ь, Миша! Может быть, пройдет твоя мама!" Но я ничего не увидел. Злая шутка! И вот однажды, мне показалось, что у крестов стоит фигура в плаще и зовет меня к себе. Я крикнул: "Мама!", но видение исчезло... РОДЧЕНКО. Ты ее помнишь? МИША. Смутно, как в тумане... РОДЧЕНКО. Она была замечательная женщина. Добрая и кроткая. Такие люди долго не живут. Они как случайные гости в жизни... МИША. Это мне все Зойка нашептала. Это ее злобные выдумки. РОДЧЕНКО. А ты ее оставь! Ведь она вытянет что-то очень страшное, Миша! Решай лучше свои уравнения, как раньше, помнишь? Ведь хорошо было, а? Хорошо? МИША. Хорошо... Я все детство просыпался в слезах, все вспоминал этот призрак. И мне так не хватало тебя, папа! А потом я от тебя отвык... Ведь ты меня даже не видишь! РОДЧЕНКО. Послушай, ты пошутил? (Пауза). Я уже не понимаю, когда ты серьезен, а когда ты смеешься надо мной! Давно ты меня "папой" не называл! МИША. Папа, дай ключи от мансарды. Пойду, как раньше, высчитывать уравнения. РОДЧЕНКО. Возьми. (Протягивает ему ключи). Пауза. МИША. Час прошел! Меня два года как выгнали из университета, я разучился считать! РОДЧЕНКО. Я знаю... МИША. А за ключи - спасибо... (Уходит). Картина четвертая. ТЈТЯ ПАША и НАСТЯ снимают скатерти с веревок. Выстираны они плохо, не то, что раньше. Но жара настолько сильна, что браниться сложно. Сложно говорить и заканчивать мысль до конца. Остаются только воспоминания. Они поднимаются со дна памяти и застилают глаза. Окна старого дома распахнуты от жары. Иногда слышно как пробка вылетает из бутылки. Это ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ открывает шампанское среди дня; или вдруг звон бокалов, это значит, что ему удалось кого-то угостить. Но потом снова все стихает и погружается в сон. ТЈТЯ ПАША. Я тебе вот что скажу: ты никуда не годишься. Вот посмотри, - это пятно от кофе, а это - от красного вина. НАСТЯ. Их почти незаметно. ТЈТЯ ПАША. Что значит "почти"? НАСТЯ. Стираю, как могу! ТЈТЯ ПАША. Я ведь тебя помню с самого начала! Ты всегда была злая, мечтательная! Скажи мне, скажи, о чем в юности можно тосковать? НАСТЯ. О том, что впереди пустая длинная жизнь, и я знаю ее всю наперед. ТЈТЯ ПАША. А в старости? НАСТЯ. О том, что юность прошла! ЗОЯ и РОДЧЕНКО идут через сцену. РОДЧЕНКО (страстно). Я ненавижу растление! ЗОЯ. И это вы говорите? РОДЧЕНКО. Да, я! Я! Вы даже близко не представляете, куда вы лезете, славная девочка двадцати трех лет! Убирайтесь отсюда! Соберите ваши чемоданы, ваши прелестные платьица и недокуренные пачки сигарет, и убирайтесь отсюда навсегда! Поверьте мне хотя бы один раз, хотя бы один раз не высмеивайте меня! Вы ошиблись, Зоя, вы непоправимо ошиблись. Растление - это не тонкость чувств, это шаг к смерти! Смерть безобразна, если бы вы знали, как безобразна смерть! ЗОЯ. Один раз я уже доверилась вам. РОДЧЕНКО. Оставьте Мишу. У меня больше никого нет. Развлекайтесь где-нибудь на стороне, пока хватит сил. Ведь за все придется платить! Оставьте Мишу, умоляю вас! Я люблю его, слышите? Я дорожу им! ЗОЯ. Я тоже люблю его... Проходят. ТЕТЯ ПАША. Все не так! Не так! Ты забыла, Настя, какая ты была раньше! НАСТЯ. Откуда ты знаешь, какая я была? Входит КОНТРАБАСИСТ. КОНТРАБАСИСТ. Вот уже три недели живем здесь, а как будто бы прошел год. Так высоко забрались что и не спуститься теперь. А в низине - сумерки, в низине тень, в низине озеро и деревня... Но когда они поют, их пение долетает и к нам, сюда. Слова неразборчивы, а только голоса, глубинные бабьи голоса сливаются в гудение, и оно грозно и неотступно поднимается к нам... Мне никогда не узнать, о чем была песня... Вчера вышел в сумерках и только среди ночи добрался до деревни. И вот смотрю - их огни бьют прямо в глаза. Я испугался ослепнуть. Праздник там у них был - свадьба или поминки. Бабы кружатся и поют. Мужики пьют и угрюмо подтягивают. Бабы устали, им бы не надо совсем плясать, но они не могут остановиться. Так кружатся, пока не рухнут. Я стоял под деревьями и боялся показаться. Но больше всего мне хотелось выйти и крикнуть: "Я один из вас! Возьмите меня к себе!" Входит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Деловито осматривается. ИЗМАИЛ. Алексей Сергеевич! КОНТРАБАСИСТ. Да, Измаил Сергеевич? ИЗМАИЛ. У вас урок, а вы не торопитесь. КОНТРАБАСИСТ. Иду... Вбегает МИША. МИША. Где Зоя? ТЈТЯ ПАША. Только что была здесь. НАСТЯ. Вот ее чашка чая, еще теплая, видишь? И листок, вырванный из блокнота... МИША. Чашка и листок. И все? (Уходит). ИЗМАИЛ. Алексей Сергеевич, я плачу тебе деньги для того, чтобы Аня играла на скрипке. Аня лежит на кровати и смотрит в потолок. Ты ждешь, когда наступит вечер и можно будет напиться... Между вами что-то есть? КОНТРАБАСИСТ. Аня не способна играть на скрипке. ИЗМАИЛ. Перестань, перестань... Я сам музыкант. Я ведь певец. В прошлом, разумеется, в прошлом... На скрипке можно научить кого угодно! Скажи мне, старик, между вами что-то происходит? КОНТРАБАСИСТ. Ничего. Пауза. ИЗМАИЛ. Оба мы с тобой Сергеичи, а не братья! Я богат, а у тебя - талант! Ты будешь ездить за нами, развлекать Аню, чтобы она не тосковала. Пусть она вздыхает над скрипкой. Она в таком возрасте, что можно влюбиться даже в тебя. Вылечи ее от тоски, Алеша! Ведь ты же можешь, ты же был у нас в оркестре самый веселый! Говори с ней о музыке, смеши ее, говори, о чем хочешь, только пусть она не тоскует... Говори, старик, и больше ничего, ты понял? КОНТРАБАСИСТ. Измаил, ты был очень плохой певец. ИЗМАИЛ. Это неважно... В распахнутом окне показывается АНЯ: "Алеша, я хочу заниматься!" Ну, иди. Она тебя ждет. КОНТРАБАСИСТ. Ее невозможно ничему научить! Измаил, я просто проклинаю тот день, когда ты заставил меня уйти из оркестра. ИЗМАИЛ. Тебе всегда было с нами хорошо. Мы даже тебя по-своему любили. Все что есть у нас, есть и у тебя. АНЯ (из окна). Сколько можно, Алеша? КОНТРАБАСИСТ. Так вечно не будет. (Уходит в дом). ИЗМАИЛ (смущенно озирается). Так, девочки, так! К вечеру, - чтобы все чисто, чтобы хрусталь на столах, шампанское. Будем гулять всю ночь. ТЕТЯ ПАША. Хрусталь тебе? Шампанское? Ой, эти танцы добром не кончатся! Зачем ты притащил патефон из библиотеки? ИЗМАИЛ. Так я же плачу. НАСТЯ. Вы говорили, что останетесь только на одну ночь, говорили, что машина завязла, а сами живете уже месяц. Зачем вы вытащили старые пластинки? Это все не ваше... ИЗМАИЛ. Я плачу за каждый день столько, сколько вы получаете за год, каждая. ТЕТЯ ПАША. Ишь, богатый нашелся! У нас тут артисты и писатели, все благородные. А ты на себя посмотри, куда ты лезешь? ИЗМАИЛ. Я здесь все куплю, уже купил, считай! ТЈТЯ ПАША. Врешь! Из окна библиотеки вдруг вырывается голос МИНСКОГО: "Ты успокой меня, скажи, что это шутка..." У него красивый сильный голос, правда слегка дребезжащий от старости. ИЗМАИЛ. Этот что ли артист? ТЈТЯ ПАША. А тебе завидно? ИЗМАИЛ. Я сам пел не хуже! А сейчас вот стою с вами, с двумя глупыми бабами! Настя, поднимись в библиотеку, скажи пусть приходит пить шампанское, скажи: Измаил Сергеевич лично приглашает. ТЈТЯ ПАША. Ты бы так петь не смог никогда! ИЗМАИЛ. Настя, живо в библиотеку! НАСТЯ порывается уйти. ТЕТЯ ПАША. Настя, постой! НАСТЯ. Стою... ТЈТЯ ПАША. Вот вы здесь все купите, да, Измаил Сергеевич? ИЗМАИЛ. Куплю... ТЈТЯ ПАША. А нас куда, двух старух? ИЗМАИЛ. Вас? Ну, если вы, конечно, доживете, то обе покатитесь у меня в родную деревню! С горы, через поле, мимо озера. НАСТЯ и тетя ПАША переглянулись. НАСТЯ (странно улыбаясь). Измаил Сергеевич, а вы уже видели нашу деревню? ИЗМАИЛ. Нет, я не любитель народности. НАСТЯ. А вы сходите... посмотрите... ИЗМАИЛ. Очень далеко. ТЈТЯ ПАША. Есть короткий путь, мы покажем... ИЗМАИЛ. Нет, нет, я не ходок по деревням. Пусть Алешка идет, ему все равно делать нечего! НАСТЯ. И Алексей Сергеевич пусть приходит... ТЈТЯ ПАША. Он у тебя нежненький. Рады будем... Пауза. Через сцену идут МИНСКИЙ и ЗОЯ. У МИНСКОГО в руках книги. МИНСКИЙ. Каждое утро у меня есть два свободных часа, пока Милочка в номере пьет кофе и читает журнал. По утрам она любит быть одна. Она очень интересный собеседник. Очень начитанная... ЗОЯ. И что вы делаете в свободное от Милочки время? МИНСКИЙ. Так, скучаю... Смотрю в окно. Пристрастился к здешней библиотеке. Еще здесь очень много птиц. Ласточек! Особенно ласточек. И озеро блестит... Или читаю. (Показывает ей книги). Как обычно - Чехов, "Гамлет", а вот эта третья - без названия, без обложки, без выходных данных... Хотите развлечься? Назовите страницу и строчку... ЗОЯ (подумав). Страница 51, строчка 16... МИНСКИЙ. Как долго вы думаете о мелочах... И эта ваша медленная улыбка... ЗОЯ. Из мелочей состоит жизнь. МИНСКИЙ. Вы думаете? (Смотрит книгу.) О чем вы все время думаете? Вот, нашел (читает) "И тем, кто орудие мести, придется еще хуже, чем наказанным. А о мстителях забудут навеки..." Да, странно... ЗОЯ. И о чем вы спросили? МИНСКИЙ. Так, о мелочах... Спросил о вашей пьесе... Пауза. Подходит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. ИЗМАИЛ. Сегодня вечером будем развлекаться. Коньяк, шампанское, икра красная, икра черная. Приходите! МИНСКИЙ. Так это вы собирайтесь купить весь этот дом с садом впридачу? ИЗМАИЛ (пылко). Кто мне позволит? Мечта! МИНСКИЙ. Ну вы потерпите лет пять... ИЗМАИЛ. Я слышал как вы пели. Я ведь и сам в прошлом певец. Человек искусства, так сказать. Вы понимаете? ТЈТЯ ПАША. Он врет! ИЗМАИЛ. Молчать! ТЕТЯ ПАША. Измаил Сергеевич лично приглашает... ИЗМАИЛ. Твои анютины глазки сдохли... сдохли на жаре! ТЈТЯ ПАША. Ай! Это Родченко, мерзавец, забыл полить! Он еще даже не вставал после зарядки! ИЗМАИЛ. Ну так вы придете, да? Придете? Угощение за мой счет. МИНСКИЙ (церемонно). Благодарю вас... Уходят все, кроме НАСТИ. НАСТЯ. Память шепчет мне по ночам, а я уже устала видеть сны. Память как змея высосет мозг и не оставит сил к жизни, а жизнь и так на излете. Чувства умрут, и только одна память совьется в черные кольца... И вот змеиная кожа искрится и переливается на жаре. Вбегает МИША. МИША. Где Зоя? Я слышал ее голос. НАСТЯ. Только что ушла. Видишь, еще даже сигарета не погасла, еще дымится в пепельнице. МИША. Одна только сигарета, и все? НАСТЯ. И все. Картина пятая. ЗОЯ и РОДЧЕНКО идут навстречу друг другу с разных концов сцены. У ЗОИ в руках цветы. ЗОЯ. А я вас повсюду ищу. РОДЧЕНКО. Флоксы? ЗОЯ. Для вас. Растут вперемежку под вашими окнами. Могу еще нарвать. РОДЧЕНКО. Пусть лучше растут. В доме слышны скрипка и фортепьяно. Скрипка сбилась. Чуть позже - раздраженный голос КОНТРАБАСИСТА: "Это невозможно!" АНЯ: "Может быть, еще раз?" КОНТРАБАСИСТ "Аня, тебе больше не надо играть на скрипке!" РОДЧЕНКО. Вам не кажется, что так уже было? ЗОЯ. То, как мы сидим, или фальшивая скрипка? РОДЧЕНКО. Нет, богатый человек, который мечтает купить дом и сад и хочет, чтобы его все любили. ЗОЯ. От меня тут ничего не зависит. РОДЧЕНКО. А ремарки длинной в страницу? Что с ними делать? А монологи? Разве их возможно высидеть в зале? Читать - другое дело! Так читаешь все подряд, а от ремарки просто не оторваться. Следишь за каждым словом. Слова отвлекают от действия, живут сами по себе! Смешно, но не оторваться, клянусь! (Оба смеются). Входит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. ИЗМАИЛ (РОДЧЕНКЕ). Так значит вы здесь постоянно живете? РОДЧЕНКО. Да. ИЗМАИЛ. И как давно? РОДЧЕНКО. Три года. ИЗМАИЛ. Интересно, почему вас здесь держат? Из милости? ЗОЯ. Иван Андреевич пишет книгу. ИЗМАИЛ. Нет-нет, здесь что-то не так. Книги никому не нужны... ЗОЯ. А что нужно? ИЗМАИЛ. Деньги, милая моя, деньги... (РОДЧЕНКЕ). Вы тоже приходите вечером, если вам интересно, конечно. Уходит. ЗОЯ. Посмотрите, уже стемнело. Время просыпаться и тосковать. РОДЧЕНКО. И снова молодая луна. ЗОЯ. Так, говорите, писать лучше всего при нарождающейся луне? Оба замирают неподвижно, как персонажи, о которых на время забыли. Картина шестая. Сумерки. На террасу выходит КОНТРАБАСИСТ. КОНТРАБАСИСТ. Ну вот, урок окончен. Наконец-то один! Вот только стемнеет совсем, снова спущусь к озеру... Ох, спущусь!.. А, молодой месяц, еще даже ужин не подавали, а я уже пьян, ты слышишь? И хочется еще. А кошелек пуст. Месяц, мой кошелек пуст, и никто не дает взаймы... Так, что там надо говорить? (Достает из кармана бумажник и трясет им, глядя на луну). Как мы говорили в детстве и трясли медяками? "Месяц, месяц..." Нет, не то... Я все забыл, все растерял, и по-прежнему трясу медяками! Послушай, ну что тебе стоит? Дай денег хоть чуть-чуть. Ведь ты же не такой скупой, как Измаил со своей ослицей... Слова, слова, слова... Слишком много слов и никакого результата... Входит МИНСКИЙ. МИНСКИЙ. Вам плохо? Я давно за вами наблюдаю... КОНТРАБАСИСТ. Мне хорошо... Мне так хорошо, что вы даже представить себе не можете! (Прячет бумажник). Это примета: если трясти кошельком перед нарождающейся луной, будет много денег. МИНСКИЙ. И когда их будет много, что будете делать? КОНТРАБАСИСТ. Я буду абсолютно свободен! Я соберу свой оркестр. Сам буду отбирать, сам буду прослушивать. И все те, кто только когда-нибудь мечтал о музыке... о, им ничем не придется поступиться! Все они будут со мной. Идеальный оркестр!.. Вот только денег не будет никогда... А жалко... МИНСКИЙ. Вы мне симпатичны. Вы очень печальный человек и очень беспокойный... КОНТРАБАСИСТ. Вы знаете: я очень хороший музыкант... Верите? Нет? И вот, мне двадцать семь лет, я начал лысеть, и у меня ничего нет кроме моего контрабаса. Я - учитель музыки при дочке коммерсанта. Хотя вам, наверное, все равно. МИНСКИЙ. Так ведь она прелестна! КОНТРАБАСИСТ. Кто? МИНСКИЙ. Аня... Сколько ей лет? КОНТРАБАСИСТ. Семнадцать. МИНСКИЙ. Бледное личико, медлительность в движениях. В этом возрасте им сложно сопротивляться. Они своего очарования еще не сознают, только смутно догадываются... КОНТРАБАСИСТ. Аня прелестна? Она воплощение моей униженности, бедности... Ее ничему невозможно научить, так она бездарна! Я - ей: "Возьми "до", а она тычет смычком, уж куда попадет... Боже мой! Бедность преследует меня так же, как ее фальшивая скрипка. НАСТЯ вносит ящик с пластинками. НАСТЯ. Вот "Голубые глаза", вот "Брызги шампанского", вот "Утомленное солнце". (Уходит). МИНСКИЙ. Аня юная. Зачем ей талант? (Пауза). Хотите вина? У меня еще оставалось на дне бутылки... А если добавите три тысячи, то хватит еще на одну бутылку крымского портвейна. Здесь у Насти припасено. Я все узнал. Не достает ровно трех тысяч! КОНТРАБАСИСТ. Но у меня их всего три... Хотя возьмите, они меня никак не спасут... МИНСКИЙ (напевает). Ах, Настя, Настя... Уходят. Картина седьмая. На террасу спускается АНЯ. ЗОЯ и РОДЧЕНКО по-прежнему сидят за столом. АНЯ. Я все слышала, что папа сказал про вас. РОДЧЕНКО. Хотите что-то добавить? АНЯ. Да... Нет... Ведь вы ничего не знаете. Ничего! У моего отца очень тяжелая жизнь. Он постоянно в работе, он постоянно напряжен, потому что он зарабатывает деньги. Очень много денег... Он не отдает себе отчета в своих словах... Я знаю, он обидел вас, но он не хотел, поверьте... Он другой человек. Он не понимает, что можно годами жить вот так вот, по-писательски, ничего не делая для внешнего мира... Он такого не понимает... (Пауза). Но мой отец очень порядочный, очень добрый человек. Он никогда никому не причинил зла! И прежде, чем вы жестоко посмеетесь над моим отцом, и хочу вас попросить: простите ему его грубость! Пауза. АНЯ всматривается в РОДЧЕНКО. Да ведь вам все равно, я вижу! Наши чувства вам только на забаву. Чтобы вы ни делали, ваше лицо полно презрения. Даже когда вы шутите по утрам и пьете кофе, вы ни на миг не забываете всех нас презирать! И то, что папа оскорбил вас, вам все равно! И то, что я сейчас извиняюсь перед вами, вам все равно! (Пауза). А извиняться я стала вовсе не потому, что мне жалко вас, а потому, что он хорошо меня воспитал! Да, да, мой папа!.. Я извиняюсь потому, что здесь уместно извиниться, потому что так принято, так прилично... Ну, что же вы молчите? Вам все равно? РОДЧЕНКО. Я не обижен. Ничуть. Наоборот, ваша искренность трогает меня. и почему вы решили, что мы будем смеяться над вашим отцом? АНЯ. Потому что я боюсь вас. Вот она очень жестокая! ЗОЯ. Я? АНЯ. Ты! Быть такой красивой и бессмысленно злой. Зачем? (Пауза.) Боже мой! Так отравить такое прекрасное лето! Такое лето выдалось, а вы даже не видите. А я могу только лежать у себя в номере и даже пошевелиться боюсь. РОДЧЕНКО. Нужно оправдываться? Все чего-то требуют от меня. Тетя Паша, - чтобы я поливал цветы, Настя, - чтобы я смешил ее по утрам, Зоя хочет, чтобы я ее ненавидел, и даже вы ждете объяснений! А я хочу быть один. Я устал. АНЯ (засмеялась). От вас ведь просят совсем немного. От вас ведь не убудет. РОДЧЕНКО поднимается, чтобы уйти. ЗОЯ (вслед). Цветы. РОДЧЕНКО. Спасибо. АНЯ (вслед). Вы придете вечером? РОДЧЕНКО. Зачем? АНЯ. Я хочу вас запомнить. РОДЧЕНКО уходит. Это были флоксы, да? Синий запах на жаре?.. Никак не могла вспомнить название. Милые, деревенские флоксы. Папа сажал их все мое детство, и как только перестал сажать флоксы, я поняла, что выросла. Все! (Пауза). Мне было семь, Алеше семнадцать. Он в первый раз пришел к нам, а папа занимался посадками. У папы были руки в земле. Они сели пить чай, и я помню, у Алеши были белые пальцы, свежей, твердой белизны, как опрятное утро зимой... Из дома доносится приглушенный смех. Выходят НАСТЯ и тетя ПАША. ТЈТЯ ПАША (напевает). Настя, Настя... Скажи, ты помнишь про Любочку? НАСТЯ. Давай лучше потанцуем. ТЈТЯ ПАША. Потанцуем! Удержаться бы на ногах! Говорила я тебе: не пей с отдыхающими! Мы обслуга. Должны знать свое место... Потанцуем! Играет старое, заезженное танго. Настя, Настя, что ты пляшешь, как молодая? Ой, как закружилась, как завертелась... Тебе так плясать - позор... ЗОЯ. Любочка, Люба, никому не люба... НАСТЯ. А я говорю: не надо про Любочку! (Напевает вслед за пластинкой). Голубые глаза, в вас горит бирюза... ЗОЯ. Никому не люба... ТЈТЯ ПАША. Ну, да, да, как сейчас помню: ее дети малые дразнили, а она плакала. Она на лицо была неброская, а ходила легко. Не угонишься! Она массовику "вы" говорила: "Потанцуйте со мной, Дмитрий Иванович! Правда, хорошо, что война кончилась? Ведь вас могли убить!" А он ей: "Дура, ничего не надо бояться..." А Тонька с Таиской стоят, ухмыляются, но не обижали, нет... НАСТЯ. Еще бы, дуру обидеть. Пауза. АНЯ. Вот я некрасивая, я знаю. А хочу, чтобы меня любили. Какая она, любовь? ЗОЯ. Лучше холод. Один только холод и бесстрастие. АНЯ. Но этот полупьяный мальчик? Этот Миша, он и есть любовь? ЗОЯ. Он и есть. АНЯ. Но я не вижу. Пауза. ТЕТЯ ПАША. Постой, Настя, постой! Вот массовик с Таиской запрутся в комнате, дышат сдавленно, кровать скрипит. Тяжко... Тяжко... А Любочка все одна. Кто мог Любочку обидеть, Любочку-прачку? Одни только дети, злые, неразумные... Как сейчас помню: она стоит на ветру с букетиком астр: "Дмитрий Иванович, вот вам садовые астры белые и фиолетовые... Дайте мне тридцать два рубля пятьдесят копеек, я поеду до Киева, поклонюсь мощам. Дмитрий Иванович, отпустите вы меня Христа ради! Я только съезжу поклониться и сразу назад!" А массовик ей: "Кто простыни стирать будет? Иди, иди, Бог тебе подаст..." И Тонька с Таиской засмеялись... НАСТЯ. Ей одной Бог дал, больше никому! ТЈТЯ ПАША. А никто и не просил. НАСТЯ. Я просила. ТЈТЯ ПАША. Она деткам: "Миша, Зоечка, поиграем?" А они бегут от нее. Она упадет, они смеются... Она нежная была... А ты, Настя, злая, завистливая, зачем тебе такое? НАСТЯ. Говорила я: не трогайте патефон. Оставьте пластинки!.. Голубые глаза... Любочка-Люба... Пауза. ЗОЯ. Но есть исступление. АНЯ. Этого слишком мало. ЗОЯ. Дни бегут рядом с ним, как вдох и выдох. Не любить его, - значит перестать дышать. У него твердый бесчувственный рот, но углы глаз опущены вниз. У него теплые глаза, и даже когда он выкрикивает что-то злое, они смотрят мягко. Ему нельзя верить. ТЈТЯ ПАША. Танцуй, Настя, танцуй! НАСТЯ. Я устала. Отпустите меня! ЗОЯ. Любочка, Люба... Я так виновата! АНЯ. И что сильнее - любовь или вина? ЗОЯ. Сильнее вина. АНЯ. Любочка, Люба... Это на всю жизнь? ЗОЯ. На всю жизнь. Уходят. Со стороны кладбища появляется МИНСКАЯ. МИНСКАЯ. Где дети? ТЈТЯ ПАША. Здесь никогда не было детей! МИНСКАЯ. А кто же тогда пел так чисто, как будто бы призывали ангелов? Зачем было так петь? НАСТЯ. Это у нас пластинку заело. МИНСКАЯ. Один и тот же сон преследует меня. НАСТЯ. Нам нет дела. Мы обслуга. МИНСКАЯ. Но мне больше некому рассказать... Вот как будто бы дождь идет бесконечно, да вы не слушаете совсем! А я как будто бы стою на остановке, и все те, кого я когда-то любила, машут мне из автобуса на прощанье, и вот автобус уезжает, а я остаюсь одна. Но через дорогу, вижу, горит костер под дождем, а у костра сидят нищие. Они хрипло смеются и грязно едят. Их одежда - лохмотья, а в дыры видны маслянистые тела. Они зовут меня под дождь, и я ухожу с ними навсегда... Входит МИША с ключами. МИША. Где Зоя? НАСТЯ. Ее нет. МИША. И что осталось на этот раз? НАСТЯ. На этот раз - ничего... Но она только что здесь пела. Пауза. МИША. Я люблю Зою! Это я, я люблю 3ою, а не она меня. Люблю, когда она только что была в комнате, и еще отзвук ее голоса звенит в воздухе, или когда раннее утро, и она очень хочет спать, или когда... Боже мой! Я не знаю, куда мне деться! Это я приехал за ней сюда, а вовсе не она. Она написала мне письмо: "Оставь меня, не приезжай...", но в каждом "оставь" таилось "беги за мной", "беги"... Говорят, в аду есть круг ужаса, и вот уже много лет, я бегу за ней по этому кругу. Я устал... (Исступленно.) Где Зоя? Скажите мне кто-нибудь, где Зоя? МИНСКАЯ. Мальчик мой, как ты красив! МИША. Старуха! Картина восьмая. ЗОЯ и КОНТРАБАСИСТ одни. ЗОЯ. Алексей Сергеевич, вы кем в детстве хотели стать? КОНТРАБАСИСТ. Подлецом, конечно. ЗОЯ. Ну и как, удалось? КОНТРАБАСИСТ. Пока не очень. ЗОЯ. Аня вас любит. КОНТРАБАСИСТ. А вам какое дело? ЗОЯ. Мне любопытно. КОНТРАБАСИСТ. Детские мечты сбываются под старость. В старости я обязательно разбогатею... С вами скучно. ЗОЯ. Может поцелуемся? КОНТРАБАСИСТ. Может быть... Хотя вы не в моем вкусе. Пальцы у вас тонкие, плечи узкие, и чувства - ни капли. Только любопытство и печаль. Все это слишком понятно. Вы можете вызвать интерес, ненадолго. Знаете, иногда хочется посмотреть на смерть, но только издалека, чтобы представить себе какая она. Смерть скучна! Я люблю жизнь! Я страстно люблю жизнь! (Легко целует ее). Прощайте! ЗОЯ. Прощайте! Входит МИША. МИША. Что между вами? КОНТРАБАСИСТ. Очень сильное любопытство. (Уходит). МИША. Зоя, послушай, у меня ключи. Я взял у отца. Как раньше, как ты любила! ЗОЯ. Ключи? МИША. Да, Зоя, да! Нас так много связывает! Ты помнишь, я сидел у него в мансарде и решал уравнения, а потом я лгал ему и просил ключи, чтобы быть с тобой! И мы вместе смеялись над ним... ЗОЯ. Не хочу... МИША. Ты кого-то любишь, Зоя. Я вижу по твоему лицу. Я все вижу про тебя! Пойдем со мной наверх через стеклянную дверь мимо комнаты отца... Я буду смешить тебя всю ночь, помнишь, тебе нравилось? ЗОЯ. Нет. МИША. Я болен тобой, Зоя! Кого ты здесь любишь? ЗОЯ. Я не знаю... Завтра вечером приходи в мансарду. Я буду с тобой завтра, ты слышишь? Я сделаю все, что ты захочешь. Завтра, Миша, после спектакля... МИША. Да... Картина девятая. Ночь. На террасе накрытый стол. НАСТЯ и ТЈТЯ ПАША разносят шампанское и коньяк. Все в сборе. МИНСКИЙ. Никогда не думал, что может быть вот так вот хорошо под старость. Я полюбил этот дом и это лето, и всех вас, дорогие мои! ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ (напряженно). Лучше посмотрите, какая луна. КОНТРАБАСИСТ. Она похожа на девочку-подростка лет четырнадцати. АНЯ. Про такую говорят: месяц. МИНСКИЙ. Весь этот дом, он полон смысла. Я спускаюсь по лестнице, половицы скрипят, но вовсе не от того, что я на них наступил, а о чем-то прошлом. Что за люди проходили здесь до меня? Где они сейчас? РОДЧЕНКО. Ночь и жара. Такая жара, что даже пить не хочется. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет уж, вы, пожалуйста, пейте! Прошу вас как будущий хозяин. АНЯ. Папа! Пауза. Все смеются. КОНТРАБАСИСТ. Месяц - это юноша-соперник, а я соперников не хочу. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Если у вас есть деньги, у вас нет соперников. АНЯ. Папа! МИНСКИЙ. Алеша, вы правы! Месяц безлик, а луна - женственна. Ранняя похожа на болезненную девочку, поздняя - на умершую юность. МИНСКАЯ. Какие смешные люди! Все о смерти да о женщинах! ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Это одно и тоже, уважаемая. РОДЧЕНКО. Говорят, Чехов умер при полной луне. И, говорят, был очень смешным человеком. Перед смертью он сказал: ich sterbe! что означало: я умираю. Хотя некоторые считают, будто он сказал, ох, стерва, что относилось, собственно, к его жене... Даже великий человек не может умереть без анекдота. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Все в Чехова играете? РОДЧЕНКО. Нет, я уже проиграл! ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Настя, пустые бутылки со стола - живо! АНЯ. Папа, прошу тебя! ИЗМАИЛ. Что, рыбка моя, тебе невесело? Пауза. МИША. Только я один знаю, что такое любовь! Вы не знаете никто, потому что вы не страдали. Только те, кто страдал, только они стоят любви. Они одни. Им. принадлежит мир. РОДЧЕНКО. Миша, прошу тебя! АНЯ. Что он сказал? КОНТРАБАСИСТ. Он сказал: страдание. АНЯ. Страдание? Как это? КОНТРАБАСИСТ. Это когда больно и люди становятся некрасивыми. Они корчатся от своей боли и ничего не видят вокруг. Они уродливы в своем страдании, всем ненавистны и всеми презираемы. И только немногие жалеют их. И тогда те, страждущие, жалко клянчат у них хотя бы глоток любви, один маленький глоточек, и становятся еще безобразнее. АНЯ. Зачем такое? Зачем? Жалости не нужно. Никого не нужно жалеть - никогда, и никого не нужно прощать... Ну, хватит о грустном. Еще вина или шампанского? ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. На меня плохо действует лунный свет. Не могу спать, когда видно луну. Лучше темнота. Кромешная тьма... Настя, еще коньяку! Живо! НАСТЯ. Иду! КОНТРАБАСИСТ. Кока, друг мой, вы уже пьяны? МИНСКИЙ. Недостаточно, чтобы развеселиться. КОНТРАБАСИСТ. Мне нравятся женщины во всем их разнообразии. Там в низине, в деревне, если бы вы видели, Кока! Такая простушка в веснушках и голосок тоненький... Хотите пойдем вместе? Вы развеселитесь! ЗОЯ. Аня! Гони прочь своего контрабасиста! Ему двадцать семь лет. Он лысеет! АНЯ. Но ему некуда идти. У него никого нет. ТЕТЯ ПАША. Ишь какие! До утра хотят досидеть! АНЯ. В последний раз пьем шампанское. Мы завтра уезжаем. ЗОЯ. А у нас завтра спектакль. Оставайтесь! АНЯ. Нет, Алеша скучает. Ему надо сменить обстановку. ТЕТЯ ПАША. Просьба всем соблюдать санаторный режим. Просьба разойтись по номерам! (Помолчав). Все - вон! ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ты сошла с ума? ТЈТЯ ПАША. Я - веселая! МИНСКАЯ. Не хочу видеть сны... АНЯ. Алеша, ты любишь меня? КОНТРАБАСИСТ. Я люблю свой контрабас. ТЈТЯ ПАША. В семь тридцать - зарядка. Опаздывать нельзя! Все уходят, кроме ИЗМАИЛА СЕРГЕЕВИЧА и ЗОИ. ИЗМАИЛ очень пьян. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, она слишком много себе позволяет. Она у меня договорится! Где мой пистолет? (Достает пистолет). Интересно, что она скажет вот на это? Паша, а у меня для тебя гостинец! (Замечает ЗОЮ). ЗОЯ. Вы решили пристрелить тетю Пашу? ИЗМАИЛ. Что же я, зверь? Только попугать, чуть-чуть... ЗОЯ. Она легла спать. Лучше утром. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Как скажете... Милая девушка, хотите постреляем? Проходит призрак МУЖЧИНЫ, следом - призрак ЖЕНЩИНЫ. ЗОЯ. Хочу. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Будем стрелять по бутылкам на столе. Хотите? ЗОЯ. Хочу. ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ (подает пистолет). Эту ручку выше, чуть правее, вот так... Огонь? ЗОЯ стреляет по бутылкам из-под шампанского. Бутылки разлетаются. Три бутылки из шести? Для первого раза неплохо! ЗОЯ (смеется). А вы бандит, да? ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, милая девушка, я богач. Хотите еще? ЗОЯ. Хочу. Палят по бутылкам. Картина десятая. АНЯ и КОНТРАБАСИСТ. АНЯ. Папа устроил прощальный салют. КОНТРАБАСИСТ. Ты простудишься, иди в дом! АНЯ. Я не могу заснуть. КОНТРАБАСИСТ. Иди в дом. АНЯ. Алеша, я умираю от ревности. Ты кого-то любишь, да? КОНТРАБАСИСТ. Только эту луну. Видишь, какая она бледная. АНЯ. Ты ждешь Минского, я знаю. Пойдете с ним к озеру, да? Искать простушку в веснушках? А мне что делать, Алеша? Научи! Мне больно! Слышишь, мне больно! КОНТРАБАСИСТ. А ты полюби кого-нибудь. Вот хоть этого приживала, который корчит из себя Чехова. Может развеселишься! АНЯ. Приживала, да? (Засмеялась). Скажу папе, он не даст тебе денег. (Убегает). КОНТРАБАСИСТ. Иди, иди! (Вслушивается). Как все тихо! Почему они не поют? Услышать бы их еще, увидеть бы, хотя бы на миг! Отдал бы жизнь! Входит ТЈТЯ ПАША. ТЕТЯ ПАША. Иди. Сегодня мой племянник будет играть на пиле. Его тоже Алексеем звать. Иди прямо сейчас! КОНТРАБАСИСТ. Так ведь ночь. А дорога длинная. ТЕТЯ ПАША. А я знаю короткий путь. Через час будешь у них. Ну что, пойдешь? КОНТРАБАСИСТ. Пойду. ТЕТЯ ПАША. Там уже знают про тебя. Уже ждут не дождутся. Спустись к мосту, а потом налево вдоль берега... Иди, Алешка, иди! Тебе рады будут! Ты нежный, ты ласковый... КОНТРАБАСИСТ уходит. Занавес. Антракт. ЗОЯ и РОДЧЕНКО на голой сцене. ЗОЯ. Что они делают, вы видели? РОДЧЕНКО. Ничего особенного. Курят в гримерной. Шутят. ЗОЯ. Шутят? И что еще? РОДЧЕНКО. Измаил снял пиджак. Он потеет на сцене. Минская пьет минералку. ЗОЯ. И все? РОДЧЕНКО. Даже не знаю... Слышите, Аня настраивает скрипку? Очень волнуется, ведь это ее первая роль. Прелестная девочка, умная... ЗОЯ. А должна быть глупой, глупой... Стоило только им всем вырваться на бумагу, как они стали творить все, что захотят. Аня умнеет на глазах, Миша умирает от любви, Минская тонка и проницательна! Один только Измаил послушный, но и он уже криво ухмыляется, когда я прохожу мимо. Они злят меня. Они отбились от рук! Смех из гримерной. РОДЧЕНКО. Слышите, засмеялись! И даже Аня не выдержала. Это Минская рассказывает сальные анекдоты. ЗОЯ. Засмеялись... Я хотела, чтобы они смеялись на сцене, а получатся так печально, так невыносимо печально... Идите к ним, скажите: пусть замолчат, скажите, что я их всех разгоню! РОДЧЕНКО. Пусть смеются хотя бы в антракте. Там. где появляется смех, печаль проступает еще сильнее. ЗОЯ. Пусть убираются! Я радости хочу! Лета и радости! Пауза. Из гримерной доносятся громкие развязные голоса, нестройная скрипка. РОДЧЕНКО. А правда, что когда вы учились в школе, у вас над кроватью висел портрет Чехова? ЗОЯ. С чего вы взяли? РОДЧЕНКО. Минский рассказывал. ЗОЯ. Минский! (Улыбнулась). Он целые вечера просиживал у нас на кухне и прикуривал сигареты от газовой плиты... Нет, никакого портрета не было; просто в комнате на столе стояла чугунная собака - то ли от прабабушки, то ли от ее матери. Говорят, такая же была у Чехова. (Пауза). В этом доме я очень давно не была. Когда-нибудь я вернусь туда снова, но уже другой, и все вокруг меня будет совершенно незнакомым. РОДЧЕНКО. Так вы Минского давно знаете? ЗОЯ. С детства. РОДЧЕНКО. Тогда почему же вы его имя не изменили? ЗОЯ. Я все имена оставила как в жизни. РОДЧЕНКО. Но это бесчестно. ЗОЯ. Я очень плохо воспитана, Иван Андреевич. Я всегда знала, что понятие чести в искусстве не существует. Взрыв смеха из гримерной. Действие третье. Летние радости. Вечер. Терраса, на которой стояли обеденные столы, закрыта занавесом. Перед террасой - два ряда стульев. Раздраженно входит ТЈТЯ ПАША, смотрит на часы. В небе растущая луна. ТЕТЯ ПАША. Так, рассаживайтесь, рассаживайтесь! Сейчас начнется! МИНСКАЯ. Кока, о чем будет пьеса? МИНСКИЙ. О нас с тобой, Милочка. МИНСКАЯ. Один в один? МИНСКИЙ. Думаю, что да, Милочка... МИНСКАЯ. Это старость, Кока... Скажи, тебе не дует? Со стороны кладбища входит АНЯ с беспорядочным букетом цветов. АНЯ. Живые глазки - анютины глазки, мертвые глазки - васильки... Я так его ждала, а он не пришел. Всю ночь не смыкала глаз, выбегала на каждый вздох - не идет ли, а это ветер шелестел в кустах... Живые глазки - анютины глазки, от них запах идет сладкий, да только Любочка любила табачки... Вон там ее могилка, у поваленного дерева... Он мне обещал вернуться: "Не стой на ветру, - сказал, - у тебя плечики холодные, - сказал, - холодные, хрупкие у тебя плечики. Я к тебе ночью приду..." И вот уже второй день, как его нет... ТЈТЯ ПАША. Да ладно тебе грустить. Ты вон молодая, здоровая... АНЯ. Я веселая! Я жару люблю - страсть! И лето, когда нежное... (Замечает МИНСКУЮ.) А вам когда-нибудь такое говорили? МИНСКАЯ. Бедная, ты вся горишь! АНЯ. А вам когда-нибудь: "Плечики хрупкие, каждую косточку насквозь видно, каждая косточка купается в теплом молоке... Это обман, что тепло. Не стой, милая, на сквозняке. Кто же верит вечернему теплу?" Вам такое говорили? Мертвые глазки - васильки... Вы не помните, у Алеши синие глаза? А то дорогу к озеру деревьями завалило, и теперь не узнать. МИНСКАЯ. У него синие глаза. АНЯ (МИНСКОМУ). А вы хоть немного любили меня? МИНСКИЙ. Да, дитя мое. АНЯ. А вы? МИНСКАЯ. Нет, дитя мое. АНЯ. Тогда это вам. (Подает МИНСКОМУ букет). Им ведь теперь все равно где лежать. На земле или под землей небо видно одинаково хорошо. ТЈТЯ ПАША. О ком это ты, да еще так бесстыже? АНЯ. Когда девушка падает в траву, она сначала видит небо, и только потом лицо юноши, опускающееся к ней; а когда гроб укладывают в могилу, то сверху - одно только небо... Входит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. ИЗМАИЛ. Пора уезжать. Где Алешка? АНЯ (держит руки за спиной). Левая рука или правая? ИЗМАИЛ. Правая. Где Алешка? Я ищу его весь день. АНЯ. Видишь, папа, в правой руке у меня василек, - это значит Алеша умер. А левая рука, там у меня анютины глазки, - это означает, что Алеша мне изменил. Смешно, правда? ИЗМАИЛ. Чушь, несмешно! Сядь, посиди, сейчас он вернется. АНЯ. Папа, мой бедный папа! Лучше бы ты сказал: встань попляши, и я бы поплясала. А сейчас - пойду к нему навстречу. Попробуй теперь поймай меня! Я как вода просочилась сквозь твои пальцы. Сталкивается с РОДЧЕНКО на бегу. А я что-то знаю о вас! Скоро вам будет страшно, очень страшно. Зоя придумала для вас страшное! РОДЧЕНКО. Не может этого быть! АНЯ (передразнивает) Не может этого быть! Ну, конечно... У вас же уговор двух поганцев не пакостить друг другу! Зато вы отравили ненавистью все вокруг... Такое короткое лето, и так не хочется ненавидеть. РОДЧЕНКО. У вас жар. Вам надо к врачу. АНЯ. Жар - это болезнь девственниц. Где ваш сын? РОДЧЕНКО. Он на сцене. АНЯ. Ну так передайте ему, что я засиделась в девках, ведь сами вы меня никогда не любили. РОДЧЕНКО. Вам нужно к врачу, вам нужно лечь, полежать... АНЯ (дразнит его). Лечь-полежать... Ох, как мало у вас сил осталось! Вы еще помните, как невинность потеряли? Был ли вечер или раннее утро, было ли жарко или припекало слегка? ТЈТЯ ПАША. Молчать! Раскрывается занавес. Занавес падает к ее ногам, как пена. На сцене ЗОЯ и МИША неподвижно сидят за столом. Когда они заговорят, то их голоса поначалу будут слегка дрожать от волнения, но потом они разыграются быстро, весело и страстно. ЗОЯ. Мой дорогой, ты слишком много пьешь. МИША. Это же крымское вино. Оно как сок. ЗОЯ. Но и его ты пьешь слишком много. МИНСКАЯ (шепотом). А и ведь и правда, Кока, я так волновалась, когда ты пил! Ведь тебе нельзя, ни капли нельзя... МИНСКИЙ. Тихо, Милочка! МИША. Мы на самом верху Массандры. Видишь, Ялта во всей своей славе у твоих ног. Как ты мечтала! ЗОЯ. Почему ты такой нежный сегодня? Ты опять смеешься надо мной? МИНСКАЯ. Но мы не были в Ялте ни разу. МИНСКИЙ. Милочка, это не суд. Это всего лишь спектакль. МИША. Помнишь, как ты в первый раз вышла на сцену, как пела высоким голосом? ЗОЯ. Ялта у ног! Я смотрю вниз: эти теплые огни и море! И я до сих пор боюсь выйти на улицу... Ты слишком ласков сегодня... Так ласков, как будто бы смотришь на меня последний раз. Уж лучше пойти спать... МИНСКАЯ (шепотом). Но ведь у нас все было по-другому! Другая страсть, другое страдание. Это не о нас, это слишком жестоко. МИНСКИЙ (тихо). Я бы тоже хотел, чтобы они прекратили. МИША. Я любил девочку шестнадцати лет... ЗОЯ. Сейчас мне шестнадцать с половиной... Лучше скажи - это хорошее вино? МИША. Вино? Пей!.. Да лучше бы тогда вечером я вовсе не приходил, лучше бы не сидел в летнем театре. У вас здесь в Крыму рано темнеет. Сразу же после дня наваливается ночь. Ночь, София, это наше время! ЗОЯ. Не надо, прошу тебя! МИША. Надень туфли, София, те черные, с надломленным каблуком. ЗОЯ. Послушай меня, не надо! МИША. Я сказал: надень туфли! ЗОЯ. Нет! МИША. Живо! ЗОЯ торопливо обувается и подходит к краю террасы. Вот так-то лучше, милая моя! Ты правильно встала, совсем как в тот раз... Тогда, София, в одну фразу ты вложила всю свою будущую жизнь, отдала все силы и тут же выдохлась. ЗОЯ. Я больше не могу. МИША. Подними руки, София. Вот так, немного выше. Правильно. И теперь скажи, прошу тебя, скажи как в тот раз... ЗОЯ. Ты заставляешь меня умирать каждый вечер. МИША. Скажи, что тебе стоит? ЗОЯ. Что мне стоит умереть? МИША. Прошу тебя... ЗОЯ. Еще попроси... МИША. Дорогая моя... ЗОЯ. Еще! МИША (опускается на колени). Умоляю тебя, София! ЗОЯ. Ну, хорошо! (Пауза). Зачем ты заставил меня уйти в монастырь? Вбегает АНЯ. АНЯ. Папа, папа, давай уедем отсюда! Алеши нигде нет! Где искать Алешу? (Падает.) РОДЧЕНКО. Она без сознания! ИЗМАИЛ. Врача! ТЈТЯ ПАША. Занавес! На террасу опускается занавес. МИНСКИЙ (рассеянно). Девочка тоскует... Сорвала спектакль... МИНСКАЯ (рассеянно). Чем закончилось? Этого теперь не узнать! МИНСКИЙ. Позже, немного позже... ТЈТЯ ПАША (АНЕ). Горячка по молодости, по глупости! Здоровая девка, не дури! Ну, ладно, ладно, видела я твоего Алешку. Он у нас в деревне. Вон Настя не даст соврать! Пьяный твой Алешка у нас в деревне валяется, с мужиками засиделся до утра... Он вернется вот-вот, только зачем он тебе? РОДЧЕНКО. О чем вы все говорите? Вы что, не видите, она в бреду? ТЈТЯ ПАША. Да ты на себя посмотри! ИЗМАИЛ. Отнесите ее в дом. АНЯ. Не надо... Мне уже лучше... Сама не знаю, что на меня нашло, я сорвала ваш спекта