Кронье был намерен непоколебимо защищать свои позиции. Профессиональная армия англичан, точно так же как и добровольческая* армия буров, спешно заканчивала последние приготовления к бою. Над обоими лагерями нависла зловещая тишина, всегда предшествующая урагану сражения. Буры, эти сознательные противники наступательной стратегии, все свои надежды возлагали на оборону. Хорошо укрытые скалами, холмами, пригорками и окопами, буры спокойно поджидали англичан, внимательно следя за каждым их движением. И все же добровольцы были немного сбиты с толку. Их противников словно подменили. Куда девались белые каски, султаны на шлемах, яркие мундиры и кожаная амуниция англичан! Как сквозь землю провалились медные и жестяные воинские побрякушки. Не осталось и намека на яркую окраску: ни следа белого, черного или другого резкого цвета. Тусклый, блеклый строй английской пехоты двигался на буров какой-то расплывчатой громадой. Что бы это значило? Фанфан, лежавший рядом с Сорви-головой, нашел меткое словечко, характеризующее эту странную перемену в английской армии: - Можно подумать, что англичанишки выкупались в патоке. А, хозяин? Сорви-голова рассмеялся и ответил: - Они получили форму хаки. - А что такое форма хаки? Растолкуй, если можешь, пока не началась потасовка. - Ну что ж, это совсем нетрудно. Англичане, желая стать как можно незаметнее для слишком уж зоркого глаза наших друзей - буров, приняли на вооружение новую форму цвета не то ржавчины, не то испанского табака. Этот тусклый цвет диких каштанов почти сливается с землей, благодаря чему войска, находящиеся на большом расстоянии, становятся невидимыми. Тем более что у них решительно все окрашено в цвет хаки: шлемы, каски, куртки, брюки, ремни, ранцы, ножны сабель и штыков, одеяла, футляры полевых биноклей, фляги, гетры и патронташи. Поэтому, куда бы ты ни направил взгляд, он всюду встретит однотонную тусклую окраску, ничто не бросается в глаза. - Славно придумано! Но раз уж господа англичанишки занялись этим, почему бы им не разукрасить себе заодно руки и лица? Вот был бы маскарад, сударь ты мой! - Ты воображаешь, что шутишь? Не знаю, дошли ли они действительно до того, чтобы красить лица и руки, но в санитарном поезде рассказывали, что белых и серых коней перекрашивают в хаки. - А почему бы не выкрасить и полковых собак? Тогда хаки стал бы национальным цветом англичан. Национальным цветом? Да, это верно! Фанфан прав. Превратив армию в одно тусклое пятно, хаки обесцветил и всю английскую нацию. В каких-нибудь несколько дней этот цвет стал символом крикливого, грубого, беспокойного и кровожадного империализма. Прежде всего этим цветом завладела мода. Женщины нарядились в платья цвета хаки; ленты, занавески, белье, кошельки, табачные кисеты, носовые платки - все цвета хаки. Газеты, выпущенные на бумаге хаки, выдерживали десятки изданий. Их листки развевались над ликующей толпой, как развернутые знамена. Нищие, одетые в отрепья хаки, собирали прямо-таки золотую дань. Потом буйно разрослась литература хаки. Ибо разве не хаки вся эта литература, до безумия возбуждающая британский шовинизм, сводящая с ума великую английскую нацию и пытающаяся доказать ей, что двести пятьдесят тысяч ее солдат, побитых и посрамленных двадцатью пятью тысячами бурских крестьян, суть лучшие в мире войска!.. Хаки стал также цветом теперешнего правительства. И он останется цветом правительства завтрашнего дня, ибо выборы будут проходить под знаменем хаки. У Йорка* была белая роза, у Ланкастера - алая, у Чемберлена - хаки. Для упрочения славы Великобритании хороши все средства! Нельзя, однако же, сказать, чтобы дебют нового национального цвета под Кимберли был слишком славен. Генеральное сражение еще впереди, но прелюдия, предшествующая ему, поистине величественна. Откуда-то издалека, из-за линии горизонта, английские пушки, стволы и лафеты которых также окрашены в хаки, выплюнули несколько лиддитовых снарядов. Со стороны буров полное молчание: молчат пушки Крезо*, молчат "Максимы"*, молчит и "Длинный Том"; ружья - и те не желают отвечать. И вдруг над окопами зазвучал хор низких мужских голосов и поплыла плавная, торжественная мелодия. Постепенно к хору присоединялись все новые голоса; пение крепло, ширилось и, разливаясь все дальше и дальше, донеслось до английских линий. Это был старинный псалом гугенотов*, горячая мольба, обращенная к богу-воителю. Буры стоят, поднявшись во весь рост, не обращая внимания на град снарядов; в правой руке они держат шля-пы, левой сжимают ружья; они поют псалом своих предков. С английской стороны раздалась в ответ столь же торжественная и протяжная мелодия, похожая на религиозное песнопение. Это государственный гимн в честь английской королевы, от слишком частого и громкого исполнения которого со времени господства в Англии хаки охрипли все глотки в Соединенном королевстве. Брошенный в ответ бурам и подхваченный пятнадцатью тысячами солдат лорда Митуэна гимн "Боже, храни королеву" производил грандиозное впечатление. Даже самые обыкновенные слова этого гимна приобретали в устах солдат хаки угрожающий характер. Но буры, спокойно на-хлобучив на головы шляпы, уже скрылись в своих боевых укрытиях. Наступил торжественный миг: сейчас произойдет столкновение. Лорд Митуэн со свойственным ему высокомерным презрением вельможи и вояки решил атаковать буров с фронта. Его отлично вымуштрованные и закаленные в боях войска в два счета вышибут с позиций все это мужичье, всю эту недисциплинированную, необученную армию, лишенную опытных командиров. - Forward! March on!* Взмахнув саблями, офицеры повторили приказ о выступлении; горнисты протрубили атаку, а волынщики, прижав к губам волынки, заиграли шотландский марш. Сегодня еще раз, и более чем когда-либо, противник оказался вынужденным бросить на первую линию огня шотландскую пехоту. Но неужели это те самые гайлендеры, которые еще недавно так гордились своей живописной формой? Куда девались их красные мундиры? А кильты, эти знаменитые шотландские юбочки в разноцветную клетку? А чулки с отворотами? А белые гетры и башмаки с пряжками? Все заменил хаки. Горделивый сын гор превратился в невзрачного пехотинца, одетого в мундир, брюки и гетры цвета дикого каштана. На смену яркому пледу пришло одеяло цвета лошадиного помета. Единственным воспоминанием о форме, которой он так гордился, служит большой, окаймленный мехом кожаный кошель, словно котомка нищего, висящий у него на животе*. Но не одежда красит человека, и не красный казакин и кильт делают отважными гордонцев. И под формой хаки шотландский солдат сохранил всю отвагу и стойкость гайлендеров. Прикрывшись цепью стрелков, их бригада выступает парадным маршем, в то время как английская артиллерия, заняв позиции на флангах, осыпает буров градом снарядов и шрапнели. Последние отвечают им тем же, и не без успеха. Артиллерийская прислуга буров работает с изумительной точностью, внося жестокое опустошение в ряды англичан. Время от времени и "Длинный Том", оглушая прислугу своим громоподобным грохотом, тоже посылает англичанам свой чудовищный снаряд. Сорви-голова прижал к глазам полевой бинокль, как бы следя за полетом ядра, и, увидев, что оно опрокинуло вражескую пушку вместе с ее прислугой и конями, радостно воскликнул: - В самую точку!.. Браво, господин Леон, браво! Леон - француз на службе южноафриканских республик. Один из тех, кто вместе с Галопо, Грюнсбургом, графом Виллебуа-Марей и многими другими храбрецами примчался сюда, чтобы пролить свою кровь за священное дело свободы. Выдающийся инженер, Леон взялся исполнять у буров обязанности артиллериста. Под его руководством передвигались и устанавливались все эти смертоносные орудия, он давал точный прицел и, как выразился Сорви-голова, бил в самую точку. Очень скоро Леон стал изумительным артиллеристом. Англичане, которым он причинял огромный урон, с яростью произносили его имя. Шотландская бригада приближалась. Завязалась перестрелка. Молокососы, занявшие отведенную им позицию, оживленно болтали. Точнее, Молокососы-иностранцы. Ибо у молодых буров уже проявлялась отличительная черта ИХ национального характера - молчаливость. Поль Поттер заряжал свое ружье. Работа не из быстрых: надо засыпать порох в дуло, опустить туда с помощью шомпола пулю, обернутую в пропитанный жиром пыж, потом надеть на затравочный стержень медный пистон... Такая процедура отнимала добрых полминуты, тогда как маузеры успевали сделать за то же время десяток выстрелов. Но юный бур дорожил не столько количеством, сколько качеством выстрелов. - Вот и все, - спокойно произнес он. - Ружье к вашим услугам, господа "белые шарфы"! Все английское командование, от генерала до младшего офицера, носило как отличительные знаки своего звания белые шелковые шарфы. Таким образом, нетрудно сообразить, к кому относились грозные слова юного бура: "Ружье к вашим услугам, господа "белые шар-фы"! - А разве хороший маузер хуже услужил бы им? - спросил Сорви-голова. - Ах, не говори ты мне о современном оружии! - возразил Поль Поттер голосом, в котором так и звучала нотка злопамятства. - Оно, видишь ли, не убивает. Вспомни госпиталь под Ледисмитом. Гуманная пуля... Ну нет! Пуля моего <роера" не знает пощады. Тот, в кого она попадает, обречен. Да вот, можешь сам убедиться... Видишь того офицера, налево от нас?.. Да, да, того самого, что взмахнул саблей. Офицер, о котором говорил Поль, находился на расстоянии не менее пятисот метров. Несмотря на это, острое зрение молодого бура уловило даже движение его руки. Поль слегка приподнял дуло старинного ружья, секунды три прицеливался и спустил курок. Раздался сильный выстрел, и когда густой дым рассеялся, Сорви-голова, не отрывавший глаз от бинокля, увидел, как офицер судорожно схватился рукой за грудь, замер на секунду и грохнулся, растянувшись ничком. - Ужасно! - невольно вырвалось у начальника Молокососов. А Поль, вынув из кармана нож, сделал зарубку на прикладе ружья, затем поднял курок, прочистил дуло и снова методично, не торопясь, как охотник, обстреливающий выводок куропаток, зарядил свой "роер". Засыпать порох из бычьего рога, доставать пулю из кожаной сумки, укладывать ее в пропитанный жиром пыж, надевать пистон на затравочный стержень - вся эта процедура кажется начальнику Молокососов слишком долгой. Он стреляет без передышки. - Двенадцатый с тех пор, как мать принесла мне ружье моего покойного отца, - бормочет Поль. - Что двенадцатый? - удивляется Сорви-голова - Этот офицер. Одиннадцатый номер был артиллерийский капитан... - Адамс! - воскликнул Сорви-голова. - Из четвертой батареи! Так это ты его убил? - Да. Он потешался над нами. Самые меткие стрелки не могли его достать. Я же мигом снял его с коня. - Так, значит, ты ничего не знаешь? Ведь он же... это был один из палачей твоего отца. У Поля вырвался звук, похожий па радостный рев. - А, так это был он? Тот самый бандит?.. Благодарю, Жан!.. Ты даже не представляешь, какую доставил мне радость!.. Слышишь, отец? Ты отомщен. Ты страшно отомщен! Между тем мужественные шотландцы, охваченные адским ливнем пуль, явно заколебались. Их шеренги, поредевшие от уничтожающего огня буров, дрогнули - Сомкнуться! Сомкнуть ряды! - то и дело кричали офицеры. Строй сомкнулся, но не двинулся с места. Человеческая волна разбилась об ураган снарядов. Еще несколько мгновений - и начнется беспорядочное отступление, быть может, бегство. Генерал Уошоп, командовавший атакой, понял грозившую им опасность. Это был старый вояка, отважный и добрый. Солдаты шотландской бригады обожали его, а он всех их знал по именам. Вся его военная служба прошла в войсках гайлендеров Гордона. Он, единственный из всех, категорически отказавшись от хаки, носил еще нарядное обмундирование гордонцев. Когда накануне лорд Митуэн приказал ему предпринять лобовую атаку позиций буров, генерал Уошоп почтительно заметил ему, что подобная задача выше человеческих сил. Но Митуэн заупрямился так же, как Уайт в деле при Ледисмите. Он недооценивал буров, их твердое, как гранит, несокрушимое упорство. Он верил в победу и требовал ее во что бы то ни стало. Уошопу оставалось либо повиноваться, либо отдать свою шпагу. Отдать шпагу?.. Ни за что! Но повиноваться - значило идти на смерть. Хорошо! Пусть будет так. Он сумеет достойно умереть! Со стоицизмом древнего римлянина Уошоп отдал последние распоряжения, написал жене трогательное прощальное письмо и, как рыцарь без страха и упрека, повел свою бригаду па приступ. И вот наступил момент, когда начали сбываться его печальные предсказания. С фронта позиции буров оказались неодолимыми. Но все же - вперед! Еще одно усилие, последнее, чтобы спасти воинскую честь. Он приподнялся на стременах и, потрясая саблей, зычным голосом крикнул: - Вперед, солдаты!.. Вперед! За королеву! Шотландцы, воодушевленные пылким призывом, ринулись на приступ. Пальба стала ужасной, а старый генерал, спокойный, как на параде, не переставал выкрикивать своим звучным голосом: - Вперед, храбрецы! За королеву! Вперед!.. Генерал, служивший яркой мишенью для самых метких стрелков бурской армии, казался неуязвимым. Его каска была продырявлена, мундир изодран, люди вокруг него так и падали, а он продолжал оставаться невредимым. По ходу битвы он очутился в зоне огня Молокососов. Те стреляли без передышки, опустошая магазины своих маузеров, и все же ни один их выстрел не задел генерала. Но вот Поль Поттер, с изумительным хладнокровием наводивший на него свой "роИр", спустил курок страшного ружья, грохот которого заглушил сухое щелканье автоматических карабинов. Генерал Уошоп, повторяя трагический жест людей, пораженных в грудь, судорожно схватился за нее рукой, зашатался в седле и, скользнув на круп коня, свалился на землю, убитый наповал. - А-а... еще один! - радостно воскликнул молодой бур. - Это уже тринадцатый! И он тут же нанес новую зарубку на ложе своего ружья. Увидев, что генерал убит, шотландцы остановились в нерешительности. Они еще не отступали, но и не двигались больше вперед. Пальба продолжалась, все более беспощадная и яростная. Ряды шотландцев быстро редели. Уже треть всей их бригады лежали на земле убитыми и ранеными. - Отступать! - раздалась чья-то команда. Это конец! Англичане, снова побитые, отходили в беспорядке, с поспешностью, похожей на панику. Как просто было бы теперь превратить их поражение в полный разгром и захватить в плен все десять тысяч обезумевших от страха солдат. Но для этого пришлось бы перейти в атаку, а буры никак не хотели расстаться со своими укреплениями. Иностранные офицеры умоляли Кронье атаковать англичан. Тот наотрез отказался. Тщетно указывали ему иностранцы на беспорядочное бегство деморализованной армии англичан. Достаточно было отравить галопом в обход войскам королевы хотя бы -две тысячи кавалеристов, чтобы отрезать англичанам возможность отступления. Кронье только презрительно пожал плечами и даже не удостоил их ответом. А время между тем шло, приближалась ночь. Скоро уже будет поздно что-либо предпринимать. Иностранцы взбешенные этим идиотским упрямством, из-за которого гибли плоды блестящей победы, продолжали настаивать. - Да поймите же вы, - кричал один австрийский офицер, - если мы возьмем в плен корпус Митуэна, то войдем в Кимберли без единого выстрела! Кронье опять лишь пожал плечами и, даже не потрудившись объяснить причину своего отказа этим отважным людям, которые покинули свои семьи и дела, чтобы сражаться на его стороне, повернулся к ним спиной и обратился к окружавшим его бурам: - Восславим господа и возблагодарим его за дарованную нам победу, - и первым затянул псалом. - Ничего не поделаешь, - с грустью прошептал полковник Виллебуа-Марей. - Он не знает даже азбуки современной войны. И заранее можно предсказать, что благодаря раздутой славе и слепой вере в него буров Кронье станет злым гением своего отечества. Эти воистину пророческие слова меньше чем через два месяца получили печальное подтверждение. ГЛАВА 2 Иностранный легион - обреченный легион. - Ночная атака. - "Длинный Том" получает повреждение. - Бронепоезд. - Кронье приказывает, Сорви-голова повинуется, - Вперед, Молокососы! - Динамит. - Железная дорога минирована. - Приказ Фанфану. - Сорви-голова на мосту. - Ирландец. - В пучине. Нет слов, Европа обнаружила у малоизвестных ей до сих пор буров много благородных и прекрасных черт. Буры в высокой степени отличались трезвостью, выносливостью, бескорыстием, отвагой, патриотизмом. Эти неотъемлемые хорошие их качества вызвали восхищение всего мира и заставили даже врагов относиться к ним с уважением. Но все же надо признаться, что одно из прекраснейших качеств человека - чувство благодар-ности - было знакомо им лишь в весьма умеренных дозах. Буры с самого начала платили недоверием тем людям, которые вместе со своей кровью несли им в дар неоспоримый военный опыт. А ведь эти люди были не простыми искателями приключений. Нет, то были выдающиеся офицеры - французы, австрийцы, немцы, русские, - блестящие способности которых высоко ценились в их родных странах. Несмотря на это, иностранных волонтеров долго держали в стороне от серьезных дел, на самых незначительных постах. Им приходилось с трудом пробивать себе дорогу, как бы па-сильно оказывая бурам те или иные услуги. Но, вопреки всем стараниям, их так и не оцепили по достоинству до самого конца войны, так и не сумели извлечь из них всю ту пользу, которую они способны были и хотели принести. К их советам редко прислушивались, и в отношениях с ними проявлялось возмутительное равнодушие, доходившее часто до пренебрежения и даже неблагодарности. Об этом в один голос свидетельствуют все иностранцы, сражавшиеся в армии Трансвааля. Их рассказы о бурской войне пропитаны горечью разочарования. Больше того: буры при каждом удобном случае пользовались иностранцами для выполнения самых трудных и опасных операций. На их долю выпадали самые изнурительные повинности, им поручали самые тяжелые дела, ими сознательно жертвовали и часто посылали на верную смерть без всякой пользы для дела, вернее, для того, чтобы сберечь жизни буров. Словом, европейские добровольцы были в Трансваале на положении иностранного легиона, которым буры широко пользовались для всяких нужд, примерно так же, как мы во Франции используем наш иностранный легион. Нельзя, впрочем, утверждать, что такое положение вещей было не по душе нашим отважным волонтерам. Ведь этим отчаянным ребятам предоставлялась полная возможность драться, как одержимым, и совершать подвиги, казавшиеся невыполнимыми и граничившие с легендой. Мы сочли уместным упомянуть здесь об этой не лишенной известного исторического значения черте характера буров, тем более что именно благодаря ей нашему храброму капитану Сорви-голова вскоре представился новый случай отличиться. В ночь после кровавого поражения, нанесенного английской армии, истомленные буры крепко уснули на тех самых холмах, которые они столь храбро защищали. Часовые едва стряхивали с себя дремоту, и даже стрелки, которые несли службу охранения на далеко выдвинутых постах, отяжелев от усталости, лежали в глубине своих "rifle pits"*полузакрыв глаза и с неизменной трубкой во рту. Вдруг яркие вспышки огня прорезали темень на юге, загрохотали пушки, и, прорвав ночную тишину воющим полетом, на буров полетели фугасные снаряды, рассыпая вокруг себя фонтаны осколков. Началась бестолковая суета, послышались призывы: "К оружию!", крики начальников, с большим трудом восстанавливавших боевой порядок, - короче говоря, поднялась та суматоха, которую всегда влечет за собой неожиданное ночное нападение. Наконец по всей линии загремели и ответные выстрелы буров. Но их пушки били наугад по тем местам, где вспыхивали выстрелы. Разумеется, шуму было гораздо больше, чем дела. По крайней мере, со стороны буров. И, напротив, создавалось впечатление, что англичане заранее выверили свои прицелы. Несмотря на темноту, их снаряды падали с ужасающей точностью. В самое короткое время две пушки буров были повреждены и выведены из строя лиддитовыми снарядами. Но несравненно серьезнее оказалось другое: англичане изувечили "Длинного Тома", большую пушку Крезо. Это привело буров в настоящее отчаяние. Послышались гневные, полные ужаса возгласы: - "Длинный Том" взорван!.. "Том" взорван!.. Проклятые англичане! - Негодяи! Подлецы! Разбойники!.. Ствол лучшей пушки буров, по своему калибру и дальнобойности превосходившей все английские орудия, был изуродован. Неизвестно откуда пущенный английский снаряд с дьявольской точностью ударил в край ее жерла. Еще немного - и он проник бы в самый механизм "Длинного Тома". Но последствия и без того оказались внушительными. Жерло орудия сплющилось, словно от удара парового молота, а металл так раскалился, что край жерла стал тем-но-красным. В довершение всего, пушка перевернулась вместе со своим лафетом. Она окончательно вышла из строя. "Длинный Том"! Бедняга "Том"! Казалось, что вместе с этой пушкой англичане искалечили душу сопротивления. Люди теснились вокруг орудия, как возле смертельно раненного главнокомандующего. Отважный французский инженер Леон, словно врач, горестно исследовал повреждение. - О, я вылечу ее, непременно вылечу! - сказал он, грозя кулаком англичанам, продолжавшим стрелять со стороны Моддера. Кронье в это время сидел один в своей палатке. Склонившись над картой, он при свете свечи изучал малейшие извилины поля. Ему донесли о несчастье. - Да разве вы не догадываетесь, откуда стреляют? - спросил он с невозмутимым спокойствием, которое никогда не покидало этого человека. - Нет, генерал. В той стороне не было ни одной английской батареи. - Значит, ее установили недавно, минут пять назад. - Не понимаю, - ответил адъютант. - А бронепоезд? Забыли? - Ах да! Проклятый бронепоезд!-воскликнул адъютант. - Его в таких случаях тихо подводят и останавливают на отрезке железнодорожного полотна, заранее намеченном для математически точного прицельного огня,- продолжал Кронье. - Морские орудия, которые шлют нам сейчас свои снаряды, установлены на специальных платформах и наведены под известным углом, тоже предварительно выверенным. И вот результат! - Но что же делать, генерал? - Надо раз и навсегда захватить крепость на колесах. Для этого необходимо разрушить позади нее железнодорожный путь. А еще лучше снова взорвать мост через Моддер. - Немедленно? - спросил адъютант. - Да. Но у нас едва хватит людей для защиты позиций, в случае если бы англичанам вздумалось возобновить наступление. А это вполне возможно, потому что нападение бронепоезда - не что иное, как диверсия с целью отвлечь наше внимание. Враг полагает, что нас гораздо больше. Ах, если б у меня было десять тысяч солдат! - Но ведь для этого рискованного дела вполне достаточно нескольких решительных людей, - возразил адъютант. - Правильно. Только где найти таких людей? - А Молокососы? А их командир Сорви-голова? - сказал адъютант. - Дети! - воскликнул генерал. ~- Да, дети, но смелые, как львы, и хитрые, как обезьяны! Подумав немного, генерал согласился: - Хорошо. Позовите сюда капитана Сорви-голова. - Слушаю, генерал! Через несколько минут адъютант вернулся в сопровождении отважного француза. Жан стоял перед знаменитым главой бурских войск, почтительно вытянувшись по-военному, но, как всегда, уверенный в себе и сохраняя чувство собственного достоинства. Кронье устремил на него ясный и твердый, как сталь, свой единственный глаз и без дальних околичностей спросил: - Сколько людей в вашем распоряжении? - Сорок, генерал. - Можно на них положиться? - Как на меня самого, генерал. - Умеете обращаться с динамитом? Жан вспомнил о своих странствиях по Клондайку, где ему чуть ли не ежедневно приходилось прибегать к динамиту, и, не колеблясь, ответил: - Да, генерал, и уже давно. - В таком случае, у меня есть для вас трудное, почти невыполнимое поручение. - Если только трудное - считайте, что оно уже выполнено. Если невыполнимое - то либо оно будет выполнено, либо мы сами погибнем. - Дело не в том, чтобы умереть, дело в том, чтобы успешно выполнить поручение. - Слушаю, генерал! - Я не обещаю вам за это ни звания, ни почестей, ни даже награды. - А мы и не продаем своей крови, генерал. Мы сражаемся за дело независимости Трансвааля. Распоряжайтесь нами, как взрослыми солдатами, исполняющими свой долг. - Именно это я и делаю! Приказываю вам отрезать отступление бронепоезду и взорвать мост. Действуйте немедленно! Ступайте, мой мальчик, и лишний раз оправдайте ваше славное прозвище. Отдав честь генералу, Сорви-голова вышел. Он вихрем пронесся по лагерю, на который продолжали сыпаться снаряды англичан, собрал Молокососов, приказал им седлать коней и роздал каждому по пять динамитных патронов и бикфордовы шнуры с фитилями. На все это у него ушло не более десяти минут. - Вперед! - скомандовал он. Маленький экспедиционный отряд насчитывал сорок одного человека. Сорванцы бешено скакали, ежеминутно рискуя сломать себе шею среди скал и рытвин, потому что единственными источниками света в этой кромешной тьме были звезды да вспышки пушечных выстрелов. Но у добрых бурских лошадок такая уверенность и сила в шаге, ими руководит столь безошибочный инстинкт, что ни одна из них ни разу не только не упала, но даже не споткнулась. За пятнадцать минут они пробежали расстояние в четыре километра. И вот Молокососы уже недалеко от железной дороги. В пятистах-шестистах метрах сверкают воды Моддера. Очертания местности, которую они в качестве разведчиков изъездили вдоль и поперек, настолько знакомы им, что, несмотря на темноту, юнцы узнают малейшие ее извилины. Спешились, не проронив ни слова. Чувствовалось, что англичане здесь так и кишат. Десять Молокососов остались охранять лошадей. Остальные, захватив динамитные патроны, отправились пешими за своим командиром. Они передвигались, словно истые индейцы, с бесконечными предосторожностями: ползли, останавливались, прятались то за скалой, то за кустарником и снова пускались в путь. Бронепоезд находился всего в полутора километрах от них. Пушки его продолжали грохотать, оглушая Молокососов. По железнодорожному полотну сновали какие-то тени, вырисовывались силуэты часовых, расставленных попарно, с промежутками от полутораста до двухсот метров. Отважные сорванцы с поразительной быстротой и самообладанием прямо голыми руками принялись копать ямки под рельсами. Сорви-голова насыпал в патроны порох, вставлял в них шнуры с фитилями и вместе с Фанфаном укладывал их в ямки и прикрывал сверху землей. Неосторожное движение, малейший удар по стальным рельсам - и все взорвется. От одной мысли об этом людей менее хладнокровных бросило бы в дрожь. К тому же их каждую секунду могли заметить часовые. Правда, Молокососы работали лежа, плотно прижавшись к шпалам, с которыми они сливались. Слава богу! Наконец-то уложены все патроны. Их целая сотня, каждый весом в сто граммов. Десять килограммов динамита! Так встряхнет, что самим чертям тошно станет! - Назад! - голосом тихим, как дыхание, скомандовал Сорви-голова. Молокососы отступили на несколько шагов и припали к земле. - Ты, Фанфан, останешься здесь, - продолжал Сорви-голова, - а я побегу на мост. Мне понадобится четверть часа, чтобы добраться туда и заложить там петарды *. Когда услышишь взрыв, подожги фитили и беги. Понял? - Да, хозяин. - Если через четверть часа взрыва не будет, значит меня уже нет в живых. Ты все равно поджигай тогда... Скажешь Кронье - я сделал все что мог. - Есть, хозяин!.. Только вот что я тебе скажу: взрывать-то взрывай, да не вздумай сам кокнуться. У меня сердце от горя лопнет. - Молчи и выполняй! Сбор - после взрыва, у стоянки лошадей. Отдав тот же приказ другим Молокососам, Сорви-голова принялся укладывать патроны в две провиантские сумки, по пятьдесят штук в каждую. Со стороны могло показаться, что он имеет дело не с динамитом,а с деревянными чурками - так быстро и уверенно он ими орудовал. Одну сумку через правое, другую через левое плечо, в каждой по пять килограммов динамита, и - в путь. Сделав небольшой крюк, Жан свернул прямо к мосту и минут через шесть был уже на месте. Мост, как он того и ожидал, охранялся часовыми. Сорви-голова бесшумно обошел наскоро сооруженные англичанами защитные укрепления и добрался до обвалов, вызванных предыдущим взрывом. Он был в числе тех, кто взрывал тогда мост, и отлично запомнил конфигурацию местности. Как всегда, Жану невероятно везло: ему удалось взобраться по контрфорсу* до настила моста. Мост был решетчатый. Он состоял из продольных брусьев, поперек которых были наложены шпалы, а на шпалах укреплены рельсы. Вдоль левой его стороны тянулась деревянная дорожка для пешеходов, такая узкая, что два человека, встретившись на ней, с трудом разошлись бы. А внизу река. Пучина! Сорви-голова, положившись на свою счастливую звезду и находчивость, смело ступил на дорожку и направился к первому устою моста, собираясь взорвать его. Но не прошел он и пятнадцати шагов, как раздался резкий окрик: - Who goes there? Уловив ирландский акцент в английской речи часового, Сорви-голова решился на отчаянный ход: - Это ты, Пэдди? Без глупостей, дружище! - с деланым смехом ответил он. "Пэдди" - общее прозвище ирландцев, подобно тому как "Джон Буль" - прозвище англичан, а "Джонатан" - прозвище янки. - Томми! Ты, что ли? - с явным недоверием откликнулся часовой. - Подойди поближе... Руки вверх! - Да не ори1 Смотри, что я стянул... У меня карманы набиты провизией и бутылками виски... На вот, попробуй! Надо сказать, что ирландцы такие же отчаянные пьяницы, как и храбрецы. Услышав слово "виски", Пэдди опустил свой штык и, прислонив ружье к парапету, почти вплотную подошел к этому любезному мародеру. Они едва различали друг друга впотьмах. Но Сорви-голова успел уже откупорить свою флягу, и до ноздрей столь хорошего ценителя виски, как Пэдди, донесся аромат "божественного" напитка. Фляга мгновенно перешла из рук лже-Томми в руки Пэдди, который жадно припал к ней губами и, не переводя дыхания, залпом стал поглощать содержимое. Пока он так наслаждался неожиданным и чудесным угощением, Сорви-голова, протиснувшись между парапетом и ирландцем, дал ему подножку и что было сил толкнул его в проем между двумя шпалами Несчастный парень не успел даже вскрикнуть и, как был, с флягой у рта, так и полетел Послышался глухой шлепок по воде, Пэдди исчез в волнах. "Бедняга! - пожалел Сорви-голова. - Впрочем, от нырянья не всегда умирают". Но размышлять было некогда. Минуты текли, а в его положении каждая минута стоила часа. Волны с шумом бились об устой моста; он здесь, под ногами Жана, тот самый устой, который надо подорвать. Отважный сорванец, рискуя разделить участь ирландца, полез под шпалы и зацепился за одну из них ногами и левой рукой. Нелегко было, находясь в таком положении и действуя одною лишь правой рукой, достать две сумки, наполненные динамитом, и уложить их под настилом. Теперь оставалось только зарядить патроны фитилями и поджечь. Но работа одной рукой отнимала слишком много времени Тогда, чтобы высвободить другую руку, Жан плотнее обвил ногами шпалу и повис над бездной вниз головой. Внезапно деревянная дорожка задрожала под чьими-то тяжелыми шагами. Над Жаном бежали люди, щелкали ружейные затворы. А под ним, будто его резали, вопил выплывший на поверхность ирландец. "Пропал!" - подумал Сорви-голова. Заряжать патроны было уже некогда. Да и зачем? Вполне достаточно одного патрона, чтобы взорвать все остальные. Ему удалось извлечь из сумки патрон и вставить в него шнур с фитилем. Оставалось только поджечь фитиль. Пройдет добрых две минуты, пока он прогорит. Сорви-голова по-прежнему висел вниз головой. От прилива крови голова готова была лопнуть, в ушах шумело, перед глазами плыли огненные круги; у него едва хватило сил чиркнуть спичкой. Подбежавшие солдаты увидели мигающий во мраке светлячок и силуэт человека, державшего его. - Огонь! - раздалась команда. Грянуло шесть выстрелов. Сорви-голова, не обращая внимания на пальбу, поднес спичку к бикфордову шнуру и стал дуть на него, чтобы он скорей разгорелся. Фитиль занялся. Пули жужжали у самых ушей сорванца, расщепляя шпалы, рикошетом отскакивая от стальных рельсов. У его ног двадцать фунтов динамита, сверху его обстреливают прибежавшие караульные, а внизу - река. Ни секунды не колеблясь, Сорви-голова разжал ноги, обвивавшие шпалу, и вниз головой полетел в Моддер. В то же мгновение раздался оглушительный взрыв. ГЛАВА 3 Батарея на колесах. - Два взрыва. - Фанфан-воитель. - Подвиги капитана Сорви-голова. - Утонувший ирландец. - Пригвожденный волонтер. - Завоевание шляпы, с меткой "CIV". - Опять марш Молокососов. - Английские пленники - Вероломство пленного капитана - Трагическая смерть одного из членов военного суда Бронепоезда как орудия войны используются уже давно. Защитники осажденного в 1870 году* Парижа помнят, как эти громоздкие машины циркулировали по Восточной* и Орлеанской* железным дорогам между двумя пе-редовыми линиями вплоть до самой мертвой зоны. Они сновали взад и вперед, стреляли и делали страшно много шума, не принося почти никакой пользы. Да оно и понятно: все передвижения бронепоезда совершались по одним и тем же путям, в его появлении не было никакой неожиданности, а поле его действий было очень ограниченно К тому же он не обладал ни подвижностью полевой батареи, ни неуязвимостью укрепленного бастиона. Пользовались бронепоездами и при осаде Плевны и во время войны на острове Куба*, впрочем также без особого успеха. Англичане во многих войнах проявили себя сторонниками этого орудия войны, особенно в экспедициях против афридиев, которых бронепоезд повергал прямо-таки в мистический ужас. Англичане снова, на свой страх и риск, прибегли к нему в войне с бурами. Риск неизбежный, а опасность до-вольно большая, ибо достаточно сущей безделицы, чтобы превратить эту крепость на колесах в простую груду железа. Первое и самое главное условие успешности операций бронепоезда - тщательная охрана железнодорожного пути с целью обеспечить поезду возможность отступления. Кроме того, необходимо, чтобы вдоль всего пути были размещены на некотором расстоянии подвижные части, которые могли бы в случае неожиданного нападения прийти ему на помощь. Ибо, предоставленный самому себе, бронепоезд не может долго защищаться. В начале осады Кимберли англичане принимали все эти разумные меры предосторожности. Но так как буры не атаковывали поезд, несмотря на его участившиеся нападения, английское командование стало пренебрегать осторожностью и снаряжало явно недостаточное количество войска для защиты бронепоезда. По мере того как росла уверенность англичан в безнаказанности их действий, они становились все более дерзкими. Бронепоезд, который действовал на фронте Моддера, состоял из трех платформ. На них были установлены три корпуса из листовой стали, хорошо заклепанной и скрепленной стальными перекладинами В общем, бронепоезд представлял собою сооружение из сплошного металла, не пробиваемого пулями и шрапнелью. В его корпусах, стены которых были прорезаны двумя рядами амбразур, укрывался гарнизон из шестидесяти бойцов. Нижний ряд амбразур служил для сидящих стрелков, верхний - для стоящих. Пушка находилась в задней части корпуса на легко вращающейся платформе и могла обстреливать веером. Мощный паровоз также был одет в броню; незащищенной оставалась лишь верхушка трубы. И, разумеется, все, не исключая и пушек, было окрашено в цвет хаки. Но вернемся к описанному выше ночному нападению бронепоезда. Казалось, для этого не было никаких оснований, особенно после полного разгрома, понесенного всего лишь несколько часов назад войсками ее величества королевы. Чем же оно было вызвано? А тем, что паника среди английских солдат, обезумевших от страха и бежавших врассыпную, как стадо, была так велика, что лорд Митуэн, опасаясь того самого преследования, о котором иностранные офицеры тщетно умоляли Кронье, приказал бронепоезду предпринять эту диверсию. Наступление буров диктовалось простой логикой военных действий, и генерал решил прибегнуть к этому крайнему средству, чтобы предотвратить или хотя бы ослабить вражескую контратаку. О, если бы только он знал, что буры, пропев свой псалом, залегли спать! Между тем Фанфан, мучимый беспокойством, лежал, растянувшись на шпалах, и ждал взрыва моста. Сорви-голова сказал: "Через четверть часа". В таком положении, особенно ночью, минуты тянутся, как часы. Юный парижанин волновался, сердце его усиленно билось; ему казалось, что четверть часа уже давно прошло. Ему чудилось, что огонь бронепоезда становится все реже. А что, если эта крепость на колесах прекратит огонь и уйдет восвояси?.. И действительно, прильнув ухом к рельсам, он уловил глухой шум медленно двигавшихся колес. "Действуй, Фанфан! Самое теперь время поджечь шнур". Чирк!.. Вспыхнула спичка, бикфордов шнур загорелся. Фанфан одним прыжком отскочил от железнодорожного полотна и побежал к своим товарищам. Найдя Молокососов на том же месте, где оставил их, он бросил им команду, не имеющую ничего общего с военной терминологией: - Давай драла! Юнцы отбежали метров на двести. Бронепоезд приближался. И по мере его приближения тревога в душе Фанфана росла: не слишком ли поздно поджег он фитиль? Бум!.. - донесся страшный взрыв со стороны реки, сопровождавшийся яркой вспышкой огня. "Браво, Сорви-голова! Браво!" Бум!.. - раздалось теперь совсем уже рядом, на железнодорожном полотне. Так и казалось, что там разверзся кратер вулкана: земля задрожала, во все стороны полетели осколки металла и щепки, вспыхнуло ослепительное пламя. Оба взрыва последовали один за другим с промежутком секунд в пятнадцать. Мост, очевидно, взорван, железнодорожные пути - тоже. И что за ужасное разрушение! Обвалившаяся насыпь, груды исковерканных рельсов и деревянная труха шпал. Бронепоезд круто остановился на расстоянии трехсот метров от места взрыва. Отступление было отрезано. Несколько солдат спрыгнули с поезда на полотно дороги и побежали к месту взрыва. Сбежались часовые, прискакали кавалеристы. Люди заметались. Послышались крики, ругань, проклятия, порядком потешавшие залегших в траве Молокососов. В кучке англичан, состоявшей примерно из тридцати человек, вспыхнул огонек, - видно, кто-то зажег фонарь. Фанфан шепотом приказал самым метким своим стрелкам: - Огонь!.. Бей в кучу! Приказы Фанфана все меньше и меньше походили на военные, но Молокососы исполняли их по-военному точно, и все шло, как полагалось. Сухо щелкнули маузеры Ружейный огонь мгновенно разметал толпу. Воздух огласился стонами и воплями раненых. Уцелевшие солдаты в страхе разбежались - Здорово! Вот здорово!.. - шептал Фанфан. - Бей их, ребята! Сыпь! Сыпь!.. Эх! Если бы нас видел Сорвиголова!.. Какого дьявола, в самом деле, он провалился? Не хочу вот, а сам боюсь за него... И было от чего тревожиться. Положение капитана Молокососов, действительно, походило на безвыходное. Оторвавшись от железнодорожной шпалы, которая служила ему точкой опоры, он ринулся вниз головой в реку Моддер. А как сказал один упавший с крыши кровельщик: "Лететь не так уж скверно; упасть - вот в чем мало забавного". Река Моддер глубока. Сорви-гол