но окатило меня холодным душем. Дженнингс сражался за нас до конца. Он пытался доказать, что в своих действиях мы руководствовались тревогой за сохранность спецгруза и подозрениями. Но судил нас не гражданский суд. В состав трибунала входили армейские офицеры, озабоченные поддержанием дисциплины в войсковых частях. И нашим недоказанным подозрениям противостояли суровые факты. Дженнингс не зря предупреждал, что нам нечего ждать оправдательного приговора. Берт достал пачку сигарет, мы закурили. -- Ну, что загрустил, капрал?-- попытался он ободрить меня.-- По-моему, не всИ потеряно. Дженнингс показал, какой подонок этот Рэнкин. Если они ради приличия и признают нас виновными, то наказание должно быть лИгким. Я не ответил. Тут открылась дверь, и вошли Дженни, еИ отец и жена Берта. Я не помню, о чИм мы говорили, но только не о суде. Мне понравился отец Дженни, седовласый шотландец с мелодичным голосом и весИлыми голубыми глазами. Широкая в кости, крепко сбитая миссис Кук буквально лучилась добротой. Я сразу понял, что Берту повезло с женой. Чувствовалось, что она всегда готова прийти на помощь и поддержать в трудную минуту. Время текло медленно, разговор не клеился. Без четверти час наших гостей попросили выйти, а нас отвели в зал суда. Казалось, ничего не изменилось. Все сидели на своих местах. По отрешИнным лицам офицеров я понял, что наша судьба решена. По спине у меня побежали мурашки, когда нам приказали встать. -- В данный момент суду нечего объявить,-- бесстрастным голосом сказал председатель трибунала.-- Решение суда, подлежащее утверждению, будет обнародовано в установленном порядке. Юрист-консультант обратился к прокурору: -- Вы хотите что-нибудь добавить? Прокурор представил наши послужные списки. Дженнингс произнИс речь с просьбой о смягчении приговора, учитывая нашу безупречную службу и то обстоятельство, что в своих действиях мы руководствовались благими намерениями. Вновь нас вывели из зала. Трибунал рассматривал вопрос о нашем наказании. -- Приговор трибунала, подлежащий утверждению, будет обнародован позднее,-- объявили нам десять минут спустя. Нас снова отвезли на военную базу. Через две недели еИ командир огласил приговор: "Капрал Варди, на заседании трибунала, состоявшемся двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, вас признали виновным в мятеже и приговорили к четырИм годам тюремного заключения". Берт получил три года. Не сразу осознали мы значение его слов, не сразу начали привыкать к тому, что следующие три или четыре года будем отрезаны от мира. Этот срок казался нам вечностью. Наутро нас погрузили в трИхтонку. -- Куда нас теперь повезут?-- спросил Берт. Его оптимизм испарился без следа. -- Бог знает,-- ответил я. Мы обогнули Плимут и поехали в глубь страны, через Йелвертон. Там свернули направо и начали подниматься в гору. Светило солнце, по голубому небу бежали редкие облака. Внезапно меня охватил страх. Ибо я понял, куда мы едем. Я бывал в этих местах. Несколько раз я ездил со своим приятелем к нему домой, в Дартмит. И сейчас мы ехали по шоссе, ведущему в Принстаун. Я слышал разговоры о местной тюрьме для военных преступников. Тогда я не обращал на них внимания, теперь они касались меня самого. Я взглянул на Берта, не подозревавшего, куда нас везут. Он поймал мой взгляд и попытался улыбнуться. -- Детям бы тут понравилось. Ты знаешь, они никогда не были на природе. ВсИ время в городе. Старшему только четыре года. Я чувствовал, что меня куда-нибудь ушлют, и мы хотели, чтобы дети скрасили еИ одиночество. Бедняжки. Они видели лишь взрывы да развалины. Они не представляют, что по вечерам на улицах зажигают фонари, никогда не ели бананов, но старший уже отличает "спитфайр" от эр-тридцать восьмого и разрыв бомбы от "фауодин". А для каждого аэростата они придумали прозвище. Война кончается; я думал, что смогу показать им море, и на тебе! Это просто невыносимо! Я положил ему руку на плечо. Что я мог сказать? Слава Богу, у меня не было ни жены, ни детей. Но я чувствовал себя виноватым. Не надо было мне спешить со спасательным плотом. Но тогда я не подумал о последствиях. И в то же время, послушайся мы Рэнкина, лежали бы теперь на дне морском. И Рзнкин, обвинивший нас в мятеже, остался в живых лишь благодаря мне. Не откажись я подчиниться его приказу, он тоже сел бы в шлюпку номер два. После долгого подъИма грузовик выбрался на равнину. Мы ехали по заросшей вереском местности, и вокруг чернели обожжИнные холмы. Бесконечная лента дороги выползала из-под колИс, обтекая скальные вершины. Слева до горизонта тянулись вересковые заросли, и повсюду к небу поднимались клубы дыма. В уходящей вниз долине виднелись маленькие фигурки людей с факелами в руках. Они поджигали остатки прошлогодней травы и вереск, чтобы пастбища стали плодороднее. Мы пересекли железную дорогу и спустя несколько минут въехали в Принстаун. Я сидел с гулко бьющимся сердцем. Если на рыночной площади мы свернИм налево... Водитель сбросил скорость, мы свернули. Одно дело -- подозревать худшее, другое -- знать, что подозрения обернулись реальностью. А реальность являла собой одиночные камеры в самой ужасной тюрьме Англии. Маленькие каменные домишки прилепились к шоссе. В них жили тюремщики. Грузовик остановился. Водитель нажал на клаксон. Послышались голоса, скрип тяжИлых ворот. Грузовик медленно покатился вперИд, ворота захлопнулись. Водитель заглушил мотор, наш охранник открыл заднюю дверцу. -- Вы, двое, выходите,-- крикнул тюремщик. Мы с Бертом спрыгнули на землю. С двух сторон возвышались тюремные корпуса, сложенные из гранитных блоков, добытых в близлежащих каменоломнях, с крышами из серого шифера. В каждой стене темнели ряды зарешечненых квадратных бойниц -- окна камер. Над крышами поднималась к небу кирпичная труба, выплИвывающая чИрный дым. Берт огляделся, потрясИнный гранитными громадинами. -- Где мы, приятель?-- спросил он тюремщика. Тот ухмыльнулся.-- Ради Бога, где мы?-- повторил Берт. -- В Дартмуре,-- ответил тюремщик. . Не сразу до Берта дошИл смысл этого короткого ответа. Тюремщик не торопил нас. Берт вертел головой, изумление на его лице сменилось ужасом. Затем он посмотрел на тюремщика. -- Брось, приятель, ты шутишь. Туда обычно посылают опасных преступников, осуждИнных на длительные сроки.-- Он повернулся ко мне.-- Он шутит, Джим? -- Нет,-- ответил я.-- Это Дартмурская тюрьма. Я часто видел еИ... снаружи. -- Дартмур!-- с отвращением воскликнул Берт.-- Чтоб меня! Что ни день, то новые чудеса. -- Пошли, хватит болтать!-- нетерпеливо рявкнул тюремщик и увИл нас с залитого солнцем двора в холодные тИмные внутренности гранитных корпусов с гремящими дверями и вымощенными камнем коридорами. Мы прошли медицинский осмотр, нас ознакомили с правилами внутреннего распорядка, переодели и развели по камерам. Захлопнулась железная дверь, и я остался один в гранитном мешке. Шесть шагов в длину, четыре в ширину. Забранное прутьями окошко. Карандашные надписи на стенах. И долгие годы, которые мне предстояло провести здесь. Четыре года, в лучшем случае -- три с небольшим, если скостят срок за примерное поведение. Тысяча сто двадцать шесть дней. Нет, я же не учИл, что тысяча девятьсот сорок восьмой год високосный. Значит, тысяча сто двадцать семь дней. Двадцать семь тысяч сорок восемь часов. Миллион шестьсот двадцать две тысячи восемьсот восемьдесят минут. ВсИ это я сосчитал за одну минуту. Одну из полутора миллионов, которые должен был провести в этой тюрьме. В пустынном коридоре глухо прогремели шаги, звякнули ключи. Я сел на койку, пытаясь взять себя в руки. Тут раздался стук в стену. Слава Богу, я знал азбуку Морзе и с облегчением понял, что даже взаперти не останусь один. Тюремный телеграф разговаривал языком Морзе. Мне выстукали, что Берта поместили через камеру от меня. ... Я не собираюсь подробно рассказывать о месяцах, проведИнных в Дартмуре. Они стали лишь прелюдией к нашей истории и не оказали на неИ особого влияния, если не считать полученной мною моральной и физической закалки. Если б не Дартмур, едва ли я решился бы на плавание к Скале Мэддона. Мрачный гранитный Дартмур придал мне смелости. Правда, ужас одиночного заключения никогда не покидал меня. Как я ненавидел свою камеру! С какой радостью я работал в каменоломне, поставляющей гранитные блоки для строительства, или на тюремной ферме. Если я находился среди людей, меня не пугали ни тяжИлый труд, ни дисциплина. В то время в Дартмуре находилось почти триста заключИнных. Около трети из них, как я и Берт, были осуждены трибуналом, остальные военнослужащие -- гражданскими судами за хулиганство, воровство, поджоги, мародИрство. Многие были преступниками до войны, попали в армию по всеобщей мобилизации, но не изменили дурным привычкам. Некоторые, вроде меня и Берта, оказались в Дартмуре по ошибке. В Дартмуре меня не покидала мысль о мрачной истории этой тюрьмы. "ДЖ.Б.Н. 28 июля, 1915-1930"- гласила одна из многочисленных настенных надписей. ЕИ я запомнил на всю жизнь. Я часто думал об этом человеке, ибо он вошИл в Дартмур в день моего рождения, а вышел, когда мне исполнилось 15 лет. Камеры, тюремные дворы, мастерские, кухни, прачечные -- везде витали духи людей, которых заставили провести тут долгие годы. По странной иронии Дартмурская тюрьма строилась в начале девятнадцатого столетия для французских и американских военнопленных, теперь же в неИ направляли провинившихся англий ских солдат. Постепенно я втянулся в тюремную жизнь. Я понял, что самое главное -- не оставлять времени для раздумий, занимать делом каждую свободную минуту. Я вИл календарь, но не считал оставшиеся месяцы. Я старался выбросить из памяти всИ, что привело меня в Дартмур, не пытался отгадать, что произошло со шлюпками "Трикалы" и почему Хэлси три недели болтался в Баренцевом море. Я смирился со всем и постепенно успокоился. И вообще, теперь меня интересовали не мои сложности, но география, история, кроссворды. ВсИ, что угодно, кроме меня самого. Я написал родителям, чтобы они знали, где я нахожусь, и изредка получал от них письма. С Дженни мы переписывались регулярно. Я с нетерпением ждал каждое еИ письмо, по несколько дней носил конверт в кармане, не распечатывая его, чтобы уменьшить промежуток до следующего письма, и в то же время они пробивали брешь в броне восприятия и безразличия, которой я пытался окружить себя. Дженни писала о Шотландии, плаваниях по заливам и бухтам побережья, посылала мне чертежи "Айлин Мор", то есть напоминала о том, чего лишил меня приговор трибунала. Весна сменилась летом. Капитулировала Германия, затем -- Япония. Облетели листья с деревьев, приближалась зима. В ноябре землю запорошил первый снег. На Дартмур наползали густые туманы. Стены наших камер блестели от капель воды. Одежда, казалось, никогда не просыхала. ВсИ это время я поддерживал постоянный контакт с Бертом. Вор, сидевший в камере между нами, перестукивал наши послания друг другу. Он попал в Дартмур повторно -- невысокий, с маленькой пулеобразной головой, вспыльчивый, как порох. Он постоянно замышлял побег, не предпринимая, правда, никаких конкретных шагов для осуществления своей мечты. Он держал нас в курсе всех планов. Таким образом он убивал время, хотя с тем же успехом мог разгадывать кроссворды. Иногда нам с Бертом удавалось поговорить. Я помню, что в один из таких дней он показался мне очень возбуждИнным. Мы работали в одном наряде, и, поймав мой взгляд, он каждый раз широко улыбался. По пути к тюремного корпусу он пробился ко мне и прошептал: "Я был у дантиста, приятель. Он ставит мне протезы". Я быстро взглянул на Берта. Привыкнув к его заваленному рту, я не мог представить моего друга с зубами. Охранник приказал нам прекратить разговоры. Примерно через месяц я вновь встретил Берта и едва узнал его. Обезьянье личико исчезло. Рот был полон зубов. С лица Берта не сходила улыбка. Казалось, он набил рот белыми камушками и боялся их проглотить. С зубами Берт стал гораздо моложе. Раньше я никогда не задумывался, сколько ему лет, теперь же понял, что не больше тридцати пяти. По всей видимости, я привык к его зубам быстрее, чем он сам. И ещИ долго Скотти, воришка, занимавший камеру между нами, перестукивал мне восторги Берта. Наступило рождество, повалил снег. Первую неделю января мы только и делали, что расчищали дворы и дороги. Я с удовольствием сгребал снег; работа согревала, и нам разрешали напевать и разговаривать. А потом снег сошИл, засияло солнце, запахло оттаявшей землИй. Природа пробуждалась от зимней спячки. Защебетали птицы. Весеннее настроение захватило и меня. Я перечитывал письма Дженни и с нетерпением ждал новых. И в один прекрасный день понял, что влюблИн в неИ. Как я ругал себя. Я сидел в тюрьме, от меня отказалась невеста, родители разочаровались во мне. Какое меня ждало будущее, что я мог ей предложить? Но вскоре всИ изменилось, разорвалась окутавшая меня пелена печали и раздражения. Один из тюремщиков, Сэнди, иногда давал мне старые газеты. Я прочитывал их от корки до корки. И 7 марта 1946 года во вчерашней лондонской газете я прочИл заметку, круто изменившую мою жизнь. Напечатанная на первой странице, она занимала лишь три абзаца. Я вырезал заметку. Сейчас, когда я пишу эти строки, она лежит передо мной на столе. "ПЕРВАЯ ПОСЛЕВОЕННАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ЗА ЗАТОНУВШИМИ СОКРОВИЩАМИ. Шкипер "Трикалы" намерен поднять со дна моря груз серебра. Ньюкасл, вторник. Капитан Теодор Хэлси, шкипер сухогруза "Трикала" водоизмещением 5000 тонн, принадлежащего пароходной компании Кельта и затонувшего в 300 милях к северо-западу от ТромсИ, намерен поднять с морского дна груз серебра, находившегося на борту судна. Стоимость серебра -- 500 тысяч фунтов. Он и ещИ несколько человек, спасшихся с "Трикалы", объединили свои средства и основали компанию "Трикала" рикавери". Они купили у адмиралтейства списанный буксир и устанавливают на него в доках Тайнсайда самое современное оборудование для подводных работ. При нашей встрече на мостике буксира, названного "Темпест", капитан Хэлси сказал следующее: "Я рад, что вы приехали именно сегодня, ровно через год после того, как "Трикала" подорвалась на мине и затонула". Капитан невысок ростом, широкоплеч, с аккуратно подстриженной чИрной бородой и живыми пытливыми глазами. Его движения быстры и энергичны. "Теперь, наверное, нет смысла скрывать, что на "Трикале" находился груз серебра. Мне известны координаты района, где затонула "Трикала". Море там не такое уж глубокое. Я убеждИн, что новейшее оборудование для подводных работ, созданное в последние годы, позволит нам поднять серебро с морского дна". Далее капитан отметил, что его экспедиция по подъИму затонувших сокровищ будет первой после войны. Мистер Хэлси представил мне своих офицеров, так же, как и он сам, спасшихся с "Трикалы". Пэт Хендрик, молчаливый шотландец, был его первым помощником. Лайонел Рэнкин, бывший мичман королевского флота, только что вышел в отставку после четырнадцати лет безупречной службы. Кроме перечисленных офицеров, с "Трикалы" спаслись два матроса, которые тоже пойдут на "Темпесте". "Мы считаем, что те, кто был на борту "Трикалы" в момент взрыва и выдержал трИхнедельное плавание зимой в открытой шлюпке, имеют право на участие в экспедиции,-- сказал мне капитан Хэлси.-- Серебро мы достанем, я в этом не сомневаюсь. Если подготовка и далее пойдИт по намеченному плану, мы отплывИм 22 апреля". Он отказался назвать имена тех, кто финансирует экспедицию, просто повторив, что все пятеро спасшихся с "Трикалы" материально заинтересованы в успешном поиске серебра". Я прочИл заметку несчИтное число раз. Я выучил еИ слово в слово. И никак не мог отогнать от себя мысль о том, что слишком уж гладко выглядели объяснения капитана Хэлси. И впервые за долгие месяцы заключения я начал перебирать в памяти события, происшедшие на борту "Трикалы". Почему, почему все спасшиеся держатся вместе? Хэлси, Хендрик, Рэнкин, Юкс, Ивэнс -- они оставались на судне, когда мы сели на спасательный плот. Двадцать один день их носило'по Баренцеву морю в открытой шлюпке, они присутствовали на заседании армейского трибунала и теперь отправлялись на поиски затонувших сокровищ. Чтобы попасть на "Темпест", Рэнкин даже подал в отставку. Должно быть, они не сомневались, что найдут серебро. И почему никто из них, вернувшись в Англию, не поступил на работу? У меня не возникало сомнений насчИт участия в экспедиции Хэлси и Хендрика, но Юкс и Ивэнс должны были наняться на другие суда, плавающие в далИких морях. Случайно ли они собрались в Англию аккурат к отплытию "Темпеста"? Или тут что-то ещИ? Допустим, они боятся друг друга. Допустим, им известна какая-то страшная тайна... Помимо естественного желания найти сокровища этих людей связывало что-то ещИ. И моя уверенность в этом крепла с каждым часом. Все мои умозаключения основывались на этом допущении. И слово "Пинанг" начало заслонять в моИм мозгу слово "Трикала". Старый кок вплыл ко мне в камеру в мокром переднике, со слипшимися от солИной воды волосами. "ПИРАТСТВО",-- шептали его губы. Затем он исчез, лишь распалив моИ воображение. Деньги на покупку буксира, откуда они взялись? Сколько стоило оборудование для подводных работ? Двадцать тысяч фунтов? Или тридцать? Хэлси отказался сказать, кто финансирует экспедицию. Допустим, это капитан Хзлси, шкипер "Пинанга"? После войны драгоценные камни поднялись в цене, и в Лондоне за них платили звонкой монетой. Драгоценные камни могли финансировать экспедицию. Я простучал содержание заметки нашему соседу, тот всИ передал Берту. Весь вечер мы обсуждали еИ через сидящего между нами воришку. Следующий день, как я помню, выдался очень тИплым. В голубом небе ярко сияло солнце. В тот день я решил бежать из тюрьмы. Как мне кажется, на побег побудил меня Рэнкин. Я не питал никаких чувств к Хэлси или Хендрику, не говоря уже о Юксе и Ивэнсе. Но Рэнкин в моИм воображении превратился в чудовище. Долгая тюремная зима научила меня ненавидеть. И хотя усилием воли я старался подавить все мысли о "Трикале", газетная заметка вернула меня к прошлому, и я понял, что ненавижу этого мерзавца лютой ненавистью. Его жирное тело, холИные руки, бледное лицо и маленькие глазки отпечатались в моей памяти. Каждый его жест, каждое движение казались мне воплощением зла. Он возникал и исчезал перед моим мысленным взором, словно большая белая личинка. Я понимал, что он испугается, появись я перед ним, он ведь решил, что армейский трибунал надИжно упрятал меня в Дартмур. И я загорелся идеей побега. Я мог вышибить из Рэнкина правду. И выбить еИ следовало до отплытия "Темпеста". Ради этого я не колеблясь переломал бы ему все кости. В Дартмуре я понял, что такое жажда мести. Я чувствовал, что готов переступить через себя, не останавливаться ни перед чем, но узнать правду, сокрытие которой стоило мне года тюрьмы. Как ни странно, думал я не об организации побега, а о том, что предстояло сделать на свободе. Весь вечер я строил планы. Я доберусь до Ньюкасла, найду буксир. Рэнкин должен жить в каюте, в крайнем случае -- в одной из ближайших гостиниц. Я буду следить за ним. А потом, улучив удобный момент, прижму его к стенке. И вырву у него правду. Я так ясно представлял себе эту сцену, что у меня и мысли не возникло о преградах, стоящих между нами, равно как и о том, что мои подозрения беспочвенны и они действительно собираются достать серебро с морского дна. Утро выдалось холодным. Дартмур затянул густой туман. И влажный блеск гранитных блоков посеял в моей душе зИрна сомнения. Как я выберусь отсюда? Мне нужны деньги и одежда. А когда мы вышли на утреннее построение, тюремная стена буквально рассмеялась мне в лицо. Как я собираюсь перелезть через неИ? Как мне преодолеть окружающие Дартмур болота? Я уже изучил действия охраны при побеге: звон тюремного колокола, сирены патрульных машин, тюремщики, прочИсывающие окрестности, собаки. Из Борстала, сектора, где содержались преступники, осуждИнные обычным судом, этой весной бежало несколько человек. Всех их поймали и вернули в Дартмур. И я знал, что происходит за пределами тюрьмы. ВсИ-таки я провИл у моего приятеля не одну субботу и воскресенье. О побеге оповещались все окрестные городки. Немногочисленные дороги патрулировались полицией. На перекрИстках проверялись документы пассажиров и водителей автомашин. Бежавшему приходилось идти только ночью, сторонясь дорог. И успешный исход побега казался весьма проблематичным. Настроение у меня испортилось. Но тут произошло событие, решившее мою судьбу. Шестерых заключИнных, в том числе и меня, определили на малярные работы. По утрам нас вели к сараю у восточного сектора тюрьмы, где мы брали лестницы, вИдра, кисти. Прямо над сараем возвышалась тюремная стена. Вечером, когда мы несли лестницы назад, мне удалось положить в карман кусок шпаклИвки. В камере я убрал еИ в жестяную коробочку из-под табака, чтобы она не засохла. Вечером я отстучал Скотти вопрос, сможет ли он изготовить мне дубликат ключа, если я передам ему слепок. Скотти работал в механических мастерских. "Да",-- услышал я ответ. Два дня спустя мне крупно повезло. Мы красили один из корпусов, и наш охранник внезапно обнаружил, что кончился скипидар. Наверное, мне следовало сказать раньше, что большинство тюремщиков благоволило ко мне. Во всяком случае, охранник бросил мне ключи и велел принести из сарая скипидар. Я помню, как, не веря своим глазам, смотрел на ключ, лежащий у меня на ладони. -- Иди, Варди, да побыстрее,-- прикрикнул охранник. Я сорвался с места, прежде чем он успел передумать. Следующим утром, когда мы убирали наши камеры, я сунул Скотти жестянку со слепком. Берт это заметил. -- Зачем ты подмазываешь его, Джим?-- спросил Берт. Он подумал, что я передал Скотти табак. Я рассказал ему о своИм замысле. Он имел право знать обо всИм, так как сведения, полученные от Рэнкина, могли привести к пересмотру наших приговоров. Берт просиял. -- Ты позволишь мне уйти с тобой, Джим?-- прошептал он.-- Один ты не справишься. -- Не дури, Берт,-- возразил я.-- Ты отбыл уже треть срока. -- Ну и что? Это неважно. Если ты собираешься бежать, я тут не останусь. Я знаю, почему ты решился на побег. Из-за этой заметки о поиске серебра. Ты чувствуешь, что там не всИ чисто. И я с тобой согласен. Ты хочешь добраться до Ньюкасла, да? Я кивнул. , -- А я не хочу сидеть здесь, когда ты будешь вынимать душу из Рэнкина. Ты можешь рассчитывать на меня. Как насчИт пятницы? ПрошИл слух, что в Борстале опять поднимается шум. Кажется, в восемь вечера. -- Послушай, Берт,-- начал я, но замолчал, так как к нам направился один из тюремщиков. Весь вечер Берт бомбардировал меня посланиями. Я удивился его настойчивости. Сначала я подумал, что он чисто по-товарищески предложил составить мне компанию. Но постепенно осознал, что им руководило нечто иное. Берт хотел убежать, чтобы использовать единственный шанс на оправдание. Я вновь и вновь объяснял ему, что произойдИт, если Хэлси действительно собирается доставать серебро с морского дна. В этом случае нам придИтся скрываться до конца дней своих, он не сможет жить с женой и детьми, не найдИт приличной работы. И это при удачном побеге. Если же нас поймают, то придИтся провести за решИткой не три и четыре года, а гораздо больше. Берт не отступался, но на все его просьбы я ответил отказом. Наконец послания иссякли, и я решил, что он смирился. Но наутро он вновь поднял этот вопрос над мешком картофеля: мы дежурили по кухне. Он сел рядом со мной. -- Когда ты собираешься бежать, Джим?-- спросил он, ловко очищая картофелину. -- Не знаю,-- ответил я.-- Сначала Скотти должен передать мне ключ. Если он успеет, попробую в пятницу, как ты и предлагал. У охраны будет много хлопот с Борсталом, и они не сразу заметят побег. -- А как ты собираешься доехать до Ньюкасла? Нужны деньги и одежда, надо обойти полицейские кордоны. И не забывай о собаках. В такое время в болотах долго не проходишь. Те двое из Борстала, что бежали под Рождество, выдержали лишь трое суток. -- Ну, сейчас теплее,-- прошептал я.-- А насчИт денег и одежды... Помнишь, я тебе говорил, что до войны часто ездил со своим другом к его родителям. Они живут в Дартмите. Я написал ему пару месяцев назад. Подумал, что он может приехать ко мне. Но его убили в Африке. Мне ответил его отец. Прислал такое тИплое, дружеское письмо. Я думаю, что получу там и деньги, и одежду. Некоторое время мы молча чистили картошку. -- Послушай, Джим,-- Берт пристально посмотрел на меня.-- Мы с тобой друзья, так? Ты и я, мы вместе с самого начала. Мы не сделали ничего плохого. Мы не преступники и не дезертиры. Давай и дальше держаться вместе. Если ты хочешь бежать, я пойду с тобой. Его карие глаза озабоченно разглядывали меня. Он уже Ни о чИм не просил. Он, как и я, принял решение. -- Я иду с тобой,-- упрямо повторил он.-- Мы вместе с самого начала. И не должны расставаться. Дурень!-- не сдавался я.-- Подумай, скорее всего нам не удастся добраться до Ньюкасла. Не так-то легко пройти даже болота. Если нас схватят, тебе прибавят срок. -- Как и тебе,-- отвечал он.-- Но ты готов рискнуть, не так ли? -- Я -- другое дело,-- возразил я.-- Даже при примерном поведении мне сидеть чуть ли не три года. Это очень много. Кроме того, если я не добуду доказательств, позволяющих пересмотреть решение трибунала, какое меня ждИт будущее? -- А я? У меня что, нет чести? Думаешь, я хочу, чтобы люди говорили: "О, Берт Кук, который три года сидел в Дартмуре за мятеж"? Я хочу, чтобы меня уважали. Вот так-то. Если ты бежишь, то бери меня с собой. Если нас поймают, значит не судьба, за всИ ответим вместе. Я знаю, где сейчас Рэнкин, и хочу быть рядом,, когда ты будешь говорить с ним. Он не их тех, кто держит язык за зубами. Если ему есть что сказать, он скажет всИ, что знает. Я начал возражать, но Берт схватил меня за плечо. Его голос дрожал. -- Послушай, Джим, один я пропаду. Пока ты со мной, всИ нормально. Я набираюсь сил, глядя на тебя. Не оставляй меня, Джим. Ради Бога, не оставляй. Я этого не вынесу, честное слово, не вынесу. Ты уже раз спас мне жизнь. Я пойду с тобой, ладно? Что я мог ответить? Конечно, он поступал глупо, недальновидно, но я протянул ему руку. -- Если ты этого хочешь, Берт, я буду только рад. ВсИ будет в порядке. Мы доберИмся до Рэнкина. -- Во всяком случае, попытаемся, приятель.-- Берт крепко пожал мне руку и широко улыбнулся. На том и порешили. Утром Скотти передал мне ключ, сделанный по моему слепку. -- Гарантии не даю,-- прошептал он,-- но желаю удачи. Это было в четверг. Вечером нам простучали, что завтра в восемь вечера в Борстале начнИтся бунт. Темнело у нас раньше. Мы решили бежать в девятнадцать сорок пять. Единственная трудность заключалась в том, как оказаться в это время вне камер. Вот тут нам помог Скотти. Он столько думал о побеге, что играючи разделался с таким пустяком. Он отстучал мне, что его с приятелем включили в команду по переноске угля после завтрашнего ужина. Эта работа обычно занимала от полутора до двух часов. Его идея заключалась в том, что на перекличке мы должны выйти вперИд, когда охранник назовИт их фамилии. Если мы не будем лезть ему на глаза, он.,не заметит подмены. Он же и его приятель вернутся в камеры, скажут, что не смогли таскать уголь, поскольку-де плохо себя чувствуют, а нас, мол, поставили вместо них. Тем самым наше отсутствие в камерах ни у кого не вызовет подозрений. А дальше всИ зависело от нас самих. В пятницу, в шесть вечера, охранник выкрикнул фамилии двадцата заключИнных, назначенных на переноску угля. Он не отрывал взгляда от списка и, естественно, не заметил, что мы с Бертом заняли места Скотти и его приятеля. Пять минут спустя мы уже засыпали уголь в мешки. -- Ключ у тебя, приятель?-- прошептал Берт. -- Да,-- ответил я. Больше мы не разговаривали, занятые своими мыслями. Накрапывал мелкий дождь, медленно опускались сумерки. Над Дартмуром висели низкие тяжИлые облака, над болотами клубился серый туман. Погода благоволила к нам. До наступления ночи оставались считанные минуты. Я взглянул на часы. Самое начало восьмого. От свободы нас отделяли три четверти часа. VI. ПОБЕГ ИЗ ДАРТМУРА Наверное, это были самые долгие три четверти часа в моей жизни. Наполнив мешки, мы погрузили их в кузов и начали распределять по блокам. Я то и дело поглядывал на часы. На фоне открытой освещИнной двери изморось казалась тонкой серебряной вуалью. Минут пять я сыпал уголь в бункер возле одной из печей. Когда я вернулся к грузовику, уже стемнело, туман покрыл землю непроницаемым одеялом. При мысли о том, что мы можем заблудиться, меня охватила паника. Грузовик медленно покатил на плац. Вокруг нас горели тюремные огни. Туман оказался не таким густым, как я думал. Тут Берт дИрнул меня за рукав. -- Не пора ли, дружище? Я показал ему часы. Стрелки на светящемся циферблате стояли на семи сорока. -- Держись рядом со мной,-- шепнул я.-- УскользнИм при первой возможности. Возле соседней группы зданий показался грузовик. Старший тюремщик вошИл в котельную присмотреть за погрузкой угля. -- Берт,-- шепнул я,-- скидывай ботинки. Через минуту мы уже крались в тени вдоль высокой стены одного из блоков. Добравшись до угла, остановились. Фары грузовика позади нас заливали сиянием гранитную стенку, над нашими головами тускло светились оконца камер. Сквозь тюремные носки я чувствовал колючий холод земли. Колени у меня дрожали. Мы прислушались. -- Пошли,-- сказал я и взял Берта за руку. Мы очутились на открытом месте. Ноги наши ступали совершенно бесшумно. Дважды я останавливался, чтобы оглянуться на тюремные огни и запомнить расположение блоков относительно сарайчика с красками, но мы всИ равно врезались в стену, а не в сарай. Свернув налево, ощупью двинулись вперИд в надежде, что увидим строение, в котором хранились лестницы, на фоне тюремных блоков. Пройдя ярдов пятьдесят, мы налетели на совершенно другое здание, и я понял, что идти надо в противоположную сторону. Мы быстро зашагали обратно. Было без десяти восемь. Теперь время летело с невероятной быстротой. Я боялся, что "птенчики Борстала"1 начнут бунт раньше назначенного срока. А когда он начнИтся, тюремное начальство, вероятно, осветит прожекторами стены. Я увидел нужные нам сарайчики, и моИ сердце бешено забилось. Мы ощупью пробрались вдоль стены и отыскали дверцу сарая с краской. На ходу я вытащил из кармана ключ. Теперь всИ зависело от того, подойдИт ли он. Я начал нашаривать ключом замочную скважину, рука моя неистово тряслась. Ключ вошИл, и я попытался повернуть его. Меня охватил ужас: ключ не действовал. Где-то что-то заедало, бородка не влезала в замок до конца. Я попробовал вытащить ключ, но его заклинило. -- ПридИтся забивать его в замок,-- шепнул Берт чуть погодя. Мы прислушались. Вокруг ни звука. Часы показывали без пяти восемь. Я едва видел, как Берт сжал в руке свой ботинок и начал бить им по ключу. Казалось, что стук разорвал тишину в клочья. Мне подумалось, что охрана слышит его и уже бежит сюда со всех сторон. Но вот стук прекратился, и Берт хмыкнул. Ключ повернулся в замке. Мы очутились в сарайчике. Вытащить длинную зелИную лестницу было секундным делом. Мы закрыли дверь, но ключ намертво засел в замке. Пришлось оставить там этого немого свидетеля нашего побега. Наконец мы оказались у стены. Натянув ботинки, мы установили лестницу и мгновение спустя уже стояли на верхушке стены, втягивая лестницу следом за собой. Огни тюрьмы горели ясно, и у меня было ощущение, что нас видят. Однако чИрный фон болот скрадывал наши очертания. Перевалив лестницу через стену, мы установили еИ с внешней стороны и в следующий миг были уже внизу. Лестницу мы оттащили подальше, спрятали в высокой траве и бросились бежать. К несчастью, у нас не было компаса, но я слишком хорошо знал округу, чтобы сбиться с пути в самом начале. Спустившись с холма, мы очутились у дороги, которая соединяла шоссе на Эксетер с магистралью на Тевисток и Тубридже и огибала стороной При1 Несовершеннолетние преступники, срок заключения которых зависит от поведения в тюрьме. (Примеч. пер.) нстаун. Мы продолжали бежать. Внезапно у нас за спиной разверзся ад: "птенчики Борстала" взбунтовались. Мы пересекли дорогу и полезли на противоположный склон, чуть уклоняясь вправо. Оглянувшись, я увидел под крышей одного из блоков оранжевое сияние. -- Похоже, они что-то подожгли,-- задыхаясь, выпалил Берт. -- Дай Бог, чтобы пожарным не понадобились лестницы из того сарая,-- сказал я, и словно мне в ответ зазвонил тюремный колокол, заглушая своим зычным гласом шум бунта. -- Как ты думаешь, это из-за нас или из-за свары?-- спросил Берт. -- Не знаю... Идти стало труднее, и мы уже не бежали, а скорее, ковыляли вперИд. -- Может, отдохнИм минутку, Джим?-- предложил Берт.-- У меня колики в боку. -- ОтдохнИм, когда переидИм через шоссе Эксетер -- Принстаун. -- Что там за огни внизу? -- Тубридж,-- ответил я.-- Там есть кафе. А прямо над ним через холм идИт дорога на Дартмит. Гребень холма впереди нас осветили лучи фар, потом машина перевалила через верхушку и устремилась вниз -- снопы света, описав дугу, упали на гостиницу и два моста. На мгновение блеснула серебром вода, потом машина поползла вверх, к Принстауну. Во тьме сияли два красных огонька. В тюрьме вспыхнули все фонари, из главных ворот выехало несколько машин с включИнными фарами. Они тоже свернули к Принстауну. -- Пошли, Берт,-- сказал я.-- Давай руку. Надо пересечь дорогу, прежде чем патрульные машины минуют Принстаун и въедут в Тубридж. -- Как ты думаешь, у нас есть шанс?-- спросил Берт, когда мы, спотыкаясь, двинулись дальше. Я не ответил. Я рассчитывал, что побег обнаружат через час или два, не раньше. Теперь же наши шансы представлялись мне весьма слабыми. Но мы были уже недалеко от дороги. Если удастся пересечь еИ, то, даст Бог... -- А что если угнать одну из тех машин возле кафе?-- предложил Берт.-- Там три штуки. -- В наши дни люди не оставляют ключи в замках зажигания,-- ответил я. -- Тихо! Слышишь? Что это?-- В голосе его слышался страх. Сзади доносился отдалИнный лай собак. -- Боже мой!-- закричал Берт и бросился бежать. Его дыхание было похоже на рыдания. Лай быстро настигал нас, теперь он заглушал гвалт в тюрьме. Это был жуткий звук. Мы достигли гребня холма. Дорога была почти рядом. -- ПересечИм шоссе и пойдИм к реке,-- выдохнул я.-- Так мы собьИм собак со следа. В это время свет какой-то машины полоснул по фасаду гостиницы, и я увидел выходящего из дверей человека. Он направился к одному из автомобилей на стоянке. -- Берт,-- сказал я,-- ты хочешь рискнуть? -- А что я, по-твоему, тут делаю? -- Прекрасно. Смотри вон на ту машину. ЕИ владелец один. Если он свернИт сюда, выходи на дорогу и ложись на самой верхушке холма, тогда он не успеет заметить, что на тебе тюремная одежда. Лежи так, будто тебя сбила машина. Если он остановится, покличь на помощь; остальное -- моя забота. Смотри только, чтобы никто не ехал навстречу. -- Ладно. Гляди, он отъезжает. Машина с включИнными подфарниками тронулась с места, медленно взобралась на дорогу и остановилась, будто в нерешительности. Зажглись фары, их лучи описали широкую дугу и ярко осветили нас. Набирая ход, машина поехала вверх по склону в нашу сторону. Берт нырнул на дорогу, я перешИл на другую сторону и лИг в мокрую траву на обочине. Лай собак, звон колокола, гвалт в тюрьме -- все звуки стихли. Я слышал лишь рычание приближающегося к нам автомобиля. Я был совершенно спокоен. Свет фар упал на распростИртого на шоссе Берта и указатель, стоявший на развилке на Дартмит. Берт вяло взмахнул рукой, машина замедлила ход и стала. Берт крикнул, дверца открылась, и водитель вылез наружу. Он был в нескольких футах от меня, когда я поднялся из травы, и у него хватило времени только на то, чтобы повернуться. Мой кулак угодил прямо ему в подбородок. -- Порядок, Берт,-- выговорил я, сгибаясь под тяжестью оглушИнного водителя. Берт уже вскочил. Я оглянулся на гостиницу. ВсИ тихо. Зато гребень холма за мостом был залит светом автомобильных фар. Времени у нас осталось ровно столько, сколько понадобится этим машинам, чтобы добраться сюда. Мы запихнули водителя на заднее сиденье, и Берт нырнул в машину следом за ним. Я прыгнул за руль, и мы тронулись, выбрав правую ветвь шоссе. Машина была старая, но пятьдесят миль давала легко. Я всИ время давил на акселератор, и через десять минут мы уже катили вниз по пологому склону холма к Дартмиту. Я переехал короткий горбатый мост, свернул влево вдоль кромки воды и остановил машину среди высоких кустов утИсника. Берт уже успел связать водителю руки и заткнуть ему рот кляпом и теперь связывал ноги. -- Постараюсь вернуться как можно скорее,-- пообещал я.-- Самое большее -- через четверть часа. На деле же я обернулся ещИ быстрее. Мы уже давно не виделись с отцом Генри Мэнтона, но он сразу меня узнал. Перечисляя, что мне нужно, я чувствовал страшную неловкость, а Мэнтон сокрушИнно качал головой. Он ничего не сказал, только спросил, какой размер у моего друга. Оставив меня в прихожей, ушИл и через несколько минут вернулся с грудой одежды и несколькими парами ботинок. Здесь был костюм Генри. Я знал, что размер у нас почти одинаковый. Для Берта хозяин дома дал мне собственный старый костюм. Рубашки, воротнички, галстуки, шляпы и плащи -- он не забыл ничего. Когда я взял узел с одеждой под мышку, Мэнтон сунул мне в руку деньги. -- Здесь восемнадцать фунтов,-- сказал он.-- Жаль, что так мало, но это всИ, что есть в доме. Я попытался было поблагодарить его, но хозяин подтолкнул меня к двери. -- Генри любил тебя,-- тихо сказал он,-- и не хотел, чтобы ты думал, будто он был другом только на погожий день. Удачи, Мой мальчик.-- Мэнтон положил руку мне на плечо.-- Хотя, боюсь, ты ступил на трудную дорогу. Не беспокойся: одежду и деньги можешь не возвращать. Я снова принялся благодарить его, но он мягко выставил меня в ночь и закрыл дверь. Он понимал, что мне надо спешить. Я торопливо вернулся к машине, мы с Бертом переоделись на берегу Дарта, привязали к узлу с тюремной робой камень и утопили его в чИрных быстрых водах реки. Потом я вновь вывел машину на дорогу, и мы покатили на юг, к Тотнесу. Но далеко уехать не удалось. Перед деревушкой Постгейт дорога опять пересекала Дарт, здесь стоял узкий горбатый мост, отмечавший, очевидно, южную границу Дартмура. Если полиция установила кордоны, то один из них, скорее всего, как раз на этом мосту. Поэтому, не доезжая до Постгейта, я загнал машину в кусты на верхушке холма перед мостом. Бедняга водитель был слишком напуган и за всИ время поездки даже не попытался высвободиться. Когда я склонился над ним, чтобы извиниться за нашу вынужденную грубость, он только посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. Мы оставили его, крепко связанного, на заднем сиденье и поспешили вниз, к реке. Склон холма был крут и усеян валунами, тьма -- кромешная. Не слышалось никаких звуков, кроме плеска омывавших камни волн Дарта. Мелкая изморось липла к лицу. Река с рокотом несла гальку. Под ногами ломались сухие кусты, мИртвым ковром покрывавшие замшелый камень,-- когда-то русзили под ногами. Идти по ним в темноте было довольно опасно. Нам понадобилось минут двадцать, чтобы пробить