юноши достигла Ватикана, и сам Папа Римский пожелал познакомиться с ним. Юноша охотно согласился, но, говорят, что на пути в Ватикан его поймали сектанты-изуверы, и дальнейшие его следы теряются... Или вот еще случай... Яркий ослепительный свет дня. Картина вторая. Открытая терраса дома отдыха. На террасе обеденные столы. НАСТЯ стоит все так же неподвижно, перекинув скатерть через плечо, и дочитывает журнал. ТЈТЯ ПАША торопливо расставляет тарелки. Перед домом сквер и клумба скромных анютиных глазок. Вдали за домом отдыха деревня. Со стороны деревни медленно наступает кладбище. Видны ограды и новые свежевыкрашенные кресты. Лето. Середина июля. Жара. ТЕТЯ ПАША. Пустое лето нынче. НАСТЯ. Да, интересно... ТЕТЯ ПАША. Это ты о чем? НАСТЯ. Хороший журнал "Чудеса и приключения". ТЕТЯ ПАША. Это мой племянник с почты привозит. НАСТЯ. Жарко. ТЕТЯ ПАША. Обычно... А племянник сядет на вел-сипед и везет. Всем газеты, а мне журнал. А я сижу в саду, слушаю, и как услышу вел-сипедный звонок, сразу знаю: ко мне. Выйду на дорогу - и впрямь Алешка.. Дорога неровная, рытвины, ухабы, вел-сипед прыгает, звенит. А Алешка мне: "В этом журнале пишут обо всем необычайном, что в природе творится, и всему, тетя Паша, дается объяснение..." - и сам смеется, и звонок - динь-динь-динь. НАСТЯ. Все молодые равнодушные. ТЕТЯ ПАША. Нет, Алешка веселый. Он едет, а собаки молчат, и даже трава не примялась. Пауза А ты, Настя, так и будешь стоять? НАСТЯ. А что я сделала? ТЕТЯ ПАША. Да пока ничего... Молчание. Вдалеке слышны велосипедные звонки. Не лето нынче, так, пустой звук. Вот раньше приезжали, так приезжали. Танцы каждый вечер, ужины с шампанским. А сейчас - Родченко живет у нас из милости. Я ему: "Поливай анютины глазки", а он то польет, то забудет... НАСТЯ. Родченко говорит: как раньше уже не будет никогда.... ТЕТЯ ПАША. А ты, Настя, глупая девка! Ты скатертью обмоталась и уже час стоишь. НАСТЯ стягивает скатерть с плеча. НАСТЯ. Мне пятьдесят лет, а ты меня все девкой зовешь. ТЕТЯ ПАША. Пятьдесят лет? Постой, постой, а сколько же тогда мне? НАСТЯ. Я не помню. Вбегает ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Цепко озирается по сторонам. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. У нас тут машина сломалась. Можно номер снять? ТЈТЯ ПАША. Мы не гостиница. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Так я заплачу. ТЕТЯ ПАША. У нас не платят, у нас заказывают путевки. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ (деловито). Откуда можно позвонить? ТЈТЯ ПАША. Откуда хотите... ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ убегает. Настя, Настя, тебе что, неинтересно? НАСТЯ. Чего? ТЕТЯ ПАША. Вот я скатерть постелила, а сверху я постелила что? НАСТЯ. Клеенку. ТЕТЯ ПАША. Стыд какой! Вот раньше чуть скатерть запачкается, я ее тут же прачкам отдаю... А где сейчас наши прачки? Где Тоня, Таиса, Любочка? НАСТЯ. На кладбище. ТЕТЯ ПАША. Тьфу! Ты почему не спросишь, дура, для кого я на стол накрываю? НАСТЯ. Для кого? ТЕТЯ ПАША. Тут приехать должны, понимаешь? Вчера по телефону звонили, номер заказывали. На все лето, говорят, приедем, по природе, говорят соскучились... Как раньше, Настя, понимаешь, как раньше! НАСТЯ (зевает). Такая жара, а заняться нечем, и тоска, тоска... Входит РОДЧЕНКО в плаще и с зонтом. Он одет небрежно, но изящно. Видно, что когда-то он знал лучшие времена. РОДЧЕНКО. Вот так всегда. Утром просыпаюсь - небо в тучах. Взял зонт, надел плащ, вышел из дома - жара нестерпимая... А вот если плаща не надену, так обязательно дождь застанет где-нибудь на полдороге и не просто моросит, а настоящий ливень. Смешно! НАСТЯ. Иван Андреевич, а к нам приехать должны... РОДЧЕНКО (не слушая). По мне можно сверять часы; определять - дождь будет или засуха и узнавать - молодой ли сегодня месяц или убывающая луна... Настя, ты видишь, небо чистое, а я в плаще? Нет, хоть бы облачко поплыло! НАСТЯ. Вы тут с нами скучаете, Иван Андреевич, а вот-вот новые люди приедут, Может быть, развеетесь хоть чуть-чуть. РОДЧЕНКО. Зоя собиралась? ТЕТЯ ПАША. Другие... Пауза НАСТЯ (оживленно). А я ведь Зою совсем маленькой помню. Она бежит ко мне: "Настя, - кричит. - Настя! Я гриб нашла." А следом ваш Миша: "Это я нашел! Я! Это мне мама показала грибные места..." ТЕТЯ ПАША. Другие приедут. Не Зоя. РОДЧЕНКО. Да, взрослой ее никто помнить не хочет. Пауза. Все застыли в оцепенении лета. НАСТЯ. Иван Андреевич, вон облако поплыло, совсем как вы хотели. РОДЧЕНКО. Где? НАСТЯ. Вон там на краю неба. ТЈТЯ ПАША (вглядываясь). Ну и на что оно похоже? НАСТЯ. На рояль... Уходят. Некоторое время РОДЧЕНКО сидит один и что-то записывает в блокнот. Где-то совсем рядом раздается велосипедный звонок. Но поскольку в паузы постоянно врывается прошлое, то непонятно - проехал ли велосипед только что или когда-то давно. РОДЧЕНКО. Я этот рассказ писать не хотел, нет. Сопротивлялся из последних сил, но он подстерег меня. Он шел за мной по пятам, стоял за спиной и поджидал выгодного случая. Стоило отвлечься всего лишь на минуту, как он прокрался на бумагу, в блокнот, и на страницах замер неподвижно. Я думал: сделаю с ним все, что захочу, но он оказался сильнее, и сам творит все, что захочет, да еще и меня заставляет подстраиваться. На террасе появляется ЗОЯ. Ей двадцать три года, она красива, но при этом удивительно похожа на подростка, и поэтому то, что она говорит и то, как она себя ведет, в первый момент вызывает шок. На ней простое летнее платье, она босиком, во рту - короткая сигаретка. ЗОЯ. По-прежнему в жару сидите в плаще и караулите лето... РОДЧЕНКО. Давно вы к нам не приезжали. ЗОЯ. Скоро будет три года. РОДЧЕНКО. И ничего не изменилось? ЗОЯ. Ничего... Выхожу на станции, все те же старухи продают семечки и букеты гвоздик, все те же голубые перила, только краска стерлась слегка... Как будто и не уезжала вовсе! РОДЧЕНКО. Вы стали курить открыто, а раньше курили тайно, а так по-прежнему похожи на подростка. ЗОЯ. Двадцать три года. Можно не прятаться. РОДЧЕНКО. И еще - тогда вы смотрели открыто, а сейчас - смотрите в сторону. ЗОЯ. Не пойму, - вы рады мне или нет? РОДЧЕНКО. Нет... Пауза. ЗОЯ. Так страстно хочется жить! РОДЧЕНКО. Нет... ЗОЯ. Это все от юности, я знаю! Потому что сил очень много. Куда от них деться? ... А самое главное я и позабыла: Миша приехал? РОДЧЕНКО. А что вам Миша? Скучаете, да? ЗОЯ. Ох, скучаю! Если б вы знали! Куда бы я не пришла, везде скука и злоба. Все мертвы. Не могу сидеть на одном месте, что-то дергает меня, гонит прочь. Боюсь заразиться тоской. А ваш Миша, он всю тоску выжигает! РОДЧЕНКО. А когда Миша вам надоест, что делать будете? Тосковать? ЗОЯ. Вы так злы из-за того, что он со мной? РОДЧЕНКО. Ведь он же был совсем ребенком, когда... ЗОЯ (засмеялась). А я дала ему время, чтобы вырасти. Я его медленно приручала, чтобы он не испугался. Да что там, он все равно ускользнул! Ведь я тоже была ребенком. Совсем неумелым. Помните? РОДЧЕНКО. Нет! Пауза. ЗОЯ. А хотите, расскажу вам? Хотите?.. Вот однажды - раннее утро. Я подошла к окну, думала: нет! Ошиблась! Открыла окно; вы же знаете, что значит первый раз в году открыть окно! И в лицо теплый воздух с привкусом талой воды, и пронзительно поет воробей! Я подошла к зеркалу, смотрю на себя: февраль, мне семнадцать лет. Вот мои руки, - кожа туго натянута на локтях, и точно так же туго на коленях, вот мои волосы, надо бы причесаться, надо выровнять пробор. Но эта птичка за окном, этот воробей! Он спутал меня своим чириканьем... Так значит вот она, юность? Я хочу навсегда остаться такой, навсегда. Пусть время идет себе и идет, а мне-то что за дело? Лишь бы февраль повторялся каждый год в теплом свечении. РОДЧЕНКО. Если бы вернуть хотя бы малую часть того, что имел раньше! Так нет, все растерял, растерял! ЗОЯ (дразнит его). И вдруг стало грустно! Такая весна стоит, а мне даже не с кем погулять! И эта птичка вконец измучила меня! И тут входит Миша: "Послушай, я решал уравнения, но результат не сходится с учебником!" Я посмотрела эти иксы, эти дроби, и мне стало смешно. Вот он стоит передо мной, мне семнадцать лет, а ему - тринадцать. Он ниже меня на пол-головы, лицо совсем гладкое, и только над губой - темный пух... Так неужели это с ним мне придется стоять на пронзительном ветру и пить холодное пиво? И слушать его голос, пропуская слова, один только голос? Я просто себе не поверила... Ми-ша... Мы с ним в прятки играли в детстве, Ми-ша... мы с ним прачку дразнили, а она плакала, Ми-ша... я пугала его в темноте. И тут он вдруг стоит передо мной и неотрывно смотрит мне в лицо. Ми-ша! Он все понял и мы выбежали на улицу! РОДЧЕНКО. Как беспокойно вы смотрите! Вы изменились! (Снимает плащ.) Сейчас обязательно пойдет дождь... ЗОЯ. Вы очень злы... РОДЧЕНКО. Я устал... ЗОЯ. Не бойтесь: Миша снова вернется к вам. Я с ним ненадолго, всего на несколько дней, на прощанье... (Растерянно). Как душно, а небо ясное. РОДЧЕНКО. Идет дождь. Пауза. Шум дождя. ЗОЯ. Помните, как вы мне "вы" в первый раз сказали? Входит ТЕТЯ ПАША. ТЈТЯ ПАША. Какая ты стала! ЗОЯ. Какая? ТЕТЯ ПАША. Куришь бесстыже. Прямо в лицо куришь мне и Ивану Андреевичу. ЗОЯ. Вот и ты мне не рада! ТЈТЯ ПАША. Не рада... Раньше девушки порядочные были, - не курили, не пили! Мужчина у них спросит, а они молчат! А сейчас - тьфу! И что тебе в Москве-то не сидится? Чем тебе в Москве плохо? ЗОЯ. В Москве скучно, Паша! В Москве холодно и все друг друга ненавидят! ТЈТЯ ПАША. Опять все начнется по новой: брожения по ночам, шаги на чердаке, приглушенные голоса из-за дверей опустевших комнат. Я ведь только вчера детскую вымыла, все игрушки расставила один в один, как десять лет назад! Постели прибрала, - ни единой складочки! И зачем? Что ты смотришь на меня? Что ты смеешься? Только все стихло, только все успокоилось, так нет! приехала воду мутить! Тут, глядишь, и Миша подоспеет, и все завертится, закружится... И зачем? Зачем? ЗОЯ. Так Миша приедет? ТЈТЯ ПАША. А как ты думала? Нам теперь без него нельзя! (Пауза). Ну, что, обнимемся, что ли? Здравствуй, да? (Плачет). Старая я стала, совсем негодная... ЗОЯ. Скажи, а мои куклы целы? ТЈТЯ ПАША. Все как новенькие сидят и ждут тебя. ЗОЯ. А Мишина железная дорога? ТЈТЯ ПАША. Говорю тебе, все как прежде. Все по- старому, девочка моя! РОДЧЕНКО. А какая сегодня луна, тетя Паша? ТЈТЯ ПАША. Не встревай! Еще наплачешься! РОДЧЕНКО. А я знаю, я почти уверен: луна сегодня молодая. ТЈТЯ ПАША. Это же надо, среди белого дня такое спрашивать! Тьфу! РОДЧЕНКО. Я понял с утра: хочется сесть за машинку и переписать рассказ. Он снова просится из черновика на бумагу. Если бы вы только знали, если бы вы только могли представить! Новую вещь лучше всего начинать при растущей луне, а при убывающей дорабатывать... ТЈТЯ ПАША. Смешной ты человек, Иван Андреевич Родченко! Ты бы лучше садом занялся, покрасил бы забор... Нет, все мечтаешь! (Спускается с террасы. Рядом с кладбищенской оградой на веревках сушатся простыни. Она снимает их, одну за другой). Мечтатели опасны, я знаю! Настя пришла к нам в деревню совсем девочкой, а мы ее сразу приняли. Тоня, Таиса, ведь мы ее сразу приняли, а ты, Любочка, помнишь? Мы не каждого принимаем, нет. Мы думали, как она такая тоненькая в нашу крестьянскую жизнь? А она все правильно делала. Вот, глядишь, у нее уже огород и курочки, и яблонька плодоносит. Вот она уже и о поросеночке не на шутку задумываться стала, и все, куда ни глянь, делает правильно... Надо было нам ее сразу прогнать, а мы пожалели. Вот если бы прогнали, печали бы не знали совсем... Где вы сейчас, Тоня и Любочка? Хорошо ли тебе, Таиса? Я бы сама поливала флоксы и анютины глазки, и подметала бы дорожки в саду, да только сил нет совсем... Я скучаю без вас, скучаю, и скатерти, как прежде добела уже отстирать не могу. Пауза. ЗОЯ. Кто вы? РОДЧЕНКО. Неудачник. ЗОЯ. Тогда почему вас все любят? РОДЧЕНКО. Привыкли. ЗОЯ. Нет, привычка - это что-то другое, а вас именно любят. И Настя, и тетя Паша. РОДЧЕНКО. Они сначала привыкли, а потом полюбили. У меня так же было с табаком. Привык курить "Яву явскую" за сорок копеек, и до сих пор курю только ее, хотя все эти иностранные сигареты гораздо лучше. А я вот люблю "Яву", потому что привык. ЗОЯ. Неужели они не знают, какой вы? РОДЧЕНКО (равнодушно). Какой? Картина третья. Ночь. Узкая нарождающаяся луна. МИША только что приехал и сейчас идет к пансионату через кладбище. Где-то вдалеке огни деревни и гудение поющих голосов. Кажется, что вся жизнь осталась там, в этих желтых огнях и голосах. Кажется, что сон. МИША. Сейчас закрою глаза и сосчитаю до десяти. Не очень быстро, ты успеешь спрятаться. Беги к ограде или к поваленному дереву, только не дальше. Не прячься далеко, обещаешь? На террасе появляется ЗОЯ ЗОЯ. Обещаю... Пауза. МИША. А от тебя не убежишь! ... Вспомнил вот как мы с тобой в прятки играли. ЗОЯ. А нам с тобой бежать некуда. Нас выгнали отовсюду. Пауза. Слышно смутное пение деревни. МИША. Там внизу огни горят. Там люди живут в тепле, любят друг друга и ничего не знают о нас. Мы для них сон. ЗОЯ. С ними еще хуже, я знаю. Пронзительный звонок будильника. ЗОЯ с МИШЕЙ стоят в оцепенении. Звонок обрывается. МИША (оживая). От тебя не убежишь. ЗОЯ. А ты закрой глаза и досчитай до десяти. МИША. Как раньше я не хочу... ЗОЯ. Только ты медленно считай, Миша, чтобы я успела спрятаться. Медленно считай... МИША начинает считать. Пока он считает, ЗОЯ прячется. Сначала она выбрала одно место за могильными оградами, но оно не понравилось ей, и она перебежала дальше, к кустам сирени, но и это место ей не понравилось, тогда она перебежала еще дальше, куда-то совсем в глубь кладбища, в сторону желтых горящих огней. МИША. Я иду искать, Зоя! Только не прячься далеко, обещаешь? Я боюсь поваленного дерева, я за него не пойду. (Ищет ее сначала за оградами, потом за кустами сирени). Зоя, где ты? Зоя ... ЗОЯ снова спускается со ступенек террасы. ЗОЯ. Миша, поиграй со мной! МИША (издалека). Как раньше я не умею. ЗОЯ. Поиграй со мной! МИША (еще дальше). Я разучился играть! ЗОЯ. Зачем ты гонишь меня? Звонит будильник. Картина четвертая. Утро. ТЈТЯ ПАША поливает анютины глазки. ТЕТЯ ПАША. Я тут с вами встала, а время идет... Вот помню: перестилаю постель в сороковом номере. А там жил один паренек, с лица вроде молодой, а жена у него была старше в два раза. Эффектная... Жена она ему или нет, уж я не знаю... Они в номер вошли, и он ее как сразмаху ударит, а она как закричит, закричит. Но тут они меня заметили, да... Дали десять рублей... Входит НАСТЯ. НАСТЯ. Я тут сон видела. Он меня беспокоит. ТЈТЯ ПАША. Не понимаю, зачем она держала возле себя того парнишку? Такая вся из себя, почти молодая, а он один ходит, тоскует, и глаза - в зыбком дымящемся туманце... Знаю я этот туманец! Скверный, мечтательный! НАСТЯ. Я понимаю: тебе все равно! ТЈТЯ ПАША (холодно). Что тебе приснилось, дорогая моя? НАСТЯ. Приснилось, как будто бы меня укусила змея, и из раны пошла черная кровь, перемешанная с ядом. Что это значит? ТЈТЯ ПАША. Что дела твои плохи. НАСТЯ. Я так и думала. ТЈТЯ ПАША. Скажи, пожалуйста, какая была змея? НАСТЯ. Черная, блестящая, с маленькой красивой головкой. Укусила меня, остро сверкнула на солнце и тут же спряталась в кусты. ТЕТЯ ПАША. Она свернулась в колечко или была прямая как стрелка? НАСТЯ. Не то и не другое. Она изгибалась, как маленькая волна. ТЕТЯ ПАША. Тогда ничего страшного. Будет маленький шторм... И чего ты ждала всю жизнь? НАСТЯ. Старости и справедливости. ТЈТЯ ПАША. Жара стоит нестерпимая. Утром шла в гору, все пуговицы от халата отлетели, все до одной растеряла! НАСТЯ. Нет сил вынести это лето. Картина пятая. РОДЧЕНКО один на террасе. Входит ЗОЯ. ЗОЯ. Ну вот, хотела лета, а попала в пекло. Так бы и спала до вечера, все равно чай спитой! РОДЧЕНКО. Зато вдоволь, хочешь с лимоном, хочешь с молоком. Слышны электрички. Они так быстро проносятся, что стаканы звенят на столе. К нам приехать должны! ЗОЯ. Нет, это дальние поезда! Представляете, сколько их сейчас несется, и все мимо нас! Вот бы сесть на поезд вечером, а утром проснуться - и никто тебя не знает, и море... Вот бы сбежать! РОДЧЕНКО. Некуда. Ни вам, ни мне. Пауза. ЗОЯ. А я свое имя разлюбила. Раньше нравилось, а теперь - тяжело. Тяжело носить. Вот читаю книгу, и если где-нибудь мое имя, то обязательно спотыкаюсь. РОДЧЕНКО. Споткнуться на вашем имени, все равно, что взять и споткнуться посреди жизни. ЗОЯ. К нам никто не приедет, Иван Андреевич. Никогда. Входят МИНСКИЕ. Они только что со станции. У них очень много вещей. Пока МИНСКАЯ стоит в палисаднике и с любопытством оглядывается по сторонам, постаревший Николай Петрович, попросту Кока, торопливо вносит чемоданы. МИНСКИЙ (вносит последний чемодан). У вздорной женщины капризов больше чем у младенца. МИНСКАЯ. Ты так долго возился, Кока. МИНСКИЙ. Но ведь это все твои платья, кофточки, коробки со шляпами, три пары обуви на любую погоду... МИНСКАЯ. Очень долго, Кока! МИНСКИЙ (замечает ЗОЮ и РОДЧЕНКО). Милочка, мы здесь не одни... Позвольте представиться - Николай Петрович Минский. (с надеждой вглядывается в ЗОЮ и РОДЧЕНКО - не узнают ли они. Они безучастны). А это моя супруга - Людмила Сергеевна. ЗОЯ. Зоя. РОДЧЕНКО. Родченко Иван. МИНСКИЙ. А дальше? РОДЧЕНКО. Андреевич. МИНСКИЙ (грустно). Да. Иван Андреевич, говорят отчеств скоро не будет совсем, одни краткие имена... Но давайте с отчествами, а? Давайте по-старинному. За сценой велосипедный звонок. Веселый голос ТЈТИ ПАШИ: "Алешка едет! Июль месяц. Новые "Чудеса" и новые "Приключения". НАСТЯ (уныло): "Сейчас иду." ТЈТЯ ПАША: "Настя, беги! "НАСТЯ (медленно): "Ну, открыла..." РОДЧЕНКО. А я вас узнал. Я видел вас в "Чайке" много лет назад. Вы играли Тригорина. МИНСКАЯ. Вот видишь, Кока, есть еще люди, которые тебя помнят. МИНСКИЙ. М-да... В. прошлом мы оба актеры. ЗОЯ. Почему в прошлом? МИНСКИЙ. Потому что "мое будущее в моем прошлом." Это из одной старой пьесы. МИНСКАЯ. Пьес больше нет. МИНСКИЙ. Для нас с тобой нет, Милочка. Кому мы нужны, два старика? МИНСКАЯ. Кока, прошу тебя! МИНСКИЙ. Да мне и играть больше не хочется! МИНСКАЯ. Кока... РОДЧЕНКО. А мне ваш Тригорин нравился. МИНСКИЙ. А мне - нет. Актерам, особенно молодым, нельзя играть Чехова. Они на Чехове надрываются. Входит НАСТЯ с подносом. На подносе - тарелки с супом. НАСТЯ. Солянка рыбная... (Неожиданно роняет поднос.) ТЈТЯ ПАША (кричит с кухни). Ну как? НАСТЯ. Разбила... ТЈТЯ ПАША. Да лучше б я эту солянку рыбную с кашей бы перемешала и отнесла бы поросеночку, так нет, - раз-би-ла! МИНСКИЙ (равнодушно). А хорошо здесь. МИНСКАЯ. Хорошо. Входит ТЈТЯ ПАША. "Настя, Настя..." Замечает прибывших. ТЈТЯ ПАША. Ну вот и дождались! Вот и приехали! А я уже постели чистые застелила, полотенца повесила. А номера у вас самые лучшие - с видом на озеро и на овраг. А если свет бьет в глаза, так вы шторки завесьте, и сразу сумерки, тихо... НАСТЯ (вытирает пол). Надолго вы к нам? МИНСКИЙ. Пока на неделю. НАСТЯ. На неделю и все? МИНСКИЙ. Как понравится. ТЈТЯ ПАША. Вам понравится, я знаю! Еще не было случая, что бы кому-нибудь не понравилось... У нас спокойно, у нас нет никого, одни только птицы неразумные кричат по утрам, но я их всех разгоню, если только попросите... Грустная фальшивая скрипочка заныла где-то вдалеке. РОДЧЕНКО. Что это? ТЈТЯ ПАША. Да это машина завязла. Они к нам переночевать просятся. Пустить - нет? РОДЧЕНКО. Пусти. ТЕТЯ ПАША и НАСТЯ уходят на кухню. МИНСКИЙ. Вы такая юная, Зоя. Так и стоите на границе детства и ранней молодости. ЗОЯ (РОДЧЕНКЕ).Что он сказал? РОДЧЕНКО. Он сказал : юность. ЗОЯ. Он обманулся. МИНСКИЙ. Ведь юность, знаете, за что все любят? 3а то, что нет надрывов. Если юный человек надорвется, то это неестественно. Это уродство, как врожденная хромота, разноцветные глаза или ранняя смерть. МИНСКАЯ (засмеялась). Не слушайте его. Он как увидит молоденькую, ему сразу печально. МИНСКИЙ. Что ты, Милочка! Вот если бы кто-нибудь написал пьесу для двух старых актеров. Страстную, полную сил... Голос МИШИ за сценой: "3ойка!" ЗОЯ. Миша проснулся! РОДЧЕНКО. Пойду к нему. ЗОЯ. Зачем? Миша ко мне приехал. (порывается уйти). МИНСКИЙ. Подождите! ЗОЯ. Да? МИНСКИЙ. Вы так слушали, что мне показалось: вам интересно. ЗОЯ. Мне интересно... Я напишу для вас пьесу. МИНСКИЙ. Так вы пишите? ЗОЯ. Нет, ни разу. МИНСКИЙ. Тогда почему? ЗОЯ. Просто так. Потому что жарко. МИША за сценой: "3ойка!" РОДЧЕНКО. Вас зовут. ЗОЯ. Нет, я еще посижу. МИНСКАЯ. Не может этого быть! ЗОЯ. Что? МИНСКАЯ. Мне кажется, я вас уже встречала раньше. Но это невозможно. ЗОЯ. Это невозможно. Обе улыбнулись. МИНСКИЙ (страстно). Историю придумайте какую хотите, но самое главное, чтобы было действие. Два пожилых человека любят друг друга, прожили вместе всю жизнь, хорошо ли, плохо, - но это была жизнь и ее уже не переделать. МИНСКАЯ (страстно). А знаете, знаете, как я его полюбила? Он красивый был, веселый... У нас на курсе Коку любили. Он в тот вечер стоял на сцене, как сейчас помню, у самого края... МИНСКИЙ. Милочка, лучше я расскажу, ты все напутаешь! МИНСКАЯ. Но это история моей любви... МИНСКИЙ. И моей славы. МИНСКАЯ. Вот видите, актер! Он все за славу отдаст, и жизнь, и душу! МИНСКИЙ. Говори, Милочка! Входит МИША с аккордеоном. МИША. Играю "Полюшко-поле" одной рукой. Следом вбегает ТЈТЯ ПАША ТЕТЯ ПАША. В подвал лазил, как вор, как домушник! Гляжу: замок сорван. Кирпичом сбит. И уже пьяный. Винищем так и несет... Кто замок прибивать будет? Иван Андреевич? МИША. Да я прибью. ТЈТЯ ПАША. Уж ты прибьешь!.. Ты иди, аккордеон на место положь. Это нашего массовика-затейника был. Отдыхающие под него физкультуру делали... Полюшко-поле... Он сейчас на кладбище рядом с прачками. У него с Тоней было или с Таиской, но уж точно не с Любочкой. МИША (зло).Твоя Любка была дура! ЗОЯ. Что ты, Миша! МИША. Она дура была. Говорила замедленно. Путала день и ночь, лево и право... ТЈТЯ ПАША. Вы простите его, он у нас тихий! МИША. Не пил я твоего вина! Не пил! ТЈТЯ ПАША. Пошел отсюда, пошел... Полюшко-поле... Уходят. МИНСКАЯ. Но этого не может быть. ЗОЯ. Не может... Снова улыбнулись. МИНСКАЯ. Я в театр шла за любовью, и вот - дверью ошиблась. Актерам любовь не нужна, они хотят только славы, любой ценой... Одним словом, он встал на край сцены и прочел из "Гамлета". Тихо-тихо прочел, а весь зал замер так, что слышно было каждое слово... И зачем так было читать? Чтобы надорвать сердце? Я боялась вдохнуть, и вдруг ясно как день поняла: я его люблю, и жить без него не хочу... Все уходят. РОДЧЕНКО остается один. РОДЧЕНКО. Жизнь гораздо интереснее со стороны, чем когда участвуешь сам... Вот лето застыло навечно в своем великолепии. Ветер подует, покажет на миг изнанку листа, дохнет теплом в самое лицо, и опять все спокойно навеки... А ведь где-то рядом есть другая жизнь, она проходит совсем близко от нас, стоит только протянуть руку и дотронуться до нее, и вот она уже твоя... А ты сидишь неподвижно на жаре и тебе ничего не нужно, кроме этого русского лета, и ты знаешь, что так будет всегда... Пронзительно свистят электрички. Картина шестая. ТЕТЯ ПАША и НАСТЯ. ТЕТЯ ПАША. Настя, Настя, ну и как отдыхающие? НАСТЯ. Хорошие! Чаевые на каждом шагу. Сразу видно, что из Москвы. ТЈТЯ ПАША. Настя, Настя, а ты в Москве-то была? НАСТЯ. Я? Нет... ТЈТЯ ПАША. Ни разу? НАСТЯ. А зачем мне? У меня огород, курочки, мне сорняки надо прополоть, мне столько всего надо... ТЈТЯ ПАША. А вот Алешка говорит: "Жить надо в Москве. Там люди быстрые, за ними не поспеть..." Ну, я и поехала в Москву - посмотреть. Она меня удивила. Мне ее не надо. Вот метро, например. Я спускаюсь под землю на станции ВДНХа, и вот, гляжу, едет электричка в огнях... Вот остановилась, вся светлая, двери раскрылись. Люди вышли, вошли, некоторые смеются, некоторые молчат. А я все стою и ехать с ними страшно. И я подумала, вот так вся Москва садится в электрички и едет, сверкая огнями... И подумала еще: вот так мимо проносится жизнь... А ты так ничего и не дождалась, Настя! НАСТЯ. Откуда ты знаешь? Осторожно входит МИНСКИЙ. Направляется к НАСТЕ. МИНСКИЙ. Настя! НАСТЯ (замирая). Да? МИНСКИЙ. Тут одно очень деликатное дело... (Отводит ее к краю сцены.) НАСТЯ. Да, Николай Петрович... МИНСКИЙ. Никто не должен знать, ну ты понимаешь, да? Ни Милочка, ни... Словом, вот тебе десять тысяч... НАСТЯ. Спасибо. МИНСКИЙ. И принеси мне из буфета чего-нибудь крепенького. Рябины на коньяке или просто водочки. Принесешь, а? Уважишь старика? НАСТЯ. Принесу... Входит МИНСКАЯ МИНСКИЙ (смущенно). Вот, Милочка, выпрашиваю у Насти одеяло, чтобы старые кости не мерзли. (Уходит). МИНСКАЯ. Одеяло в такую жару? (Пауза). Настя, скажи, у тебя есть дети? НАСТЯ. Нет. МИНСКАЯ. Вот и у меня нет... А ты жалеешь? НАСТЯ. Нет. МИНСКАЯ. А я жалею. Мы с Кокой поначалу очень хотели ребятишек, но все откладывали, особенно Кока. Ну, ходила бы я брюхатой, год бы пропустила в театре, и все, и прощай, сцена! Как ты думаешь, я правильно поступила? НАСТЯ (равнодушно). Ну, конечно. МИНСКАЯ. А то сейчас детки бегали бы здесь, играли бы в прятки. Да... НАСТЯ. А правда, что Николай Петрович большой артист? МИНСКАЯ. О чем ты? НАСТЯ. Правда, что он знаменитый? МИНСКАЯ. Ах, знаменитый? Ну, конечно... Уходит. НАСТЯ остается одна. НАСТЯ. Ну, конечно... (неожиданно страстно). А знаешь, вдруг меня не надо, Не надо, раз ты так поешь, Я - слава, я - исчадье ада, Ты сам на свет меня несешь. Луна, на детские игрушки, О, спой еще! пока глядит, И шлет нам поцелуй воздушный И ты поешь, и снег блестит! * - (стихи Ивана Овчинникова). Картина седьмая. МИША и ЗОЯ вдвоем. Окно комнаты распахнуто в сад. Из сада врывается лето. На стуле стоит старый патефон. ЗОЯ сидит на полу и разбирает пластинки. ЗОЯ. Вот пластинки, остались от прачек. Осенью все разъезжались, массовик заводил патефон и по очереди танцевал с ними танго в актовом зале. Вот "Голубые глаза", вот "Брызги шампанского", хочешь поставим? (Заводит патефон.) МИША. Ты думаешь, прачки танцевали танго? ЗОЯ. Еще как! Массовик обнимал их за талию и по очереди крутил по всему залу. Для калеки он очень хорошо вальсировал. Никто не замечал, что он хромой. И еще, - на правой руке у него не хватало двух пальцев, - указательного и безымянного. Тонька душилась для него "Красной Москвой", а Таиска - ревновала. Мальчик мой, почему ты смеешься? И только наша Любочка копалась себе в огороде... Хочешь вина? МИША. Хочу... Пьют. Пауза. ЗОЯ. "Голубые глаза, в вас горит бирюза... бирюза..." Все бежишь от меня, торопишься, а остановишься, - вот она я. Стою рядом... МИША. Ничего с тобой не хочу, ни танго, ни вина! ЗОЯ. Миша, Миша! Ничем не удается тебя испортить, ни сладострастием прачек, ни негой летнего дня. Миша, мы вместе выросли, что мне делать? Пожалей меня! МИША. Нет. Я твое "вместе" ненавижу... ЗОЯ. А ведь мне так немного хотелось! Всего-то хотелось мне, лежать вот в этой комнате на деревянном полу, и чтобы окна были распахнуты в жару. Помнишь, я дотрагиваюсь до тебя, - и сначала тополиный пух, а только потом ты, и нет сил подняться? Если бы ты знал, как я люблю тебя, если бы ты знал, как беден язык, и как в этом "люблю" мне невозможно уместиться! Всего-то хотелось мне, жизни. Несколько мгновений жизни, чтобы запомнить их навсегда! МИША. Зоя, посмотри на меня! ЗОЯ. Приятно быть молодой, приятно, что лето, приятно выпивать на жаре! Еще приятно быть злой и не прощать ни старости, ни несчастья. МИША. Зоя, скажи мне, кто я? Что ты знаешь обо мне? Входит МИНСКАЯ. МИНСКАЯ. Я узнала вас. С первого взгляда узнала, только не поверила себе... Тогда были пьяные, злые, а сейчас - как два ребенка! ЗОЯ. Мы тихие! МИНСКАЯ. Вы так кричите, а у меня мигрень! Так больше не может продолжаться! ЗОЯ. Мы пьяные и очень злые! МИША. А, это вы, Милочка! Мы сразу узнали вас. Это вы прошлой зимой простояли всю ночь у замочной скважины, а наутро нас выгнали из Рузы. ЗОЯ (засмеялась). Миша, я сама... Боитесь нас? МИНСКАЯ (тихо). Нет. ЗОЯ. Здесь доносить некому. Это наше последнее лето... место я хотела сказать. Мы здесь хозяева, а вы, Милочка, у нас в гостях! МИША. Хотите вина? Или, может быть, потанцуем? Вам понравится, я знаю! МИША и ЗОЯ уходят, обнявшись. МИНСКАЯ стоит одна в неожиданно опустевшей комнате. Крутится старое пронзительное танго. МИНСКАЯ. Очень похожи на детей и очень злые. Сами взрослые, я знаю, но печать детства впиталась в их лица так, как будто бы время для них встало... Страшно должно быть жить с такими ясными лицами. Окликать друг друга по утрам тихими голосами людей, незнающих счастья. Почему я хожу за ними, за их юностью? Разве юность радует их? Разве радость такая?.. Вот, помню, раньше, - хорошо было, весело. Никого глубоко не любишь, а сразу всех - слегка, но очень нежно. Петя пришел, Алеша пришел, а Гриши нет, и вот я уже скучаю, и никто так не дорог мне, а только Гришу хочу видеть! А назавтра - Гриша приходит, а Пети нет. Где Петя? - спрашиваю, и мне снова грустно... А сейчас грустно не от того, что юность прошла, а что радости больше не будет никогда... Картина восьмая. ЗОЯ сидит на месте РОДЧЕНКО и что-то торопливо пишет в блокнот. Входит Настя. НАСТЯ. Куришь, да? ЗОЯ. Пьесу пишу. НАСТЯ. Зачем? ЗОЯ. От скуки. НАСТЯ. А пахнет-то дымом. ЗОЯ. Настя, Настя, зачем ты надела джинсы? Тебе плохо. Ты толстая. НАСТЯ. Да ладно тебе всех обижать! Просто в джинсах на огороде удобно... Ты мне лучше скажи, ты знаешь; кто был Чехов? ЗОЯ. А тебе зачем? НАСТЯ. Говорят, этот Чехов жил в Ялте, в большом доме с террасой и садом... ЗОЯ. И что? НАСТЯ (шепотом). Так ведь это из-за него вышло, что я здесь. Он один виноват. Ты только послушай... Гаснет свет. Картина девятая. Ночь. Зима. Вьюга. В снегу завязла машина. Ревет мотор. В машине сидит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ, на заднем сиденье - АНЯ и КОНТРАБАСИСТ. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Пурга... Ничего не видно! АНЯ. Там внизу огни. Должно быть, деревня! ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Машина не заводится. Нам не выбраться до утра. АНЯ. А вот дом впереди, там люди, там тепло... ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. До них еще дальше, чем до деревни. Они нас не пустят! Пауза. Вьюга стихла. АНЯ. Алеша, мне холодно! КОНТРАБАСИСТ. Пойду на свет. Посмотрю... Картина десятая. ЗОЯ сидит на террасе и по-прежнему что-то записывает в блокнот. ЗОЯ. Странное возникает чувство, когда пишешь. Как будто бы все это - и дом, и сад, и кладбище, и даже всех этих людей, придумала я. И я не знаю, что с ними делать, и все они зависят от меня, и все до одного принадлежат мне... Входит КОНТРАБАСИСТ. Стряхивает на ходу снег с куртки. Следом идет АНЯ. За ними ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ тащит в футлярах контрабас и скрипку. КОНТРАБАСИСТ. И мы тоже? ЗОЯ (с любопытством разглядывает их). Нет, вы сюда попали случайно... Конец первого действия. Действие второе. Любочка, Люба, никому не люба... Картина первая. Ночь. Зима. Мост над железной дорогой. Со свистом проносятся поезда. По снегу бежит ЖЕНЩИНА. Она устала. Ей страшно. Ее преследует МУЖЧИНА. Это призраки. МУЖЧИНА настигает ЖЕНЩИНУ на мосту. МУЖЧИНА. Такой мороз, а у тебя шуба распахнута. Не холодно? ЖЕНЩИНА. Пусти. МУЖЧИНА. А хочешь, согрею? (Приставляет к ней нож и порывисто обнимает ее). ЖЕНЩИНА. Ай, кольнуло! МУЖЧИНА. Страшно? ЖЕНЩИНА. Больно. МУЖЧИНА. А крови нет ни капли... Внизу проходит поезд. ЖЕНЩИНА (смеется). Убить хочешь? МУЖЧИНА. Убить... ЖЕНЩИНА. Тогда почему ты плачешь? МУЖЧИНА. А хочешь под поезда? ЖЕНЩИНА. Как высоко... (Пауза). Послушай, еще недавно я бродила и все мечтала встретить кого-нибудь вроде тебя. Чтобы быстро и небольно... МУЖЧИНА. А сейчас встретила и расхотела? Проходит поезд. МУЖЧИНА клонит ЖЕНЩИНУ вниз через перила моста, вниз, как бы она не сопротивлялась, вниз, к несущимся поездам. ЖЕНЩИНА. Мама! Мама! Мне страшно! МУЖЧИНА. Ишь, вспомнила... ЖЕНЩИНА. Отпусти, умоляю... МУЖЧИНА. Еще попроси! ЖЕНЩИНА. Не ради себя прошу, а вот, ради ребеночка. (Взяла его руку и приложила к животу). Слышишь толчки? Это мы вместе тебя умоляем... МУЖЧИНА. Снимай серьги и кольцо... ЖЕНЩИНА. Возьми. Грохот поезда. МУЖЧИНА. Страшно? ЖЕНЩИНА. Нет. Только больно, больно, очень больно! МУЖЧИНА. Еще попроси. ЖЕНЩИНА. Послушай меня, послушай! Перед болью все одинаково равны, - и убийца, и жертва. Если ты меня убьешь, я не стану матерью никогда. Но наступит день и ты тоже будешь умирать и от боли кричать: "Мама!" От боли все зовут матерей... Отпусти! МУЖЧИНА. Иди! (Исчезает). ЖЕНЩИНА (одна). Я знаю тебя, я слышу, тебя, каждый твой вздох, каждое твое потягивание во сне. Ты улыбнулась, и следом улыбнулась я. Скажи мне, милая, что ты видишь? Ты спишь, ты пока спишь, но очень скоро ты проснешься... Нарекаю тебя Зоя, что означает - жизнь! Рассвет. Проносятся поезда. Картина вторая. Раннее утро. Лето. Жара. МИША стоит на ступеньках террасы с аккордеоном. Все отдыхающие - и ЗОЯ, и РОДЧЕНКО, и МИНСКИЕ, и музыканты, и даже тетя ПАША с НАСТЕЙ, - все делают зарядку. МИША. Вдох-выдох... Вдох... ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я че, я нанимался, да? МИША. Выдох. КОНТРАБАСИСТ. Здесь так принято. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я здесь все куплю. Все! И этот дом вместе со ступеньками, и этот сад; и дорожки в саду, и этот аккордеон. МИША. Приседания. Пятки вместе, носки врозь. КОНТРАБАСИСТ. Дом не продается и сад купить невозможно. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Лет через пять обязательно продадут. КОНТРАБАСИСТ. Вот бы дожить! МИША. Встали - присели... присели... ниже... ниже... МИНСКАЯ. Кока, я хорошо выгляжу? МИНСКИЙ. Великолепно. МИНСКАЯ. Кока, я не хочу приседать. МИНСКИЙ. Надо, Милочка! МИША. Присели. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Сад я вырублю и поставлю парники с помидорами, ты слышишь? АНЯ. Папа, Алеше неинтересно про помидоры. Он артист. КОНТРАБАСИСТ. Присели, Измаил. Присели! ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Через пять лет все будет моим! Я терпеливый. Я подожду. АНЯ. Папа, ты плохо приседаешь. МИША. Бег на месте. НАСТЯ. Паша, ты старуха... ТЈТЯ ПАША. Мне только посмотреть. Мне больше ничего не надо... МИША. Быстрее. Еще быстрее... И раз, два, три... ЗОЯ. А танцы будут? КОНТРАБАСИСТ. Сегодня вечером, милая девушка, на террасе под патефон... МИША. Прыжки в высоту. ТЈТЯ ПАША. А ты. Родченко, - хохол! РОДЧЕНКО. Я - хохол. ТЈТЯ ПАША. Мелкий, жадный хохлюк! И ты стареешь! А помню - красивенький был, тонкий, как свечечка! Куда там! Вот только глаза твои мне никогда не нравились. МИША. Выше прыгаем! Спина прямая... Выше! Выше! Отрываемся от земли. МИНСКАЯ. Тут всю ночь ветер дул невыносимо. Я закрыла окно. МИНСКИЙ. Этот ветер, Милочка, что он может принести? Один только холод. МИНСКАЯ. И поезда грохочут, свистят. И как будто бы крики. Как будто бы ребенок плакал пронзительно. МИНСКИЙ. Это кошки, Милочка. Не надо бояться. Ничего не надо бояться. То, что случится - неотвратимо. МИША. А теперь - дыхание. Вдох-выдох-вдох. Легче. Легче. Остановились. ТЈТЯ ПАША. Ну вот, время встало. Ты помнишь, как прачки танцевали? Помнишь Любочку? НАСТЯ. А как массовик вальсировал! Ему больно, а он танцует. ТЈТЯ ПАША. Осколок после войны. КОНТРАБАСИСТ. Я устал. НАСТЯ. Все мертвы. ТЕТЯ ПАША. Просто не верится. РОДЧЕНКО. Я устал. МИША. Выдох... Картина третья. На террасе МИША и РОДЧЕНКО. РОДЧЕНКО. Хотя бы день перемирия. Хотя бы час! МИША. Час. Не больше. Призраки МУЖЧИНЫ и ЖЕНЩИНЫ проезжают через сцену на велосипедах. У ЖЕНЩИНЫ - сачок для ловли бабочек, у МУЖЧИНЫ - шляпка-канотье. Скажи, здесь есть призраки? РОДЧЕНКО. О чем ты? МИША. Так, вспомнил... Однажды мы прятались от дождя за поваленным деревом, и Зоя сказала: "Смотри на дожд