л, дежурный попутно уличил Семена в невнимательности - фамилия в билете была совсем не Вышинский, а другая. Добравшись до описания правонарушения, дежурный снова приподнялся над бумагами и без энтузиазма поинтересовался: - И кого же ты, Алексеич, там ударил? Из юриста снова полился поток слов. От попыток выделить в нем смысл дежурного отвлек вывалившийся из кабинета Хусаинова иркутский гость. Впрочем, тот сразу же восстановил вертикальное положение и твердым шагом, внимательно смотря себе под ноги, направился в сторону дежурки. - Как вам тут работается, товарищ капитан? - вежливо поинтересовался гость. Одной рукой он оперся на стол дежурного, а другой успел присвоить и целиком отправить в необъятный рот сбереженный дежурным коржик. - Да как везде..., - неопределенно ответил дежурный. - Не-е-е, тут у вас хорошо, чисто, спокойно. У нас нигде такого не увидишь! Ответ дежурного был заглушен новым фонтаном правозащитных слов. Иркутянин медленно повернулся к обезьяннику. - А это еще что за шкворень тут сидит? - Ну, чего... избил кого-то а теперь не признается и права качает, - не подозревая худого, отозвался Петрович. Гостю было уже очень хорошо. Отличная выпивка и вкусная закуска, выставленная Хусаиновым, примирили его с миром. Своим счастьем он стремился поделиться со всеми окружающими людьми. Естественно, за таковых у него считались только сотрудники родного ведомства. - Да как это не колется? - широко улыбнувшись, спросил сыщик. - Как же это может быть, чтобы человек в милиции не кололся?! Все еще улыбаясь, гость зашел в обезьянник. Ласково взглянув на задержанного, он спросил: - Слушай, братишка, ты Уголовный кодекс читал? - и сыщик махнул рукой в угол комнаты, где на стенде под самым потолком были вывешены правила работы с заявлениями граждан. - Не читал и не собираюсь! - с вызовом ответил юрист. - Я его получше вас... - Так почитай! У нас в Иркутске его все читают! С этими словами иркутянин легко подхватил одной рукой студента за волосы и поднял так, что правила оказались у того перед самыми глазами. Студент яростно дернулся, едва не лишившись при этом скальпа, и завыл уже на одной ноте, как водопроводный кран. Не обращая на это внимания, сыщик столь же ласково продолжал втолковывать: - Вот видишь, там написано, что чистосердечное признание смягчает вину. Вот сейчас покайся, и тебе скидка на суде выйдет. Будешь сидеть по нижнему пределу. Студент был согласен не только сидеть, но даже и стоять, лишь бы не болтаться в воздухе. - Так что надо сделать? - задал контрольный вопрос сыщик. - Ууууууууу! Дежурный, стряхнув оцепенение, бросился в обезьянник, но зацепился карманом за ручку двери. Пока он освобождался, студент, видимо, уже успел в чем-то чистосердечно признаться, поскольку иркутский сыщик опустил его на пол и подтолкнул к обшарпанному столу в углу комнаты, где лежала бумага и ручки. Выходя из обезьянника, сыщик потрепал сидящего в углу Гринберга по щеке и поинтересовался: - Ну а ты кодекс читал? Гринберг лихорадочно закивал, но дежурный уже уволок просветителя из обезьянника. Несколько минут спустя в кабинете у Хусаинова возобновился звон стаканов и прерванная беседа. Гринберг остался цел и невредим, если не считать почему-то прилипших к ногам брюк. Незамысловатые провинциальные методы работы, безраздельно царившие на пространстве за Московской кольцевой автодорогой, здесь, в столице, а тем более - в Университете, полном начальственных сынков и дочек, были чреваты. Драчливого юриста отпустили, оштрафовав за мелкое хулиганство. А вот Гринберг несколько дней спустя, посоветовавшись с адвокатом, написал в прокуратуру заявление, что в дежурной части 206-го отделения милиции его, применив насилие, заставили признаться в убийстве, которого он не совершал. Признание, якобы, выбивал некий милиционер из Иркутска, таская его за волосы. (Как ни странно, сцена задержания ОМОНом в жалобе не фигурировала - она начисто стерлась из памяти у Гринберга.) В доказательство была представлена справка от врача. Прочитать докторские каракули в прокуратуре никто не сумел, но сразу же поверили. Впрочем, позиции Хусаинова были тверды. - Ну вот сами подумайте, - объяснял он Муравьеду, - если бы мы решили применить к задержанному незаконные методы принуждения к даче показаний, зачем было вызывать для этого кого-то аж из Иркутска? Мы что, сами не умеем? Муравьед согласно кивнул и полез в тошнотворные рассуждения о политической подоплеке дела, общественном резонансе и "так называемых демократах". Иркутский гость к тому времени уже благополучно убыл восвояси, прихватив с собой пойманного беглеца. Это оказалось несложно, стоило лишь иркутянину минут пятнадцать погулять по этажам. ("Слышь, братишка, другана ищу. Не подскажешь, где он живет?") Документальных следов его пребывания не осталось, задержание, согласно договоренности, записали за угрозыском 206-го отделения. Гринберга же после такого мерзкого заявления отправили в ИВС. По дороге в изолятор Гринбергу стало еще хуже. В голове проплывали лишь какие-то обрывки мыслей, фантастические планы побега - прямо в США, какие-то люди в полосатой одежде за колючей проволокой и почему-то палач Иванов, умирающий с ножом в груди. За всеми этими размышлениями Руслан Аркадьевич даже не услышал, как дежурный сержант что-то ему втолковывал, как отбирал брючный ремень, шнурки и бумажник и как его втолкнули в камеру. Наконец Гринберг вернулся к реальности. Он находился в большой мрачной комнате с зарешеченным окном. Ярко горели две электрические лампочки под металлической сеткой, освещая темно-зеленые шершавые стены и ряды странных двухъярусных нар. На нарах сидели и лежали два десятка человек самой разной внешности - от мрачного бандита, покрытого наколками (попавшегося за то, что справлял нужду под окнами этого самого ИВС) до щеголевато одетого, уверенного молодого человека в костюме-тройке (который до ареста числился главным бухгалтером в нескольких десятках кооперативов). Возле Гринберга сидел пожилой мужичонка незапоминающейся внешности. Мужичонка тянул Руслана Аркадьевича за рукав и спрашивал: - Эй, мужик, ты сюда за что подсел? Это хамское обращение стало последней каплей, переполнившей чашу. Гринберг вскочил, сжал кулаки и заорал на мужика: - Да идите ВЫ ВСЕ на хрен* со своими проблемами! На хрен* идите!!! В камере водворилась зловещая тишина... Тем временем адвокат Гринберга, потратив двое суток на тщетные поиски следователя, заявился в кабинет Хусаинова. С собою он привел Киндера, который был обрадован возможностью наконец-то официально сыграть роль правозащитника. Нежданные визитеры ничуть не обрадовали зампорозыску. Даже одного Киндера Хусаинов выносил с трудом. Но в присутствии адвоката Зверева он испытывал невыносимую тошноту и временами ощущал себя великорусским шовинистом, хотя и был чистокровным татарином. Виталий Ноевич Зверев начал свою трудовую биографию в ХОЗУ ГУВД. Однако скромные доходы, извлекаемые там, вскоре перестали его удовлетворять. Он перешел на работу следователем. Но в новой должности Виталий Ноевич не успел по-настоящему развернуться. Со своими инстинктами он пришелся как нельзя более "ко двору", когда новый министр Федорчук объявил жестокую войну старым порядкам. В тесном кабинетике с видом на "Детский мир" очень вежливый молодой человек стал задавать Звереву смешные вопросы: - Виталий Ноевич, на какие средства вы приобрели кооперативную квартиру на проспекте Калинина? - Виталий Ноевич, почему вы отдыхали в санатории Министерства внешней торговли? - А как вам удалось построить такую замечательную дачу всего за 500 рублей? - По какому праву вы получали продовольственные заказы в магазине номер 51? Расставшись с Виталием Ноевичем и так и не получив ответов на свои вопросы, молодой человек поделился сомнениями с начальником - крупным мужчиной в лоснящемся на локтях отечественном костюме. - Да гони ты этого чудака* в жопу из милиции! - рявкнул шеф. - Но ведь он у нас на связи уже два года, - осторожно возразил молодой сотрудник! - Гнать в жопу, я сказал! - отрезал начальник. Распоряжение было исполнено частично. Вместо указанного органа Виталий Ноевич перебрался в Московскую коллегию адвокатов, где быстро поправил пошатнувшееся материальное положение. Ореол жертвы КГБ и действительно неплохие ораторские способности по нынешним временам ценились и привлекали клиентов. На этом достоинства их защитника не исчерпывались - он действительно знал, КАК надо разваливать дела. Вот и сейчас Ноевич взялся явно за самые уязвимые места. - Изъятие ножа из вентиляционной шахты было проведено с нарушением процессуальных норм, - заявил адвокат. - А предметы и документы, полученные с нарушением закона, как известно, исключаются из числа доказательств. Так что про ножик можете забыть, Марат Ахметович. - Но вы забыли про... - Нет, Марат Ахметович, я-то все помню! - Но даже если следственный эксперимент и проведен неправильно, нож к делу все равно привязан - на нем кровь Фотиева, и это доказано... - Это неважно! Раз нож выпадает, то и заключение эксперта из доказательств исключается. - Ничего подобного, Виталий Ноевич! - ласково сказал Хусаинов, - насчет нарушения процессуальных норм при изъятии ножа - это только домыслы! Нож доставали из шахты незаинтересованные граждане, и суд это нарушением не признает! Спор в таком духе продолжался еще минут 10 и закончился ничем. Наконец, Зверев решил прибегнуть к сильнодействующим средствам. Благоразумно приоткрыв дверь, он предложил зампорозыску подтвердить свою правоту некоторым количеством денежных знаков. - ...мне кажется, Марат Ахметович, это решение было бы действительно справедливым и приемлемым для всех, - соловьем разливался адвокат, держась за ручку двери и приготовившись спастись бегством. Впрочем, чрезвычайные меры не понадобились. Взяв под локоток защитника и выведя его в курилку, зампорозыску растолковал, что гораздо выгоднее для них обоих будет иной вариант. Хусаинов раскручивает клиента на убийство с отягчающими, предъявляя дополнительные улики, а адвокат "отмазывает", естественно за дополнительное вознаграждение, которым делится. Ноевич сразу же почуял, что так действительно будет выгоднее, и быстро согласился. Нож снова вернулся в число доказательств по делу. Избавившись таким образом от адвоката, Хусаинов принялся спроваживать Киндера, что оказалось не так легко. Кривозащитник изливался безостановочно, не делая пауз. Казалось, что он не нуждается в кислороде. Из общего потока иногда вылетало: "права человека... демократическое общество... президент США... независимая пресса... Хельсинкские соглашения... вы совершаете ошибку..." Смысл в этом потоке отсутствовал полностью. Хусаинов и не пытался его уловить. Он просто скорчил ужасную гримасу и приложил палец к губам Киндера. Тот потрясенно замолк. - Нет, Михаил Яковлевич, это вы совершаете ошибку! - Хусаинов выложил на стол три толстенные папки. Верхняя в самом деле касалась убийства Фотиева, две другие зам по розыску достал за компанию. - Вот эти доказательства, - он внушительно похлопал по бумагам, - убедят любую "демократическую общественность", что член вашего "Союза демократов" - вор и убийца. Хотя я лично думаю, что он не имеет к вашей организации непосредственного отношения, - Хусаинов скорчил физиономию "я все понимаю". До Киндера начало доходить, что в этом кабинете он ничего не добьется. Еще через какой-то час он окончательно уверился в таком мнении и в раздражении покинул кабинет зампорозыску. В великом гневе захлопнув дверь отделения, Киндер отправился прямо на квартиру Стародомской. Собственно говоря, Калерия Ильинична постоянно опасалась ареста и скрывалась на квартирах своих знакомых. Сейчас она жила в громадной квартире в "сталинском" доме на Фрунзенской набережной, где ее пригласил пожить один из самых надежных и доверенных соратников и в которой, по ее мнению, под диванами не сидели "стукачи" и "сексоты". Уважая одиночество великой демократки (а еще больше свои нервы), хозяин квартиры предпочитал ночевать в своем кабинете на площади Дзержинского, ограничив общение с Калерией Ильиничной прослушиванием всех ее разговоров. На квартире в основном сидели двое его подчиненных, выполнявших мелкие поручения Стародомской и заодно фотографировавшие всех гостей. Киндер позвонил в дверь условным звонком. Открывшая ему девушка радостно улыбнулась, пропуская гостя в прихожую, и убрала в карман приготовленные сигареты с зажигалкой "Минокс" - Киндер уже всем намозолил глаза. Девушка заглянула в гостиную и интимным шепотом предупредила: - Калерия Ильинична, к вам Миша Киндер! Тут Киндер просочился в комнату собственной персоной. Он уже не мог сдержать словесный понос. - Гринберга арестовали! - воскликнул почти восторженно Киндер. - Надо его вы... - слово "выручать" замерло у него на языке, показавшись неуместным, - его... защищать от преследований режима, - подобрал он наконец формулировку, соответствующую окружению. Негодованию Стародомской не было предела. От ее мощного голоса вибрировали стекла и звенела посуда. В соседней квартире человек в наушниках страдальчески сморщился и торопливо выдернул штеккер - он мог все слышать и без техники. Громкие заявления Стародомской однако не вылились в громкие акции "СД" ввиду наступивших уже назавтра чрезвычайных обстоятельств. У "Союза демократов" пропала казна. Возможно, судьба Гринберга сложилась бы несколько иначе, начнись кампания в его поддержку. Но кампания не началась. Все, включая комитетчиков, были бы очень удивлены, если бы узнали, что благодарить за это следует маленького скромного человечка, известного в определенных кругах как Сергуня Ковалевский, а в еще более определенных - как агент "Пилигрим". Операцию "Пилигрим" гостеприимный квартирохозяин Стародомской готовил полгода и всерьез рассчитывал на повышение по службе после ее завершения. Задумка действительно была грандиозной. Главным героем операции волею судьбы стал настоящий советский патриот и неудачливый воришка Сергуня Ковалевский. Этот импозантный господин ("Сергей Адамович, к вашим услугам!") издавна пробавлялся мошенничеством, но в последние, перестроечные времена его стала преследовать неудача, которая в конце концов и привела интеллигентного жулика в объятия грозного Комитета. Грозного, но милосердного. Если, конечно, "грешник" проявит благоразумие... Далее предполагалось внедрить Ковалевского в ряды "Союза демократов", позволить ему продвинуться в организации, стать широко известным диссидентом. Потом естественным образом следовала эмиграция. Попав же в США, Сергей Адамович при всем желании не смог бы удержаться от многочисленных соблазнов. Ибо клептомания - это не политические убеждения, а медицинский диагноз. Здесь-то и планировалось взять реванш у забугорной пропаганды. На этот раз видного советского диссидента будут судить по уголовной статье не у нас, а в самой демократической стране - стране развитого капитализма. План операции получил одобрение на самом верху и полным ходом начал воплощаться. Акции Сергея Адамовича в "Союзе демократов" постепенно, но уверенно росли, о нем уже говорили пару раз в передачах "Немецкой волны", эмиграция неуклонно приближалась. Но тут самым печальным образом проявилась ошибка гебешников. Сергуня был вором по призванию и не красть уже не мог. От многих соблазнов его удерживало всевидящее око Старшего брата, но и оно оказалось не таким уж всевидящим. Сергуня, благодаря навыкам профессионального жулика, опередил Комитет в поисках "золота партии" - секретной кассы Союза демократов. Но вместо того, чтобы доложить своим хозяевам, Ковалевский по-тихому "приватизировал" всю кассу, причем так ловко, что демократы его даже не заподозрили, а все привычно списали на происки КГБ. Уже через несколько месяцев, благодаря щедрым пожертвованиям заокеанских друзей, фонд восстановился. Сергуня же раздумал уезжать в Америку: ему стало неплохо и здесь. Последствия сего неприятного происшествия сказались на наших героях. Стародомской стало резко не до арестованного Гринберга, да и выручать его уже было не на что. Таким образом, благодаря правозащитнику и диссиденту Сергуне Ковалевскому, уголовное дело на Гринберга далее двигалось, почти не встречая на пути препятствий. Не причастные же к тайным тропам истории объяснили это тем, что дело перешло от разгильдяев-оперативников в руки опытного следователя Жбана. Когда дело Гринберга окончательно прилипло к прокуратуре, в 206-м отделении все вздохнули с облегчением. Примечания к гл.6 1 Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. По идее, находится в компетенции следователя, но на практике пишется операми и участковыми. 2 Понятые, когда их подбору не уделяется должного внимания, способны выкидывать самые немыслимые номера. Как-то Шестое управление (ныне РУБОП) проводило операцию по задержанию с поличным банды вымогателей. Процесс вымогательства, происходивший в общественном месте, следовало снять на видео. Оператора с камерой замаскировали в строительном вагончике-бытовке, которую специально для такого случая притащили к месту действия, поскольку иных укрытий поблизости не нашлось. Согласно нашему (не будем уточнять, какому) законодательству, аудио- и видеозапись должна вестись в присутствии понятых. Поэтому в вагончик вместе с оператором посадили в качестве понятых двух отловленных в близлежащем общежитии студентов, пообещав компенсировать затраты времени милицейскими повестками (игравшими роль индульгенций за прогулы занятий). Операция затягивалась. Вымогатели прибыли не место за три часа до срока, проверили местность, расставили наблюдение. Все это следовало фиксировать на пленку. Понятые - парень и девушка - сначала скучали за спиной у оператора, а потом нашли себе занятие. Несмотря на тихие протесты оператора, этого своего занятия они не прерывали и так увлеклись, что вагончик начал заметно раскачиваться. Тем временем рекетиры осматривали местность, предполагая, что их может ждать милицейская засада. Их внимание привлек наш строительный вагончик. Один бандит подошел, внимательно посмотрел, прислушался, после чего с улыбкой пошел заверить своего босса, что все нормально, никаких ментов там быть не может. Вымогателей успешно задержали.
Глава 7 Сливай больше - впишут меньше 7-я заповедь "козла" Десятого ноября отпраздновать не удалось. Почти весь день начальник неотлучно находился на месте, и опера бегали на полусогнутых. Собрались одиннадцатого вечером. Отмечание праздника проходило в общежитии. О том, чтобы собраться в конторе, не могло быть и речи - Валентинов сурово пресекал и куда менее крамольные вещи. Место для общей пьянки подобрал Кулинич. Комната 1430, вокруг происшествия в которой вертелись все последние события, оказалась свободной. Один жилец отправился в мир иной, другой же готовился отбыть в места не столь отдаленные. Комната стояла опечатанной. Не составило никакого труда получить у следователя Жбана разрешение на использование площади "в оперативных целях". Узнав, где именно Сергей запланировал торжество, Хусаинов передернулся: - Ты че, обалдел? На месте убийства... - Ну и что? Может, нам еще траур по нему носить? - Вроде, неудобно. - Неудобно, когда сын на соседа похож. Другой комнаты у нас сейчас все равно нет. Хусаинов, вздохнув, согласился. Он подумал, что альтернативой злополучной комнате может являться лишь пьянка в конторе, а это чревато начальником отделения, которого следует опасаться значительно больше, нежели неприкаянных душ невинно убиенных демократов. Никому не пришла в голову кощунственная мысль вовсе отменить праздничную пьянку. День милиции отмечали даже во времена недоброй памяти сухого закона, когда запрещалось вообще все человеческое. Остатки этой практики еще взирали со стен дежурки в виде извлечения из кодекса и грозного приказа ректора, в котором спиртное приравнивалось к ядерному оружию и провозглашались безъядерные принципы - "запрещение проноса, хранения и распития" эликсира радости на территории Университета. Как раз в те жестокие времена и случилась с нынешним замом по розыску неприятность, мягко выражаясь, весьма отрицательно сказавшаяся на его служебном росте. Он только-только получил новую долгожданную должность - начальника в новом 253-м отделении милиции. Неприятность, как и все неприятности, началась с того, что людям в главке оказалось нечем заняться. В такие минуты тамошние бездельники любят учинять "внезапные проверки". Посидев немного в РУВД и не найдя ничего интересного, проверяющие решили: "А заедем-ка мы в 253-е отделение". Особую пикантность этому решению придавало то, что пути до отделения - ровно три минуты на машине. Как только инспекторы ступили за порог, Хусаинову сообщили по телефону радостную новость: "Инспекция из главка будет у тебя через три минуты! Давай!" Что именно давать, объяснять было некогда, да и незачем. Он кинулся в дежурную часть. Неположенные предметы, несмотря на их субъективную ценность, полетели прямо в форточку, лишние бумаги скрылись в карманах. Скомкав последнее заявление, Хусаинов увидел в окно, как инспекторская машина заруливает во двор отделения. В последний раз обводя взглядом дежурку - не забыл ли чего - начальник с ужасом заметил, что не убрал самый крупный из компрометирующих предметов. Прямо посреди дежурки безжизненно развалился на табурете опер Чекин. Внешний вид сыщика и в особенности исходящий от него запах не оставляли сомнений в причинах его неподвижности - опер был пьян в то самое место, которое Хусаинов уже не успевал прикрыть от высокой комиссии. Не слишком опытный начальник отделения на секунду растерялся, но тут послышался хлопок входной двери, впускающей страшных гостей, и решение моментально нашлось. Хусаинов подхватил под руки мычащего опера и с трудом запихнул его в "обезьянник". - Сиди здесь, будешь задержанным, - злобно прошептал он Чекину и ринулся навстречу инспекции. Внимательно оглядевшись и не заметив ничего предосудительного, проверяющий обратил внимание на "задержанного", который все еще размышлял над услышанным от начальника. Инспектирующий палец требовательно уперся в Чекина. - Это задержанный за появление в общественном месте в нетрезвом состоянии, - пролепетал Хусаинов. Чекин же тупо посмотрел на инспектора и неожиданно произнес: - Зззаявляю, что мое здержание прзведено свершнно неправмерно! Слегка обалдевший инспектор потребовал протокол и все полагающиеся документы на правонарушителя, но документов, естественно, не оказалось. - А они меня еще и избили, - подал голос Чекин. - Да что ты врешь-то! - возмущению Хусаинова не было предела. - Кто тебя трогал?! В ответ задержанный опер, который, видимо, окончательно решил подвести начальника "под монастырь", закатал рукав и продемонстрировал здоровый синяк на плече. Делом заинтересовалась особка, и могло кончиться совсем плохо, не вступись Валентинов, который взял Хусаинова обратно в 206-е отделение на должность зама по розыску. Но сейчас страшные плакаты остались в дежурке. Место встречи было глубоко законспирировано на 14 этаже, и проверяющих можно было не опасаться. Все не без труда разместились за небольшим столиком, уставленным недоброхотными дарами местной закусочной, и Хусаинов провозгласил первый тост. Когда стали пить "за дам", очень кстати завалился Иванов. С собою он привел белокурое создание, которое представил как Зою. Создание щебетало ангельским голоском и умопомрачительно взмахивало ресницами, однако водку трескало наравне с мужиками. Это особенно умилило старшину отделения Калашникова. Склонившись к Иванову, он восхищенно зашептал: - Какая девочка! Наша? Откуда она? - Из пресс-службы. - Что-о-о?!! Она? - Да. - Не может быть! - Точно тебе говорю. - Вот эта?! И она - прессует? Надо же... Пришлось объяснять, что пресс-служба и пресс-хата - это несколько разные вещи. Закупка водочки была поручена старшине отделения. С этой непростой задачей он блестяще справился. Непростой - потому что подавляющее большинство продаваемой в комках водки не имело ничего общего с исконно русским напитком. В лучшем случае - разбавленный спирт, в худшем можно было нарваться и на отраву. Статистика несчастных случаев по городу убедительно свидетельствовала, что к покупке спиртного следует подходить предельно серьезно. И старшина подошел. Заявившись в комок, он первым делом предъявил удостоверение и попросил чего-нибудь крепкого, предупредив продавца, что они это будут пить. Сами. И если что... Продавец торопливо закивал и полез куда-то вглубь своих закромов. После десяти минут возни он извлек из недр несколько бутылок водки, по виду, точь-в-точь как на прилавке. И заявил, что на ЭТО дает гарантию. Водка оказалась действительно качественной. Но подействовала на всех по-разному. Иванов, например, впал в пессимизм. С горечью в голосе он толковал старшине: - В восемьдесят седьмом прокуратура неожиданно взяла все хозяйственные дела и... Представляешь: все до одного - "за отсутствием состава", "за отсутствием состава"... Амнистировали всех подчистую, все хозяйственные статьи. Указание из ЦК... Падлы... Мы тогда только Рамизова засадили. Год работали, представляешь! У него одного золота на двести тридцать тыщ изъяли. Через полгода возвращается - мне в лицо смеется, сука. И в должности восстановили!.. Всех, понимаешь, без разбора... Не было у нас хозяйственных преступлений, понимаешь, все менты поганые придумали... Калашников уважительно выслушивал излияния опера, время от времени сочувственно кивая. Кулинич - напротив, воспрял духом. Обнявшись с пресс-дивой, они на пару горланили привезенные из Главка частушки: Вот идет БХСС - Водка, бабы, деньги есть. Вечно пьян и вечно хмур Вслед за ним плетется УР. А за ним идут ГАИ - Эти пьют не на свои. И последним - прокурор. Среди них он главный вор. - Спой что-нибудь нормальное! - у Муравьева, видимо, проснулось и запротестовало его эстетическое чувство потомственного интеллигента. - Действительно, - поддержал кто-то из присутствующих. - Давай че-нибудь наше. Ко всеобщему одобрению Кулинич затянул "Мурку". Как ни странно, но среди личного состава бытовали, на первый взгляд, довольно странные музыкальные пристрастия. "Наша служба и опасна, и трудна" никогда не пели, хотя слушали с удовольствием. Наиболее популярны были такие вещи как "Мурка", "Гоп-стоп" и, конечно же, знаменитая "Таганка". Раздумывая над причинами таких предпочтений, Кулинич сначала подумал, что вкусы формируются по принципу "с кем поведешься...". Но он чувствовал, что ребята как бы вкладывают в блатные песни иной смысл, и те звучат совсем не по-блатному. Атмосфера, что ли, иная. Вроде костюма пирата на маскараде - из воплощенного зла получается шутка. Музыка, кажется, вернула Иванову жизненный оптимизм. Отбросив свое похоронное настроение, он протянул руку за гитарой: - Ну-ка, дай-ка. Я тут на днях классную вещь слышал. Не знаю, кто написал, но - наш человек, точно. За душу берет. Он посерьезнел, настроил инструмент и в наступившей тишине зазвучали аккорды в темпе марша. Карабин - на плечо. Слезы - к чертовой матери. Будет нам горячо В жаром пышущем кратере. Мы прочешем весь лес Как породу старатели. Натворим мы чудес Батальоном карателей! Войте, волки, в лесах, В затаенных местах! От фуражек зеленых Зарябило в глазах! Вы подохнете скоро Без могил, без крестов. Мы - собачая свора В двадцать тысяч штыков. Егерями войдем В лес в околышах синих. Хутора обольем И землянки бензином. Мы прочешем листву, Перемесим мы глину, Расстреляем Литву, Разопнем Украину! Впереди - темнота, А в руках - автоматы. Позади нас - война, Буковина, Карпаты... Сантименты - потом! В то, что делаю, верю я! Помни: в сорок шестом Нас послал сюда Берия. Сантименты - потом! Смерть идет неизбежно. Снова в бой, но зато Наше все побережье. Мы прочешем листву, Перемесим мы глину, Расстреляем Литву, Как тогда Буковину.1 Выслушав благодарности и пообещав всем желающим потом записать слова, исполнитель снова заметно погрустнел. Задумчиво рассматривая свой захватанный стакан, Иванов заметил старшине: - Между прочим, стаканы надо мыть с обеих сторон. - Во-во! - поддержал Кулинич. - Изнутри тоже! Еще раз неприязненно покосившись на стакан, Иванов встал и прихватив сколько смог посуды, направился в умывальник. Плеск воды был перекрыт неприличным звуком со стороны Шпагина. Рация у него в папке издала нечто среднее между автоматной очередью и предсмертным хрипом. - Достала уже! - он попытался извлечь аккумулятор, но безуспешно. Выключатель же отломался уже давно. Рация хрюкнула и вполне членораздельно произнесла: "...одтверди прием!". Сладив с техникой, Шпагин вновь вооружился бутылкой, но стаканов на столе не было. Как по заказу, за спиной скрипнула дверь. - Давай посуду, - и участковый протянул руку! - Не дам! - грозно рявнул зашедший в комнату Валентинов. - Вот вы чем занимаетесь! И это на месте происшествия! В служебное время! Из-за спины разгневанного начальника с ненатурально честной физиономией торчал замполит Незлобин. Время от времени он пытался выскользнуть за дверь, но начальник мертвой хваткой придерживал его за пуговицу на обшлаге. - Наливай! - очень кстати провозгласил Иванов, появляясь с чистыми стаканами. - Я запрещаю вам спаивать моих подчиненных! - загремел Валентинов, обернувшись. - Вы дезорганизовали работу всего отделения. Вон, старшина уже лыка не вяжет! - Никак нет, товарищ майор! Вяжу! - с этими словами Калашников вскочил, опрокинул стол и вытянулся по стойке "смирно". На китель Валентинова выплеснулась изрядная порция водки с соответствующим количеством закуски. Замполит за спиной у начальника остался сухим и, воспользовавшись замешательством, улизнул, оборвав пуговицу. Пресс-дива геройски попыталаь спасти положение: - Минуточку, товарищ начальник! Я вам сейчас тряпочку принесу и все приведем в порядок! - она ослепительно улыбнулась и выпорхнула из комнаты. Валентинов с видимым героическим усилием притормозил на языке поток вполне конкретных эпитетов. На Иванова (с его молчаливого согласия) свалилась вся ответственность за учиненную пьянку - как на единственного неподчиненого Валентинову в этой комнате. - Мальчики, а в этой комнате правда убийство было? - Зоя вернулась из ванной, держа в руках забрызганную кровью футболку. - Кажется, еще одно будет сейчас! - Валентинов все не мог успокоиться. Но Иванов сориентироваля мгновенно. Он как-то сразу заполнил собой всю комнату, оттерев начальника в угол. На глазах у присутствующих опер мгновенно протрезвел. Кажется, исчез даже запах. - Откуда у тебя это?! - Да вот, я же за тряпкой пошла, под ванну заглянула, а она там лежит... - Опер взял футболку двумя пальцами. Из-под пятен крови ехидно улыбающийся ковбой предлагал дармовое "Мальборо". "Есаулъ" в своем рассказе как раз и описывал эту майку. Хусаинов очень гордился тем, что потом сумел исключить ее из протоколов допроса. Найденные взамен липового Меснянкина реальные свидетели, видевшие Гринберга в тот вечер в общаге, не сговариваясь, показывали, что он был в майке "Мальборо", но таковой среди вещей подозреваемого не нашли. Прекрасно сознавая, что такое несоответствие материалов дела тянет, по меньшей мере, на возврат на доследование, если не на оправдательный приговор, Хусаинов приложил неимоверные усилия на сглаживание противоречий. Уговорить свидетелей на другую одежду не удалось. Была мысль заменить несговорчивых свидетелей другими, более сговорчивыми ребятами, но сложностей такой вариант сулил не меньше. В результате в протоколах допроса свидетелей Жбан ловко опустил вопрос об одежде. И сейчас неожиданное появление на свет вожделенной улики произвело на всех посвященных потрясающее впечатление. - Сергей, понятых! - скомандовал Иванов. - Остынь-ка лучше, - вяло посоветовал Хусаинов, - следствие закончено, дело в суде, уже поздно пить боржоми. До Валентинова наконец тоже дошло. - Эх, твою бы девочку - да на неделю пораньше, - с обидой в голосе протянул начальник. - Кстати, а кто проводил обыск в комнате? В комнате явственно запахло дисциплинарными взысканиями. - Жба-а-а-ан!!! - хором откликнулись все пристутствующие. - Ну что ж, - резюмировал Иванов, - тогда только и осталось - положить ее обратно и забыть. К делу все равно не пришьешь. - Да, Борис Владимирович, давайте забудем, - застенчиво намекнул Хусаинов, имея в виду скорее не майку, а все остальное, находящееся в комнате. - А зачем забывать, мальчики? - мило поинтересовалась пресс-офицерша, - В каком суде, говорите, дело? - В Ленинском, - машинально отозвался Иванов и тут же, вспомнив прошлогоднюю печальную историю, добавил. - Только не вздумай звонить Мариночке! Не хватало нам ЕЩЈ ОДНОГО скандала. Иванов намекал на секретаршу Ленинского райнарсуда Марину Тузову. Толстая и на вид вполне добродушная Мариночка втихомолку подрабатывала охраной ценных грузов. В кабине трейлера все принимали ее за обычную "плечевую". Правду, по слухам, узнавали лишь те, кто пытался напасть на груз, но они уже никому ничего не могли рассказать. В качестве вооружения Мариночка преспокойно использовала приложенные к уголовным делам "пушки" и потом, возвращая на место, частенько путала их. Из-за этого, собственно, история и выплыла на свет. Сунуть в дело лишний вещдок оказалось сущим пустяком, на что Зоя сейчас и намекала. Невозможность приобщения к делу только что обнаруженного доказательства прекрасно понимали все кроме, может быть, Валентинова, который еще некоторое время хорохорился, утверждая что-то про доследование. Дело уже лежало в суде, и перспективы у него виделись знающим людям как весьма безрадостные. В итоге майку действительно сунули обратно под ванну и начали расходиться. Вот уже несколько недель все оппозиционные газеты и западные голоса смаковали политическое убийство, обвиняя КГБ в смерти Паши Фотиева, а милицию - в укрывательстве убийц. Комитет, как всегда, хранил гордое молчание, а не отличающееся таким благородством милицейское ведомство неубедительно пыталось оправдаться. Прокуратура, как ни странно, под горячие языки не попала, поэтому Жбан чувствовал себя достаточно спокойно и к работе относился по-прежнему наплевательски. Валентинов же с заместителем отдувались за всех. В отделение зачастили проверки из главка и министерства. А какой еще реакции можно было ожидать? Очередной проверяющий после небольшого совещания в кабинете Валентинова и осмотра его коллекции спиртных напитков проявил участие и понимание: - Я тут должен хоть что-нибудь накопать, иначе меня не поймут. Лучше покажите мне сами, какие у вас недостатки. Хусаинов без излишних предисловий начал диктовать инспектору перечень выявленных недостатков для акта проверки. - Дежурная часть, оружейная комната и обезь..., то есть, помещение для доставленных лиц находятся в антисанитарном состоянии. Для сведения граждан не вывешены выдержки из законов о правах. За сотрудниками УР не закреплен автотранспорт. - Ладно, на акт хватает, - удовлетворился инспектор. - Ну, на ремонт, я понимаю, средств нет. А что, так трудно права вывесить? Не можете отпечатать как положено - хоть от руки напишите. - Да нет, мы отпечатали в типографии и стенд оформили. - И где же он? - Я его снял. - Зачем? - Вам нужно отчитываться... ну и мне тоже. Когда вы уйдете, я его повешу обратно и напишу, что недостатки устранены. Инспектор лишь крякнул и погрузился в бумаги. Закончив писанину, он с видимым облегчением согнал с лица официальное выражение и высказался: - Кстати, насчет нарушений. Когда я служил в областном главке, поехали мы как-то проверять один ОВД. По пути слышим по радио сообщение оперативной группе прибыть по адресу такому-то задержать квартирного вора. Я смотрю - мы как раз мимо нужного дома проезжаем. Велел я завернуть во двор. Посмотрим, думаю, как быстро прибудут и в каком составе. В бригаде, как известно, полагается опер, следователь, криминалист и кинолог. Полный комплект встречается довольно редко... Так вот, подъезжает машина, из машины вылезают двое мужчин и женщина, все в штатском. "Интересно, - думаем, - кого на этот раз в группе не окажется?" Мужики бегут в подъезд, а женщина вытягивает из машины, с заднего сиденья... как вы думаете, что? Вилы! Обычные вилы на деревянной ручке и становится с ними под окном. Видимо, у них уже отработанный сценарий. Распахивается окно, и вор пытается выпрыгнуть, благо невысоко - второй этаж. Но видит наставленые на него снизу вилы и раздумывает прыгать. Когда его вывели, мы подходим, представляемся и начинаем выяснять, кто есть кто в этой странной бригаде. Один из мужиков (самый крепкий, который вора и заломал) оказывается техником-криминалистом. Другой представляется кинологом. Что любопытно, собак в этом ОВД по штату не числилось, но кинолог был и при захвате справлялся, как показала практика, не хуже четвероногого друга. Женщина же с вилами оказалась опером. Безвестно отсутствовал лишь следователь... - У вас с комплектом, надеюсь, все в порядке? С комплектом, точнее, с некомплектом личного состава в отделении, как везде, было трудно. Но последнее время помогли комсомольцы... Кто-то из ребят додумался почитать положение об ОКОДах, где черным по белому было записано, что руководство оперативного комсомольского отряда избирается на ежегодном общем собрании. Подбиваемые Кротом, окодовцы устроили собрание и сместили Костю Побелкина с его поста. Это переполнило чашу терпения руководства. На первом же заседании бюро ВЛКСМ Университета оперотряд был распущен. Своими задержаниями да протоколами он давно уже вызывал недовольство студентов, а комсомольское начальство с некоторых пор не отчитывалось о воспитательной работе среди молодежи, но зато заботилось о своей популярности в указанной среде. Наиболее активные ребята из оперотряда пошли к Валентинову во внештатники. Неприятностей от этого, конечно, добавилось, но зато самую рутинную часть работы теперь можно было спихнуть на них. С пьянки все расходились в дурном настроении, недобрым словом поминая начальника. Хусаинов отправился в отделение забрать свою сумку, с ним за компанию поплелись Кулинич и Муравьев. В дверях конторы они столкнулись с Китаевым из патрульно-постовой службы. Его лунообразная, обычно пылающая довольством физиономия на этот раз наводила на мысль о лунном затмении. - Ребята, хорошо, что вы здесь! - воскликнул Китаев. Поскольку он остановился в дверном проеме, полностью, его загородив, игнорировать это обращение не удалось. - Что еще случилось? - худенький Муравьев попы