Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     OCR: Wesha the Leopard
---------------------------------------------------------------


   Бонги бежал впереди. Вдруг он нелепо взмахнул руками и упал.  Краем
глаза я успел заметить, как он пытается подняться  с  перекошенным  от
боли и отчаяния лицом. Я не мог ему помочь. За моей спиною все  ближе,
все отчетливей раздавались угрожающие крики плоскоголовых.
   Стыдно признаться, но я малодушно обрадовался несчастью Бонги -  до
реки  еще  ох  как  далеко,  а  мы,  убегающие,   выиграем   несколько
драгоценных минут. На какое-то время Бонги задержит преследователей. Я
заранее знаю, как это произойдет. Передние остановятся около  Бонги  и
подождут  отставших.  Все  вместе,  плоскоголовые  спляшут  ритуальный
танец, потом  по  знаку  шамана  Вру  обрушат  на  голову  несчастного
дубинки...
   Мы  убежали  утром.  Мчались,  не  выбирая  дорог,  сквозь  заросли
папоротника и колючего  кустарника,  перепрыгивая  через  колдобины  и
карабкаясь  по  склонам  оврагов,  все  натужнее  дыша  и   все   чаще
спотыкаясь. Не повезло и Леле - он наткнулся на удава. Бедняга истошно
завопил, когда мощные, пружинистые кольца грубо обхватили  его,  ломая
слабые человеческие ребра. Мы с Ного попытались было  освободить  Леле
от смертельных объятий, но тут, привлеченные криком, снова  показались
преследователи.
   Мне все труднее бежать.  Сердце,  кажется,  вот-вот  лопнет.  Перед
глазами колышутся радужные круги, но я  понимаю,  что  остановиться  -
значит умереть. Впереди среди кустов маячит  широкая  спина  Ного.  Мы
остались вдвоем... Вниз по склону холма бежать легче, но дальше  опять
заросли. А в голове  одно:  быстрее  добраться  к  спасительной  реке.
Тяжелый, массивный, внешне неуклюжий Ного бежит  легко.  Если  из  нас
двоих кто-то и обессилеет, это будет не Ного. Похоже, он не  понимает,
что без меня нет смысла бежать.  Он  не  управится  с  плотом.  Житель
джунглей, он боится большой реки. Но другого пути у него нет.
   Снова пошли лужи. Кончается одна, начинается  другая.  Мы  с  шумом
разбрызгиваем зеленую воду. Крокодилы, шокированные нашим  вторжением,
не успевают сообразить, что нами можно пообедать. Пока они приходят  в
себя,  мы  уже  мчимся  через  соседнюю  лужу.  Надеюсь,   что   наших
преследователей эти твари не проворонят.
   Очередная лужа оказалась достаточно глубокой, и Ного  проваливается
с головой. Он отчаянно барахтается в тинистой воде,  брызги  летят  во
все стороны. Мысль о крокодилах - вот они, почти рядом, - придает  ему
энергии. Ного успокаивается, почувствовав под ногами твердое дно. Ного
очень боится крокодилов, но куда сильнее боится  преследователей.  Что
крокодил! Хрясь - и готово, и никаких мучений.  А  вот  когда  к  тебе
тянутся сотни рук с растопыренными пальцами и оскаленные  зубы  готовы
рвать тебя по кускам, это страшно. Бегущие по следам людоеды  считают,
что  изрядно  пропотевшая  человечина  -  непревзойденное   лакомство.
Гурманы!
   Я вскарабкиваюсь на высокий берег  и  в  изнеможении  валюсь  лицом
вниз. Чувство опасности не позволяет мне передышки. Ноги  еле  держат.
Пытаюсь успокоиться, осматриваюсь вокруг.  Позади,  на  склоне  холма,
темным пятнышком лежит Бонги.  Он  затаился  в  надежде,  что  людоеды
пробегут мимо. Людоеды - смерть. Мне тяжело  смотреть  на  него,  и  я
поворачиваю голову в другую сторону. Скалистый  обрыв  передо  мной  -
берег реки. Внизу катит волны, вспоротые множеством  порогов,  Великая
Река, наша река. Но мы еще не у цели. Если посмотреть вниз по течению,
увидишь желтую полосу, заросли бамбука. Там  наше  спасение.  Там  наш
плот. Отсюда еще не видна пальма, растущая двумя  стволами  из  одного
корневища.  В  двух-трех  десятках  метров  от  пальмы,  в  бамбуковых
зарослях, спрятан наш плот. А до пальмы не меньше трех  километров.  А
заросли все гуще, и все больше луж. Нам, беглецам, тяжело, но  и  тем,
кто за нами гонится, не легче.
   Ного толкает меня, и я, повернув голову, снова вижу их,  кровожадно
орущих в предвкушении пиршества. Пока дикари взбирались на  холм,  они
приумолкли, а как только оказались на вершине и увидели  нас,  подняли
вой. Я посмотрел в сторону холма, на котором остался бедный Бонги,  но
не увидел его. Ного схватил меня за руку и потащил в заросли. И  опять
этот сумасшедший бег сквозь колючий  кустарник,  перепрыгивание  через
рытвины, барахтанье в лужах; и  сердце,  болью  распирающее  грудь,  и
оранжевый туман перед глазами...
   Все! Больше  не  могу!  Мною  овладевает  безразличие.  Сейчас  вот
свалюсь - и пусть окружают меня, пусть разрывают на  куски.  Это  выше
моих сил - столько бежать!
   А гладкокожий говорил, что в устье Великой Реки...  Мысли  начинают
лихорадочный танец в моей  отуманенной  голове.  Колючая  ветка  остро
хлещет меня по лицу, словно  хочет  привести  в  чувство.  И  я  опять
понимаю, что надо бежать и ни о чем не  думать,  потому  что  это  бег
смерти.  Бег?  Какой  же   это   бег!   Паническое   передвижение   на
подгибающихся ногах - разве это бег? А Ного все чаще  останавливается,
нетерпеливо перебирает ногами, поджидает меня - и никакой усталости! Я
превратился в сгусток усталости, в сердце, гудящее кровью;  в  легкие,
что  захлебнулись  густым,  горячим  воздухом.  Преодолевая  свинцовую
тяжесть в ногах, бросаю взгляд на отдаленный холм, где остался  Бонги.
Живому или  мертвому,  ему  хорошо,  а  жаждущие  моей  крови  вот-вот
появятся за моей спиной.  Они  промчались  сквозь  заросли  и  сейчас,
наверное, столпились перед большой лужей,  где  затаились  ошарашенные
нами крокодилы. О милые, славные крокодилы! Зубастые,  станьте  нашими
заступниками!
   Опираясь на Ного, я не дышу, а шумно хватаю воздух запаленным ртом.
Далеко ли еще бежать? Мы  окружены  высокими  зарослями,  пространство
сузилось, Ного тянет меня за руку. В этот миг откуда-то, скорее  всего
со стороны большой лужи, доносится отчаянный  вопль.  Неужели  Великая
Мать-Крокодилиха услышала мою молитву и схватила рискнувшего  пересечь
лужу? Если так, остальные поостерегутся, пойдут в обход - и мы получим
выигрыш во времени.
   Наконец-то я вижу нашу пальму!  До  нее,  наверное,  еще  километра
полтора, и я уверен, что дикари нас не догонят. Немного прихожу в себя
и указываю рукой на пальму.  Ного,  улыбаясь,  кивает  головой,  и  мы
продолжаем свой путь.
   Теперь  нас  окружает  тишина.   Знойный   послеполуденный   воздух
неподвижен, над кустами и лужами дрожит марево. Оно успокаивает и  при
этом с новой силой наваливается  усталость.  Донимает  жажда.  Во  рту
такая сухость, что язык, кажется, превратился  в  комок  сухой  глины,
нажми зубами - и он рассыплется в сухую пыль... Меня охватывает  стыд,
затем досада от того,  что  я  физически  не  подготовлен  для  такого
испытания, какое теперь выпало на мою долю. В отличие от плоскоголовых
я не способен бежать с  утра  и  до  полудня  по  дикой  местности.  Я
убедился, насколько плоскоголовые  выносливее  меня.  И  что  мне  моя
хваленая сила воли, если я беспомощно повисаю на шее Ного. Он даже  не
чувствует моей тяжести, одни кожа да кости, ветер подует - и я взлечу.
   Стоило мне подумать о ветре, таком желанном в душных зарослях,  как
он объявился, - сначала пошевелил листву на высоких деревьях  у  реки,
затем прошелестел в зарослях и обдал нас  прохладным  дыханием  речных
волн.
   Я не сразу понял, почему Ного не радуется прохладе и что за тревога
появилась в его глазах. Он потянул  воздух  широкими  ноздрями,  резко
обернулся и посмотрел в заросли, а меня поразила  неприятная  догадка:
дикарям незачем искать наши следы, их обоняние не хуже, чем у  волков,
и этот приятный ветерок, дующий в их сторону, выведет  их  прямехонько
на нас. Теперь хищники не потеряют своих жертв.  Я  снова  оказался  в
когтях страха, но испугал меня не призрак ужасной смерти,  а  то,  что
снова надо бежать. Бежать, мучительно преодолевая слабость  в  усталых
суставах и задыхаться от болезненного перенапряжения. Все, что угодно,
только не бег! Я хватаю Ного за руку, пытаюсь придержать  его,  что-то
объяснить ему, - а что я мог объяснить! В  это  время  нас  обнаружили
преследователи.
   Я бегу, стараясь не  отстать  от  Ного,  а  страх,  который  обычно
отупляет, в этот раз  не  лишил  меня  способности  мыслить.  Я  бегу,
поскольку меня понуждает к  этому  инстинкт  самосохранения,  сработал
рефлекс  древних  предков  -  на  преследование   отвечать   бегством.
Естественно, хищников толкает в погоню рефлекс  преследования.  Страх,
до сих пор парализующий мою волю,  вдруг  отошел  на  задний  план,  в
глухой угол сознания. Вот Ного. Он бежит впереди  меня,  он  на  сотни
тысяч лет моложе, причинные связи в его мозгу проще:  днем  -  хорошо,
ночью - страшно,  плод  -  съесть,  дичь  -  убить,  змея  -  бояться,
опасность - бежать.
   Но если я не выдержу, свалюсь в ближайшей луже, тогда поторопитесь,
крокодилы! Я ненавижу людоедов - они вынуждают меня  бежать;  желанный
ветер мне ненавистен - он помогает людоедам гнаться за мной. Но  стена
бамбуковых зарослей все ближе;  правда,  мы  не  можем  бежать  к  ней
прямиком, потому что должны бежать сначала к пальме, а пальма - левее,
а слева, нам наперерез, бегут  преследователи...  Между  нами  залитая
водой, кишащая крокодилами пойма.  Кусты  здесь  низкорослые  -  и  мы
хорошо видим  друг  друга,  беглецы  и  преследователи.  Пойма,  вдоль
которой  мы  бежим,  заканчивается  возле  пальмы.  Мы  спасены,  если
доберемся к ней первыми. Наш путь  буквально  усеян  крокодилами.  Они
лежат на песке с разинутыми  пастями,  ужасно  уродливые  чудища.  Нам
приходится перепрыгивать через них. Со стороны это выглядит как бег  с
препятствиями. Пойма напоминает гигантский стадион; окружающие  холмы,
словно трибуны, разделенные лужами. Дикари бегут за нами цепочкой. Они
вынуждены  держаться  подальше  от  потревоженных  крокодилов,  -  это
удлиняет их путь и замедляет погоню. Брошенные дикарями камни время от
времени  плюхаются  в  лужи  рядом  с  нами.   Ноги   у   меня   опять
подкашиваются, я теряю координацию  и  в  неуверенном  прыжке  задеваю
зубастую тварь. Если бы Ного рывком не оттащил меня  в  сторону,  удар
тяжелого крокодильего хвоста переломил  бы  меня  надвое.  Драматичная
сцена вызывает по другую сторону поймы шумное недовольство: дикарям не
хочется терять свою добычу, которая пробегает в  опасной  близости  от
крокодилов. Я же с трудом удерживаюсь на ногах. Дикари останавливаются
напротив нас по другую сторону речной  поймы.  Их  предводитель  Крири
что-то кричит, похоже, приказывает нам  остановиться.  Недвусмысленный
жест нельзя растолковать  иначе  как  повеление  переправиться  на  их
сторону. Вот так. Оставить крокодилов и  переправляться  к  ним.  Чего
выдумали!  А  меня  между  тем  охватывает  странное  безразличие.   В
полуобморочном  сознании  мелькают  какие-то  обрывочные   видения   и
неодолимо тянет ко сну. Я опускаюсь на песок  и  вытягиваюсь  во  весь
свой рост, словно подражаю крокодилам, невозмутимо возлегающим  вокруг
нас.  Ного  в  недоумении   топчется   рядом,   опасливо   косясь   на
пресмыкающихся. Дикари пытаются достать нас камнями, но для этого надо
подойти  поближе  к  реке,  а  там  тоже  крокодилы.  Зато   Ного   не
промахивается: брошенные им камни почти всегда находят цель.  Один  из
дикарей, Зумби, подошел слишком близко к  берегу  и  поплатился:  упал
среди крокодилов  с  окровавленной  головой.  Толпа  дикарей  отвечает
взрывом воплей. За четыре года я так и  не  привык  к  тому,  что  они
постоянно кричат. Сейчас их  вопли  меня  не  трогают.  У  меня  такое
чувство, будто мое тело становится  воздушно  легким,  и  стоит  ветру
подуть посильнее - оно  тут  же  взовьется  вверх  и  поплывет  вдаль.
Кажется, душа отделилась от тела и, зрячая, смотрит на меня и  на  все
окружающее меня со стороны. Я медленно  погружаюсь  в  туман  полусна;
успеваю заметить, что мои преследователи уходят вдоль берега в поисках
переправы. Они не очень торопятся, - не зная, что со мной  происходит,
они тем не менее уверены, что никуда не денусь. Для них я -  антилопа,
загнанная в тупик. Она не может больше бежать, она почти в  их  руках,
надо только переправиться к ней через Великую Реку, но при этом нельзя
нарушить табу. Через небольшое время они возвращаются, уходят вверх по
реке, полагая, что там легче будет переправиться. Они правы, но на это
у них уйдет не меньше четверти часа. Будь у меня  достаточно  сил  или
хотя бы воли к жизни, я смог бы убежать.

   Ветер все крепчает. Вожак дикарей предусмотрительно оставил на  том
берегу двух плоскоголовых, чтобы следить за нами. Ного изливает на них
свою ярость, швыряя камни, которые со свистом пролетают рядом с  ними.
Сторожей,  очевидно,  раздражает  то,  что   они   выбыли   из   числа
преследующих. Их глаза неотрывно следят  за  моим  неподвижным  телом.
Изредка  они  бросают  взгляды   на   заросли,   в   которых   исчезли
соплеменники.  Всем  своим  видом  они  показывают,  что   хотели   бы
находиться вместе со всеми, в стае. Приказ вожака их не устраивает,  -
когда дикари окружат нас,  эти  соглядатаи  не  смогут  участвовать  в
растерзании несчастных жертв, вынужденно оставаясь на  противоположном
берегу. Хуже наказания и не придумаешь для кровожадных и,  несомненно,
трусливых существ. В конце концов  они,  видимо,  решились  пренебречь
повелением вожака: угрожающе потрясая дубинками и кулаками, пятятся  к
зарослям. Мы остаемся одни, если не считать ленивых,  разомлевших  под
солнцем крокодилов.
   Ного вскакивает и пытается меня  поднять.  Я  слабо  сопротивляюсь.
Двигаться, идти, бежать - выше моих сил, я не могу даже  пошевелиться,
хотя представляю себе в мельчайших подробностях, как  все  произойдет:
заросли с шумом расступаются, появляется  вожак.  Он  с  торжествующим
видом, не торопясь, идет к нам, за ним в определенном порядке шествуют
остальные.  Преследование  закончилось,   начинается   обряд.   Дикари
смыкаются в круг и движутся, вихляясь, под заунывные вопли  шамана,  в
ритуальном танце. Дикари медленно приближаются к своим жертвам, кольцо
сжимается все плотнее;  дубинки,  нацеленные  в  наши  головы,  нервно
подрагивают в потных, напряженных, грязных руках...
   Сколько раз на  протяжении  четырех  лет  я  наблюдал  эти  обряды!
Ужасное зрелище! Вначале я пытался вмешаться, предотвратить  расправу,
но куда там! В следующую минуту я отворачивался, отступал под свирепое
рычание вожака.
   А сколько  времени  я  потратил,  чтобы  приобщить  их  к  зачаткам
цивилизации! И все напрасно. К изготовлению луков и стрел они остались
равнодушны (к счастью для меня в моем нынешнем положении, -  это  надо
признать). Я убеждал  их  не  окунать  новорожденных  вниз  головой  в
грязные, кишащие разными насекомыми лужи, -  бесполезно.  Я  показывал
им, как с помощью двух кремней и сухого мха  добыть  огонь.  Это  ведь
проще, чем все время  таскать  тлеющие  головешки  в  обмазанной  илом
корзине.  Да,  зрелище  добываемого  мною  огня  их  завораживало,  но
подобрать тлеющую на месте случайного лесного пожара головешку и затем
следить, чтобы она не погасла,  было  для  дикарей  привычнее.  Их  не
интересовали мои огненосные  принадлежности.  Их  -  это  всех,  кроме
шамана.  Шаман  столько  раз  пытался   стащить   у   меня   маленький
водонепроницаемый футлярчик,  в  котором  хранились  стальная  пряжка,
обломок кремня и пучок сухого мха, - единственное напоминание  о  моей
прошлой жизни. Я прямо вижу, как этот сморщенный старичок  шествует  в
ритуальном круге вслед за вожаком, и все дикари движутся в  ритме  его
мерзкого подвывания. И когда пространство между дикарями  и  нами,  их
жертвами, сожмется на расстоянии  вытянутой  руки,  скрюченные  пальцы
шамана рванутся к моей шее, к висящему на ремешке  футлярчику...  У-у,
гад! Этому не бывать!
   Меня охватывает приступ неудержимой ярости,  я  вскакиваю,  с  моих
обожженных жаждой губ срываются ругательства  сразу  на  двух  языках:
изощренные  -  на  родном,  грубые  -  на  примитивном  наречии   моих
преследователей. Нет, не будет этого, - сдавленно  рычу  я.  -  Швырну
футляр в реку и сам брошусь на скалистые пороги.  Не  будет  здесь  ни
пиршества, ни костра!
   Я хватаюсь за футляр. Резкий порыв ветра швыряет в мое лицо  песок.
Ближние заросли шумят невысказанной тревогой, - сквозь  них,  я  знаю,
где-то пробираются дикари, мне даже чудятся их голоса.  Возможно,  они
уже совсем близко... И вдруг меня озаряет догадка не догадка, скорее -
решение.  Оно  ярко  вспыхивает  в  моем  оглушенном   жаждой   мозгу.
Пошатываясь, я решительно направляюсь к  зарослям,  на  ходу  открывая
футляр. Ного ошалело следит за моими действиями:  вместо  того,  чтобы
бежать без оглядки, я бреду в заросли, навстречу людоедам!
   Призвав на помощь остатки своих сил, я  приминаю  иссушенные  зноем
кусты. Колючие ветки ломаются, до крови раздирая мне кожу. Боли  я  не
чувствую. Я лихорадочно делаю свое дело, пригибая соседние кусты  один
на другой. Трясущимися руками извлекаю из футляра  его  содержимое,  в
левой руке зажимаю  кремень  и  трут,  в  правой  -  пряжку,  кресало.
Движения моих рук неверны, бью кресалом по камню как попало, а чаще  -
по пальцам. Голоса дикарей,  приглушенные  шумом  зарослей,  явственно
касаются моего слуха, я тороплюсь, нервничаю, роняю кремень. Он падает
в сухую траву, я опускаюсь на колени, нащупываю его. Не  поднимаясь  с
колен,  бью  кресалом  по  кремню,  искры  летят  во  все  стороны,  и
наконец-то трут начинает дымиться. Я раздуваю его, сую под  наломанные
ветки,  обкладываю  травой  и  продолжаю  раздувать.  Тоненький,   еле
заметный в ярком солнечном блеске язычок огня переползает  с  травинки
на травинку,  я  прикрываю  его  ладонями  от  сильного  ветра.  Пламя
охватывает весь пучок травы и перекидывается на ветки. В следующий миг
оно начинает буквально пожирать все  вокруг  себя,  тянется  к  другим
ветвям, набрасывается  на  соседние  кусты,  разрастается  с  шумом  и
треском. Теперь ему ветер не помеха, а верный союзник. На его  крыльях
пламя рвется вверх, неудержимо  распространяется  во  все  стороны.  В
считанные мгновенья сухие заросли превращаются в ревущее море огня.  Я
прикрываю руками лицо и отступаю назад, к Ного,  который,  остолбенев,
безмолвно смотрит на дикое буйство могучей огненной  стихии.  Проходит
несколько минут. Огненный шквал со страшной силой устремляется  вдаль,
туда, где мощный гул огня сливается с отчаянными предсмертными воплями
людоедов.  На  лице  Ного  застыло  выражение  неописуемого  ужаса.  Я
отворачиваюсь от жуткого зрелища, меня шатает, я слаб,  но  моя  жизнь
снова  принадлежит  мне.  Я  чувствую,  как  этот  неукротимый  огонь,
устремляющийся к подножию холмов по всей ширине поймы,  выжег  во  мне
весь страх, все отвращение, все унижения четырех последних лет.

   Меня разбудил холод. Зябкий рассвет ощупывал дрожью  каждую  мышцу,
каждую косточку моего измученного тела.  Наш  плот  спокойно  движется
вниз по успокоившейся реке  навстречу  свету,  широко  нарастающему  с
востока. Верхушки скалистых холмов, что тянутся вдоль берега,  первыми
встречают рассветные лучи, в то  время  как  их  подножия,  изрезанные
ущельями и долинами, тонут в тумане. Туман медленно сползает к реке.
   Всхолмленный край, где  я  скитался  с  племенем  дикарей,  остался
позади. Впереди раскинулась страна Черных Гор. Река лениво катила свои
волны по широкой долине, окаймленной скалистыми  вершинами.  Холмистые
подножия гор, покрытые джунглями, выглядели не менее  мрачно.  Джунгли
пытались подступить к самой реке, но на их пути, у  воды,  непролазной
стеной встал бамбук. Он самоотверженно охранял речные берега.  Кое-где
в  бамбуковых  зарослях  возникали  узкие  проходы,  звериные   тропы,
протоптанные к водопою.
   Я отметил различия между оставленной землей и  здешним  краем.  Там
рассветы обычно наполнялись тысячеголосым  шумом.  В  нем  различались
пронзительные крики  обезьян  и  птиц,  тонкое  пересвистывание  диких
свиней; время от времени  слышалось  рычание  хищников,  и  тогда  все
остальные звуки на мгновенье замирали,  чтобы  тут  же  разразиться  с
новой силой. К таким рассветам я привык. В  их  звуковом  разгуле  мне
чудилась странная радость: слабейший радовался, что пережил  ночь,  не
оказался в острых когтях и крепких зубах; хищники, сытые или голодные,
уверенно заявляли о своем  безусловном  праве  на  удачу,  а  если  не
повезло в эту ночь, то в следующую охота будет успешной. После восхода
солнца многочисленные голоса умолкали, все живое  погружалось  в  свои
дневные заботы.
   Новый мир встретил меня холодной  утренней  тишиной.  Молчат  горы,
неподвижны деревья, не вскидывается рыба в  зеркальных  затонах,  сама
вода кажется безжизненной. Горло сжимается то ли от холода, то  ли  от
неясных предчувствий. Не будь я  смертельно  уставшим,  я  собственным
криком разорвал бы эту знобкую, давящую  тишину.  Около  меня  во  сне
вздрагивает  Ного.  Может,  снятся  ему  кошмары.  Может,  до   костей
пробирает холод. Ему, обитателю зарослей,  как  и  мне,  пришельцу  из
другого мира, новая местность не обещает покоя. Ночью, во сне,  я  был
дома...
   Такие сны навещают меня не  часто.  Сколько  раз,  отходя  ко  сну,
особенно в первые годы жизни среди  плоскоголовых,  я  заказывал  себе
"домашний" сон, - и все зря, надежды не сбывались. Обычно мне  снились
чудовища,  дикие  схватки;  я  каждый  раз  во  сне  переживал  заново
неприятные события дня. Во сне к моему горлу тянулись длинные,  цепкие
волосатые руки. Я ждал помощи от Ного, а Ного всегда опаздывал. Во сне
я мог спастись от волчьих  зубов  на  дереве,  но  дерево  оказывалось
слишком далеко...
   Беспокойное ворчание Ного, его успокоительное похлопывание по спине
были хороши тем, что  возвращали  меня  из  кошмарных  объятий  сна  в
действительность, которая их же и порождала. Тяжелые сны заканчивались
жестоким пробуждением. Еще хуже было в те  редкие  случаи,  когда  мне
приходилось  возвращаться  из  подаренного  сновидениями  прошлого   в
темную, плотно сбившуюся,  храпящую,  дурно  пахнущую  массу  дикарей,
расположившуюся на ночлег между  пламенем  костра  и  мрачными  тенями
ночи.  Вожак  и  его  приближенные  занимали  места  поближе  к  огню.
Племенная иерархия обеспечивала мне место где-нибудь с краю. Поближе к
огню меня не мог поместить даже Ного, чья  тяжелая  рука  пользовалась
среди членов племени непререкаемым  авторитетом...  Пробуждаясь  среди
ночи, я отказывался верить реальности; мучительно хотелось, чтобы  она
была сном, и если прыгнуть в костер или побежать в  темноту  зарослей,
то можно проснуться в моем родном, отнятом у меня мире. Но  реальность
потому и  реальность,  что  ее  можно  разглядеть,  потрогать  руками,
услышать и, наконец, к ней можно принюхаться. Столкновение с проклятой
реальностью порождало безысходность, и я начинал  рыдать  -  кого  мне
было стыдиться! - и с трудом охраняемый покой  дикарей  нарушался.  На
мою голову обрушивались  угрозы  и,  если  бы  не  Ного,  дикари  меня
растерзали бы.
   Волны  Великой  Реки  уносят  меня  все  дальше.  Если  не   радует
пробуждение и если обманчива надежда, за которой я гонюсь, то  утешает
сознание бесспорного факта: этот этап моей жизни заканчивается. Теперь
мысли о прошлом не будут оборачиваться отчаянием. Душевная гармония, -
а я надеюсь ее  обрести,  -  приведет  в  надлежащий  порядок  мозаику
пережитого. Многие фрагменты в ней разрушены, кое-что потеряно и,  тем
не менее, жизнь продолжается...
   Склоны гор постепенно освобождаются  от  мрачных  сумерек.  Их  все
больше заливает яркий солнечный свет. Солнечные лучи зажигают искры  в
каплях росы на сочных  листьях  деревьев.  Туман  в  долинах  медленно
рассеивается. И по-прежнему ни звука.  Тишина  становится  угнетающей.
Она была точно такой же и в тот злополучный день, когда  мы  с  бедным
Амаром сошли на берег и,  едва  ступив  под  зеленые  своды  деревьев,
перестали слышать даже нескончаемый плеск речных волн. Амар  погиб,  и
для констатации этого факта годился даже язык обитателей  зарослей.  Я
изучил немало выражений, давным-давно исчезнувших из  обиходной  речи.
Не в добрый час мы сошли на тот проклятый берег в то  проклятое  утро,
утро начала моих страданий...
   Нити событий потянулись дальше. Если в первом шаге после высадки на
берег я нащупываю первое звено в цепочке причин  и  следствий,  то  за
каждой открытой взаимосвязью нахожу новую. Мне  надо  продвигаться  во
времени все дальше назад, чтобы найти точку,  отправляясь  от  которой
можно последовательно соединить все, что произошло потом.  Пока  я  не
найду ее, эту точку, мне  постоянно  будут  мешать  однажды  розданные
карты прошлого, множество дальновидных "почему"  и  "если".  Я  должен
снова встретиться с самим собой. Я должен снова стать человеком.
   Наконец, тишина заговорила, и ее неожиданный  голос  заставил  Ного
выпрямиться  так  энергично,  что   наше   утлое   сооружение   опасно
раскачалось  на  волнах.  Я  уверен,  что  это  голос  животного,  еще
неизвестного  науке.  Ного,  расставив  ноги   пошире,   вернул   себе
устойчивость и что-то сказал, чего я не понял. Примитивный  язык  Ного
труден для понимания, но я за четыре года  накопил  кое-какой  опыт  в
расшифровке алогичных понятий. То, что сказал Ного, следовало понимать
так: человек с чешуей рептилии - человек. Я упростил.  Ного,  конечно,
выразился по-другому. Пожалуйста, как хочешь, так и толкуй.
   Мы сидим на корточках, глупо уставившись  друг  в  друга.  Странный
звук не повторился. Тишина после него еще невыносимей. Ного  повторяет
предыдущую невнятицу и раз, и два, а  я  замечаю,  что  он  смертельно
перепуган. Но так как ничего не  происходит,  он  успокаивается,  и  я
принимаюсь разгадывать его слова. Обладатель странного голоса не может
быть человеком; земля не создала еще такого гиганта, который  способен
на столь могучий рев.
   -  Ноги  есть,  -  объясняет  Ного.  -  Руки  есть.  Крокодил,   но
большой-большой. Две руки, две ноги, на спине чешуя, как раковины.
   - Ты видел его? Я видел?
   Ного утвердительно кивает головой.
   - Он большой?
   - Если лежит на животе - как большой куст,  если  встанет,  то  как
пальма.
   Начинаю догадываться, но спрашиваю дальше:
   - Где ты его видел?
   - Здесь, в лесу.
   Что-то не верится. Я знаю,  что  племя  Ного  в  своих  странствиях
никогда не выходило за пределы своих холмов.
   - Ты бывал здесь? Когда?
   - Я был  маленький.  Была  долгая  засуха.  Не  было  воды.  Птицы,
гусеницы, антилопы - все погибло. Змеи в болоте, обезьяны на деревьях,
дикие свиньи в долинах. Там было другое племя. Слабых детей  пожирали.
Меня тоже хотели, а я убежал. Не догнали. Много-много дней  шел  один.
Пил воду. Нашел  большое  яйцо.  Съел.  Корни  ел.  Листья  ел.  Живот
раздулся. В лесу увидел человека с чешуей на спине...
   Услышанное от  Ного  не  только  подводило  к  разгадке  нарушителя
тишины, но и высветило факт, с самого начала для  меня  непонятный.  С
первых дней моего появления среди плоскоголовых я отметил, что Ного  -
единственный член племени, который не только не боится, а предпочитает
бродить в одиночку. До сих пор я объяснял это его огромной  физической
силой. Оказывается, проверку на  выживание  в  одиночестве  да  еще  в
незнакомых  местах  он  прошел  еще  в  детстве.  Возможно,  одним  из
результатов  "проверки  на   выживаемость"   стало   его   бесконечное
любопытство. Если бы шаманство не  вызывало  в  нем  такого  страха  и
отвращения, то при всех своих данных  он  несомненно  стал  бы  вождем
племени. Но его судьба, отмеченная столь драматическими  переживаниями
в детстве задолго до прибытия "Викинга", может  быть,  к  счастью  для
меня, стала фактором и моей судьбы.
   Итак,  пробую  до  конца  разобраться  в  человеке  с   чешуей,   в
человеке-пресмыкающемся. В  пути  от  морского  побережья  и  до  мест
обитания плоскоголовых я не встречал  ничего  похожего  на  динозавров
мелового периода. Скудная растительность края не могла  бы  прокормить
ни одного гигантского травоядного.
   - Что он делал, когда ты его увидел?
   - Спал в чаще, - ответил Ного. - Я побежал. Он за  мной,  и  ревел,
как сегодня. Я спрятался в пещере на склоне горы,  он  ушел.  Потом  я
видел, как он схватил и разодрал крокодила. Для него крокодил, как для
меня ящерица.
   Я  прикидываю  и  нахожу,  что  "человек   с   чешуей"   напоминает
тиранозавра. Чешуя - это, может быть, костные выросты, гребень.
   - Их было много?
   - Два. Тот, что гнался за мной, и тот, что жрал крокодила.
   Я думаю, что это был один и тот же  зверь.  Условия  выживания  для
плотоядных здесь минимальны. Их не может быть много. Эта мысль, да еще
плавное покачивание плота приглушают  тревогу,  и  я  спешу  успокоить
Ного: зверь, ревущий  в  джунглях,  побоится  сунуться  в  реку.  Ного
испуган основательно - его взгляд  прямо-таки  прикован  к  бамбуковым
зарослям, вдоль которых быстрое течение несет наш плот.
   Не знаю, как чувствует себя  Ного,  а  меня  донимает  голод.  Надо
что-то придумать. Вчера под вечер,  после  счастливого  избавления  от
погони, мы отыскали плот. Я осмотрел его и сказал Ного,  что  надо  бы
запастись едой. Не отходя далеко от  плота,  мы  насобирали  несколько
пальмовых почек, несколько пучков молодых побегов бамбука. Мы собирали
их торопливо, приближался вечер, и надо было обустраиваться на  плоту.
В последний момент Ного обнаружил кладку крокодильих  яиц,  и  мы,  не
мешкая, опустошили ее.
   ...Когда родилась мысль о бегстве, я решил потихоньку готовиться  к
нему. В первую очередь  -  проблема  еды.  Тут  ничего  особенного  не
придумаешь. Будем полагаться на опыт первобытных,  надежным  носителем
которого  является  Ного.  Стараясь  не  слишком  привлекать  внимание
дикарей, я вырезал из кости несколько рыболовных крючков,  хотя  знал,
что рыбалка в здешних лужах и озерах из-за обилия  крокодилов  -  дело
сомнительное. Крючки я спрятал  в  футлярчик  с  огнивом.  Из  длинных
обезьяньих волос мне удалось свить бечевку.  Я  намотал  ее  на  ручку
каменного топора, заранее наслаждаясь изумлением Ного, - он никогда не
видел, как удят рыбу. Глядя на обширную поверхность реки,  я  подумал,
что в ней должно  быть  немало  живности.  Надо  бы  испробовать  свои
рыболовные принадлежности. Извлекаю крючки  из  футляра.  На  какое-то
мгновенье замираю, громко чертыхаюсь. Ного таращит на меня  удивленные
глаза. Что ему сказать? Я смастерил крючки, свил леску, но не  подумал
о приманке. Пальмовые почки для приманки не годятся,  крокодильи  яйца
тоже  на  крючок  не  насадишь.  Остается  единственная   возможность:
нарезать узеньких полосочек из собственных ягодиц. Остроумно,  правда,
но хорошо только для сказок. Не скрывая досады, прячу крючки обратно в
футляр. Где же выход? Он есть. Его подсказали мне дикари: не  думай  о
завтрашнем дне, живи сегодня, обходись тем, что имеешь.
   Обходимся. Сидим и сосредоточенно жуем бамбуковые  побеги.  Полчаса
жуем. Час жуем. Когда хочется пить, ложимся  на  живот,  подползаем  к
воде и пьем. Вода в реке прохладная, чистая, если не  всматриваться  в
нее слишком пристально. А если  всмотришься  -  увидишь,  что  даже  в
чистейшей речной воде  существует  жизнь.  Простейшая,  но  жизнь.  Не
думаю, что вода эта опасна для нашего здоровья. Приходилось и не такую
пить.
   Река становится все шире. Берега тонут в зелени.  За  ними  горы  -
залюбуешься. Но та ли это река, о  которой  говорил  мне  гладкокожий?
Если  я  правильно  понял,  до  ее  устья  надо  плыть  многие   сотни
километров. За Черными  Горами  она  раздастся  вширь,  низкие  берега
станут топкими, воздух  пропитается  болотными  испарениями.  Впрочем,
рано думать о конце пути, находясь в самом его начале.
   Солнце поднимается все выше - прогревает нас с таким же усердием, с
каким  на  рассвете  пронизывала  прохлада.  Теплынь  усыпляет,  и  мы
растягиваемся на плоту. Меня разморило, погружаюсь в  дремоту.  Уснуть
по-настоящему мешает  подспудная  тревога.  От  нее  так  запросто  не
избавишься. А Ного уже храпит. Так  что  же  меня  тревожит?  Или  это
следствие вчерашней погони? Я еще не отошел и, уверен, не скоро отойду
от нее. Лежа на спине,  гляжу  в  безоблачное  небо.  По  обе  стороны
медленно  проплывают  горные  вершины.  Я   возвращаюсь   к   утренним
размышлениям...

   Так где же пролегла черта, за которой я съехал с привычной  дороги?
В университете? Или в те годы, что я провел в  лаборатории?  Ничто  не
предвещало каких-то крутых перемен в моей судьбе. Может, все  началось
с "Викинга"? Мучительно ищу ответ в размышлениях над длинной  цепочкой
вроде бы не таких уж значительных событий,  составивших  мозаику  двух
промежуточных лет. В  охраняемой  прарептилиями  тишине  Великой  Реки
пытаюсь прокрутить, пролистать в обратном порядке историю моей  жизни.
Более располагающей к этому обстановки, наверное, и не бывает.

   Я испытал радость счастливого финиша. Не выпуская  из  рук  обломок
камня - мне все же удалось выяснить, что это за руда, - зову  Лену  из
навигационной кабины, чтобы сказать ей о моем первом открытии.
   - Бегу! - слышу голос Лены из небольшого прибора, прикрепленного  к
запястью. Голос у Лены веселый -  она  среди  нас  единственная,  кому
длительное состояние  невесомости  не  доставляет  неприятностей.  Она
легко передвигается по многочисленным, хоть  и  тесноватым  помещениям
космического корабля, буквально перепархивает с места на  место  и,  в
отличие от нас, неуклюжих, обходится без шишек и синяков. Удивительная
девушка. Когда вернемся домой, она станет моей женой. Мы отправимся  в
свадебное путешествие на Счастливые острова, а потом  проведем  долгие
годы в лаборатории, пока дружно не обработаем все материалы, собранные
на Ганимеде, спутнике Юпитера.
   Я  радовался,  потому  что  ждал   Лену,   раскрыл   тайну   тускло
поблескивающего камня и видел радужную перспективу судьбы.
   Но прежде чем пришла Лена, отсек, в котором я находился,  вздрогнул
от страшного удара. Невероятная тяжесть  придавила  меня  к  стене.  В
кромешной тьме я расслышал  хлопки  -  сработали  запоры  шлюзов.  Это
конец, с ужасом подумал я и кинулся  к  выходу.  Я  забыл  о  правилах
передвижения в условиях невесомости, но не обращал внимания на  толчки
и удары. Панический страх овладел мною  настолько,  что  я  ничего  не
соображал,  швыряемый  невесомостью  с  одной  стены  на  другую.  Мне
показалось,  что  кроме  шума,  производимого   моими   беспорядочными
метаниями, раздался другой звук. Ко мне вернулось самообладание,  и  я
ухватился за привинченное к полу кресло.
   - Внимание! Внимание! - ясно, что включена аварийная система связи.
Живой  человеческий  голос.  -   Говорит   Центр.   Просим   сохранять
спокойствие. Наш корабль столкнулся с метеоритом. Сейчас  производится
оценка его живучести и повреждений. Повторяю: сохраняйте спокойствие и
налаживайте связь друг с другом. Во избежание потерь воздуха  запертые
по команде центрального пульта отсеки следует  открывать  по  очереди.
Отсеки  с  нарушенной  герметизацией  отключены  от   блока   питания,
следовательно,   они   не   открываются...   Сохраняйте   спокойствие.
Оказывайте помощь нуждающимся!..
   Я знал, что услышанное сейчас обращение записано на Земле, в Центре
Космических  исследований,  и   заложено   в   систему   компьютерного
обеспечения связи. И  все  равно  этот  голос  успокаивал.  Обманчивый
эффект  живого  человеческого  голоса.  Центр   управления   кораблем,
именуемый "мозгом", все свои команды, все обращения произносил голосом
популярного  киноактера  геовидео.   Тонкий   психологический   расчет
проектировщиков, рассчитанный на случай внезапной аварии, когда паника
неподвластна разуму. Где же Лена? В каком отсеке застала ее  беда?  Я,
как заведенный, звал ее по каналу общей связи. Бесполезно.  Попутно  я
обращался к другим сотрудникам. Ни одного отклика! Мысль о том, что  я
остался один, казалась невероятной! Этого не  может  быть!  Не  должно
быть!
   Канал связи  включался  через  определенные  промежутки  времени  и
задушевно перечислял повреждения - их оказалось очень  много.  Тем  же
голосом "мозг" сообщал о корректировке  курса,  для  этого  включались
двигатели коррекции. Их тяговые усилия  вызывали  гравитацию.  Меня  в
таких случаях бросало на стенку. При таком масштабе разрушений  просто
удивительно, как сохранился "мозг",  тон  которого  излучал  спокойную
уверенность проникновенным голосом актера геовидео. Именно это меня  и
раздражало. Я не сомневался в размерах катастрофы. Времени было у меня
немного. Надо что-то предпринимать.
   От   носовой    части    корабля,    где    смонтирована    система
жизнеобеспечения, я был отрезан анфиладой разрушенных отсеков.  В  них
господствует смертельный космический холод, а  главное  -  космический
вакуум. Я не смогу без  скафандра  пройти  в  носовую  часть  корабля.
Скафандры, сложенные в гардеробе у первого входного люка,  также  были
вне моей досягаемости. Что же делать? На  ощупь  добрался  до  люка  и
вошел в соседний отсек. Стало труднее дышать. А что,  если  воздух  на
исходе? Разделю участь Лены и  остальных  членов  экипажа?  Велика  ли
разница - погибнуть от удушья или от внезапной  разгерметизации!  Лена
погибла.  Экипаж  погиб.  На  чудо  я  не  надеялся.  Временами   меня
охватывало такое отчаяние, что хоть вой. Тишина в мертвом корабле, или
почти мертвом, утвердилась космическая, и я перестал прислушиваться  к
чему-либо. Наверное, потому я не сразу обратил внимание на тихий стон,
доносившийся по переговорному устройству. Я громко позвал, прислушался
- ответа не последовало. Кричу в аппарат во весь голос, а в ответ лишь
негромкий стон, бессильный превратиться в нормальную речь. Кто-то ждет
помощи. Может, Лена? Мысли лихорадочно  роились  в  голове  в  поисках
выхода.

   ...Это было мое первое космическое путешествие. Теперь я знал,  что
и последнее. Мое положение осложнялось тем, что я, как и Лена, не  был
членом космического экипажа. Мы  -  геологи,  сотрудники  Центрального
Горного Музея. Наше участие в нынешней  экспедиции  было  продиктовано
недостаточностью  результатов  предыдущих  исследований.  В  программу
нашей подготовки не входило изучение  всех  систем  "Электры",  нашего
огромного космического дома, в лабиринтах,  в  бесчисленных  переходах
которого я так беспомощно мечусь. Вход  в  отсеки,  в  лаборатории,  в
навигационные  помещения,  в  жилые  каюты  открывался  с   продольных
переходов. По переходам, узким и состоящим  из  одних  углов,  нелегко
было передвигаться  даже  при  ярком  освещении.  Что  же  говорить  о
непроницаемом мраке, затопившем внутренность корабля из-за аварии!
   В момент аварии я находился в одной из лабораторных комнат - они же
и склады. Под лабораторными отсеками располагался энергетический. Мне,
естественно, туда не нужно. Во что бы то ни стало, я должен  выбраться
в носовой отсек. Лена, вероятнее  всего,  находится  там.  Я  отчаянно
верю, что слышал ее стон. Во что бы то ни стало я должен быть рядом  с
нею. Вот если бы хоть немножечко света.  А  так...  я  ориентируюсь  в
переходах корабля хуже некуда. Вообще о космических  кораблях  я  знаю
столько же, сколько знает средний читатель научно-популярных журналов.
Согласитесь,  в  моем   положении   этого   крайне   недостаточно.   Я
продвигался, с трудом нащупывая дорогу, открывая люки один за  другим.
И ничто  не  указывало,  что  я  иду  правильно.  Невесомость  сделала
бессмысленными  понятия  "верх"  и  "низ".  Я  мог  в  какой-то   мере
полагаться на неуверенные "налево" или  "направо".  Не  знаю,  сколько
прошло времени, но я решил связаться с  "мозгом".  Попросил  сообщить,
двери каких  кают,  люки  каких  отсеков  заблокированы  по  аварийным
соображениям? Точные и в  то  же  время  многословные  ответы  "мозга"
помогли мне. Многословие раздражало - каждый раз  ответы  и  сообщения
"мозга"  начинались  бессмысленным  "Внимание!.."  И  вся   информация
повторялась дважды.
   Мне удалось добраться до двух верхних отсеков. "Верхние" в условиях
невесомости - понятие относительное. Это те, что находятся  в  носовой
части ракеты. Я  столько  открыл  люков  и  дверей,  столько  выслушал
автоматических  разъяснений  "мозга",  что   окончательно   запутался.
Прежде, чем открыть дверь новой каюты, мне  следовало  плотно  закрыть
дверь предыдущей. В полном мраке я  ошибался  и  открывал  только  что
закрытую дверь, и тогда шел в обратную сторону, пока не обнаруживалась
ошибка. Господи, сколько же этих кают на корабле!
   Наконец, в одной из открытых дверей я увидел слабый проблеск света.
Так светятся люминесцентные индикаторы скафандров. Скафандр!  Когда  я
потерял уже надежду на какой-то исход, передо мной возник скафандр,  и
я почувствовал  себя  полководцем,  выигравшим  рискованную  битву.  Я
втискивался в это сложнейшее изделие с  такой  поспешностью,  с  такой
нервозностью орудовал ключами, дергал "молнии" и нажимал  на  защелки,
что в какой-то миг засомневался:  вдруг  что-нибудь  сделано  не  так!
Заключительные операции влезания в скафандр я  проделал  осторожнее  и
успокоился только тогда, когда на затылке защелкнулся  замок  шлема  и
одновременно загорелась лампочка. Ее лучи бросили резкие тени на стены
кабины.
   Теперь я знаю, куда идти. Я вижу, куда иду. Заминка вышла, когда  я
открыл шлюз в проход перед последним отсеком. Я не обратил внимания на
тончайший слой инея, осевшего на металлических деталях  шлюза.  А  это
означало,  что  за   люком   царит   космический   холод   и   коридор
разгерметизирован. Как только я надавил на люк и  он  резко,  пожалуй,
даже слишком резко подался  наружу,  какая-то  сила  вырвала  меня  из
каюты, в которой я одел скафандр, и швырнула меня в хаос  разрушенного
перехода.  Вокруг  меня  взвихрились   куски   защитного   пенопласта,
оборванные кабели оплели меня, как щупальца  осьминога.  Мое  хваленое
самообладание в этой неимоверной мешанине испарилось в единый  миг.  К
счастью, длилось это недолго.  Психологически  я  был  готов  к  любым
неожиданностям. Время для их  преодоления  сокращалось.  Сейчас  любой
открываемый  мною  люк  может  преподнести  какой-нибудь  сюрприз.   Я
осторожно  переберусь  через  разрушенный  проход  к   носовой   части
"Электры" и... кто знает, какое зрелище откроется  мне  за  первой  же
дверью. Хорошо, если это будет рваная обшивка, покромсанная  изоляция,
перепутанные кабели и провода. А если вздувшиеся  тела  моих  погибших
товарищей?
   Судьба  избавила  меня  от  такого  зрелища.  Я  с  большим  трудом
перебрался через разрушенный коридор и,  когда  открыл  первую  дверь,
плотная струя сжатого воздуха каюты ударила меня в  грудь.  Я  быстро,
насколько позволял неуклюжий скафандр, вошел в каюту и закрыл за собой
люк.   Каюты   здесь   уцелели.   Вакуум   автоматически    устранялся
нагнетателями воздуха. И где-то здесь должна быть  Лена.  В  последние
часы я не слышал стонов, но до боли в сердце надеюсь,  что  она  жива.
Если только удар метеорита не застал ее в разрушенном  проходе  -  она
ведь торопилась ко мне!
   Я не представлял себе, что в скафандре так трудно  передвигаться  и
работать. Минуты ползут, растягиваясь до нетерпения. То, что я  делаю,
напоминает  замедленную  киносъемку.  Сначала  поворачиваюсь  лицом  к
двери, тщательно закрываю ее, верчу маховик  герметизации,  выравниваю
давление воздушной смеси, регулирую скорость подачи кислорода...

   Теперь я понимаю, почему снова и снова вызываю в памяти разорванные
картины пережитого. Они ведь не имеют  прямого  отношения  к  конечной
цели. А все дело именно в конце. Я благополучно завершаю  путешествие,
то самое путешествие, о котором позднее  на  Земле  все  газеты  будут
вещать аршинными заголовками:  "Трагедия  "Электры",  "Подвиг  Грегора
Мана в космосе", "Битва одинокого человека с Вселенной"... Уже тогда я
ненавидел все это, словно предчувствовал,  что  популярность,  которой
нет никакого дела до моей душевной боли,  определит  новый  поворот  в
моей судьбе.
   Позднее из записей в "мозге" выяснилось, что с момента катастрофы и
до того, как я заполнил  каюту  воздухом,  прошло  78  часов.  Столько
времени я блуждал в темных лабиринтах корабля, разыскивая Лену с таким
острым нервным напряжением,  в  таких  немыслимых  условиях,  которые,
думаю, не всякий астронавт перенес бы.
   Пережитое мной едва ли можно считать подвигом, ибо я просто боролся
за свою жизнь. Иногда активно, чаще пассивно. Всего  этого  ни  я,  ни
наша медицина не смогли объяснить. Так что я, человек  скромный,  стал
знаменитым, когда меньше всего на это рассчитывал.
   Надо было побыстрее обследовать сохранившиеся  каюты,  и  я,  чтобы
обрести  нормальную  подвижность,  вылез  из   неуклюжего   скафандра.
Выкрикивая имя Лены, я вошел в навигаторскую кабину.  В  двух  лежащих
без движения астронавтах я узнал Игоря  и  Феликса.  Потом  они  стали
моими  близкими  товарищами.  Я  привел  их  в  чувство,   мы   быстро
обследовали оставшиеся каюты. Лену не нашли. Искать ее  в  разрушенной
части корабля не имело никакого смысла.  Она  осталась  живой  в  моей
памяти. Навсегда.

   Санаторий,  в  котором  я   находился   несколько   месяцев   после
возвращения  на  Землю,  размещался  на  солнечном  склоне   горы.   С
просторных балконов открывался великолепный вид на морской  залив.  По
его спокойной поверхности с утра до вечера сновали  моторные  лодки  и
парусники. У  подножия  холма,  поближе  к  берегу,  лепились  корпуса
гостиниц. Деловито-веселый  гомон  их  обитателей  замирал  где-то  на
полпути к нашему санаторию, Дому Тишины с несколькими  немногословными
врачами и ласковыми медсестрами, с немногими пациентами, которые,  как
и я, нуждались не столько в лекарствах, сколько в тишине и покое. Ведь
каких-то определенных болезней у нас не было, если не считать мелочей:
что-то свихнулось, что-то надорвалось, что-то  разрегулировалось.  Все
это требовалось привести в норму спокойными разговорами,  ненавязчивым
вниманием, прочими тонкостями санаторной медицины, в  которых  главную
роль играло время.
   О тех, кто, как  и  я,  пользовался  услугами  санатория,  не  могу
сказать ничего особенного. Запомнил тунисского  инженера,  потерявшего
семью в авиакатастрофе; китайца-биолога, который  из-за  неисправности
двигателя  и  еще  каких-то  систем  при  глубоководных  исследованиях
просачковал целую неделю на десятикилометровой глубине.
   Втроем, навесив на нос противосолнечные очки, мы сидели,  развалясь
в шезлонгах, на солярии,  и  целыми  часами  молча  созерцали  голубое
пространство  залива  под  голубыми  небесами,  следили   за   полетом
пустельги, охотящейся в скалах.  Мы  лениво  перебрасывались  словами,
избегая разговоров о том, что болью сидело в каждом  из  нас.  В  этом
санатории мы  словно  парили  между  небом  и  землей,  добровольно  и
радостно оторванные  от  внешнего  мира:  ни  тебе  сообщений  голосом
геовидео, ни газет, ни посещений.  Наши  врачи  умело  подводили  нас,
пациентов, к тому психологическому рубежу, за которым на нас обрушится
наше главное лекарство - скука. В прошлом  -  суетливое  барахтанье  в
водовороте деятельной жизни. И когда, в конце концов, нам  осточертеет
покой Дома Тишины, у нас останется единственный выход, он же и вестник
выздоровления - тоска по деятельной жизни.
   Я еще не  докатился  до  этого  рубежа,  когда  директор  санатория
пригласил  меня  к  себе.  Маленький,  веселый,  негромкий  человечек.
"Лучшая реклама Дома Тишины" - так называли его  мы,  помятые  Прошлым
пациенты. Его лицо, обрамленное светлой бородкой,  излучало  уверенное
довольство жизнью. По всему видно, какая это  деятельная,  неусидчивая
натура. Его яркий темперамент не гармонировал с  устоявшимся  лечебным
режимом заведения. Он пытался закамуфлировать его максимумом такта, но
не всегда с успехом.
   Внимательно оглядев меня с ног до головы, будто видит  впервые,  он
даже не спросил меня  о  моем  самочувствии.  Просто  осматривал,  как
осматривают оригинальный музейный экспонат.
   - Вы абсолютно здоровы. Тут  я  не  делаю  никакого  открытия.  Вам
известно, что пациент находится у нас до тех пор, пока ему не надоест.
Не примите за бестактность,  если  я  спрошу:  каковы  ваши  планы  на
будущее? -  при  этом  он  выражал  такую  душевность,  будто  заранее
показывал, как ему будет не хватать меня, если я  решу  выписаться  из
санатория.
   - Мне пока трудно судить о  моих  планах...  Мне  хотелось  бы  еще
побыть здесь. Эта тишина, эти добросердечные люди... - я неопределенно
показал рукой вокруг. Директор просветленно кивнул головой,  улыбнулся
глазами, вскинул руками, словно пытался меня обнять.
   - Я не хочу вас торопить. У меня нет  права  на  это.  Есть  только
просьба, и я хочу, чтобы вы ее исполнили. К  вам  приехал  посетитель.
Очень сильный человек, - не знаю, в чем дело, но  при  этих  словах  в
голосе директора мне послышалось лукавство. - Так вот...  Я  посмотрел
на него и понял, что ему не повредило бы провести у нас пару  месяцев.
Я не уверен, что уговорю его. Это  ваш  старый  друг.  Уговорите  его.
Постарайтесь.
   Собственно, почему бы и не постараться? Правда, я  не  догадываюсь,
кто этот посетитель. Родители у меня умерли.  Братьев  и  сестер  нет.
Лена - единственный близкий человек  -  погибла.  Не  знаю,  кто  мной
заинтересовался. Ясно, что этот посетитель -  сильная  личность,  если
"реклама заведения" не смог завлечь его в  оздоровительные  сети  Дома
Тишины. Директор, не давая мне времени на догадки, подбежал к двери  в
соседнюю комнату и приоткрыл ее, впустив посетителя.
   - Феликс!
   Рыжебородый лукавец с  удовольствием  наблюдал,  как  я  схватил  в
объятия своего друга по несчастью.  Тогда,  во  время  заключительного
странствия на полуразрушенной "Электре", я привязался к Феликсу душой.
Его  неожиданное  появление  всколыхнуло,  встревожило,  взорвало  мою
память о невозвратном прошлом  и  несбывшихся  надеждах.  Мимоходом  я
взглянул на директора  с  укором:  как  же  это  он  опростоволосился,
нарушил священную заповедь санатория -  не  тревожить  покой  пациента
тяжелыми  воспоминаниями.  Но  эта  по  сути  мелкая  мысль   тут   же
испарилась, когда я  вглядывался  в  лицо  Феликса,  искренне  радуясь
встрече.
   Хитрый директор стоял в стороне с невинными глазами.
   - Я думаю, Грегор, что вам не помешает прогулка с  вашим  Другом  в
окрестностях нашего заведения. Покажите ему  нашу  маленькую  империю.
Возможно, у нашего гостя появится охота остаться  у  нас  на  какое-то
время. Ему это будет весьма и весьма полезно. Хочу еще сказать, -  тут
лукавец понизил голос до проникновенного полушепота, - что вы, Грегор,
совершенно здоровы, и если  после  нашего  разговора  решите  оставить
санаторий, я не смогу оправдать ваше решение никакими соображениями.

   В последний раз мы  с  Феликсом  виделись  в  навигационной  кабине
"Электры". Когда  спасатели  проникли  в  поврежденный  корабль  и  мы
подверглись врачебному осмотру, у Игоря и Феликса обнаружились опасные
внутренние кровоизлияния.  Их,  не  откладывая  дела  в  долгий  ящик,
отправили  в  реанимацию  Лунного  медицинского  комплекса.  Меня   же
напичкали снотворным столь основательно, что  я  проснулся  через  три
недели  в  оздоровительной  клинике  Главного  Тибетского  космодрома.
Несколько дней после пробуждения я испытывал странную оглушенность,  а
после  недельного,  всестороннего,   по-моему,   излишне   тщательного
обследования я был выдан телевизионщикам и журналистам.
   Я вовсе не сержусь на них. Их профессиональное занудство называется
долгом. Они обязаны спрашивать, информировать, освещать и так далее. К
тому   же,   благодаря   журналистам,   после   пресс-конференции   по
распоряжению Бен Гатти я был отправлен в Дом Тишины. В  тот  день  Бен
Гатти  был  в  ярости.  Чудесная   леталка   на   воздушной   подушке,
принадлежащая  Обществу  Космонавтики,  потерпела  аварию,   -   такое
возможно раз в столетие, -  Бен  Гатти,  знаменитый  ученый,  чуть  не
свернул себе шею. Это случилось во время  обычного  дежурного  полета,
которые Бен  Гатти  совершает  трижды  в  неделю.  Собственно,  ученый
рассердился не столько из-за аварии, сколько  из-за  "этого  болвана",
лечащего врача, который без ведома Совета разрешил журналистам встречу
с вернувшимся космонавтом. Конечно,  решение  Совета  -  формальность,
ведь пресса не осаждает вернувшихся на каждой ракете. За неделю  таких
набирается по 60-70 человек,  и  никакой  сенсации  в  этом  нет.  Мой
случай, по-видимому, особый.  Бюллетень  о  состоянии  моего  здоровья
передавался ежедневно.  После  одного  из  таких  сообщений  секретарь
Совета сообщил о предстоящем визите  Бен  Гатти  в  нашу  клинику.  Он
должен был состояться на следующий день в одиннадцать  ноль-ноль.  Мой
врач обещал журналистам встречу со мной в четырнадцать  ноль-ноль.  Но
Бен Гатти в назначенное время не появился.  Пока  его  ждали  в  нашей
клинике, он сидел в заснеженном ущелье  в  четырехстах  километрах  от
космодрома. По счастливой случайности он не получил  при  аварии  даже
маленькой шишки и теперь,  сидя  в  перекосившейся  кабине,  несколько
недружелюбно распекал конструкторский  коллектив  завода-изготовителя,
чья леталка оказалась столь ненадежной. Надо признать, что с Бен Гатти
очень трудно спорить, а возражать ему вообще нельзя. Напрасно  ведущий
конструктор завода пытался выяснить,  в  каком  месте  воздухолет  Бен
Гатти потерпел аварию. Знаменитый ученый пресекал любую попытку увести
разговор на другую тему, поскольку он считал ее не  существенной.  При
чем тут место аварии? Лучше объясните, требовал грозный ученый, почему
вы сконструировали плохой двигатель?
   Работники завода, расположенного в Мексике, поняли, что с Бен Гатти
не договоришься. Они засекли место падения воздухолета по радиопеленгу
и, пока Бен Гатти начинал распекать по-новому,  теперь  уже  директора
завода, их ракетопланы сервисной службы появились над Каракорумом...
   Воздухолет Бен Гатти  был  отремонтирован,  ученый  успокоился,  но
время, назначенное для пресс-конференции, миновало. Поскольку персонал
клиники не был извещен о задержке Бен Гатти, а все сроки прошли,  врач
посчитал себя свободным в принятии решений. Чтобы сдержать  слово,  он
разрешил пресс-конференцию.

   ...Хуже всего было то, что некоторые журналисты  интересовались  не
столько подробностями катастрофы космического корабля, сколько  хотели
сделать из меня и  Лены  героев  душещипательной  истории.  Вопросы  и
ответы длились уже часа полтора. И тут в  конференц-зал  ворвался  Бен
Гатти. Он не помешал корреспонденту большого еженедельника, человеку с
грустными глазами и аристократическими манерами спросить: "Значит,  вы
хотели, вернувшись из экспедиции, отправиться на Счастливые острова  в
свадебное путешествие?" Здесь Бен Гатти  встал  перед  журналистами  и
заявил: "Благодарю вас, господа, за хлопоты, и особенно  за  последний
вопрос".
   Бен Гатти в мире журналистов был  известен  неплохо.  Конференц-зал
опустел в одну минуту.
   Мы остались втроем: член Совета Бен Гатти, главврач  клиники  и  я.
Бен Гатти фыркнул с  таким  шумом,  что,  случись  это  в  заснеженном
ущелье, где пришлось ему приземлиться,  все  скалы  очистились  бы  от
снега. Он повернулся к главврачу:
   - Вас я тоже благодарю за эту  пресс-конференцию,  так  превосходно
организованную через мою голову!
   Главврач виновато опустил голову.
   - Я... я думал... - начал он оправдываться, но  Бен  Гатти  перебил
его:
   - Дело не в том, что вы действовали без моего  разрешения.  Я  выше
формальностей. Но как вы могли позволить этим людям так терзать нашего
пациента! Что, для этого мы восстанавливаем несчастному здоровье?
   Меня подмывало вмешаться в разговор, но Бен Гатти вдруг  повернулся
в мою сторону:
   - Грегор Ман, вы думаете, что я сюда явился, чтобы  устраивать  вам
пресс-конференцию? Я жду от вас рапорта!
   Видимо, после пресс-конференции у меня был очень жалкий вид.  После
нескольких моих фраз он заметно смягчился и остановил меня:
   - Ладно, сын мой, достаточно. Пойдем-ка поищем здесь, на аэродроме,
машину, которая, может быть, не так быстра, как моя "Дикая утка", зато
будешь избавлен от риска сломать  себе  шею.  Я  знаю  одно  приличное
местечко, где никому не придет в голову спросить тебя: "Как  ты  здесь
оказался?"

   Обо  всем  этом  я  неторопливо  рассказывал  Феликсу,   когда   мы
прогуливались по дорожкам парка. Я замолчал, ожидая, что Феликс начнет
рассказывать о себе. Молчание затянулось, и я спросил:
   - Ну, а ты как?
   - Да так... спасибо... у меня все в порядке... Начинка в порядке...
- с явным усилием Феликс выталкивал из себя слова, Так  или  иначе,  я
узнал, что он еще не летал никуда, если не считать Землю. Игорь сейчас
на Венере.
   - Почему ты не полетел с ним?
   - У меня другие планы. Правда, была одна возможность... - он  опять
как-то смущенно замолчал. Я видел, что ему есть  о  чем  говорить,  но
что-то удерживает его. Идет рядом со мной, бледный,  руки  за  спиной.
Улыбнулся, когда я рассказал о Бен Гатти.
   - Выдающийся человек,  -  заметил  он  с  улыбкой.  Улыбка  тут  же
исчезла, словно что-то другое пришло в голову о  Бен  Гатти.  На  лице
Феликса явно отражалась нелегкая внутренняя борьба. Он пытался  скрыть
ее от моих глаз  виноватой  улыбкой,  бессвязными  словами,  точнее  -
обрывками фраз.
   - Феликс, что с тобой? - спрашиваю. - Что тебя заботит?
   - Нет-нет... ничего. - Неглупый человек,  он  почувствовал,  что  я
если и не вижу его насквозь, то его переживания - как  на  ладони.  Не
понимаю, какой смысл прятать причину, если следствие и в глазах,  и  в
поведении.
   - Давай присядем на скамейке, - говорю, - и ты мне все  расскажешь.
Не верю, что ты появился здесь, чтобы просто повидаться со мной,  хоть
мы и друзья. Я по твоему лицу вижу, что творится в твоей душе. У  тебя
есть что сказать - говори. Поверь, что бы ты мне ни сказал, я  это  не
обращу тебе во зло.
   Он вздохнул и печально уставился перед собой неподвижными глазами.
   - Феликс, кончай молчанку. Это просто глупо. Если тебя мучает нечто
такое, что может причинить мне боль, тогда говори. Я уже все  пережил.
Я из тех, кому нечего больше терять.
   Феликс поднял голову и внимательно посмотрел мне в глаза.
   - Да, Феликс, я не кривлю душой. Раздумывая о том, как жить дальше,
я однажды даже почувствовал жалость к себе. Что за жизнь у  меня?  Без
Лены она стала пустой. Что же мне остается?
   - Ты вправду так думаешь?
   - Я сказал: мне незачем перед тобой кривить душою.
   - Ты был бы способен расстаться с жизнью?
   - Покончить с собой? Зачем? Никакая смерть меня не испугала бы,  но
самоубийство - это, по-моему, порядочная мерзость. Может, я с  детства
так воспитан, а, может, и жизнь меня обломала. Но, думаю,  ты  не  для
этого хотел меня видеть?
   Феликс задумчиво смотрел на меня:
   - В наших взглядах много общего. Можно сказать... впрочем, я жалею,
что решился говорить с тобой. Но Бен Гатти...
   - Бен Гатти?! Чего хочет от меня Бен Гатти?
   - Не волнуйся, - Феликс  успокаивает  меня.  Это  он,  который  сам
волнуется не знаю как, меня успокаивает! - Не волнуйся, Бен  Гатти  не
то что хочет, он только просит, только  спрашивает...  Словом,  так  и
быть, слушай...

   Феликс заговорил об одном дерзком космическом плане. Я слышал о нем
давно, еще до нашей экспедиции на Ганимед. Собственно, меня  уговорила
на эту злосчастную экспедицию Лена,  фанатичка  по  части  космической
геологии, скажем так. По отношению к плану, который излагается  сейчас
устами Феликса, наша экспедиция была  не  более  чем  прогулкой  вдоль
залива...
   Подумать только, первая  попытка  вырваться  за  пределы  Солнечной
системы! Цель - окрестности звезды Тау Кита. Почти двенадцать световых
лет. Фотонная ракета... на прошлой неделе пошли завершающие испытания.
Рискованный участок полета - метеоритный пояс. За пределами  Солнечной
скорость доводится до 0,7 световой...
   Феликс, по-моему, воодушевился. Слова льются из него  потоком.  Это
уже другой Феликс. Из него не надо вытягивать буквы.
   - У нас с тобой,  я  уверен,  полная  совместимость.  Мы  не  будем
нагонять друг на друга тоску. А если учесть, что 95 процентов пути  мы
будем дрыхнуть...  Ты  же  знаешь,  что  это  такое.  Мы  проснемся  в
окрестностях звезды, посмотрим, какими планетами она богата... на это,
я имею в виду исследования планет, уйдет  два  года.  Все  путешествие
уложится в тридцать лет, может, чуть больше, может, чуть меньше...
   Феликс еще  что-то  говорил,  но  я  уже  прислушивался  к  шуму  в
собственной голове, где мысли завертелись в сумасшедшей  карусели.  Об
идее  этого  космического  полета  я  знал  и   думал   давно.   Думал
отстранение, как о путешествии, которое не имеет ко мне отношения.  Но
сейчас идея повернулась ко мне другой стороной. Речь идет о моей  роли
в реализации дерзкой идеи. Черт побери, фотонная ракета,  это  та  еще
штучка!.. гм...
   Я стал привычно взвешивать все "за" и все  "против".  Невообразимая
даль, новые пространственные эффекты - за;  непредсказуемые  изменения
действительности, возможно такие, что хуже и не придумаешь, -  против.
Ну и в таком духе. Внутренне радуюсь, что все "против" гораздо  слабее
одного "за". Не скрою, тяжело покидать Землю даже для вояжа на Луну. Я
не знаю, как бы воспринял предложение о  полете  в  тридцать  световых
лет, будь Лена жива. Лены нет. И чего стоит жизнь без Лены! Между тем,
меня даже не заинтересовало, почему выбор пал на  меня.  Феликс  будто
угадал возможный вопрос и продолжал:
   - Ты можешь спросить, по какому принципу подбирается  экипаж?  Могу
сказать:  его  составят  десять  самых  надежных,   квалифицированных,
испытанных мужей до тридцати лет.
   - Почему именно десять?
   - Я себя не считаю.
   Ответ, достойный Феликса,  воплощенной  скромности.  Я  думаю,  это
ложная скромность. Феликсу  недостает  самоуверенности,  и  потому  он
часто является  застрельщиком  самых  рискованных  начинаний.  При  их
реализации никто бы не смог так  скрупулезно  и  придирчиво  проверять
расчеты и подготовку, как это делает Феликс. Что касается Феликса,  то
руководители экспедиции сделали правильный выбор. Теперь  относительно
меня.  Я  геолог.  В  злополучной  экспедиции  на  "Электре"  приобрел
кое-какой опыт на выживание в экстремальных условиях.
   - На "Электре" ты зарекомендовал себя прекрасно, - сказал Феликс, -
а какой ты геолог - я не знаю и знать не хочу.
   - Оставь это. На моем  месте  любой  вел  бы  себя  так  же.  И  на
"Электре" я был прежде всего геологом, и тем горжусь.
   - Хорошо, хорошо, - согласился Феликс. - Командира и помощника  ты,
наверное, знаешь. Марк Роган и Дэвид Брок.
   - Пилоты из  исследовательского  центра.  Любимчики  Бен  Гатти.  А
навигаторы?
   - Второй - я, первый - Роберт Тилл.
   - Я не знаю его.
   - Одна небольшая  экспедиция.  Из  молодых,  да  ранних,  -  сказал
Феликс. - Может быть, лучший  навигатор  столетия.  Хороший  астролог.
Хороший математик-теоретик. Если  бы  пошел  в  астрономы,  давно  уже
руководил бы институтом. Специалист по кибернетике и отладке систем.
   - Недурно. И сколько же таких эрудитов на Земле?
   - Немного.
   - Тогда почему не он командир?
   - Ты думаешь, что в Совете сидят дилетанты?  Командирами  могли  бы
стать по меньшей мере еще три члена экипажа. Но довести экспедицию  до
цели может лишь первоклассный навигатор. Тилл и есть первоклассный.
   - Никогда не слышал о нем.
   - В 15  лет  по  особому  разрешению  он  попал  на  грузовой  рейс
Земля-Венера. В  пути  очень  мало  спал,  читал  учебную  литературу,
экспериментировал со свободными секторами "мозга". Ты ведь знаешь, что
такими сравнительно  несложными  полетами  управляют  с  Луны.  "Мозг"
встраивают в систему корабля только для  подстраховки...  Тилл  десять
лет работал на этой трассе и два раза в год брал отпуск, чтобы сдавать
экзамены. После был вторым навигатором экспедиции на Плутон.  Если  не
по другим случаям, то хотя бы по этому ты должен помнить его имя.
   - Конечно, вспомнил. Он был тот, кто...
   - Да, "мозг" корабля из-за неправильного подключения сгорел. Первый
навигатор, что называется, рехнулся, словом, отключился, и если бы  не
Тилл... Понимаешь, на обычном бытовом компьютере рассчитал  трассу  от
Плутона к Луне! Другой не смог бы рассчитать на нем даже путь от  Луны
к Земле, а Тилл уверенно провел корабль по такой сложной трассе.
   - Кто следующий?
   -  Тен  Линг  -  астроном.  Тоже  хватает  звезды  с  неба...   Два
бортинженера: Андрей Болотов и Такура Омичи...
   - Эти тоже из Центра?
   - Да, работали в группе Дэйва.
   - Надо полагать, все холостяки?
   Феликс развел руками:
   - Это одно из условий подбора... Кого мы не упомянули? Два  медика:
Вэл Тоно и Мишель Марсе - оба космонавты со стажем. Радист Яй  Синг  -
его хорошо знает Тилл. И, наконец, Амар  эль  Гатти...  Не  удивляйся,
даже  не  родственник.  Доктор   биологии.   Изучал   антропологию   и
зоологию...

   Большинство имен тогда мало о чем  говорило  мне.  Я  немного  знал
сотрудников  Исследовательского  Центра,  -   это   они   организовали
экспедицию на Ганимед, тогда же я со многими и познакомился. А  сейчас
мне не давал покоя вопрос:
   - По каким соображениям все-таки в экспедицию не берут семейных?
   Не скажу, что мой вопрос обрадовал Феликса. Сужу потому, что огонек
его воодушевления сразу приугас.
   - Ты все еще не понял? - удивился он. -  Или  притворяешься?  Будем
откровенны  -  успех  нашей  экспедиции,  вернее,  вероятность  нашего
возвращения...  хм...  не  очень  велика.   Мы,   холостяки,   рискуем
собственными жизнями, не обремененные обязательствами перед  женами  и
детьми. Так что руководители экспедиции правильно решили, что не имеют
морального права подвергать  риску  семейных  космонавтов.  Что,  мало
холостяков? Ведь ты лучше, чем  кто-либо,  понимаешь  трагедию  потери
близкого человека. Прости, что напомнил об этом.
   Перед  моим  внутренним  взором  появилось  лицо  Лены,  спокойное,
веселое, - я всегда его видел именно таким... Феликс прав.  Задуманная
экспедиция связана с большим риском. Для  меня,  пережившего  трагедию
"Электры", потерявшего на ней любимого человека, любой  риск  нипочем.
Из  этого  исходили  люди,  комплектующие  экипаж,  вернее  -   состав
экспедиции. Но меня поразило другое, и я тут же все выложил Феликсу:
   - Если экспедиция так плохо подготовлена, если так мала вероятность
возвращения, то не благоразумнее ли подождать?
   Феликс вскочил, словно я нанес ему жестокое оскорбление:
   - Ждать? Чего?
   - Ждать в смысле не торопить события,  получше  подготовиться,  еще
раз все просчитать, продумать... Может, не вполне  надежна  техника...
Ты же понимаешь, о чем я говорю. Уверенность в успехе  обязательна.  И
если мы заранее не вполне уверены, то как организация полета, сама его
идея согласуется с моралью? - Чем больше я говорил, тем более каменным
становилось лицо Феликса. - Уж не думаешь ли ты, что во мне  заговорил
трус? Я-то готов лететь хоть сейчас. Скажут, что  до  старта  осталось
три часа - и через десять минут я буду готов. В  конечном  счете  дело
даже не в наших жизнях.  Идея  стала  достоянием  всего  человечества.
Внимание множества людей  приковано  к  организации  экспедиции.  А  с
какими надеждами будет смотреть на нас наука? Имеем  ли  мы  право  на
легкомыслие?
   Феликс вскочил и взволнованно стал прохаживаться взад-вперед  перед
моими глазами:
   - Значит, Бен Гатти в тебе ошибся, - упавшим голосом заявил Феликс.
- И я тоже.
   - Феликс, присядь, не мельтеши - в глазах рябит. Что  за  манера  -
сразу же делать выводы. Я  спорю,  потому  что  не  все  в  этом  деле
согласуется со здравым смыслом. Я не прав? В чем именно?
   И пока Феликс нервно прохаживается передо мной, видимо, собираясь с
мыслями и аргументами, я подвергаю блиц-ревизии то, что я высказал. Во
всем ли я прав? Нет ли у Феликса оснований обвинить меня  в  трусости?
Пока о смерти думаешь, как об отвлеченности, - это одно. Совсем другое
- посмотреть ей в глаза и почувствовать ее парализующий  волю  взгляд.
Где-то внутри появились  восклицательные  знаки  раздражения.  Что  за
черт! За кого они меня принимают?! Феликс свалился с готовым решением,
как снег на голову, а ты, кого это затрагивает, не смей и возразить...
Да, я психологически не готов к подобным сюрпризам... С утра все  было
в  привычном  порядке  -  покой,  тишина.  Ни  намека  на   какие-либо
стрессовые ситуации. Все мои помыслы сосредоточились на Лене. Я  решил
что-нибудь сделать в память о ней.  Вот  только  что?  Можно  написать
книгу с  посвящением.  Можно  алтарь  воздвигнуть.  Я  вновь  и  вновь
перебирал  в  памяти  недолгую  историю  нашей  любви.  Нас   сблизили
космогонические интересы. И космос отнял ее у меня...
   - Послушай, Грегор, - заговорил наконец Феликс. - Ты  помнишь,  кто
такой Христофор Колумб?
   - ... (я посчитал, что Феликс, поставив этот вопрос, чихнул на  мое
достоинство).
   - Тогда ты знаешь, какие были у него корабли. Так?
   - Ну!
   - Всего тридцать метров длины и 130 тонн водоизмещения...
   - Дальше!
   Феликс  остановился  передо  мной,  расставив  ноги.  Для   большей
устойчивости, что ли?
   - Ты - Колумб, - заявляет Феликс. - Именно сейчас ты  готовишься  в
опасное плаванье на своем весьма и весьма примитивном суденышке. И вот
подходит к тебе некий человек и говорит: "Что это ты затеял? Я верю  в
прогресс человечества. Пройдет десяток, сотня, три сотни  лет  -  люди
изобретут такие корабли, которые при полном  штиле  поплывут  с  такой
скоростью, какая твоему корыту и  не  снится...  Я  прошу  тебя  -  не
торопись.  Подожди.  У  наших  внуков   и   правнуков   будут   другие
возможности. Им не придется так рисковать...
   - Хватит!
   - Я только начал. Некий человек продолжает:  -  Смотри  в  будущее,
дорогой господин Колумб, и жди. Скоро изобретут паровую машину,  потом
двигатель  внутреннего  сгорания,  электричество,  разные  удобства...
Зачем вам тратить годы на дорогу, которая  у  ваших  правнуков  займет
недели, а то и часы? Словом, подождите...
   Я зажал уши.
   - И что ты решил? - спросил Феликс голосом выдохшегося лектора.
   Говорят, что в решающий момент человек чувствует, как его  касается
рука судьбы. Длинный  монолог  Феликса  не  снял  ни  одного  из  моих
сомнений. Его аргументация  шла  в  другой  плоскости.  Я  был  зол  и
внутренне решителен. В самой глубине сознания  тлела  горечь  неясного
сожаления. Сожаления ни о чем:
   - Я должен представиться Совету?
   - Не к спеху. Можно завтра в девять ноль-ноль.  -  Феликс  с  плохо
разыгранным безразличием пожал плечами.
   И больше мы об этом не говорили.  Правда,  после  ужина,  когда  мы
втроем - был еще рыжебородый директор - сидели на  верхней  террасе  и
наблюдали пламенеющий закат, этот самый директор спросил:
   - Как будет называться ваш корабль?
   - У нас будет два корабля, - ответил Феликс. - "Титан" -  стартовый
и "Викинг" - экспедиционный, как составная часть "Титана".
   - "Викинг"? Понятно, - кивнул директор. - Викинги  -  это  те,  кто
первыми вторглись в мировой океан. Люди тогда еще жили в уютной  вере,
что Земля, как плоская тарелка, плавает в  море,  которое  тянется  до
звезд. Прекрасное название... Подходящее название.
   В сгущающихся сумерках наша терраса невесомо реяла  между  звездным
небосводом и электрической иллюминацией долины.

   Марк  Роган  внимательно  посмотрел  на  меня,  перевел  взгляд  на
Феликса:
   - Не слишком быстрое средство передвижения эта ваша ракета,  но  вы
не опоздали. Я пригласил вас, чтобы еще кое-что обговорить. Каждый  из
вас, надеюсь, хорошо знаком как с общим планом нашей экспедиции, так и
с частными разделами. В научных  и  популярных  изданиях  опубликовано
много отчетов и статей. Я хочу  привлечь  ваше  внимание  к  некоторым
вопросам...
   Пока  Роган  говорил  это,  в  зале  собрался  весь  экипаж,  члены
экспедиции, чиновники Совета.
   - ...Мы будем заперты в ограниченном пространстве  37  земных  лет.
Первое, что от нас потребуется,  это  постоянная  готовность  помогать
друг  другу,   готовность   к   любым   жертвам.   Наши   психоданные,
индивидуальные качества, привычки  позволяют  надеяться,  что  в  этом
плане неожиданностей не будет...
   Наши корабли - самое совершенное создание  человеческого  гения  на
сегодняшний день. Любая деталь, каждый узел, каждый прибор  -  образец
совершенства. Полагаю, что и люди, которым предстоит  обслуживать  их,
не менее совершенны...
   Нам выпала великая миссия первыми вырваться  за  пределы  Солнечной
системы. Надо ли говорить о значимости и масштабе  этого  предприятия?
Нам оказано огромное доверие - будем же достойны его!
   Будем снисходительны к Марку - он говорил общеизвестное.  Подобного
рода риторика призывает мобилизоваться, настроиться,  сосредоточиться,
проникнуться и т.д., потому  что  "цель  вашего  путешествия,  как  вы
знаете, находящаяся в  12  световых  годах  звезда  Тау  Кита.  Ближе,
правда, тоже есть звезды, в планетной системе  которых  предполагается
сходство с нашей, Солнечной. Но у Совета Космических Исследований были
основательные причины выбрать именно Тау Кита.  Если  среди  спутников
нашей звезды окажется планета  с  гостеприимным  характером,  за  дело
примется "Викинг"... Я прошу нашего главного навигатора Роберта  Тилла
коротко ознакомить вас с целями и задачами его группы".
   Марк, несмотря на молодость, был мудрым человеком, знал, что долгое
пребывание в замкнутом пространстве и  постоянное  нервное  напряжение
таят опасность для психики, если  не  загрузить  ее  работой.  Человек
начинает думать о том, что его ждет в пути, о доме, о  близких  людях.
Дальше - стрессы. Они имеют дурное свойство - плохо кончаться...
   Тилл, прежде чем начать разговор, зачем-то снял и протер очки:
   - У меня задача проста - перевести движение  "Титана"  с  расчетной
межзвездной орбиты на орбиту вокруг звезды Тау Кита. Но до этого этапа
еще очень далеко. Сейчас мы заканчиваем расчет  траектории  полета  на
начальном этапе. Сложно  рассчитывать  гравитационные  возмущения  при
подходе к самым дальним пределам Солнечной  системы.  Надеюсь,  что  в
ближайшие сто - сто двадцать часов мы управимся, и все  наши  расчеты,
как дополнительные  и  корректирующие,  введем  в  программу  "мозга",
разработанную на Земле...
   Когда мы достигнем скорости в 70 процентов от  световой,  двигатель
"Титана" начнет действовать с тормозящим эффектом. Так будет до  конца
пути. Заключительная часть трассы рассчитана так, чтобы с расстояния в
150 миллионов километров от нашей Звезды начать замедление скорости  с
переводом межзвездной орбиты на эллипсоидную орбиту вокруг  Тау  Кита.
Мы  перейдем  в   полное   подчинение   этой   звезде.   Окончательную
корректировку постоянной орбиты проведем после исследования "планетной
ситуации" в хозяйстве Звезды, выберем  самую  рациональную  орбиту.  С
таким расчетом, чтобы на изучение планет тратить минимум энергии. Если
понадобится высадка на гостеприимную планету, в дело вступит "Викинг".
На этом этапе нашего путешествия многое  будет  зависеть  от  качества
связи между "Викингом" и "Титаном". Это уже проблемы Дэвида Брока.
   Тилл, очевидно, из тех людей,  кто  не  очень-то  уважает  трибуну.
Молчаливый, на первый взгляд -  замкнутый,  он  предпочитает  слушать.
Поэтому с удовольствием уступил трибуну главному инженеру. Дэйв  готов
говорить о ракете часами, было бы кому слушать. Вот  он  и  разошелся,
будто  целую  неделю  готовился   к   своему   двухчасовому   докладу.
Безусловно, он толковый специалист. Помимо Исследовательского  Центра,
он работал на кафедре ракетостроения в Университете  Космонавтики,  да
еще какую-то группу вел в НИИ новых технологий.
   - Когда, двадцать  лет  назад,  наш  институт  получил  задание  на
разработку фотонного двигателя, мы практически начали с нуля...
   Попутно в разглагольствования Дэйва вношу коррективы - двадцать лет
назад Дэйв, как и все мы, бегал в  коротких  штанишках  и  получал  от
родителей  выволочку  за  неуважительное  отношение   к   элементарным
школьным обязанностям. Но это второстепенное обстоятельство не  мешает
Дэйву  оперировать  демократическим  понятием  "мы".   Ну   да   пусть
разливается.  Времени  у  нас  предостаточно.  Членам  экспедиции   на
транспортном корабле делать особенно нечего.
   ...Среди  многочисленных  проблем,  с   которыми   столкнулся   наш
коллектив, назову самые значительные: чрезвычайно удачная по  мощности
конструкция излучателя  фотонов  с  достаточно  высоким  коэффициентом
полезного  действия;  сохранение  поверхности  отражателя  фотонов   в
условиях   высокотемпературного   режима   эксплуатации;    разработка
максимально экономичного генератора фотонов...  Повторяю  -  это  лишь
некоторые наши успешно разрешенные проблемы...

   Лично мне трудно было  следить  за  течением  мыслей  Дэйва.  Нечто
похожее я уже слышал. И стилем, и модуляциями голоса Дэйв напомнил мне
профессора,  читавшего  в  университете  курс  палеонтологии.  Он  так
витиевато строил фразы, что,  дослушав  до  конца,  слушатель  успевал
забыть  начало.  Между  тем,  в  любой  аудитории  находилось   немало
сторонников подобного стиля. Дэйва с явным удовольствием слушали Амар,
Феликс, Тен Линг, оба инженера. Синг сосредоточенно подпиливал  ногти.
Тилл мечтательным взглядом изучал потолок. Мишель и второй  врач  Тоно
не отрывали глаз от экрана звездного обзора. Я тоже повернулся к нему,
чтобы понаблюдать за  все  удаляющимся  серпом  нашей  милой  Земли...
Слабенький отзвук тоски сжал мне сердце. Меня до сих пор не  оставляют
тревожные сомнения - верно ли я  сделал  выбор,  согласившись  на  это
путешествие, не оттаяв от предыдущего? Конечно, мне хотелось сохранить
лицо в глазах Феликса. Конечно, мне хотелось убежать  от  себя  всякий
раз, когда я думал о трагичной потере Лены.
   Чем хороша речь Дэйва?  Она  не  мешает  думать  о  своем.  Она  не
помешала мне перенестись в те удаляющиеся годы, когда я  встретился  с
Леной впервые. Я воочию вижу  ее,  сидящую  рядом  со  мной  в  платье
желтого цвета с ярко-зеленым браслетом на  точеной  руке.  Мы  еще  не
знакомы друг с другом. Это была воля случая,  что  мы  уселись  рядом,
когда шумная студенческая  толпа  начала  рассаживаться  в  лекционном
зале, чтобы  выслушать  первую  лекцию  первого  курса.  За  окнами  -
великолепная осенняя пора, деревья устало дремлют в  тишине.  В  лучах
воспоминаний  осенние  краски  кажутся  особенно  яркими:   молчаливая
листва, кустарник  в  алых  ягодах  вдоль  забетонированных  тропинок,
темно-синее небо и белое облачко на нем, плывущее на юг.
   Начало учебного года - это неопределенная приподнятость чувств.  Мы
стали на год старше,  новая  обстановка,  новые  люди,  новые  друзья,
приобщение к науке... Странные ощущения, которые я  мог  бы  объяснить
как приподнято-тревожные, предвещали новые перспективы...
   Лена - удивительное существо.  Подперев  рукой  щеку,  она  слушает
лекцию. Она так прекрасна, что сердце  заходится,  когда  смотришь  на
нее.
   На следующий день мы танцуем на балу знакомств. Через неделю, после
первой лабораторной  работы,  считая  себя  без  пяти  минут  учеными,
затеваем принципиальные споры. Ее черные глаза  сверкают  непримиримо.
Нам кажется, что мы всю жизнь будем ненавидеть  друг  друга.  Проходит
неделя без встреч, и мы чувствуем, что нам не хватает друг друга. Лена
храбрее - однажды утром она снова сидит в лаборатории рядом  со  мной.
Берет меня за руку, словно и не было размолвки.

   - ...Сборка корабля в далеком космосе  имеет  массу  сложностей,  -
говорил Дэйв. - Но мы  сегодня  не  способны  даже  вообразить,  какой
мощности  нужен  двигатель,  чтобы  оторвать  такую  массу  от  Земли.
Собранный  в  дальнем  космосе,  "Титан"  не  может   стать   объектом
восхищения  толпы  на   космодроме.   Так   что   человечество   может
полюбоваться  нашим  кораблем  только  на  фотографиях  и  на  экранах
геовидео...
   Изготовляя большую часть узлов и блоков на лунных предприятиях,  мы
сэкономили много средств...
   Принцип стыковки "Викинга" с "Титаном" признан блестящим.  "Викинг"
находится как бы во чреве "Титана", и  сам  по  себе  не  представляет
технического  новшества.  Это  модернизированный  космический  корабль
довольно  большого  радиуса  действия  ПП-4.  Такие   корабли   хорошо
зарекомендовали себя -  они  эксплуатируются  в  межпланетных  полетах
более тридцати лет. Разумеется, наш "Викинг"  -  не  серийная  машина.
Многие детали, узлы, их компоновка  подверглись  усовершенствованию  в
соответствии с той задачей, которая возлагается на корабль. Его ресурс
достаточен, чтобы выполнить любую задачу. И если по идее он давно  уже
не чудо современной техники, реально это самый подходящий  для  нашего
предприятия корабль...
   Как только "Титан" выйдет на орбиту вокруг Тау Кита, мы приступим к
реализации  программы  по  исследованию  планетной  системы.  Здесь-то
"Викинг" и призван сыграть свою роль.  У  "Титана",  как  космического
объекта, сила притяжения мизерна, практически ее в расчет можно  и  не
брать. Значит, старты  "Викинга"  не  потребуют  большой  энергии.  Во
всяком случае, ее понадобится гораздо меньше, чем для старта  на  Марс
или Венеру с Луны. "Викинг" в принципе отличается  от  своих  серийных
собратьев, во-первых, мощностью "мозга". К  обычному  компьютеру  типа
"Омега" добавлены  два  специальных.  Один  предназначен  для  решения
некоторых задач, связанных с эксплуатацией "Титана",  а  другой  будет
управлять гибернатором...

   Назовите это ребячеством, но когда я думаю о гибернаторе, в  голове
возникают образы холодильника и мороженой рыбы. Он всесторонне испытан
и опробован. Температура  тела  в  нем  не  опускается  ниже  двадцати
градусов, - никаких неприятных эффектов для человека он не  допускает.
Неприятности - в нашем сознании. В то время как мои современники живут
нормальной жизнью,  ходят,  дышат,  работают,  развлекаются,  любуются
цветущими деревьями, я беспробудно просплю 10-15 лет. Когда  мы,  даст
Бог, вернемся из этого путешествия, мои сверстники на  Земле  будут  в
сравнении  со  мной  стариками.  Что   мне   делать   тогда   с   моей
законсервированной  молодостью   среди   незнакомых   людей?   Понимаю
нереальность моих желаний, но в эту минуту мне хочется жить нормальной
земной  жизнью:  встать  утром  с  постели,  умыться,  позавтракать  и
отправиться на работу...
   Если я когда-нибудь вернусь на Землю,  обязательно  загляну  в  Дом
Тишины, чтобы рекомендовать врачам  новый  метод  психотерапии.  Нужно
только сохранить наш старый корабль и уверять пациентов,  что  с  ними
отправятся в смертельно опасную экспедицию.

   - ... следовательно, старт нашего  "Титана"  мы  ни  наблюдать,  ни
чувствовать не сможем, -  Дэйв  сожалеюще  развел  руками.  -  Обидно,
конечно, но иначе  нельзя.  Биологические  эффекты  на  старте  и  при
движении фотонной ракеты требуют обязательной гибернации. Это  условие
заложено в программу "мозга". Несколько слов  я  хотел  бы  сказать  о
системе предохранительных устройств...
   С характерным звуком включилось переговорное  устройство.  Командир
транспортника  сообщил:  "Внимание!  Мы   приближаемся   к   "Титану".
Причаливание - через 20 минут!"
   Марк объявил собрание закрытым. Все одновременно загалдели и  стали
расходиться.  Я  же  почувствовал  себя   так,   словно   нахожусь   в
институтском лифте, падающем с высоты в 110  этажей.  Еще  не  поздно,
подумал я. Можно отказаться, объяснить отказ  какой-нибудь  подходящей
причиной. В конце концов, не хочу оставлять Землю - и все.  Марк  меня
поймет. Почему я должен  оправдываться,  когда  хочу  чувствовать  под
ногами землю, видеть  над  собой  голубое,  а  не  черное  небо!..  Ну
произойдет задержка с вылетом. Всего на два дня, пока с Луны  прилетит
дублер. Их там по шесть человек на одно место. Сидят и мечтают,  чтобы
у кого-нибудь из счастливчиков  -  это  мы-то  счастливчики?  -  сопли
потекли...
   Нет, Совет не ошибся, назначая Марка  Рогана  командиром  "Титана".
Вперив в меня холодно-серый взгляд, он заранее знал, с чем  я  к  нему
подхожу. А может, у меня все было  написано  на  лице?  В  манере  его
отношений с людьми, в зависимости от ситуации,  было  и  понимание,  и
неодобрение.    Его    голос    был     одновременно     любезен     и
рассчитанно-безразличен:
   - Я знаю, что ты хочешь сказать. Подойдем-ка к экрану поближе.  Это
стоит рассмотреть повнимательнее.
   Казалось, что экран еле светится. Но это  не  так.  Просто  на  нем
отразился черный цвет межзвездного пространства  с  яркими  пуговицами
звезд.   Прямо   посреди   экрана,   четко   пропечатанная,   медленно
поворачивалась вокруг своей оси странная конструкция. В космосе трудно
определить параметры находящегося в нем объекта. Не с чем  сравнивать.
То, что я вижу, может быть размером с кулак или колесо  автомобиля.  А
может, и побольше.
   - "Титан",  -  поясняет  Марк,  -  корректирует  свое  положение  в
пространстве, "подставляется" под нас.
   Марк подчеркнуто игнорирует мое настроение.
   - Сейчас можно будет различать "Викинг"...  Сейчас...  "Титан"  еще
немного развернется... Так... Вот он, в центре  "Титана",  видишь?  Ты
знаком с габаритами "Викинга", он еле различим сейчас. Видишь выступ в
самом центре диска? Это он. Можешь вообразить размеры  "Титана",  если
знаешь, что "Викинг" по  высоте  равен  двадцатиэтажному  дому...  Эта
махина унесет нас в иные миры. На три десятка  лет  она  станет  нашим
домом, нашей "землей"... А может, и могилой. Мы готовы ко всему. Лично
я верю в благополучный исход. Кто не верит или боится,  тот  скажет  о
своем решении. Еще не  поздно.  Здесь  никто  никого  не  имеет  права
задерживать. Мы пришли сюда добровольно. Того, кто дрогнет, никто ни в
чем не упрекнет. Я только скажу ему две  вещи:  если  мы  победим,  он
окажется непричастным  к  нашей  победе.  Если  погибнем,  он  лишится
возможности уйти на  вечный  покой  в  таком  дорогом  и  великолепном
склепе.
   К этому времени "Титан" занимал чуть не половину  слабо  мерцающего
экрана.

   Смешно признаваться в своем малодушии,  но  когда  за  моей  спиной
захлопнулась дверь гибернатора, мне захотелось продолжить  разговор  с
Марком,  состоявшийся  несколько  недель  назад,  перед  причаливанием
транспортника к "Титану". А теперь уже все. Мосты сожжены.  Я  мог  бы
поделиться сожалением с Лингом, моим соседом по  гибернатору,  но  это
означало бы потерять лицо. Он лишь удивился бы, почему я не сказал  об
этом вовремя.
   Камеры в гибернаторе двухместные. Мы, не говоря ни слова,  улеглись
в специальные кресла. Через минуту или две зашли Марк и Мишель,  врач.
Мишель прикрепил на каждом из нас какие-то пластинки -  на  руках,  на
ногах, на голове и груди. Проверил широкий эластичный ремень. У  Линга
он оказался слишком затянутым. Будет нарушаться кровообращение, сказал
Мишель, послабляя застежки.  Комок  застрял  у  меня  в  горле.  Чтобы
показать, что я спокоен, спросил, как там остальные.
   - Кое-кто уже спит, - сказал Мишель, - А те, у  кого  есть  работа,
залягут в последнюю очередь...  На  какой  запах  настроить  сомнифер?
Сирень? Жасмин? Роза? Запах луга или леса?
   Запах в смесь усыпляющих газов вводился по желанию каждого.
   - Мне все равно, - ответил я. Как будто имеет значение. что  нюхать
в последние минуты бодрствования. Мишель  подключил  мне  запах  луга.
Хитрецы эти проектировщики!.. Китаец Линг пожелал дышать цветком своей
родины - жасмином.
   - Полный порядок! - Марк прошелся по камере внимательным  взглядом,
заглянул в наши глаза. - Приятных вам сновидений!
   Люк медленно закрылся за  ушедшими,  свет  не  то  чтобы  погас,  а
потускнел до сумеречного. Я хотел было пожелать Лингу доброй ночи,  но
маска, охватившая нос и губы, сделала наше общение проблематичным. Вот
и хорошо, подумалось. Я закрыл глаза и  окунулся  в  запахи  весеннего
луга. Пахло  разнотравьем.  Выделялся  запах  одуванчиков.  Постепенно
улеглось волнение, мысли пошли вразброд. Начал действовать сомнифер. С
этой минуты началось бесконечное сладостное  парение  над  временем  и
пространством.

   В углу плота, где лежали собранные нами продукты, послышались возня
и чавканье. Плоскоголовые едят ужасно некрасиво, и Ного не исключение.
Пока есть пища, они жрут до одурения. Этот тоже: только проснулся -  и
сразу же набил  рот  корешками.  Меня  это  злит.  Мне  неприятно  его
чавканье. Если он так жрет, что мы  будем  есть  завтра?  Послезавтра?
Плоскоголовые могут неделями обходиться без еды,  я  же  на  такое  не
способен... Черт, хоть бери да затыкай уши.  В  досаде  вскидываюсь  и
сажусь спиной к Ного. Но и затылком вижу сидящего на корточках  дикаря
с набитым ртом перед горкой пальмовых почек и  крокодильих  яиц.  Вижу
его невинный взгляд, который он время  от  времени  бросает  на  меня.
Потом слышу, как он встает. Неуверенные  шаги.  Руки  Ного  появляются
из-за моей спины и кладут мне на  колени  несколько  яиц  и  пальмовых
почек. Я тронут. То ли Ного понял, что  я  недоволен  им,  то  ли  что
другое, но дикарь уселся возле меня и заговорил:
   - Ного большой, сильный. Ного добрый. Ного надо  много  есть.  Ного
умный. Понимает - нельзя  есть  весь  день.  Надо  есть,  когда  живот
просит: хочу есть.
   Улыбаюсь и похлопываю Ного по плечу. Тут ничем не поможешь.  Он  не
понимает, как и все его соплеменники, что еду надо запасать так, чтобы
хватило на несколько дней. Образ их жизни таков, что  собранное  сразу
отправляется  в  рот.  Если  я  начну  его  приучать  к  определенному
распорядку, он меня не поймет. Решит,  что  я  присвоил  пищу  и  хочу
съесть ее сам. В противном случае я должен последовать его примеру: он
ест - и я ем, пока не съедим все.
   Четыре года живу среди дикарей, а не могу привыкнуть к растительной
грубой пище, особенно к различным корням. Ростки  молодого  бамбука  и
пальмовые почки в свежем  виде  даже  вкусны,  а  чуть  привяли  -  не
пережуешь. Крокодильи яйца, если они свежи, приятное лакомство. Но нет
ничего  отвратительней,  чем  перегретые  на  солнце  и,  к  тому  же,
несвежие. Они выворачивают тебя наизнанку, даже если  ты  голоден.  За
четыре долгих года я так и не привык к гусеницам и прочей  гадости.  И
все же, встав перед выбором: лопай  что  есть  или  умирай  с  голоду,
человек недолго гримасничает.
   Крокодильи яйца по вкусу мало чем отличаются от куриных. Свежие.  А
бывает и так:  берешь  яйцо,  надкусываешь  скорлупу,  а  там  зародыш
хвостиком  шевелит.  Дикарей  это  не  смущает,  я  же  с  отвращением
отшвыриваю яйцо прочь. Так случилось и сейчас. У Ного глаза  лезут  на
лоб. Разве можно выбрасывать такую вкуснятину?!  Пока  Ного  подбирает
разлившееся содержимое и  полуживого  крошечного  крокодильчика,  меня
посещает  догадка:  приманка!  Крокодильчика  можно   использовать   в
качестве приманки! Еще миг - и приманка исчезнет во рту Ного.
   - Подожди!
   Ного смотрит на меня  оторопело.  Я  подхожу  к  нему  и  осторожно
высвобождаю скользкое существо из его грязных пальцев.
   - Подожди, у нас будет другая еда. Сейчас мы  поколдуем  -  и  этот
крокодильчик вытащит нам из реки большую рыбу.
   Ного смотрит на меня недоверчиво. Упоминание о колдовстве  приводит
бедного Ного в состояние каталепсии. На наше счастье,  это  происходит
на плоту, и Ного только беспомощно озирается. В другом месте он убежал
бы. Он, который может управиться с пятью противниками!
   Ного сидит на противоположном уголке плота и  неотрывно  следит  за
моими приготовлениями. Я предвкушаю удачу. И если она не подведет,  мы
решим проблему еды надолго, пока плывем по широкому лону Великой Реки.
   В  качестве  грузила  я  использую  обыкновенный   камешек.   Леска
получилась  не  очень  длинной,  пожалуй,  даже  короткой.  Грузило  с
костяным подобием крючка погружается  в  воду  у  самого  края  плота.
Минуты ожидания, как у настоящего рыбака,  кажутся  часами.  Пальцы  с
намотанным на них концом лески онемели  от  напряжения.  Говорят,  что
рыбацкое счастье не столько в умении, сколько в везении. Посмотрим...
   Леску рвануло из моих рук, когда я меньше всего ожидал клева,  если
можно назвать клевом рывок, едва не стянувший меня с плота.  Еще  один
такой - и я бултыхнусь в воду. Кричу туземцу, чтобы он придержал  меня
за ноги... Он, вероятно, думает, что все это входит в  затеянное  мною
колдовство. Леска пружинисто натягивается - и  я  начинаю  сползать  с
плота:
   - Ного, тащи меня назад!
   Для моего спутника это  не  проблема.  Взял  меня  за  щиколотку  и
подтащил к себе. Я уперся ногами в  поперечину  и  начинаю  потихоньку
подтягивать улов к плоту. На крючке, верно, акула.
   - Ного, помоги! Хватайся за веревку вот здесь!.. Тише!
   Мой спутник послушно выполняет мои команды. Стоп!  Леска  напряжена
до предела - вот-вот оборвется. Мы подтянули рыбину  к  самому  плоту.
Она мечется, бросается во все стороны. Ного в ужасе - ему  никогда  не
доводилось промышлять крупную рыбу.  Ловил  мелочь  во  взбаламученной
луже. Сейчас он, наверное, думает, что на веревке болтается  крокодил,
потому что вдруг выпускает веревку из рук и отползает от края плота.
   - Ного, хватай веревку! Если мы не вытащим эту проклятую рыбу,  она
перевернет нас! И мы утонем!
   Такая перспектива Ного не устраивает. Он, преодолевая страх,  снова
помогает мне. Рыба заметно ослабела, и мы подтянули ее  к  плоту,  где
она снова вскинулась над водой. Ного боится, но веревку не  выпускает.
Правой рукой тянусь за топориком.
   - Подтяни ее поближе!
   Приноровившись, бью по шишкастой голове, по зубастой  пасти...  Это
чудище так работало хвостом, подняло столько брызг, что мы промокли бы
до нитки, если бы на нас была хоть одна ниточка.  Уродливая  голова  -
сплошная пасть. Рыба перестала сопротивляться. Мы втащили ее на  плот.
Струйки крови стекают на бревна. Наша добыча меньше  всего  похожа  на
рыбу. Какой-то крокодил с жабрами. Теперь на ближайшие дни  нам  голод
не грозит. Ного смотрит на нее с опаской - такой пищи у него  не  было
еще. Сидит у шалаша и смотрит,  как  она  доходит.  Я  отрубил  рыбине
голову и начал откусывать кровоточащие кусочки. Глядя  на  меня,  Ного
осмелел и тоже попросил кусок.
   У нас теперь вдоволь и еды, и приманки, а крокодильими яйцами пусть
наслаждается сам Ного.
   Разомлев под жаркими лучами, весь остаток  дня  я  дремал,  изредка
вглядываясь в проплывающие мимо берега и  не  обнаруживая  там  ничего
живого; не считая зелени, разумеется. Местность все так  же  пустынна,
разве что скалистые пики гор стали чуть повыше. Солнце скоро спрячется
за них... Что ждет нас завтра?
   С  утра,  пристав  к  берегу,  лихорадочно  разыскиваю  в  зарослях
поваленные деревья, обрубаю ветки и с помощью Ного подтаскиваю  бревна
к плоту. Первые часы плаванья показали его недостаточную устойчивость.
Кроме наращивания "жилплощади", вношу и другие усовершенствования:  из
мокрой глины сооружаю место для костра, прямо посреди плота.  В  метре
от очага при помощи  длинных  веток  выстраиваю  нечто  среднее  между
шалашом  и  навесом.  Это  на  случай  дождей.  Тщательно   осматриваю
крепление бревен. Лыко в некоторых  местах  растянулось,  истончилось.
Тут же разыскиваю на берегу заросли кустарника, похожего на  верболоз.
Тонкие,  гибкие  прутья  как  нельзя  лучше  подходят  для   крепления
бревен... Работа над усовершенствованием плота  отнимает  у  нас  весь
день. Ного уже без страха подходит к нашей рыбе, ему,  видно,  хочется
мяса, а с другой стороны - не исчезла подозрительность.
   Наш плот стал заметно надежнее.  Наверное,  поэтому  мне  спокойнее
спалось. Ночь прошла без сновидений. Горы отступили  подальше,  долина
стала шире. Скалистые отроги четко прорисовываются  на  фоне  голубого
неба, горные ущелья выделяются  чернотой.  Не  отсюда  ли  название  -
Черные горы? Река привольно катит волны по широкой долине, открывающей
путникам  широкий  обзор.  Далеко  впереди  несколько  горных   вершин
поблескивают  белизной.  Снежные  вершины  притягивают  к  себе  стада
кучевых облаков...
   Странная это земля. Река, рождаясь в  холмистой  равнине,  течет  в
сторону довольно высокого горного хребта, словно  разрезанного  надвое
широкой долиной. Обычно реки текут со стороны гор,  словно  боятся  их
крутосклонов. Тут же наоборот, но я не удивляюсь особенно. Мое  первое
объяснение - таково геологическое строение материковой платформы.
   Завтракаем  ломтями  сырой  рыбы.  После  бамбуковых  росточков   и
крокодильих яиц это вполне сносная  еда.  Допускаю,  что  Ного  думает
иначе, но, глядя  на  его  чавкающий  рот,  делаю  вывод,  что  он  по
достоинству оценил белое, сочное мясо.
   Обшариваю  взглядом  берега.  Надо  бы  причалить,  -  только  где?
Бамбуковые заросли подступают к самой воде. Впереди, по течению  реки,
горный хребет со  стороны  левого  берега  круто  обрывается,  образуя
широкое ущелье. Не сомневаюсь, что по нему бежит речка,  приток  нашей
реки. В ее устье, чуть ниже по течению, наверняка мы встретим  отмель,
образованную песчаными наносами.
   Мы плывем до них около двух часов. Я решил было заняться  рыбалкой,
но подумалось, что рыбы пока хватит, а леску  и  крючки  надо  беречь.
Наша рыба начинает попахивать.
   О приближении устья нас известил шум речных перекатов.  Это  горная
речушка изливает радость по случаю встречи с большой рекой.  Сразу  же
за устьем над водой возвышается песчаная коса. Мы с Ного всматриваемся
в нее, и я замечаю, что Ного волнуется. Глаза у него острее  моих.  Он
что-то видит. Я напрягаю зрение. На  фоне  светлого  песка  появляется
довольно большое темное пятно.  Что  это  может  быть?  Ладно,  думаю,
подплывем ближе - увидим. Вскоре все разъяснилось. Над белым  песчаным
пляжем возвышалась туша неизвестного мне огромного животного. Она была
буквально облеплена мелкими хищниками и птицами-падальщиками. Изо всех
сил, работая руками как веслами, пытаемся направить плот к берегу.  Он
стал тяжелее и непослушнее. Нам все же удается приблизиться настолько,
что я могу взяться за шест. Плот ткнулся в песок, но мы  не  торопимся
сходить с него. Зрелище, открывшееся перед нами, внушает отвращение. И
не  только  смрадом.  Вижу  -  на  моего  спутника   смрад   действует
возбуждающе. Множество зверей: крокодилы, стаи гиен и  шакалов.  Между
ними шныряют зверьки помельче. На самой туше - теперь я вижу, что  это
огромный динозавр, - расселись птицы, похожие  на  грифов.  В  воздухе
кружат несколько рукокрылых...
   Звери  трудились,  отрывая  от  туши  куски  и  заглатывая   их   с
неописуемой жадностью. В  зарослях  мелькнула  желтая  шкура  Большого
Гривастого... Жрущая орава поражала мрачной деловитостью, при том, что
звери взаимно  опасались  друг  друга.  Гиены  держались  подальше  от
крокодилов, мелочь - подальше от тех и других.
   - Большой Господин, - сказал Ного, понизив голос. Глаза дикаря  под
надбровными  дугами  выражали   непритворное   почтение.   Ясно,   что
относилось оно не к тем, кто жрет.
   Ного пытался оттолкнуть плот от берега и  останавливался  под  моим
повелительным взглядом. Это  в  джунглях  я  позволял  туземцу  играть
первую скрипку, а здесь, на реке,  командую  я,  тем  более,  что  нам
нечего бояться. Догадываюсь,  что  Ного  боится  Большого  Гривастого,
который  разлегся  на  песке,  равнодушно  поглядывая   на   пирующих.
Гривастый падали не ест.
   - Не бойся, Гривастый не голоден. И боится Большой Реки!
   Насмотревшись на зверей, я оттолкнул плот от берега и  мы  вскочили
на него. Я подумал об Амаре - ему было  бы  интересно  понаблюдать  за
множеством животных  как  биологу.  Бедный  Амар,  он  даже  не  успел
подумать, что становится жертвой доисторического  животного!  Наблюдая
за жизнью динозавров, он, наверное,  смог  бы  ответить  на  вопрос  -
почему на Земле динозавры вымерли так неожиданно. И почему сохранились
тут, на далекой планете. Он был очень любопытен. Во всяком случае, это
вопрос не из области моих профессиональных интересов.  Меня  в  данной
ситуации можно оценить как зрителя, не лишенного любопытства. Где  еще
я мог бы наблюдать такое? Вот, пожалуйста, два птеродактиля, упираясь,
пытались вырвать друг у друга кусок мяса.  Крокодил  яростно  хлестнул
хвостом своего собрата - они оба вцепились  в  один  кусок.  Маленькие
зверьки вгрызались в тушу звероящера  так,  что  наружу  торчали  одни
хвосты и задние лапы...
   Туша  собрала  сюда  всех   плотоядных   из   ближних   и   дальних
окрестностей. Мне очень хотелось бы знать, кто поверг наземь  и  лишил
жизни гигантскую рептилию. Большому  Гривастому  такое  не  под  силу.
Разве что "чешуйчатому человеку",  о  котором  с  неподдельным  ужасом
рассказывал Ного. Он мог бы загрызть  травоядного  гиганта.  Запросто.
Куда же он ушел после своей победы? Почему не  предался  пиршеству,  а
позволил распоряжаться здесь всякой  мелкоте?  Хищный  ящер  повергает
своего травоядного соплеменника и уходит прочь. В чем тут дело?
   Смрад становится  невыносимым,  и  я  стараюсь  как  можно  быстрее
вывести плот на середину реки, где быстрое течение унесет  нас.  Жаль,
такое хорошее местечко, а причалить нельзя...
   Пока наш плот потихоньку отходил от берега, из зарослей  с  громким
ревом вышли два Больших Гривастых и направились к туше. Мелкие  звери,
волки и даже крокодилы уступали им дорогу. Отойдем и  мы  подальше  от
этих  когтистых   и   клыкастых,   подальше   от   муторного   смрада,
заполонившего окрестности. На середине реки  нас  подхватило  течение.
Вскоре запах  исчез.  Река  делала  крутой  поворот.  И  сразу  же  за
поворотом нашим  глазам  открылось  широкое  зеркало  затона  с  почти
неподвижной водой. Поскольку течение нас  толкало  к  противоположному
берегу, мы приложили немало усилий, чтобы вырвать плот из его объятий.
При этом чуть не проскочили мимо. Приглянувшийся нам участок  песчаной
отмели оказался метрах в тридцати вверх по течению. Мы соскользнули  в
воду - Ного сделал это с большой неохотой - и стали подталкивать  плот
назад. Мне казалось, что придется изрядно повозиться с ним.  К  нашему
удовольствию в неподвижной воде затона плот легко  скользил  в  нужную
сторону. Наши ноги глубоко увязали в тине,  и  я  подумал  о  пиявках.
Здесь,  должно  быть,  их  царство.   Я   передергивался   от   любого
прикосновения к моим ногам в тине.
   Пригнав плот к берегу, я забил в песок крепкий  кол  и  привязал  к
нему наш "корабль". Мы теперь  знали,  что  здесь  полно  хищников,  и
держали под рукой топоры и дубины. Вслушивались, а мои спутник  еще  и
внюхивался в прибрежные заросли.
   Здесь полно сухих деревьев. Их натаскало, по-видимому, в половодье.
Я тут же  поправился  -  здесь  половодья  не  может  быть.  Грозы  по
нескольку дней подряд - это да.
   Я  не  замедлил  подвергнуть  своего   спутника   самой   настоящей
эксплуатации. Надо было освободить от стволов нашу  площадку,  выбрать
подходящие бревна для плота. Выбрав нужное дерево, я подзывал  Ного  и
просил продемонстрировать незаурядную силу. Могучий дикарь подхватывал
ствол у корневища и подтаскивал поближе к плоту. Ного по силе  мог  бы
поспорить с небольшим подъемным краном.
   Попутно мы собирали сухие ветви  для  топлива.  Ночью  я  собирался
развести  здесь  такой  костер,  чтобы  свет   от   него   освещал   и
противоположный берег. Больше огня  -  меньше  поползновений  на  наши
драгоценные жизни. Еще я хотел угостить  моего  спутника  деликатесом.
Наша крокодилообразная добыча начала попахивать. Хорошо бы зажарить ее
на вертеле! Выбрал две рогульки и вогнал  их  в  песок.  Насадил  нашу
дурно пахнущую добычу на длинный шест и  водрузил  на  рогулины.  Ного
недоумевал, что это? Теперь осталось уложить под вертелом сухие  ветки
и, добыв соответствующим образом  огонь,  раздуть  пожар,  если  и  не
мировой, то во всяком случае достаточный, чтобы поджарить  нашу  рыбу.
Если бы  запечь  ее  в  глине,  то  было  бы  вкуснее,  но  заниматься
чревоугодием было не ко времени. Временем мы дорожили. Главным образом
из-за опасности, подстерегающей на берегу. Безопасность  сидела  рядом
со мной только на плоту, когда плот - на середине реки.
   Ного натаскал бревен столько, что из них можно было  соорудить  три
плота, и  теперь,  сидя  на  корточках  перед  огнем  и  вдыхая  запах
жареного, глотал обильные слюни...
   Рыба прожарилась хорошо. Пропиталась  дымком.  Словом,  не  рыба  -
объедение. Вспоминая о жизни, проведенной среди плоскоголовых,  я  мог
бы на пальцах подсчитать, сколько раз  ел  горячую  пищу.  Даже  Ного,
прирожденный  сыроед,  поглощал  жареную  рыбу  с  причмокиванием,   -
понравилось.
   Я подумал, а не добавить ли к нашему водоплавательному средству еще
парочку превосходных бревен, благо выбрать есть из чего. И шалаш можно
устроить попросторнее. И место для костра расширить. На ближнем  холме
я обнаружил дерево, с которого  можно  было  надрать  лыка.  Аккуратно
подрубил топориком кору, остальное  поручил  своему  нецивилизованному
спутнику, а сам решил покопаться в камешках.  Их  тут  целые  горы.  Я
выбирал такие, которые годились бы для  наконечников  стрел  и  копий.
Защищая докторскую диссертацию, я, по правде  говоря,  не  думал,  что
перелопаченный мною учебный материал пригодится мне в  каменном  веке.
Если плоскоголовые запомнили хоть немногое из того, чему я учил их при
обработке камня, они сделают значительный шаг по пути  к  цивилизации.
Они усовершенствуют оружие  и  в  короткое  время  подчинят  себе  все
бродячие племена в краю зарослей...
   Разбирать камешки на берегу  реки  -  удовольствие  не  только  для
ребенка, но и для геолога. Я занялся ими и забыл о ежеминутно грозящих
опасностях. Забыл, где я  и  почему.  Только  камешки  существовали  и
перекатывались на моей ладони. Этот темно-серый - типичный базальт.  А
этот, красноватый, среди всех камешков самый древний, гнейс...
   Я очнулся от крика, схватил топорик  и  вскочил.  Кричал  Ного.  Он
стоял у дерева на холме, там, где я оставил его драть лыко, и,  что-то
крича, показывал на противоположный берег. Я оглянулся. Над верхушками
деревьев покачивались три головы на  длинных  шеях.  Они,  с  шумом  и
треском  раздвигая  деревья,  бежали  к  реке.  Их  могучие,  огромные
туловища грузно покачивались на коротких толстых ногах.  Если  бы  они
шли степенно, как и надлежит гигантам, подумал бы,  что  они  идут  на
водопой. Я понял, что это их собрат лежит у берега  вверх  по  течению
реки, превратившись в гору пищи для  здешнего  зверья.  Поскольку  они
бегут в явной панике, то и меня охватила тревога. Я посмотрел на  Ного
- он как раз приготовился улепетывать куда глаза глядят.
   - Ного, стой! Стой, они не полезут в реку!
   Динозавры как раз в этот момент всей громадной тяжестью  обрушились
в воду, подняв тучи брызг. Не думаю,  что  они  плыли,  -  они  просто
бежали по дну реки на другой берег, к сожалению, в нашу сторону. Ного,
скуля и повизгивая, скатился с холма и влетел на  плот.  Ноги  у  меня
подгибались от страха, но я остался стоять на месте.
   - Ного, не бойся, это же не хищники. Мы  им  не  нужны,  понимаешь,
Ного? Разве что какой-нибудь неповоротливый наступит на нас, тогда  не
знаю...
   Река в этом месте имела в ширину не меньше двухсот метров. Казалось
бы, серьезное препятствие  для  любого  зверя.  А  может,  они  решили
искупаться? Они настойчиво, упорно  преодолевают  быстрое  течение  на
середине реки. Речные струи обтекают их округлые спины, как  небольшие
острова. Мелкие, по масштабам  туловищ,  головы,  подняты  высоко  над
водой. Не приложу ума, что  делать.  Взбежать  на  плот?  Остаться  на
месте? Куда они бегут? Если не свернут в сторону, мы будем растоптаны.
Как быть?
   Пока я  пребываю  в  растерянности,  тишину  окрестностей  нарушает
жуткий рев, так испугавший меня и Ного в верховьях реки. Из чащи  леса
появляется новое  действующее  лицо:  гигантский  ящер.  Большеголовый
ящер. Он вприпрыжку мчится на задних лапах, прижав к  груди  передние,
небольшие. Деревья и кусты трещат, как под напором урагана. Еще издали
различаю сверкающие белизной клыки в полураскрытой пасти. Мчась сквозь
чащу леса, особенно высокие деревья он разводит  в  стороны  короткими
когтистыми лапами. Подбежав к реке, он на минуту остановился и  потряс
окрестности новым раскатом рева. Ящеры, убегающие от него, были уже на
середине реки. Преследователь, обнаружив их, тоже  тяжело  бросился  в
воду и поплыл следом. Он в воде был  не  особенно  ловок,  продвигался
дергающимися рывками, и если бы у динозавров, назовем их так,  хватило
ума, они развернулись бы и поплыли посредине реки по  течению.  Хищный
ящер не догнал бы их. Его голова иногда скрывается в волнах,  чтобы  в
следующую  секунду  с  могучим  фырканьем  вырваться  на  поверхность.
Динозавры плывут прямо на нас, тут уж не до раздумий. Они что,  думают
у нас найти спасение? А может быть, течение отнесет их в сторону и они
выйдут на берег ниже нас?
   - Ного, - ору во все горло, - бежим! В заросли!
   Ного словно прирос  к  плоту.  И  только  увидев,  как  я  побежал,
сорвался и бросился вслед за мной. Три гиганта, поднимая  тучи  брызг,
уже взбираются на наш берег. Два зверя разворачиваются  и  бегут  вниз
вдоль  берега,  а  третий...  Третий  устремился  за  нами  в  сторону
зарослей! Господи, он же нас растопчет! Продираюсь  сквозь  кусты,  не
обращая внимания на колючки, рвущие кожу.
   Мелькает мысль: броситься под куст и свернуться  в  комочек,  авось
пронесет мимо! Но  сердце  разрывается,  а  ноги  бегут!  Вырвался  из
зарослей и кувырком скатываюсь с холма. Вскакиваю и мчусь дальше. Мимо
меня проносится тяжеловесный Ного. Бежим к ближнему  лесу,  где  можно
спрятаться за деревьями. Ужасный топот приближается. Боюсь  оглянуться
- кажется, зверь уже рядом. Цепляюсь  ногой  за  корневище  -  и  лечу
кувырком. Вижу огромную крокодилью морду с оскаленной пастью, на губах
- клочья пены. Неужели все!? Тиранозавр! Он с тяжким топотом пробегает
мимо,  я  слышу  его  утробное  дыхание.  Думаю  -  проскочил,  сейчас
вернется... Но топот уходит все дальше. Я встаю и смотрю, в чем  дело.
За нами ведь бежал динозавр! Куда же он  девался?  Ах,  вот  оно  что!
Тиранозавр, укорачивая себе путь, побежал наперехват.
   Я опустился на землю, ноги меня не держали. Такое впечатление,  что
из меня  вышел  воздух  и  я  превратился  в  пустую  оболочку.  Топот
динозавров затихал вдали.
   - Хорошо, Гррего! - из-за кустов показался Ного, весь поцарапанный,
- они побежали туда! - Ного  махнул  рукой  в  сторону  динозавров.  Я
поднялся, прислушался. Топота не слышно. Мы двинулись обратно.
   Место  нашей  стоянки  выглядело  так,   словно   его   разворотило
бульдозерами. Наш плот наполовину выброшен из воды. Очевидно, динозавр
зацепил  ногой.  Костер  погас.  Все  бревна,  стянутые  в  кучу  моим
спутником, раскиданы... Гляжу и думаю, что делать, за  что  браться  в
первую очередь. Осмотрел  плот.  Он  почти  не  пострадал.  Это  самое
важное. Шалаш поправить легко, не бог весть какое сооружение...

   Ритмичное  чередование  света  и  тьмы   действовало   возбуждающе.
Световой импульс усиливался желтым цветом, вызывающим чувство  взлета.
С  наплывом  багрового  появлялся  страх  стремительного   падения   в
водоворот. При  голубом  свете  появляется  ощущение  взлета,  которое
испытывают   в   прыжках   с   лыжного   трамплина;   красным   светом
сопровождалось чувство провала...
   Странный  световой  маятник  постепенно   разрушил   тесные   стены
светотени, в которых лениво тлело сознание.  Когда  появилось  чувство
времени, воскрес и его близнец - личность.  Я  воскрес,  понимая,  что
качаюсь в  бесконечном  пространстве,  подсвеченном  радужным  светом.
Затем моя  колыбель  словно  окунулась  в  прохладные  волны.  Чувства
движения не было. И снова смена ритма: голубое холодное  -  скольжение
вниз; красное - теплый взлет...
   Такое состояние длилось  бесконечно  долго  при  полном  отсутствии
временных ориентиров,  пока,  наконец,  не  появились  первые  слабые,
знакомые сигналы действительности. Пульсация света, единственная форма
существования моего "Я" незаметно приобрела новое качество - узнавание
и осознание себя, ощущение своего тела, першение в  горле,  неприятные
ощущения  в  груди,  онемение  конечностей.   Откуда-то,   словно   из
потустороннего мира, слышалась негромкая, но настойчивая команда:
   - Проснуться! Проснуться!
   Меня осенило - я сплю! Значит, надо просыпаться. В  голосе  команды
слышалась воля, которой нельзя было не подчиниться.  В  ушах  появился
тонкий звенящий звук. Ток согреваемой  крови,  нагнетаемый  все  более
уверенным биением сердца, устремился в кровеносные сосуды.  О  наличии
мышц  моему  сознанию  сообщили   короткие,   достаточно   болезненные
судороги. А когда грудная клетка раздвигалась в глубоком вдохе,  выдох
сопровождался стоном. Я открыл глаза. Марк сидел возле меня. В  мягком
неверном свете он казался синевато-бледным. Я отчетливо  осознал,  что
он включает и выключает какие-то  приборы,  снимает  с  меня  датчики,
всматривается в мои глаза:
   - Как ты себя чувствуешь?
   Я  попытался  ответить,  что  превосходно,  но  из  горла  вырвался
странный хрипящий возглас. Тогда я улыбнулся. Я вспомнил, где  я,  что
со мной... С трудом повернув голову, увидел, что кресло Линга пустует.
Перехватив  мой  взгляд,  Марк  сказал,  что  Тен  Линг  находится   в
кают-компании. Он сделал  мне  несколько  инъекций,  включил  какой-то
прибор, сообщил, что  я  перехожу  на  шестичасовой  режим  первичного
восстановления:
   - Посматривай на экран и  выполняй  все  команды,  которые  выложит
компьютер. Команды предваряются звуковым сигналом.
   Марк вышел из Камеры, а я с  новой  силой  ощутил  прилив  радости.
Господи, сколько же я спал? Я погрузился  в  приятные  воспоминания  -
увидел  себя  на  Земле.  Меня  окутали  волны  теплой   полудремы   с
чрезвычайно ярким самосознанием. Я мог вспоминать все,  что  хотел.  Я
жив...
   - Все в порядке? -  Марк  щелкнул  выключателями,  экран  погас.  -
Вставай...  Опирайся  на  мое  плечо.  Как  ноги?  Хорошо?  Пойдем   в
кают-компанию... У нас тут  появились  кое-какие  проблемы.  О  них  -
постепенно. Не все сразу. Будем  какое-то  время  жить  и  работать  в
режиме жестких ограничений.
   Мне  хотелось  поделиться  с  Марком  распиравшей   меня   радостью
возвращения к нормальной жизни, но при первой же попытке сказать слово
меня охватила сильнейшая икота.
   - Ничего, - успокоил меня Марк. - Это бывает со  всеми.  Заработала
диафрагма, легкие... Не форсируй...
   Вскоре я был уже в курсе наших дел. На подлете к  окрестностям  Тау
Кита мы попали в метеоритный пояс и  получили  несколько  повреждений.
Нарушена работа биогенератора. Только сейчас  я  обратил  внимание  на
отсутствие некоторых наших спутников. Меня  успокоили:  все  живы,  но
несколько человек, в том числе Синг и  Амар  продолжают  оставаться  в
гибернаторе. Это важно для экономии биоресурсов.
   Достигнута первая цель. Сейчас с  помощью  многочисленных  приборов
изучается состояние корабля, вернее - всей системы. После этого  будет
вынесено решение: продолжать выполнение задач по полной программе  или
возвращаться на Землю. Попытка отремонтировать  биогенератор  пока  не
удалась. Углекислота, выдыхаемая нами в атмосферу служебных  помещений
"Титана",  системой  регенерации   не   поглощается.   Происходит   ее
постепенное накопление.  К  счастью,  на  корабле  достаточный  резерв
кислорода, какое-то время он будет нас  выручать.  Какое-то  время.  А
потом что? Если продолжение полета после изучения данных о техническом
состоянии корабля окажется нецелесообразным,  будет  дана  команда  на
возвращение "Титана" в Солнечную  систему.  Реализация  такой  команды
осложнена полученными повреждениями.
   - Возможно, придется использовать  систему  Ж-навигации,  -  сказал
Марк. Его прервал  голос  Тилла  по  переговорному  устройству.  Тилл,
кажется, чем-то встревожен:
   - Марк, ты можешь подойти?
   - Иду, - коротко ответил Марк в микрофон, посоветовав мне, когда  я
закончу терапевтическую процедуру по программе, разыскать Дэйва. Он  в
складском отсеке. Дэйв скажет, в  чем  будут  заключаться  сейчас  мои
обязанности на борту корабля.
   - К сожалению, - сказал Марк, - твоя  работа  не  будет  связана  с
камешками.
   Несколько минут в кабине вибратора растормошили меня  основательно.
Я сделал серию гимнастических упражнений, зашел в  душевую,  побрился,
опять  вернулся  к  упражнениям  с   тяжестями,   провел   дыхательную
гимнастику...
   Пока занимался гимнастикой, включил общее  переговорное  устройство
на волну Тилла. Что там у него за  проблемы?  Марк  и  оба  навигатора
анализировали новые данные  "мозга",  перебрасываясь  обрывками  фраз.
Они-то понимали друг друга с полуслова:
   - ...группу С перенести на поле "дельта".
   - Минутку... компоненты E-Ф...повтори.
   - Все еще неопределенно.
   -  Введи  проверку  расчетов...  Может,  ошибка  в  расчете  уровня
гравитационного поля?
   - Исключено... Их не раз проверяли.
   - Да, но ведь раньше  не  могли  учесть  отклонение...  Две  минуты
пятьдесят две секунды - это серьезно.
   - Поищем другую компоненту?
   - Может, альфа Ориона?
   Я мало что понял из  разговора  в  навигационной,  а  потом,  когда
закончил свои оздоровительные процедуры, позвонил  Дэйву  в  складской
отсек. Он сказал, что надо будет переместить несколько контейнеров  из
"Викинга" в складской отсек "Титана". На Земле мы  их  и  с  места  не
сдвинули бы. В условиях невесомости их вес практически равнялся  нулю.
Проблема была в другом: при перемещении надо  придерживать  их,  чтобы
они не испытывали ударов. В контейнерах очень сложная и  дорогостоящая
начинка.
   Для подстраховки мы перевязали  контейнеры  шнурами.  Во  время  их
перемещения постоянно слышался шум. Находящиеся там приборы  работали.
Мы соблюдали всяческую осторожность.
   - Дэйв, а почему нельзя оставить их на "Викинге"?
   - Видишь ли, из-за повреждения биогенератора мы вынуждены  прервать
полет и  срочно  возвращаться  по  системе  Ж-навигации.  Эта  система
предусмотрена именно на такой случай, когда экипаж  испытывает  острую
нехватку воздуха. Аварийная система. При возвращении в обычном порядке
мы  бы  задохнулись  в  отравленной  атмосфере  наших  отсеков...  Нам
чертовски  не  повезло.  Когда  после  пробуждения  мы  проверили  все
параметры работы станции и обнаружили повреждения, опасные для  жизни,
поставили вопросы перед "мозгом". Один  из  главных  вопросов:  "Через
какое время  в  зависимости  от  состояния  биогенераторов  количество
углекислоты в воздухе станет смертельным?" Ответ: "Через 38 часов" При
помощи всяких ухищрений мы могли бы продлить этот срок на 10-18 часов.
Этого едва  хватит  на  ориентацию  "Титана"  для  старта  в  обратном
направлении. Для более надежных  и  точных  расчетов  обратной  трассы
нужно время. У нас его нет. Мы  в  остром  цейтноте,  если  выражаться
языком шахматистов... Осторожно! Придерживай за шнур... так... Значит,
мы были бы обречены, если бы не регенераторы гибернаторов.  Они-то  на
обратном пути  и  спасут  нас...  Так-так...  подвинь  чуточку  в  мою
сторону... теперь сюда... Порядок! Здесь контейнеры  никому  не  будут
мешать. Можно пройти даже в скафандре... На чем я остановился?  Ага...
Представь себе, что  мы  возвращаемся  в  Солнечную  систему.  "Титан"
выходит на круговую орбиту радиусом в 1,2 астроединицы. На этой орбите
ждем транспортные ракеты с  Земли,  которые  доставили  бы  "Титан"  и
"Викинг" на Луну, а нас... в Дом Тишины.  Из  гибернаторов  мы  должны
будем выйти  в  отравленную  атмосферу  корабля  перед  тем,  как  его
покинуть...
   - Я, кажется, понял. В конце обратного пути мы должны проснуться  в
обновленной воздушной  среде  корабля,  а  такое  обновление  возможно
только на Земле. Но почему не заложить в программу "мозга" команду  на
автоматическое сближение с транспортными кораблями?  Аварийные  службы
привели бы в порядок биогенераторы. Нам не нужно было бы обращаться  к
системе Ж-навигации...
   - На Земле не знают и не могут знать, когда мы прибудем.  Нас  ждут
ориентировочно через 20-30 лет. Границы времени достаточно  широкие...
Или вот еще такое опасение. По пути сюда  мы  попали  под  метеоритный
поток и получили разрушения. Мы не застрахованы  от  метеоритов  и  на
обратном пути. Если выйдет  из  строя  передатчик,  "мозг"  не  сможет
предупредить Землю о  нашем  возвращении.  Немой  "Титан"  для  лунных
радаров и радиотелескопов не более чем обычный  метеорит  среди  тысяч
других. При неудачном исходе мы можем десятки и сотни лет вращаться на
своей орбите без всякой надежды на помощь. Здесь может выручить только
система Ж-навигации с ее автономной системой управления...
   - Я понимаю... Супергравиметр отыщет Землю,  направит  "Викинг"  на
орбиту вокруг Земли, потом определит область минимальной гравитации  и
посадит корабль на воду...
   - В общем верно, -  сказал  Дэйв.  -  Такова  система  Ж-навигации.
Конечно, в нашем случае риск огромен. Такие посадки совершаются  очень
редко. Обычно потерпевшие аварию корабли перехватываются в космосе...
   - Система Ж-навигации рассчитана только для  приземления  на  воду.
Это дополнительная гарантия безопасности.
   - Да, мы  установим  гибернацию  таким  образом,  чтобы  проснуться
только тогда, когда по команде "мозга" воздух  будет  регенерирован...
Ну  вот,  мы  с  тобой  переместили  "работающие"  контейнеры.  Теперь
остались самые громоздкие. Сейчас  подойдут  остальные  "грузчики",  и
дело закипит.
   Мы должны все экспедиционное оборудование "Викинга"  переместить  в
грузовой   отсек   "Титана",   предназначенный   для   транспортировки
материалов, добытых при исследовании планет. На "Викинге", выполняющем
заключительную роль при использовании системы Ж-навигации,  не  должно
быть ни одного лишнего килограмма.
   Такура и Тен Линг сделали  нечто  вроде  канатной  дороги  от  люка
грузового  отсека  "Викинга"  до  входа  в  грузовой  отсек  "Титана".
Закрепив концы на "Титане", они вернулись к  нам.  Марк  тем  временем
отозвал от  нас  Тена  в  навигационную.  Там  обнаружились  ошибки  в
расчетах уровня гравитационного излучения - без астронома  навигаторам
не обойтись.
   Мы вчетвером облачились в  скафандры,  помогая  друг  другу,  затем
вышли из гардероба, загерметизировали дверь и направились  в  грузовой
отсек "Викинга". Дэйв распоряжался:
   - Грегор пойдет со мной на "Титан". Андрей остается здесь у шлюза и
привязывает к этому концу контейнер. Такура  перемещает  контейнер  из
глубины отсека к двери. Никаких рывков и толчков.
   Дэйв вручил Андрею конец троса. Другой конец  закрепил  у  себя  на
поясе и выплыл в открытый космос.  Он  перемещался  вдоль  каната  как
гигантский  паук  по  паутинке.  Правда,  Дэйву  не  хватало   паучьей
ловкости, но опыт работы в открытом космосе у  него  неплохой.  Каждый
космонавт по-своему переносит пребывание вне корабля. Я  видел  немало
монтажников, которые с ловкостью и  легкостью  циркачей,  прицепившись
тонким страховочным тросиком и орудуя ракетным  пистолетиком,  шныряли
вдоль и поперек корабля, что-то привинчивая или откручивая...
   Я  им  завидовал.  Я  принадлежу  к  тем,  кого  Космос  повергает,
выражаясь фигурально, на колени.  Судорожно  карабкаюсь  по  канату  в
раздутом скафандре, хотя знаю, что если отпущу его, никуда не  денусь,
тихо поплыву на пуповине  тросика.  И  все  равно  пребываю  на  грани
паники. Меня пугает сам вид бесконечного  пространства,  меня  ужасает
бесконечное падение среди звезд, или падение звезд  на  меня  со  всех
концов пульсирующей Вселенной. Я ползу с закрытыми глазами,  судорожно
вцепившись в канат... Что-то стукнуло меня по шлему:
   - Зачем ты ползешь в трюм? - Дэйв держится за поручни  у  шлюза.  Я
сначала врезался ему в спину, после этого  развернулся  и  оказался  в
проеме грузового отсека. Космос простирался за  моей  спиной,  впереди
зияло чрево грузового отсека.
   - Я буду принимать контейнеры и направлять тебе. Ты  устанавливаешь
их вдоль корпуса. Повторяю: ни толчков, ни рывков, все делать  плавно.
Потом уже я сам размещу их внутри склада.
   Дэйв нисколько не волнуется. Не то что я. Оно и понятно. Не так  уж
часто выбирался я в космос. Посмотрел в сторону "Викинга". Метров  сто
пятьдесят, пожалуй, будет. Хорошо виден открытый шлюз в  его  корпусе.
Над "Викингом", вернее будет сказать - над "Титаном", сверху и  снизу,
и со всех сторон -  чарующее  и  ужасающее  одновременно,  бесконечное
пространство. Я хорошо понимаю,  что  пространственные  определения  в
космосе не имеют смысла, но эта бархатистая чернота, эти  яркие  чужие
глаза звезд!..
   Забывшись, я отнял руку от поручня и  взмыл  в  свободном  парении.
Дэйв схватил меня за тросик и притянул к порогу.
   - Не забывайся. И не бойся,  -  голос  Дэйва  звучал  ободряюще.  -
Считай, что это  кулисы,  -  он  махнул  рукой  на  звезды.  -  Можешь
вообразить, что перед тобой экран геовидео.
   Хороший совет, только следовать ему не просто. Но  я  все  же  взял
себя в руки. И старался смотреть только  на  закольцованный  трос,  по
которому со стороны  "Викинга"  к  нам  по-черепашьи  медленно  ползли
контейнеры. Дэйв останавливал движение, отцеплял  контейнер  и  плавно
отправлял, вернее - передавал из рук в руки, а я осторожно уводил  его
в глубину отсека и устанавливал у  стенки.  Не  знаю,  сколько  прошло
времени, пока последний контейнер оказался под  моими  руками.  Андрей
работал уверенно, ни один контейнер не застрял по  пути.  Дэйв  закрыл
дверь  шлюза  и  позвал  за  собой.  Нам,  как  мне  кажется,  немного
понадобилось времени, чтобы разместить и  закрепить  контейнеры.  Дэйв
летал по громадному отсеку, как огромная летучая мышь. Когда закрепили
последний   контейнер,   уселись,   точнее   -   зависли    отдохнуть,
прикрепившись  тросиками  к  галерее.  Дэйв   с   грустью   осматривал
пространное помещение,  в  котором  контейнеры  уложились  слишком  уж
незаметно:
   - Если бы судьба нашей экспедиции сложилась удачно, сколько  бы  мы
натолкали  сюда  инопланетной  всячины...  Бесценные   сокровища   для
науки... Дома хватило бы над  ними  работы  нескольким  поколениям.  А
теперь? Перекладываем с места на место собственные грузы. Выходит, зря
мы тащили их в такую даль на таком прекрасном  корабле.  Это,  Грегор,
называется провалом, катастрофой. На Земле это назовут неудачей. А мне
хочется плакать. Но это только полнеудачи. Еще  неизвестно,  что  ждет
нас впереди.  Нам  очень  нелегко  будет  вернуться  туда,  откуда  мы
отправились.
   Редко, но случается, что слабый человек  черпает  силу  в  отчаянии
сильного.
   - Не забывай, что у нас есть и достижения, - говорю я Дэйву.  -  Мы
все добрались сюда живыми. И мы все должны вернуться обратно. Над этой
проблемой ломают голову  наши  навигаторы.  Если  мы  вернемся,  самим
фактом  нашего  путешествия  докажем,  что  следующие  за  нами  могут
рассчитывать на удачу.
   Дэйв посмотрел на меня с  пониманием  и  признательностью.  Положил
руку на плечо:
   - Мне казалось, что ты все время чего-то боишься...
   После  контейнеров   пришла   очередь   перегружать   вездеходы   и
миниатюрные геликоптеры. Они прятались во втором отсеке "Викинга".  Их
перегрузка, как и предыдущая, особых проблем  не  вызвала,  разве  что
Такура теперь был в паре с  Дэйвом,  а  я  с  Андреем  оперировали  на
"Викинге", в пункте отгрузки. Прекрасные  новенькие  машины  оказались
бесполезным грузом. Андрей с грустью похлопывал перчаткой по  обшивке,
способной выдержать любые сюрпризы неизвестных планет:
   - Я надеялся опробовать эти машинки на здешних планетах.  Жаль.  Не
вышло. На планетах Солнечной они показали себя  превосходно.  Для  них
песчаные бури Марса были слабым ветерком.  Непролазные  болота  Венеры
тоже не пугали их. Я уверен, что и здесь они были бы на уровне.
   Когда после работы в гардеробной мы освободились от скафандров, нас
поразило, насколько тяжелый воздух в жилых помещениях! Углекислый  газ
угрожающе заявляет о себе: в ушах появляется шум,  кружится  голова...
Марк заметно встревожен:
   - Двое из троих немедленно в гибернаторы! Дэйв, отправьте в  первую
очередь своих  инженеров  и  на  малом  автомате  проверьте  состояние
каждого!
   Дэйв - талантливый малый. На корабле  нет  ни  одного  прибора,  ни
одного агрегата, в которых он не разбирался бы. Такой умелец  в  эпоху
узких специализаций - находка для экспедиции. Осмотр показал более или
менее удовлетворительное состояние  каждого,  а  вот  у  самого  Дэйва
обнаружилась аритмия. Так что  в  числе  "своих  инженеров"  лучше  бы
оказаться и  ему.  Марк  сказал,  что  есть  одна  вакансия  на  место
бодрствующих.
   - Думаю, надо оставить Грегора, - предложил Дэйв.
   - Железный человек с "Электры"? -  на  лице  Марка  появилась  тень
сомнения. Я разозлился,  поскольку  чувствовал  себя  неважно.  Дышать
становится  все  труднее,  подташнивает,  а  тут  еще  напоминание  об
"Электре", хотя она и без того не выходит из головы.  Вид  ее  мертвых
коридоров  преследует  меня.  Одолевают  дурные  предчувствия,  словно
дыхание смерти уже витает в воздухе.
   - По правде говоря, я рад пободрствовать. Об "Электре" сейчас лучше
не вспоминать.
   - Ты прав, лучше не вспоминать. Как говорят старые люди,  не  рисуй
черта на стене... Хотя с чертом мы справились бы легче, чем с ошибками
в гравитационных картах.
   Оба  инженера,  отправляясь  в  гибернаторы,  старались   выглядеть
бодрыми и веселыми. Должно  быть,  плохо  старались.  Мы  пожелали  им
приятных сновидений, хотя  в  душе  роились  сомнения  -  настанет  ли
пробуждение в конце длинного сна.
   Время текло незаметно. Его плавное течение нарушилось лишь однажды,
в остальном оно устало тащилось бесконечной чередой минут, как  и  мы,
непомерно усталые, задыхающиеся во  все  более  спертом  и  все  менее
пригодном для жизни воздухе. Мы хватали воздух широко раскрытыми ртами
в напрасном старании  надышаться.  Одышка  валила  с  ног.  Это  стало
мучительной нормой нашего бытия.
   Навигаторам удалось откорректировать гравитационные таблицы  -  Тен
нашел подходящие компоненты.  Теперь  оставалось  ввести  исправленные
данные в "мозг" для расчета орбиты. Нам теперь был дорог  каждый  час.
Каждый наш выдох увеличивал содержание углекислого газа в воздухе, нас
преследовало удушье. Чтобы хоть немного  оздоровить  состав  воздушной
смеси, Марк велел использовать запасы кислорода, но при этом в отсеках
увеличивалось давление. Оно уже намного превысило  привычное  для  нас
земное и достигало почти двух атмосфер. По совету Дэйва мы  приоткрыли
люк, соединяющий жилые и служебные отсеки с грузовым.  Давление  резко
упало, но при этом на нас обрушился жестокий  космический  холод.  Все
металлические поверхности мгновенно  покрылись  инеем.  Нам  с  трудом
удалось снова  прогреть  жилые  отсеки.  Марк  все  более  нетерпеливо
торопил программистов, то есть  всех  нас  грешных,  но  так  как  для
программирования требовалось не больше трех-четырех человек, остальные
могли бы отправиться в гибернаторы. Но тут выскочил наш  астроном  Тен
Линг со своим предложением. Оно состояло в том, что Линг брал  меня  в
подручные, и мы отправлялись в  обсерваторию.  Польза  несомненная:  в
навигационной легче будет дышать программистам, а мы, то есть  Линг  и
я, установив и настроив телескоп, откроем одну-две  здешних  планетки,
благо их вокруг Тау Кита должно быть не  меньше  дюжины.  При  удачном
возвращении на Землю в нашем активе будут и астрономические открытия.
   Признаюсь - никогда мне  так  сильно  не  хотелось  выключиться  из
действительности, как в  эту  минуту,  и  я  помянул  недобрым  словом
проектировщиков,  спроектировавших  гибернаторы  двухместными.  В  них
можно было отходить ко  сну  только  по  двое.  Не  могу  не  выразить
восхищения и маленьким китайцем - его готовность  к  жертвам  казалась
мне одновременно и героизмом и сумасшествием. И то, и другое  достойно
уважения. Мы оба посмотрели на Марка: как  он  распорядится.  В  нашем
командире кажется, жизненные силы на исходе. То, что осталось, всецело
принадлежало "мозгу". Но он понял китайца и согласился.
   В обсерватории Линг, не откладывая дела, нажал на кнопку в стене  -
и шторки, прикрывающие смотровой люк,  раздвинулись.  Яркий  свет  Тау
затопил  обсерваторию,  резанул   по   глазам.   Когда   наше   зрение
приспособилось  к  естественному  освещению   за   толстыми   стеклами
смотрового люка мы увидели мириады ярких, четко прорисованных звезд  и
звездочек.
   - Теории  происхождения  планетных  систем  сходятся  на  том,  что
планеты вращаются в экваториальной  плоскости.  У  нас  нет  оснований
полагать, что у этой Тау будет по-другому, - пояснял Линг,  настраивая
телескоп,  вмонтированный  в  корпус  обсерватории.   -   Сначала   мы
прогуляемся по нашим окрестностям, а потом и дальше пройдемся.
   Мой спутник был непривычно оживлен. Он щелкал рычажками и кнопками,
зажигая разноцветные огоньки на приборной доске. Я смотрел  на  звезды
через обзорное окошко.  Дэйв,  когда  мы  уходили,  дал  нам  таблетки
стимуляторов.  Я  воспользовался  одной  и  сразу  почувствовал,   как
проясняется  в  голове.  Линг  счел  своим   профессиональным   долгом
просветить меня:
   - В  строении  Вселенной  нет  чудес.  Вселенной  управляют  законы
эволюции, общие для всех галактических систем. Случайных совпадений не
бывает,  поскольку  условия   идентичные,   характеризуемые   средними
статистическими величинами. Скажи-ка, когда нас ослепил свет,  что  ты
подумал?  Ты  подумал,  что  взошло  солнце.  И   если   мы   проведем
спектральный экспресс-анализ, мы обнаружим, что различий  между  нашим
Солнцем и этой Тау практически нет. Ты бы мог подумать, что мы  сейчас
болтаемся не черт знает где, а рядышком с нашим Солнышком,  где-нибудь
между Землей и Венерой...
   В  потоке  лучей  обсерватория  прогрелась.   Теплынь   действовала
расслабляюще. У Линга на лбу проступили капельки пота.
   - А взгляни сюда... Что ты видишь? Все те же  созвездия  -  Большая
Медведица,  Стрелец,  Орион...  Правда,  выглядят  отсюда  они  совсем
по-другому. Их узнает только специалист.  Звезды  -  это  тысячелетняя
игра человеческого духа с  небом...  Удобная,  красивая  романтическая
традиция, которая не имеет ничего общего с сутью  вещей...  Отсюда  ты
увидишь все тот же звездный мир, который открывается взгляду с орбиты,
скажем, Венеры...
   - Ну и что из этого следует?
   - Только то, что...  -  Линг  как  бы  запнулся  в  поисках  нужной
формулировки. - Нет, я не хочу умалять огромности нашего пути. С точки
зрения  рядового  обывателя,  он  невообразимо  огромен.  Мы  взорвали
привычный порядок величин, оказались там,  где  человек  мог  побывать
только в мыслях. Тысячелетиями он созерцал небо,  особенно  ночное,  и
всякий раз думал о недостижимости дальних миров. И вот мы здесь. И  мы
еще не в состоянии осмыслить это, как небывалое достижение.  Это  ведь
потрясает воображение! А мы говорим: ну  и  что?..  Конечно,  с  точки
зрения галактических масштабов мы в своем путешествии никуда, по сути,
не пришли...
   - Удивительная будничность... Как же ее понимать?
   - Так и понимать. Можно подобрать сравнение: ты стоишь  на  морском
пляже. О берег бьются волны. Над головой плывут облака. Позади  гнутся
под ветром деревья. А теперь...
   Сравнение, подобранное Лингом, к сожалению, слишком красиво. Только
тот, кто  целую  вечность  заперт  в  космическом  корабле  со  слабой
надеждой на возвращение, может понять, как бывает мучительна тоска  по
Земле. Потом Линг признался,  что  нарисованная  его  словами  картина
помешала ему увидеть единство сути и образа. Астроном  молчал,  а  над
нами витали рожденные памятью картины: море, облака, ветер, деревья...
Было грустно. Молчание затянулось. Линг оторвался от телескопа,  потер
пальцами виски и вздохнул:
   - Вернемся к сравнению... Итак, ты стоишь на берегу. Потом  делаешь
один шаг в сторону. Что произошло? Насколько изменился пейзаж?  Да  ни
на сколько. Ты видишь то же, что и видел. Тот же песок под  ногами.  И
солнце так же  нещадно  поджаривает...  -  он  нажал  кнопку  -  шторы
сдвинулись. В кабине воцарился приятный полумрак, - и планеты  есть  у
этого солнца. И эти планеты с  галактической  точки  зрения  ничем  не
отличаются от солнечных планет. Их создали  те  же  силы,  из  тех  же
элементов, их массы не отличаются от  средних  масс  планет  в  других
системах, так как это зависит от закона распределения масс.
   - Ты считаешь, что здесь  планеты  такие  же,  как  и  в  Солнечной
системе? Что же нам остается открывать?
   - Именно  это  и  откроем.  Впрочем,  в  каких-то  частностях  они,
возможно, и другие. Но в принципиальном плане различий нет, даже  если
есть на них жизнь,  или  нет  жизни.  Различия  могут  быть  только  в
частностях.
   Какое-то время мы находились  в  молчании.  В  щель,  не  прикрытую
шторкой, заглядывали звезды.  Появилось  знакомое,  весьма  неприятное
ощущение открытого космоса, в котором я абсолютно беззащитен. Напрасно
мой взгляд перебегал от одной звезды к другой в поисках предела.  Меня
подавлял этот жуткий беспредел, и я в душе  посмеялся  над  теми,  кто
пытается увидеть в человеке хозяина Вселенной. Смешно! Крохотный комок
белка, в котором тлеет искорка жизни. Что это по сравнению с космосом?
Человек может забираться в его глубины и  наверняка  заберется  дальше
нас на своих более совершенных машинах. Но он всегда будет  оставаться
разведчиком,  исследователем,  но  не  покорителем.  Космосом   правят
законы,  которые  человеку  невозможно  нарушить.  Он   многое   может
осмыслить, но подчинить -  черта  с  два!  Я  закрыл  глаза  -  и  мне
почудился голос его величества Космоса:
   - Мой закон - единственный закон, по которому живет  и  развивается
материя. А ты, человек, в этой системе - отклонение от нормы, странное
исключение, каприз теории вероятностей, чье возникновение  обусловлено
узенькими  границами  температур,  давления,  излучений,   гравитации,
набора веществ... Ты можешь быть  только  соглядатаем,  который  сумел
проникнуть сюда, таща за собой закрытую раковину условий, в которых ты
родился и в  которых  только  и  возможна  органическая  жизнь.  Ты  -
безропотный раб этих условий. Рабом и останешься. Ты появился  в  этом
уголке Вселенной  благодаря  тому,  что  вечное  твое  беспокойство  и
неистощимое любопытство не терпят неизвестности, ищут в  нем  подобное
себе,  или  отличное  от  себя,  собирают  факты  и   фактики,   чтобы
выстраивать из них привычный облик  мира.  Ты  думаешь,  что  разорвал
завесу неизвестности, а на самом деле совершил крошечный шаг, да и  то
- с таким напряжением и риском! Что это за покорители, если  их  жизнь
зависит от невзрачной космической  пылинки  -  метеорита!  Вы  здорово
влипли,  приятели,  и  еще  не  известно,  как  выпутаетесь  из  этого
положения...
   Кабину обсерватории заполнило тихое попискивание. Астроном вскочил.
Планетоскоп, работающий в автоматическом режиме, "поймал"  космическое
тело. Линг лихорадочно щелкал клавишами  компьютера...  Включив  канал
связи, он заорал:
   - Марк! Марк! Есть первая планета!
   - (Пауза)... Хорошо, Линг. Координаты. Температура. Масса. Скорость
вращения.  Атмосфера.  У  нас  очень  мало  времени.  Пусть   трудится
компьютер. А  Грегор  пусть  идет  сюда.  Он  срочно  нужен.  Возникли
проблемы с кислородом.
   Линг посмотрел на меня в замешательстве. Но я  все  слышал  сам.  В
голосе Марка - смертельная усталость. Он говорит, что Феликс и  Роберт
на пределе...
   Бреду, пошатываясь, по коридору до конца. Меня  охватывает  спертый
воздух, и это единственное,  что  указывает  на  наше  неблагополучие.
Яркие светильники равномерно освещают  путь  по  коридору.  Подступает
удушье. Кислород! Хотя бы глоточек! Я словно чувствую,  как  сжимается
обожженное, вернее, высушенное живительным газом горло, зато отступает
удушье... Я забыл сказать, что мы с Лингом находились  в  обсерватории
"Викинга", и теперь  я  шел  по  проходу,  соединяющему  оба  корабля.
Внезапно пол вздрогнул, "Викинг" притянул меня к полу, но  невесомость
тотчас восстановилась.
   - Прошу прощения! - Марк извинился во всеуслышание. -  Мы  случайно
включили  одну  из  направляющих   ракет.   Проводим   ориентацию.   О
последующих маневрах будем предупреждать.
   Потом я узнал,  что  виновником  включения  ракеты,  нежелательного
включения, был Феликс. Такие сюрпризы могут иметь тяжелые последствия.
Очевидно, аварийная  обстановка  на  корабле  начинает  вмешиваться  в
действия членов экипажа. А что будет в более серьезных ситуациях?
   По транслятору слышу голос Тилла:
   - Внимание!  Внимание!  Включаются  двигатели  ориентации!  Десять.
Девять... Восемь...
   Мелкая дрожь побежала по кораблю,  захватывая  все  новые  и  новые
участки. Химические  двигатели  ориентации  включались  по  программе,
заданной компьютером.  Я  почувствовал,  как  огромная  масса  корабля
разворачивается в нужное положение. Меня начало швырять то на потолок,
то на стенку. Удалось схватиться  за  поручень.  Слегка  подташнивало.
Мощная сила еще дважды подтолкнула  меня,  и  потом  все  успокоилось.
Воцарилось такое привычное то ли падение, то ли парение.
   - Пауза 10 минут! - услышал я голос Тилла, перед тем  как  войти  в
навигаторскую. Там я увидел удручающую картину. Некоторые полулежали в
креслах, пристегнувшись ремнями. Феликс  лежал,  бессильно  запрокинув
голову и закрыв глаза. Дэйв делал ему инъекцию в мышцу руки.
   - Это должно немного помочь,  -  сказал  Дэйв,  вкладывая  шприц  в
мусоросборник. Тилл с сомнением покачал головой:
   - Оставь его в покое, Дэйв. Ему сейчас полезен покой. Можно отнести
в гибернатор.
   Феликс открыл глаза и протестующе взмахнул рукой. Дэйв посмотрел на
Марка, который и сам чувствовал себя не лучше Феликса. Он приложил  ко
рту кислородную маску и сделал несколько вдохов. После этого сказал:
   - Грегор, отнеси баллон с кислородом к Лингу и возвращайся. Я внесу
последние коррективы в расчет.  Потом  будешь  мне  помогать.  Феликса
отправим в гибернаторскую попозже, верно, Феликс?
   Феликс пытался что-то сказать, но зашелся в таком свистящем  кашле,
какого я еще не слышал.
   - Феликс, извини, - торопливо сказал Марк. - Я виноват, тебе нельзя
разговаривать. Дыши спокойнее и экономь силы.  В  твоей  слабости  нет
ничего зазорного. Чудо в том, что мы еще держимся.
   Дэйв тем временем взял небольшой эластичный  сосуд  и  подключил  к
баллону с кислородом. Сосуд приобрел форму шара. Дэйв отключил  его  и
вышел со мной из навигаторской, прикрыв за собой дверь. В коридоре  он
выключил сначала мой, а потом и свой аптатор. Теперь нас никто не  мог
услышать.
   - Поторапливайся, Грегор. Предупредишь  Линга,  что  он  скоро  мне
понадобится. Дела  складываются  не  лучшим  образом,  но  я  не  хочу
добавлять Марку лишней тревоги.
   Дэйв подтолкнул меня в спину, и я поплыл по коридору...
   Линг, когда я вошел  в  обсерваторию,  орудовал  с  телескопом.  Не
отрываясь от окуляра, информировал: нашел  вторую  и  третью  планеты.
Потом с недовольством добавил:
   - Не понимаю, почему Дэйва не  обрадовал  такой  результат!  Мы  же
делаем огромное открытие!.. Ты  не  был  там,  когда  я  сообщил  это?
Что-нибудь случилось?
   Меня всю дорогу подмывало искушение надышаться вдоволь  кислородом,
хотелось ощутить горлом прохладу,  а  этот  астрономишка  жалуется  на
невнимание Дэйва. Вместо ответа  я  направил  кислородную  струйку  из
сосуда Лингу в нос, потом повернул ее себе в рот, дышал  ею,  пока  не
исчезло чувство сдавленности  в  груди.  После  этого,  предварительно
выключив наши аптаторы, передал распоряжение Дэйва.  Но  мысли  Линга,
очевидно,  были  слишком  прикованы  к   планетам,   чтобы   нормально
отреагировать на мое сообщение.
   - Скажите, пожалуйста... У меня порядок.
   - Ты ничего не понял? Речь идет о нашей жизни. Ты можешь  хоть  это
понять? Феликс еле дышит. Марк еле передвигается.  А  мы  все  еще  не
закончили ориентацию корабля. Это, по-твоему, порядок?
   Линг вытаращил на меня глаза. Дошло! Но он не сдавался:
   - Мне очень жаль! Но не будет пользы науке,  если  мы  доставим  на
Землю,  пусть  даже  в  памяти  "мозга",  сообщение  о  том,  как   мы
агонизировали, - для этого не обязательно было  лететь  на  Тау  Кита.
Науке нужны не вопли, науке нужны открытия! -  Линг  ткнул  пальцем  в
телескоп,  который  в  это  время  опять  огласил  кабину   радостными
сигналами - открыл четвертую планету. - Вот  что  нужно  науке,  а  не
истерика. Истерика не поможет!
   От того, что Линг в общем-то прав, я рассвирепел еще больше.  Я  не
противопоставлял то, что с нами  происходит.  Наука  -  это  наука,  а
судьба товарищей - это судьба товарищей, как и наша собственная.  Я  в
сердцах швырнул сосуд с шипящим кислородом астроному в лицо. Он  резко
отстранился и подчеркнуто спокойно - вот оно, китайское воспитание!  -
сказал:
   - Успокойся, Грегор. Хорошо умереть - это тоже сложное  дело,  если
нет другого выхода.  Что  же  тут  такого  -  умереть?  Возвращайся  в
навигаторскую. Как только понадоблюсь, позовете. А пока...
   Обсерватория снова наполнилась писком, и Линг бросился к телескопу.
Я вышел  в  коридор,  чувствуя,  как  грудная  клетка  с  новой  силой
сжимается  в  густом  воздухе.  Благотворное   воздействие   кислорода
чувствуется, пока дышишь кислородом. Надышаться впрок невозможно. И  я
несу свою грудную клетку  с  хрипами  и  болями  по  длинному-длинному
переходу.
   В навигаторской меня встретили без слов. Дэйв  пристегивал  Феликса
ремнями к креслу. Марк и Тилл колдовали у "мозга".  Им  было  тяжелее,
чем нам, всем остальным. Они мобилизовали остатки сил, весь свой опыт,
все  свои  знания,  чтобы  выполнить  самую  ответственную  задачу:  с
максимально возможной точностью сориентировать "Титан" и  с  точностью
до сотых  долей  секунды  обеспечить  его  старт.  "Мозг"  молниеносно
перерабатывал данные, вводимые в него Тиллом. Этот  компьютер  работал
на  грани,  точнее  на  уровне  самого   совершенного   интеллекта   с
умопомрачительной  скоростью.  Казалось,  он   одержим   человеческими
чувствами и всю работу делает с опасениями за конечный результат.  Он,
казалось, тоже понимал, что у него существует неумолимый враг - время.
И потому сигнальные огоньки на пультах управления мелькали лихорадочно
быстро. Вот когда мы  почувствовали,  что  значит  бег  времени!  Если
раньше секунды тянулись, ползли как улитки, то теперь они  проносились
стремительно, будто хотели как  можно  больше  навредить,  напакостить
нам; будто понимали, что с ними уходит наша жизнь.
   - Внимание! Внимание! - голос  Тилла  звучал  в  тишине  корабля  с
каким-то безнадежным спокойствием. - ...восемь... девять...
   Я смотрю на  Дэйва.  Он  замер,  придерживая  Феликса  и  не  успев
пристегнуть его в кресле. В ответ на мой удивленный взгляд, он сдвинул
плечи, словно хотел сказать, что не понимает,  почему  я  не  понимаю.
Сейчас самое ответственное дело в руках Тилла - провести предстартовую
коррекцию ориентации корабля.  Все  остальные  члены  экипажа  обязаны
буквально замереть в креслах. Вот почему Дэйв одной рукой  придерживал
Феликса,  а  другой  схватил  меня  за  рукав,  прижимая   к   креслу.
Пристегиваться - на это уже не оставалось времени.
   - ...три... два... пуск!
   Неимоверная тяжесть повалила нас,  кого  на  пол,  кого  прижала  в
кресле. Легкие, и без того  измученные  высоким  давлением  и  высокой
концентрацией углекислого газа, прямо-таки выключились: ни  выдохнуть,
ни вдохнуть. Координатная сетка  на  экране,  с  кружочком  посредине,
завибрировала, задергалась; точка на ней скользнула наискосок...
   Мы перестали экономить кислород. Тилл распорядился уложить  Феликса
в гибернатор. В эту минуту Марк издал странный звук  -  не  поймешь  -
хрип или смешок. Мы все разом посмотрели на него  -  что  это  с  ним?
Глаза расширены,  сплошные  зрачки.  Лицо  превратилось  в  безвольную
маску. Похоже - обморок. На Земле, потеряв сознание, человек падает, а
здесь, в  невесомости,  это  выглядит  ужасно:  взор  неподижен,  руки
безвольно парят  на  весу.  Мы  растерялись.  Дэйв  засуетился,  сунул
обморочного Феликса мне в руки, а сам бросился к Марку:
   - Эй, Марк! Марк! Ты меня слышишь? - Дэйв схватил  Марка  за  руку,
нащупал пульс.
   - Живой! - наконец-то произнес Дэйв. -  Мне  показалось,  что  все,
конец...
   - Друзья, время у нас на исходе, - сказал  Тилл.  -  Надо  Марка  и
Феликса уложить в гибернатор. Раздумывать некогда.
   Эту операцию мы с Дэйвом осуществили довольно быстро. Дэйв проверил
датчики, показатели кардиограмм, наличие сомнифера в пробирках, словом
- все, что положено в таких случаях,  что  обязаны  делать  врачи.  Но
врачи продолжают пребывать  в  гибернации.  Так  было  решено,  когда,
оценив техническое состояние "Титана" после метеоритного  "нападения",
мы пришли к  выводу:  биогенераторы  повреждены  основательно,  ремонт
собственными  силами  невозможен.  Надо  было  ограничить   количество
потребителей аварийного кислорода. Посчитали - на этом этапе полета, в
сложившейся ситуации, можно обойтись без врачебного обслуживания, если
учесть, что элементарному медицинскому обслуживанию обучены все  члены
экипажа и экспедиции...
   - Все готово! - сказал Дэйв.
   - Воздух здесь тяжеловат, - заметил я.
   - Регенерация воздуха  в  гибернаторах  автоматическая,  -  пояснил
Дэйв. - Как только загерметизируем двери, воздух оздоровится в течение
тридцати секунд. Одновременно включается сомнифер.
   Толстенные двери гибернатора закрылись бесшумно.  Дэйв  по  прибору
проверил герметизацию. Я посмотрел в  смотровое  окошко:  два  бледных
лица неподвижно белели в призрачном голубоватом  свете.  Дэйв  включил
экран биологических показателей усыпляемых.  К  счастью,  все  было  в
норме.
   - Я подежурю, ты возвращайся к Тиллу, - сказал Дэйв.  Я  знал,  что
после  герметизации  гибернатора,  проверки  приборов,  вынесенных   в
коридор, надо было четверть часа держать гибернатор  под  наблюдением.
На всякий случай.
   Возвращаясь в навигаторскую по длинному переходу, я  думал  о  том,
какой умница Дэйв - все умеет, все знает. А что умею я, кроме  шатания
по кораблю? Конечно, я, как никто из пассажиров корабля, разбираюсь  в
"камешках", умею с первого взгляда определить геологическую  структуру
местности,  безошибочно  "прочитывать"  спектральный  анализ  веществ,
короче - я неплохой геолог, говорю об этом без ложной скромности... Но
какой в этом прок сейчас?.. И зачем  надо  было  вытаскивать  меня  из
гибернатора? Спал бы себе до сих пор, как  спит,  например,  Мишель...
Впрочем, есть две причины,  по  которым  меня  вывели  из  гибернации:
первая - понадобился бодрствующий  Тен  Линг.  На  орбите  вокруг  Тау
астроному есть чем заниматься. Вторая - если уж "разбудили" Линга,  то
попутно подняли и меня. В этом неудобство  двухместных  гибернационных
кабин...
   Ох, как хочется волшебства - вдруг оказаться на  Земле  и  считать,
что реальность - кошмарный сон!.. Терзаюсь. А что толку  в  терзаньях?
Терпи, а там будь что будет. Всему свой конец...
   Конец был.
   Гораздо ближе, чем я мог  ожидать.  Войдя  в  дверь  навигационной,
увидел, что Роберт Тилл без сознания.  Вызываю  по  аптатору  Дэйва  и
Линга. Отвечает один Дэйв.
   - Ступай за Лингом, - встревоженно крикнул  Дэйв,  -  а  я  бегу  в
навигационную.
   Как он может бежать? Точно так же, как и  я.  Я  плыл  по  проходу,
отталкиваясь руками, ногами от  пола,  от  стен  и  потолка,  стараясь
уберечься от столкновения с твердыми предметами... Вот так.  Из  строя
выходим  поодиночке.  Впадаем  в  обморочное   состояние,   становимся
бесполезными на корабле, и нас надо срочно спасать.  А  корабль  живет
своей   собственной   жизнью.   "Викинг"   встретил   меня   негромким
разноголосым хором  генераторов,  щелчками  автоматов,  периодическими
посвистываниями клапанов, попискиваниями сигналов...  В  другое  время
эта "песня" внушала бы спокойствие, уверенность. Сейчас меня тревожили
дурные  предчувствия.   Деловитыми   голосами   своих   многочисленных
механизмов "Викинг" меня предупреждал: ты  погибнешь.  Задохнешься.  С
последними киловаттами ядерных  батарей  наступит  и  мой  конец.  Нас
поглотит вечная тишина. Нас скупает бесконечный, не  нарушаемый  покой
межзвездного пространства. Вы, люди, с такой любовью создававшие  нас,
превратитесь в молекулы, разложитесь на атомы, а ваше создание  станет
вашей могилой в просторах Вселенной...
   Вот  такие  веселые  мысли  обуревали  меня,  когда   я   вошел   в
обсерваторию и увидел маленькое, худое тело Линга, парящее в  воздухе.
Компьютер телескопа мигал огоньками, попискивал,  лихорадочно  сообщал
тому, кто не мог его слышать, какие-то  данные...  Я  подхватил  Линга
Тена и почувствовал, что он вздрогнул. Посмотрел на  меня  замутненным
взглядом:
   - Пятая... - прошептал он, - очень большая масса...
   - Ты молодец, Тен! - с этими словами я  начал  осторожно  извлекать
астронома  из  обсерватории,  заставленной   множеством   приборов   и
небольших  контейнеров.  Автоматика  телескопа  продолжала   напористо
выдавать данные, которые никого не могут обрадовать. Тен закрыл  глаза
и обмяк. Пятясь, я вышел, придерживая Тена,  в  коридор  и  долго  еще
слышал постепенно затихающий рапорт телескопа...

   Здесь, в этом месте,  мои  воспоминания  начинают  мешаться.  Мы  с
Дэйвом, единственные, остающиеся в строю, пребывали  в  растерянности:
что делать в первую очередь - нести Линга и Тилла в гибернатор?  Тогда
пострадает программа коррекции "Титана". До  следующего  вмешательства
навигатора, как видно по сигнализатору, остается четыре минуты. За это
время мы не успеем управиться с гибернатором. Могут  ли  Тилл  и  Линг
подождать минут двадцать, пока  навигационная  автоматика  выдаст  нам
очередную паузу? Дэйв смотрит на  таблограмму:  такая  пауза  наступит
через  семнадцать  минут  и  продлится  двадцать  девять  минут...  Мы
привязали Линга и Тилла к креслам,  вдохнули  в  них  кислорода,  сами
подышали. Дэйв сидел у центрального пульта, напряженно  вглядывался  в
показания многочисленных приборов, больших и маленьких экранов. Иногда
он поручал мне включить ту или иную  кнопку,  передвинуть  рычажок  на
соседних, вспомогательных пультах.  Помнится,  я  даже  помогал  Дэйву
делать какие-то расчеты на компьютере... Дэйв сорвал с себя комбинезон
- его прикосновение к телу раздражало. Посоветовал мне сделать то  же.
Мы работали в изматывающем темпе, понимая, что нам больше не на что  и
не на кого надеяться.
   Помню, как мы  несли  Тилла  и  Линга  в  гибернацию,  как  боялись
что-либо упустить... Возвращаясь  обратно,  остановились  у  пустующей
кабины,  и  Дэйв  вопросительно  посмотрел  на   меня,   мол,   может,
останешься, пока я, Дэйв,  доведу  до  конца  программу  коррекции?  Я
отрицательно мотнул головой. Нас - только  двое,  мы  должны  помогать
друг другу, то есть, я - Дэйву...
   Ощущения  притупились.  Одолевало  равнодушие,  и  я  понимал   эту
опасность. Дэйв сделал мне и себе очередные инъекции. Они  действовали
как-то  странно,   притом   -   избирательно.   Эмоции   притуплялись,
способность  мыслить  просветлялась.   На   наших   лицах   появлялись
бессмысленные блуждающие улыбки, мы подбадривали друг друга, приникали
к экранам, на которых  мелькали  цифры  и  знаки  главных  корабельных
систем. Мы обращали все свое внимание на навигационные. Для других нас
уже не хватало.
   Время от  времени  Дэйв  с  автоматической  скоростью  прохаживался
длинными, точными пальцами  по  клавишам  компьютера,  и  это,  помню,
всегда меня поражало: как можно в таких условиях сохранять быстроту  и
четкость движений!
   Если бы в это  время  кто-нибудь  мог  наблюдать  за  "Титаном"  со
стороны,  он  бы  видел  такую  картину:  на  фоне  черного  звездного
небосвода, затопляемый ярким светом Тау, висит огромный  дискообразный
корабль. Он абсолютно неподвижен и лишь иногда плавно  разворачивается
на какой-то градус,  на  доли  градуса  в  одном  из  пространственных
измерений...
   Внутри  корабля   все   выглядело   менее   масштабно:   просторная
навигаторская и в ней  -  два  маленьких,  по  корабельным  масштабам,
человечка, которые, выбиваясь из сил, пичкая себя уколами, суетятся  у
пультов  управления.   В   моей   памяти   это,   видимо,   не   очень
продолжительное время, отложилось круговоротом тяжелого  самочувствия,
сменяемого всплесками бодрости (после инъекций),  мельканием  экранов,
напряженными расчетами, провалами в полуобморок. Думаю,  что  сознание
Дэйва было более ясным, иначе он не смог бы в один из  моментов  моего
прояснения огорошить меня радостным:
   - Получилось! Ур-ра! Грегор, получилось!
   Это значило, что станция вышла в расчетную точку  и  сориентирована
для старта в обратном направлении, что все  последующие  навигационные
операции пройдут в автоматическом режиме, а у нас есть время залечь  в
нашу гибернационную берлогу, в которой мы будем спать целую  вечность.
Кабина, в которую ложатся "замыкающие", оборудована с таким  расчетом,
чтобы двое, оставив  все  системы  корабля  в  автоматическом  режиме,
смогли без посторонней помощи приготовить себя к длительному сну.
   - Удалось, Грегор... - и поскольку он повторял это не знаю  сколько
раз, я понял, как мало сам он верил в  удачный  исход.  Я  слышал  его
будто во сне, мною овладел расслабляющий покой. И  точно  во  сне,  мы
двигались по переходу в гибернаторский отсек, я - впереди, Дэйв  -  за
мной.
   - Теперь спать, Дэйв... - говорил я через силу, - спать.
   И последнее, что запомнилось: я с  чувством  громадного  облегчения
ложусь  в  удобное  кресло,  аккуратно,  не  торопясь,  пристегиваюсь,
помогаю  Дэйву  укладывать  датчики...  Потом  наблюдаю,  как  он  сам
устраивается. Вздыхает с чувством человека,  выполнившего  непосильную
работу. У его  правой  руки,  на  невысокой  подставочке,  смонтирован
небольшой пульт с двумя или тремя кнопками. С их  помощью  он  включит
постоянное освещение, сомнифер и блок температурного режима.

   -  Грегор,  проснись!  -  сквозь  сон  я  ощущаю  шлепки  по  щеке.
Тормошение за плечи. - Просыпайся, Грегор!
   Просыпаюсь  и  попутно  отмечаю,  что,  в  отличие  от  предыдущего
пробуждения, нынешнее далось легко.
   - Как ты себя чувствуешь? Дыши глубже! Включаю вибромассаж!
   Узнаю голос Дэйва. По ногам, по спине и плечам расходятся массажные
пассы вибратора. В мышцах  с  ощущением  наплывающего  тепла  исчезает
свинцовая неподвижность. Открываю глаза. Дэйв. Он решительно срывает с
меня датчики, отключает какие-то приборы.
   - Ремни сам отстегнешь? Вот и хорошо... Угадай, где  мы  находимся?
Ладно, скажу: дома! На Земле! Мы приводнились, только  не  знаем  еще,
где именно. К нам, наверное, уже спешат спасатели. Скоро будут стучать
в люки...
   Невозмутимый Дэйв был непривычно возбужден.  Приподнято  возбужден.
Замечаю, что нас покачивает, притом покачивает хорошо,  если  иметь  в
виду, что покачивать  такую  махину,  как  наш  "Викинг",  -  дело  не
простое.
   - Чувствуешь, каков зефир? Океаном пахнет! Рыбой и водорослями!
   Пока ничего, кроме тяжести притяжения, я не чувствую.
   - Дыши, дыши  глубже!  Это  наш  родной,  целебный  воздух.  Не  из
баллонов, не из генератора, а самый что ни на есть натуральный!
   Дэйв распахнул дверь кабины пошире, и я встал на неустойчивые ноги.
   Земля-матушка! Надо достаточно долго поболтаться в дальнем Космосе,
чтобы по-настоящему глубоко осознать, что это такое -  матушка  Земля.
Не было, наверное, дня, чтобы я не вспоминал о ней. Межзвездный  мрак;
авария,  из-за  которой  "Титан"  отклонился  от  расчетной  орбиты...
Сумасшедшие часы перед обратным стартом, когда мы  остались  только  с
Дэйвом... И вот теперь - Земля! Разумом понимаю, что это великое чудо,
что мы вернулись, а сердце почему-то молчит. Земля! Все! Больше  ни  в
какой космос... Если  будет  одолевать  профессиональное  любопытство,
буду перебирать "камешки" и на Земле...
   Выходим в коридор.  Приятно  почувствовать  под  ногами  устойчивую
палубу,  ступать  твердо,  не  болтаться  пушинкой   в   искусственном
воздухе...
   - Идем в кают-компанию, Грегор! - весело  болтает  Дэйв,  -  сейчас
наладим связь, услышим родные голоса землян.
   В коридоре  столкнулись  с  Марком  и  Феликсом.  Марк,  болезненно
бледный, с тенями под глазами, ведет себя как один из нас, а  пора  бы
вспомнить о своем командирстве. Толкаем друг друга в плечи, в груди, в
подтянутые животы. Хохочем. Просто так, точно безмозглые.  Обнимаемся.
Марк начинает петь древний воинственный марш, мы подхватываем мелодию,
слов не знаем. Прыгаем, изображаем  нечто  вроде  дикарского  танца  и
медленно продвигаемся в сторону кают-компании. На нашем пути  оказался
Тен, и мы смели его,  как  бурный  поток  смывает  соломинку.  Ему  не
оставалось  ничего  другого,  как  стать  частичкой  гогочущей  толпы,
которая при своей малочисленности сумела  устроить  в  узком  коридоре
настоящее столпотворение. Так,  хохоча,  гримасничая  и  толкаясь,  мы
ввалились в кают-компанию. Просторное помещение словно образумило нас,
и мы - все сразу -  выдохлись.  Поя  под  нашими  ногами  покачивался;
истощенными телами, растренированными мышцами  все  мы  вдруг  ощутили
весомость земного притяжения и дружно опустились в кресла. Марк  нажал
на  кнопку,  вмонтированную  на  подлокотнике.  На  панорамном  экране
возникло волнующееся море. И небо над ним, затянутое темными тучами...
   Такое море любили изображать древние маринисты. Похоже выглядели на
холстах художника и сцены всемирного потопа: огромные волны с  пенными
гривами под напором яростного  ветра  вздымаются  к  штормовым  тучам:
пространство между морем и тучами затянуто  рваными  клочьями  тумана.
Картины выдержаны в мрачных тонах. Преобладают серые, зеленые, синие и
черные цвета...
   Буйство неукротимой стихии, развернутой  во  весь  огромный  экран,
завораживало и радовало: вот она, наша Земля, наш дом!
   - Волны! Тучи! - орал Дэйв. - Смотрите,  какой  шторм!  Потрясающе!
Нет, вы только посмотрите, что творится!
   Наша радость невыразима.  Эти  прекрасные  волны!  Этот  прекрасный
ветер! Земля!
   - Правда, нас немного покачивает, - усмехнулся Тилл, -  но  мы  так
соскучились по Земле, что готовы считать шторм просто свежей погодкой.
   Марк поднялся с кресла:
   - Феликс, Роберт - со мной в  кабину  связи.  Будем  связываться  с
наземными службами. Они о нас, вероятно, давно забыли... Все остальные
могут наблюдать шторм...
   - Все? - Феликс оглядел присутствующих. - Нас не хватает!
   Марк  остановился  в  дверях.  Было   заметно,   что   его   что-то
встревожило. Посвящать  в  свою  тревогу  кого-нибудь  из  нас  он  не
торопился:
   - Дэйв, узнай, где остальные... Феликс и Роберт, идемте.
   В отсеке гибернаторов мы увидели Андрея и Такуру. Они разговаривали
около  открытой  двери  своей  кабины.  Соседняя   кабина   оставалась
загерметизированной. Марк остановился у смотрового окошка и заглянул в
гибернатор. Он велел Феликсу не останавливаться. Здесь  управятся  без
него, а ему  лучше  наладить  телерадиосвязь  с  внешним  миром.  Марк
передвинул  рычаг  запирающего  устройства,  толкнул  дверь.  Она   не
поддавалась. Не открылась дверь и во втором гибернаторе.
   - Дэйв, попытайтесь открыть вторую кабину... - Марк дергал за ручку
двери, включал и выключал автоматику, - этого еще не хватало!..  Тилл,
подойдите в кабину связи. Если есть  отклик,  сообщите  в  Медицинский
центр, - у нас проблемы.
   Дверь неожиданно открылась сама по себе, и Марк исчез в кабинке.  Я
подумал, что гибернатор -  не  такое  уж  совершенство,  как  об  этом
трубили на весь мир его создатели. Дверь, у которой колдовал  Дэйв,  и
не думала уступать, хотя он уговаривал ее проникновенно и настойчиво:
   - Ну, открывайся, впусти нас... Откройся, очень прошу, - уговаривал
Дэйв, одновременно проверяя автоматический запор...
   В сумеречном свете кабинки с трудом, но все же можно было различить
силуэты спящих астронавтов. Процесс пробуждения  должен  был  начаться
сразу же после приземления, когда анализаторы качества  внешней  среды
подают на автоматику разрешающий сигнал. То ли он не прошел  сюда,  то
ли другая причина, с этим разберутся  специалисты...  Я  направился  в
кабину связи, там, возможно, уже полным ходом идут переговоры.
   Тилл  в  наушниках  сидел  у  пульта  связи.  Акустическая  система
заполняла кабину сильнейшими  радиопомехами  и  треском  электрических
разрядов. Тилл лихорадочно вертел  регуляторы  настройки.  Ни  единого
звука, кроме помех.
   - Видите, мало шестибалльного шторма, так еще и гроза на подходе, -
пожаловался Тилл. - Эфир насыщен электричеством...
   Словно для подтверждения слов Тилла, за стенами корабля послышались
раскаты грома.
   - Марк требует срочно связаться с  Медицинским  центром,  -  говорю
Тиллу, как будто Тилл сам не знает, что это действительно срочно.
   - А что я могу сделать?! -  взрывается  Тилл.  -  Ты  слышишь,  что
творится в эфире? Если не втянуть  антенну,  может  и  нас  шарахнуть.
Может аппарат сжечь... Да мало ли чего можно ожидать от  такой  грозы!
Будем включаться на короткое время.
   Феликс выключил аппаратуру - и сразу наступила тишина. За  стенами,
приглушенная изоляцией, слышалась буря.
   -  Марк  открыл  одну  кабину,  -  говорю,  -  по-видимому,  что-то
серьезное. Надо срочно докричаться до Медицинского центра.
   Феликс снова включил аппаратуру, и в кабину тут же ворвался  грохот
бури.
   - Я -"Викинг"! Я -"Викинг"! - Тилл слал  в  эфир  наши  позывные  в
надежде, что кто-нибудь отзовется. Отзывались только сатанинские  силы
разгулявшейся стихии. Тилл озабоченно захватил в горсть  свою  бороду,
переминая ее пальцами. Этот непроизвольный жест вдруг  натолкнул  меня
на чудовищную догадку, настолько чудовищную, что я немедленно  отогнал
ее от себя...
   - Ну, что будем делать?
   Феликс пожал плечами:
   - А что делать? Если подолгу торчать в эфире, нас рано  или  поздно
накроет, даже при отключенной антенне. А без антенны, да еще при таком
эфире...
   - Будем рисковать.  Иначе  нельзя...  Включай,  -  Тилл  взялся  за
наушники. - Попробую еще приподнять антенну.
   Шум атмосферных  помех,  раздираемый  разрядами  молний,  усилился.
Феликс закусил губу.
   - Что же могло с ними случиться?
   - Я - "Викинг"!.. Я - "Викинг"!.. Прием!..
   - Ты о чем? - спрашиваю Феликса.
   - О ребятах... Что с ними, собственно  говоря?  -  Феликс  старался
перекричать  акустический  шум  в  кабине.  -  Мы  ведь   так   удачно
приземлились, да и проснулись нормально.
   - Скоро все выяснится... Но Марк встревожен, а он  по  пустякам  не
тревожится...
   - Я - "Викинг"!.. Я - "Викинг"!..  Прием!  -  Тилл  жестом  показал
Феликсу приглушить акустику. В кабине стало тише,  но  мы  с  Феликсом
слышали, что творится в наушниках Тилла.  Бедный  Тилл!  Так  можно  и
оглохнуть.
   В паузе Тилл попросил Феликса увеличить мощность на антенну.
   - А грозовые разряды? Риск увеличится!
   - Ладно, включай! - махнул рукой Тилл.
   - "Я  -  "Викинг"!..  Я  -  "Викинг"!..  Прием!..  -  Тилл  щелкнул
выключателем и повернулся к Феликсу: - Сколько?
   - Четыреста киловатт.
   - Добавь на усилитель.
   - Но ты из-за разрядов ничего не услышишь!
   - Давай максимальную! - закричал Тилл. Его  нервы,  похоже,  начали
сдавать. Треск в наушниках. Глухо на приеме. Буря в эфире и  на  море.
Раскачивание корабля... Все это раздражало.
   Из акустических аппаратов вырвался такой треск и грохот, что нам  с
Феликсом впору было зажать  уши.  Но  напрасно  мы  силились  услышать
отзыв. А Тилл упрям. Минуты две подряд, если  не  больше,  он  изводил
нас, и себя, конечно, адским шумом.
   - Что здесь, оглохли?! - недоумевал  он.  -  Мало  того,  что  наше
возвращение  проворонили,  да  еще  и  не  отзываются!  Феликс,  давай
шестьсот!
   - Ты с ума сошел! - воскликнул Феликс.
   - Я -"Викинг"!.. Я -"Викинг"!..
   Удар был такой силы, что  вздрогнул  корабль.  Я  почувствовал  это
ногами, стоя на полу и опершись плечом о переборку. Кабина  осветилась
легким призрачным сиянием.  Тилл  отлетел,  прикрыв  лицо  руками.  Из
радиопередатчика потянулся  дым  с  едким  запахом  изоляции.  Горящей
изоляции. Феликс тоже упал.
   В коридоре послышались шаги бегущих:
   - Что произошло?
   Тилл тряс головой, словно пытался вытрясти из нее пепел.
   - Вот так нас встречает родная  Земля!  -  ответил  радист,  дергая
голову руками.
   - Не беда! - сказал Дэйв. Он прибежал одним из первых,  -  главное,
никто всерьез не пострадал.
   - Радиопередатчик разрушен! - сказал Тилл.
   - У нас есть резервный.
   - П-п-ока продолжается буря и гроза, не советую  пробовать!  -  это
сказал Феликс,  держась,  как  и  Тилл,  обеими  руками  за  голову  и
поднимаясь с пола.
   - Что ж, подождем, ребятки. Гроза через час-другой закончится. Линг
обследовал  обстановку  на   местности   радиолокатором.   Спешу   вас
обрадовать: наши сони проснулись! - Дэйв был весел. Сообщенная  Дэйвом
новость - хорошая новость.
   - Что же там с гибернаторами?
   - Пока  не  могу  сказать.  Все  механизмы  и  компьютеры  работают
нормально. Очень быстро пришел в себя  доктор.  Проснулся,  как  будто
уснул на часок после  обеда...  Он  считает,  что  если  не  произошло
временного, не известного науке эффекта, то он отказывается объяснить,
почему мы все так легко проснулись и адаптировались к силе притяжения.
   - По правде говоря, меня тоже кое-что смутило, -  заметил  я,  -  в
окрестностях Тау мы очень трудно выходили из гибернации.  А  сейчас  -
неизмеримо легче.  Так,  словно  действительно  спали  ночь,  а  утром
проснулись.

   В кают-компании все расселись в уютных  креслах.  Доктор  обработал
Феликсу небольшие ожоги на руках. Корабль раскачивало  так,  что  пол,
как говорится, ходил ходуном.  Шторм  разыгрался  всерьез  и  надолго.
Кое-кого - и меня в  том  числе  посетила  "морская  болезнь".  Доктор
вручил каждому баллончики  ярко-голубого  цвета  с  приятно  пахнущей,
освежающей  газовой  смесью.  Стоило  вдохнуть  -  ощущение   приятной
расслабленности овладевало тобой, улетучивалось дискомфортное  чувство
подташнивания.
   - Нужно бы развернуть корабль, чтобы волны били в  другой  борт,  -
предложил Андрей, - а то мы как на "американской горке".
   - Как ты думаешь  это  сделать?  -  Марк  повернулся  к  Андрею.  -
"Викинг"- не морская посудина. Мы обречены болтаться по воле волн.
   - Но мы можем уйти отсюда! Можем оставить зону шторма! - воскликнул
Андрей. - Это всего лишь несколько  сотен  километров...  У  "Викинга"
четыре группы двигателей  ориентации.  Одна  из  них  расположена  над
уровнем воды. Если включать ее  двигатели  таким  образом,  чтобы  они
толкали нас в одном  направлении,  мы  будем  двигаться,  как  морская
посудина, если воспользоваться выражением Марка...
   - Неплохая мысль, - сказал Марк. - Возможно, мы  ею  воспользуемся,
если придется оставлять "Викинг" по аварийному варианту...
   Я откинулся на мягкую спинку кресла  и  предался  вольному  течению
своих мыслей. Думалось обо всем: о детстве, о близких, о Лене... Сбоку
и позади меня сидели Дэйв, Амар, Валентин, Мишель и Синг.  Все,  кроме
Дэйва, "долгоспящие". Когда мы вышли на орбиту вокруг  Тау  Кита,  они
оставались в гибернаторах. До сих пор они знали об этом по  отрывочным
разговорам,  теперь,  как  я  понял  из  вопросов,  задаваемых  Дэйву,
"пострадавшие" требовали "компенсации", то есть  подробной  информации
обо всем, что прошло  мимо  их  сознания.  Без  такой  информации  они
чувствовали себя неполноценными членами экспедиции.
   Марк хмурился, поглаживая курчавую бородку точно так  же,  как  это
делал Тилл.  Прежняя  догадка,  о  которой  мне  не  хотелось  думать,
расстроила  меня.  Физиономии  моих   спутников   мало-помалу   обрели
привычное выражение озабоченности...
   За долгие годы путешествия мы обросли бородами,  волосы  на  голове
рассыпались по плечам. Гибернация,  как  мы  знаем,  процентов  на  70
замедляет течение биохимических процессов в организме, но не устраняет
их полностью, ибо это было бы смертью.  Значит,  продолжается  и  рост
волос...
   -  ...а  потом  Грегор  принес  Линга  Тена   из   обсерватории   в
бессознательном состоянии, - слышался за моей спиной рассказ Дэйва...
   - Минуточку, Дэйв, - в это время Линг подошел и прервал их  беседу.
- Грегор, (я повернулся  к  ним  лицом),  Грегор,  когда  ты  зашел  в
обсерваторию, вспомни, аппаратура работала?
   - Помню, работала интенсивно, в то время как ты без признаков жизни
порхал по кабине.
   Астроном решительными шагами направился к выходу.
   - А что случилось?
   - Я же не смотрел еще записи  автоматического  наблюдения,  которое
велось уже без меня, - сказал Линг, на секунду задерживаясь в  дверях,
- там наверняка есть что-нибудь интересное!
   Качка вроде бы поутихла, или  мы,  благодаря  голубым  баллончикам,
перестали  обращать  на  нее  внимание.  Экраны  обзорных  телевизоров
подтвердили, что шторм утихает: волны выглядят не такими яростными,  а
небо стало выше, посветлело.
   - А Линг был прав, - заметил Амар, - шторм уходит. Может,  скоро  и
солнышко объявится?
   Тилл вдруг спохватился и сорвался с места:
   - Феликс, нас ждет радиоаппаратура!  А  человечество  ждет  великих
вестей... А мы ждем освобождения от этого чертового "Викинга"!
   Феликс  нехотя  поднялся,  проворчав,  что  у  Тилла  есть  штатный
помощник - Синг. Синг тут же поднялся с кресла и  молча  отправился  в
кабину  связи.   Чувствовалось,   что   людьми   начинает   овладевать
нетерпение, а где нетерпение, там и нервозность.
   По установленному порядку  мы  не  должны  покидать  "Викинг",  нас
должна принимать служба  возвращения,  которая  принимает  космических
путешественников с соблюдением правил предосторожности,  устанавливает
срок пребывания в карантине, обследует  корабль.  Служба  готовится  к
приему,  получив  сигнал  с  корабля-матки,  когда   он   выходит   на
околосолнечную орбиту. В нашем  случае  по  неизвестной  пока  причине
общепринятый  порядок  отправления  и  приема   космических   кораблей
нарушен. Мы не знаем, кто дал команду "Викингу" стартовать с "Титана".
Как правило, это делается по команде с Земли. Но тогда почему никто не
вышел на связь с нами, когда мы вернулись  на  Землю?  Как  нас  могли
потерять? Где спасательные корабли?..
   Примерно  так  же,  как  и  я,   размышляли   остальные   участники
экспедиции. Мы не знали, что и думать. Смутные догадки тревожили меня,
но я, повторяю, гнал их от себя прочь.
   Кают-компания вдруг озарилась  ярким  светом.  Он  шел  с  широкого
телеэкрана, - на нем отразилось яркое голубое небо и  солнце,  которое
то ли приближалось к горизонту,  то  ли  удалялось  от  него.  Явление
солнца на экране вызвало бурю  ликования.  Мы  обрадовались  ему,  как
спасителю.
   - Теперь нас найдут очень быстро! - воскликнул  Мишель  Марсе,  чьи
опухшие подглазья говорили о проблемах с адаптацией в условиях земного
притяжения. Но он сам врач и знает, что и как.
   - Друзья, кто скажет - сейчас утро или вечер?  По  солнцу  пока  не
поймешь, - спросил Вэл Тоно. Часы на  стене  кают-компании  показывали
половину десятого.
   - Наши часы показывают собственное время  "Викинга".  Посмотрим,  в
какую  сторону  движется  солнце,  тогда  и  поймем,  -  сказал  Марк,
озабоченно глядя на экран.
   Минут через десять мы уже  знали,  что  надо  готовиться  к  ужину.
Солнце тянулось к горизонту, его лучи  приобретали  багровый  оттенок.
Мимо кают-компании по коридору с шумом прошла  группа  Тилла.  Радисты
несли в свою кабину резервную радиоаппаратуру.
   - Когда будете готовы? - спросил вдогонку Марк.
   - Через четверть часа! - ответили радисты чуть ли не хором.
   Вокруг загалдели. Истосковавшиеся по Земле  люди  начали  посвящать
друг друга в такие частности, как  очередность  в  радиопереговорах  с
близкими: один вызовет родителей, другой  -  брата-близнеца  в  Киеве,
третий - сестру в Бизерте... Только мы  с  Марком  сидели  молча.  Мои
родители умерли давно, сестер или братьев у меня не  было...  Была  бы
Лена жива...
   - Вас ждет все человечество! - подал  голос  Марк,  -  меня  больше
некому ждать. Я человек в семейном плане одинокий, но не будем  делать
из  этого  драму,  а,  Грегор?  Кстати,  Грегор,  как  ты  собираешься
воспользоваться своим отпуском? У нас будет уйма времени, полгода.  Не
махнуть ли нам куда-нибудь в Полинезию? А  если  не  привлекают  южные
пляжи, можно отправиться в горы, к примеру - в чилийские Анды...
   Марк обвел нас повеселевшим взглядом. И вдруг его лицо  вытянулось,
будто он сделал неприятное открытие:
   - Господи, что у вас за  вид?!  Вы  только  посмотрите  на  себя  в
зеркало - небритые, немытые... От вас за милю разит космическим потом.
И в таком виде вы хотите предстать перед землянами? Что они подумают о
вашем командире? М-да... Даю вам полчаса, чтобы помыться,  постричься,
побриться. Исполняйте!
   - Марк, у меня появились кое-какие подозрения, - я встал.
   Марк вопросительно посмотрел на меня:
   - Говори!
   Я замялся. Может, подождать с подозрениями? Амар подтолкнул меня  к
двери:
   - Когда решишься, подойдешь к Марку и все ему  выложишь.  А  сейчас
бегом в душевую.
   - Ладно, это  не  к  спеху,  -  сказал  я  и  отправился  вслед  за
остальными. Моя тревога нарастала. А почему, собственно, не к спеху? Я
остановился в раздумье. Потом повернулся и подошел к Марку.
   - Марк, ты обратил внимание на наши бороды?
   - Потому и приказал всем привести себя в порядок.
   - Но я имею в виду другое!
   - Что же ты имеешь в виду?
   - А то, что даже если у каждого человека  борода  растет  со  своей
собственной скоростью, у одного быстрее, у другого медленнее,  разница
в длине бород не может быть такой большой.  Мы  с  тобой,  как  только
вышли из гибернации на орбите возле Тау Кита, побрились, так?
   - Ну, побрились, - согласился Марк.
   - Ты помнишь, какой длины были наши бороды, когда мы  их  сбривали?
Они были намного длиннее, чем сейчас. А ведь времени на  полет  к  Тау
Кита и возвращение оттуда ушло поровну. Так? Посмотри на  бороды  тех,
кто продолжал гибернацию на орбите  вокруг  Тау.  Посмотри  на  бороду
Андрея. У них бороды  одинаковой  длины,  потому  что  Андрей  хоть  и
бодрствовал, но не хотел побриться...
   - Ты думаешь, что на обратный путь у нас ушло меньше времени? И как
ты это объясняешь?
   - На обратный путь у нас ушло не просто меньше  времени,  а  совсем
немного... Ты думаешь,  что  это  укладывается  в  теорию  и  практику
астронавтики?
   - Разумеется, не думаю, - возразил Марк, - пока  мы  летели  к  Тау
Кита, Солнечная система не летела  вслед  за  нами.  Расстояния  между
звездными системами стабильны. И если  мы  вернулись  намного  раньше,
значит, прилетели не на Землю... Так?
   - Выходит, так.
   Марк задумался. Внимательно посмотрел на экран:
   - Черт побери! Значит, к горизонту  сейчас  катится  не  солнце,  а
звезда  Тау!  И  то,  что  радисты  не  могут  выйти  на  связь,  лишь
подтверждает это. Околоземный эфир  насыщен  радиоволнами,  и  никакая
гроза, никакое атмосферное электричество не  заглушает  их,  не  может
заглушить. Тилл же не наткнулся ни на одну волну. Не может быть, чтобы
все радиопередатчики на Земле  замолчали  одновременно  и  надолго.  Я
думаю, что нам поможет прояснить  ситуацию  Тен  Линг...  Иди  брейся,
мойся, а я иду в обсерваторию.
   Я не помню, как я брился, как регулировал струю в душевой  кабинке.
Не  помню,  потому  что  все   делалось   автоматически,   на   уровне
подсознания. В голове звенело одно:  мы  не  вернулись  на  Землю!  Мы
приводнились на другой планете!.. Когда я  вернулся  в  кают-компанию,
там все были в сборе. Выражение  лиц  у  всех  похоронное.  Все  глаза
устремлены на  Марка.  Марк  сидел  на  своем  командирском  кресле  и
невидящим взглядом сверлил экран, на котором  ходили  волны  неземного
моря...
   Чувствовалось,  что  молчание  затянулось  после  того,  как   Марк
проинформировал членов экипажа и экспедиции о  сюрпризе,  который  нам
преподнесла судьба. Я вглядывался в знакомые лица,  боясь  увидеть  на
них страх, отчаяние, сумасшествие...
   Ничего такого не  было.  Чтобы  одним  словом  определить,  как  же
восприняли мои спутники обескураживающее сообщение Марка, я выбрал  бы
это слово: отрешенность...
   Иного и не могло быть. Когда перед каждым из  нас  на  Земле  стоял
безмолвный вопрос: знаете ли вы, с каким риском связан этот  полет?  -
все мы думали одинаково. Мы заранее были готовы к любому исходу,  хотя
в глубине души каждый из нас хранил понятную уверенность -  все  будет
хорошо.
   - Друзья мои, еще раз прошу вас сохранять самообладание,  мужество.
Пока бьются наши сердца, будем бороться за жизнь - это как минимум; за
возвращение на Землю - как максимум.
   Мы должны проанализировать информацию всех систем  нашего  корабля.
Много  мы  ждем  от  нашего  астронома.   Инженерная   служба   должна
всесторонне оценить состояние "Викинга".  Медики  пусть  приложат  все
усилия к тому, чтобы все мы сохранили возможность бороться за жизнь  в
неизвестном мире.
   Четырьмя часами позже мы снова собрались  в  кают-компании.  Теперь
нас не узнать: новенькие комбинезоны, все коротко  подстрижены,  чисто
выбриты, словом, ухожены, как выпускники лицея. За это время каждый из
нас провел инвентаризацию своего хозяйства  или  порученного  участка.
Если обнаруживались серьезные неполадки,  рекомендовалось  сообщать  о
них только Марку, а уж он решит,  как  распорядиться  информацией.  Он
призвал нас к жесткой самодисциплине, потому как ошибка  одного  может
повлечь серьезные  последствия  для  всех.  Нас  может  спасти  только
взаимовыручка, готовность к самопожертвованию и постоянное  стремление
искать выход из очень непростой ситуации. Коллектив у  нас  маленький.
Мы можем победить, если  будем  жить  по  принципу,  сформулированному
русскими: один за всех, все за одного. Будущее не сулило  нам  ничего,
кроме все новых испытаний.
   Рубка компьютерного центра, его в  обиходе  мы  называем  "мозгом",
открылась, и в кают-компанию  вошли  Марк,  Тилл,  Дэйв  и  Тен  Линг.
Командир, штурман, главный инженер, руководитель научной  группы.  Они
выглядели выглаженными и подтянутыми. Как  только  они  вошли,  Андрей
отрапортовал, что весь коллектив в сборе. Мы стояли, как полагается  в
таких случаях, по стойке смирно.
   - Благодарю, прошу садиться!
   Это было непривычно - соблюдать подобные формальности, но если  они
призваны   проникаться   чувством   ответственности   и   серьезностью
положения, я - за. Марк объявил наше  собрание  открытым  по  повестке
дня: оценка нашего положения и определение наших  возможностей.  Слово
предоставляется Дэвиду Броку.
   Дэйв казался смущенным:
   - Я думаю, что каждому из нас хочется понять, как мы  вместо  Земли
оказались на неизвестной планете... Что показала  проверка  реализации
программы, заложенной в "мозг"? Впрочем, я забегаю  несколько  вперед.
Очевидно, не обойтись без предыстории. Как вы уже знаете, на подлете к
звезде Тау Кита наш "Титан" попал в метеоритный  поток.  Из  множества
попаданий несколько оказались  очень  серьезными.  Был,  в  частности,
серьезно поврежден воздухообменник биогенератора.  Последние  часы  мы
смогли продержаться благодаря запасом кислорода. В  аварийном  порядке
была составлена программа возвращения на Землю с таким расчетом, чтобы
экипаж,  члены  экспедиции  прошли  дегибернацию  в  условиях   земной
атмосферы. Не исключался  и  вариант  перехвата  "Викинга"  на  земной
орбите, когда спасатели налаживают ремонт биогенератора...
   В программу "мозга" были заложены расчеты  околоземной  гравитации.
Реализация этой программы  включалась  после  отделения  "Викинга"  от
"Титана" автоматически...
   Мы  слушали  Дэйва  с  нескрываемым   удивлением.   Непревзойденный
балагур,  сейчас  он  представлял  собой  образец  лектора-формалиста,
начетчика,  не  слишком  озабоченного  тем,   как   его   воспринимает
аудитория.  Подумалось,  что  едва  ли  стоит  подчинять  нашу   жизнь
формальностям. Коллектив у нас маленький,  одна  семья.  Заметно,  что
грозящая нам беда сплачивает нас. Надо ли в таком случае  возвращаться
к "табели о рангах"? Она обезличивает и сковывает. Это же ясно, и Марк
должен бы учесть это.
   ...но когда откорректированная программа была введена  в  "мозг"  и
последние бодрствующие астронавты - я и Грегор - перешли в гибернатор,
"Титан"  получил  новое  повреждение,  в  результате  которого   связь
оперативного  Центра  фотонной  ракеты  с  "мозгом"  начала  допускать
ошибки. Возможно, это повреждение  было  получено  раньше,  в  том  же
метеоритном  потоке,  который  вывел  из  строя  биогенератор,  но  не
проявило себя раньше и осталось не обнаруженным.  Когда  навигационная
система "Титана" начала работать по  программе  возвращения,  возросли
нагрузки по всем параметрам. В  "мозг"  "Викинга"  поступил  дефектный
импульс, расшифрованный как команда на старт нашего корабля, связанная
с окончанием работы "Титана". Но этому  противоречили  данные  атомных
часов.  "Мозг"  пытался  устранить  противоречия,  включив   программу
"проверки  согласованности".  Безрезультатно.  Две  недели   ушло   на
проверку точности хода часов. "Мозг" запросил информацию в оперативном
центре  "Титана".  Была  осуществлена   параллельная   проверка   всех
расчетов, заложенных в компьютерные блоки как "центра",  так  "мозга".
Так прошел еще месяц.  "Мозг"  начал  последовательную  проверку  всех
систем "Викинга". В программе гравиметра было обнаружено два импульса,
один  из  которых  соответствовал  характеристике   импульса   команды
"старт".
   Гравиметр допускает от 8 до 15 процентов приближения в  определении
массы планеты. В условиях Солнечной системы это не создает  каких-либо
проблем, поскольку лишь Венера по массе сравнима с Землей. Отличие  не
превышает 20 процентов, остальные планеты или значительно больше,  или
меньше...
   - Масса Венеры  составляет  80.5  процента  от  земной!  -  перебил
докладчика Тен Линг.
   - Все верно, - я округляю. Важно что эта величина входит в  границы
приближения. Так  вот,  гравиметр  выдал  два  импульса  и,  поскольку
величины обеих не превышали  рамок  приближения,  они  прошли  фильтр.
Другими словами, гравиметр сообщил о наличии  двух  планет  с  массой,
точнее с массами, близкими к земной. Орбита одной  из  них  находилась
между звездой Тау и орбитой "Титана". Ее  масса  превышает  земную  на
12,2 процента. Орбита второй планеты пролегает с  внешней  стороны  по
отношению  к  орбите  "Титана",  и  ее  масса  меньше  земной  на  9.3
процента... Верно, Тен Линг?  "Мозг"  "Викинга"  зафиксировал  их  как
массу Земли... Когда оперативный центр фотонной ракеты послал в "мозг"
сигнал об окончании действий  по  программе,  хотя  другие  показатели
этому противоречили, в частности, показатель времени, "мозг"  не  смог
сразу  разрешить  эту  несогласованность.  К  тому  же  в  его  память
одновременно поступили данные гравиметра о двух планетах  типа  Земли.
К этому времени в программе "мозга", в его памяти, уже имелись сигналы
о разрушении двух емкостей с горючим - горючее испарилось...  В  таких
условиях автоматически включается блок  "жизнеобеспечения"  "Викинга".
Не  устранив  противоречий  в  программе,  "мозг"  принял  решение   о
самосохранении. "Титан"  был  сориентирован  для  старта  "Викинга"  в
направлении одной из двух планет, чьи параметры были расшифрованы  как
земные. Естественно,  была  выбрана  планета  на  внешней  орбите.  На
торможение при посадке расходовалось меньше горючего, дефицит которого
уже был зафиксирован в памяти "мозга". Автоматика "Викинга" рассчитала
оптимальный режим посадки - и мы оказались  здесь.  На  околопланетной
орбите "Викинг" сделал три с половиной оборота...
   Дэйв сделал паузу,  возможно,  для  того,  чтобы  аудитория  смогла
"переварить" полученную информацию.
   - В утешение должен заметить,  что  "мозг"  нашего  корабля  сделал
неплохой выбор.  Все  данные,  которыми  снабдили  нас  многочисленные
анализаторы в блоках  предварительного  контроля,  говорят  о  близком
сходстве с земными условиями. Настолько близком, что мы до сих пор  не
можем поверить, что за стенами корабля - не Земля.
   Марк обвел хмурым начальственным взглядом  наши  лица  и  предложил
Дэйву  подробнее  рассказать  о  планете.  Дэйв   кивнул   головой   и
откашлялся:
   - Наша планета несколько меньше Земли. Показатели земного веса  для
нас, например, здесь будут на  6-7  килограммов  меньше.  Длительность
суток,  состав  атмосферы,  температура  соответствуют  летним  земным
показателям...  Не  понимаю,  Марк,  почему  ты  стал   цепляться   за
формальности? - вдруг, без всякого перехода, начал жаловаться Дэйв.  -
Все, о чем я здесь говорю, известно каждому. Нам же больше  не  о  чем
говорить, когда  мы  общаемся,  а  общаться  приходится  ежеминутно  и
ежечасно. Ты понимаешь, Марк, нам ни к чему формализм!.. Мы  оказались
в критическом положении, мы, мягко говоря, потрясены. Но мы живы! И не
исключено, что живы, благодаря ошибке навигационной аппаратуры...  Что
было бы, если бы гравиметр не нашел эту планету с  земными  условиями?
Вы чувствуете, какой прекрасный здесь воздух?..
   - Дэйв совершенно прав! -  выкрикнул  Андрей.  -  Здесь,  очевидно,
достаточно воды и воздуха. Здесь мы можем жить! Найдется, наверное,  и
материк,  где  мы  сможем  сойти  на  берег  и  даже   отремонтировать
"Викинг"...
   - Похоже, здесь мы найдем и жизнь, возможно,  высокоорганизованную,
- сказал Амар.
   - Друзья, а ведь  нашей  главной  целью  было  найти  именно  такую
планету! - включился в перепалку Феликс  -  Я  не  удивлюсь,  если  мы
встретим здесь целое стадо разумных существ...
   - И они тут  же  отремонтируют  наш  "Викинг"  в  одной  из  лучших
мастерских по ремонту космической  техники!  -  ехидно  заметил  Марк,
совсем не по начальственному  включаясь  в  разговор,  скатившийся  на
неформальную дорогу.
   - Не будьте идеалистами - продолжал Марк.  -  У  "Викинга"  слишком
серьезные  повреждения.  А  здешние  аборигены,  если  они  есть,   не
настолько  цивилизованны,  чтобы  встретить  нас  букетами  цветов   и
приемной комиссией. Нам надо всерьез подумать о том,  как  привести  в
порядок наш корабль... Боюсь, задача не из простых.
   - Я еще  не  представляю,  как  мы  будем  ремонтироваться,  но  мы
управимся наверняка, - заявил Андрей, - у меня такое чувство.
   - У нас, почти у всех, за исключением  Амара  и  Тена  Линга,  есть
вторые профессии - механиков, - воскликнул Валентин. -  Мы  управимся.
Мы так залатаем нашего старичка "Викинга". что его на Земле не узнают.
С другой стороны, и с этим надо согласиться,  лучше  оказаться  здесь,
чем болтаться где-то в космосе живыми трупами в гибернаторах.
   -  Вы  упускаете  одно   обстоятельство:   все   наше   снаряжение,
инструменты, ремонтные материалы остались на "Титане", который остался
на орбите.
   Мы были ошеломлены. Никто не подумал, что наше снаряжение  осталось
на фотонной ракете. На "Викинге" нам ничто не угрожает, но как  только
истощатся наши резервы, придется перебираться на сушу,  где  нас  ждут
условия жизни первобытных людей, но без их опыта.
   Валентин не сдавался:
   -  Мы  изготовим  инструменты,  -  сказал  он,  не  очень,  правда,
убежденно. - Короче, что-нибудь придумаем. У нас  не  остается  ничего
другого. В противном случае, смерть на неизвестной планете. Меня такая
перспектива не устраивает. Я желаю любой ценой вернуться  домой.  Если
мы все проникнемся таким желанием, выход будет найден!
   - Дорогой доктор, - с долей  сарказма  улыбнулся  Марк,  -  я  могу
поверить, что ты, вооружившись скальпелем, способен  напасть  и  убить
тигра. Но что ты будешь делать с мириадами  микробов  и  вирусов?  Они
накинутся на нас, как только мы оставим корабль. Мы  погибнем,  прежде
чем вы, медики, что-нибудь придумаете.
   - Это наша забота, - возразил  малоразговорчивый  Мишель,  -  тебе,
старый астронавт, следовало бы знать, что такое полиинтерферон.
   Мне показалось, что многие  вдруг  настроились  против  Марка.  Его
осторожность воспринимается как трусость и неверие, а каждому хотелось
бы, чтобы командир  безоговорочно  поддерживал  именно  его  идею.  Не
собирается ли наш дружный  коллектив  сместить  Марка  с  должности  и
выбрать нового командира? Мне было бы жаль Марка, он человек  толковый
и справедливый. Он тоже почувствовал внутреннее напряжение в людях,  и
в его глазах появилась обеспокоенность. Что это, бунт команды  корабля
против  капитана?  Это  было  бы  самой  большой  глупостью  в   нашем
положении, когда все силы, все  нервы  надо  сосредоточить  на  поиске
выхода из тупиковой ситуации.
   - Значит, вы считаете, что у нас еще есть надежда? - спросил  Марк,
и мне показалось, что в его тоне прозвучал подвох. - Грегор,  вы  тоже
верите? - он повернулся ко мне.
   - А почему бы и не поверить, Марк? - я старался говорить как  можно
спокойнее. - У нашей планеты основные  данные  сходны  с  земными,  во
всяком случае, существенных различий мы  не  замечали.  Масса,  объем,
скорость вращения вокруг собственной  оси,  атмосфера,  температуры...
все для нас подходит. Остальные вопросы преждевременны.  Планету  надо
хорошенько обследовать. И лишь после этого строить конкретные планы.
   - Значит, сомневающихся нет? - Марк прошелся по нашим лицам  новым,
я бы сказал, посветлевшим взглядом. - Это очень важно для судьбы нашей
экспедиции... Она будет зависеть от того, как мы сможем  управиться  с
ремонтом. На этот счет есть  различные  мнения.  А  вот  какие  у  нас
возможности, пусть скажет Такура.
   Такура  Омичи,  которого  мы  привыкли  видеть  тенью  Дэйва,   был
немногословен.
   -    На    "Викинге"     мы     имеем     небольшую     мастерскую.
Ремонтно-профилактическую.  Она  достаточна,   чтобы   отремонтировать
мелкие повреждения. Мы располагаем в мастерской  электрической  печью.
Она пострадала от удара метеорита. Неисправность будет  устранена  без
особых сложностей.  Помещение  мастерской  сейчас  частично  затоплено
водой. Для его ремонта корабль надо вывести на  сушу.  Я  сказал,  что
печь отремонтировать легко. В смысле технологии - легко. А времени  на
это   понадобится   много.   Пострадала   обмотка,   но   мы    сможем
воспользоваться обмоткой с некоторых электроприборов  без  ущерба  для
корабля и основных задач нашей экспедиции. Как только мы отремонтируем
печь, мы сможем изготовить необходимые инструменты... В районе  второй
и  третьей   цистерн   биогенератора   повреждена   обшивка.   Площадь
повреждений - около шести квадратных метров. Определить  объем  работы
можно будет только на суше.
   - С энергетикой проблемы есть?
   - Установки для электролиза в хорошем состоянии, воды здесь, как мы
успели убедиться,  в  избытке.  Конечно,  получение  горючего,  как  и
ремонтные работы, потребует немало времени...
   - О, дефицита времени не предвидится, - заверил Марк. - Его  у  нас
будет предостаточно. Теперь  для  общего  сведения:  состояние  нашего
компьютерного  центра,  или  "мозга"  -  удовлетворительное.  Вызывают
серьезное беспокойство данные, заложенные в "мозг",  точнее  -  в  его
навигационную программа обсерваторией. Тен Лингу предстоит кропотливая
работа:  проверить  записи  приборов,   анализ   данных   по   здешним
планетам... Признаюсь честно, до сих пор  не  укладывается  в  голове,
каким образом "мозг" смог выдать команду  на  посадку.  Это  на  грани
фантастики и чуда. Или имело место вмешательство высшей разумной силы,
чему лично я не верю. И еще: поскольку расчеты данных в  навигационную
программу в канун нашего старта с орбиты вокруг Тау проводились, как я
понимаю, в условиях жуткого дефицита времени, - верно, Дэйв?  -  прошу
Дэйва и Грегора вернуться к ним. Проверка не повредит. Так,  вопрос  к
радистам: устранимы ли повреждения,  полученные  радиоаппаратурой  уже
здесь, во время грозы?
   - Ну, мы располагаем  резервной  радиостанцией,  -  сказал,  лениво
растягивая слова, Тилл, - кроме того, есть все  необходимые  запчасти.
Если дел о срочное, мы заменим радиопередатчик.
   - Что значит "срочное"? - вскинулся Марк.  -  Нам  надо  немедленно
установить связь с "Титаном". Мы должны знать точно, где он... Феликс,
эта резервная радиоаппаратура... она по своим возможностям  аналогична
той, что вышла из строя?
   - Она  слабее,  но  достаточна.  Очень  мощную  радиоаппаратуру  вы
перегрузили в грузовой отсек "Титана"...
   - Феликс,  никаких  "вы  перегрузили"!  Мы  перегрузили,  ясно?  Мы
перегрузили! А то кому-нибудь покажется, что в перегрузке  контейнеров
был злой умысел. То, что при перемещении груза с "Викинга" на  "Титан"
был занят Андрей, а не ты - чистая случайность. И не  о  чем  спорить.
Абсолютно за все отвечаю, несу ответственность в первую  очередь  я...
Продолжай!
   - Вся аппаратура, все  приборы,  смонтированные  на  скафандрах,  в
исправности. Кстати, они работают на УКВ. Радиус у них небольшой.
   -  Надо  полагать,   здесь,   на   этой   планете,   скафандры   не
понадобятся... Мишель - медицина и продовольствие?
   - Много возни будет с воздухообменником биогенератора.  Как  только
заработает электропечь, мы изготовим поврежденные детали.  Сохранились
две батареи водорослей. В условиях атмосферного воздуха мы  используем
резервуары  поврежденных  батарей  для  размножения  водорослей.  Пока
восстановим их массу, придется питаться консервами. Питаться экономно.
   - Это не трудно, - пробормотал Андрей.
   - Консервированная пища, - продолжал Мишель, -  по  своим  вкусовым
качествам  не  может  соревноваться   с   пищей,   приготовленной   из
водорослей. Но речь идет о трех днях. За это время  запасы  водорослей
будут восстановлены...
   - Можно, я три дня поголодаю? - не унимался Андрей.
   - Хорошо, -  согласился  Марк.  -  Порцию  Андрея  разделить  между
остальными.
   - Ну нет, я так не согласен!
   - ...несколько слов о правилах поведения на неизвестной планете. Мы
не знаем ничего о том,  что  представляют  собой  вирусы,  микробы  на
здешней планете. Мы должны будем срочно взять пробы  воздуха  и  воды,
изучить микробиологическую обстановку. За две недели  получим  штаммы,
проверим на них действие полиинтерферона; возможно, внесем  коррективы
в состав лекарств. До тех  пор  разгерметизация  корабля  исключается.
Придется воздержаться и от высадки на берег...
   - Не думаю, что мы достигнем берегов раньше этого срока, -  объявил
Марк.
   - Вся медицинская аппаратура и  запасы  медикаментов  находятся  на
корабле. Строго говоря, я не думаю, что препараты, вредные для  земных
возбудителей болезни, окажутся неэффективными против местных. Судя  по
всему, биохимическая природа  организмов,  если  они  здесь  окажутся,
аналогична земным... Что еще? Радиационная обстановка на корабле  -  в
пределах нормы. Препараты против  облучения  на  любой  непредвиденный
случай имеются.
   - Спасибо, Мишель, твоя информация внушает нам  здоровый  оптимизм.
Наше здоровье - под  надежной  защитой.  Это  гарантия  того,  что  мы
справимся с любыми трудностями. Мы должны  быть  готовы  к  совершенно
непредвиденным ситуациям, верно? Поскольку и сама высадка  на  планете
не была предусмотрена, мы оказались в каком-то смысле безоружными...
   - Почему же в "каком-то"? Мы безоружны в прямом смысле. У  нас  нет
вездеходов и вертолетов. Нет  защитной  одежды,  надувных  лодок,  нет
оборонительного  оружия...  Представьте  себе   самую   фантастическую
картину  -  она  в  условиях  неизведанной  планеты  может   оказаться
реальной.  Перед  возможными  опасностями  мы  безоружны,   отсюда   и
необходимость предельной осторожности. Ее надо потребовать от  каждого
из нас и особенно от тех, кто высадится на берег... - с такими словами
обратился к нам Амар. - Правда, у меня появились кое-какие соображения
на этот счет, но я хотел бы над ними еще помозговать.
   -  Хорошо,  Амар.  Мы  рассчитываем  на  тебя.  Кто  еще  хотел  бы
высказаться?
   - Все мы буквально поражены сходством  этой  планеты  с  Землей.  В
медицинском плане такое сходство  позволяет  надеяться  на  более  или
менее благоприятный  прогноз.  Но  мне,  как  и  другим,  хотелось  бы
услышать мнения специалистов. Как объяснить  такое  сходство  с  точки
зрения космогонии? - вопрос Валентина.
   - Вопрос, наверное, ко мне, - сказал,  вставая  с  места,  Линг.  -
Планетные  системы  есть   у   большинства   звезд.   По   современным
представлениям, только у трех звездных типов создаются  такие  условия
излучения, которые делают возможным возникновение жизни.  Это  звезды,
принадлежащие к типам F, G и ранний K.  Наше  Солнце  по  спектральной
классификации однотипно с Тау Кита. Как вы помните, по  этой  причине,
когда Совет решал вопрос о полете, была  выбрана  именно  эта  звезда,
хотя есть  звезды  и  поближе.  По  поручению  Совета  большая  группа
астрономов несколько лет вела основательные  наблюдения  за  звездами,
среди них был и  ваш  покорный  слуга.  В  результате  было  высказано
предположение, что в системе Тау Кита может быть планета, или  планеты
с земными условиями. Главная цель нашей экспедиции была сформулирована
как поиск ответа на вопрос: есть ли жизнь в других звездных  системах?
Так что, как видите, мы отправлялись  на  "Титане"  не  вслепую,  а  с
достаточной уверенностью найти положительный ответ. Это  одна  сторона
дела.
   Другая заключалась в обеспечении возможности возвращения экипажа на
Землю в любом случае, даже если никто из его  членов  не  останется  в
живых. Эту  возможность  гарантирует  блок  приборов  и  анализирующей
аппаратуры, где главная роль принадлежит  супергравиметру.  Этот  блок
способен среди окружающих корабль небесных тел выбрать то, которое  по
своим показателям наиболее близко Земле. По-моему, этот  замечательный
блок недурно справился со своей задачей. Он отыскал не одну,  а  сразу
две планеты с земной  аналогией.  При  выборе  одной  из  двух  "мозг"
руководствовался рекомендациями блока, но откорректировал их в связи с
аварийным состоянием корабля. Уточняю - во имя нашей безопасности.
   По возрасту и активности  излучения  звезда  Тау  близка  к  звезде
Солнце. И если вокруг нее кружится рой планет, среди которых есть хотя
бы одна, напоминающая Землю по таким параметрам, как масса, плотность,
среднее удаление от звезды, скорость вращения вокруг собственной  оси,
средние температуры, то, значит, есть  и  другие,  менее  существенные
сходства. Менее существенные с точки зрения  космогонии,  но  с  нашей
точки - очень даже существенные, например - жизнь... Словом, "Викинг",
а если быть точным - система "Титан"-"Викинг" сделала хороший выбор.
   - Еще один вопрос, - не унимался Валентин, -  можно  ли  допускать,
что возникновение и  развитие  жизни  на  этой  планете  соответствуют
земным?
   - Ответ на ваш вопрос можно сформулировать так: на  данной  планете
не может быть более развитых форм жизни, чем на Земле.
   - Не слишком ли ваш ответ категоричен?
   - Не слишком. Примерно с рубежа  XIX-XX  столетий  космологи  ведут
поиски   сигналов,   извините,    -    радиосигналов    искусственного
происхождения  по  принципу:  запрос  -  ответ.  Передатчики   большой
мощности посылали к  звездам  импульсы-вопросы,  закодированные  таким
образом,   что   для   цивилизации   нашего   уровня,    располагающей
соответствующими технологиями, ни прием вопросов, ни  посылка  ответов
не составили бы труда. До  сих  пор  результаты  зондирования  Космоса
радиозапросами оставались безрезультатными. Отсюда вывод:  цивилизаций
с  достаточно  высоким  уровнем  технологий  в  обозримых  космических
просторах нет.
   - Ну а более отсталые уровни цивилизации не исключаются?
   - Не исключаются. Скорее даже предполагаются. Тау - звезда,  как  и
наше Солнце, примерно  одного  возраста.  Планеты  в  их  системах  по
возрасту  такие  же,  хотя  развитие  различных  форм  жизни  на  них,
вероятнее всего, находится на более низком уровне... Ты не возражаешь,
Амар?
   - Не возражаю, Линг. Ты говоришь общеизвестное.  А  чем  отличается
здешняя жизнь от земной, покажут наши исследования...
   - Амару не терпится начать  исследования  хоть  сейчас,  -  заметил
Марк, - но всему свое время.
   - Если уж мы здесь, - развел руками  Амар,  -  нам  сам  бог  велит
разобраться, что  к  чему.  Знаю  одно  -  мы  должны  будем  провести
всесторонние исследования. Исследовать есть что.  Судьба  предоставила
нам возможность сделать огромный шаг в познании  тайн  Вселенной.  Для
этого мы должны оставаться здесь достаточно долгое время. Я предлагаю:
пусть каждый осветит свои проблемы, чтобы можно  было  наметить  общий
план исследований.
   - Справедливо. Дэйв, тебе слово.
   - Мой план действий построен на сугубо инженерных соображениях.  Мы
должны отремонтировать наш корабль.  Для  этого  необходимы  следующие
условия:  в  окрестностях  места  высадки   на   берег   должны   быть
металлические руды. И второе: хотя бы небольшой участок берега  должен
быть достаточно пологим, чтобы мы смогли вытащить "Викинг" на сушу...
   Дэйв говорил так, будто речь идет не  о  гигантском  корабле,  а  о
прогулочной лодочке, чем вызвал реплику Валентина:
   - Конечно, возьмем и вынесем!
   - Правильно, - сказал Дэйв, - я скомандую, а Валентин перенесет.
   Марк  отметил,  что  настроение  коллектива  заметно   разрядилось,
напряжение рассеялось. Если к людям вернулась способность  подначивать
друг друга, значит, жить можно.
   -  И  все  же,  Дэйв,  как  ты  представляешь  себе   операцию   по
перетаскиванию "Викинга" на сушу?
   - У нас есть достаточное количество стальных канатов. Их  прочность
не вызывает сомнений.  Одним  концом  привязываем  трос  к  лебедке  в
транспортном отсеке, другим - закрепляемся на берегу. В нужный  момент
подключаем один из двигателей коррекции. Корпус "Викинга" сооружен  из
прочнейшего сплава, но это не значит, что его можно тащить как попало.
Будем соблюдать необходимую предосторожность...
   - А если трос не выдержит? - допытывался Валентин.
   - И бедный "Викинг" завалится на бок? - ехидничал Андрей.
   - Тогда мы сматываем удочки и отправляемся домой! - отрезал Дэйв.
   - Хватит вам пикироваться, - вмешался Марк, - мы поставлены в такие
условия, когда частные вопросы и мелкие детали  приходится  решать  по
ходу дела. А для начала нам необходимо определить, подыскать  наиболее
подходящее место для высадки. В  блоке  памяти  "мозга"  зафиксированы
данные гравиметрии и  радарного  обследования  по  орбитальному  курсу
корабля. Он сделал три с половиной витка, и картина нам в общем  ясна.
Место  для  приводнения  "мозг"   выбрал,   пользуясь   гравитационным
эффектом, возникающим на стыке суши и  моря...  Но  предоставим  слово
Лингу:
   -  Информацию,  полученную  на   орбите,   использовать   непросто,
поскольку нет исходных ориентиров. Но вот чем  мы  располагаем:  длина
экватора - 38470 километров.  Погрешности  плюс-минус  20  километров.
Экватор пересекает два довольно больших континентальных участка и один
во  много  раз  меньший,  предположительно  -  остров.  Участки   суши
разделены значительными пространствами воды. У этой планеты, как  и  у
Земли, существует магнитное  поле  с  железорудными  аномалиями,  есть
привычные полюса, есть запад и восток, то есть привычные навигационные
ориентиры, благодаря  которым,  если  забежать  вперед,  нам  придется
рассчитывать программу старта для возвращения  на  Землю.  Для  этого,
правда, понадобится еще немало и других данных,  но  у  нас  есть  все
возможности получить их. Короче, уже завтра, с восходом солнца...
   В этом месте Линг споткнулся о дружный смех своих слушателей  и  не
сразу понял причину веселья. Выручил Марк:
   - Не знаю, как вам, а мне это нравится. Нам  предстоит  перейти  на
"ты" в общении с этой планетой. Не в смысле глупого высокомерия,  -  в
этом случае мы можем крепко поплатиться, а в смысле адаптации к  новым
условиям. Понятия "солнце", "земля", север, юг и другие пусть остаются
в нашем речевом обиходе. Нам будет легче понимать  друг  друга,  и  мы
будем чувствовать себя более комфортно...
   - В расшифровке данных "мозга" я  обозначил  участки  суши  и  моря
буквами, - продолжал Тен Линг, -  поскольку  об  их  существовании  мы
судим пока лишь по данным приборов...
   - Извини, Тен, - опять вмешался Марк, - я хочу прибегнуть к  земным
аналогиям. Представим себе инопланетянина,  прилетевшего  на  Землю  и
обогнувшего ее по экватору.  Что  он  видел  бы?  Суша  -  Центральная
Америка; вода - Атлантический океан; суша - Центральная Африка; вода -
Индийский океан; суша - острова Индонезии; вода -  Тихий  океан...  Он
видел бы континенты и океаны, понятия  не  имея,  как  их  называют...
Прошу, Тен!
   - Сейчас мы находимся примерно посреди океана А,  ширина  по  линии
пересечения  17530  километров.  На  западе  этот  океан  примыкает  к
континенту "а" с шириной по линии пересечения 6100  километров.  Затем
идет океан Б - 5350 километров  и  за  ним  -  континент  "б"  -  1290
километров. И наконец - океан В - 3600 километров, и суша "в"  -  4600
километров. Восточный берег континента "в"- самая близкая к нам суша.
   - Как она от нас далеко?
   - В момент приводнения мы находились в 6700 километрах  от  нее.  С
тех пор мы дрейфуем, удаляясь от берега со скоростью 30  километров  в
час, значит, сейчас до нее не  менее  8000  километров.  Континент,  в
сторону которого мы дрейфуем, отстоит от нас на 9500 километров.
   - Двигаться против дрейфа мы не можем, -  заметил  Дэйв,  -  мы  не
морское судно, да и никакого горючего не хватит. По грубым оценкам,  у
нас его достаточно. Мы можем пополнять его электролизом морской  воды,
но и здесь слишком высоки энергозатраты. А  горючее  нам  понадобится,
когда мы будем прощаться с этой планетой. Потому предлагаю  дрейфовать
к суше "а". Оно хоть и дальше,  но  выигрыш  в  энергии  снимет  любые
возражения.
   Попробуй при такой постановке вопроса спорить с  Дэйвом!  Он  забил
сразу все гвозди, не оставляя думающим иначе ни единой зацепки.
   - Есть другие соображения? - спросил Марк. - Мы не знаем  ничего  о
здешней планете.  Что  один  континент,  что  другой  -  мы  не  видим
различий. Если нет возражений, принимается  предложение  Дэйва...  Еще
несколько частных вопросов: суточное время на этой планете  составляет
22 часа 18 минут. Если будем жить по земным  часам,  запутаемся.  Тилл
предлагает такой выход: оставим атомные часы отсчитывать земное время,
-  на  нем   построены   все   навигационные   расчеты.   Отрегулируем
электрические часы в кают-компании  с  таким  расчетом,  чтобы  полный
оборот они делали за 22 часа 18 минут. Час окажется на  четыре  минуты
пятнадцать секунд короче. Как нам быть с наручными часами? Оставим  их
в покое до возвращения на Землю.
   Итак, кто чем занимается: медики  занимаются  здешними  вирусами  и
микробами, а также полиинтерфероном. Сегодня это  самое  важное  дело.
Радисты меняют радиоаппаратуру и ремонтируют поврежденную.  Налаживают
связь с  оперативным  Центром  "Титана".  Без  "Титана"  мы  останемся
постоянными жителями этой планеты. Без него мы не сможем  вернуться  в
Солнечную систему. Этими вопросами  занимаются  Синг  и  Тен.  Амар  и
Грегор занимаются подготовкой к высадке на берег,  намечают  программу
посильного  исследования  планеты  в  доступном  комплексе   вопросов.
Техническими  вопросами  занимаются  Дэйв  и  его  группа.   На   моей
ответственности - общее  руководство.  По  особому  графику  расписано
дежурство смен,  под  наблюдением  которых  будет  продолжаться  дрейф
корабля. Штурман следит за строгим следованием по курсу. В необходимых
случаях включаются двигатели корабля.
   Марк, излагая  задачи  и  обязанности  своих  подопечных,  держался
уверенно и предельно деловито. От мимолетной растерянности не осталось
и следа. В немалой  степени  наша  жизнь,  наше  будущее  зависели  от
поведения командира.
   - Если нет больше вопросов или замечаний, все свободны. Всем доброй
ночи и хороших сновидений на этой планете.

   Двое суток мы не сводили глаз с берега, внимательно  вглядываясь  в
каждую деталь  местности.  Иногда  брались  за  бинокли  и  обшаривали
взглядом окрестности, в  тщетной  пока  попытке  обнаружить  животных.
Крупные существа не обнаруживались  и  в  воде.  Амар  ловко  орудовал
биорадаром - и тоже безрезультатно.  Но  следы  бурной  жизни  налицо:
прибрежные склоны поросли густой зеленью. В прибрежной воде на глубине
метра мы различаем полуразрушенные остатки коралловых образований.  За
тысячи лет до нашего прибытия  какая-то  могучая  сила  отвела  отсюда
мощное течение,  на  пути  которого  возводили  кораллы  свои  пестрые
бастионы.  Течение  исчезло,  а  вместе  с  ним  исчезли  условия  для
созидательной,  не  затихающей  ни  на  минуту  жизни  кораллов.  Вода
потеряла свежесть,  понизился  уровень  кислорода,  планктон  оскудел.
Кораллы  погибли,  а  их  могучие   бастионы,   разрушаемые   прибоем,
превратились в песчаные отмели. В  застойной  воде  уже  не  рождались
мириады  невидимых  строителей,   чтобы   устремлять   к   поверхности
многоцветье ветвистых  подводных  джунглей  -  жилье  и  могилы  своих
бесчисленных  предков.  Изменился  состав  воды  -   исчез   планктон,
мельчайшие живые существа, которыми питались  неисчислимые  стаи  рыб.
Вслед за мельчайшими исчезли рыбы, а уж за рыбьей  мелочью  неизвестно
куда подевались и ее преследователи - хищники. Оборванное звено в цепи
взаимозависимости  живых  существ  привело  к  оскудению  этих   мест.
Огромные морские чудища не тревожили  больше  их  покой,  ушли  искать
богатые  живностью  морские  угодья,  способные  насытить   неутолимые
аппетиты...
   Подводные коралловые скалы,  когда-то  охранявшие  берега  от  волн
морского прибоя, а затем тысячи лет  сами  подвергавшиеся  неумолимому
разрушению, вспомнили, что они как-никак стража. Они заперли спокойную
лагуну от пришельцев с иной планеты.

   Биорадар по-прежнему  докладывал  своим  невозмутимым  молчанием  о
полном отсутствии достаточно крупных животных.
   "Викинг" тяжело покачивался на  волнах  перед  коралловой  отмелью.
Впереди, метрах в сорока поближе к  берегу,  океанские  валы  с  тупой
настойчивостью шли на приступ коралловых  бастионов.  Выбросив  пенную
гриву,  валы,  словно  потеряв  последние  силы,  безропотно  умирали,
освобождая дорогу идущим вслед за ними. Но дальше им дороги не было.
   Инженеры, приварив маленькую площадку и не очень надежные  поручни,
устроили из входного люка  нечто  вроде  капитанского  мостика.  Мы  с
трудом размещались на нем - я, Амар и наш командир Марк. Нас удивляло,
что острый, в десятки раз острее кошачьего, глаз биорадара не сигналит
нам о какой-нибудь диковинной твари. Плоский,  полого  уходящий  вверх
берег порос густым лесом. Что и говорить, странное местечко! А ведь по
пути сюда, во время  двухнедельного  перехода  нас  радовало  изобилие
вполне земных рыб  и  змееподобных  существ,  населявших  пространство
вокруг "Викинга". С другой стороны, нас  радовала  покойная  голубизна
лагуны. Она, судя по данным биорадара, была достаточно глубокой.  Если
мы сумеем пробиться через коралловый барьер, лагуна  станет  надежной,
хорошо защищенной от волн гаванью для "Викинга".
   Когда мы,  подходя  со  стороны  моря  к  нашей  нынешней  стоянке,
выбирали подходящее место, обратили внимание на характер окрестностей.
Прибрежная полоса поросла густым лесом. Вдали над верхушками  деревьев
возвышались вершины холмов. Это  было  все,  что  мы  знали  о  земле,
которую нельзя было назвать ни враждебной, ни гостеприимной. Наш обзор
был весьма я весьма ограничен, и сколько бы мы  ни  смотрели,  больше,
чем видим сейчас, не увидим ни завтра, ни послезавтра.
   - Для  того,  чтобы  обживать  эту  лагуну,  мы  должны  хорошенько
обследовать окрестности в радиусе хотя бы километров  пятьдесят.  Этот
заливчик представляется идеальным местом - пойдемте  в  кают-компанию,
еще раз обсудим, как быть.
   В кают-компании нас ждал Марсе:
   - У меня,  Марк,  неутешительные  вести  для  тебя.  Ты  не  можешь
отправляться на берег.
   - А в чем дело?
   - Твоя иммунная система еще не окрепла как следует.
   - У меня всегда был достаточно сильный иммунитет!
   - К сожалению, сильный иммунитет не дается раз  и  навсегда.  Ты  в
последние годы дважды отправлялся в межпланетные  рейсы.  Дважды  тебя
накачивали  полиинтерфероном.  В  таких   случаях   иммунная   система
восстанавливается медленно.
   - А как остальные? - недовольно спросил Марк.
   - Так же, за исключением  Амара  и  Грегора...  Подождем  несколько
дней. Если все останется без изменений, добавим витаминотерапию.
   - Но мы не можем отпустить Амара и Грегора без третьего человека!
   - Но и рисковать нельзя!  -  Мишель  Марсе  всем  своим  видом  дал
понять, что он неумолим. - У нас достаточно времени, чтобы все  делать
по правилам!
   Амар не скрывал отчаяния:
   - Марк, я думаю, формальностями  можно  пренебречь,  а?  Вирусо-  и
микробиологическая обстановка вокруг "Викинга" спокойная, ведь  ты  не
отрицаешь этого, Мишель! Это же глупо - еще целую неделю рассматривать
берег из корабельного люка. Чего мы боимся?
   - Амар, я тебя понимаю, но дать разрешение на высадку не могу.  Это
не формальности... Какие формальности, когда речь идет о  безопасности
людей! Да, здесь все в норме, но кто знает, что ждет вас  в  километре
от берега?
   - Именно это мы и попытаемся узнать! Марк!
   - Я сам это не могу решить.  Давайте  соберемся  и  поговорим.  Эта
терра инкогнита, подозреваю, не так проста, как выглядит. Мы не  можем
всего предусмотреть, и тут Мишель прав.
   Странно, коллектив  не  поддержал  командира.  Командир  остался  в
меньшинстве. Амар сумел убедить в своей правоте:
   - ...были бы у нас вертолеты  или  вездеходы,  у  нас  не  было  бы
проблем. Но их нет! Так что, сворачивать из-за этого исследовательскую
программу? Мы с Грегором обсуждали этот вопрос. По всему видно,  здесь
должны быть реки, большие и маленькие. Возвращаться к морю из  глубины
материка, а это не такая уж и глубина, мы сможем и на плоту. Деревьев,
сами видите, здесь достаточно.
   Для перехода  с  корабля  на  берег  через  лагуну  Амар  предложил
использовать  космические  скафандры.  При  этом   надо   следить   за
количеством воздуха в скафандре. Его не должно быть ни излишне  много,
ни  слишком  мало,  а  ровно  столько,  чтобы  обеспечить   нормальную
плавучесть. С оружием, необходимым для  самообороны,  было  еще  хуже:
медики предложили нам хирургические  скальпели,  в  какой-то  подсобке
нашли садовую пилу с мелкими зубьями. И скальпели, и, тем более,  пила
могли считаться оружием только в глазах человека, обладающего  хорошим
чувством юмора. Дэйв предложил прибавить к нашему снаряжению еще и  по
два баллона с кислородом. На их редукторы Такура насадил по  короткому
отрезку трубки. Если открыть вентиль и направить газовую струю в  глаз
нападающего, можно добиться хорошего эффекта. Это  оружие  понравилось
всем, его существенный недостаток - большой вес.
   Андрей, любитель подводного плавания, прочитал нам вполне  толковую
лекцию о плавании в скафандрах. Он полагал, что существенного различия
между гидроскафандром и космическим нет. Главное - приспособиться:
   - Если воздуха в скафандре будет слишком  много,  вас  выбросит  на
поверхность, где вам нелегко  будет  передвигаться.  Если  же  воздуха
будет недостаточно, вы опуститесь на дно, погрузитесь в ил, - ила  тут
видимо-невидимо...
   Я и не  предполагал,  что  в  нашем  маленьком  коллективе  столько
инструкторов. Казалось, в  каждом  сидит  по  два  инструктора  и  все
объясняют что-нибудь эдакое, что может нам пригодиться. Было ясно, что
любой из наших спутников пошел бы  вместе  с  нами,  или  вместо  нас.
Зависть - дама с характером.
   - Отправляетесь завтра с утра, - подытожил Марк.  -  Феликс,  Синг,
ваше место будет у биорадаров.  Осмотрите  каждый  камень  на  берегу.
Радиосвязь не прерывать больше, чем на три минуты.
   Боялся ли я предстоящей вылазки?  Нет.  Мною  владело  лихорадочное
состояние, какое всегда возникает перед рискованным  начинанием.  Рано
утром  в  громоздких  скафандрах  мм  стояли  на  крохотной   площадке
"капитанского мостика". В наушниках что-то бубнил обесцвеченный  голос
Марка:
   - Будьте внимательны сразу же после  погружения.  Не  манипулируйте
воздухом - если вас выбросит на  поверхность  под  кораблем,  рискуете
нарушить герметизацию. Сразу же отходите от корпуса.
   Широкие, зеленоватые валы лениво  накатывались  на  полупогруженный
корпус "Викинга". На вопрос Тилла: "Вы готовы?" Амар ответил, что  все
в порядке.
   - Я иду первым, - сказал Амар. Он неуклюже перелез через поручни  и
не вошел, не прыгнул в  воду,  а  завалился,  плюхнулся,  подняв  веер
брызг. Вслед за Амаром, когда он скрылся в толще  воды,  шагнул  и  я.
Волна словно  бросилась  мне  навстречу.  Толчок  был  чувствительным.
Опускаясь, я увидел, как воздушные  пузырьки  потянулись  вверх  перед
моим иллюминатором. Ноги погрузились в мягкое илистое дно, серая  муть
облаком окутала меня с головой. Я  вспомнил  совет  Андрея  по  такому
случаю:  прибавить  немного  воздуха.  Я  нажал  ручку  регулятора   и
почувствовал, как воздух обжимает мое тело. Я стоял на твердом  грунте
и ничего не видел. Непроницаемая пелена отрезала  меня  от  Амара,  от
"Викинга", предоставила мне возможность проверить, могу ли я  спокойно
искать выход в критической ситуации.  Спокойно,  говорю  себе.  Поднес
левую руку к иллюминатору - вот она, кнопка подачи воздуха в скафандр.
Указательным пальцем правой нажимаю на нее и  чувствую,  что  скафандр
становится просторнее, невесомее. Главное - дозировать подачу  воздуха
так, чтобы меня не швыряло вверх и не тянуло ко  дну.  Жаль,  Амар  не
видит меня  со  стороны.  Это  зрелище:  силуэт  неуклюжего  существа,
похожего на медведя, который топчется на месте, вздымая  все  новые  и
новые тучи ила. Я пытаюсь резкими движениями подняться наверх, но  то,
что легко удается пловцу в плавках, никак не выходит у меня.  Добавляю
еще воздуха -  твердый  грунт  ушел  из-под  ног,  стараюсь  сохранить
равновесие, пытаюсь плыть. Вообще-то я неплохой пловец. Конечно, глядя
на меня сейчас,  этому  никто  не  поверил  бы,  но  пусть  неверующий
попробует одеть тяжелый космический скафандр и  порезвиться  в  мутной
толще воды! Кажется,  что-то  получается.  Завеса  вокруг  меня  стала
немного прозрачнее. Включаю фонарик, вмонтированный в  шлем.  В  узкой
полоске  света  полупрозрачная  завеса  превращается  в  стену   -   я
отказываюсь от услуг фонарика. Кажется, понемногу продвигаюсь. Начинаю
различать камни на дне. Добавляю воздуха  -  самую  малость  -  и  еще
немного приподнимаюсь над заиленным дном...
   - Грегор, ты меня слышишь? Отзывайся! -  голос  Амара  прошуршал  в
наушниках. - Почему молчишь, Грегор?
   Занятый барахтаньем, я, по-видимому, не  обращал  внимания  на  зов
Амара:
   - Я тебя слышу, Амар! Плохо, но слышу! Я тут никак не  выберусь  из
ила! - к этому времени, правда, я выбрался, потому что облако висело в
воде в десятке метров от меня. - А ты меня видишь?
   - Не вижу, - ответил Амар. - А корпус "Викинга" видишь?
   Я посмотрел вверх:
   - Вижу, он прямо надо мной,  но  я  не  могу  определить,  в  какой
стороне лагуна.
   В наш разговор вмешался Андрей:
   - Одну минуточку, мы вас сориентируем гидролокатором!
   Жду  их  указаний  и  рассматриваю  дно.  Белесый  слой  ила  лежит
шиферными складками, повторяющими движение волн на  поверхности  моря.
Кое-где из ила выпираются  обломки  скал.  Чахлые  кустики  водорослей
колышутся, подчиняясь покачиванию морской толщи. Не видно ни  рыб,  ни
других животных.
   - Мы вас зафиксировали. Вы  буквально  в  десятке  метров  друг  от
друга. Грегор, начинай движение! - скомандовал Андрей.
   - Куда?
   - Все равно, куда, - ответил Андрей, - мы поправим!
   - Понимаю! - я начинаю плавно двигаться в сторону, которая  кажется
мне светлее.
   - Стоп! Грегор, развернись на 180 градусов!
   Разворачиваюсь  и  плыву  по-черепашьи.  Приспосабливаюсь.  Впереди
появляется неясный силуэт Амара. Он парит, слегка шевеля  руками, чуть
выше меня. Пузырьки воздуха бегут у него откуда-то из-под шеи.  Увидев
меня, он приветливо помахал рукой, а  я  еще  добавил  воздуха,  чтобы
выйти на один уровень.
   - Хорошо! - сказал Феликс, - Грегор, плыви по этому же курсу  прямо
на лагуну... Чуть левее, градусов на двадцать!
   - Спасибо, - говорю. - Амар, как самочувствие?
   - В норме, - отвечает Амар. -  Будем  двигаться  на  этой  глубине.
Постараемся не терять друг друга из поля зрения.
   Дно стало более бугристым,  обломки  скал  -  покрупнее.  Словно  в
тумане,  показался  крутой  обрыв  кораллового  барьера,   окутываемый
облачками сероватой мути, возникающими из-за движения воды у рифов.
   - Надо подниматься повыше! - говорю своему спутнику.
   - Поднимемся, - согласился Амар, - только без добавочного  воздуха.
Мы добились нулевой плавучести. Это то, что нужно...
   Энергично работая руками и ногами, я чересчур  увлекся  и  едва  не
выскочил на поверхность воды. Здесь, перед рифом, качка была сильнее.
   - Ты добавил воздуха? - спросил Амар. - Слишком быстро пошел вверх!
   - Нет, не добавлял... Не рассчитал силу движения.
   - Надо немножко стравить воздух, - сказал  Амар,  -  давление  воды
уменьшилось, и соответственно возросла  подъемная  сила.  Перед  рифом
надо  быть  крайне  осторожным,  видишь,   торчат   кораллы...   Можно
напороться!  -  говорит  Амар.  -  Чувствуешь,  нас  тянет   на   риф!
Чувствуешь, какое тут течение?
   - Ребята, - говорит Феликс, и его голос  еле  слышен,  -  вы  перед
самым рифом. Проплывите немного по течению, выберите Подходящее  место
для преодоления барьера, чтобы вас не бросало о камни! Понимаете,  что
я имею в виду?
   - Понимаем! - ответил Амар, вглядываясь в гребень  барьера,  вокруг
которого прямо-таки закипала зеленоватая вода. - Поищем,  где  гребень
пониже!
   Если смотришь снизу, поверхность  моря  отсвечивает  серебром.  Она
покрыта мелкой рябью, в ней  лопаются  пузырьки  воздуха,  и  вся  она
полощется, как простыня на ветру. Поближе к рифу простыня эта рвется в
клочья, мелко пузырится.
   - Вот здесь лучше всего, - говорит Амар, - надо поддуть скафандры!
   Гребень барьера здесь понижался, - то  ли  волнами  выбило,  то  ли
червячки-строители не достроили.  Во  всяком  случае,  между  рифом  и
поверхностью моря просвет был достаточный.
   - Будем входить ногами вперед, - сказал Амар, - если швырнет, ногам
не страшно!
   Когда  мы  медленно  втянулись  в  этот  своеобразный  проход,  нас
подхватило течение. Я всем  своим  телом  чувствовал  сквозь  скафандр
мускулистые струи воды, подталкивающие меня со всех сторон,  и  только
следил, чтобы не налететь на острые выступы камней. Я чувствовал  себя
Гулливером, в которого вцепились сотни  маленьких  цепких  рук,  чтобы
тащить его вперед без передышки...
   Потом  наступила  тишина.  Бурунный  шум  воды  остался  позади.  Я
разыскал взглядом Амара. Мы, как  пестрые  поплавки,  покачивались  на
зыбкой поверхности залива.
   - Все в порядке! - крикнул Амар в  переговорный  аппарат.  -  Мы  в
лагуне!
   - Молодцы! - послышался голос Марка. - Будете пересекать  лагуну  -
запомните  строение  дна,  глубину,   детали   прибрежных   отмелей...
Счастливо!
   Мы медленно плыли к берегу. Через каждые  десять-пятнадцать  метров
поочередно ныряли, изучая рельеф морского дна. До берега  было  метров
триста. Глубина лагуны местами достигала 15-18 метров.  В  толще  воды
изредка появлялись червеподобные существа, которые падали на  дно  при
попытке прикоснуться к ним. У самого  дна  шныряли  мелкие  невзрачные
рыбешки... Лагуна не изобиловала жизнью. Амар, как биолог,  должен  бы
попристальнее всматриваться в здешних животных, но он почти не обращал
на них внимания. Возможно,  отложил  на  потом,  а  сейчас  главное  -
пересечь лагуну и выбраться на берег неведомой  земли.  Допускаю,  что
наше любопытство притуплялось будничным сходством этого мира с земным.
   По мере приближения к берегу глубина лагуны заметно уменьшалась.  В
чистой воде хорошо просматривалось дно, в основном песчаное, с редкими
куртинками водорослей. А вот и отмель. Я попробовал встать на ноги.  С
трудом выпрямился под непосильной тяжестью скафандра. Он так давил  на
плечи, что нельзя было устоять. Да еще эти баллоны с кислородом!
   Мы добрели до песчаного откоса и повалились набок,  растянулись  на
песке.
   - Невозможная тяжесть!
   -  Чего  же  ты  хочешь?  -  сказал  Амар,  -  наши  мышцы  еще  не
восстановились,  да  и   кровообращение   не   нормализовалось   после
длительной гибернации.
   - Не представляю, как можно передвигаться в  скафандрах  по  земле!
Это ведь одежда для невесомости!
   - Даже в воде она не позволяет свободы движений, - согласился Амар.
   На "Викинге" нас, очевидно, подслушивали постоянно, потому что Марк
сразу подключился к разговору:
   - Парни, оставляем этот вопрос на ваше усмотрение.  Если  скафандры
не годятся для передвижения, снимайте их. Оставьте на берегу.
   Мы помогли друг другу снять скафандры.  Остались  в  легких  трико,
которые входят в скафандровый комплект. Амар хлопнул себя по бедрам:
   - То слишком много было, а теперь совсем мало осталось... -  бурчал
Амар. - Мы не можем отправиться босиком!.. Слышишь, Марк? Мы не сможем
босиком идти, - израним ноги на первом же километре!
   - Я понял, - ответил Марк. - Одну минутку, мы тут  посоветуемся!  -
прошла минута или две. В гидрошлемах  снова  прозвучал  его  голос:  -
Амар, Грегор! Попытайтесь отделить от скафандров сапоги. Вид у них  не
весьма элегантный, зато прочные. И не забудьте аптаторы!  Аптаторы  не
забудьте!
   Минут через двадцать мы были готовы  продолжить  наше  путешествие.
Как мы теперь выглядели? Умора! Массивные сапоги на худых ногах; лямки
от скафандров крест-накрест опоясывают наши худые плечи; с обоих боков
на поясах болтаются кислородные баллоны... Тот еще видик! Нас,  видно,
рассматривали в  бинокли,  потому  что,  спрашивая  нас  об  удобствах
экипировки, Марк с трудом подавлял смех:
   - Обмундирование на вас производит впечатление  очень  практичного.
Примерно в радиусе пяти километров от вас биолокатор  не  зафиксировал
ничего подозрительного. Существа размером с жука, мышь,  курицу  не  в
счет.
   Хруст прибрежной гальки под  нашими  сапогами  громко  отдавался  в
тишине. Тишина  была  такая  давящая,  что  мы  с  Амаром  перешли  на
полушепот. Солнце припекало не слишком, с моря доносился  приглушенный
шум прибоя у рифовых скал. Среди песка  и  гальки  иногда  встречались
ракушки. За первой Амар  наклонился  с  воодушевлением  исследователя,
следующую переступил с равнодушием обывателя: таких и на Земле полно.
   Мы  вступили   под   зеленые   своды   джунглей.   Какое-то   время
прислушивались и, не обнаружив никаких звуков, кроме  шелеста  листьев
под  слабым  ветром,  двинулись  дальше.   Деревья   своими   листьями
напоминали лавровишню, но  были  мощнее,  словом,  настоящие  деревья.
Росли  они  довольно  густо,  и  это  тоже  весомый  аргумент   против
скафандров.
   Мы  остановились,  чтобы  еще  раз  посмотреть  на   наш   корабль.
Расстояние уменьшило  его  настолько,  что  он  напоминал  собственную
модель.  Маленькая  игрушка  на  фоне  бесконечного   небесно-морского
пространства;  странный  посланец  человечества  на  эту   неизвестную
человечеству планету. В моей груди что-то сжалось, и  я  почувствовал,
как по спине поползли мурашки. Это было  предчувствие  страха.  Только
предчувствие, потому что оснований для подлинного страха  не  было.  Я
впервые с отчетливой ясностью осознал, кто я  и  где  я.  Самосознание
стало ясным, как утренний морозец при безоблачном  небе.  Вот  я  стою
здесь, можно сказать,  полунагой,  но  со  скальпелем  за  поясом.  На
ремнях, которые крест-накрест, висят два увесистых  баллона.  Я  отдаю
предельно ясный отчет рискованной  ситуации,  которая  неизвестно  как
повлияет на мою жизнь. Почему-то подумалось о далеких прапращурах, что
рождались и умирали в пещерах. И бытовое  сознание  формировалось  под
влиянием повседневного  страха  и  ярости,  желания  преследовать  или
бежать. Инстинкты,  наглухо  замурованные  в  уголках  цивилизованного
мозга, стучались в дверь моего сознания напоминанием о  дочеловеческом
периоде человеческой жизни. Моя внутренняя тревога, мои атавистические
чувства были не менее правдивыми, чем самый простой закон  математики.
Эти чувства будто предупреждали, что на этой тихой и  спокойной  земле
нас ждет нечто страшное. Мой разум возмущенно ограждал свой  покой  от
помешательства...
   Я шел по лесу, и все мое  внимание  было  направлено  вперед  и  по
сторонам.  Амар  шел  вслед  за  мной.  Вдруг  сильный  свист,  словно
прорывающийся сквозь шипение, раздался  за  спиной.  Оглядываюсь,  как
ошпаренный:  Амар  стоит  и  улыбается.  В  руках   у   него   баллон.
Густолиственная ветка перед ним сверкала в инее...
   - Фу ты черт, как напугал! - возмутился я. -  Предупредил  бы,  что
ли! Ты же знаешь, как напряжены нервы!
   На "Викинге" тоже забеспокоились, потребовали объяснений.
   - Все в порядке,  друзья,  -  сказал  Амар,  -  просто  я  проверил
действие кислорода на здешнее дерево. Не думал, что баллон так страшно
шипит и свистит.
   Обожженные морозом листья оттаивали  в  лучах  солнечного  зайчика,
чернели прямо на глазах. Я двинулся дальше. Мне показалось,  что  Амар
не проникся той тревогой, теми неясными ощущениями, которые  одолевали
меня. У нас,  видно,  разные  типы  характеров.  В  этом  первобытном,
неземном лесу он не проявляет осторожности. Хорошо это  или  плохо?  А
если неожиданная угроза? Или он такой  бесстрашный,  что  ему  никакая
опасность нипочем?
   - Конечно, лучше бы  направить  струю  на  какого-нибудь  зверя,  -
рассуждал Амар, -  но  и  этого  достаточно.  Листья  заморозились  на
расстоянии двух метров.
   Я не ответил. Вскоре шум прибоя замер, отделенный от нас джунглями.
Темно-коричневые стволы молча обступали  нас  и  казались  мне  толпой
безмолвных туземцев. Кое-где деревья расступались, образуя  небольшие,
лишенные   растительности   поляны.   Почва   глинистая,   отметил   я
механически, и не очень богата гумусом...
   - Взойдем на холм и осмотримся, - сказал Амар усталым голосом, -  я
совсем запарился. Хочется широкого простора и прохладного ветерка.
   А  я  не  почувствовал  усталости.  И  духота  на  меня   пока   не
подействовала изнуряюще. Мои мысли сосредоточились  на  двух  реалиях:
осторожности, которой  меня  одарила  природа  навсегда,  и  ощущением
радости, что, наконец-то, ноги мои ступают  по  твердой  земле,  а  не
подкашиваются в проходах "Викинга".
   У вершины холма деревья стояли не так густо,  будто  не  у  каждого
хватило силы взобраться  по  камням,  не  каждому  удалось  зацепиться
корнями за каменистую почву.
   На крутом подъеме  и  у  меня  перехватило  дыхание.  Струйки  пота
поползли по щекам. Вокруг лежали глыбы  мергеля,  обрамленные  чахлыми
кустиками.
   С вершины этого холма нашему взгляду открылись  другие  холмы.  Они
напоминали стадо уходящих в  глубь  материка  слонов.  Лес  окончился,
словно побоялся идти в эту холмистую  страну,  изрезанную  оврагами  и
покрытую довольно густым кустарником. Этот кустарник и  листьев-то  не
имел настоящих -  кое-где  на  ветках  покачивались  маленькие  клочки
желто-серой "бумаги". И только в долинах мы различали зеленые заросли.
На крутосклонах обнажились  слои  горных  пород,  под  ними  стелились
россыпи щебенки. Меня, как геолога, эта картина обрадовала.  Я  забыл,
когда держал в руках обломок диковинного камня. забыл  ощущение  ручки
геологического молотка в ладони...
   Ближайший от нас обрыв находился в полукилометре.  На  серо-голубом
фоне среза выделялись черные и темно-красные полосы.
   - Интересно, что это за полосы, там, на обнажении? - спросил  Амар,
показывая взглядом и кивком подбородка в сторону разрушенного склона.
   - Мне и самому хотелось бы это выяснить,  -  сказал  я,  -  но  как
специалист,  уважающий  свою  профессию,  свое  мнение  выскажу  после
детального анализа.
   С "Викинга" попросили обрисовать обстановку. Я подробно рассказал о
том, что открылось нашим глазам.
   - Амар, а как там по линии Жизни? - спросил Марк.
   - Пока не увидел ни одного жучка.
   - Странно, если есть условия для разнообразных форм  Жизни,  почему
же она так бедна?
   -  Чтобы  ответить  на  этот  вопрос,  надо  проанализировать  кучу
вопросов комплексно. Пока же кроме деревьев и  прочей  растительности,
весьма жалкой, надо  сказать,  мы  не  обнаружили  ничего,  достойного
удивления.
   - Как вы думаете, сколько понадобится времени, чтобы закончить вашу
разведку и вернуться на корабль?
   - Часа полтора-два, - ответил Амар.
   - У нас, у многих, такое чувство,  что  вам  надо  быть  начеку,  -
сказал Марк. - Не размагничивайтесь, а еще лучше - закругляйтесь.  Для
первой вылазки достаточно.
   - Но, Марк, это же несерьезно! - возразил я. - Нам  нужно  хотя  бы
полдня, если мы затеяли эту разведку!
   - Да,  Марк,  -  поддержал  меня  Амар,  -  мы  ничем  не  рискуем.
Посмотрели бы вы, как здесь спокойно!
   - Ну хорошо, продолжайте,  -  согласился  Марк.  -  Не  занимайтесь
пустяками.  Ваша   вылазка   -   рекогносцировочная.   Предварительное
обследование окрестностей. Докладывайте через каждые три минуты...

   Амар начал спускаться с  холма.  Я  еще  раз  внимательно  осмотрел
ландшафт. Серые однообразные холмы, покрытые  чахлой  растительностью.
Никаких ориентиров. Холмы  изрезаны  оврагами.  В  долинах  -  зелень,
возможно, ручьи. Только что пройденный  лес  скрывает  от  наших  глаз
лагуну, "Викинг" и всю прибрежную полосу, оставляя для обзора  морской
горизонт, темную пелену рассеянной облачности над ним и  голубое  небо
над нами. Даже здесь, на вершине холма, воздух томительно  неподвижен.
Характерный запах степей - запах засыхающей растительности...
   - Грегор, не отставай! - кричит Амар.
   Хорошо еще, что кустарник  на  этой  спекшейся  почве  не  образует
сплошных зарослей, иначе нам трудно пришлось  бы  в  наших  трико.  На
склоне холма известняковую почву все грубее рвут овражки  и  промоины.
Спуск довольно крут. Потревоженные камни устремляются вниз, их падение
замирает где-то на осыпях.
   Связь с "Викингом" становится все глуше, в долинах вообще ничего не
слышно. Марк тревожится:
   - Старайтесь поменьше находиться в  долинах,  в  радиотени.  Нельзя
надолго прерывать связь, - требует он.
   Спуск в долину был  намного  тяжелее  подъема  на  холм.  Амар  шел
впереди по краю глубокого оврага. Я хотел было крикнуть ему, чтобы  не
приближался к оврагу так близко. Их края отличаются рыхлостью и  легко
обрушиваются. Но прежде чем я  открыл  рот,  Амар  взмахнул  руками  и
провалился. Падая, Амар схватился рукой  за  куст,  но  куст  сорвался
вместе с ним. Я слышал только шум катящихся по откосу камней. Потом  -
тишина.  Растерявшись,  я  беспомощно  посмотрел  вокруг  себя,  точно
недоумевая, как такое может случиться. Только бы не покалечился!
   Я осторожно приблизился к обрыву и заглянул вниз. Амар лежал на дне
оврага среди камней, его лицо искажено гримасой боли. Пока он ощупывал
ногу, я осматривал склоны, чтобы выбрать место спуска. Овраг  довольно
глубок.
   - Амар, что с ногой?
   - Кажется, вывихнул лодыжку, - ответил Амар рассерженным голосом. -
Не надо сюда спускаться - покатишься.
   - Но ты сам не выберешься!
   - Здесь мы и вдвоем не выберемся, по этой крутизне... Лучше сделаем
так: я спускаюсь в долину по дну оврага, а ты идешь туда же по  верху.
Встречаемся в долине.
   - Сначала попробуй, сможешь ли идти, или мне  придется  спускаться.
Ты весь в кровоподтеках и царапинах.
   Амар поднялся. Осторожно ступая больной ногой. он сделал  несколько
шагов.
   - Ну как?
   - Можно идти... Больно в щиколотке... но идти можно, - сказал Амар,
- теперь уж, хочешь не хочешь, а надо возвращаться. Ты иди  побыстрее,
а когда достигнешь устья оврага, то двигайся мне навстречу.
   Я сделал несколько быстрых шагов, когда голос Амара остановил меня:
   - Грегор, подожди минутку!
   Я вернулся и заглянул вниз.  Амар  держал  в  руках  кусок  темного
камня:
   - Очень интересный камень, - он поднял еще один такой же. -  Похоже
на руду. Стучу ими друг о друга - звенят. Тяжелые...
   - Ладно, в камнях успеем разобраться. Вернемся сюда специально...
   - Вернемся... - проворчал Амар. - Если у меня вывих, или связка,  я
с корабля как минимум месяц не смогу  сойти.  -  Он  швырнул  камни  в
стенку оврага и поковылял, охая, к месту нашей встречи. Я то  шел,  то
бежал, спотыкаясь о камни,  пока  не  наткнулся  на  препятствие.  Оно
встало передо мной в виде "дочернего"  оврага.  Он  впадал  в  большой
овраг и был так же крут и глубок. Что делать?  Я  заглянул  в  большой
овраг, крикнул Амару, но Амара не видно было. Если я  успел  пробежать
метров двести, то Амару едва ли удалось продвинуться на десять  -  дно
оврага усыпано щебенкой и камнями, не  разбежишься  даже  на  здоровых
ногах. Мне пришла в голову мысль спуститься в "дочерний" овраг,  а  по
нему - в большой. Заглянув туда, где овраги соединялись,  увидел,  что
это невозможно - там образовалось водопадное ложе глубиной  не  меньше
четырех метров. Осталось одно - идти вверх вдоль нового  оврага,  пока
не   найду   удобного   места,   которое   позволит   перебраться   на
противоположную сторону, а затем  продолжить  путь  к  устью  большого
оврага...
   По мере спуска с холма кустарник становился гуще,  на  каждом  шагу
встречались мелкие овраги, камни, нагромождения каменных глыб. Все это
мешало идти. Попытался вызвать Марка. Он отозвался, слышимость -  хуже
некуда. Он  все  же  понял,  что  случилось,  попросил  меня  поскорее
добраться до Амара и держать путь к "Викингу". Он организует и  вышлет
встречную  группу.  До  устья  оврага  оставалось  метров  600,  и   я
заторопился дальше. Здесь склоны холма были сплошь усыпаны щебенкой, я
скользил и падал, но неуклонно  шел  вниз.  Тревога  за  Амара  росла.
Чертова дорога - если не кустарник, то щебенка, если  не  овражек,  то
глыба! Я запыхался, но отдыхать некогда. Где бегу, где  продираюсь,  а
где и съезжаю... В одном месте мне послышался приглушенный расстоянием
вскрик. Я остановился. Вскрик  не  повторился.  Амар  мог  неосторожно
наступить на больную ногу, подумал я, пытаясь объяснить причину крика.
В следующую секунду до моего слуха донесся другой звук: думм  -  дофф,
думм - дофф... Шел он с той стороны, где оставался Амар.
   - Амар!.. Ама-а-ар! - кричу и прислушиваюсь. Тихо... Ни  звука.  На
душе -  самые  плохие  предчувствия.  Бегу  изо  всех  сил,  насколько
позволяют тяжелые сапоги от скафандра. Мелькнула мысль сбросить их, но
эти камни! Эта щебенка! Этот кустарник!
   Наконец-то спуск  закончился,  и  я  заворачиваю  в  широкое  устье
оврага. Здесь мой путь отличается разве что более зеленым, но и  более
густым кустарником. Мой бег сопровождается треском веток  и  скрежетом
камней. Теперь я бегу вверх по оврагу.
   - Амар! Отзовись, Ама-ар! - а в ответ тишина. Хотя  нет,  в  тишине
явственно послышался какой-то клекот... Может, звук  падающих  камней?
Непонятно.
   Теперь я  решил  не  останавливаться,  пока  не  добегу  до  Амара.
Господи, когда же закончится этот бег!  В  одном  месте  овраг  делает
поворот и расширяется. Продираюсь сквозь  кусты  и  отмечаю  появление
странного запаха. Такой бывает  в  зоопарках,  в  птичьих  вольерах...
Выдираюсь  из  кустарника  и  останавливаюсь,  пораженный  до   ужаса:
впереди, метрах в тридцати стоит птица, внешне  напоминающая  страуса,
только разве что ростом  с  жирафа.  Шея,  в  отличие  от  страусиной,
толстая. Перья... нет, не перья, скорее - щетина. В следующий миг  мой
взгляд опустился к мускулистым ногам невиданной птицы - и  сердце  мое
упало. Под  когтистыми  лапами  лежали  окровавленные  останки  Амара.
Взгляд зафиксировал огромный крючковатый клюв, отрывающий куски плоти,
кислородный баллон, лежащий в стороне... Я закричал. Птица - птица?! -
медленно  повернула  голову  и  уставилась  на  меня.  Ее  взгляд  был
по-змеиному неподвижен. Никакого выражения.
   Я  бросился  бежать  обратно.  Я  даже  не  вспомнил  о   баллонах.
Единственная мысль, которую родило мое  потрясенное  сознание,  это  -
бежать. Я мчался сквозь кустарник, не чуя ног от  смертельного  ужаса,
за  мной  следовал  тяжелый  топот  хищника.  Краем  глаза  я   увидел
растопыренные для равновесия короткие крылья, которые вздрагивали  при
каждом шаге птицы.  Она  бежала  грузно,  наклонив  крупную  голову  с
полураскрытым окровавленным клювом... Думм - дофф... думм - дофф...
   В одном месте я споткнулся и покатился по камням. И мне показалось,
что все, конец - сейчас чудовище придавит  меня  когтистой  лапой.  За
долю секунды, которая равнялась вечности, я отметил, что птицеящер  не
так уж и быстр. И я снова бегу, и снова встречные ветки хлещут меня по
лицу, срывают с меня остатки одежды, рвут кожу...  А  следом  за  мною
следует грузное думм... дофф... думм...  дофф...  То,  что  хищник  не
настиг меня сразу, оставляло мне шанс. В  этом  стремительном  беге  я
пришел в себя и решил не сдаваться, не оглядываться, пока не  оторвусь
от преследователя на безопасное расстояние. Однажды  я  позволил  себе
оглянуться. Хищник поотстал,  но  продолжал  гнаться  за  мной.  Овраг
закончился. Я на бегу решал, свернуть влево и  бежать  по  долине  или
пересечь ее и взбежать на соседний холм. Подумалось, что  моему  врагу
трудно бежать вверх по склону. Я постарался  не  снижать  скорости  на
подъеме. Вырвавшись из очередных зарослей, я вдруг  почувствовал,  что
нога, занесенная в беге, сорвалась в пустоту. В следующий миг я понял,
что лечу в пропасть, лечу на зеленоватую глыбу, выпирающую из стены...

   ...Астронавты во главе с Маром облачились  в  скафандры  и  длинным
тросом начали обвязывать "Викинг". Витком троса прихватило и  меня,  я
ударился головой о корпус ракеты. Трос,  проскальзывая  по  скафандру,
разорвал его. Холодные струи воды потекли по спине.  Пытаюсь  обратить
внимание Марка на мою беду, но и он, и  другие  астронавты  игнорируют
мою просьбу. Они продолжают вязать трос, говоря, что  надо  заниматься
делом, пока не вернется  Амар,  брошенный  мною  на  произвол  судьбы.
Напрасно я говорил им, что  Амар  не  может  вернуться,  так  как  его
растерзала чудовищная птица. Я указывал им на берег, где у самого края
воды стояли еще  четыре  таких  страшилища,  поджидая,  пока  "Викинг"
приблизится. Астронавты все  сильнее  стягивали  трос,  вода  заливала
меня. Раздался шум двигателей. Один из  них  ревел  прямо  около  моей
головы. Я видел пламя,  бьющее  из  дюзы.  Вода  подбиралась  к  моему
лицу...

   Меня привел в чувство мой собственный кашель. Исчезли  мои  друзья,
исчез "Викинг" и его ревущие двигатели.  Осталась  только  льющаяся  в
лицо вода. Остались боль во всем теле и чувство удушья. Меня  окружала
угольно-черная ночь. Острый всплеск молнии резанул по глазам, вслед за
ним громыхнуло так, что задрожала земля.  Молнии  вспыхивали  одна  за
другой. Буря, как злобный хищник, навалившийся на жертву, терзала  все
вокруг меня. Казалось, буря подняла в небо целое море и  обрушила  его
на несчастную землю. Вода забурлила, взревела в оврагах  и  промоинах,
ринулась по склонам холмов, выворачивая скалы.
   Она  затопила  узкие  долины.  Я  попытался  встать,  но  мой  пояс
зацепился за что-то, камень или корневище, и я как ни дергался, не мог
освободиться.
   Уровень  воды  вокруг  меня  стремительно  поднимался.  Я  отчаянно
упирался ногами,  стараясь  вырваться  из  ловушки,  рванулся  в  одну
сторону, в другую, пока не понял, что надо освободиться от  ремней.  А
вода уже заливала меня с головой. Я уже начал  захлебываться.  Это  же
надо - так влипнуть. На какой-то миг удается поднять лицо над водой  и
глотнуть воздуха. Пальцы лихорадочно рвут пряжку. Наконец  одно  плечо
освободилось. Изворачиваюсь  и  чувствую,  что  второй  ремень  слегка
подался. Еще один рывок - и моя голова всплыла над водой,  но  за  это
время мои легкие, наверное, были наполовину заполнены ею,  потому  что
она хлынула у меня изо рта струей... Не успел отдышаться,  как  что-то
громоздкое и твердое навалилось на меня сзади и потащило  за  собой  в
потоке, пытаясь утопить. Надо  мной  с  шумом  и  грохотом  проносится
ветвистое дерево, нанеся еще как минимум  дюжину  царапин,  словно  их
мало было на моем истерзанном теле. В последний миг хватаюсь за ветку,
и  она  же  вытаскивает  меня  из  глубины  потока,  поскольку  дерево
переворачивается в воде  с  бока  на  бок.  Хватаюсь  покрепче  обеими
руками, и вовремя, потому что в следующую  минуту  налетаю  бедром  на
затопленную глыбу. Держусь из последних сил. Темный ревущий  водоворот
под  слепящие  всплески  молний  и  грохот  грома  стремительно  тащит
довольно большое дерево и меня на нем вниз по ущелью.  Дерево  раз  за
разом натыкается на препятствия,  его  разворачивает,  переворачивает,
вздымает,  бросает...  Господи,  только  бы  удержаться!  Иной  раз  я
оказываюсь в воздухе, чтобы с высоты нырнуть в глубину; тут же могучая
сила выдергивает меня из воды, чтобы снова промчать  по  воздуху.  Мне
повезло - ни разу меня не швырнуло на камни, если не считать  удара  в
бедро. Цепляясь за ветви, я незаметно забрался в их середину,  поближе
к стволу. Это, скорее всего, и спасло меня, - от удара  о  камни  меня
защищали  ветки.  Правда,  однажды,  когда  дерево   перевернулось   в
очередной раз, я погрузился в воду и не смог вырваться на поверхность,
так как сидел среди ветвей, как в клетке. К счастью,  когда  воздух  в
легких уже был на исходе, дерево перевернулось, и я оказался наверху.
   Позднее, не знаю, в  котором  часу  ночи,  когда  мое  спасительное
дерево  сделало  очередной  кульбит,  в  мою  спину  вонзилось   сразу
множество колючек. Взвыв от боли и  ярости,  одной  рукой  держась  за
ветку, другой пытаюсь оттолкнуть колючий предмет. Рука  наткнулась  на
мокрую шерсть и дрожащее живое  тело.  В  меня  всеми  своими  когтями
вцепился какой-то зверь, не очень большой, но и не маленький. Я  начал
бить его ладонью по морде, но он только крепче цеплялся за  меня.  Что
за напасть на мою бедную голову! Изо всех  сил  отпихиваю  животное  в
сторону, оно взвывает, шипит, но по-прежнему  держится.  Дерево  вдруг
приподнимается, потом окунается в глубину.  В  воде  я  чувствую,  как
животное убирает когти и соскальзывает с меня.  Так-то  лучше!  Дерево
выровнялось и поплыло спокойнее, мы вырвались из ущелья на  просторную
воду. Я устроился  поудобнее,  если  можно  говорить  об  удобстве  на
качающемся дереве. Рядом  со  мною,  в  ветвях,  мяукало  и  подвывало
неразличимое в темноте когтистое существо. У меня появился спутник.
   После  короткого  затишья  буря  взялась   за   нас   опять.   Наше
спасительное пристанище двигалось то  быстрее,  то,  натолкнувшись  на
препятствие, останавливалось, разворачивалось и  устремлялось  дальше,
так что облегчения не наступило, надо было держаться изо всех  сил.  А
силы  были  на  исходе.  Очень  болели  многочисленные   раны.   Опять
разверзлись хляби небесные, обдавая нас хлещущими  струями.  Усталость
привела к тому, что я начал впадать в забытье. В сон  тянуло  с  такой
силой, что  я  перестал  воспринимать  постоянно  сопровождающую  меня
опасность. Я боролся с дремотой, но не всегда успешно. Погрузившись  в
сон, вдруг просыпался. Через некоторое время все повторялось  сначала.
И я не помню, сколько это продолжалось.
   И наконец пришЃл рассвет, серый,  унылый,  нескончаемый.  Дождь  то
усиливался, то ослабевал. Молнии по-прежнему вспарывали темное небо. В
неверном свете я стал различать ветви, ствол  дерева,  топырящиеся  во
все стороны корни. Рядом с нашим течение несло и другие деревья.  Тихо
плыли косматые кусты.
   Утренний свет, казалось, долго не мог прорвать серую завесу  дождя.
Он,  не  взяв  ее  силой,  начал  медленно  насыщать   собой   широкое
пространство, проявляя предметы, сначала близкие, потом и дальние. Я с
интересом всматривался в моего не  очень  дружелюбного  спутника,  чьи
острые когти оставили ноющие ранки в моей спине. Он  был  величиной  с
собаку, желтошкурый. Последнее угадывалось, а так...  шерсть  грязная,
свалявшаяся, мокрая, естественно... Непропорционально большая  голова,
толстые конечности и мягкое, пугливое выражение морды говорили  о  его
щенячьем возрасте. Но при этом угадывалось в нем чувство  собственного
достоинства,  врожденное  чувство  независим  мости,  свойственное  не
только этому мокрому недорослю, но и всему его роду.
   Когда  дерево  дергалось,  мой  спутник  помалкивал.   Как   только
начинался спокойный участок, он принимался рычать и  кашлять.  Он  все
время  проявлял  готовность  дать  мне  отпор,  не  понимая,   что   я
воспринимаю  его  как  товарища  по  несчастью.  А  я   просто   очень
внимательно  рассматриваю  его,  находя  заметное  сходства  с  земной
породой кошачьих.
   Никогда больше мне не приходилось наблюдать зверей этой породы  так
близко... Ного, как и его соплеменники, называли этих зверей  Большими
Гривастыми. Я думаю, не будь этот котенок  полумертвым  от  усталости,
или встреться мы где-нибудь на твердой почве, он бы мне  показал,  что
значит дитя хищников. Взрослые звери этой породы царственно правили  в
этом краю. когда я жил среди плоскоголовых.  Дикари  поклонялись,  как
божествам, двум животным: Матери  Крокодилов  и  Большому  Гривастому.
Различие между божествами состояло в том, что если  туземец  находился
далеко от Большой воды, он спокойно произносил имя крокодила, но я  не
встречал  ни  одного  плоскоголового,  который  при   имени   Большого
Гривастого не залез бы на ближайшее дерево. Большой Гривастый нападает
всегда, он бросает свое тело, вооруженное клыками  и  когтями,  на  10
метров. В кровожадной отваге, не колеблясь, он карабкается  на  дерево
за своей жертвой, пока  ветка  не  подламывается  под  ним.  Упав,  он
начинает сначала...

   Оказывается,   котик   -   не   единственный   мой   попутчик.    В
полузатопленной кроне было немало  других.  В  рассветных  сумерках  я
увидел  стайку  обезьян,  которые,  сидя  друг  возле  дружки,   цепко
держались за  ветви,  ловко  меняя  позы,  как  только  дерево  меняло
положение.  Серые  шубки,  с  которых  ручейками   стекала   вода,   и
страдальческие мордашки выглядели по-человечески.
   За ветви дерева они цеплялись не только четырьмя лапами, но  еще  и
хвостами. Вот кого не отдерет  от  ветки  никакая  сила!  Когда  крона
дерева переворачивалась, они  с  визгом  и  криками  перескакивали  на
другие ветви, и я не видел, чтобы хоть одна из них оказалась  в  воде.
Было заметно, что они  стараются  не  глядеть  на  ствол  дерева,  где
растянулся будущий Гривастый. Я не разделял их опасений.  Но  если  бы
тогда я знал о гривастых то, что знаю теперь,  наверное,  бросился  бы
прочь. И не сидел бы на этом дереве, опустив ноги в воду, если бы знал
о крокодилах и табу плоскоголовых. По правде, я и  не  мог  бы  сидеть
иначе  на  таком  неустойчивом  средстве  передвижения,  да  и   какие
крокодилы могли быть в грязных потоках, рожденных сумасшедшей стихией!
   Позднее я узнаю,  что  наводнения,  подобные  нынешнему,  бывают  в
приморской зоне ежегодно примерно в одни  и  те  же  сроки.  Они-то  и
делают жизнь в этих местах невыносимой для большинства животных, а для
крокодилов особенно, так как сносят их в  море.  А  крокодилам  больше
подходят  речки,  озера  и  просто  лужи  на  плоскогорьях  в  глубине
материка,  куда  муссоны  приходят  совсем  успокоенными.  То,  что  я
переживаю сейчас, оседлав толстый древесный ствол, не  что  иное,  как
Судный день для всего живого в приморье.
   Я  рано  успокоился,  посчитав,  что,  вырвавшись  из   ущелья   на
достаточно широкую водную гладь, мы обрели покой и надежду  на  мирную
гавань. Еще издалека я увидел, что гряды холмов,  разлегшихся  по  обе
стороны долины на приличном расстоянии, начали сближаться. Я  расценил
это как нормальное геологическое явление, а буквально через полчаса  -
как бедствие, когда наш "корабль" ткнулся корнями в гигантский  затор.
В узкой порожистой горловине скопилось множество  вырванных  с  корнем
деревьев и кустов.  Зажатая  в  теснине  вода  начала  подниматься,  в
хаотическом нагромождении деревьев слышался треск  ветвей,  панические
крики животных, грозный гул водопада...  Желтошкурый  прижал  короткие
уши к голове и с дикими глазами пополз к  развилке  ветвей.  Обезьянки
подняли  истошный  вой.  Некоторые  начали  перескакивать  на   другие
деревья, направляясь в сторону берега. Плотина  из  древесных  стволов
росла и росла, уровень воды поднимался все выше. Я  подумал  было,  не
последовать ли за обезьянками, - некоторые уже выбрались на прибрежные
скалы  и,  задрав  длинные  хвосты,  бросились  врассыпную  по  склону
теснины...
   Туго  же  я  соображаю!  Обезьяны  куда  сообразительней!  Пока   я
раздумывал, громадный затор  начал  тяжело  вздыматься,  шум  и  треск
усилились,  а  в  следующее  мгновение  все  это  с   диким   грохотом
обрушилось. Я вцепился в ветви, мое дерево трещало и переворачивалось,
мутная вода накрыла меня и несла безостановочно...
   Грохот сталкивающихся деревьев и падающей воды вдруг словно  отошел
в сторону. Я ничего не видел из-за режущей боли в глазах,  залепленных
грязью, но почувствовал, что дерево поплыло по спокойной  воде.  Когда
глаза очистились, орошаемые ручьями слез,  я  осмотрелся.  Желтошкурый
исчез. Среди ветвей сидело  несколько  дрожащих  мокрых  обезьянок,  -
наверное, из новоприбывших и  не  успевших  перебраться  на  берег.  Я
отметил  приятную  перемену:  мое  дерево  крепко-накрепко   сцепилось
ветвями с другим. Деревья были прямо-таки вдавлены друг в  друга.  Мне
стало страшно, когда я подумал, что со мною стало бы, окажись я  среди
ветвей  в  момент  их  столкновения.  Зато  теперь,  получив   хорошую
устойчивость и дополнительную плавучесть, мой "корабль" стал надежнее.
Приятные перемены одним  этим  фактом  и  ограничились,  поскольку  во
многих других отношениях я чувствовал себя отвратительно  -  на  зубах
скрипел песок, во рту горечь,  тошнота...  Потом  я  вырвал,  чуть  не
вывернулся наизнанку. Обезьянки, глядя на меня изумленными глазенками,
притихли. Освободив желудок от грязной воды, я растянулся  на  стволе.
Мне полегчало, но забрала в  свои  лапы  тоска.  Я  сел  и,  глядя  на
обезьян, стал громко жаловаться на свою несчастную судьбу:  -  Грегор,
за какие грехи  ты  терпишь  такие  мучения?  Не  проще  ли  один  раз
наглотаться этой мутной воды и разом покончить с муками?..
   Обезьянки оторопело слушали меня, прижимаясь друг к дружке. Для них
я - невидаль. Но когда я  сделал  движение  в  их  сторону,  поудобнее
располагаясь среди толстых  ветвей,  они  завизжали,  щеря  желтоватые
клыки.
   -  Успокойтесь,  никто  вас  не  трогает,  -   говорю   как   можно
миролюбивее. - Я не ем обезьятину... Мне надоело жить, но больше всего
я хочу спать...
   Словом, я устроился вполне сносно. Сцепленные деревья уже не  могли
перевернуться. Это утешало. Дождь лил как из ведра, но это была чистая
и не очень холодная влага. Перед глазами еще какое-то  время  медленно
проплывали холмистые окрестности,  затопленные  у  берегов  деревья  с
торчащими ветвями... Я и не заметил, как это все тихо исчезло.

   Ного  никак  не  мог  прийти  в  себя  после  встречи  с  огромными
динозаврами, на бегу растоптавшими наш  лагерь,  если  это  пристанище
можно так назвать. На песчаной отмели мы  оставались  несколько  дней.
Плот, выброшенный на  песок  неловким  движением  динозавра,  оказался
целым и мог бы еще служить нам. Но он был тесноват.  Я  строил  его  в
одиночку,  в  бамбуковых  зарослях,  все  время   опасаясь   нападения
крокодилов. Меня донимали четырехкрылые кровососы, похожие на комаров,
разве что потолще. Плот я строил втайне  от  плоскоголовых,  пользуясь
тем, что они крайне редко и неохотно подходили к реке. Да в этом и  не
было для них особой нужды - озера и лужи в  том  дождливом  году  были
всегда переполнены.
   Сооружая с помощью Ного новый плот, я уже имел кое-какой опыт,  мне
не надо было таиться. Ного с упорством слона тащил к месту  сооружения
плота любой древесный ствол, казавшийся мне подходящим.  И  получилось
то, что надо. Великолепное сооружение!
   Костер у нас пылал ночью и днем, в экономии топлива не было никакой
нужды. Плавника, высушенного жарким  солнцем,  хватило  бы  на  месяц.
Днем, когда мы были заняты работой, костер был обычный, - дров получал
ровно столько, чтобы не погаснуть. Зато ночью мы старались утолить его
ненасытный аппетит самыми большими ветками, пламя освещало и  заросли,
и реку, отпугивая непрошеных гостей. Притащив одно-другое бревно, Ного
торопился на отмель и через  несколько  минут  возвращался  к  огню  с
довольно крупными ракообразными и небольшими, как я понял, безвредными
змейками. Ного укладывал их  на  горячий  плоский  камень  с  горячими
углями, и через пять-десять минут можно было лакомиться вкусным мясом.
Забот о еде у нас не было.
   Иногда нас навещали  крокодилы.  Их  отсвечивающие  рубинами  глаза
тлели, словно угольки, отлетевшие от нашего костра  в  ночную  темень.
Обычно, поглазев, они убирались восвояси. Но как-то  появился  наглец,
посчитавший нас легкой  добычей.  Он,  медлительный  и  самоуверенный,
выполз из воды и направился к нам.
   Я схватил длинную жердь, горящую с  одного  конца,  и  ткнул  ее  в
полураскрытую крокодилью пасть. Он взревел, развернулся, и  я  вовремя
отскочил - удар тяжеленного  хвоста  прошумел  в  полуметре  от  меня.
Чудовище заторопилось назад, в воду, и долго еще в ночи мы слышали его
злобный рев. Урок, полученный нахальным экземпляром,  не  подействовал
на остальных.  Парные  красноватые  точки,  сновавшие  в  воде  вокруг
отмели,  заставляли  нас  быть  настороже.  И  дело  тут  не  в  одних
крокодилах.
   В зарослях вокруг нас бесшумно двигались  неясные  тени;  желтым  и
зеленым  светились  хищные  глаза.  Их   владельцы   не   осмеливались
приближаться к огню, шастали на границе света и мрака. И только  когда
порыв ветра в  сторону  зарослей  обдавал  их  жарким  дыханием  огня,
слышались испуганное рычание и треск веток, затихающий в отдалении.
   По тому, как все чаще срывался  ветер,  как  пыль  и  сухие  листья
поднимались в воздух короткими, энергичными вихрями,  а  на  восточной
стороне неба появлялись темные тучи,  было  ясно,  что  не  за  горами
период дождей. Порывы ветра доносили к нам  запахи  выжженных  солнцем
холмов. Ветер предупреждал: еще неделю-две  хорошей  погоды,  а  потом
земля смешается с небом. Надо  торопиться  с  плотом.  Надо  выстроить
крепкий шалаш на плоту, потому что не очень уютно сидеть под  открытым
небом, когда на голову льются потоки небесной влаги.
   Прошел день. За ним - другой. Крокодилы лениво загорали на  отмели,
не обнаруживая своих пиратских поползновений. В  зарослях  ни  единого
шелеста...
   Выбрав более или менее свободных полчаса, я поднялся вверх по реке,
к месту, где лежали останки динозавра. К нему невозможно было  подойти
поближе - мешал невыносимый смрад. Я,  зайдя  с  наветренной  стороны,
несколько минут наблюдал за  разнокалиберными  стервятниками.  Зверей,
питающихся  свежим  мясом,  не  было  даже  в  отдалении.   На   дугах
обглоданных ребер сидели сытые грифы. Чем-то они все же отличались  от
земных.
   Утром пятого дня мы были готовы к продолжению  пути.  Я  попробовал
приподнять плот за угол, но не смог даже качнуть  его.  Мы  разрыхлили
небольшой песчаный холмик, отделявший нашу площадку от воды, разбросав
его по  сторонам.  Потом,  пользуясь  жердями,  как  рычагами,  начали
подвигать к воде.
   За полдня  тяжелой  работы  нам  удалось  спихнуть  наше  массивное
сооружение в воду. То, что еще оставалось сделать, не требовало  таких
напряженных усилий, от которых судорога сводит мышцы, позволяло слегка
расслабиться. Шалаш вышел прочный, ветром не разнесет. Кровлю  сделали
из коры. Над глиняной площадкой для костра соорудили  навес.  В  одном
углу сложили толстые сухие ветки, то есть дрова. Я решил,  пока  нужда
не  заставит,  не  есть  ничего  сырого.  Мой  цивилизованный  желудок
постоянно протестовал против сыроедства... Сделали  мы  еще  кое-какие
удобства. В оставшееся время занялись изготовлением оружия.
   Племя  плоскоголовых  не  знало  другого  оружия,  кроме   дубинок.
Некоторые дикари иногда вставляли в расщепленный конец  длинной  палки
обломок песчаника, кое-как закрепляли его -  и  получался  примитивный
топор. Копьем они не могли орудовать, оно мешало им пробираться  через
заросли. Лук и стрелы были  чем-то  непостижимым,  чем-то  из  области
шаманства...
   В первую очередь я решил изготовить лук и стрелы. Дубина подходящих
размеров для моих интеллигентных рук тяжеловата и не всегда  пригодна.
Длинное заостренное копье - это уже лучше. Передо мной  стояла  задача
не только вооружиться самому, но и обучить Ного владеть оружием.

   Теперь,  когда  Ного  ушел  из  племени,  он  был  свободен  и   от
многочисленных запретов, регламентирующих жизнь  туземцев.  Он  многое
сможет постигнуть, парень смышленый. В первую очередь надо обучить его
плаванью. Ного ужасно боится глубокой воды. Как избавить его  от  этой
боязни? Я сколотил клетку - и она  стала  источником  мучений  дикаря.
Напрасно я говорил, что в клетке, опущенной в  воду,  Ного  недоступен
для крокодилов. Он  залезал  в  нее  со  страхом  и  всячески  норовил
выскочить из нее. В клетке я пытался приучить его к  глубине.  Глубина
для Ного - это значит выше колен. А если вода к шее  подбирается,  так
ужас дикаря  неописуем.  Для  него  глубина  и  крокодил  -  синонимы.
Придется с ним повозиться. Я понимаю, что берусь за неблагодарное дело
- научить Ного плавать или хотя бы держаться на воде. Наш путь по реке
продлится не знаю сколько времени, во всяком случае не меньше  месяца,
а одно неосторожное движение, неверный шаг на качающемся  плоту  могут
лишить меня верного спутника и товарища.
   Страх Ного и его соплеменников перед  водой  рожден  страхом  перед
крокодилами. Чтобы показать Ного, что  крокодилов  нечего  бояться,  я
плавал около плота, когда на берегу справа и слева  лежали  крокодилы.
Ного испуганно таращился то на меня,  то  на  крокодилов  и,  кажется,
начинал бояться еще больше.
   - Смотри, Ного, - кричал я из реки, - ни один крокодил не плывет ко
мне! Крокодил боится человека в реке! Крокодил боится реки!
   Ного сидел на плоту на корточках в метре от воды,  стучал  кулаками
по бревнам и скулил:
   - Нет! Ного боится! Крокодил съест Ного! Тебя держит в воде Большая
Рыба, Ного не держит!
   Ного слепо верит в мое небесное происхождение. Его вера восходит  к
тому времени, когда я мог объясняться с туземцами вполне сносно.  Ного
необыкновенно любопытен. Он никак не  мог  понять,  откуда  я  взялся.
Земля, "Титан", "Викинг" - для него пустые звуки. Вот и  пришлось  мне
понятие космического  корабля  перекладывать  на  язык  доступных  ему
понятий. Так родилась Большая Небесная Рыба, на спине  которой  Грегор
прилетел  на   землю   племени   Ного.   Девственное   сознание   Ного
безоговорочно поверило бы любой моей сказке,  только  не  правде.  Его
воображение, усиленное первобытной мистикой, сделало  из  меня  Белого
Колдуна, который потерпел поражение в  схватке  с  неким  таинственным
божеством. Это божество отняло у меня силу и сбросило с высокого  неба
на холмы, а Большая Небесная Рыба подхватила меня и опустила в реку...
Таков я в глазах Ного.
   - Смотри, Ного! Нет здесь Большой Рыбы - я держусь на воде,  потому
что вот так делаю руками и ногами, -  я  старательно  показывал  моему
товарищу, как двигать конечностями.
   - Большая Небесная Рыба есть, - рассуждает он, сидя на плоту. - Она
помогает тебе, как  Мать  крокодилов  помогает  своим  детям.  Она  не
поможет Ного. Ного утонет.
   Идею использовать клетку мне  подсказала  память  о  прочитанном  в
детстве.  Люди  заинтересовались  жизнью  акул.  Пребывать  среди  них
небезопасно. Вот и сварили клетку из металлических прутьев, о  которые
акулы обламывали зубы.
   Утром я говорю Ного:
   - Ночью прилетала Большая Небесная Рыба. Она сказала мне,  чтобы  я
изготовил волшебство, которое научит Ного плавать.
   Если уж Ного верит в мое  небесное  происхождение,  надо  его  веру
использовать для его же блага, и да простит Всевышний мой обман.
   - Она так сказала? - глаза Ного полезли на лоб.
   - Да! И еще сказала: если Ного не научится плавать за десять  дней,
то она сама заколдует Ного.
   Бедный дикарь начал трястись мелкой дрожью.
   Меня мучила совесть. Ее  оппонент  утешал  меня  тем,  что  другого
выхода нет:
   - Она очень сердилась и хотела перевернуть плот!
   После этого бедняга сдался и даже помогал сколачивать клетку. Я  не
разъяснял, как мы будем ее использовать,  сам  же  он  не  осмеливался
спросить. Он подносил мне крепкие ровные жерди, из которых я  связывал
сначала каркас, а потом и стенки, или, вернее сказать, решетки. Это не
была клетка в полном смысле слова, потому что у  нее  были  всего  три
стороны, а четвертой она примыкала к плоту.
   Мы сидели около костра  и  поджаривали  на  углях  раков  и  змеек,
наловленных туземцем. Я начал объяснять ему  смысл  клетки.  Пусть  за
ночь обмозгует все и успокоится.
   - Как ты думаешь, эти жерди крепкие?
   - Крепкие, - подтвердил Ного.
   - Крокодил может их перекусить?
   - Нет.
   - Он не смог бы  эти  жерди  перекусить,  даже  если  бы  они  были
толщиной с эту  веточку!  -  я  демонстративно  ломаю  ветку  с  палец
толщиной.
   - Такую он перекусил бы, - смеется Ного.
   - Нет, не перекусил бы!
   - Почему?
   - Не позволит сила Большой Небесной Рыбы, - я поднялся и прыгнул  в
воду, огороженную решетками у плота. - Большая  Небесная  Рыба  хочет,
чтобы ты купался в этой клетке.
   У Ного даже челюсть отвисла.
   - Большая Небесная Рыба сказала: если  Ного  будет  купаться  между
заколдованными решетками, крокодилы будут бояться  Ного.  Так  сказала
Большая Рыба.
   Ного, обуреваемый разными чувствами, среди которых страх был не  на
последнем месте, переминался с ноги на ногу.
   - Когда надо купаться?
   - Завтра с утра.
   Ного провел беспокойную ночь. Он несколько раз просыпался и смотрел
на решетки. Утром он  стоял  на  краю  плота  и  зябко  поеживался  от
утренней прохлады, а может, от страха.
   - Не бойся, Ного, - продолжал я беззастенчиво вешать  дикарю  лапшу
на уши, - если ты выполнишь повеление Большой Рыбы, она тебя  полюбит.
Она не будет переворачивать плот, и ты будешь плавать, как я.
   Ного кивнул. Он, кажется мне, готов  делать  все,  что  я  велю.  Я
соскочил в воду и взялся за край плота:
   - Прыгай в воду и становись вот здесь!
   Ного не прыгнул, Ного осторожно соскользнул в воду.
   - Держись руками вот здесь и делай ногами вот так! - я показал.
   Ного, сначала неловко, а  затем  и  уверенно  стал  взбивать  воду.
Несколько раз его руки срывались с  бревна,  он  окунался  с  головой,
выныривал и хватался снова, поднимая ногами тучу брызг.  Сила  у  него
была завидная. Вскоре он уже без всякого  страха  барахтался  в  воде,
только глаза ужасно таращил и шум поднимал такой,  что  распугал  всех
крокодилов.
   - Ного, стоп! Теперь смотри сюда! Держись руками за бревно.  Теперь
вытяни ноги в воде... так! Теперь подтяни их  под  себя,  коленки  под
живот... так... хорошо! Теперь изо всех сил  отталкивайся  ногами  вот
так... ну, давай!
   Ного оттолкнулся так, что плот сдвинулся в сторону берега.
   - Ого! - кричу, - молодец Ного! Большой Рыбе это понравится. Теперь
я буду стоять на плоту, а ты делай так много-много раз...  ну  не  так
сильно, можно чуть полегче!
   Ного - способный ученик. Я понял это, когда  наблюдал  за  ним  при
строительстве  плота.  Он  быстро  преодолел  страх  перед   глубиной,
старательно копировал мои движения. Мы занимались  плаваньем  утром  и
вечером. А днем я решил изготовлять оружие.
   Еще раньше, когда мы с  Ного  заготавливали  жерди  для  клетки,  я
отобрал несколько гибких и ровных жердин  для  лука.  Тетиву  я  решил
сплести из  волокон,  которыми  со  мной  поделилась  пальма,  уступив
несколько листьев.
   Ного некоторое время наблюдал за моими действиями.  Потом  уверенно
заявил:
   - Я знаю, что ты делаешь... Ты уже делал это, но Крири поломал твои
палки... Вру сказал, что ты хочешь всех заколдовать.
   Ного упомянул имена плоскоголовых, которые вызвали во  мне  приступ
ярости. У  шамана  был  злобный  и  властный  характер.  Он  боялся  и
недолюбливал меня, подозревая, видно, соперника. Первый сделанный мною
лук Вру рассматривал с неподдельным интересом, и это меня  обрадовало.
Я подумал, что смогу поднять возможности дикарей в добывании пищи, они
всегда и постоянно страдали от недоедания.  Я  показал  туземцам,  как
надо обращаться с оружием. Шаман начал убеждать вождя, что лук  -  это
злое  колдовство.  Меня  вождь  не  захотел  слушать,  не  пожелал   и
стрельнуть из лука. Он взял его и сломал. И запретил  кому  бы  то  ни
было делать подобные вещи.
   - Наш Вру глуп, как лягушка в луже, - сказал Ного, - только прыгает
и квакает.
   - Если бы шаман не помешал, если бы  Крири  его  не  послушался,  у
людей твоего рода было бы вдоволь мяса. Для того, чтобы из лука  убить
антилопу, не надо приближаться  к  ее  острым  рогам.  Можно  поразить
издали.
   Мне приходилось часто видеть, как охотники  плоскоголовых  погибали
или получали тяжелые раны, охотясь за кабанами и антилопами. Дубинка -
не самое надежное оружие, если зверь крепок.
   - Шаман Вру - плохой и вождь Крири тоже плохой, - поддакивал  Ного,
- ты сделал большое колдовство.
   - Ного, это было не колдовство! -  там,  где  возможно,  я  пытаюсь
поколебать в душе Ного веру в  духов.  -  Не  колдовство...  Когда  ты
бросаешь камень, почему он летит?
   - Потому, что его бросает Ного!  Бросает  рука  Ного!  -  в  голосе
туземца звучит самодовольство. - Ного сильный! Камень летит далеко!
   - Верно, - соглашаюсь, - Ного очень сильный!
   Туземцы падки на похвалу. И не упускают случая  прихвастнуть.  Это,
как я заметил, у них в крови.
   Выбираю среди жердей дубинку потолще и предлагаю Ного  согнуть  ее.
Он внимательно осматривает ее, берется за концы, упирает в колено...
   - Сильнее!
   Все мышцы Ного вздулись узлами. Жердь слегка согнулась.
   - Еще немного! Давай еще!
   Ного, видно, не понимает, чего я добиваюсь.
   - Почему ты не согнул ее сильнее? Почему не переломал?
   - Сила дерева не позволила, - отвечает слегка сконфуженно  туземец,
отшвыривая жердь.
   - Значит, у дерева тоже есть сила?
   Ного испытующе смотрит на меня, потом начинает пояснять:
   - У толстого дерева сила большая. У тонкого - слабая  сила.  Тонкая
ветка поломается, если наступишь  на  нее.  Когда  лезешь  на  дерево,
тонкая ветка ломается, и ты падаешь с дерева...
   Браво, Ного! Ты постигаешь азы "Сопротивления материалов"!
   - Итак, Ного, сила твоей руки бросает камень, а сила этого  дерева,
этой гибкой жерди будет бросать стрелу намного дальше.
   Ного выпячивает нижнюю губу - признак серьезной умственной  работы,
- берет жердину  и  сгибает,  как  бы  проверяя  на  упругость.  Затем
осторожно кладет ее обратно и садится напротив меня, наблюдая,  как  я
осколком кремня затесываю гибкий стержень будущего оружия. Мне хочется
думать, что дикарю понятен смысл моей работы, а  его  нецивилизованный
мозг получает все новые импульсы для  интеллектуального  развития.  На
моих глазах и с моей помощью хомо эректус превращается в хомо сапиенс.
Правда, до человека разумного моему спутнику еще далеко, но что  такое
человек разумный? Только ли мозг,  набитый  тьмой-тьмущей  знаний?  Но
сколько я встречал неразумных людей с энциклопедией  вместо  мозга!  А
Ного по-своему  разумен.  Я  протягиваю  ему  жердину,  вручаю  острый
кремневый осколок  и  показываю,  как  надо  затесывать  сучки.  И  он
затесывает. Со старательностью ученика, желающего возвыситься в глазах
учителя. При этом все время о чем-то думает.
   - Сыновья Большой Небесной Рыбы все  колдуны?  -  вдруг  спрашивает
Ного, глядя мне в глаза.
   - Почему ты так думаешь?
   - Они много умеют. Много знают. Дерево несет  их  по  реке.  Дерево
будет убивать антилопу...
   - О, сыновья Большой  Рыбы  еще  не  то  тебе  покажут.  Ты  только
внимательно смотри и запоминай...
   Так проходят день за  днем.  В  честолюбивом  замысле  цивилизовать
дикаря я обретаю смысл жизни,  в  то  время  как  сам  я,  безусловно,
регрессирую: вот сейчас изготавливаю, например  кремневые  наконечники
большого размера...
   Я так погрузился в эту работу, что забыл о рыбалке. Ного звал  меня
обедать и, поскольку я не торопился, один умял все, что оставалось  от
ужина, а оставалось достаточно. Мне казалось, что хватит на весь день.
Теперь он с унылым выражением топчется передо мной и  напоминает,  что
надо наловить рыбы.
   - Стань подальше, - нетерпеливо ответил я, - не  видишь  -  осколки
летят в лицо.
   - Нужно поймать рыбу, - упорствует Ного.
   Я рассердился. Дело в том, что делать наконечники из кремня  -  это
адская работа. Я когда-то вычитал, что  люди  каменного  века  владели
секретом отдавливания осколков. Не знаю, как  это  у  них  получалось.
Приноравливаюсь по-всякому. Безуспешно. Бью камнем по камню,  стараюсь
отбивать мелкие кусочки. На левой руке кровоточат все пальцы.  Иногда,
заканчивая наконечник, решаю, что вот этот бугорок надо бы снять.  Бью
по нему - и с таким трудом  почти  завершенное  изделие  разламывается
пополам. Тут я начинаю в голос поминать всех чертей  и  их  родителей.
Ного смотрит на меня с разинутым ртом.  Он  принимает  мою  ругань  за
шаманское заклинание. Я осматриваю обломки и соображаю, нельзя  ли  из
них сделать два наконечника для стрел. А Ного опять о своей рыбе.
   - И чего ты ко мне привязался! - ору на  него,  теряя  терпение,  -
Хочешь рыбы - лови ее сам!
   - Ного не умеет, - говорит он обидчиво.
   - Почему не умеет? Ного видел, как Грегор ловит рыбу? Пусть  делает
так же... Вот тебе шнур с крючком, вот кусочки мяса. Иди и лови!
   - Ного не умеет колдовать!
   - Здесь не надо колдовать. Надо все делать, как делает Грегор, -  и
рыба сама на крючок полезет.
   Ного насаживает на крючок ломтик подванивающего мяса и  забрасывает
в реку без всякой надежды на успех, будто поймать  рыбу  для  него  не
главное. Главное - исполнить требование Грегора. Через  четверть  часа
торжествующий крик туземца распугал всех птиц в окрестностях:
   - Ного поймал рыбу!
   Ну вот, еще один  шажок  Ного  по  неторной  тропинке  цивилизации.
Маленький шажок, но как он меня обрадовал!  Того,  что  Ного  научился
делать рядом со мной, уже достаточно, чтобы стать  на  голову  выше  и
вождя, и шамана, а то и обоих, взятых вместе. Мой  современник,  читая
это, снисходительно ухмыльнется: подумаешь, сенсационное достижение! И
действительно,  что  здесь  особенного?  Леска,   крючок,   наживка...
Забрасывай, жди, тащи... А я жалею,  что,  учась  в  университете,  не
удосужился позаниматься предысторией человека. Я сейчас смог бы  точно
сказать, сколько понадобилось человеку  тысячелетий,  чтобы  изобрести
крючок для ловли рыбы.
   Похоже, туземцу понравилось удить рыбу... А для меня это обернулось
осложнениями. Наблюдая жизнь плоскоголовых, я был вначале  поражен  их
непрактичностью: когда они добывали вдоволь пищи, ничего не  оставляли
про запас, даже на следующее утро ничего не оставалось.  Пожирали  все
подряд. Знали только две крайности: обжорство  и  голод.  Середины  не
было.  А  в  промежутке  между  крайностями  -   случайные   гусеницы,
малосъедобные корешки, яйца пресмыкающихся... Мясо доставалось не  бог
весть как часто - серьезная дичь быстронога. С камнями и дубинками  за
нею не угонишься. Племя постоянно голодало.
   С тех пор, как мы вышли к Большой Реке, у нас  не  было  проблем  с
питанием. Рыбы в Реке - видимо-невидимо. Я и ловил ее  ровно  столько,
сколько нам было нужно для еды. Теперь  положение  изменилось  -  Ного
почти все время сидит с леской над  водой.  Он  оказался  на  редкость
удачливым рыбаком. Весь плот завален рыбой, - а я ведь с такой любовью
следил  за  чистотой!  Запах  рыбы,  как  свежей,  так  и  портящейся,
преследует меня повсюду; рыбьим запахом пропиталось все  вокруг  -  от
Ного до последнего прутика в крыше нашего шалаша. Дошло до  того,  что
ночью не могу уснуть - выхожу  на  песок  и  подставляю  лицо  свежему
ветру. Если у меня дойдет до отвращения к рыбе, я  пропал.  Разве  что
лук выручит - буду питаться мясом...
   Этот запах, должно быть, и привлекает рыбу.  Ного  за  каких-нибудь
десяток минут добывает полдюжины рыб, и все крупные.
   Однажды я не выдержал и  сбросил  всю  рыбу  назад,  в  реку.  Ного
смотрел на меня так, словно  я  и  его  хочу  сбросить  вслед  за  его
добычей.
   - Ного, надо ловить столько рыбы, сколько мы съедим.
   - Завтра рыбы не будет.
   - В Большой  Реке  рыба  будет  всегда.  В  Большой  Реке  рыба  не
кончается. А ты ловишь больше, чем надо. Она портится,  гниет.  У  нас
был чистенький плот, а теперь смотри, какая вонь. И сам ты -  сплошная
вонь.
   Ного усиленно шевелит ноздрями:
   - Где вонь?
   Допускаю, что у нас различные представления о том, что такое  вонь.
Но запах гниющей рыбы - из всех воней вонь. Один туземец Ного этого не
понимает. Что ж, придется мне опять обратиться к запрещенным приемам:
   - Ного, ты хочешь рассердить Большую Небесную Рыбу?
   Ного решительно замотал головой, отрицая  даже  возможность  такого
желания.
   - Так вот, дух Большой Небесной Рыбы  и  дух  Большой  Реки  всегда
будут давать нам рыбу, чтобы мы были сыты. Но ты ловишь больше, чем мы
съедаем. Рыба воняет. Большая Рыба и Большая Река сердятся...  Сколько
ты должен съесть рыбы, чтобы насытиться?
   Ного выбрасывает руку с растопыренными пальцами:
   - Вот столько!
   - Ну и аппетит! - я выражаю неискреннее удивление. -  А  мне  нужно
вот столько, - показываю один палец. - Вот столько и лови!
   Предобеденный урок плавания пропал. Ного лежит, охая,  в  шалаше  и
жалуется на боль в животе, а живот - как бочка. Еще бы, съесть столько
рыбы! Если бы я не знал, на что способны желудки туземцев,  я  подумал
бы, что моему товарищу конец.
   Когда я выбрасывал в реку разлагающуюся рыбу, то увидел,  что  вода
забурлила, как в кипящем котле. Вся окрестная рыба собралась  на  пир.
На это обратили внимание и птицы-рыболовы. Они кружились  над  плотом,
шугали в воду. Некоторые ухитрялись перехватить выбрасываемую добычу в
воздухе. Мне пришло в голову,  что  моим  стрелам,  чтобы  выдерживать
точность в полете, не хватает оперения. И тогда  я  сложил  оставшуюся
рыбу кучкой на краю плота, а сам, взяв готовый лук и несколько  стрел,
спрятался за шалашом. С четырех метров, думаю, не промахнусь, а заодно
испытаю оружие.
   Птицы довольно долго не  могли  преодолеть  страха  перед  нами,  с
криками летали над плотом и  не  решались  полакомиться  нашей  рыбой.
Может быть, их отпугивали стоны Ного?
   - Тише, не шуми... - говорю я шепотом, - птиц отпугнешь!
   - Не надо птица... - стонет Ного, - не надо рыба... Ного ничего  не
будет есть.
   - Хорошо, не будешь, а пока помолчи...
   Белогрудая птица отделилась от стаи и соскользнула с высоты;  мелко
трепеща короткими крыльями, замерла над рыбьей кучей и в следующий миг
уселась на плот. Для остальных это  послужило  командой  -  они  разом
ринулись к рыбе, начали драться, ни  одна  не  захотела  остаться  без
добычи. А сверху налетали все новые и новые, били друг друга  крыльями
и клювами...
   Если бы я швырнул в них дубину, уложил  бы,  самое  меньшее,  трех.
Коротко просвистела стрела и увязла в птичьем боку. Птица закричала  и
забилась в агонии. Но остальные не обращали  на  нее  внимания,  будто
ничего не случилось. Они рвали друг у друга рыбьи тушки. Ну,  если  вы
такие дуры... я посылаю в них  еще  несколько  стрел.  Еще  две  птицы
начали трепыхаться на  бревнах  плота.  Вот-вот  свалятся  в  реку.  Я
выскочил из шалаша, и только тогда птицы взлетели. Одна из птиц,  едва
я прикоснулся к ней, ударила меня клювом. Я быстренько свернул им шеи,
тем, что еще трепыхались, и уложил рядышком  возле  шалаша.  Поздравил
себя с удачной охотой - оружие не подвело! Птицы крупные, величиной  с
гуся, мясистые. Но меня интересовало не столько мясо,  сколько  перья.
Это сколько же моих стрел получат прекрасное  оперение  и  возможность
точно поразить цель!
   После обеда урок плаванья снова не состоялся. Сначала я  не  придал
значения легким белесым облакам, протянувшимся волосами  от  горизонта
до горизонта. Ни ветерка. Воздух, как обычно, насыщен зноем и  рыбьими
запахами. Если пойдет дождик, думаю, не беда.  Напоит  сухую  землю  и
вымоет наш плот. Небо как-то слишком  быстро  затягивается  густеющими
тучами, наступают сумерки, хотя солнце, я знаю, еще высоко. Из ближней
долины вырвался вихрь, затянул воронкой пыль и  сухие  листья.  Где-то
над холмами сверкнуло, прокатился гром, упали первые крупные капли.
   Бросаюсь спасать дрова. Тащу их в шалаш, засовываю под  нары.  Ного
лежит и стонет.
   Резко падает  температура  воздуха,  становится  прохладно.  Порывы
ветра превращаются в сильный ветер, и вот  уже  ураган  грубо  пробует
нашу хижину  на  прочность.  Ветер  поднял  в  воздух  золу  на  нашем
кострище, к счастью, в сторону реки, потому что  в  ней  были  горящие
угли и, если бы он хоть горсточку бросил на хижину,  нам  пришлось  бы
гасить пожар. Впрочем, до пожара вряд  ли  дошло  бы  -  гулкие  удары
редких капель превращаются в ровный шум  падающей  воды.  Через  проем
входа я  вижу,  как  над  вершинами  холмов  поднялась  белая  завеса,
соединяя тучи с землей. Она движется в нашу сторону, закрывая от наших
глаз холмы и заросли...
   Вода тяжело падает на нашу утлую хижину, шатает  стены.  Появляются
первые струйки воды, отыскавшие щели в нашей крыше. Единственное, чего
я боюсь, это чтобы не рухнули стены и чтобы нам не пришлось  выползать
из-под них в объятия грозы...
   Сижу в углу хижины. На голову, на  плечи  падают  струйки  воды.  И
все-таки в хижине лучше,  чем  на  берегу,  где  опасно  раскачиваются
огромные деревья, где с холмов несутся потоки... Нам  угрожает  только
молния, но позволяю себе надеяться, что мы особого интереса для нее не
представляем.  Я  съежился  от  холода...  Я   мечтаю:   ночью   дождь
прекратится, утром взойдет солнце, мы разведем костер и зажарим птицу.
У костра мы отогреемся. А пока струйки  льются  на  мою  голову,  Ного
стонет от пережора, я промок до ниточки, которой на моем теле  нет.  И
мечтаю.

   Периоды дождей я пережил  четырежды.  И  каждый  год  первая  гроза
вызывает в моей памяти тот, первый ливень, который обрушился на меня в
ночь после гибели Амара, отрезал меня от "Викинга" и моих товарищей. В
моих  воспоминаниях  об  этом  ливне  большие  пробелы.  Думаю,  из-за
психического потрясения,  связанного  с  гибелью  Амара;  сказалось  и
падение в ущелье, и голод, и множество других  испытаний.  Мне  трудно
выдерживать  последовательность  в  моем  повествовании.   В   цепочку
последовательно развертывающихся картин вдруг врывается  картинка,  не
связанная с предыдущими  ни  сюжетом,  ни  логикой.  Она  все  путает,
сбивает с толку, и я в конце концов сам не могу понять, что после чего
произошло.
   Поток, подхвативший меня в ущелье после падения, когда я лежал  без
сознания; дерево, которое несло меня по реке, мои соседи по  несчастью
- обезьянки и малый Гривастый...
   Когда обрушился затор, мы спускались вниз по течению  еще  два  или
три дня, и все время под непрерывным ливнем, пока снова  не  попали  в
затор. На этот раз я  не  медлил,  тем  более,  что  мое  спасительное
дерево, вернее - два дерева, ткнулись в затор почти у берега. Я  вылез
на скользкий берег вслед за обезьянками,  совершенно  обессилевший  от
голода и холода. Меня держала сознании одна мысль -  скорее  вернуться
на "Викинг", прочь с этой ужасной планеты.
   Я брел сквозь стену дождя, против дождя, полагая, что такой  ливень
может двигаться только со стороны  моря.  Не  помню,  сколько  я  шел.
Впрочем, шел - не то  слово.  Я  больше  полз,  скользил,  скатывался,
карабкался... Перевалив через  холм,  я  уткнулся  в  поток  такой  же
мощный, какой оставил за холмом. Я не впал в отчаяние, для  него  тоже
требовались силы. Я шел вдоль берега, пока пространство вокруг меня не
утонуло в быстро сгустившихся тропических сумерках.  Было  так  темно,
что я не видел своих ног. Шел на  ощупь.  Шел  до  тех  пор,  пока  не
забрался в  густые,  колючие  заросли.  Там  свернулся  калачиком  под
кустом. Я уже не мог заботиться о своей безопасности, потому  что  был
не в состоянии что-либо делать. Охватив голову руками,  провалился  во
мрак.
   Новый день принес мне небольшое облегчение.  В  каком-то  маленьком
бочажке я напился  воды.  Накачанный  полиинтерфероном,  я  не  боялся
инфекции, а  может,  и  не  думал  об  этом.  Естественно,  я  не  мог
ориентироваться, чтобы определить, где же я  нахожусь.  Низкие  темные
тучи закрывали небо, заросли кустарника ограничивали  видимость.  Меня
окружала неопределенность,  которая  ничуть  не  лучше  бесконечности.
Фронтальное   движение   циклона   замедлилось,   направление    ветра
подчинялось теперь рельефу местности. Я даже не мог сказать,  в  какую
сторону движутся облака. Их тяжелые  туши  напарывались  на  скалистые
вершины холмов и  клубились  вокруг  них.  И  тем  не  менее,  я  шел,
доверяясь единственному компасу - интуиции, чувству, которое дремлет в
каждом, важно только вовремя к нему прислушиваться.
   Человек,  выросший  в  условиях  земной   цивилизации,   не   может
представить себе, как длинна ночь. Движение видимого, привычного  мира
лучше любых часов указывает нам время, чувство конкретного времени. Но
если ты затерян в неизвестном мире и тебя окружает непроницаемая тьма,
и единственный родной звук, который ты слышишь, это звук  собственного
сердца, а остальные звуки - это шум дождя, не пытайся  определить  или
угадать время; не пытайся, потому что рискуешь сойти с ума.
   За одну-единственную ночь я пережил столько, сколько можно пережить
за одну длинную жизнь. С тех  пор  я  понял  тайну  преклонения  своих
пращуров  перед  Солнцем  и  огнем  -  источниками  света,  созданными
Природой и Человеком.
   Дни немногое значили. Они были всего лишь короткими интермедиями  в
постоянно  обновляющейся  бесконечности  ночного  мрака.  Он  наступал
неотвратимо и, не торопясь, прерывался на рассвете. Это было  короткое
отступление, чтобы через двенадцать часов снова обрушить на меня  муки
вневременного существования...
   Первая ночь была еще не самой плохой - во мне  только  накапливался
ужас тьмы. Утром я отправился дальше...
   Я верил, что иду в нужном  направлении,  что  передо  мной  вот-вот
откроется морской горизонт, а затем и берег.  Изнурительная  борьба  с
кустарником сокращала день, ночь наступала всЃ быстрее, и я погружался
в сон.
   Третий день моего странствия через  страну  холмов  был  последним,
связанным с предыдущими. Утром вода помогла мышцам следовать  приказам
мозга, но к полудню - а полдень угадывался по максимуму освещенности -
изменилась не только местность, но и я сам. Не знаю, действительно  ли
это произошло  вдруг  или  так  показалось  моему  болезненно-усталому
восприятию. Серый цвет под влиянием дождей превратился в коричневый  и
черный, а затем позеленел. Нескончаемый дождь непрерывно орошал мелкие
листья и распускающиеся почки; невидимые зерна подняли в атаку  из-под
земли свои зеленые ростки, отвоевывая в борьбе за  место  под  солнцем
сантиметр за сантиметром. Зеленые объятия  зарослей  сузили  доступный
моему взгляду мир до расстояния вытянутой руки, хотя он  и  раньше  не
был особенно широк. Мне показалось, что струи дождя стали теплее, но я
не  уверен,  что  это  не  благодаря  моим  субъективным  ощущениям  -
температура тела понизилась, например, с тридцати шести  и  восьми  до
тридцати пяти и пяти. Конечно, дождь в  таком  случае  будет  казаться
теплее парного молока. Такой  температурный  эффект  вполне  вероятен,
если учесть, что мои  силы  истощились  до  критического  уровня,  что
несколько дней у меня  крошки  во  рту  не  было.  Но  я  шел  и  шел,
механически   переставляя   непослушные    ноги.    Раскисшая    почва
выскальзывала  из-под  них.  На  крутосклонах  я  падал  и  катился  к
подножью, где меня останавливал кустарник. Я долго  лежал,  полузакрыв
глаза, пока мои мышцы обретали способность двигаться.
   Помню, меня радовала мысль, что  я  еще  могу  идти.  Однажды  меня
окружил целый хор  звуков,  словно  кто-то  невидимый  вдруг  покрутил
регулятор  громкости.  Журчанье  воды  в  промоинах  и  оврагах  стало
невыносимым, мне слышалось высокое гудение невидимого  генератора,  из
туч  долетал  громкий  звон  колокола,  холмы  вокруг  меня   начинали
кружиться, как гигантская центрифуга...
   Дальше в моей памяти пробел. Не  то,  чтобы  я  ничего  не  помнил,
напротив - все смешалось, все краски  и  формы,  как  в  калейдоскопе.
Осколки мира не складываются в логически осмысленную мозаику.  Дальше,
по времени, следует дикий кабан, так как с ним связан скальпель; но  с
этой поры  скальпель  начинает  играть  самостоятельную  роль  в  моих
воспоминаниях...
   Я лежу на небольшой  изумрудной  полянке.  Вокруг  меня  -  зеленые
заросли. Выбираю наиболее сочные стебельки и отправляю в рот:  этот  с
горечью, другой - сладковатый; оба одинаково безвкусны. Если  ядовиты,
мне будет плохо, но мысль об этом скользнула мимо сознания, я  уже  не
во всем мог отдать себе отчет... Поворачиваю голову на шум  в  кустах.
На поляну вываливается кабан. Увидел меня,  коротко  хрюкнул,  выражая
одновременно испуг и угрозу. Сразу понял, что я  для  него  безопасен.
Принял  к  сведению  мое  присутствие  и  начал  подрывать  землю   на
противоположной стороне полянки. В груде мокрой земли мелькнуло желтое
тело корнеплода. Вслед за тем послышалось чавканье. Я  приподнялся  на
руках, пытаясь рассмотреть, как выглядит корнеплод в надземной  части.
Если кабан поедает  его  с  таким  аппетитом,  значит,  он  и  мне  не
противопоказан. Лиловые мясистые ростки толщиной с палец прячутся  под
нависающими  ветвями  кустов.  Хрупкие.  Легко  обламываются.   А   до
корнеплода с голыми руками не доберешься, надо бы раздобыть палку  или
острый камень. Нигде ничего такого  не  видно.  Что-то  давит  в  бок.
Ощупываю рукой - скальпель!  Из  моего  горла  вырвался  хриплый  звук
радости. Кабан встревожился. Не сводя с меня маленьких зорких глаз, он
с наклоненной головой обходит  мою  странную,  диковинную  персону  по
дуге - наверное,  взвешивает  возможности  нападения.   Или   бегства.
Внезапно он с громким хрюканьем бросается в кусты и исчезает.
   Скальпель! Передать невозможно, как я обрадовался.  Даже  в  голове
прояснилось. Пытаюсь выдернуть этот хирургический инструмент из пояса.
Невероятно! Такое впечатление, что в голове что-то тенькнуло - и  я  с
ужасающей  четкостью  и  ясностью  осознаю,  где  я  и  что  со   мной
происходит...
   Луковицы тоже горьковаты, но их  удобно  есть.  Это  не  трава,  не
корешки. Сочная плоть хрустит  на  зубах.  Копаю  все  новые  и  новые
луковицы, поедаю, кое-как очистив от прилипшей земли. Вскоре в  животе
появляется непривычная тяжесть, но пока еще  можно  затолкать  в  него
лишнюю луковицу, я не останавливаюсь - пусть раздувается.
   Тут же вспомнил, что у меня на запястье левой руки был аптатор.  На
перекрестных ремнях висели баллоны с кислородом... Все это потерялось.
В кармашках пояса нащупал две герметичных упаковки стимулина.  Я  даже
не подозревал, что они там хранятся. Видно, Дэйв вложил их  на  всякий
случай - и как же вовремя они обнаружились!
   Несколько луковиц я положил в поясную  сумочку.  Почувствовал  себя
несколько лучше - и в путь. Я рвался к "Викингу".  "Викинг"-  это  мой
дом, частичка моей далекой любимой Земли. Я верю, что движусь в нужном
направлении. Стимулин придал мне силы, и я снова полон надежды.
   Это я сейчас знаю, что время дождей на чужой планете - единственное
время года, когда о вылазке в джунгли  и  помышлять  нечего.  Грозы  -
"судная неделя" для множества животных. Они тысячами гибнут в  оврагах
и долинах, не успев забраться на холмы. Они приближаются стремительно.
На  земле  подобного  рода  стихийные  бедствия  большинство  животных
предчувствует  и  уходит  в  безопасные  места.  Здесь  же,  по   моим
наблюдениям в течение четырех лет, ни люди, ни животные не чуяли беды.
Она заставала всегда врасплох. Вместо того,  чтобы  убегать,  животные
забивались в чащу в самых пониженных местах  долин  и  оврагов.  Можно
сказать  так:  многие  из  них  случайно  спасаются,  но  погибают  не
случайно. После гроз хищникам и санитарам  лафа  -  не  тратя  больших
усилий,  на   неделю   обеспечивают   себя   едой.   Травоядные   тоже
благоденствуют - вчера еще выжженные зноем  луга  сегодня  покрываются
сочным разнотравьем...
   Наверное,  потому  и  оставил  в  покое  дикий  кабан  беззащитного
пришельца.  Постоянно  раздраженные  в  засушливую  пору,  эти   звери
миролюбивы во время дождей. Словом, сезон дождей -  это  такое  время,
что если тебя не унесет потоком, не  придавит  падающее  дерево  и  не
попадешь под оползень, то останешься жив.
   Жуткое зрелище являют собой оползни. Стоит огромный  холм.  На  нем
спокойно растут кусты и деревья, между  кустами  пасутся  животные.  И
вдруг холм вздрагивает. Вслед за тем его пробирает мелкая  дрожь.  Еще
мгновенье - и склон холма с тяжким стоном начинает  ползти  вниз.  Еще
мгновенье - и все переворачивается вверх ногами с грохотом и  треском.
Движущаяся масса с нарастающей скоростью сметает все  на  своем  пути;
даже огромные скалы, сорванные с места напором стихии, летят кувырком,
как обычные камни. Бедствие со всего маху обрушивается в  долину  и  с
тяжким гулом врезается в противоположный склон...
   Помня, что  тучи  движутся  с  моря,  я  старался  идти  против  их
движения. За моей спиной оставались крутые подъемы и скользкие спуски.
Я потерял им счет. Я почти уверовал в то, что еще один холм, еще  два,
три, пусть десять - и я увижу море.
   На какой-то вершине холма, когда я  остановился  перевести  дух,  в
желудке началась невыносимая резь. Сразу же появилась тошнота со всеми
ее последствиями. Я не мог стоять  на  ногах,  чувствовал,  что  теряю
сознание. Встал на колени перед ближайшей лужей и попытался выпить как
можно больше воды. Вода изверглась обратно вместе с содержимым желудка
- травой и луковицами. Я, корчась от болей,  катался  в  грязи.  Живот
сводило судорогами. Потом я потерял сознание.
   А когда пришел в себя, понял, что проиграл битву,  а,  возможно,  и
жизнь.
   Хорошо помнится, как я пил воду. Я переползал от лужи к луже, чтобы
напиться до одури и сразу же извергнуть ее. Я пил ее  снова  и  снова,
потому  что  только  ощущение  свежевыпитой  воды  на  короткое  время
успокаивало болезненную жажду.
   ...Лежу на спине. В лицо хлещут дождевые струйки.  Временами  дождь
прекращается, и тогда я смотрю, как надо мной проносятся низкие  тучи.
Вершины холмов - я вижу их  краем  глаза  -  покачиваются.  Стоит  мне
слегка пошевелить головой, как начинается головокружение. Понимаю, что
не могу лежать бревном, надо что-нибудь сделать, но  что  -  это  было
недоступно  моему  пониманию,  двигатель   воли   работал   вхолостую,
луковичный яд опустошил мозг, мышцы отказывались повиноваться...
   Я ловлю открытым  ртом  капли  дождя.  Жажда  больше  не  донимает,
желудок напоминает о себе тихим нытьем. Лежу и боюсь  новых  приступов
боли. Надеюсь, что  ядовитый  костер  погашен.  Мысли  и  опасения  за
собственную судьбу странно притуплены. Во всяком случае, движение  туч
занимает меня больше. Иногда кажется, что они плывут  так  низко,  что
стоит протянуть руку - и пальцы запутаются в их длинных космах.  Но  я
не могу поднять руку. Переворачиваюсь на живот. Это стоит мне стольких
сил, что я валюсь лицом в глинистую землю. Пальцы погружаются в грязь,
подсознательно  ощупывают  ее,  направляемые  стереотипом   профессии,
отмечают крупные и мелкие каменные фракции...
   Мир, окружающий меня, кажется нереальным...
   Возвращаюсь в себя от сильной боли в бедре. Мгновенно осознаю,  что
источник боли - внешний. Бью сапогом другой ноги.  Зверь  величиной  с
собаку отскакивает от меня с рычанием  и  визгом.  Возникает  тревога.
Может,  благодаря  ей  мир  обретает  резкие   черты   реальности.   Я
приподнимаюсь на локтях, сажусь и сжимаю в руке скальпель. Из  сумерек
на меня уставились настороженные морды шакалов.
   Их несколько... Три или четыре. Наблюдают за мной  с  расстояния  в
несколько метров. Чувствую - готовы к нападению. Швыряю в них камнями.
Отскакивают  с  визгом,  но  не  уходят.  Выжидают,  оценивают:   если
достаточно ослабел - нападут все вместе, если еще способен дать отпор,
будут держаться на расстоянии.  Для  них  я  загадка.  Такого  еще  не
видели.
   Я тоже отмечаю их  особенности:  тонкие  лапы,  поджарые  туловища,
головы непропорционально  большие.  Челюсти  мощные,  видно,  способны
разгрызть любую кость, что  и  требуется  от  хищников-санитаров.  Эти
стайные  звери  сокращают  мучения  раненых  или   больных   животных,
подбирают остатки после пиршества крупных хищников.
   Даю им понять, что ко мне они пристроились слишком рано.  Скальпель
сверкает в сумеречном свете. Рана в бедре болит.  Когда  я  попадаю  в
шакала камнем,  он  с  визгом  отскакивает  в  сторону  и  с  рычанием
возвращается на прежнее место. Мне не страшно, чувствую, что  с  ножом
сумею отбиться. И они это понимают и потому скромно стоят полукругом в
десятке  метров  от  своей  потенциальной   жертвы.   Они   дрожат   и
повизгивают, хвосты волокутся по земле. Мне становится не по  себе  от
их пристальных немигающих желтых глаз.
   Темень опускается на землю. Один из шакалов, задрав  морду,  хрипло
воет. Откуда-то из-за скал доносится ответный вой, похожий  на  эхо...
Через некоторое время из дальних кустов выскользнули новые  тени.  Мои
враги получили подкрепление. Множество шорохов и взвизгивания в кустах
указывало на то, что подкрепление довольно серьезное. И  нетерпеливое.
Бросаться камнями и дальше было бессмысленно; я разбросал  все  камни,
да и что толку! Моя тревога нарастала  по  мере  того,  как  сгущалась
темнота. Не собираются ли шакалы  наброситься  на  меня  всем  скопом,
когда я и увидеть их  не  смогу?  Звери,  наверное,  понимают,  что  в
темноте я перед ними беззащитен, а их осторожность убывает,  когда  их
становится больше. Шакалы постепенно суживают вокруг  меня  кольцо,  я
швыряю в них  комьями  грязи,  но  они  только  скалятся...  Их  клыки
светятся в опасной близости. Судя по голосам, доносящимся с  различных
сторон и расстояний, шакалы продолжают стягиваться. Неужели моя судьба
решена? Умереть, отравившись местными растениями, - это одно, и совсем
другое  -  быть  растерзанным  шакалами.   Ощущение   близкого   конца
мобилизовало во мне какие-то резервы, и  я  поднялся  на  ноги.  Звери
подались назад. Я не сомневался ни секунды в том, что  если  я  упаду,
это станет для  них  сигналом  к  нападению.  Странное  атавистическое
желание  овладело  мною  -  захотелось  рычать.  Во  мне,  разбуженные
смертельной опасностью, завопили голоса всех моих древних предков. И я
зарычал, насколько хватило моих сил.  И  одновременно  шагнул  вперед,
разорвав кольцо моих врагов. По шорохам понял, что звери  передо  мною
разбежались. Я двинулся вперед, всей своей кожей  чувствуя,  что  стая
устремилась за мною следом. Значит - преследование? Господи, только бы
не упасть! Я должен показать шакалам,  что  сила  у  меня  есть.  Надо
только тверже и увереннее ступать, без паники, спокойно. Только бы  не
зацепиться за что-нибудь, не споткнуться  о  камень.  Заросли  хватают
меня за ноги, я упорно раздвигаю их всем своим слабым телом, иду туда,
где  слабо  светится  линия  горизонта  над  холмом.  Начался  подъем.
Кустарник расступился. Обрадовала мысль, что вырвался из  долины,  как
будто холмы обязались быть со мною в союзе. В темноте, на  фоне  более
светлого неба, появились высокие тени деревьев. Сзади, чуть  поотстав,
за мною тянулись шакалы. Их неверные тени охватывали меня полукольцом.
Значит, на что-то надеются, думают, что я не могу уйти далеко...
   Под кроной одного из деревьев я ударился головой о толстую ветку  и
выругался. При звуке моего голоса звери шарахаются - это радует.  Надо
осторожнее проходить под деревьями. Но уже под  следующим  я  ударился
лбом с такой силой, что если бы не схватился руками за ветку, упал  бы
наверняка. Я буквально повис на ветке -  ноги  подкосились,  в  голове
прозвучал колокольный звон. Мне показалось,  что  звери  бросились  на
меня. Какая-то мощная сила - я до  сих  пор  сомневаюсь,  что  моя,  -
бросила меня вверх, к ветвям, и я  опомнился,  только  когда  оказался
высоко над землей.  Под  моими  ногами  раздалось  злобное  рычание  и
царапанье  когтей  о  кору  дерева.  Множество  фосфоресцирующий  глаз
закружилось вокруг. Я поднимался еще выше, пока не почувствовал себя в
недосягаемости. Этот факт меня так обрадовал, что я нашел в себе  силу
издевательски посмеяться над моими преследователями. И еще я  отметил,
что впервые в жизни карабкаюсь  на  дерево,  а  поскольку  сделал  это
молниеносно, то и похвалил себя, кажется, в голос...

   Шакалы сторожили меня до рассвета. Они безмолвно  ожидали,  что  я,
может быть, свалюсь и в любом случае никуда не денусь. Я  расположился
в  развилке  между  несколькими  довольно  толстыми  ветвями,   уселся
поудобнее, да еще и пристегнулся поясом...
   Когда посветлело, я еще видел сверху их узкие спины, обескураженные
морды  неудачников,  глаза,  поглядывающие  на  меня  уже  без  всякой
надежды.  А  потом,  совершенно  незаметно,  звери   исчезли,   словно
растворились в утреннем свете.
   После приключения с шакалами  я  почувствовал  себя  лучше,  скорее
всего благодаря таблеткам  стимулина.  Теперь  моим  убежищем  служили
деревья. Они стали моими друзьями. Дожди закончились, по крайней  мере
не шли беспрерывно. Я шел и присматривался к жизни джунглей. Она  была
до удивления примитивна: убегай - если преследуют  тебя,  преследуй  -
если жертва бежит.
   Меня уже не подгоняло нетерпение. Я шел, стараясь, чтобы  в  случае
малейшей опасности удобная ветка находилась на  расстоянии  нескольких
шагов, не дальше. Раны от клыков на бедре зажили без  нагноения.  Я  в
который уже раз настроил  себя  на  предельную  осторожность.  Заросли
кустарника - они время от времени  преграждали  мой  путь  -  вызывали
чувство непреодолимого страха.  Как  только  дневной  свет,  сочащийся
сквозь пелену туч, начинал меркнуть, я  искал  подходящее  дерево,  на
котором смог бы провести  ночь.  Иногда  это  отнимало  у  меня  много
времени. Не удивляйтесь, я объясню, почему:  я  набрел  на  подходящее
дерево, а до темноты еще час,  а  то  и  два.  Я  забираюсь  на  самую
верхушку и высматриваю следующее подходящее дерево,  чтобы  продолжить
свой путь к нему и напроситься на ночлег. Если такого дерева по  линии
моего пути я не находил, останавливался здесь, чтобы не пришлось потом
ночевать на земле. Оставшееся  до  ночи  время  употреблял  на  поиски
съестного. К растениям подходил  с  опаской,  ел  понемногу.  Хотелось
мяса, но добывать его голыми руками не умел.  Охотился  на  лягушек  и
ящериц по берегам луж и ручьев. От высоких деревьев не  удалялся,  при
первом подозрении на опасность бежал к ним. Однажды  удалось  набрести
на двух небольших  черепах.  С  помощью  скальпеля  вскрыл  панцирь  и
полакомился нежным мясом.
   Потом я делал попытки ловить птиц,  обнадеженный  тем,  что  первая
попытка  оказалась  легкой.  А   случилось   это   так:   вы,   думаю,
догадываетесь, что  спать  среди  ветвей  не  очень  комфортно.  Ветки
жестковаты - ни повернуться,  ни  выпрямиться.  То  нога  онемеет,  то
плечо, а тут еще холодные туманы перед рассветом. Однажды, проснувшись
задолго до рассвета, я невдалеке от  себя  увидел  птицу  величиной  с
курицу. Не понимаю, почему она не проснулась,  когда  я  подбирался  к
ней. Схваченная за ногу, она пронзительно закричала, забила крыльями и
чуть не сбросила меня с дерева.  У  нее  оказалось  твердое,  жилистое
мясо. Перья ободрал только крупные, да  и  то  с  трудом.  Отрезал  по
кусочку мяса скальпелем и заглатывал вместе с пухом.  Хватило  на  два
дня, не надо было отлавливать лягушек и ящериц.
   Снова появилось чувство тревоги. Как бы медленно я ни  продвигался,
берег моря должен был  бы  уже  появиться.  Должно  быть,  я  допустил
ошибку, ориентируясь только на движение туч. Оно зависит от  множества
метеорологических факторов и особенностей континентальной платформы. О
них я ничего не знал. Солнце все еще не показывалось.
   Я обратил внимание на то, что характер поверхности изменился. Холмы
стали более  пологими  и  оставались  самой  характерной  особенностью
плоскогорья,  у  которого  есть  свой  наклон.   Неприятное   открытие
заключалось в том, что я, однажды посчитав, что муссонные циклоны идут
со стороны моря в глубину  континента,  сейчас  должен  признать,  что
ошибся. Я шел  в  сторону  общего  континентального  подъема.  И  тучи
двигались не с моря на континент, а наоборот. Будь я повнимательнее, я
обнаружил бы комплекс признаков, которые указали бы мне на ошибку.  Но
я по известным причинам был слишком поглощен борьбой за  выживание,  и
многие приметы  прошли  мимо  меня.  Сколько  же  времени  я  потерял?
Достаточно много. А в моем положении ошибаться нельзя. Даже  дома,  на
Земле, последствия иных ошибок оборачиваются невозместимыми  потерями,
а что же говорить об этом диком мире? Здесь нет ни друзей, ни любимых;
на чью поддержку можно рассчитывать...
   Я заблудился, это уже несомненно. Беда еще и в том, что я не  знаю,
как эту ошибку исправить. В какую сторону  держать  путь  -  не  знаю.
Никаких ориентиров...
   Причиной   еще   одной   ошибки,   которая,   несмотря   на    свою
незначительность, обернулась тяжелыми последствиями, была добытая мною
птица. Мне очень понравилось птичье  мясо.  Легкость,  с  которой  оно
досталось мне, обнадеживала. Я начал  охотиться  на  птиц.  Я  пытался
подбивать их камнями, палками, когда они кормились  на  берегу  ручья.
Поздно вечером, когда мир превращался во мрак, и ранним  утром,  когда
мир оставался еще  погруженным  в  темноту,  я  подкрадывался  к  ним,
карабкаясь по тонким ветвям. Но удача от меня  отвернулась.  А  я  уже
попробовал горячей птичьей крови, и лягушачье холодное мясо вызвало  у
меня  отвращение.  Я  превратился  в  кровожадного,  но   неспособного
хищника.  Нередко,  потеряв  время  на  неудачную  охоту  на  птиц,  я
укладывался на ночлег с урчащим от голода желудком.
   И тогда произошла случайность, причина  которой  -  в  моем  алчном
стремлении  во  что  бы  то  ни  стало  добыть  птичьего  мяса.   Этой
случайности я благодарен за то, что встретился с Ного.

   Среди  широкой  долины  сверкало  зеркало  озера.  На  его   волнах
покачивались сотни и  сотни  водоплавающих  птиц,  напоминающих  уток.
Подобраться к ним незамеченным было нельзя. На  берегу  -  ни  единого
куста. Я лежал на вершине холма и сглатывал слюну - столько  мяса!  Но
как его добыть?
   На противоположном берегу, в нескольких метрах от  лесной  чащи,  я
приметил двух  птиц.  Они  заметно  выделялись  среди  уток,  спокойно
отдыхающих после кормежки. Только бы добраться до них! Нужды в  особой
осторожности не было. Долина гудела  от  птичьего  галдежа.  Я  прошел
через лес и оказался перед прибрежными зарослями. Осторожно  прокрался
вдоль них к тому месту, где, по моим  расчетам,  должны  отдыхать  две
крупные птицы. Тихо раздвигаю лозу - и  вижу  несколько  спящих  птиц,
метрах в двадцати. В сумки на моем поясе я заранее  положил  несколько
увесистых камней. Прежде чем извлечь камень, я решил продвинуться  еще
на несколько метров. Хор птичьих голосов был так  силен,  что  мог  бы
заглушить даже громкую человеческую речь. Густое  переплетение  корней
верболоза позволило мне бесшумно подойти еще на  несколько  метров.  Я
вытащил камень.  Подошел  еще  на  несколько  шагов  и  справа  увидел
небольшое зеркало воды, а на ней - те самые птицы.  Странно,  что  они
меня не замечают!  И  спят  как-то  странно:  дрожащие,  взъерошенные,
судорожно заглатывают узкими клювами воздух...
   Камень с силой ударил в крыло и отлетел  в  воду.  Но  птицы  и  не
думают взлетать. Что за чертовщина! Они отчаянно бьют  крыльями,  а  в
воздух не поднимаются. Я отталкиваюсь от берега  и  прыгаю  к  птицам.
Брызги летят во все стороны,  ноги  погружаются  во  что-то  мягкое  и
вязкое. В следующем прыжке я намеревался схватить если не обеих  птиц,
то хотя бы одну. И что же? Не могу вытащить ноги  из  вязкого  месива,
скрытого под слоем  воды.  Птицы  отчаянно  бьют  крыльями,  а  кто-то
невидимый под водой держит их за длинные ноги.  Я  боюсь,  что  они  в
последний момент вырвутся - и я снова останусь ни с чем. Тем  временем
вязкое месиво под моими ногами словно расступается, и я погружаюсь еще
глубже.  Тут  уж  не  до  птиц.  Глубина  втягивает  меня  медленно  и
неотвратимо. Я подумал, что лучше не дергаться,  стоять  тихо.  Из-под
ног  на  поверхность  воды  выскакивают  и   лопаются   пузыри,   вода
покрывается тончайшей радужной пленкой, моих ноздрей касается знакомый
запах - запах нефти.
   Знакомый запах мне все объяснил - асфальт!  Нефтесодержащие  пласты
вышли на поверхность, летучие фракции  испарились  -  остался  тяжелый
вязкий состав, который у нас, на  Земле,  называют  асфальтом.  Память
услужливо  подсунула  мне  факты  из   моей   студенческой   практики:
Тринидадское асфальтовое озеро... Асфальты Ла Бреа около Лос-Анджелеса
с останками древних животных, попавших в ловушку...
   Я знал, таким образом, что ждет нас -  меня,  несчастного,  и  этих
обреченных птиц. Затопившая долину  ливневая  вода  образовала  ложное
озеро, под  которым  притаилось  настоящее,  асфальтовое.  Длинноногие
птицы стали его жертвами и  невольной  приманкой  для  меня,  большого
охотника до птичьего мяса...
   Главное, не  делать  резких  движений.  Повернув  голову,  оцениваю
расстояние до ближайших кустов и мысленно благодарю судьбу:  во  время
прыжка кочка ушла из-под толчковой ноги и  поэтому  сам  прыжок  вышел
далеко  не  рекордным,  что-то  около  метра.  Гибкие  ветви   лозняка
покачивались в  полуметре  от  моих  вытянутых  рук.  Примерившись,  я
рванулся в сторону кустов и плюхнулся в воду на всю длину своего тела,
руки не дотянулись до куста сантиметров на двадцать.
   Мне показалось, что я целую вечность  боролся  за  эти  сантиметры,
пытаясь преодолеть их и так, и эдак. Наконец, обратился  к  последнему
средству - снял пояс, один конец накрутил на ладонь, а конец с тяжелой
пряжкой бросил в середину куста и  затем  потянул  к  себе.  Несколько
лозин наклонилось почти к моему лицу, и  я  схватился  за  них.  После
этого я умолял куст верболоза покрепче  держаться  корнями  за  почву,
пока я медленно, сантиметр за сантиметром, буду  вытаскивать  себя  из
коварной ловушки...
   Я подмял под себя весь куст,  да  так  и  остался  на  нем  лежать.
Слишком много сил ушло на схватку с трясиной.  День  погас,  наступили
быстрые сумерки, и мне надо было поторопиться к выбранному для ночлега
дереву. Подняв голову, я заметил  непонятную  тень.  Смотрю  и  глазам
своим не  верю.  В  нескольких  метрах  от  меня  сидит  на  корточках
человекообразное  существо  с  лохматой  головой  на   короткой   шее.
Всматриваюсь. Нет, существо сидит не на корточках,  погрузилось  почти
по грудь в воду. Поправляюсь - в  асфальтовую  тину.  Я  вижу  его  со
спины. Оно заросло короткой шерстью.  Из  мощной  бочкообразной  груди
порою вылетают  шумные  вздохи.  Первоначальный  страх  сразу  прошел.
Понимаю, существо, попавшее в такую беду, не может мне угрожать.  Оно,
видно, давно сражается за свою жизнь - ближние кусты вырваны с  корнем
и валяются в  воде  вокруг  бедняги.  Кто  же  это?  Человек?  Большая
обезьяна? Он, наверное, заметил меня  сразу,  как  только  я  вошел  в
лозняк, и притаился.  Потом  наблюдал,  как  я  пытаюсь  выбраться  на
твердый берег. Я  решил,  что  передо  мною  большая  человекообразная
обезьяна. Пытаюсь представить себе, как бы сложились  наши  отношения,
если бы мы встретились на берегу или на дереве. Зверь, видно по всему,
могучий, а вот из трясины не способен вырваться.  Я  отошел  от  воды.
Ниже пояса меня покрывал толстый слой асфальтового  месива.  Его  надо
как-нибудь соскоблить, пока  не  подсохло.  Отламываю  пучки  лозы,  -
черное месиво очень неохотно расстается с моим телом,  но  в  конечном
счете уступает. Чувствую на себе испытующие взгляды большой  обезьяны.
Когда она поняла, что я  тоже  наблюдаю  за  нею,  перестала  таиться.
Издает хрипящие звуки, стонет,  старается  дотянуться  до  кустарника,
несколько раз пытается вырвать  из  трясины  ноги.  Результатом  таких
усилий является  еще  большее  погружение;  обезьяна  понимает  это  и
затихает.
   Чтобы получше почиститься, я поскреб себя еще и  скальпелем.  Затем
направился к склону холма, к  облюбованному  дереву.  Чувствую  спиной
взгляд обезьяны. Тоже, подумалось, мяса захотела. А я, голодный, после
этого происшествия не ощущаю голода. Обещаю себе не  охотиться  больше
на птиц, а довольствоваться лягушками... Обезьяна до  утра,  наверное,
не дотянет. Засосет ее, бедную. Подумав про обезьяну, я поворачиваюсь.
Надо хоть  рассмотреть  ее  как  следует.  Подхожу  поближе.  Обезьяна
вскинула голову и посмотрела на меня. Голое  лицо  с  широким  плоским
носом, выдающимися челюстями. Длинные спутанные волосы лезут в  глаза.
Губы как у коренных жителей Африки. В глубоких глазницах  под  заметно
выпирающими надбровными дугами светятся отчаяние и, чего  нельзя  было
ожидать от обезьяны, разум. В брошенном  на  меня  взгляде  проявилась
целая гамма  чувств:  и  безысходность,  и  тоска,  и  сознание  своей
обреченности. На какой-то миг в глазах засветилась надежда, но тут  же
погасла. А ведь это - разумное существо, подумал я. Оно ждет  от  меня
помощи. И если оно действительно разумное, то,  освобожденное  с  моей
помощью, не сделает мне зла... Что ж, попробую спасти. И  сразу  же  -
сомнения: не будь  идеалистом!  -  хочешь  его  выручить?  Ну  хорошо,
вытащишь этого человекоподобного из беды - а  посмотри  на  его  руки!
Огромные лапищи зажали пучки лозняка. Они, эти лапы, шутя свернут тебе
шею...  Так  что  лучше  предоставь  его   собственной   судьбе,   сам
устраивайся с ночлегом.
   Дикарь  словно  прочитал  мои  сомнения.  Его  губы  растянулись  в
гримасе. Из горла вырвались новые звуки, и я с удивлением отметил, что
дикарь пытается что-то сказать  мне.  Было  понятно,  что  он  умоляет
помочь ему... Конечно, нельзя оставлять его в беде. Кто,  кроме  меня,
поможет ему? У него, безусловно, есть соплеменники. Но если они до сих
пор не выручили его, то как они сделают это  ночью?..  Среди  наиболее
близких к нему кустов я выбрал самые толстые ветки и, не отламывая их,
наклонил пучком к его голове. Дикарь вытянул руку и ухватился за ветки
сильными пальцами. Потянул их на себя - куст затрещал.
   - Погоди! - крикнул я. Дикарь послушался. И это меня тоже поразило.
Он меня понимает! Не мешкая, я собрал в пучок ветви другого  куста,  и
дикарь ухватился за них другой рукой.
   - А теперь подтягивайся!.. Не рывками - выдернешь кусты  с  корнем!
Давай постепенно! Потихоньку!
   Честное слово, он меня понимал. Иначе почему делал все так,  как  я
советовал? Может быть, телепатия? Какая разница! Он  понимает,  что  я
помогаю ему, и слушается. Теперь я  не  сомневался,  что  передо  мной
вполне разумное существо, туземец. Звуки непонятного языка булькали на
его толстых губах. Взгляд, несмотря на дикость, выражал благодарность.
   По мере того, как волосатый  гигант  высвобождался  из  асфальтовой
ловушки, меня все больше обуревали сомнения.  Ну  да,  у  него  вполне
человеческий, разумный взгляд; неизвестный, но безусловно человеческий
язык... Может ли это  помешать  ему,  как  только  он  освободится  от
трясины, взять и придушить меня?..
   Пока я мучился сомнениями, дикарь  с  шумом  и  треском  выполз  на
твердь и повалился на четвереньки.  Я  свое  дело  сделал  и  поспешил
ретироваться. Отступил за кусты и затем быстрыми  шагами  ушел  прочь,
подальше от греха, чтобы не получилось так, что доброе дело сделал  на
свою голову.
   На дерево я взобрался в непроглядной темноте, расположился повыше и
замер, прислушиваясь к звукам, которыми  обычно  полнится  ночь.  Душа
томилась от предчувствий: это происшествие вызовет  новые  перемены  в
моей жизни. Не знаю, добрые ли, плохие, но явно что-то назревает.
   Из  долины,  погрузившейся  во  тьму,  потянуло   сложным   букетом
разнообразных  запахов:  к   основному   запаху   гниющих   водорослей
примешивался  острый  запах  нефти.  Запах  птичьего  помета  создавал
иллюзию обжитого места... Внезапно приозерную темень  прорезал  долгий
крик. Начинаясь на невысокой ноте, он поднимался до визга и неожиданно
обрывался бормотанием. Я не сомневаюсь, что это подал голос  спасенный
мною туземец. Он кого-то звал, звал требовательно, настойчиво. Кого он
может звать, кроме своих соплеменников?  Значит,  они  должны  быть  в
пределах слышимости. Но сколько он ни зовет, отклика нет.  А  если  не
соплеменников, то кого еще может  звать  это  одинокое,  но  вовсе  не
беззащитное существо? Неужели меня?  Действительно,  я  чувствую,  что
голос туземца обращен ко мне. Он зовет меня! Зачем я ему? Чего  он  от
меня хочет? Меня  пугает  даже  мысль  о  том,  что  я  могу  вот  так
спуститься с дерева и подойти к дикарю. Что я скажу ему? О чем спрошу?
Как ваше самочувствие, господин туземец? А он все зовет. Понимает, что
я не мог уйти далеко...
   Начал накрапывать дождь. Пусть накрапывает, мне не  привыкать.  Как
же быть с туземцем? По голосу слышно, что он выбрался  из  зарослей  и
направляется в мою сторону...
   А почему, собственно, я не могу подойти к нему,  если  он  разумное
существо? Я могу найти в нем спутника, товарища.  У  него  нет  причин
остаться  недовольным  мною.  Единственный   мой   поступок,   имеющий
отношение к нему, - я выручил его из неприятной  ситуации.  Он  должен
помнить об этом до конца дней своих... Я лихорадочно взвешиваю все  за
и против. Думаю, ничего плохого он мне не сделает. Как местный житель,
туземец может мне помочь. По принципу: услуга  за  услугу.  Я  начинаю
понимать, что мне трудно будет найти дорогу к  "Викингу".  Туземец  по
меньшей мере знает, в какой стороне море. А если я  просчитаюсь  и  он
меня придушит, что ж... придет конец  моим  страданиям.  Амар  уже  не
мучается, как я мучаюсь.
   Я спустился по стволу дерева и пошел на зов. Может, это и  безумие,
думал я, но в таком случае все - безумие;  все,  что  связано  с  моим
появлением на этой планете. Я остановился. Решил не отходить далеко от
дерева и подал свой голос:
   - Эй, сюда! Я здесь!.. Хватит вопить, подходи сюда!
   Вскоре послышались шаги и гортанное бормотание. Из темноты вынырнул
еще более темный силуэт, послышалось отрывистое дыхание.  В  следующую
минуту туземец взял меня за руку. С его губ слетали непонятные  слова.
Я даже догадаться не смог бы, о чем  он  толкует.  Но  с  первых  слов
понял, что мне бояться нечего. Туземец настроен  миролюбиво.  В  конце
концов, я в нем больше нуждаюсь, чем он во мне... После  того,  как  я
помог ему выбраться на сушу, он мог бы повернуться и уйти. Он  у  себя
дома. Однако он не ушел. Что его заставило отыскать меня? Я не знаю, о
чем он все время говорит, зато уверен: у него ко мне  добрые  чувства.
Ему важно, чтобы я слышал  его  голос.  При  абсолютной  невозможности
логического понимания сам голос несет в себе информацию  межличностных
отношений. Ему, этому огромному  туземцу,  тоже  хочется  слышать  мой
голос. Для начала я сказал, потянув его за руку, что нам глупо  стоять
под дождем, лучше спрятаться под широкой  кроной  старого  дерева.  Мы
уселись под деревом бок о бок,  ощущая  спинами  теплую  шероховатость
древесной коры.
   - Понимаешь, - говорил я в свою очередь,  -  хоть  ты  и  похож  на
большую обезьяну, но парень, надеюсь, хороший. и еще надеюсь,  что  ты
со мной не разделаешься. Верно?
   Туземец вслушивался в звуки моего голоса, не дыша. В моей  речи  он
не понимал ни бельмеса, так же, как  и  я  в  его.  Мы  сразу  уяснили
ситуацию, поэтому  наши  голоса  выражали  доверие  друг  к  другу,  а
большего для начала и не требуется. Доверие в нашем  положении  -  это
все. Если оно появилось, нет нужды в  объяснениях.  Туземец  рассуждал
точно так же, смею надеяться. Наши монологи  стали  произноситься  все
реже. Наконец я услышал, что мой знакомец захрапел, и этот факт значил
больше, чем признание в дружбе. Я,  сколько  мог,  сопротивлялся  сну.
Мелькнула мысль забраться  на  дерево.  Но  это  было  бы  проявлением
недоверия... Незаметно для себя я тоже уснул.
   Чего мне только не снилось! Один сюжет был связан с университетской
лабораторией и Леной. Второй -  с  "Викингом".  Снилось,  что  лечу  в
скафандре по воздуху и удивляюсь: разве скафандры могут летать сами по
себе?..
   Спал я крепко. И как  ни  крепок  был  мой  сон,  каким-то  уголком
сознания все время отмечал, что согревающее меня плечо - это плечо, на
которое можно опереться.
   Утром я проснулся первым. В рассветных редеющих сумерках  все,  что
произошло ночью, казалось более невероятным, чем можно вообразить себе
с помощью самой фантастической выдумки. Туземец спал, не выпуская моей
руки и свесив голову на грудь. Странное у него  лицо.  Лицо  человека,
сформированное условиями чужой планеты. Я не стал отнимать у него свою
руку, чтобы не разбудить, но он проснулся  сам,  почувствовав,  должно
быть, что я его рассматриваю. Глубокие вертикальные морщины  прорезали
его лицо от  крыльев  носа  до  уголков  широкого  рта  и  дальше  под
подбородок. Мы встали на ноги, и он с  широкой  улыбкой  начал  трясти
меня за плечи, произнося непонятные слова. Потом он  обратил  внимание
на свои "заасфальтированные" ноги и принялся выдирать  комья  асфальта
прямо с шерстью. Нет, будем называть это  волосами,  хотя  для  волос,
пожалуй, густовато. Отдирая особенно крупные комья, он гримасничал  от
боли, и тогда я отстегнул от пояса скальпель. Он  замер  в  удивлении.
Осторожно взял в свои огромные лапы хрупкий медицинский  инструмент  и
поднес поближе к глазам. Похоже, его поразил не скальпель сам по себе,
а материал, из которого он сделан.
   Туземец осторожно прикоснулся пальцем к лезвию, удивленно хмыкнул и
вернул. Я взял скальпель в правую руку, левой  оттянул  увесистый  ком
асфальта на его ноге и быстрым движением обрезал волосы. О, как он был
приятно поражен! Он подставлял все новые и новые участки своего  тела,
где асфальт висел комьями, и я обрезал  их  совершенно  безболезненно.
Потом он опять попросил скальпель и сам стал себя очищать, ни разу  не
порезавшись... Мой знакомец все  время  улыбался.  Улыбка  -  это  две
вертикальные морщины по обе стороны  рта  и  широко  открытый  рот.  Я
почувствовал к нему симпатию и, как он меня утром, потряс  руками  его
за плечи. Он тоже стал меня трясти. Никакого напряжения между нами  не
возникало. Жаль, что наши языки друг другу  не  понятны!  Но  остается
язык жестов, мимики, возгласов. А в  том  случае,  если  нам  придется
провести рядом достаточно много времени, освоим и слова. Я поднял руку
и ткнул себя пальцем в грудь:
   - Грегор!
   Он сделал точно такой жест, ткнув себя пальцем в широкую  волосатую
грудь:
   - Ного!
   - Ного! - повторил я, касаясь его груди,  и  -  Грегор!  -  касаясь
своей.
   - Грего! - говорил туземец, - Ррегор!
   - Очень приятно, господин Ного, с вами познакомиться! - сказал я  и
обеими руками потряс ему массивную, узловатую руку.
   - Ррегор! Ррегор! - тряс меня за плечи счастливый Ного.  Прекрасно,
подумал я. Перейдем на следующую  тему.  Я  поднес  ко  рту  сложенные
пучком пальцы и изобразил жевание:
   - Ам! Ам! Кушать! - я показал поглаживанием  путь  еды  от  рта  до
живота.
   - Га-а! - сказал Ного. Он все сразу  понял  и  тоже  погладил  свой
живот.  Затем  начал  принюхиваться.  Что-то  его  раздражало.  Он   с
неудовольствием посмотрел  на  комки  асфальта,  махнул  неопределенно
рукой и тяжкой, переваливающейся, но  на  удивление  быстрой  походкой
направился по склону холма к верховьям долины. Через  несколько  шагов
он оглянулся, чтобы удостовериться, следую ли я за ним.  Я  улыбнулся,
хлопнул себя по животу и сказал: "Га-а!"
   Мы  перевалили  через  холм  и  на  спуске   в   следующую   долину
остановились. Я проследил за его взглядом и увидел в траве под  ногами
птичье гнездо с дюжиной светло-зеленых яиц... Отныне за  свое  будущее
Грегор  может  быть  спокоен.  Его  гарантом   послужит   питекантроп,
вытащенный из асфальтовой трясины.

   Только тот,  кто  в  одиночестве  умирал  от  голода,  усталости  и
неизбывного   страха,   понимает,   что   значит   обрести   товарища,
освободиться от одиночества, от унизительного чувства  незащищенности.
Один плюс один - это намного больше, чем  просто  два  человека.  Один
плюс один - это сумма множества качеств, особенно  если  речь  идет  о
таких различных внешне и внутренне людях, как я и  Ного,  вернее,  как
Ного и я. Среди нас двоих его имя должно стоять  первым.  Моя  заслуга
состояла лишь в том, что  я  без  особых  усилий  помог  ему  избежать
опасности, с которой он прежде ни разу не встречался.
   Благодаря  Ного  передо  мною  открылся  странный   мир,   похожий,
вероятно, на тот, в котором жили мои предки лет этак тысяч 70-80  тому
назад  или  еще  раньше   на   диких   просторах   моей,   тогда   еще
нецивилизованной планеты.
   В первобытном  мире  чужой  планеты  Ного  и  его  соплеменники  на
лестнице рангов занимали место где-нибудь посредине. Но поскольку  они
были хитрее и находчивее более сильных  и  кровожадных  хищников,  они
сумели избежать опасностей, которых не избежали  более  сильные.  Если
дать плоскоголовым самую краткую характеристику, я сформулировал бы ее
так: всесильные воры. Благодаря своей смекалке они  обманули  природу,
перехитрили ее законы. Только тот, кто многое пережил вместе  с  этими
людьми,  знает,  как  непросто  бывает  даже  при  помощи  смекалки  и
хитрости, быстроты и храбрости побеждать грубую силу, которой  незачем
хитрить, потому что она сила.
   В  Ного  прекрасно  уживаются  хитрость,  смекалка  и  храбрость  с
огромной физической силой.
   Я видел, как он, завывая, с дубиной ворвался в большую  стаю  гиен,
поваливших теленка антилопы. За полминуты убил и покалечил  нескольких
сильных хищников, прежде чем челюсти хотя  бы  одного  из  них  смогли
сомкнуться на его теле. Ошибись он в мелочи - стал  бы  вторым  блюдом
после теленка на кровавом  пиру  гиен.  В  другой  раз,  на  охоте  за
антилопами, он схватил  неосторожного  теленка  за  задние  ноги  и  с
тяжелой, бьющей копытами ношей  вскарабкался  на  дерево  раньше,  чем
разъяренная мать и  полдюжины  могучих  самцов  попытались  превратить
охотника в кровавое месиво в кустарнике.
   Это  относительно  короткие  способы   добывания   пищи,   хоть   и
рискованные. Другие же, хоть и не менее рискованные, требуют огромного
терпения, немалой выдержки и железного самообладания. Ного способен по
шесть-семь часов таиться у  тропы,  ведущей  к  водопою;  терпеть,  не
шелохнувшись, укусы множества жучков и кровососущих  насекомых,  когда
малейший шорох может вспугнуть осторожную дичь.
   Ного однажды  несколько  часов  подряд  полз  на  брюхе  за  стадом
антилоп,  а  невдалеке,  так  же  незаметно,   подкрадывался   Большой
Гривастый, который мог выбирать - туземца или антилопу...
   Науку выживать Ного  постигал  с  первой  минуты  своего  рождения.
Подобных наук я не изучал, но сдавать экзамены приходилось  ежедневно.
А теперь еще добавились новые хлопоты - постигать язык Ного. Нельзя же
целыми днями улыбаться  и  трясти  друг  друга  за  плечи!  Постоянное
общение настоятельно требовало обмена информацией, а без языка в  этом
вопросе ничего не поделаешь. Я сделал выбор в пользу  туземного  языка
по многим причинам, и первая среди  них  -  легкость  овладения.  Язык
земной цивилизации туземцу ни к чему. На девяносто пять  процентов  он
состоит из понятий, абсолютно недоступных примитивному мышлению Ного и
его сородичей, тогда как немногословный язык джунглей, кроме  легкости
усвоения, отражал действительность, в которой мне предстояло  не  знаю
сколько жить.
   Я сравнительно легко разобрался в джунглях  чужого  языка,  в  мире
глубоких гортанных звуков, шипящих гласных и  раскатистого  "р".  Я  с
радостью убедился, что начало, которое  в  любом  деле  обычно  бывает
трудным, в общений с Ного не составило для меня никаких проблем. Одним
восклицанием "га-а"- мы с Ного решили сложную проблему нашего  первого
завтрака. Так же легко мы достигли взаимопонимания и в других вопросах
нашего бытия. И ничего удивительного - язык Ного  возник  на  реальной
почве потребностей племени.
   - Гру-у! - сказал Ного, указывая рукой на  заросли,  в  которых  на
расстоянии  броска  камнем  шумно  двигалось  какое-то  животное.   Он
развернулся  и  побежал,  мощно  раскачиваясь  на  кривых  ногах.   Я,
естественно, стараюсь от него не отстать.
   Это же слово он произносил, когда глушенная ударом дубины  антилопа
поднималась на ноги или когда мчался за убегающей добычей...
   Вначале меня совершенно сбивало с  толку  то,  что  одно  и  то  же
понятие  часто  имело  несколько  названий.   Скажем,   одним   словом
обозначается  антилопа,  другим  -   теленок   антилопы,   третьим   -
антилопа-бык,  четвертым  -  больная  антилопа...  В  языке  Ного  нет
обобщающих слов. Это язык охотников, в котором важно по  одному  слову
решить, о чем идет речь. С  другой  стороны,  все  насекомые  и  черви
назывались одним словом го-ду. Отдельные названия  имели  те  из  них,
которые  обладали  полезными  или  неприятными  свойствами.  К   таким
насекомым относятся пчела, черный муравей  с  парализующим  укусом.  К
слову, нашествие черных муравьев большим  количеством  было  не  менее
устрашающим, чем нападение Большого Гривастого.
   С помощью Ного я начал успешно приспосабливаться к тяжким  условиям
дикой жизни. Чем больше я узнавал туземца, тем  с  большим  основанием
утверждался в мысли, что Ного - очень интересный человек. Ему в щедрой
мере  отпущены  такие  ценные  человеческие  качества,   как   чувство
благодарности,  деликатность,  предупредительность.  Таких  понятий  в
языке Ного нет, и попробуй Грегор  заговорить  со  своим  спутником  о
таких  вещах,  как  благодарность,  он  бы  не  смог  понять,  о  чем,
собственно, речь. Ного был умен  -  в  сложных  ситуациях  он  находил
быстрые и точные решения, и  это  делало  Ного  полезным  человеком  в
племени плоскоголовых. Я уже не  говорю  о  его  терпеливости.  Первое
время, не приспособленный к жизни в экстремальных  условиях,  я  часто
срывал своему  спутнику  охоту  тем,  что  обнаруживал  себя  в  самый
ответственный момент, и жертва убегала, оставляя нас без  ужина.  Ного
ни разу не вышел из себя, только повторял: - делай, как я!
   Я старался быть  прилежным  учеником.  Это  нетрудно,  имея  такого
учителя и опекуна. Теперь  моя  судьба  перестала  зависеть  от  любой
случайности. Само присутствие Ного, его роль  в  моей  нынешней  жизни
исключали появление таких случайностей,  которые  могли  бы  оказаться
роковыми. Подбирая съедобные травы, я знал, что Ного  следит  за  тем,
что я отправляю в рот. Я перестал  вздрагивать  при  каждом  шорохе  в
кустах. Здесь я безотчетно полагался на силу и опыт  туземца.  Ко  мне
возвращалась уверенность, что я не затеряюсь в чужом мире и  рано  или
поздно  вернусь  на  "Викинг".  Мысль  о  "Викинге"  и  тревожила,   и
успокаивала меня.
   Где-то в конце шестой недели моей  одиссеи  в  разрывах  серых  туч
начало появляться солнце, сначала на короткое время, а потом, по  мере
очищения неба  от  облаков,  на  более  длительное  время.  Я  смог  с
уверенностью установить, в какой стороне находится  океан.  С  помощью
Ного я выйду к нему. Мои  первые  попытки  направить  наше  бесцельное
бродяжничество в сторону солнечного восхода остались не понятыми:
   - Там плохо! - говорил мой спутник, указывая на восток. При этом  в
данную минуту он мог идти на восток, чтобы через полчаса повернуть  на
север, еще через час - на запад. Мы шли каким-то странным маршрутом, и
я не мог уловить в нашем движении каких-либо закономерностей. Броуново
движение, думал я, но не мог же Ного идти никуда!  Вскоре  я  выяснил,
что при всей хаотичности  передвижений  в  течение  дня,  мы  в  целом
выдерживали главное направление - на север. А вообще Ного - авантюрист
по складу характера. Приключения его вдохновляют.  Он  любопытен,  как
молодой кот.
   - Там большая вода.  Пойдем  туда!  -  сказал  я  Ного,  когда  мой
словарный запас еще пополнился. Я клонил все туда же, на восток.
   - Там нехорошая вода! Нельзя пить! - говорил Ного, и я  понял,  что
мой приятель там бывал.
   - Мы не будем пить... - ответил я и замолчал. Надо было говорить  о
"Викинге", о моих товарищах-землянах, а нужных слов не было еще в моей
копилке. Ного смотрел на меня, понимая, что я хочу  поделиться  с  ним
своими мыслями, что-то говорил, но я тоже не понимал его.
   - Там, у большой воды, много-много  Грегор!  -  я  подобрал  десять
камешков и положил их в ряд, - Грегор, Грегор,  Грегор...  -  говорил,
переводя палец с одного камешка на другой.
   - Там много Грегор! -  повторял  я,  пока  наконец,  у  туземца  не
засияли глаза. Он потряс меня за плечи:
   - Там большая вода! Там много Грегор? - это был первый понятый мною
вопрос Ного. Не могу сказать, кто больше обрадовался, - хозяин планеты
или его незадачливый гость? Оба обрадовались.  Ного  с  воодушевлением
закатил длинную речь, из которой я не понял ничего. Очевидно, на  моем
лице отразилось огорчение, потому что Ного опять потряс меня за плечи:
   - Утром пойдем к большой воде! Пойдем, Грегор!
   На следующее утро мы шли на восток.  Яркое  солнце  светило  нам  в
глаза. Теперь Ного старался не отклоняться от выбранного  направления,
разве  что  по  пути  встречались  овраги,  озера,  заросли...  Их  мы
обходили.
   Чем ближе к морю, тем меньше дичи,  подумал  я,  когда  впервые  за
много дней пришлось устраиваться на ночлег с  урчащим  желудком.  Дичи
стало меньше, чего не скажу о  комарах.  С  наступлением  темноты  они
налетали на нас тучами с широкой долины, сверкающей множеством  луж  в
лучах заходящего солнца. От  кровососов  не  было  никакого  спасения.
Волосатому Ного, наверное, было легче, - какая-никакая защита имеется,
а я к утру был весь в расчесах и волдырях.
   Лесистая местность как-то незаметно  перешла  в  обширные  заросли.
Точно такие же колючие заросли преграждали нам путь, когда мы с Амаром
высадились на берег  и  направились  в  глубь  материка.  Если  полоса
зарослей  отделяет  побережье  от  внутренних  районов,  то  мы   идем
правильно. У меня никаких на этот счет  сомнений.  И  солнце,  которое
теперь показывается  каждый  день,  позволяет  нам  ориентироваться  в
восточном направлении.
   Но меня удивляет наметившийся общий подъем местности. Если бы я  не
был геологом, это противоречие меня смутило  бы.  Я  не  только  нашел
удачное, на  мой  взгляд,  объяснение  поднимающейся  к  океану  гряде
холмов, но и тому невероятному факту, что я  оказался  так  далеко  от
побережья.
   Геологическая линия разлома пролегала здесь  параллельно  береговой
линии примерно в двадцати-тридцати километрах от последней. В процессе
сжатия края разлома поднялись, образовав водораздел.  Ливневый  поток,
захвативший  меня  в  ущелье,  тащил  меня  в  сторону  от  океана,  а
затопленная ливневыми водами долина, куда впадал  поток,  имела  уклон
также в глубину континента. Превращенная тропическими ливнями в  реку,
она-то и увлекла меня  на  вырванных  с  корнями  деревьях  в  глубину
материка.
   Когда я устремился в обратный путь, к "Викингу",  у  меня  не  было
иных ориентиров, кроме движения туч, надолго заполонивших  небо.  Зная
муссонный характер тропических ветров, - они, как известно, летом дуют
со стороны океана, а зимой - наоборот, - я не определил,  какое  время
года было на планете во время нашего с Амаром похода. Даже не  подумав
об этом, решил, что лето. Оказалось, я грубо ошибся, если элементарное
незнание можно назвать ошибкой. В условиях  здешней  тропической  зимы
господствовали ветры, дующие с  материка.  И  я,  вместо  того,  чтобы
двинуться к морю, направился в противоположную  сторону.  И  с  каждым
днем все дальше уходил от "Викинга"...

   Мне хотелось узнать, когда  Ного  в  последний  раз  бывал  в  этих
местах,  на  побережье,  но  запас  туземных  слов  не  позволил   мне
сформулировать  вопрос.  Ного  шел  уверенно,  я  не  сомневался,  что
местность хорошо ему знакома, и все же... Она  становилась  все  более
непохожей на встречавшуюся мне до сих пор. Среди заросших  кустарником
холмов часто встречались крутые известковые утесы  высотой  метров  по
пятьдесят.  Они  придавали  ландшафту   странный   вид.   Было   такое
впечатление, что здесь все вымерло, все онемело.
   На  рассвете  четвертого  дня  Ного  взошел  на  вершину  холма   и
осмотрелся:
   - Завтра увидим большую горькую воду!
   Ночь была у меня бессонной. Мы тронулись в путь на рассвете, и часа
через полтора в седловине между холмами засверкала морская  синева.  Я
сломя голову  бросился  вниз  по  склону.  Песчаный  берег,  насколько
хватало глаз, был пустынен.  Меня  это  не  огорчило.  Можно  ли  было
ожидать, что мы выйдем к берегу в районе лагуны! В то время, когда мне
хотелось кувыркаться и прыгать на радостях, он хмуро смотрел на волны.
   - Где же другие Грегоры?
   Выходит, я его надул? Мне не хотелось огорчать Ного и омрачать свою
радость.
   Вчера мы с  ним  не  то  что  поругались,  но  имели  крупный,  как
говорится, разговор. Я  настаивал,  чтобы  мы  шли  правее  небольшого
озера, а Ного - левее. Я уступил, и теперь у меня  был  случаи  ткнуть
туземца носом в его упрямство. Если бы мы, сказал  я,  пошли  по  моей
дороге, мы бы пришли, куда надо.
   - Теперь показывай ты, куда надо! - сказал Ного, признав свою вину.
   Я лихорадочно прокручивал в  памяти  свои  блуждания  после  гибели
Амара, чтобы хоть приблизительно прикинуть, в  какой  стороне  остался
"Викинг". Нет, это невозможно. Придется  идти  наобум.  Только  вот  в
какую сторону? Направо? Налево? Если не угадаю, то сколько  бы  мы  ни
прошли, а на "Викинг" не попадем.
   Правда, кое-какие цифры я прикинул. Получалось, что от  места,  где
мы стоим, до лагуны не больше 50 километров. Если идти со скоростью 30
километров в день, то за два дня можно убедиться, угадал ли я. Если не
угадал, пойдем в обратную сторону и в четыре дня  -  беру  максимум  -
выйдем к цели.
   - Туда! - махнул я рукой направо. И Ного покорно поплелся  за  мною
следом, смешно выворачивая ступни в рыхлом песке. Судьбе  было  угодно
еще раз посмеяться надо мною. В тот  день,  после  обеда,  я  различил
вдалеке белые гривы прибоя,  который  постоянно  кипит  у  кораллового
рифа. Сердце мое встрепенулось. Пройдем еще немного - и  я  увижу  мой
корабль! Взметая песок, я летел, как на крыльях.
   Меня не очень огорчило то,  что  до  самого  заката  мы  так  и  не
добрались до "Викинга". Не велика беда.  Не  вышли  на  него  сегодня,
выйдем завтра. В худшем случае-послезавтра. Но выйдем! А  потом  можно
будет считать все случившееся дурным сном, все, что я пережил на  этой
безжалостной земле.
   Ничего нет странного в том, что человек,  целый  день  шагавший  по
щиколотки в песке, спал в колючем кустарнике так сладко, словно  лежал
на  удобной  кровати  в  космическом  корабле.  Утром  я  проснулся  с
радостной мыслью, что сегодня,  после  стольких  дней  мучений,  увижу
"Викинг".

   За скалистым береговым  обрывом,  у  подножия  которого  плескались
волны небольшой бухты, начинался точно такой же  лес,  какой  открылся
нам в лагуне "Викинга". Но я смотрел не на берег, а в  открытое  море,
туда, за рифовый барьер, где в туманном воздухе утра надеялся  увидеть
контуры "Викинга". Вдруг Ного, который стоял позади меня, вскрикнул  и
стремительно побежал к деревьям. Он втянул тревожными ноздрями воздух,
посмотрел на лагуну и показал пальцем вверх, на деревья.
   Мы быстро взобрались на верхушку дерева, где,  как  посчитал  Ного,
находились в безопасности. Усевшись  на  толстой  ветке,  мой  спутник
снова потянул носом воздух:
   - Там дофф-дофф! Мертвый дофф-дофф! Дофф-дофф очень сильная  птица,
не летает, жрет мясо!
   У меня поползли мурашки по спине. Я вспомнил гибель Амара и  словно
заново пережил связанный с нею ужас. Мне  не  хотелось  ни  при  каких
ситуациях встретиться еще раз с птицей-монстром. Ного обратил внимание
на мой испуг:
   - Грегор сидит на дереве - Ного посмотрит, где дофф-дофф.
   Туземец решительно соскользнул с дерева и скрылся в густой  листве.
Меня   всегда   поражала   способность   Ного   при   его    кажущейся
неповоротливости  передвигаться  с  кошачьей   ловкостью.   Потянулись
напряженные минуты  ожидания.  Мне  показалось,  или  я  действительно
услышал запах падали? При  полном  безветрии  иногда  срывался  легкий
ветерок и пробегал по листве то в одну, то в другую сторону.  Он-то  и
обдал меня подозрительным запахом. Я прислушивался  к  любому  шороху.
Мне  казалось,  что  я  слышу  подкрадывающиеся   шаги.   Сейчас   вот
раздвинется  листва  и  перед  моим  лицом  возникнет   окровавленный,
крючковатый, неправдоподобно огромный клюв...
   - Грегор, иди сюда! - спокойный голос Ного вернул мне  уверенность.
Я спустился с дерева и пошел на голос Ного, на  опушку  леса.  Туземец
внимательно рассматривал что-то в кустах, бормоча и взмахивая  руками,
Я подошел ближе  и  буквально  окунулся  в  удушливые  волны  трупного
смрада. На опушке леса  в  разных  местах  валялись  останки  крупного
животного, грязные комковатые перья, кости. Ного смеялся. Ему,  видно,
приятно было рассматривать птицемонстра в таком виде. Как и мне.
   Мы попытались восстановить картину случившейся здесь драмы.  Частые
ливни и грозы основательно стерли следы, но кое-что и  осталось.  Ного
ходил между деревьями и кустами, переворачивал палкой бренные  останки
дофф-доффа и, по своему обыкновению, что-то бормотал про себя.  Иногда
плевался.
   - Были одна и две птицы. Пришли  с  холмов.  Сначала  пришла  одна,
потом еще две. Дофф-дофф никогда не убивают друг друга.  Первую  птицу
убил другой зверь. А две дофф-дофф сожрали мертвую.
   Ного, рассказывая, продолжал обследовать место  гибели  дофф-доффа.
Потом, воскликнув, полез под куст и вытащил странный предмет:
   - Ху-у! Что это? - Ного держал пальцами вытянутой руки рваный сапог
от скафандра, Я бросил на него взгляд - и сердце едва  не  оборвалось.
Ного сравнивал найденные ошметки с моими сапогами:
   - Это нога другого Грегора? Его съела дофф-дофф?  А  где  остальные
Грегоры? - спрашивал Ного.
   Немного  позже  я  понял,  что  мы  все-таки  находились  в  лагуне
"Викинга". Но где же сам "Викинг"? За коралловым рифом было пусто. Эта
пустота мгновенно сжала мое  сердце  тисками  безысходности.  Я  вдруг
осознал, что у  меня  нет  ни  малейшей  возможности  бежать  с  чужой
планеты. Неужели друзья оставили  меня?  В  это  не  хотелось  верить.
Главное - не отчаиваться, успокаивал я себя. Не могли они улететь,  не
выяснив наших - моей и Амара - судеб...
   Обрывки сапога, - как они могли здесь очутиться? Амар погиб  далеко
отсюда, ну, если быть точным, - достаточно далеко. Неужели кто-то  еще
погиб? Кто? На многих деталях скафандра отпечатан личный  знак.  Стоит
посмотреть на подошву - я узнаю,  кого  из  товарищей  оплакивать.  На
подошве стоял знак Амара. Но  ведь...  как  же  так?  Ничего  не  могу
понять.
   - Ного, должен быть еще один сапог! Вот это -  сапог!  Надо  искать
еще один.
   Ного не нашел второго  сапога.  Нашел  пустой  кислородный  баллон.
Перчатки от скафандра с личным знаком Дэйва. Среди костей - ни  единой
человеческой.
   - Ного, скажи, дофф-дофф кости глотает?
   - Нет, дофф-дофф кости не ест. Мясо  есть.  Отрывает  от  костей  и
ест... А шакал ест мясо с костями.
   Я прошел по берегу, вглядываясь  в  пустынный  горизонт  и  пытаясь
понять, что  же  здесь  произошло  и  куда  подевался  "Викинг".  Ного
деликатно отстал от меня. Видел, что  я  очень  удручен  и,  чтобы  не
мешать мне думать, занялся поисками моллюсков на мелководье. Временами
он бросал на меня изучающие взгляды. Ему очень хочется уйти  отсюда  в
свои заросли, подальше от большой горькой воды - но как оставить  меня
одного? Туземец чувствовал, что творится у меня на душе; а  я  не  мог
объяснить ему, куда девались люди, похожие на меня.
   Уже прошумел над нами привычный послеполуденный  ливень,  а  я  все
бродил взад-вперед по прибрежному песку. Мне казалось, что я близок  к
разгадке, к объяснению происшедшего здесь  в  мое  отсутствие.  Сапоги
бедного Амара могли попасть  на  побережье,  если  только  мои  друзья
ходили на холмы, нашли то, что осталось от погибшего, и  все  принесли
сюда. Здесь, на берегу, моих друзей настиг  птицеящер.  Вероятно,  это
был тот самый экземпляр,  что  напал  на  Амара  и  преследовал  меня.
Ледяная струя из кислородного баллона прикончила его.
   Два других монстра,  очевидно,  следовали  за  первым  в  некотором
отдалении, и моим друзьям, которые опасались  их  нападения,  пришлось
поспешно удирать, и они бросили баллон, который на корабле можно  было
опять заполнить, перчатки  Дэйва,  который  очень  бережно  следит  за
своими вещами...
   Оставалось непонятным, почему астронавты не  уничтожили  двух  этих
птицеящеров, как и первого? Баллоны с кислородом у них  были,  а  Марк
после нашего исчезновения не позволил бы отправиться на  берег  группе
меньшей, чем в четыре человека.
   Не исключено, что в схватку астронавтов с птицеящерами вмешался еще
кто-то, чьих следов не удалось обнаружить. Жаль, я об этом никогда  не
узнаю. Из оставленных на берегу  предметов  ясно,  что  астронавты  не
возвращались больше  к  месту  схватки.  Почему?  Они  могли  спокойно
вернуться на берег после того, как миновала опасность. Или не пожелали
рисковать из-за пустого баллона и Дэйвовой  перчатки?  Горько  думать,
что они бежали на "Викинге". Можно ли их понять? Можно.  Когда  нас  -
меня и Амара - долго не было, связь с нами потерялась,  они  направили
на  берег  поисковую  группу.  Группа   обнаружила   следы   трагедии,
посчитала, что гибель Амара является доказательством и моей гибели.  В
таком  случае  теряется  смысл  в  дальнейших  поисках.  Мои   друзья,
очевидно, сочли невозможным оставаться в  этом  районе  и  отправились
дальше. Куда, в какую сторону - этого я  не  знаю.  И  где  теперь  их
разыскивать?
   Я сидел на песке, смотрел в океанские просторы с чувством безнадеги
и думал о своих товарищах. Что они делали бы на моем месте? Что  делал
бы Марк? Что делал бы Дэйв? Не думаю, что Марку на моем месте  помогло
бы тонкое умение разбираться в человеческой душе. Дэйв, не сомневаюсь,
мог бы с большим  успехом  выкрутиться  из  критической  ситуации.  Он
крепок и находчив. А я слаб и беспомощен...
   Что ждет меня впереди? Годы и годы скитаний на чужой планете.  Годы
страданий и тоски. К ним я, как  видите,  не  очень  готов.  Ясно  что
Грегор Ман, как житель Земли, пропал. Если моим товарищам  удастся  на
"Викинге" вернуться на Землю, они расскажут о нашей гибели. Наши имена
занесут на мраморную доску во Дворце Космонавтики,  где  уже  светится
золотом имя Лены Так что ты умер, Грегор Ман, а  человек,  сидящий  на
пустынном  берегу  лагуны,  -  твоя  тень,   наделенная   способностью
вспоминать о своем человеческом  прошлом.  Мои  печальные  размышления
прервал Ного. Он давно уже ходит  вокруг  да  около,  теперь,  видимо,
посчитал, что хватит отсиживаться:
   - Дофф-дофф очень глупый и вонючий. Всегда голодный. Всегда бегает.
Если ты прячешься на дереве от Большого Гривастого или  гиен,  они  не
уходят. Ждут, что ты спустишься на землю. Дофф-дофф не ждет.  Он  тебя
на дереве не видит. Не чует твоего запаха, потому что сам  вонючий.  А
ноги у него... у-у-у! сильные. Сильнее,  чем  у  Большого  Гривастого.
Дофф-дофф не поймает Ного.
   Туземец потянул шевелящимися ноздрями воздух, ударил себя в грудь и
неожиданно заключил:
   - Идем отсюда, Грегор!
   Он развернулся и решительно направился в сторону  леса,  туда,  где
деревья были особенно мощными и зелеными. Нам повезло: не  встретились
дофф-дофф и другие опасные звери. Через три дня мы пересекли  глубокую
впадину и начали подъем в гору, где,  по  словам  Ного,  дофф-дофф  не
живет:
   - Дофф-дофф сюда не приходит. Он живет  в  кустарнике  недалеко  от
горькой воды. Он пьет горькую воду.
   Не живет так не живет. Я знал, что Ного не  выдумывает  ничего,  но
еще оставались другие хищники! Впрочем, других я не  боялся  так,  как
этого страшного птицеящера, вынырнувшего словно из древних эпох.

   Все последующие дни, а их было много, не могу даже сказать сколько,
как-то снивелировались в моей памяти, стали  похожи  один  на  другой,
хотя нельзя сказать, что ничего с нами не случалось - в  джунглях  так
не бывает. Каждый новый день мы начинали с охоты, поскольку голод, как
известно, не тетка. Чем раньше  она  удавалась,  тем  больше  светлого
времени уходило у нас на дорогу. Бывало, что  охота  не  удавалась,  и
тогда на следующее утро мы становились более кровожадными, охотясь  на
мелких птиц и зверьков. Я многому научился у Ного, стал более ловким и
осторожным. Мы уходили все дальше в глубь материка.  Мне,  собственно,
теперь  все  равно  было,  куда  идти,  но  мне  любопытно  было,  чем
руководствуется Ного, направляя наш путь.
   Однажды я спросил Ного, куда и зачем мы  идем?  Ного  посмотрел  на
меня так, будто я спросил невесть что:
   - Там, за холмами - еще холмы. Высокие холмы. А за  ними  -  скалы,
где ничего не растет. Там тяжело идти и очень жарко.  После  этого  мы
снова спустимся  вниз.  Маленькие  холмы.  Много  озер  и  луж.  Много
деревьев, кустов, травы и дичи. Там от скал  до  берега  Большой  Воды
охотятся люди Ного.
   Я  вспомнил,  что  Тен  определил  ширину  этого  материка  в  4600
километров. Получается, что  мы  столько  должны  пройти?  Через  весь
материк до противоположного берега?
   - Это очень далеко, - возразил я, - надо много идти.
   - Нет, не далеко! Идти надо вот столько дней!  -  Ного  показал  на
пальцы рук и ног и еще раз - рук.
   -  Тридцать  дней?  -  если   учитывать   задержки   на   охоту   и
неторопливость Ного, мы за это время пройдем не больше 250 километров.
Ного видит, что я сомневаюсь, поясняет дальше:
   - Когда не идут дожди и вся  трава  высыхает,  народ  Ного  идет  к
Большой Воде пить воду. Там живет много крокодилов, а  дофф-дофф  нет.
Там вода не горькая.
   Так я узнал о Большой Реке, куда отходило племя в сезон засухи.  Но
сухой период был еще впереди. Пока еще ливни и грозы заявляли  о  себе
во всю свою силу. Однажды молния ударила в ствол дерева,  под  которым
мы прятались от дождя. Оглохшие от грохота,  мы  отбежали  в  сторону.
Пламя поползло по стволу, - дерево сгорело  бы,  если  бы  не  сильный
дождь.  Он  загасил  пламя,  остался  обугленный  след  от  удара.   Я
вздрогнул, представив, что было бы, если бы мы сидели у самого  комля.
Самое меньшее - контузило бы.
   Когда кора  еще  дымилась,  когда  тлел  в  ней  слабый  жар,  Ного
попытался осторожно отделить кусочек тлеющей коры. Ему это удалось, но
искорка жара погасла, к большой досаде туземца.  Ного  что-то  сказал,
чего я не понял. Позже я узнал, что Ного  и  его  сородичи  пользуются
огнем, но добывать не  умеют.  Они  отламывают  тлеющие  головешки  от
подожженных молниями деревьев и носят их, и хранят в обмазанных глиной
корзинах. Их "переносной" огонь хранится от костра до костра.
   Теперь я внимательнее смотрел под ноги.  Внимательнее  рассматривал
наносы камней в устьях речушек и оврагов. И вскоре нашел то, что  было
нужно: обломки  кремня.  Высмотрев  сухое  дерево,  я  тяжелым  камнем
измочалил кусок коры, свернул ее в  комок,  приложил  к  острому  краю
осколка. Другим осколком стал бить по  первому,  чтобы  высечь  искру.
Ного наблюдал за моими действиями с большим интересом:
   - Что ты делаешь?
   - Хочу сделать огонь.
   - Вру-у самый большой колдун. Он не умеет делать  огонь,  -  заявил
Ного, подвергая сомнению мои способности.
   - Не знаю, кто такой Вру-у, а я огонь добуду.
   Моя уверенность покоилась  на  сугубо  теоретических  познаниях.  Я
никогда в жизни не добывал огня первобытным способом. Я бил кремнем  о
кремень, искры появлялись, но трут не зажигался.  В  чем  же  дело?  У
кремневых искорок не хватало силы зажечь волокна  коры.  Искры  просто
гасли в них. Тогда я наскреб с обугленного  места  на  дереве  немного
угольного порошка и насыпал на трут таким  образом,  чтобы  искры  при
ударе попадали на порошок. Но сначала пришлось дождаться, пока знойное
солнце все хорошенько просушит. Охота в этот день была успешной,  Ного
терпеливо следил за моими попытками:
   - Надо бить камень до тех пор, пока он не отдаст огонь, - советовал
Ного наставительно.
   - Глупый дикарь! - воскликнул я на незнакомом туземцу языке,  -  не
воображай себя большим докой! Огонь будет!
   Ного воспринял мои слова как заклинание кудесника, тем  более,  что
вскоре трут начал дымиться - тонюсенькая  ниточка  дыма  закурчавилась
над искрой. Я легчайшим дуновением довел ее  до  кондиций  и  попросил
Ного быстро собрать побольше сухой травы и веток...
   Ного смотрел на меня с уважением.  К  нему  примешивалась  изрядная
порция страха - как же, слабое, не виданное в здешних местах существо,
которое не может одолеть даже охромевшую антилопу, сделало то, чего не
смог даже могущественный Вру-у! До сих пор туземцы уверены, что  огонь
с неба посылает Великий  Небесный  Колдун.  Теперь  Ного  увидел,  что
странный человек добыл огонь из камня. Значит, он тоже кудесник!
   Протягивая руки к огню, я испытал смешанное чувство благоговения  и
внутренней неловкости, словно уличал себя в недомыслии. Слабое у  тебя
воображение, Грегор, укорял я себя, - столько  времени  ты  болтаешься
здесь, а не удосужился вспомнить о древнем способе добывания огня!
   В оправдание могу сказать, что я  только  однажды  в  своей  земной
жизни разводил костер. Это было во время школьной экскурсии с ночевкой
на опушке леса. И все. В земном цивилизованном мире огонь ушел в недра
теплоэлектроцентралей. Я знал людей, которые не только ни разу в жизни
не разводили костра, но и не видели его живого пламени...
   И если я волей судьбы попал на первобытную планету, то должен был в
первый же день вспомнить о древнейшем помощнике человека и вызвать его
к жизни. Впрочем, я слишком придирчив к себе.  Как  же  я  мог  добыть
огонь, если с первых дней попал под непрекращающиеся ливни? Не мог. Но
ты, осваиваясь понемногу с диким образом жизни, слишком  уж  копируешь
Ного. Подумай, твои прапращуры еще полмиллиона лет  тому  назад  имели
примерно такой же  уровень  развития,  как  сегодня  на  этой  планете
сородичи  Ного.  Они  еще  не  дошли  и  не  скоро  дойдут  до  уровня
неандертальцев, разве что  ты  поможешь  им,  приобщая  к  современной
цивилизации. Но это уж заведомая глупость, поскольку для этого надо бы
Ного, например, увезти в Европу. Так что не о цивилизации  речь.  Пока
что надо научить  Ного  добывать  огонь.  Пусть  он  почувствует  себя
хозяином огня.  Помни,  копируя  образ  жизни  и  поведение  Ного,  ты
регрессируешь, дорогой Грегор, а  надо  вести  себя  так,  чтобы  Ного
копировал тебя. Ты понимаешь, Грегор, что речь  идет  не  о  внедрении
письменности или календаря среди дикарей, до этого  им  придется  идти
еще 300-400 тысяч лет, -  речь  об  овладении  первичной  технологией.
Здесь тебя сам Бог послал на эту планету. Помоги дикарям.  И  начни  с
Ного. Потихоньку, не торопись. Представь себе, как повели бы  себя  на
твоем месте Дэйв или Андрей.  Ты  стал  жителем  этой  дикой  планеты.
Продумай для  себя  линию  поведения  среди  дикарей.  Что  они  собой
представляют, ты знаешь по Ного. Ты  понимаешь,  что  Ного,  наверное,
далеко не худший экземпляр... С чего начинало человечество первый  шаг
на пути к вершинам  современной  цивилизации?  С  овладения  огнем,  с
каменного топора... Дерзай, Грегор!
   Пытаюсь  вспомнить,  о  чем  шла  речь  на  кафедре  археологии   в
университете.  Что  запомнилось?  До  смешного   немногое.   Палеолит,
мезолит, неолит... Особенности материальной культуры? Не  помню.  Зато
хорошо знаю "камешки", как любил ехидничать Марк.  С  первого  взгляда
определяю  любую  руду  по  образцам.   По   геологическому   строению
поверхности определяю,  что  находится  на  глубине.  Узнаю,  что  где
искать. Смогу разыскивать материалы для изготовления каменных  орудий;
исследуя горные породы, могу находить металлические руды...  Возможно,
в этом будет смысл моей жизни на  чужой  планете.  Научу  Ного  и  его
плоскоголовых выплавлять металлы. Открою перед ними возможности такого
развития, что они за годы смогут проходить тысячелетние  этапы  земной
цивилизации. Они не знают, что такое копье, дротик,  что  представляет
собой лук... Я ко всему их приобщу. Эта планета  бедна  интеллектом  и
научными знаниями, бедна технологически. Я  должен  буду  использовать
свои знания на всю, как говорится, катушку!
   - Только надо вооружиться настойчивостью - и  тогда  любой  замысел
будет нам по плечу, верно, Ного? - я протянул руки к  пламени.  -  Как
добыли  огонь,  так  добудем  и   все   остальное,   что   нужно   для
цивилизованной жизни!
   Не знаю, как Ного  истолковал  непривычные  для  его  слуха  слова,
только на меня он смотрел со страхом:
   - Огонь хорошо горит, Ррегор, не надо больше  колдовать!  Не  надо,
Ррегор!
   Туземец встревожен не на шутку. Он отскочил  от  костра  и  схватил
дубинку. Мне показалось, что одно неосторожное движение с моей стороны
- и Ного или обрушит  ее  на  мою  голову,  или  бросится  бежать  без
оглядки. Ни то, ни другое меня не устраивало. Это урок. Может,  мне  и
удастся помочь Ного и его сородичам, но если я  буду  вести  себя  без
должного такта, без разумной осторожности, то скорее всего  моя  жизнь
закончится бесславно.
   - Кто ты, Ррегор? - спрашивал меня Ного, когда  прошло  напряжение.
Он смотрел на меня новыми глазами. - Где охотится твой род?  Зачем  ты
пришел сюда?
   - Я тебе все расскажу. Не сейчас. Потом.  -  Я  старался  успокоить
Ного, одновременно соображая, как рассказать ему о себе,  о  Земле,  о
"Титане" и "Викинге". Я располагал мизерным запасом туземных слов, но,
думаю, туземный язык вообще был слишком беден для того, чтобы общаться
на самом элементарном уровне многих современных  понятий.  Что  поймет
Ного, если я скажу ему, что в Солнечной системе на расстоянии трех или
четырех парсеков отсюда есть планета Земля, что люди  создали  на  ней
космические корабли, на одном из которых мы и прилетели сюда, потерпев
по пути достаточно серьезную аварию...
   Все это я должен буду  перевести  на  язык  доступных  Ного  и  его
сородичам понятий. Наблюдая Ного, я получил кое-какие представления  о
круге этих понятий. Что ж, будем сочинять примитивные мифы и сказки.
   На землю - допустим условность такого слова  -  спускались  быстрые
сумерки, а в небе начали громоздиться грозовые тучи. Мы выбрали место,
где скальная глыба нависала козырьком, и перенесли туда огонь. К этому
времени Ного уже довольно умело мог разводить костры. Мы расчистили от
камней площадку и  сносно  устроились  на  ночь.  Когда  ночные  тени,
сгущаясь, постепенно скрыли от наших глаз  окрестные  скалы,  а  пламя
костра устроило причудливый танец светотеней, я рассказал Ного историю
своей одиссеи.
   В последнее время  Ного  выглядел  озабоченным.  Его  озабоченность
росла по мере приближения встречи с  единоплеменниками.  Я  так  и  не
понял, каким образом Ного оторвался от сородичей и оказался  там,  где
мы встретились, - не позволял запас слов. Иногда Ного  начинал  что-то
рассказывать, но я только делал вид, что понимаю. Когда  мы  вышли  из
леса и впереди  перед  нами  открылись  холмы  и  скалы  предгорий,  я
подумал,  что  нам  надо  обзавестись  оружием.   В   безлесной   зоне
вооружиться будет труднее. Я сказал об  этом  своему  спутнику,  и  он
согласился. Ного нашел подходящее по крепости дерево, из  которого  мы
вырезали себе дубинки. На тяжелые концы дубинок  я  натыкал  кремневых
острых осколков, так что один вид этого оружия устрашал.  Мне  удалось
найти тонкое стройное деревце, из которого  я  смастерил  пику  длиной
около двух метров. К ней я привязал с помощью лыковой  веревки  острое
каменное лезвие, но веревка скоро разлезлась. Я попробовал  прикрепить
его  жилами  убитого  животного.  Крепление  просто-напросто  гнило  в
условиях постоянной  влажности,  а  когда  пересыхало  на  солнце,  то
крошилось. От пики пришлось отказаться. Оружие должно  быть  надежным,
иначе это может стоить жизни.
   Путь в гору становился все тяжелее. Позади  остались  известняковые
скалы.  Их  сменили  скалы  вулканического  происхождения,  окруженные
чахлыми  засухоустойчивыми   кустарниками   и   деревцами.   Временами
нагромождения скал становились труднопроходимыми. Дичи  стало  меньше.
Мясо  в  нашем  поход-меню  уже  не  числилось,  и   мы   перешли   на
растительность. Мой  желудок  легко  смирился  с  похожими  на  кактус
кочанчиками. Очищенные от колючек, сладковатые,  они  выручали  нас  в
этом безмясном краю. Стало хуже с водой. Иногда встречались журчащие в
расселинах скал ручейки, иногда - лужицы. Я спросил Ного, сколько дней
уйдет у нас на такую дорогу?  Он  показал  два  пальца.  Подумал  -  и
показал три. Ну, три дня - это  терпимо.  Наш  путь  уперся  в  крутой
обрывистый кряж, который казался  непроходимым.  Тучи  проплывали  над
ним, едва не касаясь острых скальных выступов. Ного остановился  перед
кряжем и приветствовал, как старого знакомого. На  его  лице  блуждала
улыбка:
   - Мы пойдем туда, - сказал Ного, указывая на гребень,  -  а  завтра
будем идти вниз. Там опять лес и много дичи. Там охотятся  люди  Ного.
Там много-много дичи, - повторил туземец.
   Пройдя немного вдоль отвесной стены,  Ного  начал  втискивать  свое
массивное туловище в расселину,  расколовшую  кряж  снизу  доверху.  Я
посмотрел  на  нее  и  ахнул  -  по  этой  трещине  разве  что   кошке
карабкаться! Делать нечего - если Ного пролезет, то и мне не  остается
ничего другого, как следовать за ним. Ного полез, да  еще  как  ловко!
Впрочем, и мне показалось трудно лишь вначале.  Так  проползли  мы  по
расселине метров пятьдесят. Потом  мой  спутник  остановился  и  начал
прислушиваться. Я тоже уловил какой-то шум: то ли схватка, то ли  игры
каких-то животных, судя по всему - довольно крупных. Ного колебался  и
я понял, что надо бы вернуться. Да  разве  по  этой  чертовой  трещине
можно  спуститься!  Подниматься  -  еще  куда   ни   шло.   Спускаться
невозможно. Ного полез дальше, верно, решил: будь что будет. Расселина
немного разошлась, мы остановились на небольшой площадке, откуда узкий
карниз увел нас вдоль скалы  с  внутренней  стороны.  Через  несколько
десятков  метров,  завернув  за  угол,  мы  увидели   внизу   довольно
просторную площадку, на которую можно было войти только по  неширокому
ущелью снизу. Но не это главное.
   На площадке  я  увидел  группу  зверей.  Один  из  них  был  весьма
странного вида, ростом с быка. Верхняя челюсть  у  него  заканчивалась
примерно полуметровым мускулистым хоботом. Если быть точным,  хобот  -
это сильно вытянутая  верхняя  губа,  а  из  нижней  челюсти,  странно
отогнутой вниз, торчали два мощных клыка. Вокруг  странного  животного
на  расстоянии  двух-трех  метров  расположились  хищники  из   породы
кошачьих, напоминающие  рысей.  Раны  на  плечах,  шее,  спине  жертвы
говорили об упорной схватке. Кошки казались усталыми, выбивающимися из
сил, но и их жертва не выглядела бодрой. Кошки, передохнув,  бросились
в атаку. Их было пять или шесть, желтошкурых,  с  темными  пятнами  по
бокам. Жертва отбивалась,  прижимаясь  к  скале,  не  позволяя  кошкам
наброситься сзади. Она била  коротким  хоботом,  копытами  и  клыками.
Некоторые кошки тоже были ранены.  Гибкие,  пружинистые,  они  затеяли
вокруг обреченного травоядного танец смерти.
   Я осмотрелся. Получалось так, что звери перекрыли  нам  дорогу.  Мы
должны спуститься на площадку,  занятую  ими,  и  дальше  снова  идти,
ползти, карабкаться в гору. Ного тоже осматривался. Карниз, на котором
мы стояли, проходил в шести-семи метрах над площадкой. Звери,  занятые
схваткой, поначалу не обращали на нас внимания.
   - Этот, большой, кушает корни и ветки. Убивал наших охотников. Эти,
прыгающие, очень злые.  Тоже  убивают  охотников.  Они  убьют  сначала
большого, потом нас. Надо уходить. - Ного, цепляясь руками и ногами за
выступы камней, начал подниматься наискосок вверх по ущелью.  Я  понял
его замысел: обойти площадку поверху до того места, где  стены  ущелья
сближаются на расстояние  около  метра.  Затем  можно  перебраться  на
противоположную стену и продолжать дальше наш путь.
   Из-под  ноги  туземца  сорвалась  огромная  глыба  и   с   грохотом
обрушилась на площадку. Хорошо,  что  Ного  не  перенес  на  нее  всей
тяжести своего тела, - он полетел  бы  вслед  за  глыбой.  Между  тем,
глыба, упав на площадку, задела одну из кошек. Та издала яростный  вой
и начала грызть заднюю часть своего тела, куда  пришелся  удар.  Кошки
оторопели, и я подумал, что если бы  "хобот"  бросился  на  них,  они,
пожалуй, отступили бы, тем более что они задрали вверх головы и начали
злобно  завывать.  Это  уже  по   нашему   адресу.   "Хобот"   упустил
благоприятный момент. Уже в следующую минуту кошки усилили нападение с
удвоенной яростью. Одной из них удалось вскочить  "хоботу"  на  спину.
Она вонзила в спину жертвы когти четырех лап, а в шею - клыки.  Другая
кошка взвилась перед животным и вцепилась клыками в горло. Остальные в
это время тоже не бездействовали.  Одна  начала  рвать  жертве  брюхо,
другая силилась перегрызть сухожилия на задней ноге. После  того,  как
травоядному раздробили позвонки шеи,  оно  упало  и  придавило  кошку,
которая рвала брюхо. С этой секунды  схватка  завершилась,  и  начался
кровавый пир хищников, очевидно, совсем обезумевших от голода. Даже та
кошка, у которой волочились задние лапы,  подползла  и  стала  яростно
отрывать куски плоти...
   Развернувшееся перед моими глазами зрелище потрясло меня. Насколько
привычен к таким пиршествам Ного, но и он как-то  сжался,  подавленный
свирепостью кровожадных кошек.
   - Мы спрыгнем и побежим! - сказал Ного.
   - Куда спрыгнем? - спросил я. Ного показал взглядом.  Он  предлагал
спрыгнуть на площадку в нескольких метрах от хищников! А потом  бежать
вниз по ущелью, надеясь, наверное, что кошкам теперь не до нас.
   - Нет, Ного, они догонят нас!
   - Если будем сидеть здесь, они съедят толстокожего и  доберутся  до
нас, - сказал Ного и, прежде чем я успел возразить, соскочил с карниза
на площадку и помчался, оставив свою дубинку возле меня.  Конечно,  он
был  уверен,  что  кошки,  занятые  пожиранием  толстокожего,   просто
проигнорируют его. Не тут-то было! Одна из кошек подняла голову. В  ее
пасти висел кусок мяса. Увидев дерзкий скачок Ного,  она  взвилась,  в
прыжке проглотила кусок и рванулась за туземцем.  Заметив  это,  Ного,
словно выброшенный из пращи, метнулся на выступ  скалы,  торчавший  из
противоположной  стены.  Кошкины  мощные  когти  царапнули   скалу   в
нескольких сантиметрах от ноги туземца.
   Когда она прыгнула снова, Ного стоял на выступе,  поднимая  тяжелый
камень. Мне показалось, что кошка  скорее  пугала,  чем  действительно
пыталась  достать  туземца.  Она  угрожающе  фыркнула  и  вернулась  к
пиршеству.
   Ного выглядывал из-за скалы на площадку:
   - Гррегор! Ты  видел?  Ного  -  молодец!  -  говорил  он,  потрясая
кулаками.
   - Молодец-то молодец, но что делать дальше? Ты там, а я здесь.  Так
и будем сидеть? Дубинку зачем оставил?
   Кошки, раздирая мясо, с некоторым  удивлением  вслушивались  в  наш
разговор; весь их вид словно говорил: болтайте, болтайте, скоро  и  до
вас очередь дойдет.
   И Ного, и я - мы оба понимали, что у нас  одна  дорога  -  вниз  по
ущелью. Пока кошки здесь, у  нас  вообще  нет  дороги.  Ного  допустил
оплошность. Я прижимался спиной к скале и думал, как же  выбраться  из
этого опасного положения. Разделившись, мы еще больше усугубили его...
Не могу понять Ного. Допустим, он  мог  понадеяться  на  свою  силу  и
ловкость. Но ведь надо было подумать и обо мне! Он знает, что я не так
ловок и не очень силен. Последуй я за Ного,  в  самый  раз  угодил  бы
кошке в лапы. Это было легко предвидеть. А теперь сидим  на  камнях  и
жаримся на солнцепеке. До  сумерек  остается  часа  четыре.  И  ничего
нельзя придумать...
   Мои размышления  прерывает  яростное  рычание,  жалобное  мяуканье.
Кошки почти сожрали жертву и теперь дерутся из-за каждого  куска.  Обе
покалеченные тоже дерутся, но они обречены. Я не знаю, как они  дальше
поведут себя, - одна тянет перебитые задние конечности; вторая, видно,
переломанную переднюю лапу. Я всматривался в хищников, пытаясь в  этом
наблюдении предугадать и свою судьбу. Хоть Ного и  силен,  но  мы  оба
против  этих  кошек  бессильны.  И  если  они  настолько   злобные   и
прожорливые, что не оставят нас в покое, сожрав такого крупного  быка,
то нам надо что-то придумать, притом  немедленно,  чтобы  упредить  их
намерения. Наверное, нам можно было вернуться назад  через  расселину;
можно было бы, не устрой Ного фортель с перебежкой.
   Меня осенило! И я себя начинаю  притормаживать,  чтобы  сгоряча  на
наделать  глупостей.  Итак,  все  идет  как   нельзя   лучше!   Оценим
обстановку: одну кошку убил бык, две покалечены так. что с ними  можно
не считаться. Остаются три здоровых зверя. У них перегружены брюха - и
что бы ни говорили об их злобности,  их  агрессивность  пригашена,  их
ловкости и прыгучести поубавится. Конечно, если они, желая  прикончить
нас, будут действовать согласованно,  то  нам  несдобровать.  Когда  я
говорю о согласованности, я имею в виду, что кошки разделаются с  нами
поодиночке, сначала со мной, затем и с Ного, или наоборот. По  милости
Ного,  мы  разделены  пространством  метров  на  тридцать,  это  очень
устраивает кошек. Надо сделать  так,  чтобы  кошки  тоже  разделились.
Позиции у нас вроде удобные - мы "возвышаемся" над кошками  метров  на
пять-шесть. Если сейчас мы одновременно с туземцем  начнем  швырять  в
кошек булыжники, да еще поднимем дикий шум, будем свистеть и  кричать,
возможны два  исхода:  кошки  уйдут - это  предпочтительный  исход.  В
противном случае они  нападут  на  нас,  но  для  этого  должны  будут
разделиться. Насчет Ного я спокоен - если две  бросятся  на  него,  уж
одной-то он раскроит голову сразу же. Он даже камни приготовил. Вторая
может его царапнуть, большего Ного, надо думать, не позволит кошке.
   Я лихорадочно собрал все  крупные  камни  и  соорудил  нечто  вроде
барьера по краю карниза. Расчет:  если  кошки  прыгнут  на  меня,  они
вместе с барьером рухнут вниз, при этом,  поскольку  камни  увесистые,
могут  и  серьезно  пострадать.  Конечно,  все  может   обернуться   и
по-другому, но не изнывать же на  солнцепеке  до  потери  сознания!  Я
крикнул туземцу, чтобы он тоже готовился; я видел, что мои хлопоты его
заинтриговали, и он,  кажется,  понял  их  смысл.  Во  всяком  случае,
несколько увесистых глыб Ного около себя пристроил.
   Не знаю, как туземца, а меня начала донимать жажда. Этот подъем  по
расселине, это сидение на скале выпарили из меня всю влагу.  Облизываю
шершавые губы и мечтаю о глотке  воды,  которого  лишен  из-за  подлых
кровожадных тварей. Бросаю на них ненавидящие взгляды и  отмечаю,  что
одной кошки не хватает. Неужели ушла? Может, и остальные последуют  за
ней? Э-э, не тут-то было - одна из тварей забралась в выеденное  брюхо
быка, только хвост наружу торчит. У кошек грузно  отвисают  животы,  а
они все рвут и рвут куски. Покалеченные  повизгивают,  -  им,  бедным,
больно, особенно той, что не может распоряжаться  задними  лапами.  Ей
можно  посочувствовать.  При  первом  же  удобном  случае  она   может
рассчитывать на меня. Я пристраиваю под руку тяжелую  дубину  туземца.
Пожалуй, надо начинать:
   - Ного, давай бросать в них камни!
   - Зачем? - спрашивает Ного, - они же на нас не бросаются!
   А я-то думал, что Ного все понял! Я могу и сам  начать,  только  не
хочется все внимание кошек на себе сосредоточивать. Одно  дело,  когда
камни и крики полетят со всех сторон, и совсем другое, когда  с  одной
стороны.
   - Ного, если мы вдвоем будем  бросать  камни,  пятнистые  не  будут
знать, что делать, испугаются. Ного сильный, он бросит большой  камень
- и попадет пятнистой по голове.
   Ного, выслушав меня, тут же вдохновился и стукнул кулаком по  своей
гулкой груди. Глядя на кошек, он начал плеваться и громко  ругать  их.
Одна из пятнистых сразу же  оскорбилась,  наверное,  та,  что  загнала
туземца на скалу. Она, моргая, несколько мгновений смотрела  на  него,
потом лениво и сыто потянулась и  только  после  этого  направилась  к
туземцу. Шла и думала, наверное, что за нахал дерзнул вторично отвлечь
ее от серьезного дела. Ного подождал, пока  она  подойдет  поближе,  и
швырнул в нее несколько камней. Один или  два  камня  попали  в  цель,
кошка подпрыгнула на месте. Ее ленивое любопытство сменилось неистовой
яростью, и она взвилась  вверх  с  решительным  намерением  растерзать
Ного. Ее решительность напоролась на меткость туземца, который  ударил
ее прицельно. Кошка тяжело упала к подножию скалы и замотала  головой.
Если бы Ного в этот момент бросил в нее камень потяжелее, мы бы сейчас
прыгали от радости. Туземец почему-то выжидал. Кошка  пришла  в  себя,
вскочила на ноги и увернулась от камня, запоздало брошенного туземцем.
Похоже,  кошка  поняла,  что  лихим  наскоком  туземца  не   возьмешь,
необходимы осторожность и увертливость.  Ее  поведение  заинтересовало
вторую здоровую кошку, которая до сих пор  основное  внимание  уделяла
мясу.
   Я не спускал с нее глаз. Вижу, с какой неохотой она  поднимается  с
места и злобно  посматривает  на  туземца,  мешающего  ей  насыщаться.
Кажется, пора начинать. Я взял в руку камень, высунулся над барьером и
закричал. Все кошки, как по  команде,  повернули  ко  мне  запачканные
кровью морды. Я швырнул камень - и попал. Кошка, которая до сих пор не
изъявляла  особого  желания  вмешиваться  в   изменившуюся   ситуацию,
буквально взорвалась. Она в два  прыжка  преодолела  расстояние  между
местом пиршества зверей и моей скалой.  Третьим  прыжком  она  бросила
свое гибкое тело в мою сторону. Я сделал шаг назад и поднял дубину.  В
тот миг, когда разъяренная морда  зверя  показалась  над  барьером,  я
вложил в удар всю свою силу. Сползая,  зверь  увлек  за  собой  камни.
Грохот, визг, пыль... Прижимаясь спиной к скале, замечаю,  что  кошка,
забравшаяся в брюхо толстокожего, мчится на меня.  Ногой  сталкиваю  с
карниза оставшиеся камни - они летят  навстречу  кошке.  Я  не  видел,
угодил ли хоть один камень в эту кошку, но она на  какое-то  мгновенье
помедлила с прыжком. А когда прыгнула, я уже был  готов  встретить  ее
дубиной. Удар был такой, что я сорвался  со  скалы  вниз.  Сила  удара
передалась через дубину в  руку.  Я  услышал  хруст  и  вой.  Какой-то
камень,  сорвавшись  вслед  за  мной,  ударил  меня  в  голову.  Пылью
запорошило мне глаза. Я в страхе обхватил голову руками, ожидая самого
худшего. Я понял, что обречен, - сейчас, в следующую секунду все кошки
набросятся на меня... И тут раздался торжествующий крик Ного:
   - Мы их убили! Гррегор, мы их убили!
   Поднимаю глаза. В  метре  от  меня  агонизирует  одна  из  кошек  с
раскроенной головой. Огромные когти судорожно рвут собственную  шкуру,
конвульсивно отшвыривают камни, которыми завалена площадка.
   - Мы убили их! - ревел Ного. - Мы великие охотники!
   Я считал его восторги преждевременными, потому что, оглядевшись, не
увидел  кошку,  которая   нападала   на   Ного.   Я   поднял   дубину,
полузаваленную камнями, готовый к любым неожиданностям:
   - Ного, а где та пятнистая, что нападала на тебя?
   - Убежала! -  орал  Ного,  приплясывая  среди  камней.  -  Убежала!
Испугалась силы Ного и убежала!
   - А где та, что первая напала на меня?
   - Вот здесь, под камнями! - вопил Ного, - ее придавили камни! Мы их
убили! Теперь уйдем отсюда!
   Агонизирующая кошка загораживала мне выход из  ущелья.  Перешагнуть
через нее? А если она в это время взмахнет своей когтистой лапой? Видя
мои колебания, Ного подошел к ней, взялся за мелко дергающийся хвост и
с силой  отбросил  ее  в  дальний  угол  площадки.  Полумертвая  кошка
взмахнула лапой. Ного мгновенно отшатнулся. Когти прошли в  нескольких
сантиметрах от его лица. Две покалеченные в самом начале  кошки  молча
лежали у трупа травоядного, прижимаясь к земле, словно боялись, что мы
увидим их. Ного продолжал прыгать и махать руками, вопя на весь мир  о
том, какие мы великие охотники. Вдруг одна из  кошек,  та,  у  которой
перебита передняя лапа, поднялась и, хромая, пошла на туземца.
   - Ного, смотри!
   Ного оглянулся, в мгновение ока подхватил камень и  ударил  глупого
зверя по голове. Еще одна агонизирующая  кошка!  Вторая,  с  перебитым
задом, не шевелилась, только следила за нами  желтыми  злыми  глазами.
Туземец опять взялся за камень, но передумал и повернулся ко мне:
   - Пойдем, Гррегор!
   Ного  опять  был  деятелен  и  решителен.  Я  заметил,  что   смена
настроения у него не занимала много времени. Торопя меня, он подошел к
растерзанному  травоядному  и  оторвал  от  кровавых  останков  кусок.
Вопросительно посмотрел на меня.  Я  мотнул  головой,  показывая,  что
брезгую недоедками.

   Мы торопились уйти от  этого  места.  Времени  потеряно  много.  До
сумерек  надо  было  подыскать  место  для  ночлега,  желательно  -  с
водопоем. Надо было уйти подальше еще и  на  тот  случай,  если  запах
крови привлечет сюда других хищников. Мы, там, где  позволяло  ущелье,
пытались бежать, потому что солнце  клонилось  к  закату.  Ного  снова
смотрел на меня другими глазами.  Что  бы  он  ни  напевал  о  великих
охотниках, но теперь он причислял к ним и меня. Теперь  ему  следовало
бы извещать окрестности о том, что Ного и Гррегор - великие  охотники.
Мы управились с крупными хищниками. С тех  пор  я  никогда  больше  не
встречался с такими кошками. Они хоть  и  похожи  на  рысей,  но  были
крупнее и наглее, так что не  встречался  больше  я  с  ними  к  моему
искреннему удовольствию.
   Ного ошибся, когда сказал, что на следующий  день  мы  спустимся  к
подножию гряды. До полудня следующего дня мы блуждали среди  крутых  и
глубоких ущелий, прыгали по камням. Казалось, что дикому нагромождению
скал нет конца и края. А когда вышли на открытое  место,  валились  от
усталости. До сумерек можно было еще пройти  какое-то  расстояние,  но
здесь, в небольшой котловине, мы увидели небольшое озеро. Его  окружал
зеленый пояс, из-за которого при  нашем  приближении  поднялись  белые
птицы. В зарослях мы набрели на открытые гнезда.  В  одних  шевелились
крупные  птенцы,  в  других   лежали   яйца.   После   четырехдневного
кактусового рациона лично меня обрадовала  высококалорийная  пища.  По
следам вокруг озера и протоптанным тропинкам было видно, что к водопою
приходит немало крупных животных. Можно было поохотиться из засады. Но
перспектива  удачной  охоты  не  привлекала  даже  неутомимого   Ного,
настолько тяжелым был день.
   Для ночлега  мы  выбрали  узкое  ущелье,  которое  разрезало  стену
хребта, примыкавшую к озеру. Вход в ущелье, когда начало  темнеть,  мы
завалили  камнями.  У  водопоев,  особенно  немногочисленных  в   этом
каменистом краю, всегда бродит немало хищников.
   Ночь прошла спокойно. Правда, на заре мы продрогли.  Насколько  все
здесь было накалено днем, настолько посвежело  к  исходу  ночи.  Озеро
тонуло в довольно густом тумане.
   Мы поднимались по широкому склону соседней  гряды.  Солнце  с  утра
приятно грело нам спины. К середине дня мы уже не радовались ему.  Наш
путь часто преграждали каменные осыпи, через которые очень тяжело было
перебираться. Но, несмотря на это, я  намного  лучше  чувствовал  себя
среди скал, чем в зарослях. если там впереди шел Ного, то здесь дорогу
выбирал я, - Ного заявил, что очень не любит горы.  Не  любит,  я  ему
верю, но продвигается, как ящерица,  ловко  и  быстро.  Мы  взошли  на
вершину гряды - и я прямо ахнул от красоты, развернувшейся перед моими
глазами.
   Сзади высились горы. Справа  и  слева  к  ним  примыкали  холмистые
предгорья, поросшие кустарниками и  лесами.  Еще  дальше  в  солнечных
лучах сверкали меловые скалы. Перед нами расстилались невысокие холмы,
поросшие редким лесом и островами  кустарника.  Горизонт  был  затянут
тучами и грозовым фронтом. По  левую  руку  и  чуть  впереди  высились
отроги горной гряды - она, видно, была ответвлением  той,  которую  мы
преодолели. Но самое поразительное зрелище открывалось за этой грядой.
Высокие, иссиня-черные пики гор  сверкали  снежной  белизной,  которая
залегала длинными языками по ущельям. Думаю, высота гор  достигала  не
меньше 6-7 километров. Еще более  мощные,  сверкающие  ледниками  пики
возвышались над фронтом грозовых туч...
   -  Нгали,  Великий  Отец  Гор,  -  тихо  сказал  Ного,  старавшийся
почему-то казаться  маленьким  и  незаметным  перед  этой  грандиозной
панорамой. - Там живут Духи - хорошие Духи и плохие Духи. Туда  нельзя
ходить... Люди Ного их не видят. Там всегда тучи. Большие тучи.
   При виде высоких гор меня охватила грусть. С каким удовольствием  я
отдал бы остаток своей жизни на изучение этого  великолепного  объекта
для геологической науки! Я хотел бы  умереть  геологом,  а  не  членом
племени плоскоголовых. Передо мной  лежала  волшебная  книга,  которая
могла бы раскрыть перед  специалистом  тайны  геологического  строения
планеты, возможно - сходные, а  может  быть,  и  отличные  от  земных.
Разгадка тайн происхождения чужой планеты могла бы стать смыслом  моей
жизни, а я вместо этого вынужден буду вести жизнь обитателя  каменного
века в неизвестном районе неизвестной планеты.
   Я часами мог  бы  рассматривать  развернутую  передо  мной  картину
горного ландшафта,  мысленно  моделировать  процессы  горообразования,
вулканической деятельности и все, что связано с непрерывной  эволюцией
планеты, но меня начало беспокоить то,  что  происходило  с  тучами  в
непосредственной близости от нас. Небо  напоминало  гигантский  котел.
Атмосферная неразбериха стала проявлять  себя  весьма  недвусмысленно:
резкие порывы ветра, всплески огня в самых глубоких недрах туч, темная
стена грозы, накатывающаяся на нас  с  равнинной  стороны  -  все  это
обещало нам не минуты сладкого отдыха, а новые испытания.
   Характер  нашей  местности  говорил  о  том,  что  во  время   бури
оставаться здесь опасно. Нас если  не  сбросит  в  ущелья  или  овраги
шквалом, то непременно смоет лавиной воды. Ного в явной  растерянности
поглядывал то на меня, то  на  приближающееся  буйство.  В  нескольких
сотнях метров ниже я увидел группу громоздящихся друг на  друга  скал.
Если в  окрестностях  и  можно  найти  убежище,  так  только  там.  Мы
побежали, падая и спотыкаясь о камни. А над  нами  уже  погромыхивало.
Вокруг нас начали шлепаться  первые  крупные  капли  дождя.  Когда  мы
приблизились  к  скалам,  небеса  словно  прорвало.   Мы   заметались,
отыскивая укрытие.  Нашли  какой-то  выступ  и  втиснулись  под  него,
прижимаясь друг к другу спиной. Похоже, мы оказались под водопадом.  А
наша скала, видно, ничего так не любила, как притягивать молнии.  Она,
должно быть, исполняла роль громоотвода, единственного на десятки миль
в окрестностях.
   Гроза длилась больше двух часов, но и  после  ее  окончания  мы  не
могли двинуться в путь. Вокруг нас шумела вода,  которая  катила  вниз
камни и камешки.
   Солнечные лучи сверкали в тысячах ручьев и ручейков, которые бежали
по склону, радуясь - чему? - окончанию грозы. Далеко  над  клубящимися
тучами я снова увидел сияющую вершину Отца Гор. Мы снова  пустились  в
путь. Дорога, пока не  подсохла  была  скользкой.  Часа  через  три  у
подножья в зарослях полузаиленного кустарника мы наткнулись на горного
козла, сброшенного, как видно, со скалы и принесенного сюда потоком. В
нем еще чувствовалось тепло уходящей жизни. Ного обрадовался. Он  хоть
и прирожденный охотник, но охотиться не любил, а находка избавила  нас
от необходимости терять время на выслеживание дичи.  Долины  выглядели
здесь буйно-зелеными. Вода,  собирающаяся  на  склонах  гор  во  время
дождей, орошала их обильно и регулярно. Здесь был  рай  для  животных.
Многочисленные стада буйволов, антилоп и  еще  каких-то  парнокопытных
паслись на открытых местах.
   Ного сказал, что здесь очень много дичи, но его сородичи  не  любят
охотиться в этих местах,  потому  что  очень  много  хищников.  В  тех
местах, где я впервые увидел Ного, я всего  три  раза  видел  Большого
Гривастого, многие дни мы даже не слышали рева могучих  зверей.  Здесь
же, едва ступив на эту землю, с вершины холма  оглядывая  окрестности,
мы увидели четырех Гривастых. Кроме того, рев Гривастого мы услышали в
небольшой рощице. в полумиле от нас. Я чувствовал, что  мы  прямо-таки
гуляем в пасти Большого Гривастого. Может, они  специально  собрались,
чтобы поприветствовать нас? Ного беззаботно отмахнулся рукой:
   - Здесь их никто не боится! Здесь  много  буйволов,  антилоп!  Дичи
хватает всем Гривастым. Но если ты подойдешь к нему близко,  он  может
убить.
   Во всяком случае, племя Ного не охотится здесь.  Большой  Гривастый
при таком обилии дичи не станет пачкаться  о  плоскоголового,  который
одинаково ловко и быстро движется как по земле, так и по деревьям.  Но
нельзя чувствовать себя спокойно там, где на территории  в  квадратный
километр подстерегают добычу, рычат, дерутся, спят  и  греют  бока  на
солнце полдюжины Больших Гривастых.
   Мы подтащили козла под ближайшее высокое  дерево,  чтобы  в  случае
опасности   далеко   не   бежать.   Развели   костер.   Вскоре   запах
поджариваемого мяса заставил, наверное,  всех  хищников  этого  района
шевелить ноздрями.
   - Мы пойдем туда! - Ного ткнул куском поджаренного мяса  в  сторону
северо-запада, где между горными отрогами пролегала широкая долина.  -
Мы будем идти много!

   Скова зачастили  дожди.  Снова  небо  целыми  днями  было  затянуто
тучами.  По  мне,  так  лучше  грозы  и  ливни,  чем  серое,   унылое,
беспросветное моросящее пространство. О разведении костров нечего было
и думать. Рев Больших Гривастых заставлял нас вжимать голову в плечи и
посматривать на ветви высоких деревьев. Ночью этот  рев  наполнял  нас
таким ужасом, что утром мы боялись  спускаться  с  деревьев.  Я  снова
почувствовал себя беспомощным, как в самые жалкие  дни  моих  одиноких
блужданий.
   Ного свободно ориентировался в выборе пути. Это была его родина, он
знал здесь каждое приметное  дерево,  каждую  речку.  Он,  как  вепрь,
вонзался в заросли и не считал нужным обходить их. Так мы шли два  или
три дня. Поведение Ного все более  казалось  мне  странным.  Он  часто
останавливался и нюхал воздух; приставив ладони к ушам,  ловил  звуки.
Мы почти не разговаривали.
   Бывало, он неожиданно поворачивал, словно хотел бежать обратно. Наш
путь стал зигзагообразным. Туземца что-то тревожило.  Я  почувствовал,
что близкая встреча Ного со своими сородичами начала нас отдалять друг
от  друга;  вернее,  Ного  от  меня,   словно   многочисленные   нити,
связывающие  нас,  начали  одна  за  другой  обрываться.  В  мою  душу
закрадывались  смутные  подозрения.  Не  собирается  ли  блудный   сын
вернуться к своим сородичам с "трофеем"? Я  раздумывал  над  тем,  как
прощупать  Ного,  выяснить  его  намерения,  но   события   неожиданно
понеслись, как потерявший управление авиалайнер.
   Идущий передо мною Ного вдруг остановился, втянул ноздрями воздух и
молниеносно повернул влево. Я  бежал  за  ним,  боясь  отстать.  Ветки
кустов хлестали меня по лицу. Туземца ничуть не беспокоило, успеваю за
ним или отстаю. Что именно его встревожило,  я  тоже  не  мог  понять.
Через несколько минут быстрой ходьбы через кустарниковые заросли  Ного
остановился так неожиданно, что я налетел на него.
   - Тихо! - прошипел он, как мне показалось, раздраженно.
   Перед нами стояло высокое дерево с широкой и густой  кроной.  Крона
служила неплохой крышей - под нею земля была почти сухая. Недалеко  от
комля находилось кострище, вокруг валялись кости. В середине  кострища
лежала  окровавленная  голова  с  расколотым  теменем.  На   мгновенье
оторопев, Ного в следующую секунду метнулся  в  кусты.  Он  бежал  так
быстро, как не бежал от Большого Гривастого. Когда я отставал от него,
он поджидал и все время торопил:
   - Надо быстрее! Они убьют!
   Мы сначала бежали вверх  по  склону  холма.  Я  видел  только,  как
туземец, не снижая скорости, перевалил  через  вершину  и  скрылся  на
противоположной стороне в кустах. Я бежал за ним, сколько мог. Не видя
его, остановился и прислушался. До моего слуха  долетел  шум  схватки,
вскрик, глухие удары. Я побежал на  шум,  мне  было  страшно  потерять
Ного, но вскоре все стихло. Я стоял, не зная, что делать. А что,  если
Ного погиб? И с кем это  он  мог  схватиться?  Почему  больше  никаких
звуков?
   - Гррегор, иди сюда!  -  голос  туземца  был  неузнаваем,  какой-то
надорванный. Бегу на голос, ничего не видя в густом  кустарнике.  Ного
стоял на небольшой полянке, опираясь на дубинку.  По  его  левой  руке
текла кровь. В разных концах поляны лежали два  поверженных  волосатых
обезьяноподобных существа с разбитыми головами.  Одного  взгляда  было
достаточно,   чтобы   убедиться,   что   Ного   схватился   здесь    с
представителями своей породы. Я опять в тупике: зачем Ного проделал со
мною такой длинный путь от  морского  побережья?  Чтобы  уложить  двух
попавших под его дубину сородичей? Зачем  он  их  убил?  Каковы  будут
последствия? Чья голова валялась там, на  кострище?  И  почему  мы  не
бежим сейчас, не спасаемся бегством?
   Пока я испытывал свое неведенье безответными вопросами,  послышался
неясный  говор.  Ного  прислушивался,  не  трогаясь  с  места.   Говор
приближался.  На  некотором  расстоянии  от  нас   в   разных   местах
шевельнулись ветки, нас окружили  шорох  и  потрескивание  веточек  на
земле. Мне показалось, что сотни невидимок сжимают вокруг  нас  кольцо
окружения. Ного напряженным  взглядом  смотрел  в  одну  точку  -  он,
кажется, видел тех, кто нас окружал. Я тронул его за руку,  он  только
сказал: - Стой здесь! Возле меня!
   У меня было  такое  впечатление,  что  густой  кустарник,  стоявший
стеной вокруг лужайки, вдруг превратился в бесшумную толпу дикарей. От
непреодолимого  страха  у  меня  застучали  зубы.  Это  были,  видимо,
сородичи Ного. Но тогда почему они приближались  к  нам  с  враждебной
сосредоточенностью? Некоторые  держали  в  волосатых  руках  камни,  у
других были дубинки. И все были готовы немедля пустить свое  оружие  в
ход. Почти все они были мельче моего Ного. Разве что  один,  идущий  в
центре полукруга, мог сравниться с Ного ростом и массивностью. Рядом с
великаном семенил худой безбровый старик с тонкими,  сухими  ногами  и
острым недобрым взглядом.
   Ного выдохнул  из  себя  какое-то  хриплое  слово,  и  в  ответ  из
нескольких десятков глоток вырвались  точно  такие  же  слова.  Раньше
такого слова в устах Ного я не слышал.  Туземцы  приближались,  словно
подкрадываясь, их движения приобрели ритмическую стройность,  палки  и
камни покачивались в их руках над плоскими головами, напряженные глаза
сверкали огнем. Так смотрят на добычу, которой уготована участь жертвы
языческого обряда. Меня одолевало безрассудное  желание  броситься  на
дикарей  с  криком,  разорвать  их   кольцо   и   бежать.   Удерживало
невозмутимое спокойствие моего спутника.  В  ритмических  движениях  и
тягостном молчании дикарей было что-то магическое. Концы их палок  уже
касались наших плеч... Незнакомый с обрядами  и  обычаями  дикарей,  я
неверно истолковал процедуру встречи. Но пока я понял это, страх  чуть
не доконал меня.
   Во время нашего возвращения домой - странно звучит  слово  "домой",
верно? - сородичи Ного находились, как и всегда, в состоянии  войны  с
соседним племенем. Я не знаю,  чего  они  не  поделили,  -  места  под
здешним солнцем хватало всем, и дичи в  этих  угодьях  для  всех  было
достаточно. Их войны,  в  сущности,  были  обыкновенными  облавами,  в
результате  которых   несколько   представителей   враждебного   рода,
охотников и собирателей, отлучившихся  от  основной  массы  сородичей,
попадали в плен и пожирались. Плоскоголовые высоко ценили  мясо  своих
противников, а случалось, что и соплеменников.
   Ного, должно быть, знал, что  наш  путь  пролегал  через  охотничьи
угодья соседнего племени. Костер с головой рассказал моему спутнику  о
трапезе,  которую  устроили  извечные  враги  рода   Ного,   заполучив
пленника. Понятно теперь, почему Ного так торопился  уйти  из  опасной
зоны. Он,  видно,  учуял  и  соглядатаев,  которым  вражеская  сторона
поручила следить за соседями.
   Ного быстро разделался с наблюдателями, это  не  укрылось  от  глаз
сородичей Ного, которые тоже не спускали глаз с  лазутчиков.  Я  также
заподозрил, что отношения Ного  с  сородичами,  точнее,  с  вождем,  с
шаманом и их прилипалами нельзя назвать идеальными.  Правда,  реальной
опасности пока не было.
   Позже я узнал, почему Ного оказался в изгнании. Он  слишком  удачно
использовал дубинку, когда вождь Крири  поручил  своим  телохранителям
отправить Ного к Матери Крокодилов, то есть в мир иной.
   Со временем изгнаннику надоело скитаться вдали  от  сородичей.  Зов
рода оказался сильнее страха  перед  местью  вождя.  Вдобавок,  как  я
заметил, сородичи не отличались злопамятством. Ного отдавал себе отчет
именно в этом плане, когда решил возвращаться домой. Наблюдая за Ного,
я видел его неуверенность, которая охватывала его временами, и  теперь
я  толкую  это  как  тревогу  изгнанника,  не  слишком  уверенного   в
благополучном  исходе  задуманного.  Думаю,   что   быстрая   расправа
возвращенца  с  лазутчиками  оказала  нам  немалую  услугу  в   смысле
милостивого прощения Ного. Оценив мясные качества убитых врагов, Крири
и шаман, а,  значит,  и  остальные  соплеменники,  простили  Ного  его
прошлый грех и даже то, что  он,  вернувшись  домой,  привел  с  собой
странное безволосое существо с тонкой белой кожей, то есть меня.
   Напугавший меня обряд, которым племя отмечало факт нашей встречи  и
который я считал приготовлением к принесению меня в жертву,  на  самом
деле  означал  признание  героической  заслуги  Ного,  приравненной  к
военной победе.
   Впоследствии мне пришлось часто наблюдать дикарские танцы. Они  все
похожи  друг  на  друга  за  исключением  концовки.  Пожирание  жертвы
начиналось с удара дубинками по голове, а чествование героя - с легких
прикосновений дубинками к плечам.
   Иногда я задумываюсь над ранней историей  человечества.  Когда  то,
что мне известно, накладывается на мой  опыт,  приобретенный  в  диком
племени  Ного,  многое  становится  понятным.  По  неписаным   законам
первобытных твое только то, что ты можешь удержать.  Для  дикарей  это
само  собой  разумелось,  меня  это  повергало  в  недоумение.   Когда
волосатые руки во время ритуального танца сорвали с меня  те  немногие
вещи, которые были оставлены джунглями, я был уверен,  что  это  игра,
потом их вернут. Не  вернули.  Они  перебирали  грубыми  пальцами  мои
длинные волосы, щупали  мою  голую  кожу  и  при  этом  недвусмысленно
чавкали.  Объектом  их  основного  внимания  оставался  Ного,  который
хвастался своими подвигами. Интересно, он расскажет  им,  как  влип  в
асфальт?
   Четверо плоскоголовых  ловко  связали  запястья  и  лодыжки  убитых
лазутчиков,  продели  между   их   конечностями   длинные   шесты   и,
сопровождаемые  плотоядными  восклицаниями,   куда-то   понесли.   Для
плоскоголовых - это добыча. Добыча - это пиршество. Ни  о  чем  другом
дикари не помышляли. Они дружно отправились вслед  за  носильщиками  в
глубь своей территории, в собственные заросли, где можно было пировать
без помех со стороны врагов.
   Все дружно ринулись в заросли - я, ошеломленный увиденным,  остался
на месте. Через  минуту  кусты  раздвинулись.  Ко  мне  подошел  Ного,
вспомнил.
   - Пойдем, Гррегор, мы дома! - по руке туземца из раненого плеча все
еще сочилась кровь. Рана его не занимала. Он не скрывал  радости,  что
все обернулось так хорошо. С широкой оскальной улыбкой он схватил меня
за руку и потащил в заросли.
   Я долго не мог прийти в себя от психологического шока после встречи
с племенем Ного, и это наложило  отпечаток  на  всю  мою  жизнь  среди
дикарей. Она прошла под  знаком  вечного,  неизбывного  страха.  В  их
глазах я был слабым и безропотным. Второстепенный  персонаж  на  сцене
безжалостной жизни, где будничным  фоном,  психологической  декорацией
служит насилие.
   Нас проглотил кустарник. Так морские  волны  проглатывают  камешек,
брошенный с берега. Я теперь думаю,  чего  бы  не  отдали  современные
историки за возможность изучать в естественных условиях жизнь  племени
раннего неолита! Впрочем, ранний неолит - это  уже  довольно  развитая
цивилизация. Точнее будет - поздний  период  нижнего  палеолита.  Ведь
плоскоголовым было еще ох как далеко до первых неандертальцев!
   А я отдал бы многое, чтобы приключившееся со мной  не  повторилось.
Четыре года - слишком большая  цена  за  сомнительную  честь  познания
жизни дикарей...

   И вот - новый этап моей жизни. Впереди - абсолютная  неизвестность.
Нетрудно было предвидеть, что на каждом шагу будут подстерегать все те
же опасности, в окружении которых проходит повседневная жизнь дикарей.
Но я сознательно выбрал неизвестность  и  просто  счастлив,  что  Ного
согласился разделить мою судьбу. Теперь мы могли  полагаться  друг  на
друга. Только друг на друга и на  удачу.  Ни  от  кого  больше  мы  не
зависели. Ни Ного, ни кто-либо другой из его племени здесь никогда  не
бывал. Я задумал этот побег, руководствуясь не  до  конца  обдуманными
соображениями. Может быть, все это - одни иллюзии?

   Сейчас я все больше убеждаюсь, что руководился иллюзиями. Не  может
быть, чтобы он упустил это озеро, по которому мы плывем  шестой  день.
Оно  такое  огромное,  что  горные  кряжи  на  его  берегах  с  трудом
просматриваются в дымке большого пространства. Плывем почти неделю  и,
судя по всему, будем плыть еще столько же, пока не  найдем  то  место,
где река, вытекая из озера, прорывается через горы к морю.
   Дни заполнены однообразием и  скукой.  Мы  рыбачим,  но  потреблять
рыбу, к сожалению, можем только сырой. Дрова у нас кончились.
   Как я обрадовался, когда берега реки вдруг  раздвинулись  и  вскоре
скрылись в дымке как справа, так и слева! Я подумал, что  мы  вышли  в
открытое море. А когда  понял  свою  ошибку,  было  поздно  -  течение
отнесло нас далеко от берегов. О том, чтобы причалить  куда-нибудь,  и
думать нечего. Мы валяемся на плоту, солнце сверкает в мелкой  озерной
ряби. Купаемся, чтобы хоть немного охладиться. О крокодилах не  думаем
- так далеко от берега они не заплывают. Другие какие-нибудь  чудовища
тоже не беспокоят, не возмущают мирную водную гладь.
   Здесь, на середине озера, течение еле обозначается. Мы почти  стоим
на месте. Знать бы, что река впадает в него, можно было бы  заготовить
дровишек побольше. Теперь за  свою  непредусмотрительность  приходится
расплачиваться сыроедством. Зато есть в нашем положении и  плюс:  Ного
стал неплохим пловцом. Он перестал бояться глубины и теперь при каждом
удобном случае норовит сигануть в воду.
   Я сосчитал зарубки на подпорке хижины. Выходит, что со  дня  спуска
на воду нашего "корабля" прошло сорок пять  дней.  По  приблизительным
подсчетам наш плот подходит к зоне  пустынь,  располагающихся  по  обе
стороны экватора. Нас уже долгое время не беспокоят  дожди.  Небо  над
нами чистое, и только изредка проплывают по нему  белоснежные  громады
мирных облаков.
   А в южной стороне погромыхивает. Ночами  там  полыхают  молнии.  Во
второй половине дня на  краю  горизонта  начинают  собираться  тучи  и
где-то там проливаются на землю, до нас не доходят. Мы, понятное дело,
не огорчаемся.
   Сорок пять дней! То, что я делю время на короткие отрезки, - земная
привычка. Деление времени на отрезки длительностью от секунд и до года
- излишество цивилизованного общества. Оно очень ценит  время,  а  для
Ного оно делится на два периода - дождливый и засушливый.  И  это  его
устраивает вполне. Как бы мы ни измеряли время, но эти полтора  месяца
стали знаменательными в жизни моего плоскоголового спутника, хотя он и
не догадывается, что время делится на месяцы.
   Интересно бы услышать, что он  сам  думает  о  своем  прогрессе?  С
первых дней, с той минуты, как я увидел его в асфальтовой  ловушке,  я
смотрел на него глазами антрополога, а не зоолога. Конечно, по  многим
признакам его можно было бы отнести к приматам,  ну  да  ладно.  Пусть
будет человеком, ведь он  уже  умеет  разводить  костер,  удить  рыбу,
строить хижину и еще кучу мелочей из области цивилизации.
   Конечно, у меня не хватило ни сил, ни мужества, чтобы  приобщить  к
азам цивилизации племя. Но то, что рядом со мною постиг Ного,  подняло
его над уровнем  соплеменников  на  две  головы.  Я  сравнивал  его  с
дикарями и видел, что в духовном плане он уже ушел от них. Перемены  в
нем накапливались исподволь. Он начинал с  подражания,  а  сегодня  он
активен сознательно. Он начал думать.
   От прежнего Ного в  нем  сохранилось  неистощимое  любопытство.  Он
осознал, что мир - это не только район холмов и зарослей, где начинают
и оканчивают свою жизнь поколения дикарей. Он часто спрашивает меня  о
Земле, о людях, о их жизни. И воспринимает мои рассказы не как мифы  и
сказки, а как реальность, которой он разве что только не потрогал.
   Я испытываю проблемы с ответами и объяснениями. Но в  этом  виноват
бедный язык понятий, на котором общаются люди племени Ного. Теперь он,
похоже, догадывается, что кроме языка Ного есть еще язык Гррегора.  Но
для туземца этот язык непостижим. Если  бы  у  меня  была  возможность
записать наши разговоры на плоту! Это были бы бесценные  свидетельства
о контактах первобытного невежества с цивилизацией.
   Течение, хоть и медленное, приближает нас  к  высоким  серо-голубым
скалам северного берега.  Если  вчера  они  едва  просматривались,  то
сегодня прорисовываются их детали - выступы,  карнизы,  осыпи...  Если
будем и дальше  двигаться  с  этой  скоростью,  то  завтра  во  второй
половине дня сможем причалить у берега вытекающей из озера реки.
   После того, как мы наловили рыбы на ужин, я говорю Ного:
   - Давай разломаем кровлю хижины и разведем костер.
   Ного смотрит на меня с удивлением. Как так?
   - Разведем костер, пожарим рыбу, а завтра  сделаем  новую  крышу...
Пристанем к берегу и сделаем новую.
   До Ного, наконец, доходит смысл  моего  предложения.  И  он  кивает
головой, растягивая губы в улыбке. Ему тоже нравится жареная  рыба.  И
жареное мясо нравится больше, чем сырое.
   - Потом будем купаться! - говорит  Ного  мечтательно.  -  А  завтра
сделаем другую крышу. Эта старая.
   Крышу надо было бы сменить не только ради костра. С потолка на наши
головы, в лицо, в глаза все  время  сыплется  труха.  Это  раздражает.
Приятно  будет  хоть  на  несколько  дней,  помимо  всего  остального,
запастись и запахом свежей зелени.
   Ужин был обильным.  Поджаренная  на  вертеле  рыба  была  настолько
вкусна, что мы, пожирая  ее,  не  могли  остановиться.  Кости  тут  же
выбрасывали в воду. Я долго приучал Ного к чистоте и  гигиене,  теперь
он сам удивляется, как это он мог раньше бросать  кости  под  ноги.  Я
смотрю на ноги туземца. Грубые, мозолистые, с толстыми наростами,  они
за полтора месяца безделья и купаний преобразились, так что я  уже  не
знаю, как он будет ступать  по  камешкам  да  по  колючкам.  Благодаря
обилию рыбы в реке  мы  не  знали,  что  такое  голод.  Обильная  еда,
отсутствие  физических  нагрузок  привели  к  тому,  что  мы   здорово
растолстели. Однажды я сказал Ного,  что  нам  следовало  бы  утром  и
вечером заниматься гимнастикой. Он посмотрел на меня очень серьезно  и
сказал, что не знает, что это такое, но лучше не надо.  Ему  было  так
хорошо, что любая  перемена,  в  чем  бы  она  ни  состояла,  нарушала
привычный распорядок, а это уже плохо, даже если хорошо.
   Нет прекраснее зрелища, как наблюдать наступление сумерек в хорошую
погоду. Солнце уже спряталось за вершинами западных гор, зеркало  воды
потемнело. Закат окрасил полнеба в  багровые  тона.  Я  сижу  на  краю
плота, любуюсь закатом, совершенно забыв о том, что я не на Земле.
   Ного внимательно смотрит на ближние берега:
   - Завтра мы будем кушать птиц и яйца! - низко над  водою  у  берега
пролетают стаи птиц.
   Между тем в небе, как по волшебству, происходит смешение красок. По
мере того, как тускнеют алые  краски  заката,  с  востока  надвигаются
сумерки,  в  которых  господствуют  цвета  от  зеленовато-голубого  до
темно-синего. Тьма сгущается  в  ущельях,  заполняя  их  чернотой.  На
восточной, темной стороне неба появляются крупные  звезды.  Постепенно
гаснут и  угли  нашего  костра;  иногда  вдруг  вспыхивает  запоздалым
огоньком тоненькая веточка и тут же гаснет. Мы укладываемся спать.
   Во сне я чувствую, что должен проснуться. Кто-то сильно трясет меня
за плечо, то ли Дэйв, то ли Ного. Но я никак не могу разорвать паутину
сна:
   - Оставь, Дэйв, - бормочу я сквозь сон, - не мешай спать!
   Затем сон оставляет меня в одно мгновение. Душа  учуяла  опасность.
То, что во сне представлялось мне болтанкой "Викинга", приводняющегося
на чужой планете, в действительности было болтанкой  плота  на  озере,
которое вдруг взбеленилось. Я резко сажусь. Нас окружает ночной  мрак.
В небе светятся крупные звезды. Что же  происходит?  Плот  вздрагивает
подо мною. Если с вечера мы не ощущали  его  движения,  то  сейчас  он
несется с сумасшедшей скоростью. Очнувшись от сна,  отмечаю,  что  наш
плот стремительно проносится по реке, зажатой узкими  берегами.  Белая
пена светится на глыбах обрывистых берегов. В уши лезет всепоглощающий
шум падающей воды. После неподвижной озерной  тишины  мы  попали,  что
называется, в ад. Как это могло произойти? Понимаю,  что  наш  удел  в
такой обстановке - бессилие и надежда на удачу. Перед нами выпрыгивает
скала, громадина наплывает  на  нас  из  темноты  ущелья.  С  падающим
сердцем слышу и чувствую, как плот врезается с треском  в  глыбу,  его
разворачивает и несет дальше, а меня бросает с одного  конца  плота  в
другой. На четвереньках ползу на середину бревен и думаю,  что  густая
тьма впереди готовит нам новые удары, несет нас  на  следующую  скалу.
Трещат бревна, трещат связки, нас обдает  потоками  бурлящей  воды.  Я
обеими руками цепляюсь за опоры хижины.
   - Ного, ты где?  -  кричу,  пытаясь  хоть  что-нибудь  различить  в
темноте.
   - Я здесь! - голос Ного доносится откуда-то сзади. Он подползает ко
мне. Удар следует за ударом. Сколько таких ударов может выдержать наше
утлое сооружение? Бревна под нами вздрагивают, как живые, и  стараются
расползтись в разные стороны. Слышен треск обрывающейся лозы.  Крайнее
бревно встает на дыбы и ускользает во тьму.  Вскоре  такая  же  участь
постигает второе бревно, третье... Это, наверное, конец.
   Плот под нашими распластанными телами катастрофически уменьшается в
размерах.  Во  мне  нарастает  страх  неминуемой  смерти.  Быстрее  бы
наступал рассвет! Это невыносимо; как медленно  движется  время!  Небо
кажется более светлым. И звезды бледнеют.  Продержаться  хотя  бы  еще
час, а там хоть будет видно,  что  с  нами  происходит.  Темные  стены
ущелья раздвигаются. Течение воды становится  не  таким  бешеным.  Она
словно пытается отдышаться после дикой схватки со скалами. Шум  ущелья
еще отдается в ушах, а где-то впереди появляется новый звук.  Странный
звук - ровный, трепетный, стеснительный. Непонятно, где он  рождается:
в воздухе, в воде, среди скал? Ного тоже прислушивается. Слух у  него,
надо полагать, получше моего:
   - Что это?
   Ного мотает головой. Не знает. Плот  покачивается  на  воде.  Ну  и
тряску  мы  пережили,  черт  бы  ее  подрал!   Думаю,   еще   одно-два
столкновения  -  и  наш  плот  рассыпался  бы  на  отдельные   бревна.
Неизвестный  звук  доносится  издалека.  Он  напоминает   мне   что-то
знакомое... Точно! Так гудят дюзы ракетных двигателей! Наш  плот  тихо
движется по успокоенной реке,  а  то,  что  осталось  позади,  кажется
дурным сном.
   Что же это за звук! Такое впечатление, что дрожит воздух, и река, и
плот  на  реке,  и  наши  тела  на  плоту...  Все  дрожит,  как  линия
высоковольтной передачи. Влажные скалы,  громоздящиеся  на  берегу,  с
достоинством слушают таинственный звук, и ни один камень не  срывается
по их крутым стенам.
   Плот еле заметно  начинает  поворачивать  влево.  С  левой  стороны
открывается вид на широкую долину. Туда же заворачивает и  наша  река.
Течение снова убыстряется. Мои мышцы непроизвольно напрягаются. Я  жду
подвоха, только не знаю, от чего. Хорошо бы пристать к берегу. Я прошу
Ного, чтобы он вытаскивал жердь, на которой держалась кровля. Я берусь
за другую... Быстрее, Ного! Река опять набирает скорость. Наш плот  не
выдержит еще один такой участок, в  котором  каждая  скала  на  берегу
норовит встретить суденышко лоб в лоб. Жерди коротковаты,  до  дна  не
достают. Пытаюсь грести жердью, как веслом. Глядя на меня, Ного делает
то же. За излучиной течение относит нас к противоположному  берегу,  и
мы  проплываем  в  шести-семи  метрах  от   скал.   Скорость   течения
переваливает за пределы разумного, но кому это, кроме нас,  несчастных
путников, доставляет страдания!
   Я не оставляю попыток направить плот к  берегу.  Лежа  на  бревнах,
пытаюсь дотянуться до дна. В одном  месте  жердь  застряла  в  трещине
скалы, и  мне  чуть  не  вывернуло  руки  в  плечевых  суставах.  Плот
приблизился к берегу еще немного. Волны заплескивают нас, словно хотят
ослепить, но я всего себя подчинил единственной задаче  -  пристать  к
берегу, прижаться к мокрым скалам, оставить реку, которая за одну ночь
превратилась из доброго друга в смертельного врага...
   Ного, вытаращив глаза, что-то кричит.  Его  крик  тонет  в  шуме  и
грохоте. Могучая сила выдергивает из-под меня бревно, грохот врывается
в уши, рвет барабанные перепонки. Ного успевает схватить меня за  ногу
и вытащить на сооружение, которое все еще можно называть плотом. Звук,
что беспокоил нас своей монотонной назойливостью, превратился в мощный
гул, и я знаю что это такое. Жердь я выпустил из рук, да и что  в  ней
толку! Туземец смотрит  вперед  и  балансирует  на  бревнах,  стараясь
удержать равновесие. Из его рассеченной губы сочится  кровь.  Красная,
между прочим.
   - Смотри! - кричит он, показывая рукой вперед.
   Водопад отсюда, с зеркала реки, не увидишь. Мы видим только ущелье,
похожее на гигантский коридор с фантастическим  перепадом  по  высоте,
тонкую завесу водяной пыли, висящую между берегами, а далеко  за  ними
зубчатые вершины гор утопают  в  солнечном  свете.  Я  смотрю  туда  с
равнодушием обреченного, не могу ни бояться, ни отчаиваться. Мы плывем
с головокружительной скоростью. Устремляемся  под  завесу  из  водяной
пыли, сверкающей всеми цветами радуги. Срываемся в утробу черных скал,
изрыгающих из себя тяжкий грохот падающей воды.  Мне  хочется  сказать
туземцу несколько успокоительных слов, но какие слова могут родиться в
таком грохоте! Мы держимся за  руки.  Мелькнула  мысль  о  напрасности
всего. И туземца я  зря  увлек  за  собой.  Пусть  бы  жил  со  своими
сородичами...
   Последние десятки метров. Время останавливается,  словно  дает  нам
возможность лишний раз вдохнуть живительного воздуха. В такие  секунды
человек способен заново пережить все свое прошлое, вспоминает какие-то
полузабытые лица, предметы с четко вырисованными деталями...  Все  это
проносится в памяти,  пока  передний  край  бревен  вдруг  зависает  в
пустоте, в то время как огромная масса воды  проваливается  в  бездну.
Долю секунды мы летим по крутой дуге; плот переворачивается, но мы уже
летим сами по себе, летим в клубящуюся, клокочущую пропасть...
   После этого моя память сохранила не то, что было со мной, а то, что
происходило во мне.
   Наверно, был грохот, удушье. Но я их не помню. Я отмечаю,  что  так
уже бывало. Например, когда стартовал с Земли на транспортной  ракете.
Грохот. Тряска.  Хочется,  чтобы  поскорее  все  кончилось.  Удушье  в
пещере, куда набилось все племя плоскоголовых, прячась  от  сильнейшей
грозы. Удушье  в  пропасти  после  гибели  Амара...  Картины  прошлого
мелькнули в непостижимой последовательности. Я мучаюсь  от  того,  что
какой-то твердый предмет давит в мою грудь. Обломок скалы? Или  дубина
Ного? В глаза врываются скалы, деревья, небо, шум  воды...  Выше  моей
головы торчат мои ноги. Звенят литавры. Головная боль. И этот слепящий
свет, куда все проваливается. Все -  в  никуда.  Ного!  Ного!  Туземец
остается единственной реальностью в самом дальнем уголке  сознания.  Я
знаю, что он есть, и это важнее всего. Ного! Ного! Я кричу, или только
хочу  крикнуть?  На   меня   опрокидывается   грохот.   Он   затихает,
удаляется...
   Грудь окована обручем  боли.  Болит  каждое  ребро  в  отдельности.
Бесконечное падение сопровождается разноцветными  всплесками  световых
сигналов. В сумеречном сознании  вспыхивает  мысль:  надо  проснуться,
провентилировать легкие, пошевелить конечностями, как требует методика
выхода из  гибернации.  Тишина  нарушается  эпизодическими  щелканьями
приборов и тоненьким, как паутина, писком  комара.  Факел  удаляющейся
ракеты растворяется в бесконечном пространстве. Командир, пристегнутый
к пилотскому креслу, машет мне рукой, не  принимай,  мол,  всерьез,  -
операторы    геовидео    всегда    пользуются    дешевыми     трюками,
калейдоскопической  сменой  кадров...  Кружится   голова.   У   ракеты
разладилась  система  стабилизации,  -  она   беспорядочно   вертится.
Стараюсь  включить  дублирующую  систему  и,  как  муха   в   паутине,
запутываюсь в проводах, пытаюсь выбраться и убрать их... Нет,  это  не
то, о чем я думаю. На  шее  появилось  прикосновение  волосистых  лап.
Скалится морщинистая рожа Вру - шаман тянется к моему горлу. С  ним-то
я справлюсь. Бью ногой в  живот  и  отталкиваю,  снова  бью  -  кулаки
молотят воздух...
   В нос ударяет привычный запах жареной рыбы. Ного  приподнимает  мне
голову,  его  рука  вздрагивает  под  моим  затылком.  Чувство  голода
возникает в горле, рот наполняется рассыпчатым мясом. Оно никогда  еще
не было таким вкусным. Я голоден, как во  второй  день  голодания.  Но
кружится голова, и аппетит сменяется отвращением. Лучше бы вместо рыбы
глоток холодной родниковой воды...
   Лена сидит возле меня и поддерживает  мою  голову  своими  мягкими,
теплыми руками,  пытается  заговорить  боль.  Я  вижу  ее  расширенные
зрачки, бледное лицо. Моя боль становится  ее  болью.  Но  я  не  хочу
этого!  Я  знаю,  что  Лена  умерла!  Она  улыбается  и   отрицательно
покачивает головой. При этом щурится, будто смотрит на солнце.
   - Лена, как ты меня нашла? - спазмы сжимают мне  горло,  невозможно
сдерживать  рыдание,  в  котором  прорывается  бессилие  вперемешку  с
жалостью. Взгляд у Лены становится строгим, янтарное платье  полощется
на ветру, обрисовывая стройную фигуру, а за ее спиной, на скале, из-за
камня выглядывает ласка...
   - Лена, зачем ты пришла?
   Ей не нравится мой вопрос. Она смотрит на нечто за моей спиной,  на
ее лице одно выражение сменяется другим.
   - Лена,  это  Ного,  человек  из  палеолита,  мой  верный  товарищ,
великолепный зверь. Он любит рыбачить. Мы строим плот.
   - Зачем? - губы у Лены даже не пошевельнулись,  но  вопрос  возник,
словно шелест веточки.
   - Как зачем?.. Это такая длинная история...
   Но Лена меня не слушает. Улыбаясь, она смотрит на туземца,  который
подходит к ней, спотыкаясь на слабо закрепленных  бревнах  плота.  Они
пожимают  друг  другу  руки.  Я  потрясен  -  плоскоголовые  не  знают
рукопожатий! И мы с Ного никогда не обменивались рукопожатиями. Где он
мог их видеть?
   - Славный парень Ного, правда, Лена?  Он  очень  привязан  ко  мне,
внешность у него, правда, несколько страшновата, но только  внешность.
Он тоже человек. Правда, на лестнице цивилизации он одолел лишь первую
ступеньку, но он будет подниматься выше. Я помогу ему. Я вытащу его.
   - Я все знаю, - говорит Лена шелестящим голосом.  Она  сердится  на
меня, что ли? Нет у нее оснований сердиться на меня.
   - Что ты можешь знать? - меня охватывает  раздражение,  и  я  готов
казнить себя за это... Не надо спорить с  Леной,  ведь  она  разыскала
меня, наверное, это нелегко было сделать. Надо ей все объяснить. С нею
всегда трудно было спорить - она упряма и независима:
   - Лена, что ты знаешь? Я научил туземца высекать огонь.  Он  умеет,
благодаря мне, пользоваться луком, он боялся воды, не умел удить рыбу,
он боится злых духов...
   Лена не слушает меня.  Рассматривает  волосатую  лапу  Ного,  будто
хочет предсказать  ему  его  судьбу.  Она  никогда  не  интересовалась
хиромантией!
   - Он человек? - недоверчиво спрашивает Лена.
   - Конечно! Почти человек! А его потомки  будут  людьми  несомненно.
Они не будут заниматься каннибализмом - это ужасно, когда они пожирают
друг друга. Наши пращуры  не  были  каннибалами,  верно?  Я  научу  их
выплавлять металлы. Они не будут спать кучей вокруг костра. Я научу их
строить  каменные  дома...  Заводы...  Из  металла  они  сконструируют
машины... Нам очень нужен титановый прокат...
   - Какой еще прокат? - удивляется Лена. Я уже не сержусь.
   - Мы должны отремонтировать "Викинг". Мы попали в метеоритный пояс.
Наш корабль получил большую дыру в боку... Лена! Лена! Ты где? Она  же
умерла и не понимает этого!
   - Я здесь! - Лена стоит в полный рост на ветру,  словно  высеченная
из янтаря, теплая, золотистая. Ее смех отзывается эхом  в  скалах,  на
лесной опушке, над рекой. Это уже было.  Однажды  было  в  круговороте
бытия. Меня, как молния, поражает  пронзительное  чувство  реальности.
Лена умерла - как она оказалась на этой планете?  Она  хочет  уйти.  Я
хватаю девушку за руки и удерживаю:
   - Лена, ты помнишь "Электру"? Ты же умерла!
   - Да, умерла, - смеется Лена, - ну и что?
   - Как ты оказалась на этой планете?
   - Не знаю, -  говорит  она  безразличным  голосом,  и  я  с  трудом
сдерживаю исподволь закипающую во мне ярость:
   - Лена, мне очень важно узнать, как ты меня  нашла.  Я  летел  сюда
множество лет. Это самый глухой угол Вселенной. Мы высадились  на  эту
чуждую землю, которая совсем  не  земля.  Нас  встретили  динозавры  и
птицеящеры...
   Жуткая   голова   птицеящера   покачивается   над   зарослями.   Ее
пронзительный взгляд парализует жертву.
   - Лена!!!
   - Не кричи, я здесь, - говорит Лена; взмахивает рукой  -  птицеящер
исчезает.
   Я прячу в ее теплые ладони свое лицо. Мне хорошо.  Не  надо  ничего
говорить. Не надо ничего объяснять.
   - Зачем вы плывете по этой реке? - спрашивает Лена.
   Не отвечаю. Меня охватывает расслабляющее чувство умиротворенности.
Я с трудом выталкиваю из себя слова.
   - Мы плывем к "Викингу". Там остались  мои  товарищи.  Марк,  Дэйв,
Феликс... Недалеко от устья Большой Реки. В  море.  Так  объяснил  мне
гладкокожий...
   - Кто это - гладкокожий? - спрашивает Лена.
   - Гладкокожий? Какой гладкокожий? - я не понимаю, о чем речь.
   Меня охватывает чувство опасности: где-то здесь, недалеко, я  знаю,
бродит птицеящер. А там, за холмами - плоскоголовые. Я  не  хочу  туда
возвращаться... Не хочу!..

   Зумби гордо вышел из зарослей. Смешно, как можно  быть  гордым  при
таком тщедушном сложении! Да нет, Зумби вовсе  не  тщедушен!  Он  лишь
немногим уступает Ного. Он тащит за руку какое-то безволосое худощавое
тело.
   Это его добыча. Ноги у добычи подворачиваются.  Зумби  поддерживает
ее за предплечья. Дикари, столпившиеся на  лужайке,  изумлены.  Добычу
принято убивать немедленно, а она еще жива!  Дикари  возмущены.  Шаман
спрашивает, почему Зумби не убил жертву?
   Зумби тоже возмущен. Не убил и все! Он с вызовом смотрит  на  своих
сородичей. Он тщеславен и  честолюбив,  -  при  всей  условности  этих
понятий в применении к  дикарям.  Почему  он  должен  был  убить  свою
жертву? Ного же не убил своего  безволосого!  И  никто  не  спрашивал,
почему Ного не убил.
   Зумби - давний соперник Ного. Зумби не может отстать от Ного. Зумби
не понимает, для чего Ного понадобилось это слабое безволосое существо
с белой тоненькой кожей; любой, даже самый слабый дикарь  придушил  бы
его одной рукой, если бы Ного не охранял его  так  ревностно.  Не  зря
белый пришелец все время держится за Ного, боится даже на шаг  отойти,
понимает, что его сразу же прикончат. Никто не знает, почему  Ного  не
хочет убить своего белокожего. Зумби тоже хочет иметь  такую  игрушку.
Вот он и добыл ее. Окруженный толпой сородичей, Зумби  объявляет  табу
на свою собственность. Это мое! Это мое! И если  кто-нибудь  позарится
на собственность Зумби, тому  несдобровать.  Кулак  у  Зумби  тяжелый.
Правда и то, что вначале Ного  объявил,  что  Гррего  -  его  товарищ,
вызыватель  огня.  Но  когда  голодные  соплеменники  однажды   решили
все-таки   съесть   "товарища",   то   Ного   объявил   Гррего   своей
собственностью и наложил табу.
   Гррего  никак  не  мог  согласиться  с  тем,  что   он   -   чья-то
собственность. Он воздевал руки к небу и на пугающе  непонятном  языке
молил богов и духов о своем освобождении.
   Безволосый человек говорил на непонятном языке, был страшно худ. Он
не  умел  добывать  себе  пищу,  а  Зумби  хоть  и  считал  его  своей
собственностью, но кормить  не  собирался.  Его  страдания  прекратила
смерть.

   - Почему ты не спас его? - спрашивает Лена.
   - Я все делал, чтобы он не умер. Я давал  ему  мяса  из  того,  что
доставалось мне. Я пытался изучить  его  язык,  а  так  как  это  было
возможно при посредстве скудного языка плоскоголовых,  то  мои  успехи
были слабыми. Я  учил  его  языку  плоскоголовых,  чтобы  изучить  его
собственный язык.
   - Я знаю, зачем тебе нужен был его язык: ты хотел от него  побольше
узнать об этой планете, чтобы знать, куда направиться после побега.
   - Ты не можешь этого знать, Лена! Может быть, моя беда в том, что я
не уверен, правильно ли я понял безволосого...

   Безволосый с удивлением рассматривал мою бороду; не  с  презрением,
как плоскоголовые, а с интересом, словно уже видел нечто  подобное.  В
его глазах я видел преклонение. А какое возмущение горело в них, когда
кто-нибудь из плоскоголовых обходился со мною грубо, неуважительно! Он
подолгу мне что-то втолковывал. На его лице было  страдание  от  того,
что я не могу его понять. Однажды на песке он стал  рисовать  какие-то
фигуры. И тут до меня дошло! То, чего я не понимал  в  его  словах,  я
понял в рисунках! В бесхитростных линиях на песке я узнал корпус нашей
ракеты, наполовину погруженной в волны. Я был потрясен. Как и он  сам.
Потому, что я тыкал себя в  грудь  и  затем  показывал  на  рисунок  и
рыдал... Он был безволосый, у него была гладкая кожа, он  был  намного
ближе к землянам, чем к плоскоголовым. Он многое хотел мне  рассказать
рисунками, но я и в рисунках не все понимал. Но я  понял  про  Большую
воду, то есть реку - и мы с Ного вышли к ней. Возможно, были рисунки и
про большое озеро, и про водопад... Если бы я все понял!

   Мне тяжело говорить. Мне хорошо лежать, уткнувшись лицом  в  Ленины
мягкие ладони. Сразу утихают все мои  боли.  Я  хочу,  чтобы  Лена  не
исчезала  и  чтобы  я  мог  чувствовать  на  своем  лице   ее   ладони
долго-долго.
   - А потом? - продолжает спрашивать Лена.
   - Потом он умер... Его унесла лихорадка во время эпидемии. Тогда  и
Зумби был болен. Гладкокожий остался  без  защиты  и  пристал  к  нам,
поближе к Ного. Почти  половина  племени  болела  лихорадкой.  Больные
лежали в кустарнике. Многие умерли.
   - Надо было взять гладкокожего с собой, - говорила Лена.
   - Надо... Но он умер. Я не  мог  ему  помочь.  Он  тихо  лежал  под
кустом. Я приносил ему воду и жареное мясо. Воду пил, а мяса не хотел.
Так и умер...

   Запах  мяса  щекочет  мне  ноздри.  Я  нахожусь  в   полуобморочном
состоянии и осознаю это.  Бред  и  прояснение  накладываются  друг  на
друга, как два изображения на одном кадре  фотопленки.  Лена  была  со
мною, сейчас ее нет. Ного сует мне в рот кусочки мяса, и  я  торопливо
проглатываю их, пока мое нутро  принимает  еду...  Стоит  мне  открыть
глаза - начинается головокружение. Закрою глаза - вижу Лену, ее платье
цвета янтаря. Мне хорошо с  нею,  но  она  требует,  чтобы  я  все  ей
рассказывал: как мы бежали от плоскоголовых, как строили плот... Потом
она исчезла навсегда.

   Однажды я  открыл  глаза  и  увидел  густую  крону  дерева,  грохот
водопада, тучи брызг, в которых играла радуга, мокрые скалы,  торчащие
из воды. В  нескольких  метрах  потрескивал  костер,  у  костра  сидел
Ного... Я вернулся в реальный мир, чтобы подумать, как он мне  чужд  и
насколько мне лучше  в  другом  мире,  где  есть  Лена  в  шелковистом
солнечном платье, есть ее глаза, смеющиеся или строгие, с равнодушными
или заинтересованными вопросами.
   Меня спас Ного. Он выловил мое безжизненное тело в  бурлящем  котле
водопада, вытащил на берег и уложил под этим большим деревом. Он добыл
огонь и поддерживал его все дни моего долгого беспамятства. Он ловил в
заводи крупную рыбу. У  него  было  время  смастерить  лук  и  стрелы,
получившие у меня высокую оценку. Я радовался, когда понял,  что  Ного
научился плавать тогда, когда мы строили плот. Теперь радуюсь вдвойне:
я научил Ного плавать, чтобы Ного спас мне жизнь... Я, что ни  говори,
порядочный эгоист.
   Прошло еще несколько недель, пока я  почувствовал  себя  достаточно
здоровым.  Головокружения  исчезли,  перестала  болеть  нога,  хотя  я
по-прежнему ступал ею осторожно.
   По ночам вокруг нас, за деревьями и кустами, шастают смутные  тени.
Ного швыряет в них камни, заготовленные с вечера. Часто думаю о  Лене,
навещавшей меня, когда я  находился  в  раздвоенном  мире.  Интересно,
вопросы, которые она мне  задавала,  это  были  ее  или  мои  вопросы?
Наверное, все-таки мои.
   Лежа в тени широкой кроны, занимаюсь самоанализом. Мне не  нравится
мое поведение, особенно в стане плоскоголовых. Я был слаб и запуган. Я
выжидал, когда мог наступать. Мне  часто  недостает  решительности.  Я
часто бывал мягок и покладист из элементарного страха.  Но  и  это  не
все...
   Ночью мне снился яркий сон. Во сне я был с Леной. Она говорила, что
Феликс был прав. (В чем? Ума не приложу!) Она доказывала,  что  нельзя
было ждать этого случая. (Какого этого?)
   - Марк говорил, что это тоже Земля, - доказывала мне Лена,  -  даже
для нас это - Земля! Мы можем дать ей какое угодно имя на нашем языке.
Но потомки здешних жителей будут называть ее так, как сочтут нужным, и
правы будут они, а не мы.
   - К чему ты говоришь это, Лена?
   - К тому, что мы здесь - пришельцы. У этой "Земли" есть свой народ,
у народа - своя история. Вернее, будет своя история.
   - Так что же, нам не  следовало  появляться  здесь?  Напрасны  наши
жертвы, наши усилия?
   - Ты меня неверно понимаешь, - говорит Лена. - Я клоню к тому, что,
возможно, и мы попадем в эту историю. И  от  нас  зависит,  какой  она
будет, эта история. Мы, конечно, не можем дать им очень  много  -  это
другой мир, другие люди, но кое-чему  мы  можем  научить  их,  кое-что
сумеем им передать...
   - Я думаю о плоскоголовых. Они не готовы  даже  к  первым  шагам  в
цивилизацию. Я учил их, как делать лук и стрелы, как добывать огонь. Я
доказывал им, что нельзя  пить  затхлую  воду  и  жрать  трупы  павших
животных, нельзя жрать друг друга. Но ничего не добился.
   - Ты хочешь быстрого результата,  Грегор?  Значит,  хочешь  слишком
многого. Кое-что из твоей науки осталось. Вру ненавидел  тебя,  боялся
за свой шаманский авторитет. Но теперь он, уединясь  в  кустах,  будет
стучать камнем о камень, пока не  добудет  огонь.  Но  это  будет  уже
результат его колдовства. Он сделает лук, стрелы, копье - и тогда  это
будет служить его славе,  он  не  скажет,  что  эти  предметы  -  злое
колдовство. А потом не забывай Ного!
   - Ного другой. Может быть, даже мутант.
   - Если среди плоскоголовых появился один Ного, то почему  не  может
появиться еще много таких? Вспомни, как ты возился с их малышами,  как
они тянулись к тебе! Если Вру слишком подл и  коварен,  чтобы  помнить
добро, то малыши многое запомнят. Ты заронил в  их  девственные  мозги
мечту. Была бы мечта, идеи сами появятся...
   Они многое не поймут.  Для  начала  хватит  того,  что  ты  дал.  К
большему не готова их психика...
   Но есть еще люди города, о котором ты мог  бы  узнать  по  рисункам
гладкокожего, или безволосого, как его называли плоскоголовые. Да, да,
здесь, на этой планете есть город,  и  есть  жители  с  более  высоким
уровнем цивилизации. Твои  товарищи  теперь  в  этом  городе...  А  ты
останешься здесь.
   - Нет! Я не хочу здесь оставаться! Не хочу!!! Нет!
   Просыпаюсь от того, что Ного  похлопывает  меня  по  плечу.  Что-то
бормочет успокоительное. Я весь  покрыт  потом,  хотя  от  реки  тянет
прохладой. Над водопадом, на фоне темных скал и лесов, клубятся  волны
тумана.
   - Нет, нет, не хочу... - мои  губы  шепчут  слова,  перелетевшие  с
другой стороны моего сознания.
   - Не бойся, - говорит Ного, - я  всех  прогнал!  Здесь  огонь!  Они
боятся огня!
   Далеко в глубине леса я слышу  вой.  Вой  бессильных,  но  яростных
существ.
   - Трусливые шакалы! - кричит Ного. - Ного убьет вас!
   Потом он встает и уходит за  сухими  ветками  для  костра.  Во  мне
звенит  странное  напряжение,  этакая  смесь  тревоги,  нетерпения   и
неведенья. Боюсь, как бы это  не  явилось  следствием  травмы  головы.
Почему я так думаю? Раньше я никогда не бывал в таком состоянии. Бывал
в тревоге, бывал нетерпелив, но - в нормальной степени, что ли. Теперь
появилось нечто глубоко  болезненное.  И  никто  ничем  не  может  мне
помочь. Никто, кроме себя самого...
   Крупные звезды светятся в темном небе, свидетели  и  вместе  с  тем
дети вечности. Разделенные пространствами в миллионы световых лет, все
они сестры, рожденные единой  Матерью,  триедино  воплотившей  в  себе
Материю, Время и Пространство. Где-то среди них плывет в бесконечности
и мое Солнце, а вокруг Солнца кружится маленькая родная планета Земля.
Сколько на ней родного: люди, города, дороги,  аэродромы,  автомобили,
поля, заводы, лаборатории, больницы... Посидеть бы мне две-три  недели
в библиотеке - и все мои недуги как рукой волшебника были бы сняты.
   Ного  принес  охапку  валежника.  Огонь,  получив  добавку,  весело
попросил меня слегка отодвинуться; ему, видите  ли,  стало  тесновато.
Меня его нахальство не возмутило, я склонен был в его  теплом  дыхании
почувствовать извинение за беспокойство. Смотрю на огонь и решаю силою
воли сжечь все свои недужности с таким же  упорством,  с  каким  огонь
пожирает ветки. Надо быстрее войти в нормальную форму, построить новый
плот, добраться до устья реки,  которые  чертил  на  песке  несчастный
гладкокожий, найти  "Викинг"  и  таинственный  город,  о  которых  мне
пытался рассказывать он же...
   Я разыщу своих земных  братьев,  мы  отремонтируем  наш  корабль  и
вернемся домой. Эта мысль кажется мне  излишне  оптимистичной,  однако
она - хорошее средство против отчаяния.

   Слабость - коварная стерва, особенно если она хорошо питается такой
обильной  пищей,  как  физические  травмы   и   глубокий   психической
дискомфорт. Каждое  утро  я  начинаю  с  решительной  схватки  с  этой
мерзопакостной дамой. Отогнав ее на известное расстояние, спускаюсь  к
водопаду, где  в  тумане  растут  мощные  бамбуковые  заросли.  Бамбук
оккупировал все пространство на берегу, орошаемое  брызгами  водопада.
Здесь растут  деревья  толщиной  с  человеческое  бедро  -  прекрасный
материал  для  нашего  плота.  Мы  целыми  днями   орудуем   каменными
топориками. Строптивые стволы поддаются с большой неохотой, с  влажным
шелестом погружая в воду кисточки своих верхушек.

   После каждого сваленного дерева я  по  десять  -  пятнадцать  минут
валялся на мягкой траве,  приходя  в  себя,  затем  снова  поднимался,
берясь за топорик. Пока я  отдыхал,  Ного  успевал  свалить  еще  одно
дерево. Туземец не признавал передышек. Что бы я  делал  без  него!  Я
заметил, что  бывало,  свалив  дерево,  не  мог  припомнить  кое-каких
подробностей. Однажды с удивлением установил, что, устроив  передышку,
растянул ее на несколько часов, - солнце не обманывало,  оно  себе  не
позволяет передышек. Я заключил:  у  меня  случаются  обмороки.  Теряю
сознание на несколько минут, но бывает, что и  на  часы.  Прошу  Ного:
если я упаду  в  воде,  чтобы  он  оттаскивал  меня  на  траву.  Такое
проявление  моей  болезни  ставило  его  в  тупик,  но,  думал  он,  с
колдунами, наверное, еще  и  не  то  случается.  Любопытно,  что  наше
спасение из пучины водопада он целиком приписал мне, а  мои  травмы  и
слабость - цена этого спасения.
   Все время моего общения с Ного, - а это ни много ни мало, а  четыре
года, - я подбрасывал в разговоре земные  слова.  Теперь  он  свободно
употреблял их: мясо, вода, лук, плот, рыба... Произносил без  акцента.
Общаться нам стало проще. В дни моего беспамятства Ного вслушивался  в
мои "бредовые" монологи и считал,  что  таким  способом  я  общаюсь  с
добрыми духами. С добрыми потому, что не допускал и мысли, что я пойду
на общение  с  духами  злыми.  В  его  глазах  я  был  могучим  добрым
кудесником, а что мое могущество нередко оборачивалось  поражениями  и
слабостью, так виной этому было  множество  злых  духов,  которые  нас
окружали.
   И пока мой спутник укреплялся в мистических представлениях  о  моей
персоне, я метался по "нейтральной  полосе"  между  двумя  враждующими
реалиями: первая -  это  мои  собственные  представления,  воспитанные
земной цивилизацией; вторая - чужой мир неведомой  планеты,  нечто  из
запредельности, близкое к фантастике. В  этих  немыслимых  условиях  я
пытался осознать себя, свою роль среди существ доисторического  уровня
(если  рассуждать  земными  понятиями)  или   внеисторического   (если
исходить из того, что у этой  планеты  есть  своя  история,  никак  не
связанная с земной).
   Впрочем, наше земное присутствие на ней и  есть  эта  самая  связь,
несмотря на то, что омрачена она тенью катастрофы и жертвенности. Да и
мое пребывание здесь никак не  назовешь  миссионерским.  Обыкновенный,
затравленный страхами человек, который волею обстоятельств оторван  от
лабораторного стола и заброшен в иной мир. Жалею, что слова "иной мир"
не несут и маленькой доли того смысла,  который  я  вкладываю  в  него
своей судьбой. Иногда я думаю: слушай, Грегор, что ты так  тревожишься
о собственной судьбе? Ну  умрешь  ты  не  на  Земле,  а  на  неведомой
планете. Ты думаешь - это трагедия? Но зайди с другой  стороны  -  кто
еще  может  похвастаться  такой  перспективой?  Тебе  просто  повезло!
Так-то, приятель!
   Воды  маленького  залива,  когда-то  возникшего   в   соседстве   с
водопадом, не тревожило основное течение реки после падения с огромной
крутизны. Тихая, спокойная заводь. Я часто всматривался в  собственное
отражение в воде, боясь увидеть в нем какие-то нежелательные черты.  Я
имею в виду не волосатость, не морщины,  не  седину,  а  те  черточки,
которые свидетельствуют о перерождении личности. Этого я  боялся  даже
больше, чем новой встречи с птицеящером. Туземцу не нравилось, когда я
пялился в неподвижную воду:
   - Не смотри так! Не зли плохих духов!
   Ему казалось, что, глядя в воду, я  общаюсь  со  своими  духами,  а
поскольку добрые духи не живут обособленно, а обязательно в  окружении
злых духов, то последние могут устраивать  нам  всякие  каверзы.  Если
перевести язык мистики на язык действительности, то Ного прав.
   Думаю о том, что мое  тело  осталось  живым,  но  душа  раздрызгана
настолько, что я никогда уже не смогу почувствовать ее целой.  Неужели
тот, кто  сумеет  добраться  до  "Викинга",  предстанет  перед  своими
товарищами не Грегором Маном, а совершенно другим человеком?
   Я пришел к выводу,  что,  если  хочу  остаться  самим  собой,  надо
прекратить душевные терзания, проникнуться настроениями исследователя.
Это  отвлечет  от  эгоистических  переживаний,  которые,   безусловно,
вредны:
   - Я не колдун, Ного! Я болен! Но я выздоровлю, дай только срок!
   То, что Ного понял из моего ответа, вызвало в нем приступ жалости:
   - Гррего, сиди у костра! Ного сам будет валить дерево!
   - Нет, Ного, я должен тоже работать...  Не  надрываясь,  конечно...
Это поможет выздороветь! - говорил я туземцу, и он успокаивался.  А  я
брался за топорик, чтобы рубить, измочаливая,  неуступчивую  древесину
бамбука.
   Я не считаю дни. Замечаю, что  напор  водопада  несколько  ослабел.
Дожди стали реже. Наступает  период  засухи,  может,  и  не  засухи  в
привычном смысле, а просто сухой сезон.
   Платформа из бамбуковых стволов покачивается под нашими ногами.  Мы
строим каркас для хижины. Еще несколько дней - и мы  скажем  "прощай!"
водопаду. Он причинил нам много зла, но  и  утешил  немного.  Здесь  я
выздоровел, по меньшей мере телесно, здесь немало рыбы и  дичи,  здесь
покой, здесь мы соорудили новый плот. Чего еще надо!
   Я решил приспособить на плоту парус. Вдруг нас вынесет  в  открытое
море и мы не сможем пристать к берегу?  Я  выбрал  хороший  бамбуковый
шест для мачты и укрепил его посреди плота. Попросил Ного  помочь  мне
нарезать тонкой, тоньше мизинца, бамбуковой поросли. Из нее  я  связал
нечто, напоминающее дерюгу. Были проблемы с веревками. Я спустился  по
берегу и набрел на кусты лозняка.  Вместе  с  Ного  я  мочалил  их  на
каменной плите, отмачивал в воде и очищал волокна от древесины...
   Когда мы возвращались  с  охапками  лозы,  я  обратил  внимание  на
довольно крупные листья невысоких деревьев. Показал  на  них  туземцу,
добавив, что они пойдут нам на кровлю. Ного кивнул.
   Теперь, когда каркас хижины почти готов, я попросил  Ного  принести
побольше крупных листьев. Он взял нож и пошел, Я  крикнул  ему  вслед,
чтобы взял дубину, но он отмахнулся. Я не настаивал. До сих пор нам не
досаждали звери, если не считать ночных визитов шакалов. Днем, правда,
появлялись, и то не всегда, довольного крупные обезьяны хищного вида с
хорьковыми мордами. Они поглядывали на нас  издали,  иногда  вопили  с
угрозой и бесшумно исчезали.
   Ного очень беспечен. Как и все туземцы. В этом, я думаю, скрывалось
осознание собственной силы. Известную роль играла и вульгарная лень  -
зачем таскать еще и дубину?  Обойдусь!  Туземец,  конечно,  достаточно
силен, чтобы придушить шакала или молодую  гиену.  Главное,  по  мысли
Ного, чтобы не было Больших Гривастых и дофф-дофф. Остальные  -  тьфу!
Не о чем беспокоиться. Может, он и  прав.  Но  меня  охватило  чувство
тревоги. Я заметил, что предчувствия меня не обманывали. Подумал  было
взять лук и стрелы и отправиться вслед за туземцем. Но я в  это  время
прилаживал реи - так что  позволил  себе  отмахнуться  от  тревоги.  В
кронах  деревьев  пронзительно  вскрикивали  большие  черные  птицы  с
длинными,  веером,  хвостами.  Где-то  вдалеке  вскрикнула   обезьяна.
Обычный для этих мест набор звуков. Да еще  неумолчный  шум  водопада,
который, как постоянный звуковой фон, не брался в расчет...
   Я привязал к нашей "дерюге" реи,  приладил  веревки.  Теперь  нужен
помощник, чтобы пристроить довольно тяжелый парус на мачте. А Ного все
нет и нет. Думаю, загулял парень. Набрел,  наверное,  на  какую-нибудь
смазливую обезьянку и забыл, что уже и  обедать  пора.  Я  выудил  две
крупных рыбины, разомлевших от  зноя  -  вода  в  заливе  прогревалась
основательно, - и тут из лесу появился Ного. Он возвращался непривычно
быстрым шагом, а главное  -  без  охапки  листьев.  В  правой  руке  -
короткая, наспех выломанная палка. Он часто  оборачивается  и  заметно
встревожен. Что-то случилось,  притом  серьезное.  Туземец  на  мелкие
опасности  никогда  не  обращает  внимания.  Опасность,  судя  по  его
поведению, так сказать, средней тяжести. Будь  опасность  посерьезнее,
Ного уже давно был бы возле меня  и  сжимал  в  руках  свою  массивную
дубину.  Теперь  он  умерил  шаги  и   даже   останавливается,   чтобы
рассмотреть нечто в глубине леса. Я теряюсь в догадках, - что  же  там
такое объявилось и напугало Ного настолько, что он не набрал  листьев?
Допускаю, что туземец мог испугаться злых духов, если решил,  что  они
охраняют деревья с крупными листьями. Тогда мне придется идти  самому,
если  даже  он  откажется.  Там,  где  появляются  злые   духи,   Ного
превращается в ягненка. Когда он подошел поближе,  я  увидел,  что  он
растерян и удивлен одновременно. Кроме палки Ного держал в руке, -  не
верю глазам своим! - стрелу с костяным  наконечником  явно  не  нашего
производства, говоря по-земному. Наконечник в крови... Гляжу на Ного -
с его предплечья стекает тоненькая струйка крови.
   -  Кто  пустил  стрелу?  -   спрашиваю,   лихорадочно   теряясь   в
предположениях. Звери, как известно, к такому оружию не прибегают.
   - Не знаю, - озабоченно отвечает Ного, - я его не видел. Там  много
колючих кустов. Думал -  большая  колючка.  Вижу  -  стрела.  Не  наша
стрела. Чужой запах. Я такой запах никогда не слышал.
   Нюх у туземца, я  уже  говорил,  отменный.  Он  по  запаху  в  лесу
определяет, какое животное прошло здесь ночью.
   - Запах такой, как у гладкокожего?
   - Нет!
   - У Зумби?
   - Нет!
   - У меня?
   - Нет, нет!
   - И ты не знаешь, чей запах? -  допрашиваю  Ного.  Его  односложные
ответы  начинают  раздражать.  Мне  не  хотелось  бы  стать  пленником
таинственных обладателей стрелы.
   - Как ты думаешь, какой он?
   - Пахнет дымом. Кушает  обезьян.  Меня  не  испугался,  но  убежал.
Послал стрелу и убежал. В кустах не было видно.
   Рассматриваю  древко  стрелы.  Глядите-ка,  отшлифовано!  Пропитано
жиром.  Использовалось  многократно.  Это   тоже   насторожило.   Если
невидимый лучник всякий раз подбирал  стрелу,  то  почему  оставил  ее
сейчас? Побоялся выйти против Ного? Решил позвать на помощь своих?
   - Почему ты не догнал его, чтобы убить?
   Ного хмыкает и морщит лоб. Ответ ясен: соплеменники лучника  начнут
его искать. Никто не знает, сколько их там. Если  толпа,  как  от  них
отбиваться? Луки  -  опасное  оружие.  Стреляющий  некто  встретил  бы
безоружного Ного столькими стрелами,  оставаясь  недосягаемым,  что  о
преследовании  нечего  было  и  думать.   Потому   Ного   и   поспешил
предупредить Гррегора.
   И правильно поступил. Стрела небольшая,  легкая,  но  смертоносная,
если посылать с близкого расстояния. При удачном  выстреле  невидимого
врага Ного мог бы погибнуть. Потом пришла бы и моя  очередь,  когда  я
сидел на плоту и ничего не подозревал.
   Эта маленькая стрелка с костяным наконечником в наших  руках  -  не
просто   доказательство   неудачного   нападения   из   засады.    Это
предостережение. До сих пор мы опасались одних только хищников, теперь
у нас появился новый, куда более опасный враг - человек. Но жаль,  нам
об этом человеке, или этих людях ничего не известно. И потому они  еще
опаснее. Я не знаю, как далеко  устье  реки  и  город,  где  находится
"Викинг". Ясно, что мы вступили на территорию, заселенную дикарями;  и
их надо остерегаться, поскольку это люди, а, значит, и непредсказуемы.
И поскольку эти люди вооружены луками, от них надо держаться подальше,
где-нибудь посередине реки, чтобы оставаться недосягаемыми  с  берега.
Опасность может притаиться за каждой излучиной, за  любой  скалой,  за
кустом. Словом, прощай, спокойная жизнь!
   Мы лихорадочно достраивали свой плот,  не  спуская  глаз  с  лесных
зарослей, откуда в любую минуту могли вылететь стрелы.  Хижину  решили
не заканчивать. Парус тоже можно приспособить на ходу.
   Вскоре  Большая  Река  уносила  нас   дальше.   Мы   старались   не
приближаться к берегу, неотрывно всматривались в прибрежные заросли. Я
очень полагался на зрение Ного. Очень совершенный человек Ного  -  нюх
собачий, глаза кошачьи, - я так ему и заявил.
   По  обеим  берегам  -  ничего  подозрительного.  Может  быть,  Ного
напоролся на одинокого, забредшего к реке охотника? Если это так, то я
все равно не жалею, что мы отчалили в спешном порядке. Иначе могли  бы
волыниться еще целую неделю.

   Жаль, что хижину не довершили. Теперь от солнца прятались под нашей
"дерюгой". Костер зажигали, только когда  готовили  рыбу.  Более-менее
спокойно чувствовали себя, когда река  расступалась  и  плот  медленно
плыл  посередине.  Светлые  песчаные  берега  производили  впечатление
пустынных. К самой границе песка  подступали  темные  заросли.  Склоны
долины - царство джунглей. Местами холмы, окружающие долину, отступали
на несколько километров. Затем снова сжимали реку так, что она чуть не
вдвое ускоряла свой  бег,  стремясь  поскорее  освободился  от  тесных
объятий. В отдельных местах над лесом поднимались столбы дыма,  всегда
локальные,  аккуратные,  что  свидетельствовало  об  их  искусственном
происхождении. Иные поднимались тоненькой струйкой. На  таких  кострах
туземцы, вероятно, готовили пищу, не требующую большого огня...
   Дымы давали нам полезную информацию  о  заселенности  края  по  обе
стороны реки. Значит, не пустынное это место, и здесь живут племена, о
которых пока ничего нельзя  сказать.  Одно  удивляет:  почему  они  не
показываются на берегу? На Земле люди всегда тянулись  к  рекам.  Если
они есть в лесу рядом с рекой, то  почему  не  появляются  на  берегу?
Может, это добрые, миролюбивые люди, и  с  ними  можно  было  наладить
какие-то отношения... Мы могли бы рискнуть и пристать к берегу.  Ну  а
если люди вовсе не мирные?  Если  все  те  же  каннибалы?  Или  просто
дикари,  которые  принесут  нас  в  жертву  своим  лесным  духам   или
божествам? Нет, в таких  случаях,  в  таких  условиях  что-то  неохота
рисковать.
   Мы  держимся  настороже  и  по-прежнему  внимательно  рассматриваем
берега. Рядом с нами на плоту лежат луки и стрелы. Я не  сомневаюсь  -
если у здешних туземцев есть хорошие луки, то  есть  у  них  и  многое
другое. Лодки, например...
   Я думаю: что бы мы делали, если бы, получив информацию о "Викинге",
нам пришлось бы пробираться к нему пешком?  Это  просто  счастье,  что
нашему предприятию помогает сама география. Река нас несет  на  плоту,
река снабжает нас рыбой. Правда, эта  же  река  чуть  не  стала  нашим
убийцей, но не будем злопамятны - о плохом не вспомним, а  за  хорошее
скажем спасибо.
   Рана у моего спутника нагнаивается. Чего доброго, стрела могла быть
и отравленной. Если и не  отравленной,  то  возбудителей  инфекции  на
костяном наконечнике хоть отбавляй. Я  не  знаю,  что  в  этом  случае
делать? Были бы мы на берегу, можно воспользоваться травами,  -  любая
чистая трава была бы полезной... Мы  не  можем  считать  жителей  леса
друзьями. Друг не пустил бы стрелу, не выяснив наших  намерений.  Леса
населены нашими вероятными врагами, и от этого факта никуда не уйдешь.
   Когда у меня созрело решение бежать от плоскоголовых  и  добираться
до некоего "города" (не могу употреблять это слово без кавычек), то  я
слишком упрощенно представлял себе путь: самое трудное - оторваться от
преследования,  а  потом  долго-долго  шагать  по   чуждым   пределам,
предвкушая радость встречи с друзьями. На деле  оказалось,  что  между
станом  плоскоголовых  и  местом,  где  пребывает  "Викинг",  огромные
пространства, заселенные племенами. Вот этого я и  не  предвидел.  Все
допускал: и  динозавров,  и  Больших  Гривастых,  и  птицеящеров...  А
дикарей забыл. Выходит, что пристать к берегу мы  можем  лишь  у  цели
нашего путешествия, там, где мои товарищи завоевали прочный  авторитет
у аборигенов, где их боготворят. А в любом другом месте на берегу  нас
могут только съесть. Хорошо, если без чавканья...

   Однажды утром мы проснулись в тридцати  метрах  от  берега.  Первое
побуждение - хватать весла и отвести плот на середину реки. Но  вокруг
было столько покоя, что мы и не подумали это  сделать.  Если  уж  плот
принесло  сюда,  то  воспользуемся  случаем  и  покроем  нашу   хижину
листьями. За ними не надо идти далеко. Густые ветки склоняются к самой
воде. Мы плавно, без рывков, подгребаем к берегу, плывем вдоль него на
расстоянии вытянутой руки от зарослей.
   Нигде ни дымка, ни следа. Ного стоит на  краю  плота  и  тянется  к
ветке, чтобы, ухватившись за нее, притянуть плот к  берегу.  Его  рука
повисает  в  воздухе.  Он  на  секунду  замер,  затем   опустился   на
четвереньки и подполз ко мне:
   - Надо бежать! - шепчет он, вытаращив глаза. - Назад!
   За густой зеленой завесой не видно ничего,  но  моего  слуха  вдруг
касаются негромкие звуки членораздельной человеческой речи. По тону  -
беззаботная болтовня. Несколько человек. Мы с Ного беремся за весла  и
начинаем отгребать на середину реки. Вот тебе и тишина! Только  бы  не
услыхали нас,  пока  мы  будем  удаляться!  Плот  -  не  лодка.  Весел
слушается плохо. Отходим слишком медленно. Берег отодвигается  от  нас
со скоростью улитки. Пять метров... Десять... Пятнадцать... Чуть  ниже
по течению берег открывается, заросли освободили место  для  песчаного
пляжа. Пока не видно никого, даже голоса стихли. Может,  наблюдают  за
нами? Плот отошел уже метров на сорок. Ного  внюхивается  в  запахи  и
показывает рукой на заросли, которые вклинились между рекой и  пляжем.
Плот вытащился на середину реки, и его подхватило на стрежне,  понесло
быстрее. Нам открылась внутренняя часть пляжа. Мы их увидели.  Четверо
туземцев хлопотали возле вытащенной на песок  лодки.  Их  темная  кожа
блестела в лучах солнца.
   - Ложимся на живот! - шепчу я.
   Мы вжимаемся в бамбуковые стволы и  лежим  неподвижно,  прикованные
взглядами к людям у лодки. Пока они нас не заметили,  суетятся  вокруг
своей посудины. Не могу определить, что они там делают. Еще немного, и
нависающие над водой заросли скроют нас от глаз туземцев... Надо же! В
последний момент один из  дикарей  бросил  взгляд  на  реку  и  что-то
крикнул. Все остальные вскинули головы и уставились на  наш  плот.  Мы
медленно уходим из поля их зрения.
   - Ного, беремся за весла!
   Мы гребем изо всех сил. Были бы на лодке - мчались бы со  скоростью
стрелы. А так... гребем. Я с одной стороны, Ного - с  другой.  "Может,
пронесет?" - пискнул во мне слабый голосок надежды. Минуты проходили в
безмолвии, нарушаемом всплесками весел. Мы ушли, наверное,  метров  на
триста-четыреста. Голосок надежды крепнет. Я уже готов  поверить,  что
пронесло - туземцев не заинтересовало наше появление. Пляж с туземцами
скрылся за поворотом реки. Ного хотел  отставить  весло  посчитал  что
опасность миновала. Я продолжал грести...
   Лодка с преследователями появилась из-за поворота, когда и я решил,
что нас оставили в покое. Не оставили, черт бы их побрал!  Ного  снова
схватил весло. Я махнул рукой - бесполезно от  лодки  не  уйти.  Лучше
взяться за луки и стрелы, да положить возле себя  дубинки,  пусть  под
рукой будут на случай абордажа
   Я видел, как лодка туземцев выскочила из-за  поворота  реки.  Разум
отказывался верить увиденному, но глаза уже различали там человеческие
фигурки. Они ритмично наклонялись в  такт  гребкам,  и  на  их  веслах
вспенивалась вода.  Они  нажимали  на  весла  изо  всех  сил,  значит,
пустились они не на прогулку, а в погоню.
   Тешу  себя  иллюзорными  допущениями:   может,   им   надоест   нас
преследовать; может, удовлетворятся тем, что  прогнали  нас  со  своей
территории... Некоторое время я старался не смотреть  на  них,  упорно
двигал веслом, а когда обернулся, то расстояние между нами сократилось
уже вдвое. Туземцы согласованно взмахивали  веслами,  и  на  их  лицах
можно было различить выражение превосходства и торжества.
   Нам нет смысла надрываться на веслах. Надо приготовиться к схватке,
о чем я и сказал Ного. Мой спутник не обнаруживает какого-либо страха.
И прекрасно! Туземцы очень умело управляют лодкой. Они не погнались за
нами кратчайшим путем,  а  вырвались  на  самый  стрежень  -  и  лодка
полетела коршуном.
   - Давай, Ного, приготовим наши луки, - сказал я, прилаживая  стрелу
к тетиве. Ного спокойно, деловито повторил мои действия. Оглянулся  на
врагов и оскалился.
   Вот  где  пригодилась  нам  "дерюга",  наш  несостоявшийся   парус.
Используя каркас хижины, я поставил парус на ребро, и мы  укрылись  за
ним, как за стеной.  У  Ного  горят  глаза.  Он  готов  убивать.  Моим
спутником  овладевает  ярость,  и  он  потрясает  в  воздухе  огромным
кулаком. Его буквально затопил праведный гнев. Он никого не трогал, он
мирно проплывал мимо, а на его жизнь посягают! У Ного лук мощный  -  я
безуспешно пытался его натянуть. И стрелы под стать луку,  длинные,  с
массивными каменными наконечниками. Я  тоже  разозлен.  Не  нужна  эта
схватка! Дали бы возможность спокойно проследовать своей дорогой,  так
нет же, хотят показать, что они здесь  хозяева  и  могут  задать  жару
каким-то пришельцам. Они тычут в нас пальцами и  хохочут.  Их  смешит,
наверное, средство нашего передвижения. У них, видите ли, лодка,  а  у
нас куча бревен. Потеха, да и только!.. Идиоты, им смешно.  Посмотрим,
кто будет смеяться последним. Обидно, конечно... Такая хорошая погода.
Тихо. По небу плывут большие белые облака,  а  этим  болванам  подавай
крови. Они приблизились уже метров на пятьдесят, что-то горланят, жаль
- на непонятном языке, а то я с ними объяснился бы.
   - Ного, что они кричат?
   - Ного не понимает, - отвечает мой товарищ, держа наготове лук.
   Теперь внимание. Враги на расстоянии двух десятков метров. Их  луки
натянуты, стрелы нацелены в нас. Три стрелы. Четвертый  туземец  сидит
на веслах. Теперь они молчат. Ни одного лишнего движения. Луки  у  них
отполированы.  Легкие,   изящные...   По   короткому   возгласу   трое
одновременно спускают тетиву. Две стрелы  застряли  в  дерюге,  третья
скользнула по моей шее.  Чувствую,  поползла  струйка  крови.  Туземцы
тянут руки за новыми стрелами. Тут уж нам больше нечего выжидать...
   Передний туземец роняет оружие в реку и хватается за живот. Это моя
стрела его достала. Стрела Ного  с  шумным  ударом  вонзается  в  борт
лодки. Тот, что сидел на веслах, тоже хватается за лук. Всем им мешает
прицеливаться раненый. Он шатается и раскачивает  лодку.  Я  целюсь  в
того, который оставил весла. Моя стрела застряла у него в плече. Но  и
мы получаем: Ного - в раненую руку,  я  в  бедро.  Я  падаю  и  быстро
выдергиваю стрелу из раны. Лежа прицеливаюсь. Лодка ударяется в  плот.
Слышится треск. Посылаю стрелу в жилистое коричневое тело.  Кто-то  из
преследователей прыгает из лодки и падает на меня. Я стараюсь схватить
его за шею, кожа врага смазана жиром. Выскальзывает из  рук.  Тогда  я
захватываю его голову локтевым сгибом - известный борцовский прием,  -
и  мы  катаемся  по   плоту.   Темное,   искаженное   гримасой   лицо,
разрисованное  синими  полосами,  приблизилось  к   моему   лицу.   Он
выскальзывает из моих рук, вскакивает и пинает  меня  ногой  в  живот.
Хватаю врага за ноги и опрокидываю навзничь. Теперь он меня хватает за
шею, я напрягаю мышцы, бью его по рукам снизу вверх  и  тут  же  снова
сцепляю свои пальцы на  тонкой  шее  разъяренного  туземца.  Нащупываю
пятками опору и рывком  перебрасываю  туземца  через  себя,  но  сразу
получаю такой удар ногой в грудь, что темнеет в глазах. Мой враг снова
схватил меня за горло - и тут бы мне и конец.  Почти  теряя  сознание,
слышу тяжелый, с хрустом удар. Туземец слетает с меня... Ного  высится
надо мною с покаянными глазами:
   - Гррего, я не хотел!
   - Не хотел, не хотел... Знаю, что не хотел.
   У  меня,  кажется,  все  ребра  переломаны.  Ного   слишком   долго
примерялся своей бревнообразной ногой и в конце концов угодил в  меня,
а мог ведь просто взять его за волосы, приподнять  и  дать  щелчок  по
лбу. Нет, не умеет Ного  драться  ногами.  Надо  будет  потренировать.
Представляю  себе,  как  он  топтался  на  качающемся   плоту   вокруг
противников, сцепившихся в смертельном поединке, боялся задеть меня  -
и получилось,  чего  боялся.  Поэтому  и  приложился,  можно  сказать,
слегка, иначе бы мне солнышка не видать.
   На краю  плота,  свесив  одну  руку  в  воду,  лежит  разрисованный
туземец. Левая сторона  лба  у  него  вдавлена  -  только  кулак  Ного
способен на такое. Дубина  моего  приятеля  раздробила  позвоночник  и
второму туземцу, тому, который оседлал меня. А где же еще двое?  Один,
вижу, подплывает к берегу. Четвертый, видно,  упал  в  воду.  Туземная
лодка покачивается у нашего борта. Беглец уже выкарабкался на берег  и
скоро поднимет всех сородичей.  Правда,  лодок  мы  не  видели,  кроме
нашего трофея, но туземцы могли прятать их под  нависающими  у  берега
ветвями. Если их стойбище расположено неподалеку, то они могут настичь
нас еще до сумерек. На душе у меня препаскудно - бок побаливает, время
потеряно, да еще эти трупы на плоту. Мне их жаль. Пошли по  шерсть,  а
вернулись стрижеными. Бедняги - потерпели полное  разочарование.  Сами
виноваты. Мы не хотели схватки,  старались  проскочить  незамеченными.
Видно, не всякая зоркость к добру. А если бы они  победили?  Наверное,
волокли бы сейчас через заросли к своим старикам,  женщинам  и  деткам
наши бездыханные тела. Телосложением наши враги не вышли. Тщедушные. А
туда же, в герои полезли! Надо сказать Ного, пусть сбросит их в  воду.
Мне не нравится его плотоядный взгляд. А  рыбки  не  хочешь,  дружище?
Разрешаю отрезать у наших врагов уши и наживить их на крючок, -  пусть
знают, как связываться с нами.

   Если дальнейшие события будут развиваться по худшему варианту, часа
через три-четыре туземцы нас  нагонят.  Нагрянет  целый  рой  пылающих
местью лодок. А стрел у нас маловато.  И  никакой  защиты.  Мог  ли  я
предвидеть это нападение? Нет, конечно. У меня до сих пор нет  полного
представления, что являет собой  дикая  планета.  Вначале  думал,  что
людей здесь нет, но появились  плоскоголовые.  Потом  подумалось,  что
плоскоголовые - это всЃ, - предел  ее  возможностей.  Теперь  возникли
глупые лодочники. Кто еще встанет на нашей дороге? Лодочники, как  они
ни глупы, сумели нанести нам урон:  и  я,  и  Ного  получили  довольно
серьезные раны. Если бы  знать,  что  встретятся  дикари,  вооруженные
луками и копьями, можно было бы связать из лозняка щиты. Знать бы, где
упадешь.
   Можно сейчас пристать к берегу, спрятаться в чаще и продолжить путь
берегом. Но  это  отнимет  больше  времени,  да  и  неизвестно,  какие
сюрпризы ждут нас в джунглях.
   А лодку туземцы недурно сработали.  Длинная,  вырублена  из  одного
ствола. Снаружи остругана.  Видны  следы  топора.  А  внутри  выжжена.
Неплохо.  Плоскоголовые  еще  тысячу  лет  до  такого  не  додумаются.
Интересно, рядом уживаются племена, принадлежащие к различным  уровням
развития. На дне лодки лежат три  весла,  пучок  стрел,  два  копья  с
крючковатыми  наконечниками.  Даже  черпак  из   высушенной   оболочки
какого-то крупного плода. Словом, молодцы. Но все равно мерзавцы...
   Ного тоже рассматривает лодку с любопытством. И тут  меня  осенило:
туземцы сделали нам прекрасный подарок! На плоту удобнее  плыть,  есть
где поваляться, даже походить, чтобы размять затекшие  конечности.  Но
лодка - это скорость! Выигрыш во времени! Более высокая управляемость!
   Ного встретил мою идею без воодушевления. Учитывая его габариты, мы
будем чувствовать себя стесненно. Да, но с этим придется  примириться.
Зато какая маневренность! На плоту мы боимся пристать к берегу главным
образом из-за того, что в случае опасности нельзя быстро удрать. А  на
лодке два удара веслом - и мы уже вон где! Какие еще недостатки? Лодка
неустойчива, особенно эта, без киля. Мой приятель должен будет  сидеть
прямо, как проглотивший  шпагу.  При  любом  неловком  движении  можно
перевернуться. Но он же дикарь! У него врожденное чувство  равновесия!
Несмотря на громоздкость, он хорошо управляет своим телом!..  А  чтобы
придать большую устойчивость, мы переделаем ее в катамаран. У нас есть
превосходные противовесы - бамбуковые стволы. Это мы сделаем позже,  а
сейчас надо быстро переместиться с плота на лодку и уйти  подальше  от
этого места.
   Я разрубил крепления плота, выбрал два наиболее подходящих ствола и
привязал их по бортам  лодки.  Прекрасно!  Лодка  сразу  стала  меньше
раскачиваться. В лодку положил  несколько  длинных  жердей,  "дерюгу",
стрелы и луки, топоры, дубины - все свое имущество. Своего приятеля  я
усадил на нос, сам уселся на корму и взялся за весла. Река  подхватила
разрозненные стволы плота и потащила их вниз  по  течению.  Вначале  я
греб не совсем уверенно, затем приспособился, и дело пошло на лад.  Мы
быстро обогнали плывущие по течению бамбуковые стволы. Надо  признать:
весла, изготовленные  агрессивными  туземцами,  были  лучше  сделанных
мною. Я не склонен умалять заслуги  и  достоинства  даже  самых  лютых
врагов.

   Мы шли под веслами остаток дня и всю ночь. В сумерках из прибрежных
зарослей выскользнули две лодки  и  устремились  за  нами.  Близко  не
подходили и вскоре направились к берегу.  В  небе  высыпало  множество
звезд. В прибрежных джунглях таилась темень, а на реке было достаточно
светло. Я думал, что стволы, привязанные к лодке, будут  замедлять  ее
скольжение, но ничего подобного - толкаемая вперед двумя парами весел,
она все время сохраняла приличную скорость.
   С каждым часом грести становилось  все  тяжелее.  Хотелось  бросить
весла,  откинуться  на  спину  и  уснуть.   Я   приказывал   себе   не
останавливаться, потому что в каждом гребке пряталась  маленькая  доля
нашего спасения. Набрав черпаком из реки, я пил теплую воду и  остатки
выливал на голову. Ного зачерпывал воду ладонью. Воду реки я сравнивал
с чистой прохладной водой горных ручьев. Конечно, никакого сравнения.
   Есть ли где-нибудь конец Большой Реке? Не  течет  ли  она  прямо  к
звездам? Тогда будем грести,  пока  не  окажемся  на  Земле...  Хорошо
сказано. А спина моя онемела. Мышцы плечевого пояса сводит  судорогой.
В бедре ноет рана. Не пойму, где кончаются руки и начинаются весла...
   Рассвет смахнул  с  неба  огромной  оранжевой  метлой  все  звезды.
Немножко осталось там, куда не дотянулась метла. Река в очередной  раз
отодвинула в стороны берега. С правой стороны холмы  куда-то  исчезли.
Ландшафт  приобрел  новые  черты.   Хотя   берега   по-прежнему   были
оккупированы джунглями.
   Стена  джунглей  по  правому  берегу  оборвалась.   Скорее   всего,
произошла  встреча  нашей  Большой  Реки  с  рекой  поменьше.  Так   и
оказалось.  Воды  реки-притока  мощной   струей   врывались   в   лоно
реки-матери и какое-то время катились параллельно, не смешиваясь.  Эта
напористая струя отодвинула лодку к  противоположному  берегу,  и  нам
стоило немалых сил вернуть ее снова на середину реки.
   Ного поворачивает ко мне  лицо.  В  рассветных  лучах  она  кажется
фиолетовой маской с глубоко провалившимися глазами:
   - Ного умрет, если не будет спать.
   Я ни разу еще  не  видел  моего  приятеля  выдохшимся.  Еле  губами
шевелит. Лишнее подтверждение того, что он тоже человек.
   - Отдохни, Ного. Я буду один грести и сторожить.
   - Потом Гррего будет спать, а Ного толкать лодку.
   - Хорошо!
   Он заваливается назад, на спину.  Через  минуту  рассветную  тишину
озвучил натужный храп. Сил у  меня  практически  не  осталось.  Шевелю
веслами механически и оправдываю себя - я ведь не железный! Пока  Ного
отдыхает, я буду смотреть за тем, чтобы лодка шла посреди реки. Нельзя
же тратить больше, чем имеешь, - надорвешься и вообще будешь ни на что
не годен. Меня охватывает сладостное  оцепенение.  Хорошо  лежать,  не
двигаясь, и в то же время чувствуя, как тебя все дальше  уносит  река.
Радует само ощущение движения, не требующее  затрат  твоих  истощенных
сил. Мы становимся маленькой частичкой Большой Реки и движемся, как  и
любая капелька в ее огромном зыбучем теле.
   На востоке, из-за гребня далеких гор, цепляясь лучами за прозрачные
полосы ранних облаков, карабкается на небо солнце.  Темный  лес  горит
ровным зеленым пламенем. Множество птиц, радуясь  утру,  кружится  над
рекой в прозрачно-голубом небе. Новое утро предвещает нам новый  день.
Ного лежит на дне лодки. Я вижу, что с ним  происходит  неладное.  Его
бьет безостановочная мелкая дрожь. В  тот  день,  около  полудня,  нас
нагнала туземная лодка. Она шла не вслед за нами, а левее,  метров  на
тридцать. В лодке было человек пять. Разрисованные красными  с  синими
полосами, они подняли луки. Собственно, луки подняли  двое.  Остальные
делали угрожающие жесты и выкрикивали непонятные слова. Ного очнулся и
потянулся за своей дубиной.
   Может быть, потому, что мои нервы держались на пределе, я выстрелил
первый. Стрела угодила в шею одного из лучников. Он захрипел и выронил
лук в реку. Прежде чем они опомнились, я послал вторую стрелу, затем и
третью. По-моему, ни одна не пролетела мимо цели. В их лодке поднялись
крик и визг, они  стали  загребать  влево,  в  сторону  от  нас.  Так,
наискосок, они ушли к берегу. Несколько их стрел  на  излете  вошли  в
воду в пяти-шести метрах от нас.
   После этого случая мы дня  четыре,  а,  возможно,  и  пять,  видели
туземные лодки только вдали, у берегов. Река разлилась в этом месте на
несколько миль, и ни одна лодка, кроме нашей, не шла  по  стрежню.  Мы
прошли широкий поворот к востоку, а через  час-полтора  берега  вообще
просматривались с трудом. Я пробую воду на вкус, предполагая,  что  на
стыке с морем она приобретает соленый привкус.  Я  направляю  лодку  в
сторону правого берега, чтобы не терять его из виду. Теперь солнце  на
востоке возникает из-за водного горизонта. Вода все еще пресная. Я  до
рези в глазах всматриваюсь в горизонт, боюсь пропустить тот  угол,  на
котором берег реки превращается в берег моря.
   Сколько дней прошло  с  тех  пор,  как  мы  перестали  слышать  шум
падающей воды? Пытаюсь сосчитать - и не могу. Все время делится на две
равные  половинки:  бесконечная  ночь  и  бесконечный  день.  Рана  на
предплечье у Ного сильно воспалилась, приобрела мертвенно-сизый  цвет.
Я иногда обдаю ее водой, чтобы смыть гной. Ни о какой  стерильности  и
мечтать нельзя. Раны перевязывать нечем. Если они заживают,  так  сами
по себе.
   Наша лодка продвигается медленно. Я берусь  за  весла,  когда  надо
держаться поближе к берегу.  Большую  часть  времени  плывем  в  русле
течения. Два-три раза в день я закидываю  удочку  и  вытаскиваю  рыбу.
Ного все время находится в полуобморочном состоянии, кушать не  хочет.
Очень боюсь, как  бы  у  него  не  возникла  гангрена  или  что-нибудь
аналогичное на этой планете.
   Плоскоголовые имеют очень высокий болевой порог. Рана  чуть  не  до
кости не вызывает особого беспокойства, если не задеты  важные  органы
или большие кровеносные сосуды. Но если плоскоголовый стонет,  тут  уж
можно не сомневаться - ему действительно плохо.
   Ного стонет и скрипит зубами. Рядом  с  раной  под  кожей  появился
бугорок, твердый на ощупь. На второй день он вырос и стал как  куриное
яйцо. Когда его верхушка побелела,  я  решил  сделать  Ного  операцию.
Сначала он отказывался, но когда я сказал,  что  Ного  может  умереть,
согласился.
   Я залил углубление на  дне  лодки  водой.  Когда  древесина  хорошо
увлажнилась,  развел  на  ней  небольшой  огонь,  выстрогал  и   обжег
бамбуковую палочку, заострил ее. Хирургический инструмент в виде  шила
готов:
   - Ного, будет больно. Терпи!
   - Ного будет терпеть, - ответил дикарь прерывающимся голосом.
   Господи, сколько гноя там набралось!  Я  попросил  Ного,  чтобы  он
держал руку над водой. После того, как я обдал  рану  водой,  больному
стало легче. Он даже повеселел  и  попросил  кусок  рыбы.  Обрабатывая
рану, я заметил, что и первая рана, полученная у водопада, покраснела.
Наверное,  будет  нагнаиваться.  Вся  мышца  между   ранами   вспухла,
приобрела багровый оттенок. Что тут поделаешь?  Ного  сильно  исхудал.
Несколько дней он ничего не ел,  даже  маленького  кусочка  рыбы.  Все
время пил воду. Он  все  больше  молчит,  смотрит  в  небо,  ничем  не
интересуется. Такое впечатление, что его внимание занимает не  внешняя
сторона нашей жизни - а в нашем положении важна именно эта сторона,  -
а нечто, происходящее внутри. И это мне очень не нравится. Я  за  него
боюсь:
   - Ного, давай выйдем  на  берег.  Там  есть  травы,  которые  можно
приложить к ране, и она заживет.
   - Нет, я не знаю травы. Вру знал. Рана сама заживет. Ного  сильный.
На берег не надо идти. Там нас убьют.

   Я долго ломал голову, как пристроить  мачту  на  этой  лодчонке.  И
нашел решение. Один бамбуковый  шест  я  пропустил  под  днищем  лодки
поперек корпуса, так, чтобы и бамбуковые  стволы  прошли  над  шестом.
Второй, такой же по длине, я  положил  поверх  лодки  и  концы  шестов
связал веревками, Они как бы  защемили  лодку  и  стволы  между  двумя
бамбуковыми, связанными между собой шестами.  Чтобы  верхний  шест  не
скользил по бортам, я сделал  небольшие  выемки.  Нижний  конец  мачты
привязал  к  шесту,  установив  ее   вертикально.   Пришлось   сделать
углубление в днище - оно, к счастью, оказалось достаточно толстым -  и
запустить в него нижний срез мачты. Получилось  прочно.  Я  знаю,  что
долго такая мачта не устоит, но нам и не надо надолго.  Мы  используем
парус в случае невыгодного для нас  течения,  если  будет  относить  в
открытое море. Или ветер будет  с  берега,  когда  трудно  будет  идти
против волны. Короче, если эта палка выдержит  хотя  бы  полчаса,  она
свое назначение оправдает.
   Прилаживая мачту, я старался почаще подключать к делу  Ного,  чтобы
отвлечь его от печальных мыслей: то придержать шест, то подать  топор.
Я разговаривал с ним, рассказывал о моих друзьях. Пытался пробудить  в
нем интерес к будущему. Я ведь знаю, что он приготовился  умереть.  Он
перестал бороться за жизнь. Я рассказывал  ему  о  назначении  паруса,
когда вместо нас и весел нашу лодку будет толкать ветер.  На  какое-то
мгновение в его глазах зажегся огонек  любопытства  -  как  это  можно
заставить ветер толкать лодку?
   - Ного не возьмет весла, - мрачно заявил он, - у Ного плохая  рука.
Ного умрет!
   - Да нет же, Ного не умрет. Ного выздоровеет. Как только мы  придем
к братьям Гррегора, они сразу сделают Ного здоровым!
   - Не вылечат. Ты не можешь вылечить, и они не могут. Ночью я  видел
Мать Крокодилов. Она раскрыла пасть и ждет меня.
   - Это глупости, я тебе говорю - Ного не умрет. Скоро  мы  придем  в
город, там живут мои братья.
   - Мы не найдем город. Мы вернемся к братьям Ного. Там Ного уйдет  в
заросли и умрет.
   Хоть кол на голове теши, такой упрямый этот туземец!
   - Мы пойдем назад, Гррего!
   - А как мы переберемся через водопад?  Нас  принесла  сюда  Великая
Река. Обратно не понесет.
   - Ты поможешь, Гррего! Пойдем обратно!
   С тоской по родине трудно спорить. Я не  смогу  убедить  Ного,  что
если мы преодолеем водопад, то не сможем пройти  тысячи  километров  с
опасностями на каждом шагу. Допустим, что и это преодолеем. Вернемся к
его сородичам. Те, что остались в живых после  огненных  зарослей,  на
ком  огонь  оставил  страшные  следы,  как  они  отнесутся  к   своему
соплеменнику, причине и виновнику их страданий? А разве  Крири  и  Вру
забудут все то, что произошло перед нашим побегом?

   Безжалостное солнце выжгло холмы  и  заросли,  превратило  цветущую
недавно землю в серую пустыню. Длительная засуха, голод  уже  погубили
слабых. У племени едва ли хватит сил, чтобы дотащиться до Большой Реки
вслед за тянущимися туда травоядными.
   Мы целый год, не меньше, охотились вместе  с  Леле,  который  после
выздоровления следовал за мной,  как  тень,  и  с  быстроногим  Бонги,
добродушным и верным товарищем, с Ного... Я никогда  не  участвовал  в
пожирании ослабевших. Дикари верили  в  мою  колдовскую  силу  -  а  я
наложил табу на каннибализм благодаря этой силе.
   Скитания научили Ного охотиться в одиночестве, Леле и Бонги во всем
подражали ему. Плоскоголовые  -  примитивные  охотники.  Они  загоняли
жертву облавой. А что такое облава? Это крики, шум,  камни...  Правда,
она полностью отвечает  духу  дикой  природы.  При  такой  охоте,  как
правило,  погибают  слабые  животные.  Она   вписывается   в   систему
естественного отбора, но требует литой выносливости от охотников и  не
всегда завершается успешно.
   Я научил Ного охотиться из засады.  Для  этого  надо  хорошо  знать
повадки и привычки животных,  что,  по-моему,  плоскоголовым  не  было
дано. Дети природы, а если точнее - дикой природы, они  не  обременяли
себя наблюдениями и изучением того мира, в котором  живут.  Полагались
на двух человек - вождя и шамана. Хорошо, если они были умными людьми,
а если ничтожества, недоумки, вроде Крири и Вру?  Эти  деятели  завели
порядок, при котором вся добыча попадает в их лапы. Они  распоряжаются
ею, наделяя кого жирным куском, если  человек  угоден,  а  кого  тощим
ломтиком, если невзлюбят. Завистливые и жадные, они окружили себя  еще
большими ничтожествами, чем сами.  Легко  представить,  как  они  вели
себя.
   Я   исподволь    начал    обращать    внимание    на    "социальную
несправедливость".  Мы  стали   первыми   нарушителями   общественного
спокойствия в племени: перестали приносить в стойбище добычу, навлекая
на свою голову проклятия шамана и вождя, а также всяких прихлебателей.
В сезон засухи племя голодало. Если удавалось  затравить  какую-нибудь
несчастную антилопу, то ее  хватало  только  шаману  и  вождю.  Зримое
проявление дикой несправедливости - это отвисшие животы Крири и Вру на
фоне  истощенной  толпы.  Мы   не   стали   терпеть   это.   Охотились
самостоятельно. Опишу нашу охоту на обезьян. Загнав одну-две  обезьяны
на дерево, желательно - стоящее обособленно, я лез вслед за ними, в то
время как Ного, Леле  и  Бонги  с  палками  стояли  вокруг  дерева.  Я
заставлял бедных животных отступать на самые тонкие ветки,  которые  в
конце концов подламывались, и обезьяна падала на землю. Прежде чем она
приходила в себя после падения, ее добивали дубинками.
   Мне нравились наши охоты небольшой группой. Я выделял Ного  и  двух
подростков -  Леле  и  Бонги  -  среди  бестолковой  толпы.  Это  были
смышленые и по-своему порядочные дикари. Они буквально впитывали те не
слишком обширные знания практической жизни, которые мне  удавалось  им
раскрыть. Мне нравилось, что эти трое  были  индивидуалистами.  В  них
просматривались росточки личностей. На эти качества я  и  рассчитывал,
когда  поставил  задачу  отучить  их  от  стадного  образа  жизни.   Я
рассказывал им, насколько позволял язык, о жизни на  Земле.  Поскольку
это с трудом умещалось в их головах, я говорил им, что даже  здесь,  в
нескольких тысячах километров  отсюда  можно  найти  более  подходящие
условия для существования: там не бывает засухи, там очень много дичи.
Они слушали недоверчиво, но что-то в их сознании оставалось.
   До Большой Реки, на которую Вру  давным-давно  наложил  табу,  было
два-три  дня  пути.  Ного,  правда,   говорил,   что   табу   наложили
предшественники Вру и было это давно-давно. Вру только подтвердил  это
табу. Я думал - зачем? И пришел  к  выводу,  что  условия,  в  которых
обитало племя или племена плоскоголовых, в географическом  плане  были
тяжелыми. Борьба за существование давалась  нелегко.  Дикари  жили  на
критическом пределе выживаемости, что и отразилось на общем уровне  их
развития, весьма и весьма первобытном, нецивилизованном даже по меркам
первых неандертальцев, если искать земные аналоги.
   В таких условиях время от времени среди дикарей  появлялись  особи,
назовем их так, которых не устраивал образ жизни,  навязанный  здешней
географической  средой.  Они  пытались  вырваться  отсюда  сами,   или
группами, - это раскалывало первобытную общину,  ослабляло  ее.  Среди
шаманов  появлялись  такие,  что   понимали   угрозу,   исходящую   от
"раскольников". Они-то и придумали табу. Почему  оно  распространялось
на Большую Реку? Потому, что с противоположной стороны край  холмов  и
зарослей окружали горы и пустыня.  В  обетованные  края  вела  Большая
Река, и это был единственный путь.

   После того, как гладкокожий, добыча Зумби, рассказал мне о  больших
каменных  хижинах  -  городе  и  "Викинге",  находящихся  на   морском
побережье, я задумал во что бы то ни стало вырваться  отсюда.  Путь  к
морю, по словам гладкокожего,  лежал  вдоль  Большой  Реки.  Несколько
месяцев назад - пусть не удивляет вас земное "месяц"  -  я  со  своими
туземными друзьями охотился в районе Большой Реки. Мне стоило  немалой
выдумки снять с Большой Реки - только для нас! - табу. Для них  я  был
не меньший колдун, чем Вру, только Вру свой, а я - пришелец, совсем не
похожий на них. Тайна, которой был окружен мой приход, одновременно  и
привлекала,  и  отпугивала  туземцев.  Меня  это  устраивало.   Я   не
злоупотреблял "ореолом волшебства", но там, где  это  требовалось  для
общего блага, не очень стеснялся.
   Тогда-то с помощью своих спутников я соорудил плот и  укрыл  его  в
тростниковых зарослях,  привязав  к  двум  колам.  Туземцы  не  совсем
понимали, что это и для  чего.  Я  пригласил  на  площадку  из  бревен
желающих покататься. Согласились Ного и Леле. Они дрожали на плоту,  а
Бонги, которого не удалось завлечь на "судно", дрожал на берегу. И все
радовались, когда прогулка окончилась.
   ...Нарисовав своим друзьям красочную картину жизни в далеком  краю,
я попытался  убедить  их  двинуться  на  поиски  счастья.  Увы,  моего
красноречия не хватило, чтобы  растопить  айсберг  их  недоверчивости.
Впрочем, не столько недоверчивости, сколько страха, который был  фоном
туземной жизни, - вечно они чего-то боялись. Я тоже  порядочный  трус.
Но в то время, когда меня страшили конкретные  вещи,  туземцы  боялись
всего,  что  было  непонятным.  Ного  колебался.  Его   увлекали   мои
"картины", но не хватало  решимости.  Я  тогда  решил  не  настаивать.
Хотите - уплывем, не хотите - вернемся, мне все равно, я ведь для  вас
стараюсь. Не хотите сегодня, завтра согласитесь. Главное  -  запустить
вам под плоскую черепушку ежа, теперь сами думайте...
   Вот  они  и  думали.  Если   раньше   поступки   вождя   и   шамана
воспринимались как не подлежащие даже мысленному осуждению со  стороны
члена племени, то теперь сразу следовала критическая  оценка.  Знаете,
это если и не революция в сознании первобытного  человека,  то  первый
шаг к осознанному недовольству. Хочу сказать что активным помощником в
"революционизировании" сознания дикарей у меня был сам  Вру.  Она  вел
себя нагло и подло. Всегда. Постоянно.
   Однажды мы загнали на дерево, а затем и  убили  трех  обезьянок.  Я
только собирался спуститься на землю, как вдруг из  зарослей  вынырнул
шаман. Увидев нашу добычу,  он  подскочил  к  ней  и  объявил  добычей
племени. Мои друзья оторопели. Шаман, не теряя времени,  схватил  одну
обезьянку, потом другую и потянулся  за  третьей.  Бонги,  видя  такой
наглый грабеж,  ринулся  спасать  добычу.  Его  голова  столкнулась  с
головой шамана. Толчок был, очевидно, сильный, потому что шаман упал и
завизжал не своим голосом:
   - Смерть вам! Смерть! Вы напали на шамана! Вы нарушили табу!  Крири
убьет вас! Крири! Сюда! Ко мне!..
   Мои друзья остолбенели. Угрозы шамана - не пустые угрозы. Да еще  в
условиях, когда племя голодает. Шаману не составит труда доказать, что
мы нарушили табу, напав  на  него,  что  пытались  присвоить  то,  что
принадлежит всем... Все будут на стороне шамана. Голодные и злые,  они
по первому знаку Крири набросятся на нас с дубинками,  желая  поскорее
разделаться с нами и устроить кровавый пир.
   С  высоты  дерева  я  увидел,  что  дикари,  которые  находились  в
нескольких сотнях метров, услышали крики шамана и, размахивая палками,
бросились к нам во главе с вождем.
   Дело худо, подумал я и соскочил с дерева.
   - Надо бежать! Они убьют нас! Они идут сюда!  -  выпалил  я  единым
духом и кинулся в заросли. Ного - за  мной.  Леле  и  Бонги  стояли  в
нерешительности.  До  тех  пор,  пока  из-за  кустов  не  выскочил  их
разъяренный соплеменник с дубинкой.
   - Смерть им! - визжал шаман. - Убей их, они нарушили  табу!  Хотели
убить меня!
   Над зарослями зазвучали голоса дикарей, которые бежали к дереву. До
Леле и Бонги наконец-то дошло, что если не  бросятся  в  бегство,  они
обречены...
   Солнце уже садилось. На востоке сгущалась  мгла.  Я  направлялся  в
сторону Большой Реки, потому что в другой стороне  спасения  не  было.
Какое-то время мы слышали за спиной голоса преследователей. Потом  они
отстали. Леле и Бонги тоже остановились. У  дикарей  не  принято  было
бежать на ночь глядя. Они  уселись  под  колючим  кустом,  намереваясь
просидеть здесь до утра. Пришлось и нам  оставаться  с  ними.  У  этих
дикарей  странная  логика:  смертельно  боятся  соплеменников,  но   и
остаться без них не могут.
   Утром,  когда  мы  пустились  в  путь,  родичи  обнаружили  нас,  и
преследование продолжилось. Раньше я говорил о том, что Бонги во время
бегства подвернул ногу, и  о  его  дальнейшей  судьбе  мне  ничего  не
известно. Леле попал в смертельные объятия удава...

   Как мне убедить Ного, что все пути к соплеменникам у него  отрезаны
во всех смыслах! Он днем и ночью бредит  своей  далекой  родиной.  Для
него очень важно - умереть на родине, а не бог  весть  где.  Непонятна
эта тяга к могилам предков...
   - Ного, нас твои сородичи убьют. Так сказал Вру, ты же помнишь!
   Мой спутник слушает отчужденно. Отчужденно смотрит на волны:
   - Очень много воды! Ного не любит, когда много воды. Ного не  любит
рыбу. Ного - охотник, любит мясо кабана... Мы вернемся в заросли.  Вру
- старый, скоро умрет... Крири без Вру не будет вождем.
   Я с самого начала пребывания среди дикарей обратил внимание на  то,
что действительная власть в племени принадлежит шаману. Без Вру  вождь
не сможет командовать  всеми.  Впрочем,  как  сказать.  Среди  дикарей
многое решает сила. Крири - сильный дикарь. Не  такой,  как  Ного,  но
сильнее, чем другие мужчины племени. Беда Ного в том, что его с самого
начала невзлюбил шаман, иначе  он  давно  разделал  бы  Крири  и  стал
вождем. Племя от этого только выиграло бы.
   - Вру не умер, - говорю я, раздосадованный  упрямством  Ного,  -  я
видел его во сне. Он со своими людьми ищет нас в  зарослях.  Он  хочет
убить Ного. И Крири хочет  убить  Ного,  потому  что  Ного  великий  и
сильный охотник, а Крири плохой человек.
   Ного, не открывая глаз, улыбается. Больной, а приятные слова о себе
слушает с удовольствием.
   - Ного не любит большую воду. Хочу ходить по  земле.  И  есть  мясо
кабана...
   Ного  прав.  Ему,  проведшему  многие   годы   среди   зарослей   и
научившемуся плавать всего лишь несколько  месяцев  тому  назад,  вода
оставалась чуждой средой. Он не мог и вообразить, что на  свете  может
быть столько воды. Он с тоскливым беспокойством вглядывался в  берега,
понимая, что сейчас мы не можем к ним пристать.
   - Нам уже недолго осталось жить на воде. Большая Река кончается, мы
скоро сойдем на берег, где стоят большие дома. Много-много домов - это
называется  город.  Знаешь,  что  такое  большой  дом?   Это   хижина,
построенная из камня. В ней может спать все племя  плоскоголовых.  Мои
братья вылечат твою рану. Мы будем кушать  жареное  мясо  и  не  будем
кушать рыбу...
   - Где же этот город? Вчера мы видели землю,  а  сегодня  не  видим.
Вчера было много воды, а сегодня больше. Мы умрем в воде...
   Мне и самому осточертело это водное путешествие. В отличие от Ного,
я понимаю, что любой путь надо пройти до конца. Иначе как добраться до
цели? Ного впал в дремотное состояние. Пальцы здоровой руки  вцепились
в борт лодки. Я еще и еще проверяю  крепление  мачты.  Привязываю  еще
одним куском веревки. Солнце зашло у нас  за  спиной.  Мачтовый  шест,
словно указательный палец,  показывает  на  первую  звезду,  рожденную
сумерками. Может, это наше Солнце? Почему эта  звезда  не  может  быть
Солнцем? Я почти верю, что она - Солнце, а светило, ушедшее на покой -
это светило чуждого мира. Я всем сердцем рвусь к своему  солнцу,  хочу
кожей ощутить его утренние лучи. Ну и что, если они похожи  -  здешнее
светило и мое Солнце, здешняя планета и моя Земля! Ну и что, если  обе
они пылинки, две пылинки во Вселенной! Я родился  на  Земле,  и  когда
придет время умирать, хочу умереть на  Земле.  Только  найти  бы  моих
товарищей!..
   Так что я понимаю тоску Ного по своим зарослям.  Сейчас  важно  как
можно быстрее найти "Викинг" - и тогда Ного спасен. Здоровый,  он  сам
распорядится своей судьбой. Никто не помешает ему вернуться  к  своему
племени, если он решит вернуться.
   У меня пропал сон. Мои раны затянулись. И в общем я  чувствую  себя
неплохо. Объясняю это тем, что несколько  дней  не  берусь  за  весла,
отдыхаю, делаю всякую мелкую работу, не  надрываюсь.  Рыбы  -  ешь  не
хочу. Дров осталось всего ничего; огонь развожу для того, чтобы слегка
подкоптить сырое мясо.
   Разворачиваю  парус.  Его  края  полощутся   за   бортами.   Тонкие
бамбуковые прутья высохли. Не знаю, как этот "забор" сможет надуваться
ветром... Тогда единственная надежда на весла.
   Восстанавливаю в памяти рисунки на  песке,  сделанные  гладкокожим.
Сразу же за устьем по  правому  берегу  небольшой  залив.  По  берегам
залива - дома. Напротив домов - "Викинг". Берусь за весла и  направляю
лодку к правому берегу.  Ветер  помогает,  задувая  слева.  Он  совсем
слабый.  Его  приятно  ощущать  разгоряченным  за  день  телом.   Надо
приблизиться к берегу и не  упускать  его  из  виду.  Смущает  рисунок
"Викинга". А если гладкокожий рисовал  обыкновенную  рыбу?  Эта  мысль
бросает меня в оторопь. Может, никакого корабля здесь нет, а находится
селение рыбаков, промышляющих на море крупную рыбу...  Тогда,  дорогой
Грегор Ман, все. Это все...
   Очевидно, где-то посреди ночи я уснул. Сейчас открыл глаза - и вижу
зарю. Справа, все еще в отдалении, но уже на  виду,  проплывает  берег
Даже в предутренних сумерках видно,  что  он  весь  покрыт  джунглями.
Теперь я буду смотреть  в  оба,  искать  признаки  разумной  жизни.  Я
уверен, что мы плывем по широкому лиману -  вода  тихая  и  прогретая.
Скорость, надо признать, никуда не годится. Вот здесь и  проверим  наш
парус, посмотрим, какой он помощник!
   Сначала я  привязываю  нижнюю  поперечину.  Затем  пропускаю  конец
веревки через петлю у верхнего конца мачты и привязываю его к  верхней
поперечине паруса. Так... Свободный конец веревки закрепляю на шесте у
основания мачты. Теперь начинаем тянуть. Наша "дерюга", или как еще  я
назвал ее - "забор",  медленно  вытягивается  вдоль  мачты...  Попутно
отмечаю,  что  такую  операцию,  как  подъем  и  спуск  паруса,  можно
проделать лишь один раз. Верхняя петля не выдержит. На ее  месте  надо
бы пристроить металлическое кольцо, но металлурги и  металлопрокатчики
на этой  планете  еще  не  родились,  и  сомневаюсь,  что.  родятся  в
последующие  две  тысячи  лет.  Веревка,   которой   поднимаю   парус,
перетирает веревку петли. Материал-то у меня слабоватый. Хорошо, что у
подъемной веревки остается хвост. Я отрезаю  его  и  еще  одним  узлом
привязываю парус к верхнему концу  мачты.  Пока  я  это  делаю,  ветер
начинает мне мешать, разворачивает мою дерюжину. Сажусь рядом с мачтой
и выправляю парус, держу его так, чтобы ветру некуда было деваться.
   Что ж, поздравляю, Грегор! На дерюжине обозначилось пузо,  скорость
заметно прибавилась...
   Ного не просыпается. Придерживая парус, всматриваюсь в его лицо. Он
бредит. Губы пересохли, потрескались. При помощи весла закрепляю парус
в нужном положении, зачерпываю воды  и  подношу  к  губам  Ного.  Вода
проливается ему на шею,  на  грудь.  Он  открывает  глаза.  Совершенно
бессмысленные, они обретают выражение интереса, когда  останавливаются
на парусе.
   - Видишь, Ного, парус подгоняет нашу лодку. Ветер  подгоняет  лодку
через парус.
   Ного переводит взгляд на воду за бортом  и  убеждается,  что  лодка
движется быстрее течения. Но как осветилось его лицо, когда он  увидел
берег! Если бы не слабость, он, безусловно, вскочил бы на ноги,  начал
плясать и перевернул бы лодку.
   - Деревня... - прошептал он. Я нащупал его пульс. Учащенный, притом
сильно.
   - Кушать будем, Ного?
   - Маленький кусочек...
   Я забрасываю удочку  и  вскоре  вытаскиваю  рыбину.  Делаю  работу,
которой несколько последних месяцев с удовольствием занимался Ного.  Я
перехватываю взгляд туземца и утешаю его тем,  что  мои  братья  скоро
вылечат ему рану, и тогда  Ного  снова  будет  ловить  рыбу.  Я  верно
говорю, Ного?
   - Нет, Ного пойдет на охоту и убьет маленького кабана...
   - Чудесно! Мы каждый день будем ходить на охоту и кушать  маленьких
кабанов! Пока не надоест. Тогда снова перейдем на рыбу.
   Ного с трудом отодвигается, когда я развожу костер из  расщепленных
стебельков бамбука и поджариваю рыбу. Береговые заросли стоят сплошной
стеной. Над нами и над джунглями пролетают только птицы. Больше ничего
бегающего,  прыгающего  или  ползающего  не  видно.  Дымки   тоже   не
появляются.  Непонятно...  Они-то  должны  быть!  Может,  места  здесь
слишком болотистые? Не исключено, если судить по берегу.  Места  здесь
пойменные. Места типичные для устьев больших рек. Не верится, что наша
цель близка.
   На лодке появился новый звук. Ветер, надувая  парус,  поет  шепотом
свою  нескончаемую   песенку.   Теперь   течение   Большой   Реки   не
распоряжается нами так безоговорочно,  как  это  было  раньше.  Теперь
достаточно изменить угол паруса,  как  наше  движение  ускоряется  или
замедляется. Ного на виду берега стал спокойнее Иногда берет черпак  и
пьет воду. Вода мутная,  теплая  и  дай  бог,  чтобы  не  было  в  ней
чего-нибудь несовместимого с желудком.
   После серо-зеленого цвета зарослей на родине Ного глаза отдыхают на
прибрежной буйной растительности Большой Реки. Я нарочно  держу  лодку
поближе к берегу, чтобы Ного мог рассматривать детали джунглей,  слежу
только, чтобы не напороться на корягу какую-нибудь.  По  всему  видно,
что Ного чувствует себя еще хуже, чем вчера. Молчу, чтобы не  утомлять
его разговором. Молю бога, чтобы поскорее выйти на "Викинг". Не выйдем
- будем обречены оба. Сколько он еще может продержаться? На его  месте
я давно уже сложил бы руки на груди. Он держится  благодаря  резервам,
заложенным в его могучий организм природой. Если вдуматься в ситуацию,
он должен меня ненавидеть. Я втянул его в эту авантюру. Мне ничего  не
оставалось,  кроме  побега,  но  ему-то  зачем  было  идти  со   мною?
Примирился бы со своим положением в племени, оно у него было не  такое
уж отчаянное. Он смог обрести относительную свободу. Жил бы,  охотился
на обезьян и кабанов... Единственная ошибка,  допущенная  им  однажды,
несомненно стоила бы ему жизни. Имею в виду  асфальтовую  ловушку,  из
которой вырвался благодаря мне...
   Но не думаю, что в его решении уйти со мной решающую  роль  сыграло
чувство  вечной  благодарности.  Его   увлекали   и   любопытство,   и
своеобразная охота  к  перемене  мест,  и  доля  авантюризма,  которая
обозначала в нем качественно иное человеческое начало...
   К вечеру у Ного состояние ухудшается. Как и вчера, он  отказывается
от ужина, говорит невразумительно, стонет. Я очень  хотел  бы  сделать
для Ного что-нибудь, что облегчило бы  его  состояние.  Но  что  можно
сделать,  если  излечение  Ного   зависит   от   хирурга   и   хороших
антибиотиков! Чувство бессилия - отвратительное.
   Ного вдруг заговорил:
   - Глаз солнца видел, что  Ного  умирает.  Мать  Крокодилов  щелкает
зубами... Гррего, не потеряй камни - храни огонь... Мать Крокодилов не
любит огня и не любит камни, которые хранят огонь. Мы разведем большой
огонь...
   Ного умолкает, его голова безвольно повернулась набок. Я подхожу  к
нему и хватаю руку, ищу пульс. Слава богу, жив!
   Прибрежные заросли все так же  тихо  проплывают  назад  мимо  нашей
лодки, когда ветер к вечеру утихает. Мне не  хочется  грести.  Течение
совсем слабенькое, надо бы отойти подальше от берега. Это надо сделать
в любом случае. Если ночью не совладаю с Морфеем,  лодка  воткнется  в
заросли. А нам не известно, кто в них обитает. Могут же  быть  местные
анаконды!
   Я давно уже обратил внимание на  то,  что  мое  самочувствие  имеет
циклический характер. Вчера весь день и почти  всю  ночь  у  меня  был
подъем, было чувство уверенности и надежды. Мышцы, казалось, готовы  к
любой нагрузке...
   Минут десять-пятнадцать я отгребаю в сторону  от  берега.  На  душу
наваливается непонятная тяжесть, томит беспокойство. Дома,  на  Земле,
оно вынудило бы меня обратиться к успокоительным таблеткам. В  который
уже раз внушаю себе, что  все  это  в  пределах  нормы.  Психонагрузки
высоки,  как  и  в   любых   иных   экстремальных   условиях.   Мучает
неопределенность. Пытаюсь спрогнозировать развитие  событий  в  случае
горького разочарования, если не выйду на "Викинг". Мне  ясно,  что  не
стану прекращать поиски. В них - смысл моей  жизни  на  этой  планете.
Если окажется, что мои друзья отремонтировались и улетели, что  крайне
маловероятно, то утешусь тем, что они вырвались отсюда.
   Пришла звездная, безветренная  ночь.  Голова  заполнена  монотонным
звоном, веки слипаются; вдали, над темными  джунглями  слышны  звонкие
крики ночных птиц. Ного  иногда  слабо  вскрикивает.  Боюсь  -  встану
утром, а он мертв. Я свыкся  с  ним  за  четыре  года,  и  особенно  -
несколько последних месяцев, исключительно опасных и напряженных.  Что
мне делать, если останусь один?
   Продеваю руку за нижнюю поперечину паруса. Если усну, а тут налетит
ветер, то парус дернет меня за руку и разбудит. Как  в  избавление  от
тяжких грехов, хочется верить, что  завтрашний  день  принесет  что-то
хорошее. Перед глазами у меня звезды. В  небе  Земли  я  запросто  мог
разыскать  любое  звездное  скопление,  узнавал  созвездия,  отдельные
звезды. А здесь небесная сфера вроде  бы  та  же  и  вместе  с  тем  -
совершенно другая. Конечно, на много градусов изменился  угол  зрения.
Если допустить, что вид небесной сферы с Земли - это анфас, то  сейчас
я вижу ее в профиль...
   Минуты бегут за минутами.  Подумал  -  бегут,  но  разве  это  бег?
Сплелись воедино время, движение и мои мысли  -  все  это  вялотекущее
желе и составляет мою суть. Как вторжение  иного  мира  воспринимается
случайный плеск волны у борта. Чем-то неудобен этот звук.  От  него  я
вздрагиваю. Набираю в горсть воды и  бросаю  себе  в  лицо.  Надо  или
спать, или  бодрствовать.  Промежуточное  состояние  странным  образом
действует  на  нервы.  Раздражает  даже   слабое   шевеление   паруса,
отмечаемое рукой. Воздух ночи хоть и кажется неподвижным, но иногда  и
он вздрагивает, как некое огромное полупрозрачное существо.
   Сколько же длится эта  ночь?  В  ней  совершенно  растворилось  мое
самосознание. Ночь - это я. Я - это ночь. Мы перетекли друг в друга  и
порознь уже не существуем. Далеко  впереди  по  правому  борту  возник
огонек. А, может, и не огонек,  а  звезда  над  самым  горизонтом.  А,
может, и не звезда, а маленькая кровоточащая ранка на  груди  ночи.  И
звезды заметно побледнели, словно хотели переключить мое  внимание  на
эту, новую звездочку. Да нет, не звезда это, а отблеск ночного костра.
Вокруг него покачиваются неясные тени  -  это  могут  быть  люди.  Или
кусты.  Или  призраки  тех  и  других.  Звездочка  исчезает   так   же
неожиданно, как и  возникла.  Ее  поглощает  вселенская  тьма,  и  она
возвращает звездам их бессмертную яркость. Сколько может длиться ночь,
если исходить из  непреложного  факта:  деление  племени  на  какие-то
отрезки - понятие весьма условное, рожденное извращенным  человеческим
мышлением.   Зато   мне   утешительно   думать,   что   ночь    длится
десять-двенадцать  часов.  Или   один   час,   только   растянутый   в
десять-двенадцать раз. Прошлое  -  это  краешек  вечности.  Собственно
вечность - это настоящее. Будущее - тоже  краешек,  только  с  другого
конца.
   Ночь лежит, как огромное животное. В  ее  недрах  река  катит  свои
воды; ее дыхание - слабое  движение  воздуха.  Оно  напоминает  медузу
космических  размеров.  Я  для  нее  лишь  микроскопическая   частичка
вещества, плывущая вместе с  водой  во  взвешенном  состоянии.  Медуза
всосала меня в свое прозрачное нутро, и теперь  я  растворяюсь  в  нем
тихо и безболезненно.

   Фантастика! Проснувшись, я не осознаю себя!  А  если  я  -  это  я,
возникает вопрос: что со мной?  Между  мною,  материально-телесным,  и
моим самосознанием стоит разделяющее нас твердое,  прозрачное  стекло,
мешающее слиться двум моим сущностям. Это длится миг, но, возможно,  и
вечность.  Самосознание  отмечает  ненормальность  такого   состояния.
Стеклянная плоскость растворяется в расплавленной магме воли -  и  обе
сущности органично перемешиваются. Справа возникает берег, и я понимаю
предельно отчетливо - берег! Небольшие волны  толкают  лодку  со  всех
сторон,  словно  рождаются  внизу,  в  придонном  слое,  и   стараются
выплеснуть нас вверх. Парус в бездействии, потому что его  движение  -
это ветер. Ветра нет. Откуда же волны?
   Парус медленно оживает. Ветра  по-прежнему  нет.  Может,  на  парус
направлена вселенская энергия звезд? Для меня это  не  имеет  никакого
значения. Важно, чтобы берег оставался справа...

   Меня разбудило солнце.  Оно  вонзило  в  меня  множество  тоненьких
иголок. Не сразу соображаю, что иголки - это комары, облепившие  меня.
Перед глазами колышутся ярко-зеленые ветви. Лодка уткнулась  в  берег,
укачиваемая тихой зыбью. На нижней ветке сидят две черные птицы. В  их
оперении радужно сияет отблеск солнечного света.  Там,  где  массивный
клюв соединяется с  головой,  пузырятся  ярко-красные  наросты.  Птицы
напоминают ворон. Их глаза прикованы к вздувшейся ране моего товарища.
У одной из них нервно вздрагивает крыло, и она перепрыгнула  на  ветку
пониже. Птицы разглядывают нас то одним, то другим глазом, выворачивая
головы набок. Перевожу взгляд на Ного. Вороны, наверное,  гадают:  уже
или еще нет? Нет, черт бы вас побрал, нет! Я тычу в их сторону веслом.
Они не взлетают,  а  перескакивают  на  более  высокие  ветки.  Издают
какие-то  булькающие  возгласы  недовольства.  Я  нащупываю  пульс  на
горячем запястье Ного, брызгаю водой в его лицо:
   - Пить...
   Приподнимаю  голову  Ного  и  лью  воду  на  его  губы.  Его  глаза
открываются. Я вижу в них удивление:
   - Горькая...
   Я подношу черпак к своим губам - у воды соленый вкус.  Пробую  еще.
Вода соленая. Море!
   - Ного, Большая Река закончилась!  Мы  пришли  к  морю,  к  Большой
Горькой Воде! - я перевожу взгляд на широкое водное пространство. Ного
тоже приподнимается:
   - Где твои братья?
   - Мы их скоро найдем, Ного! Потерпи еще немного, и мы их разыщем...
   Отталкиваясь  веслом  от   берега,   отвожу   лодку   на   открытое
пространство. Подстраиваю парус под прохладное  дыхание  ветра.  Лодка
разворачивается и устремляется вперед,  словно  и  ей  передалось  мое
нетерпение. У нас появилась целеустремленность.  Я  очень  долго  ждал
этого часа, представлял его величественным,  счастливым.  На  деле  он
оказался нетерпением и тревогой. Быстрее, быстрее! Меня не  устраивает
скорость, с которой парус увлекает лодку. Я  хватаю  весла  и  начинаю
грести.  Лодка  скользит  вдоль  берега,  прыгая  по   волнам.   Волны
зеленоватые, морские, прозрачные. Берег все такой же: низкий, пологий.
Зеленая стена  кустов  и  деревьев  несколько  отодвинулась  от  воды,
поднялась по береговому откосу, освободив место  для  чистого  желтого
песка.
   Навстречу радости я вынужден плыть  спиной  вперед.  Поэтому  через
каждые три-пять минут поворачиваю голову и смотрю,  что  там  впереди,
скоро  ли  появится  долгожданный  силуэт?  Так  прошел  час,  другой,
третий... Солнце поднялось высоко в небо. Я гребу,  двигаю  веслами  в
отчаянных рывках и не спускаю глаз с берега. Ного лежит без  сознания.
Я не позволяю себе остановиться ни на минутку,  все  кажется,  что  за
следующим  скалистым  выступом  откроется  панорама  залива  с   нашим
кораблем.  Только  бы  не  проскочить!  На  рисунке  гладкокожего  был
начерчен залив с узкой горловиной, или залив, отгороженный островом от
открытого моря.
   Я плохо помню, как прошел этот  день.  К  исходу  дня  и  мои  силы
оказались на исходе. Я так торопился, что утром не  приготовил  своего
обычного завтрака - слегка поджаренную рыбу. Обед вообще провалился  в
какое-то беспамятство. В тот день мой мозг сверлила  одна-единственная
мысль - быстрее к "Викингу"!  В  голове  ничего,  кроме  вспыхивающего
лихорадочным огнем слова "Викинг"...
   Невероятно, солнце садится за горизонт, а  я  все  двигаю  веслами.
Значит, силы откуда-то берутся! Не буду останавливаться,  буду  грести
до последнего издыхания, но не выпущу из рук весел, пока  не  доберусь
до "Викинга". Я уже не человек, а гребная  машина,  которая  ритмично,
размеренно поднимает и опускает весла...
   Весла вываливаются из рук. Одно весло я уже потерял. Выронил  и  не
стал вылавливать его. Разворачивать лодку? Маневрировать не было  сил.
Броситься за ним вплавь - потом не  догонишь  лодку,  и  она  уйдет  в
открытое море. А сил уже не осталось. Кладу  весло  в  ложбинку  между
корпусом лодки и стволами бамбука.  Отдохну.  Займусь  парусом.  Ветер
посвежел - парус напрягся. Пусть работает, а я отдохну. Почему я опять
оказался во власти отчаяния? Нельзя же считать,  что  если  ничего  не
произошло, то это к лучшему или к худшему. По  рассказам  гладкокожего
не следовало, что залив с "Викингом" находится рядом с устьем  Большой
Реки. Возможно, он откроется через час, а возможно - и через несколько
дней. Не следует пороть горячку. Только бы Ного держался.
   Обнаружилось еще одно  доказательство  моей  неприспособленности  к
дикому миру. Пока мы плыли по реке, мы  не  задумывались  о  том,  где
напиться воды. Наклонился и попил. Теперь меня мучает жажда,  а  я  не
могу напиться вдоволь. Полощу рот и выплевываю. А все потому,  что  не
догадался вырубить из бамбука пару сосудов и наполнить их водой...
   Черпаю воду и поливаю рану Ного. Раньше  надо  было  начинать,  как
только вышли в море. Тоже не догадался. Поливаю ему грудь,  голову.  У
Ного  частое  горячее  дыхание.  Держись,  друг!  Судьба  должна  быть
справедливой к нам. Мы не просим вознаграждения за наши страдания,  мы
просим прекратить их.
   Завтра придется поискать воду на берегу, иначе  Ного  не  выдержит.
Хотя бы ручеек объявился маленький! В ночных  сумерках  белеет  кипень
прибоя. Волны с шумом разбиваются о скалы, и я воспринимаю  этот  шум,
как предостережение. Теперь-то уж точно мне  нельзя  уснуть.  На  реке
уснул - лодка уткнулась в береговые заросли,  а  ты  можешь  и  дальше
дрыхнуть. Здесь, если уснешь, окажешься среди волн,  расшибающих  свое
бессилие о скалы. Они только рады будут раздробить о них и наши тела.
   Скалы стали более высокими. Их изломанные, зубчатые верхушки  четко
прорисовываются на фоне  ночного  неба.  Ночью  я  испытал  любопытное
состояние. Оно интересно тем, что со мною это произошло впервые. Боясь
расшибиться о скалы, я старался держать лодку  в  нескольких  десятках
метров от берега. Лодка бежала вдоль скал, за бортом шуршала вода,  от
скал долетал шум прибоя... Не знаю, сколько прошло времени, но я  впал
в забытье. Это было нечто среднее между сном и бодрствованием. То есть
в моем сознании спали все участки, за исключением тех, которые следили
за движением лодки и ее управлением. Я спал с открытыми глазами.
   Рука крепко держала угол паруса, бессознательно  поправляя  его  по
отношению к ветру. В литературе я  читал  описание  подобных  случаев.
Солдат, например, спал в строю во время ночного марша.  Шагал,  как  и
все, выдерживал дистанцию. Этот солдат шел внутри  колонны.  А  другой
уснувший шагал в крайней шеренге. Он потихоньку стал забирать влево и,
к изумлению остальных солдат, свалился в кювет.
   Когда я очнулся, лодка шла все тем же  курсом,  рука  оцепенела  на
парусе, а я понял, что уснул. Ного так и не пришел в сознание.
   Как долго не приходило утро! Прошли века, пока начался  рассвет.  Я
переживал: не проскочил ли вход в залив? Тьма явственно поредела, ушла
в расселины  и  пещеры,  и  только  над  морем  она  таяла  незаметно.
Рассветало  быстро.  Вот  уже  солнце  выглянуло  за   край   морского
горизонта, полмира наполнилось блеском его лучей,  а  скалы  в  полосе
прибоя заискрились. Все краски природы заиграли первозданно. Выделялся
синий цвет морского горизонта на западной стороне. Жаль, Ного не видит
этой картины. Сухопутный дикарь, обитающий вдали от моря,  он  никогда
не видел этого обилия красок, их свежести. Мне кажется, что  я  где-то
уже видел и скалы, и море, и восход солнца  над  морем...  Когда-то  в
моих ушах уже звучала величественная музыка волн среди береговых скал.
   - Одиссей! Одиссей возвращается домой! -  закричал  я  скалам.  Они
хмуро всматривались в океанскую даль, не обращая на  нас  внимания.  А
ведь могли бы и удивиться - впервые слышат  голос  землянина.  Что  им
землянин, если они вслушиваются в голос вечности!
   - Ты возвращаешься домой, Одиссей! В свою  Итаку!  -  орал  я,  как
сумасшедший. Может, это и глупо, но я орал. Внутренним чутьем я  знал,
что мытарствам приходит конец. Одиссей, который жил за много тысяч лет
до меня, наверно, испытывал такие же чувства. И море, и скалы, и  пена
прибоя - разве он видел их иначе?  И  намучился,  наверно,  не  меньше
моего. Не помню уже, куда именно он должен был вернуться - в Итаку или
другой древний город, - кто может всю жизнь помнить школьные  задания!
- но он возвращался после долгих скитаний, и его ждала верная жена,  и
ее одолевали женихи, а меня никто не ждет. Могла бы ждать  Лена...  Но
если бы Лена не  погибла,  то  я  не  улетел  бы  в  это  сомнительное
путешествие сроком в  три  десятка  лет.  Какая  жена  согласилась  бы
проводить молодого человека, а встретить старика!
   Несильный  ветер  задувает  с  моря,  на  волнах  появляются  белые
гребешки. Мне все труднее удерживать парус под нужным  углом,  и  руки
болят, и спину разламывает невыносимо.  Поглядываю  на  небо.  Оно,  к
счастью, чистое. Наш "катамаран" не создан  для  морских  бурь.  Буря,
даже не буря, а волнение в пять баллов, будет для  нас  роковым.  Я-то
смогу выбраться, а Ного?

   Пока перед глазами  проходят  крутые  скалистые  берега,  я  думаю,
сколько   страданий,   физических   и   психических,   может   вынести
обыкновенный среднестатистический человек? Меня беспокоит  мой  личный
порог выносливости. Я испытал гибернацию,  когда  жизнь  в  моем  теле
тлела слабеньким угольком. Уже  четыре  года  подряд  меня  преследуют
тяготы скитаний  по  дикому  миру  с  его  повседневными  опасностями,
голодом, жаждой. Я  висел  на  волоске  от  смерти  на  Большой  Реке,
угостившей меня двенадцатиметровым водопадом. Осталось перенести шторм
на море, которого, надеюсь, судьба не допустит.  К  таким  испытаниям,
попросту говоря, мы не готовы.
   Пролив открылся  перед  нами  неожиданно.  В  белой  полосе  прибоя
появился разрыв. Сначала я подумал,  что  берег  делает  здесь  крутой
поворот или в море выдвинулся  скалистый  мыс.  Поравнявшись  с  носом
выпирающей в море скалы, я обнаружил, что за  нею  открылись  широкие,
метров   на   пятьдесят,   ворота,   за   которыми,   на    расстоянии
двухсот-трехсот метров угадывалось широкое водное пространство залива.
Вдали просматривался небольшой участок берега  с  отдельными  высокими
деревьями. Неужели?! - ударила в голову  волна  радостной  надежды.  Я
резко развернул парус и чуть не перевернул лодку. Пока  я  пребывал  в
счастливой растерянности, она могла проскочить поворот. С обеих сторон
над нами  нависали  гранитные  скалы,  метров  через  тридцать  пролив
расширился, волны притихли. Ветер остался за воротами. Господи, думаю,
здесь или не здесь?! Работаю веслами. Еще какая-то сотня  метров  -  и
все выяснится. Не знаю, переживу ли я разочарование...
   Дальний, внутренний берег залива открывался глазам  по  мере  того,
как мы подплывали к концу горловины. Может, показалось, а может,  и  в
самом  деле  вдали,  среди  деревьев,  я  вижу  какое-то   сооружение?
Лихорадочно работаю веслами. Еще немного, господи, и  все  встанет  на
свои места. Не буду оглядываться до тех  пор,  пока  не  поравняюсь  с
концом пролива...
   Бросаю весла и поворачиваюсь. У дальнего берега  на  тихом  зеркале
воды   возвышается   знакомый   конический   силуэт.   Сердце    вдруг
захлебывается в толчках, я  начинаю  рыдать,  не  стесняясь  никого  и
ничего. Так проходит, может, пять минут. Возможно, десять.  Я  сижу  в
лодке, вытираю ладонями слезы и смотрю. Слезы  заливают  глаза,  грудь
сотрясается в рыданиях, и я не могу г: сдвинуться с места.
   Потом в груди что-то расслабляется,  и  я,  продолжая  лить  слезы,
направляю лодку к "Викингу". Металлический корпус сверкает  точно  так
же, как в тот день, когда мы в последний раз видели его с Амаром...
   Окончательно прихожу в себя, когда вижу, как рядом с лодкой в  воду
с характерным шумом вонзается стрела. Справа из-за  скалы  выглядывают
двое. Это похоже на иллюстрацию к  историческому  роману.  На  головах
шлемы, грудь и плечи в латах.  Один  из  дозорных  встал  на  верхушке
скалы, и я обратил внимание на сапоги, а также на щит.
   Я приветливо машу рукой, хочу, чтобы они поняли: я свой, не надо  в
меня стрелять. Одновременно усиленно работаю веслами, чтобы отойти  от
берега подальше, за пределы досягаемости их стрел. Не  хватает,  чтобы
подстрелили у самого порога дома, которым для меня является  "Викинг".
Несколько стрел падают в воду с недолетом. Я опять нажимаю на весла  -
быстрее к "Викингу"!
   Один из дозорных трубит в сигнальный рожок. Трубный  звук  стелется
над  водой  залива.  И  тогда  я   обращаю   внимание   на   то,   что
противоположный берег заселен. Между невысокими строениями ходят люди.
У низких причалов стоят лодки.  Идиоты,  зачем  они  трубят?  Была  бы
армада  лодок,  тогда  понятно.  А  так...  одна-единственная,  жалкая
посудинка с двумя еле живыми гребцами.
   До "Викинга" метров двести. Часовые все еще трубят.  И  мне  больше
незачем экономить силы - рву  веслами  воду  залива.  Отставив  весло,
срываю парус, он только мешает, и снова погружаю весла в воду. Обращаю
внимание на то, что  "Викинг"  заякорен  довольно  далеко  от  берега,
примерно на середине залива. Мое сердце готово вырваться  из  груди  и
мчаться к "Викингу" - оно не в состоянии  вынести  медленную  скорость
лодки.
   Там, на берегу, засуетились. Человеческие фигурки бегут  к  лодкам.
На небольшом расстоянии от  берега  стоят  ряды  одноэтажных  домиков,
окрашенных в белый и желтый цвет.  Очевидно,  услыша  сигнал  тревоги,
туземцы бегут к берегу, к причалам. Я быстро сокращаю расстояние между
мною и "Викингом".  Нос  лодки  ударяется  в  бревно.  Э-э,  "Викинг",
оказывается, огражден! Связанные между собой бревна окружают  корабль.
Туземцы на  нескольких  лодках,  дружно  взмахивая  длинными  веслами,
направляются ко мне. Веслом  утапливаю  бревно  перед  носом  лодки  и
прихожу за ограждение. Вот,  наконец,  перила  командирского  мостика.
Хватаюсь  обеими  руками.  Прикосновение  к  металлу  родного  корабля
сжимает мне горло спазмом. Господи, а вдруг это сон! С мостика свисает
к воде веревочная лестница, торопливо ступаю по ее перекладинам. Лодки
туземцев приблизились к ограждению и остановились. Мой  взгляд  падает
на Ного, и я тоже останавливаюсь, чтобы защитить  его,  если  туземцам
вздумается  напасть  на  моего  спутника.  Но  лодки  туземцев  дальше
ограждения не проходят. Они подняли дикий вопЃж и размахивают копьями.
Понимаю, что на "Викинг" наложено табу. Вот и хорошо. Но почему  никто
не показывается в двери? Что это значит?
   Спускаюсь обратно и привязываю лодку к лестнице. В это время  слышу
полузабытый стук открывающегося люка.  Туземцы  умолкают.  Я  поднимаю
голову и вижу на мостике Андрея!
   Он смотрит на меня страшно удивленными глазами, видно, считает меня
призраком:
   - Андрей, не узнаешь?!

   Потом, когда этот великий  день  перешел  в  область  воспоминаний,
возвращение представлялось мне смертельной гонкой;  я  дотягиваюсь  до
финишной черты,  и  меня  подхватывают  руки  такого  родного,  такого
земного человека...
   Еще помню, как подумал: все, я дома, больше ничего не надо, я среди
своих, и что бы дальше ни случилось, мы снова вместе,  мы  снова  одна
команда.
   - Андрей, я чувствую, что могу выключиться, с трудом стою на ногах.
Хочу уснуть и спать двое суток... Там, в моей  лодке,  туземец.  Зовут
Ного. У него тяжелые, запущенные раны. Во что бы то ни стало его  надо
спасти. Пусть наши  медики  займутся...  Почему  ты  здесь  один?  Где
остальные?
   - Ни о чем не беспокойся! Все наши в городе,  я  связался  с  ними.
Скоро будут здесь...
   - Андрей, надо спасти туземца! Любой ценой!..
   - Все будет сделано, дружище! Выглядишь  ты,  конечно,  не  ахти...
Усаживайся в это кресло. Тебя надо привести в порядок...
   Что там еще говорил Андрей, не знаю. Нервная разрядка обрушилась на
меня, как горный обвал, и погребла под  толщей  сна.  Что  происходило
дальше, пока я спал, передаю со слов моих  друзей.  В  хронологическом
порядке.
   Через полчаса все астронавты были в сборе на борту  "Викинга".  Они
стояли вокруг меня, спящего в  кресле,  заросшего  длинными  волосами,
донельзя ободранного, истощенного до невероятия, в шрамах, и с  трудом
соглашались, что это несчастное существо, состоящее из одних костей  и
тощей кожи, - Грегор Ман.
   - А что за туземец, там, в лодке? - спросил Марк у Андрея.
   - Его спутник. Грегор очень беспокоится о нем. Просил, чтоб  медики
занялись им.
   - Он человек? - недоверчиво спросил Марк.
   - Трудно сказать, - ответил Андрей. - Очень смахивает на гориллу.
   - Он такой огромный, что поднять его, неподвижного,  по  веревочной
лестнице невозможно, - сказал Марк, - да он и в люк не влезет.  Мишель
пусть займется Грегором, а Вэл  -  гориллой...  Ну,  скажу  я  вам,  и
чудеса! Кто бы мог подумать, что мы снова увидим нашего Грегора!  Надо
его быстро поставить на ноги.
   Вэл приготовил необходимые  инструменты  и  препараты  и  вышел  из
"Викинга". С высоты мостика  он  некоторое  время  рассматривал  моего
спутника. Со словами "Как будто человек!"  он  ступил  на  борт  нашей
лодки и удивился, что она довольно устойчива. Проверил  пульс,  сделал
несколько инъекций и только после этого занялся  раной.  Сначала  снял
вокруг нее волосы и хорошо промыл. Затем длинным разрезом -  от  одной
до другой - вскрыл мякоть, очистил от гноя... Ного пришел  в  чувство,
когда были наложены на рану швы. Вэл забинтовал бедняге  предплечье  и
оставил его в лодке, предварительно сделав ему инъекцию снотворного.
   Пока я  спал,  Мишель  сделал  предварительное  обследование  моего
здоровья. Нашел аритмию. Но самое серьезное - это  глубокое  истощение
организма:
   - Думаю, что через пару недель  Грегор  будет  практически  здоров.
Сильное  истощение  сказалось  на  работе  сердца,  думаю,  это   тоже
поправимо...

   Проспал я около двух часов. Благодаря Мишелю,  я  проснулся  вполне
здоровым человеком,  если  судить  по  самочувствию.  А  что  касается
истощения,   то   оно   излечивается    соответствующей    диетой    и
терапевтическими  способностями  Мишеля  и  Вэла.  Особых  проблем  не
возникло, чему я очень обрадовался, так как сразу  смог  включиться  в
жизнь коллектива.
   Когда я открыл глаза, увидел знакомую  кают-компанию  и  всех  моих
друзей. Представляю, какими глазами смотрели они на меня, пока я спал,
если и сейчас не скрывают потрясения. Когда я уходил с Амаром, я весил
больше 70 килограммов, а сейчас... Мне самому неловко смотреть на свои
тощие ноги, тощие руки; на ребра, выпирающие из грудной клетки.
   - Что там с моим спутником? -  спрашиваю  медиков.  -  Кстати,  его
зовут Ного.
   - С ним все  в  порядке,  -  отвечает  Вэл.  -  Рана  запущена,  но
заражения крови нет. Выздоровеет.
   - Грегор, - сказал Марк,  -  мы  еще  успеем  обменяться  подробной
информацией о том, что с нами произошло. Скажи только, что случилось с
Амаром?
   Я рассказал. Несколько минут все молчали, каждый для себя переживая
трагедию нашего товарища. Потом я коротко рассказал о своих  скитаниях
в центральной части материка,  о  Ного  и  жизни  плоскоголовых.  Смею
думать, что никто из моих друзей до сих  пор  не  слушал  кого-либо  с
таким напряженным  вниманием,  с  каким  они  слушали  меня.  Пленение
гладкокожего и его рассказ о городе и "Викинге",  благодаря  чему  мой
побег и последующий поиск корабля  оказались  успешными,  граничило  с
чудесами...
   Рассказывая, я ходил по кают-компании,  притрагивался  к  приборам,
вглядывался в лица моих друзей. Никто не изменился,  чего  не  скажешь
обо мне. Андрей, глядя на мои шрамы и худобу, сказал, что сейчас мне в
самый раз оказаться бы в Доме Тишины. С этими словами он берет меня за
плечи и ведет в ванную. Там я замираю на полуслове, увидев  незнакомца
с  безумным  взглядом.  Когда  я  начинаю  понимать,  что  стою  перед
зеркалом, моя растерянность не проходит:
   - Господи, это я?
   - Другого Грегора у нас нет, -  отвечает  Андрей  и  берет  в  руки
машинку для стрижки волос. Пока он снимает с меня  первичные  признаки
моего одичания, я рассматриваю в зеркале мосластые  ноги,  крючковатый
нос, изрезанную множеством морщин кожу лица...
   - Слава богу, вы все живы. Но как вы оказались в этом краю?  Почему
не отремонтировали "Викинг"?
   - Эта история не короче твоей, - ответил  мой  "парикмахер",  -  со
временем все узнаешь. Все новости для тебя  надо  дозировать...  -  Он
продолжает снимать с меня прядь за прядью.
   Подходит Мишель и делает мне инъекцию под лопатку.  Еще  одну  -  в
мышцу плеча. Затем теплая вода  и  душистый  шампунь  смывают  с  моей
внешности видимые следы одичания. Укутанного в ванную простыню  Мишель
усаживает меня в кресло и заставляет проглотить содержимое  небольшого
тюбика. После этого оба медика выходят к Ного.
   Марк продолжает пристально всматриваться в мое лицо. Уж не  считают
ли меня психом? Я вижу, что за молчаливым вниманием командира прячется
какое-то сомнение. Они  с  Мишелем  иногда  перебрасываются  странными
взглядами. Мишелю я верю - он очень порядочный молодой человек. В свою
очередь и я начинаю пристальнее вглядываться в моих друзей. За  четыре
года жизни среди дикарей  поневоле  станешь  психологом.  По  малейшим
изменениям в лицах, взглядах, жестах Крири и Вру я угадывал  все,  что
они думали. Это в какой-то море компенсировало мне незнание языка.
   Марк, рассматривая меня с таким вниманием, небось, думает  -  жилец
ли я на этом свете?  Все,  что  он  видит  в  моем  облике,  наверное,
подтверждает:  не  жилец!  Это  изможденное  тело  израсходовало,  как
говорят инженеры, свой ресурс. Ха-ха. Плохо же вы меня знаете,  друзья
мои!
   - Марк, что тебя смущает? Ты смотришь на меня такими глазами, будто
я сию минуту должен составить завещание. А я, между тем, чувствую себя
отлично. Мне не терпится пойти с вами в город. Андрей сказал,  что  вы
там теперь живете.
   - Не говори глупостей, - говорит Марк, -  ты  останешься  здесь  до
полного выздоровления. Твоего туземца мы переправим в город. Вэл будет
лечить его, а Мишель останется с тобой здесь.
   - Понимаешь, Марк,  если  Ного  придет  в  себя,  увидит  странную,
непривычную для него обстановку, я не знаю, как он поведет себя. В это
время я должен быть рядом с ним. Поэтому должен ехать с вами.
   - Грегор, ты еще не знаком с  нашим  положением  здесь.  Не  знаешь
наших отношений с  этим  обществом;  здесь  правит  король,  он  же  и
верховный  жрец...  У  нас  непростые  отношения...  Мы  должны  будем
объяснить, кто вы.
   - Марк, это же так просто! Сначала потерялся, а теперь нашелся  ваш
товарищ, человек  с  Земли!  Что  тут  объяснять?!  Туземец  -  житель
внутренних районов этой земли, этой идиотской планеты. Они что, до сих
пор не встречались с плоскоголовыми? И что вы так  усложняете  все?  И
вообще, почему вы должны им все объяснять? Вы очень зависите от них?
   - Грегор, не горячись, - успокаивает меня Марк, -  поживешь  и  сам
все увидишь. Мы пока заложники на этой планете, или  пленники,  считай
как хочешь. Но не обычные. У  нас  есть  ореол  пришельцев  с  далекой
звезды. Мы договорились вести себя соответственно этому  ореолу...  Но
если ты так настаиваешь, пойдешь с нами в город.
   Мишель вскакивает:
   - Нет, нет! Медицина возражает! Грегор, в твоем состоянии...
   - Слушай, Мишель, в таком  состоянии  я  проделал  тяжкий  путь  по
Большой Реке, а это, как минимум, пять тысяч километров.  До  этого  в
таком состоянии я четыре года жил среди плоскоголовых.  И  с  этим  ты
сравниваешь ничтожных полтора километра? Не смеши...

   Я   испытываю   неловкость.   Напряженная   тишина    повисает    в
кают-компании, и я жалею, что так вышло. Но  я  не  могу  пока  ни  на
минуту оставить Ного. Для моих товарищей он - большая человекообразная
обезьяна. Они не верят, что он - человек. Но с этим надо  согласиться.
Марк молча выходит из кают-компании.
   Когда я спускаюсь с мостика по веревочной лестнице в лодку,  я  сам
себе кажусь человеком обновленным. Исчезла унизительная зависимость от
среды зарослей, джунглей и рек. Я чувствую в своем  теле  легкость  не
только физическую, но и духовную. Я вырвался из плена, а  дальше  будь
что  будет.  В  голове,  правда,  шум,  наверное,   от   лекарственных
препаратов. Без волос, лезущих в глаза, без бороды моя голова  кажется
мне совсем маленькой. непривычно ощущать на теле одежду. Она сковывает
движения, трет подмышки... Кончается тем, что я снимаю  ее,  из  куска
простыни делаю себе  набедренную  повязку.  Я  злорадно  веселюсь  над
отчаянными взглядами моих товарищей: они думают, что же будет, если  я
в таком виде появлюсь перед глазами здешнего общества.
   Не скажу, что это смелый вызов судьбе. Скорее - глупый. И  не  хочу
ставить своих товарищей в трудное положение.  За  несколько  последних
часов я понял, что впереди меня  ждет  еще  одна,  может  быть,  самая
трудная задача. Я не затем проделал весь этот путь,  выдержал  муки  и
страдания,  чтобы  меня  здесь   просто   терпели,   считали   психом,
несчастным, жалким... Видите ли, могу  подорвать  авторитет  землян  в
глазах каких-то недочеловеков.
   О,  я  хорошо  знаю  этих  людей!  Думаю,  в  главном  все  туземцы
одинаковы. Ного - исключение. Я прошел хорошую школу - школу джунглей.
Я знаю туземцев лучше, чем знают их мои товарищи. Но вот  загвоздка  -
если бы я попытался объяснить своим друзьям, что именно  я  знаю,  они
посчитали бы меня сумасшедшим...

   - У твоего туземца не сердце, а ракетный двигатель, -  говорит  мне
Вэл по пути в город. - Иначе ты его сюда не довез бы.
   - Если бы не он, то и меня здесь не было бы.
   - А ты изменился, Грегор, знаешь?
   - Догадываюсь.
   - Когда только увидел тебя - испугался. Подумал... но  теперь-то  я
знаю, что хорошенько отдохнешь и войдешь в колею.  Мы  настроены  тебя
слушать долго-долго.
   - Хорошо, - отвечаю. А в горле какой-то ком. Марк и Мишель плывут в
нашей лодке, то есть в той, что привезла нас сюда с Большой  Реки.  За
линией бревенчатых буев Марк подзывает аборигенов, дежуривших на  двух
лодках возле ракеты. Они подгребают  к  нам  со  смешанными  чувствами
настороженности и любопытства  и  бросают  концы  двух  веревок.  Марк
привязывает их к основанию мачты, и туземцы буксируют лодки к  берегу.
Множество   туземных   лодок,   заполнивших   открытое   пространство,
расступается перед нами. Когда мы проходим вперед, они  пристраиваются
сзади, идут следом.
   У туземцев стройные фигуры; по  нашим  меркам,  они  низенькие.  На
голову ниже среднерослого землянина. Гладкокожие, без бороды  и  усов.
Волосы на круглой голове черные. На шеях и запястьях сверкают  кольца.
Веслами двигают легко, видно, что с водой дружат с детства. Прибрежный
народ. Дети моря. На меня особого внимания  не  обращают  Фигура  Ного
приводит их в непонятное волнение.
   - Икенду! Икенду!  -  передают  они  друг  другу  громким  шепотом,
показывая на неподвижное тело. В этом шепоте - уважение и  страх.  Рты
растягиваются в улыбках: - Икенду! Икенду!
   Меня их внимание к Ного  раздражает.  Какое  им  дело  до  Ного?  Я
уверен,  что  эти  люди  никогда  не  видели  плоскоголовых.   Правда,
гладкокожий  каким-то  образом  оказался  в  глубине  материка.  Чтобы
попасть в плен к Зумби. Бедняга, я буду ему благодарен до  конца  моих
дней. Без его чертежей мне этот залив с "Викингом" никак не удалось бы
найти. Как он попал в те места?
   - Что они говорят? - спрашиваю Вэла.
   - Слово какое-то... Икенду. Не знаю, что оно  обозначает.  Я  слышу
его впервые.
   Один из гребцов что-то объясняет Марку. Марк  и  Мишель  слушают  с
удивлением в глазах.
   - Что такое? - спрашивает Вэл.
   - Странное дело, - разводит руками Марк, -  лодочник  говорит,  что
этот дикарь - бог леса Икенду! От него ведут свой род дети  моря,  так
называют себя туземцы. Они все возбуждены. Интересно,  что  скажет  на
это Мазу?
   - А кто это Мазу?
   - Это их владыка. От него зависит все в этом городе.
   - Если он тронет хоть пальцем Ного, я убью его!
   - Грегор, что ты такой агрессивный? - обращается ко мне Марк. -  Не
наделай глупостей! Будь благоразумен!
   - Вы несете ответственность за меня - я слуга Икенду! Или вы другую
легенду придумали? - кричу я Марку с вызовом.
   - Не шути, Грегор, ты и не подозреваешь,  насколько  это  серьезно.
Это всем нам может стоить жизни! - ответил Марк. - Я сейчас думаю - не
вернуться ли назад,  на  "Викинг"?  Боюсь,  что  это  уже  невозможно,
посмотри, как туземцы возбуждены... Хорошо, что они не понимают нашего
языка! Сейчас они поведут нас прямо к Мазу!
   - Не волнуйся, Марк! Где у них этот король?
   - Наверно, уже ждет на берегу!

   Набережная, мощенная большими каменными плитами, широкими ступенями
поднималась в город. На ней большими толпами стояли туземцы. На  одной
из них, у самого причала, стояло с десяток фигур в белом. Их  окружали
воины в латах, с копьями и щитами. В кольце  фигур,  одетых  в  белое,
одна была в голубом. Неподалеку стояли  несколько  астронавтов:  Дэйв,
Тен Линг, Феликс. Что он  там  жестикулирует?  Тилл  хмурится.  Голова
Такуры  перевязана.  Они  все  странно  напряжены...   Чувствую,   что
обстановка  на  берегу  нервная.  Не  зря,  видно,  Марк  ведет   себя
неуверенно.
   - Кто же из них король? - спрашиваю Вэла.
   - Тот, в голубом плаще! - отвечает Вэл.
   Рассматриваю  этого  человека.  Интуитивно   чувствую,   что   Марк
беспокоится вполне обоснованно. Мазу - опасная личность. Интересно,  в
то время как толпа не сводит глаз  с  Ного,  король  вцепился  в  меня
острым змеиным взглядом. Люди в белом, наверное, жрецы.
   На взгляд Мазу отвечаю немигающим  упорным  взглядом.  Так  смотрят
друг на друга два агрессивно-неуступчивых кота. Я, во  всяком  случае,
не намерен преклонять перед королем колени.
   Насмотревшись на Вру, я всех жрецов, шаманов, колдунов  представлял
себе маленькими, желчными, злыми  человечками,  во  внешности  которых
запечатлена их подлая душа, их эгоистические страсти. Но этот  человек
не вписывался в мой стереотип. Среднего возраста. Невысокий,  но,  тем
не менее, представительный. Если бы не этот маскарадный голубой  плащ,
я подумал бы, что он землянин. Черты его лица  -  твердый  подбородок,
римский нос, скулы - словно высечены из мрамора. Красивое лицо.  Я  бы
сказал, мужественное, если бы не  сеточки  морщинок  вокруг  глаз,  не
высокомерное выражение губ, выдающих человека хитрого, бессердечного и
привыкшего к власти. Взгляд -  холодный  и  спокойный.  Проницательный
взгляд. Он выдавал привычку повелевать, не позволяя никаких сомнений.

   При виде этакого сановника я словно посмотрел на себя  со  стороны:
жалкое, худое, покрытое шрамами тело; нелепейшая набедренная  повязка,
тонкие, кривые ноги. И я устыдился самого себя. Для  него  я  никто  и
ничто. А он ведь уверен, что призван  творить  надо  мною  суд.  Марк,
очевидно, прав. С таким типом нелегко иметь дело.  Этот  человек  умел
властвовать. Умел проявлять свою власть тысяча и одним способом.  Меня
вдруг охватила неукротимая ненависть.
   Не для того я вырвался из ада дикого материка, чтобы  этот  тупица,
эта самодовольная мразь, сумевшая подчинить своей воле моих товарищей,
позволил себе судить меня, решать мою судьбу!
   Я  буквально  закипел  от  гнева.  Представляю,  какое  зрелище  он
задумал. Здесь, на виду у своих подданных, он будет топтать меня,  как
последнего. Он должен уничтожить  и  меня,  и  несчастного  самозванца
Икенду, эту волосатую обезьяну, которые хотят возвыситься над всеми  в
королевстве. Он укажет на меня презрительным пальцем:  смотрите,  этот
сумасшедший  брат  пришельцев  задумал  вместе  со   своей   обезьяной
подчинить нас своей власти!
   Опасный  тип,  в  который  уже  раз  думал  я,  пока   наши   лодки
швартовались у причала. И мнит о себе, думает,  что,  подчинив  своему
влиянию пришельцев, он может позволить  себе  все.  Их  великодушие  и
порядочность цивилизованных людей этот царек расценил как слабость их.
Учтивость пришельцев, считает он, - не что иное,  как  признание  его,
здешнего владыки, превосходства над нами. Он думает о  нас,  землянах,
так же дурно, как шаман Вру думал обо мне. Он видит в нас соперников и
разрушителей его власти над ближними. С такими людьми надо бороться их
же оружием...

   Стихли голоса на берегу. Все глаза устремлены на нас. Король в  уме
уже формулирует первый вопрос, которым хочет повергнуть меня  к  своим
стопам. И  тут  я  сошел  на  берег,  и  поднял  над  головой  руки  с
растопыренными пальцами, и заклокотала, палилась с моих  губ  речь  на
языке плоскоголовых.
   - Грегор, что ты делаешь?! - в ужасе прошептал Вэл.
   Я взмахиваю перед своим лицом руками, гляжу в упор в лицо  местному
владыке и говорю на языке Ного:
   - Икенду и его брат Грегор пришли! Они приплыли  по  Большой  Реке,
матери всех рек. Они прошли через Черные Горы. Они пришли от  подножия
Белого Отца Гор, оттуда, где обитает народ  Матери  Крокодилов,  племя
Ного!..
   На меня, должно  быть,  снизошло  вдохновение.  Я  никогда  еще  не
говорил так возвышенно и убежденно,  так  мелодично  и  громко!  Я  не
подозревал в себе  способностей  так  артистически  модулировать  свою
речь,  так  играть  ударениями  и   повторами.   Собственно,   я   нес
тарабарщину, полагая, что меня никто не понимает, кроме Ного,  а  Ного
ничего не слышит. Мой расчет строится на магия незнакомого языка.  При
этом я пользуюсь некоторыми жестами и позами шамана Вру, а  с  помощью
волевых импульсов стараюсь придать действиям гипнотический настрой.
   Я настолько сосредоточился на своих  действиях,  что  не  мог  даже
краем глаза посмотреть на своих друзей. Потом они  мне  говорили,  что
испытали потрясение, шок, а Феликс признался, что по его спине ползали
мурашки. Я, конечно, пошел на крайнюю степень риска. И оказался  прав.
Я  перехватил  у  короля  инициативу  в  принятии  решений,  буквально
огорошив его неожиданностью своего поступка.  В  каком-то  смысле  мой
поступок был неожиданным и для меня самого. Я пошел  на  импровизацию,
руководствуясь тем, что туземцы, увидев Ного, пришли в возбуждение.  Я
подумал, что  это  не  случайность,  -  у  аборигенов  есть  какие-то,
неизвестные мне, основания относиться к Ного с  таким  почтением.  Для
них в его облике воплощен бог леса.  По-видимому,  аборигены  когда-то
переселились к морю  из  внутренних  районов  материка,  где  каким-то
образом соприкасались с представителями дикого племени  плоскоголовых.
Передаваемые из поколения в поколение легенды откорректировали историю
древних  событий,  и  в  сознании  потомков  родился  миф   о   лесном
божестве...

   Произнося свои заклинания, я не спускаю глаз  с  короля,  буквально
сверлю  его  взглядом   и   чувствую,   всей   кожей   ощущаю   трепет
многочисленных толп на причале. Аборигены, несомненное попались на мою
уловку, а владыка? Король смотрит на меня  с  невозмутимостью  статуи.
Если в начале моей речи он выглядел растерянным, то теперь  он  вернул
себе самообладание и соображает, как вести себя в данной ситуации. Мой
пронзительный,  надеюсь,  взгляд  теперь  его  не  смущает  -  владыка
спокоен. Его взгляд как будто говорит  -  нет,  братец,  я  вижу  тебя
насквозь... меня ты  не  проведешь...  можешь  дурачить  кого  угодно,
только не меня...
   Я чувствую, что мой запал истощается и пришла пора закругляться. На
самой высокой ноте произношу имя  Ного,  поворачиваюсь  к  лодке,  где
лежит мой верный спутник, и преклоняю одно колено,  молитвенно  сложив
на груди руки. Вокруг по-прежнему мертвая, богобоязненная тишина. Один
король смотрит на меня мрачными глазами. Я отвечаю  не  менее  мрачным
взглядом,  в  котором  королю  следовало  бы  прочитать:  ты  бессилен
навредить мне, ибо я слуга Икенду и разговариваю на языке богов.  Твой
народ знает, что в лодке лежит Бог Леса, и ты  не  посмеешь  совершить
святотатство.
   Молчание на причале  затянулось.  В  воздухе,  в  толпе,  в  лодках
возникло тягостное напряжение. Наконец  король  поднял  вверх  руки  и
обратился ко мне с вопросом:
   - Где ты научился, человек,  прилетевший  с  другой  звезды,  языку
наших предков? Каким образом тебе стало доступным то,  что  недоступно
моему народу? Мазу внимает божественным звукам  твоей  речи  и  просит
просветить наш разум словами, которые понятны сыновьям моря.
   Вэл перевел мне вопрос короля-жреца и от себя  добавил:  -  Грегор,
что за околесицу ты нес? Что  за  язык?  Владыка  хоть  и  держит  нос
кверху, но явно озадачен.
   - Об этом как-нибудь потом... Скажи ему, что я прилетел сюда вместе
с вами. Четыре года назад меня увлек за собой Икенду, я охотился с ним
в лесах. Икенду пожелал посмотреть на моих землян, моих  товарищей,  и
мы пустились в путь по Большой  Реке,  в  город  сыновей  моря,  чтобы
узнать, как они, его потомки,  обращаются  с  людьми,  прилетевшими  с
далекой звезды... Говори громче, чтобы все слышали.
   Пока Вэл переводил, я следил за лицом короля-жреца. Его спокойствие
было явно наигранным. Я заметил это по нервно шевелящимся пальцам рук,
спрятанным под накидкой. Но должен признать - самообладание у  владыки
завидное. Он понимает, что я втянул его в странную игру, и он вынужден
принять правила этой игры. Об этом знают двое -  он  и  я.  Теперь  он
попытается своими вопросами загнать меня в какой-нибудь угол.
   Над толпой витают удивление и радость. Перевод Вэла  сопровождается
восторженными восклицаниями из  толпы.  В  глазах  владыки  зажигается
коварный огонек:
   - Мой народ не понимает, почему Икенду болен! Кто осмелился нанести
рану божественному телу Икенду? Почему ты не защитил его?  Что  теперь
будет с Икенду?
   Вэл переводит мне вопросы короля и не скрывает отчаяния. Он боится,
как бы я не засыпался в своих ответах.
   - Не беспокойся, - отвечаю Вэлу, - меня выручит  Икенду.  К  старым
легендам добавим новые. Переводи: когда мы спускались по Большой Реке,
то богиня Большой Реки, дочь Белого Отца Гор, задумала утопить меня  в
водопаде. Может, ей удалось бы  сделать  это,  но  за  меня  вступился
Икенду и вырвал из рук богини Падающей Воды. Она закричала  и  позвала
на помощь своего отца. Тот метнул в Икенду молнию и скрылся.  Вот  как
все было.
   По мере  того,  как  Вэл  переводил  мой  рассказ,  в  толпе  росло
восхищение Икенду.  Схватки  между  богами  в  легендах  аборигенов  -
обычные явления. Как правило, смертные в них не вмешиваются.  То,  что
Икенду пострадал, не уменьшило его авторитета в глазах аборигенов, тем
более, что Отец Гор метнул молнию и сразу же  сбежал.  Рана  Икенду  -
пустячная рана. Икенду  долго  спит,  потому  что  устал,  сражаясь  с
Богиней Падающей Воды.  Он  скоро  проснется.  Он  будет  рад  увидеть
сыновей моря и их прекрасный город,  но  пока  он  не  проснется,  его
нельзя беспокоить. Сколько времени он будет спать? Сколько захочет.
   Меня самого удивляет,  как  умело  я  импровизирую.  Мои  сочинения
падают готовой легендой в умы  местных  жителей.  Поэтому  я  не  могу
упрекнуть себя в обмане...
   - А зачем Икенду нужно  было  вступиться  за  пришельца  с  далекой
звезды? Почему Икенду помешал дочери Отца Гор завладеть пришельцем?  -
спрашивал далее король.
   - Я был гостем Великого Икенду. Икенду никому не  позволит  обижать
его гостей. - Вэл переводит мои слова и добавляет по-нашенски: "Браво,
Грегор!"
   - Вэл, я еще не закончил. Переведи ему: Икенду вел  себя  так,  как
считал нужным. Покажи мне того смертного, кто может спросить  у  Бога,
почему Бог поступает так, а не иначе? У Бога можно просить милости, но
нельзя донимать Бога праздными вопросами -  это  святотатство.  Сейчас
Икенду желает отдохнуть в тишине и  прохладе.  Если  он  проснется  от
нашей болтовни, я думаю - он разгневается. А если  у  тебя,  верховный
жрец, есть еще вопросы, то задавай их Икенду, когда он проснется.
   В толпе послышался гомон почтения, когда Вэл перевел мои слова. Вэл
добавил для меня: "У жреца любимая пытка -  подвешивать  неугодных  за
ноги и разводить под головой огонь". Мазу, по-видимому, настроился  на
долгие словопрения и такого поворота не ждал. Ему не оставалось ничего
иного, как церемонным движением развести руки и сказать:
   - Божественный Икенду и его гость, вас  ждут  тишина  и  покой  под
крышей моего дворца! Мой недостойный паланкин к вашим услугам!
   Толпа всколыхнулась  в  единодушном  одобрении  сказанного  жрецом,
который мог оставаться довольным: в глазах своих подданных он выглядел
вполне достойно.
   - Ну, Грегор! Ну, хитрец! Только не говори, что этому ты научился в
стойбище первобытных! - ликовал  Вэл.  -  Понимаешь,  жрец  никого  не
удостаивал такой чести, как восседание в его паланкине.
   Изо всех сил стараюсь не напустить на свое лицо улыбку, - сыны моря
могли бы заметить в ней насмешку.
   - Дорогой Вэл, - говорю, - я четыре года изо дня в день боролся  за
свою жизнь. Некий Вру, волосатый коллега  вашего  жреца,  хотел  любой
ценой обосновать свое право проломить мне голову каменным топориком  и
съесть на пиршестве лучшую часть моего бренного тела. У дикарей, в  их
менталитете, есть очень  уязвимое  место  -  они  теряются,  когда  их
озадачивают. Чем большую чушь я выдам, тем больше они озадачены.  Этим
надо пользоваться. Только и всего.
   Среди белохламидников  идет  тихий  спор  -  кто  удостоится  чести
прикоснуться к Икенду.  Наконец,  четверым  поручено  извлечь  бедного
Икенду  из  лодки  и  уложить  в  паланкин.  Четверо  самых  достойных
нагибаются под тяжестью двухсоткилограммового  тела  и  несут  его  по
ступенькам. И тут происходит нечто такое, что вся  толпа  во  главе  с
королем ахает и каменеет. Один из жрецов споткнулся, упал, а с  ним  и
остальные трое - все растянулись на земле вместе с недвижимым  Икенду.
Не знаю, чем закончилась бы эта  сцена,  если  бы  лицо  Божественного
Икенду не расплылось в улыбке. Над толпой пронесся  вздох  облегчения.
Все сочли это за  добрый  знак  и  кинулись  поднимать  божество.  Так
поклонники  божества  расценили  рефлекторную  гримасу  боли  на  лице
спящего Ного.
   Его с трудом укладывают на паланкин, руки свисают по бокам,  восемь
жрецов подхватывают тяжелую ношу. Бедный Ного, хорошо,  что  ему  дали
снотворное, иначе не знаю,  как  бы  он  примирился  с  такой  суетой.
Паланкин! Да он ни за что не согласился бы усесться в нем! А так лежит
себе в глубоком сне, и ничего в нем от божества.
   Потом король делает  приглашающий  знак  мне,  и  я  поднимаюсь  по
ступеням. Церемониальная часть приема закончилась, меня  окружают  мои
товарищи. В глазах Дэйва блестят  слезы,  мои  ребра  хрустят  от  его
объятий.
   - Ты хорошо сказал! - восторженно дергает меня за плечо  Феликс.  -
Правильно врезал! Вот как надо обращаться с дикарями!
   - Все хорошо, - улыбается Тилл, - мы  шли  сюда  с  самыми  дурными
мыслями, думали, как все сложится...
   - Ты поправишься, Грегор! Тебя надо будет накачать жирком!..
   - Мы ведь считали: все! Пропали ребята!..
   - Жаль, Амара больше не увидим...
   - Ребята, дайте Грегору прийти в себя! - говорит Марк,  вылезая  из
лодки, - лучше поддерживайте его... Видите, он с  трудом  держится  на
ногах. Вэл, ты держись возле паланкина, а мы пойдем группой.
   Я спохватываюсь и быстро иду к лодке, со словами:  "одну  минутку!"
Подбираю наши луки, стрелы, дубину Ного.
   - Зачем тебе это? - спрашивает  Дэйв.  -  Здесь  мы  обходимся  без
оружия! Или хочешь сохранить на память?
   - Дубина божественного Икенду не может  оставаться  в  неохраняемой
лодке. Он проснется и начнет искать ее.
   Наверху нас поджидал сам король. Он не пошел  за  паланкином,  ему,
видно, хотелось поскорее присмотреться ко мне. Он ехидно наблюдал, как
я тащу наш арсенал, пока Феликс не догадался разоружить меня.
   - Мастер слов всегда  носит  с  собой  столько  оружия?  -  с  едва
уловимой насмешкой спросил король.  -  Неужели  он  таскает  и  оружие
божественного Икенду? Или думает, что попал к врагам,  и  оружие  надо
держать под рукой?
   Марк перевел мне вопросы короля.
   - Икенду - охотник. Всегда живет в лесу и привык не расставаться  с
оружием. Мы теперь среди друзей. Пусть оружие Икенду хранят жрецы, - я
раздал топорики и луки стоящим около короля жрецам в белом.
   - А священное оружие Икенду можно  доверить  главному  жрецу!  -  с
этими словами я вручаю дубину королю. Он несколько  опешил  но  делать
нечего, берет. А весит она, самое меньшее,  килограммов  пятьдесят.  -
Когда Икенду опускал свою дубину  на  голову  врага,  в  голове  врага
гремел гром.
   По выражению лица Мазу я вижу, что он с охотой обрушил бы дубину на
мою  голову,  только  вот  или  приличия  не  позволяют,  или   дубина
тяжеловата. Жрецы с радостными поклонами принимают топоры и луки. Мазу
смотрит на "священное оружие" и думает, как его тащить  до  дворца, да
еще  пешком.  Он  бросает  на  меня  быстрый  испепеляющий  взгляд.  Я
догадываюсь, что он при этом думает. Но он  подзывает  двух  жрецов  и
поручает им священную ношу.  Потом  делает  нетерпеливый  знак  рукой,
толпа перед ним расступается, и владыка проходит вперед. За ним, точно
хвост кометы, устремляются царедворцы. Мы  идем  отдельной  сплоченной
группкой.  Я  чувствую  себя  так,  как,  наверное,  чувствовал   себя
невольник, выкупленный из рабства. Вокруг меня друзья, мы обмениваемся
замечаниями по поводу королевской церемонии, смеемся. Что  может  быть
лучше, чем вот так идти, чувствуя себя среди своих; мы -  вместе,  мне
не надо разговаривать с самим  собой,  чтобы  не  отвыкнуть  от  звука
родной речи; лица, улыбки, слова, одежда - все родное, все - рожденное
на Земле. Господи, сколько дней ждал я этой минуты, сколько  передумал
разного за четыре года! Теперь мы вместе!
   Широкая дорога к дворцу вымощена булыжниками. По обе стороны  стоят
одноэтажные дома с плоскими крышами. Только на вершине холма, куда  мы
направляемся, стоят несколько двухэтажных.
   - Это и есть дворец?
   - Да, мы живем на втором этаже правого крыла. Жилище удобное, но за
каждым нашим шагом следят, - говорит Дэйв со вздохом, - словом,  вроде
свободны, и в то же время мы невольники.
   - Как же вы здесь оказались?
   - Когда надежда на ваше возвращение исчезла, прошло  уже  несколько
месяцев, мы стали думать, что же  дальше.  Обследовали  окрестности  -
никаких следов. Однажды решили пройти подальше. В  одном  овраге,  или
ущелье обнаружили сапоги и баллоны Амара. На обратном  пути,  недалеко
от берега,  на  нас  напали  чудовища,  похожие  на  страусов,  только
размером с жирафа и хищным клювом.  Хорошо,  что  напал  один  хищник,
остальные стояли в отдалении. Мы использовали кислород и скажу - очень
эффективно. Струя ударила метров на десять, сначала - по глазам, потом
- в раскрытый клюв. Эта птица задохнулась, мы ударили  ей  в  горло  с
близкого расстояния, все там смерзлось... Мы поняли, что вы  попали  в
гибельную беду. Оставаться перед рифами нельзя  было  -  первый  шторм
бросил бы "Викинг" на рифы. А тут Линг расшифровал записи обсерватории
"Викинга" и пришел к выводу, что не очень  далеко  от  рифовой  лагуны
находится глубокий залив бутылкообразной формы. Мы  на  всякий  случай
оставили на берегу знак и записку под каменной пирамидой - если бы кто
из вас пришел туда...
   - Я не видел там пирамиды.
   - Может, размыло волнами, - предположил Дэйв.
   - А может, и туземцы разобрали. Там были туземцы. Там Ного  получил
свою первую рану...
   - Вот как! Да, в общем, мы  обнаружили  вход  в  залив  и,  работая
коррекционными двигателями, вошли сюда и остановились  посреди  бухты.
Увидели селение. Вскоре нас окружили лодки с этими дикарями. Метали  в
нас копья и стрелы. Потом увидели, что мы не  желаем  аборигенам  зла,
стали привозить нам мясо, овощи. Так и  познакомились,  помирились.  А
когда мы начали спасать их больных и раненых,  так  они  вообще  стали
нашими друзьями. Но глаз не  спускали.  Потом  им  угрожала  эпидемия,
какая  и  раньше  случалась.  Если  бы  не  наша  помощь,  вымерло  бы
полгорода... Потом на город напала армада лодок из соседнего города  -
их тут несколько на побережье. Эти были слабее. Видел бы ты, как  этот
высокомерный дундук молил нас о помощи! Мы включили ходовые двигатели,
вошли в середину  флотилии  и  корректирующими  двигателями  сожгли  с
десяток лодок вместе с агрессорами, остальные бежали, в узком  проходе
топили друг друга... Это было года два тому назад.  Слух  о  поражении
самого сильного города  быстро  обошел  местные  племена.  Все  города
признали верховенство этого города. Наш Мазу стал верховным жрецом...
   - Но как же так? Вы победили - и  перестали  быть  хозяевами  своей
судьбы? Что это за отношения у вас?
   - Через месяц после нашей победы, - продолжал Дэйв, - мы увидели на
скалах вокруг пролива массу жителей  города.  Все  вышли,  да  еще  из
других городов пришли. Мы не сразу поняли, в  чем  дело.  Оказывается,
они сбрасывают в самом узком месте пролива камни и  скалы.  С  помощью
рычагов и подвесов. Завалили они вход, и мы оказались в западне.  Марк
стал допытываться у Мазу, в чем дело? Зачем?  И  знаешь,  что  ответил
этот каналья? Вы, говорит, опасались больших волн, которые вредны  для
вашего корабля. Теперь здесь больших волн не будет... Волны и  течения
в горловине немного растащили завал, но  глубина  все  еще  не  больше
полутора, может, двух метров. У нас осадка стартовых дюз - около  пяти
метров. Так что единственный выход - в небо.
   - Он хочет навсегда задержать нас в этом заливе, - говорю я  Дэйву,
- с нашей помощью, даже с косвенной, он царствует на  всем  побережье.
Какой же это вероломный и подлый человек!
   - С тех пор, как ему подчинились соседние города, он возомнил  себя
всесильным, - сказал Дэйв. - А мы ничего не  можем  сделать.  Говорит,
что велел завалить пролив по совету Богов. Тилл  и  Андрей  предлагали
убить его, но Марк решительно против насилия.
   - А ты как думаешь?
   - Марк отвечает за экспедицию. Он - наш  командир.  Я  тоже  против
лихорадочных решений. Надо все обдумать, все до  мелких  подробностей.
Глупо рассчитывать на  то,  что  Мазу  пойдет  нам  навстречу  хоть  в
чем-нибудь, что связано с отлетом. Этот жрец хитер и предприимчив.  Мы
договорились ничего не говорить ему о наших планах,  об  устройстве  и
состоянии "Викинга", о наших возможностях. Пусть  думает,  что  мы  не
особенно стремимся улететь. А мы тем временем думаем. Короче,  с  этим
королем надо быть  предельно  осторожным.  Какое-то  время  ты  будешь
пользоваться его исключительным  вниманием.  Он  будет  изучать  тебя,
выискивать в тебе слабинку, чтобы потом  воспользоваться  ею.  Словом,
будь настороже, его поведение непредсказуемо. А вообще, ты молодец. Ты
поставил его в тупик и  нагромоздил  перед  ним  кучу  загадок.  Пусть
ломает голову.  Мы  заметили,  чем  больше  перед  ним  вопросов,  тем
неувереннее этот царек себя чувствует.
   Мы вышли на широкую квадратную площадь. Туземцы шли  и  спереди,  и
сзади, и по сторонам, но никто не приближался  к  нам  ближе,  чем  на
десяток метров. Вокруг нас всегда была зона  свободного  пространства.
За сплошными каменными заборами видны  дома  и  сады.  Внизу  голубеет
зеркало залива, в середине  которого  колышется  "Викинг".  Сейчас  он
напоминает собственную модель,  уменьшенную  до  игрушечного  размера.
Именно таким видели его мы с Амаром, прежде чем скрыться за холмом.  У
меня слегка кружится голова. То ли от воспоминания об Амаре и  о  том,
что последовало после его гибели, или сказываются  невзгоды  последних
лет. Я опираюсь на Дэйва:
   - Давайте немного передохнем.
   - Правильно, - сказал Марк, - пусть хозяин  не  видит,  что  Грегор
слаб.
   Мазу шел впереди метрах в пятидесяти.  Я  смотрел  ему  в  спину  и
потихоньку проникался презрительной ненавистью. Перед входом во дворец
стояла группа жрецов. Вэл держал руку на  пульсе  Ного.  Лицо  у  Вэла
озабоченно.
   - Что такое, Вэл?
   - Его надо побыстрее уложить в кровать.
   - Он никогда еще не спал на кровати.
   - Это, наверное, неважно, а, Грегор? Ему нужны покой и  тишина.  Вы
будете жить в крайней угловой комнате. Там вас не будут беспокоить.  И
окна довольно высоко.
   Мы всей группой вступили в вестибюль дворца. Вэл и Марк не то чтобы
поддерживали меня, скорее подстраховывали,  чтобы  я  не  запнулся  за
собственные ноги. По каменному  узорному  полу  я  вышагивал  довольно
решительно. Обратил внимание на то,  что  все  окна  очень  узкие.  На
стенах - пестрая мозаика. В нишах видны странные уродцы -  или  статуи
великих людей?
   Мы проходим по длинной анфиладе, и я на какое-то время  упускаю  из
виду, что мы находимся вне Земли. Четыре года жизни в диких краях, где
никто не видел даже хижины,  сложенной  из  камней,  отучили  меня  от
каменных зданий. Мы проходим комнату за комнатой; двери сначала  перед
нами, а потом и за  нашей  спиной  открываются-закрываются  совершенно
бесшумно. Предвкушение сна переходит в нетерпеливую сонливость. Я  еще
чувствую, как меня укладывают на широкую мягкую постель, еще  замечаю,
что рядом с моей стоит постель Ного. Вэл поправляет на нем  повязку...
Последняя мысль: не  дай  бог,  если  приснится  Вру  или  Крири,  или
птицеящер... И уверенность - я проснусь среди товарищей.

   Сначала я вижу огромную комнату, по углам которой  теснятся  густые
тени. Высокие, непривычно узкие окна. На соседней постели лежит  Ного.
Вэл наклоняется надо мной; в его руках сверкает медицинский  шприц,  с
помощью которого врач снова отправляет меня в беспамятство. Прояснение
связано с едой и  питьем.  Ощущение  сонной  одури  мешает  правильно,
реалистично оценить действительность. Мой разум начинает  протестовать
против снотворного, потому что хочет подучить  немедленные  ответы  на
множество очень важных вопросов.  Вэл  отвечает  на  них  с  неохотой:
подожди... сейчас для тебя главное -  излечиться  и  отдохнуть...  это
потом... это очень запутанный вопрос... по-другому невозможно...  Мазу
держит все в железных руках... нет, с нами  он  по-другому,  вроде  бы
согласен, но делает  по-своему...  мы  ведем  с  горожанами  работу...
активная просветительская деятельность... не ломай  над  этим  голову,
спи...

   Друзья мои, что с вами сталось? Вы какие-то слишком тихие.  Неужели
у вас оборваны связи с прошлым и вы не стремитесь к возвращению? Лично
я наполовину вернулся. Действительность все четче проявляется  в  моем
сознании. Воля занимает в нем свое место и теперь  хочет  играть  свою
собственную роль в определении судьбы. Я добрался до "Викинга", теперь
надо вернуться на Землю. Довольно этой планеты - домой! Домой!
   Дымка успокоительных лекарств, которой затянуто мое  средоощущение,
мешает мне думать. Нужно искать выход. С  каждым  днем  все  больше  я
начинаю понимать проблемы, с которыми столкнулись  мои  цивилизованные
друзья на этой нецивилизованной планете.  Гуманный  и  снисходительный
земной разум, который уже  несколько  столетий  назад  освободился  от
эгоизма и губительных страстей, здесь оказался  в  тупике.  Здесь  его
толкуют, как слабость. Мазу ничего не хочет знать о нашей цивилизации,
его заботят другие проблемы, связанные с его собственной персоной. Да,
он, видимо,  признает  наше  интеллектуальное  превосходство  и  хочет
выжать из нас все, что послужит  благу  его  самого  и  подданных  его
царства.
   Мазу в принципе относится к людям с далекой звезды  точно  так  же,
как Вру и Крири, чья философия  обращена  всеми  гранями  к  джунглям,
относились ко мне.
   Да, я очень хотел внушить им земные понятия о добре и зле, подвести
их  к  идеалам  мира,  любви  и  дружелюбия,  приобщить  их   к   азам
элементарных знаний. Этими же мотивами руководствуются в царстве  Мазу
и мои друзья. Но я пока не вижу, чтобы они рвались  домой!  Не  хотят?
Боятся испортить отношения с аборигенами? Что  ж,  я  этого  не  стану
бояться. Это должен будет уяснить и Мазу, и кто угодно...
   Подозреваю, что Вэл увеличил мне дозу снотворного: я  стал  быстрее
проваливаться в сон,  дольше  длится  период  моего  беспамятства  Эта
огромная комната - она не дает мне общения комфорта. Странно, Ного все
еще спит. Неужели так ни разу и не проснулся? Я без  всякого  аппетита
тяну  из  стакана  какое-то  месиво,  нечто  киселеобразное.  Принимаю
решение не вступать в разговоры со своими друзьями до тех пор, пока не
буду способен защитить  свои  мысли,  свое  "я".  Мое  доверие  к  нам
подвергается испытаниям.

   Утро начинается с ярких полосок coлнeчнoгo света, падающих на  пол.
Они медленно передвигаются,  как  проявление  иной,  заоконной  жизни,
проникающей в нашу комнату неясными шорохами. Ного  все  еще  спит.  У
него непривычно слабое - это при его-то  грудной  клетке!  -  дыхание.
Ничего, главное - он жив. Плечо и рука  уже  не  пугают  вздутостью  и
синевой, рана затягивается.  Через  несколько  дней  останется  только
шрам. Несколько дней? Сколько же длится  наше  излечение?  Я  чувствую
себя достаточно окрепшим,  вот  если  бы  еще  удалось  избавиться  от
оглушенности. У нее, как я понимаю, лекарственное происхождение.  Все!
Надо кончать с недугами и думать о возвращении на Землю.

   - Сколько недель я сплю здесь? - спрашиваю Вэла.
   - Недель? Шесть, нет - седьмой день.
   - Твое снотворное растягивает время до бесконечности,  -  говорю  я
Вэлу, разглядывая в узкое окно картину залива. На спуске к  набережной
много людей. В группе людей в белом  -  жрецов  -  различаю  фигуру  в
голубом.
   - Мазу? - спрашиваю, не особенно удивляясь.
   - Он самый, - отвечает Вэл, - хочешь  поговорить  с  ним  на  языке
богов?  Кстати,  он  каждый  день  навещал   тебя,   пока   ты   спал.
Предварительно выяснил у меня, спишь ли ты, и только тогда входил.
   - Может быть, ты не  поверишь,  но  я  чувствовал  его  присутствие
всегда. Он вносил дисгармонию  в  мои  сновидения.  Я  чувствовал  его
присутствие тем участком мозга,  который  не  поддавался  даже  твоему
снотворному... Ты мог не разрешать ему вход. Зачем разрешал?  Ты  ведь
знал, что я с первого взгляда возненавидел его!
   - Как было не разрешать? Он же хозяин! Мы находимся в  его  дворце.
Он постоянно подчеркивает, что мы друзья. Как можно было  не  впускать
его?
   - Во всяком случае,  мне  неприятно  даже  думать  о  том,  что  он
приходил сюда, когда я спал.
   - С этого дня инъекций не будет. Но таблетки надо принимать, -  Вэл
протянул мне  ярко-желтую  таблетку  на  ладони.  Я  гляжу  на  нее  с
отвращением, словно она - Мазу.  Представляю  себе:  я  сплю,  а  жрец
приходит и шарит по мне своим змеиным взглядом. - Чего  же  он  хотел?
Что высматривал? - спрашиваю у Вэла.
   - По правде говоря, не знаю. Он вел себя тихо, останавливался перед
твоей кроватью и смотрел. Не говорил ни слова. Даже к  туземцу  твоему
не подходил, хотя раньше интересовался, как заживают  раны...  У  него
есть кое-какие медицинские способности, - способен, например, внушать.
Ну хватит о нем... Хватит тебе торчать у окна, ложись и отдыхай.
   - Мне надоело лежать!  -  я  почти  срываюсь  на  крик.  -  Надоело
принимать лекарства! Хватит, я чувствую себя хорошо!
   - Грегор, с врачами не спорят! - повысил голос Вэл.
   На наши пререкания вбежали товарищи. Узнав, из-за чего спор, встали
на мою сторону:
   - Если Грегор чувствует себя  здоровым,  пусть  встает.  Устанет  -
опять ляжет, о чем тут говорить?
   - Правильно! - подхватывает Феликс.  -  Общение  с  нами  для  него
сейчас самое лучшее лекарство. Да  и  ему  самому,  наверное,  хочется
выговориться. Он же столько там пережил! Выскажется -  и  словно  груз
сбросит с плеч. Я уже не говорю о том, что его рассказ -  это  научная
информация. Не будем забывать, что мы - ученые.
   - Друзья, меня это устраивает! - я рад, что меня  поддерживают  мои
друзья, мои товарищи,  мои  коллеги  наконец!..  Мне  самому  хотелось
сбросить этот груз тяжкого опыта, приобретенного в  диком  краю  среди
местных неандертальцев...
   Мой рассказ длился больше двух часов. Я построил его в виде хроники
- так мне было легче говорить, а им воспринимать рассказчика. При этом
я обнаружил, что не  стараюсь  делать  из  пережитого  трагедию.  Я  -
ученый, и хотя рассказ мой меньше всего касался геологии, я  обо  всем
говорил, заботясь в первую  очередь  о  достоверности  фактов...  Моих
товарищей страшно поразила та часть моего повествования, в которой шла
речь о динозаврах. Да, от  Мазу  они  кое-что  слышали,  но  сам  жрец
никогда не бывал во внутренних районах материка, о чудищах он сам знал
понаслышке. Что еще интересного: высокоорганизованная  жизнь  на  этой
планете имеет четкую и строгую локализацию, миграционные  процессы  не
выявлены. Чем это объяснить? Не знаю. Нужны комплексные исследования и
наблюдения специалистов. Марк заметил, что у здешних  жителей  начисто
отсутствует любознательность. Они ничего не знают о своей  планете,  о
племенах, которые живут дальше, чем в трехстах-пятистах километрах...
   - Мне кажется, -  заметил  Андрей,  когда  я  ответил  на  один  из
вопросов, - что я бы всего этого не пережил бы.
   - Будь ты на моем месте, а я на твоем, я  бы  тоже  так  думал.  Но
когда тебя, как щепку, швыряет в водоворот, ты уже не  рассуждаешь,  а
действуешь, каждую минуту решаешь  конкретные  проблемы  своего  быта,
своего бытия, и это становится повседневным содержанием твоей жизни...
Когда думаю об Амаре, то прихожу к мысли, что ему  не  повезло,  в  то
время как мне везло постоянно...  Вначале  я  просто  боялся  за  свою
жизнь. Это были самые тяжелые минуты. Потом решил выжить любой  ценой.
А когда встретил Ного и вошел в  среду  плоскоголовых,  у  меня  вдруг
появились миссионерские замашки, я  попытался  подвести  их  к  уровню
поздних  неандертальцев.  Потом  убедился,  что  за  три-четыре   года
невозможно пройти путь, на который  человечество  Земли  угрохало  сто
пятьдесят тысяч лет.
   Если бы не удалось вырваться из джунглей,  думаю,  долго  бы  я  не
выдержал. Сильно сокращает жизнь чувство  безысходности.  Но  появился
несчастный гладкокожий, пленник Зумби, - и я воспрянул духом,  поверил
в то, что жизнь продолжается, надежда  не  умерла  -  вот  что  иногда
значат чертежи, нарисованные палочкой на песке. Я решил  добраться  до
вас во что бы то ни стало. И вот я здесь!

   Вэл извлекает из упаковки желтую таблетку:
   - Ну вот, у тебя сразу осунулось лицо! Прими и просто полежи, ни  о
чем не  думая.  -  Вэл  поправляет  что-то  на  руке  Ного  и  выходит
последним. Я стараюсь следовать рекомендациям, но не лежится.  Подхожу
к окну. Во время разговора с Вэлом, когда я  смотрел  в  окно,  что-то
меня обеспокоило. Я так и не понял, в чем дело...
   Вода залива имеет прекрасный голубой цвет.  Наверное,  потому,  что
отсутствие зыби или волнения хорошо отражает  цвет  небес.  На  водной
глади  скользит  несколько  лодок  -  можно  различить,  как   туземцы
взмахивают веслами. И все-таки меня что-то беспокоит.  Что  же?  Глаза
вбирают в себя широкое пространство. Взгляд скользит из одного конца в
другой...  А  где  же  "Викинг"?  Еще  раз  ощупываю  взглядом  водное
пространство -"Викинга" нет. Куда он делся? Куда его могли увести? Это
же действительно конец! "Эй,  -  кричу  не  своим  голосом,  -  а  где
"Викинг"?.."  Спокойно,  Грегор,  ты  же  не   один   здесь!   Смотри,
конфигурация бухты как будто изменилась... И спуск как будто другой...
Входит Вэл:
   - Ты почему кричишь, Грегор?
   - Куда девался корабль?
   - Никуда он не девался! - восклицает  Вэл.  -  Ты  просто  не  туда
смотришь. Вот чудак! И сразу - в панику!
   - Но он же стоял посреди залива, а теперь его там нет!
   - Там, куда ты смотришь, его и не может быть. "Викинг" находится  в
другой бухте... Ну конечно, откуда тебе знать?  Город  размещается  на
возвышенности между  двумя  заливами.  Из  этого  окна  виден  второй.
Посмотри, на этой улице и дома отличаются...
   Почему же гладкокожий нарисовал только одну бухту? - думал я, -  а,
может, была и вторая на его рисунках, но я не разобрался?  В  конечном
счете это неважно, рисунок не точный, или ты  не  разобрался.  В  чем,
собственно,  дело?  Ты  нашел  корабль?  Нашел!  Остальное  не   имеет
значения...
   - Это так называемая Мертвая бухта, - разъяснил Вэл, - у  нее  тоже
был выход в море. Старики говорят, что во времена их детства на  одном
из скалистых берегов узкого пролива стояла крутая гора. Однажды начала
дрожать земля, надо думать - землетрясение в пять-шесть баллов, и гора
свалилась в пролив. Запрудила его наглухо.  Это  была  главная  бухта.
После обвала построили причал на берегу другого  залива.  Подлый  Мазу
вспомнил об этом  случае,  когда  решил  сделать  нас  пленниками.  Он
рассуждал примерно так: если по велению богов гора закрыла пролив,  то
второй пролив могут закрыть мои подданные...
   - Дэйв рассказывал мне об этом... Но как  сам  жрец  объяснил  свое
решение?
   - Очень просто: сказал подданным, что так велели боги, ведь с ними,
кроме верховного жреца, никто не общается. А нам объяснил, что захотел
избавить стоянку "Викинга" от излишнего волнения.
   - Вэл, но почему вы  не  предприняли  ничего,  чтобы  вернуться  на
Землю? Четыре года пропало! Изнашиваются системы "Викинга"!
   - Да-а, Грегор! А что бы ты сказал, если бы появился в этой  бухте,
а нас даже след простыл? Но ты не прав еще и потому, что свое дело  мы
потихоньку делаем. Видел повязку на голове Такуры?  Обратил  внимание?
Около двух недель назад Такура и Ян спускались под  воду,  обследовали
нижнюю часть корабля. Теперь и  ты  подключишься  к  делу.  Главное  -
спокойствие. Мазу ни о чем не должен догадываться.

   Теперь я только спал в  комнате,  где  стояла  постель  Ного.  Днем
общался  с  коллегами,  ходил  с  кем-нибудь   из   них   по   городу,
присматривался к туземцам и образу их жизни. Однажды Марк  повел  меня
на  плоскую  крышу  дворца,  где   меня   ожидал   приятный   сюрприз:
радиотелескоп порядочных размеров. У меня,  без  преувеличения,  глаза
поперли на лоб. Марк приложил палец к  губам  -  никаких  восклицаний!
Автор проекта - Тилл. Инженерная разработка - его же. Помогали строить
- все. Оборудование и материалы доставили с  корабля.  Потом  придется
все размонтировать и вернуть назад.
   - У нас немного здесь было радостей, - говорил Марк, - но был  один
великий день, когда мы, то есть Тилл, отыскали "Титан".
   - Где он?
   - На прежней орбите вокруг Тау Кита.  После  нашего  старта  орбита
изменилась  настолько  незначительно,   что   Тиллу   несложно   будет
разработать программу старта и причаливания "Викинга".
   - До чего все просто! - не могу удержаться от восклицания. - Но так
не бывает!
   -  Ну  ясно,  что  не  бывает,  -  говорит  Марк,  -  мы  проверили
исправность всех систем фотонной ракеты, зафиксировали все  неполадки,
к счастью - ничего  серьезного,  на  несколько  часов  работы.  Феликс
вместе с Тиллом выяснили причину автоматического  старта  "Викинга"  с
"Титана".. Откорректировали  программу...  Надеемся,  что  оперативный
центр больше не ошибется.
   Я смотрю на Тилла. Обнимаю его. Он так худ, что кости выпирают даже
там, где их не должно быть:
   - Тилл, ты же не скитался в джунглях! Почему так исхудал?
   -  Знаешь,  Грегор,  изгрызла  тоска  по  Земле,  но,  как   гласит
поговорка: были бы кости целы, мясо нарастет, - глаза  у  Тилла  горят
сумасшедшинкой. Это подметил и Марк:
   - У вас глаза - точно от одной матери! Отдых нужен, братцы! Отдых -
и мудрое спокойствие!
   - Конечно, мы рисковали! - сказал Тилл, -  при  проверке  некоторых
систем  пришлось  посылать  такие  команды,  что  в  случае   малейшей
неисправности в смежных системах могли быть расшифрованы  как  команды
на старт... Что это такое? А то, что "Титан" мог вернуться в Солнечную
систему без "Викинга". А "Викинг" превратился бы  на  этой  планете  в
музейный экспонат. Во что превратились  бы  мы,  земляне,  -  известно
заранее.
   - Это было смело и рискованно до безответственности! - заметил Марк
вполне добродушным тоном.
   - А что бы мы высидели, не рискуя? - взвился Тилл.
   - Тилл, спокойно! - вмешиваюсь я,  чувствуя,  что  нервы  Тилла  на
пределе, - мы должны вернуться на Землю, а для этого  нам  понадобятся
крепкие нервы! Давайте их беречь!
   Вот до чего дошло! До сих пор успокаивали  меня,  а  теперь  я  сам
выступаю в роли успокоителя.
   Мы идем улицей города. Навстречу идут люди, своеобразными  взмахами
рук они приветствуют Марка, а на меня смотрят с удивлением - я  теперь
персонаж из новой легенды. Марк рассказывает мне о нравах при дворе, о
жизни и характере туземцев:
   ...Они уже не такие дикари, как твои плоскоголовые,  но  до  уровня
средневековой цивилизации им еще долго расти. Все, что  я  рассказываю
им о жизни на Земле, воспринимают с недоверием. А Мазу, когда слышит о
главных  нравственных   ценностях   человеческого   общества,   словно
цепенеет. Не понимает, как можно жить без королей, жрецов, без войн  и
рабов...
   Марк - идеалист. Он считает, что представители  земной  цивилизации
не могут ни прилетать сюда, ни  улетать  отсюда  под  покровом  тайны,
иными словами - по-воровски. Он уверен, что у экспедиции параллельно с
основной  существует  и  попутная  -  миссионерская  задача.   Он   бы
предпочел, чтобы туземцы сразу все поняли, заключили с нами договор "о
дружбе и сотрудничестве" и  всячески  содействовали  нашему  успешному
возвращению на Землю. Но даже его "неизлечимый", по выражению  Мишеля,
идеализм не мешает ему трезво взвешивать  и  оценивать  реальность,  а
именно: Мазу  все  будет  делать  по-своему,  ему  начхать  на  земную
цивилизацию, он сделает все от  него  зависящее,  чтобы  удержать  нас
здесь. Благодаря нашему появлению у его города Мазу стал непререкаемым
авторитетом  для  всех  окрестных  племен.  Он  придал  нашему  визиту
божественный ореол; устами сотен  подхалимов  и  лизоблюдов  распустил
слух о том, что Высшие Небесные Боги прислали к нему  посланцев  своей
воли, дабы они возвеличили Верховного Жреца и Владыку  Мазу.  Конечно,
он против нашего отлета!
   - Понимаешь, Грегор, я требую от наших ребят терпимости и терпения.
Нельзя лбом прошибать стены. Мы имеем дело с людьми, отличными от  нас
по всем параметрам. И мы не можем требовать от них,  чтобы  они  сразу
приняли наши ценности... Я уже больше трех лет  "обрабатываю",  извини
за грубое выражение, короля, пытаюсь облагородить  его,  просветить...
Он слушает очень внимательно, а потом вдруг переводит разговор на  то,
что он должен возглавить поход на один  из  городов,  жители  которого
запоздали с выплатой дани...
   - Марк, ты всерьез думаешь, что Мазу можно перевоспитать?
   - Но вы же видите, как я стараюсь сделать это! - восклицает Марк  с
трагической ноткой в голосе.

   В конце улицы живет гончар. За неделю до моего прибытия  он  должен
был  принести  во  дворец  кувшины,  помеченные  печатью  королевского
ключника. Он не смог этого сделать  -  перед  закладкой  кувшинов  для
обжига в печь с высокой печной трубы свалился камень и перебил  их.  В
назначенный день горшечника навестил жрец с двумя солдатами. Мастера и
всех членов его семьи секли до крови. Секли даже маленьких детей!
   - Марк, ты должен высказать владыке все, что  мы  думаем  по  этому
поводу! Это же безнравственно!
   - Не думай, что я ничего не делал, - быстро проговорил Марк,  -  до
нас подобные "преступления" наказывали смертью.
   Едва мы поравнялись с домом несчастного, как дети его, увидев  нас,
с визгом бросились в дом, а  сам  гончар  и  его  жена  опустились  на
четвереньки. Так нас еще не приветствовали. Откуда у них этот страх? И
только оглянувшись, я понял, в чем дело. В нескольких шагах  за  нашей
спиной стояли два жреца. Их лица были искажены злобой. В моем  взгляде
они увидели гнев и презрение. В их планы не  входило  раздражать  нас,
землян, -  они  тут  же  напустили  на  свои  постные  лица  выражение
равнодушия, опустив веки. Они смиренно склонили головы; гончар  и  его
жена лежали на земле у наших ног.
   Для них я был лицом, близким  к  Икенду.  Первым  побуждением  было
вырвать у жреца посох и хорошенько поколотить  достойных  слуг  своего
недостойного хозяина, установившего в городе режим жестокого  насилия.
Сдержав свой гнев, я сказал, чтобы жрецы немедленно убирались вон. Они
стояли,  тараща   на   меня   испуганные   глаза.   Тогда   я   сделал
соответствующий жест рукой, они развернулись и быстро пошли в  сторону
дворца. Я наклонился, чтобы поднять с земли валявшуюся у ног чету,  но
был остановлен Марком:
   - Грегор, не смей! Не прикасайся к ним!
   - Почему?
   - Они принадлежат к низкому  сословию,  а  мы  здесь  приняты,  как
равные Мазу. Мы можем прикасаться только к жрецам!
   - Черт побери, не знал я этого раньше, а то прикоснулся бы  кулаком
к противным мордам жрецов. Вечно они торчат за нашими спинами!
   -  Здесь  очень  строго  следят  за   исполнением   законов.   Если
представитель высшего дотронется к  низшему  -  это  считается  грубым
нарушением, - пояснял Марк.
   - Меня приняли здесь как брата Икенду! Для брата Икенду законы Мазу
ничего не значат!
   - Грегор, не мели чепуху! Ты можешь паясничать перед Мазу, а  зачем
притворяться перед нами? Уж  если  я  за  столько  времени  ничего  не
добился, то что можешь сделать ты?
   Я дотронулся до плеча гончара - он вздрогнул. То ли  ожидал  удара,
то ли еще чего. Его спина хранила следы истязания.
   - Вставай и не бойся! - сказал я, помогая ему встать. Он глядел  на
меня глазами затравленного зайца.
   - А переводить с одного языка на другой тоже запрещено?
   Марк двинул плечом. Он был раздосадован:
   - Ты считаешь, что делаешь добро, да? - с вызовом спросил он. - Так
знай, ты сделал зло. Этого несчастного сегодня же ночью утопят. И если
только его одного, то это будет меньшее зло. Могут утопить всю семью!
   Я поднял с земли гончара и его жену и  подвел  их  к  воротам.  Они
дрожали, не смели поднять глаз. Вокруг нас уже толпились зеваки. У них
были строгие, невозмутимые глаза. Я погладил пострадавших по плечам:
   - Не надо бояться, - сказал я на  божественном  языке  Ного.  И  на
своем добавил: - Марк, переведи им: - Вы не должны бояться меня. Я вас
люблю. Икенду тоже вас любит. Я люблю всех жителей  города  независимо
от того, пороли их или не пороли. Слушайте, это говорит брат Икенду!
   Подняв руки, я повернулся к  туземцам,  запрудившим  улицу.  Они  с
удивлением и страхом смотрели на происходящее. В толпе, то в одном, то
в другом месте мелькали фигуры в белом. Я видел их  злобно  сверкающие
глаза... Марк перевел мои слова. Сделал это  с  неохотой,  но  ему  не
оставалось иного.  Когда  он  закончил,  лица  у  жителей  посветлели,
раздались восторженные крики. Все они разом  смолкли,  когда  в  толпе
послышались угрозы жрецов. Туземцы поспешно разошлись. Марк побледнел:
   - Ты сумасшедший, Грегор! Через несколько минут  Мазу  будет  знать
обо всем! - встревоженно говорил Марк.
   Ну и плевать, думал я. Он  сам  объявил  на  площади,  что  я  брат
Икенду, а, значит, могу поступать, как нахожу нужным.
   - Но мы не знаем в деталях, что для них Икенду! - сказал Марк. - До
сих пор я ничего о  нем  не  слышал.  Они  упоминают  других  богов...
Возможно, у этого бога есть какой-то  авторитет.  Но  что  произойдет,
когда твой спутник проснется и всем станет ясно, что  он  не  тот,  за
кого его приняли?
   - He беспокойся, Ного очень смышленый человек. К  тому  же,  с  ним
разговариваю только я. Даже если не удастся удержать  его  в  ипостаси
лесного  бога,  он  сам,  своим  умом,  своей   силой,   ловкостью   и
находчивостью завоюет себе авторитет даже в глазах Мазу.
   - М-мда! - задумчиво протянул Марк, - и  для  тебя,  и  для  твоего
дикаря то, что ты  говоришь,  -  небольшое  утешение.  Он  пока  спит,
остается Икенду... Он - бог до своего пробуждения. Не думай, что  Мазу
и  его  окружение  такие  тупицы,  что  проглотят  все,  что   им   ни
подсунешь...

   Вечером того же дня ко мне подошел Марк. Он был встревожен:
   - Мазу  хочет  говорить  с  тобой...  Собственно,  с  нами.  Сейчас
подойдет Вэл... Боюсь, заваривается каша.
   - Чего же хочет верховный жрец?
   - Кто знает, чего он хочет! Боюсь, ты  его  недооцениваешь!..  Надо
будет взять с собой и Тена Линга - он лучше всех нас  владеет  местным
языком. Мазу очень уважает астрономию, к тому же... Этот Ного, он  еще
не пришел в себя? Вэл говорит, что он может проснуться в любой момент,
почти не получает снотворного.
   - Интересно! Мне он этого не говорил... - сказал я, поворачиваясь к
двери, в которую как раз входил Вэл. - Вэл, почему ты не  сказал  мне,
что Ного может проснуться?
   - Я решил не давать ему снотворное. У него непорядок с  сердцем,  -
довольно резко ответил врач, - попробуем наш прибор!
   В руках Вэла я увидел прибор -  небольшую  коробочку  с  проводком,
заканчивающимся пластинкой в форме  полумесяца.  Мне  он  знаком.  Это
"няня" из гибернатора. Значит, Ного будет оторван от  действительности
неопределенно долгое время!
   - Зачем это нужно? - я выхожу  из  себя.  -  Мне  сейчас  очень  не
хватает Ного! Его рука почти зажила! Или ты отрицаешь это?
   - Его сердце, дорогой коллега, вызывает у меня кое-какие  опасения,
- недовольным тоном отвечает Вэл, - обещаю, как  только  твоему  другу
станет лучше, я посоветуюсь с тобой о его  состоянии.  Сейчас,  думаю,
тебе лучше подготовиться к встрече с королем. Ты будешь приветствовать
его на языке лесного бога? Грегор, хочу сказать тебе одну  вещь  -  не
ставь под удар судьбу нашей экспедиции, пока у  нас  есть  возможность
выбраться отсюда!
   На языке у меня вертится едкий ответ, когда подходит Тен  Линг.  За
ним  появляется  факельщик.  В  коридоре  к  нам  пристраиваются   еще
несколько туземцев  с  факелами.  Наши  тени,  когда  мы  проходим  по
коридору, прыгают по углам. Я думаю о Ного. Не могу  поверить,  что  у
него больное сердце, а если больное, то почему это  выяснилось  только
сейчас? Вэл говорил, что у  него  сердце,  как  ракетный  двигатель...
Ного, Ного, мой лучший товарищ, что за беда с тобою приключилась?..
   Мы вошли в большую  комнату,  заполненную  жрецами.  Все  в  белом.
Удивляет чрезвычайно низкий потолок. У  дальней  стены,  на  небольшом
возвышении - трон.  Чуть  позади  трона,  с  правой  стороны  сверкает
огромный золотистый диск, назначение которого  до  меня  доходит  чуть
позже, когда перед ним устанавливается факел и свет  огня,  отраженный
диском, буквально ослепляет нас. Сам Мазу остается в тени. Я с  трудом
различаю черты его лица.
   Произносятся приветственные формулы, предусмотренные  церемониалом.
Я не понимаю ни слова. Марк говорит - верховный жрец отвечает. Если  у
Марка голос звучит обыкновенно, то у короля он имеет странный,  слегка
вибрирующий  тон.  Подозреваю,   что   здесь   замешана   определенная
акустическая хитрость. Словом, все сделано для  того,  чтобы  унизить,
подавить волю стоящих перед верховным жрецом...
   Мазу говорил долго. Я не понимал, о чем шла речь, но по  тону  было
ясно, что разговор поворачивается неприятной для  нас  стороной.  Меня
это настораживает.
   - Сколько мы еще будем здесь  торчать?  -  спрашиваю  у  Тен  Линга
довольно громким шепотом.
   Марк бросает на меня отчаянный взгляд. Мазу замолкает и делает знак
жрецам.  Бесшумные  жрецы  подставляют  нам  низенькие,  без   спинок,
табуретки. С этих низеньких сидений мы смотрим вверх на Мазу,  вытянув
шеи. Темное лицо  на  фоне  сверкающего  диска.  Мазу  снова  начинает
говорить. Тен Линг переводит:
   - Грегор, он говорит о тебе... Хотя он тебя не принял,  как  своего
брата, он  почитает  брата  божественного  Икенду,  и  потому  накажет
гончара. Завтра утром его вышлют из города за  то,  что  он  позволил,
чтобы  к  нему  прикоснулась  рука  брата  божественного   Икенду,   в
результате чего рука брата Икенду стала нечистой...
   - Старый Вру, злой дух плоскоголовых, - бормочу  я  тихо  на  языке
плоскоголовых, - я должен помнить о тебе; о твоей перевернутой  с  ног
на голову логике, когда виновный дважды карает невиновного...
   Говорю Тен Лингу: - Скажи ему, что он никого не  должен  наказывать
из-за меня. Если я захочу наказать, виновного и  так  постигнет  кара,
независимо от того, кто он. А если кого-то  коснулась  моя  рука,  или
рука Икенду, тот человек очистится...
   Марк хочет вмешаться, но Линг бесстрастно переводит  мои  слова.  Я
смотрю строгим взглядом в лицо Мазу. Если бы не этот слепящий диск!  Я
чувствую, что Мазу не слушает переводчика. В толпе жрецов  ни  шороха,
ни звука.
   Марк и Тен Линг тревожно переглядываются:
   - Возмутительно! - говорит Марк.
   - Что?
   - Он говорит, что этой ночью  посылает  флотилию  больших  лодок  с
воинами для нападения на соседний город. Он требует, чтобы ты, Грегор,
сказал, каким будет исход битвы?
   Понимаю, что ответ должен быть быстрым. У Вру была точно  такая  же
манера. Когда во время  наших  диспутов  я  загонял  его  в  угол,  он
хватался за какую-нибудь явно невыполнимую  мысль,  нелепость  которой
очевидна  для  всех,  приписывал  ее  оппоненту  и  выдавал  себя   за
единственного носителя истины.
   - Марк, помоги мне... Я еще не разбираюсь в пантеоне  их  богов.  У
них есть особый бог моря?
   - Есть...
   - Тогда переводи: мы не можем вмешиваться в дела морского бога.  Он
наш друг. Он сохранил нашу лодку и  привел  ее  в  эту  бухту.  Икенду
приказывает скалам  -  и  скалы  сдвигаются  или  падают...  Марк,  не
возражай, поверь, я иду единственно верной тропинкой. Посмотришь,  все
будет хорошо...
   Мои   ожидания   действительно   оправдались.   Фигуры   в    белом
заколыхались, по краям прошелся  гомон.  Он  прекратился,  когда  Мазу
поднял руки:
   - Я не понял, что хочет сказать нам Мастер Слов, брат божественного
Икенду! Бухта наших отцов стала мертвой бухтой, и в знак примирения мы
по приказу богов засыпали  камнями  вход  в  другую  бухту.  Какая  же
опасность угрожает водам Новой бухты?
   - Будущее в руках богов, - отвечаю я, - я спрошу  у  своего  брата,
божественного Икенду, что он думает об этом?
   Я  в  этом  диалоге  терплю  поражение.  Мазу  воспользовался  моей
ошибкой, которую я счел за проявление мудрости.  Он  наступает,  хочет
меня уложить на лопатки. Он знает, что я лгу, я  знаю,  что  он  лжец.
Проиграет тот, кто запутается в собственном вранье.
   - Мастер Слов говорит, что разговаривает  с  Икенду?  -  удивляется
Мазу. - Но мы знаем, что божественный охотник спит. Как же с ним можно
говорить?
   - Ты проиграл, Грегор, - сказал Марк, - я с ним очень много спорил,
и он никогда не чувствовал себя таким уверенным.
   Я пытался еще  что-то  доказывать;  что  бог,  даже  спящий,  может
наставлять уму-разуму, но  выглядел  я  в  целом  неубедительно.  Меня
сбивал  с  толку  сверкающий  диск  -  от  него  разболелась   голова,
невозможно было собрать воедино свои мысли. Вмешался Тен Линг:
   - Братья, у меня возникла идея. Грегор городил здесь чепуху, но она
натолкнула меня на одну мысль.  Я  все  больше  думаю  о  ней,  как  о
реальной. Надо продолжить этот разговор с Мазу. Давай, Грегор,  говори
дальше. Все равно, что. Главное - говори побольше, чтобы Мазу поверил,
что я перевожу.
   - Я желаю от всей своей души, чтобы на его голову обрушился потолок
этой комнаты после того, как мы выйдем отсюда... Этого достаточно?
   - Можешь продолжать в этом же духе.
   - Тогда пусть обрушатся и стены ущелья, через которые вышли в  море
его лодки, раз уж "Викинг" не может выйти через этот пролив.
   - Именно об этом я и думал, -  сказал  Линг  и  начал  "переводить"
властительному жрецу свою речь под видом моей. По мере того, как  Линг
говорил, Марк приходил в тихое изумление:
   - Сумасшедшая идея! А вдруг повезет!?
   - А что он говорит, я ведь не понимаю?
   - Поговорим потом. Здесь не место.
   Среди жрецов почтительный шепот сменился шумом, Мазу вдруг забыл  о
своем божественном статусе, резко прервал Линга. Они  заспорили.  Марк
весь превратился в одно большое ухо.
   - Скажи хоть, о чем речь?
   - Потерпи. Об этом поговорим серьезно, только не  здесь,  -  сказал
Марк, очень живо реагируя на слова Тена. Он даже включил  в  "перевод"
несколько своих реплик.
   Наконец Мазу закончил аудиенцию заключительной речью, после чего мы
в сопровождении факельщиков отправились назад. Марк по  дороге  сказал
Тену Лингу:
   - Сейчас об этом ни слова. Соберемся - и все обговорим.
   Через  десять-пятнадцать  минут   мы   все   собрались   у   Марка.
Отсутствовал один Феликс - был дежурным на "Викинге".
   - Друзья, речь идет о деле  чрезвычайной  важности.  Тен  Линг  под
маркой перевода слов Грегора предложил Мазу план, который может  стать
решающим в нашей судьбе. Из этого  вытекает  необходимость  хранить  в
тайне все, о чем пойдет речь.
   - Говори, Тен!
   - Мистификации Грегора, которыми он пытался  оболванить  верховного
жреца, подали мне  идею...  Когда  Грегор  сказал,  что  Икенду  может
повелевать  скалами,  я  увидел,   что   Мазу   этим   озадачен.   Как
прореагировал бы Мазу, если бы нам понадобилось вытащить  "Викинг"  на
берег? Скорее всего, не разрешил бы.  Хотя  реализовать  такую  задачу
было бы весьма трудно - берег довольно крут. Но если  обрушить  берега
пролива в Новой бухте и  завершить  то,  чего  не  сделали  аборигены?
Зачем? А затем, что Новая бухта превратится в обыкновенный пруд.  Воду
из пруда можно  выкачать  в  море,  то  есть  осушить.  Таким  образом
"Викинг" окажется на суше. Вы скажете, что придется  выкачивать  много
воды. Верно, много.  Но  если  вывести  "Викинг"  на  мелководье,  нам
придется выкачивать всю воду  из  бухты.  Но  для  начала  надо  будет
открыть пролив в Старой бухте. Нельзя аборигенов оставлять без  выхода
в открытое море. Это можно сделать взрывом. Сможем  ли  мы  изготовить
достаточное количество взрывчатки?
   Дэйв и Марсе о чем-то начали переговариваться. Марк сказал:
   - Говорите открыто, нечего перешептываться!
   - О чем речь? Здесь,  в  городе,  в  достаточном  количестве  можно
достать свиной или растительный жир. Технология производства глицерина
не очень сложна. Чем его нитровать? На наших биогенераторах произведем
столько азотной кислоты, сколько понадобится. - Дэйв на этот  раз  был
чрезвычайно, на удивление лаконичен.
   Мишель  подтвердил,  что  берется  прочитать  курс  по   технологии
изготовления некоторых химических веществ для коллектива, поскольку  в
самом процессе производства придется участвовать всем. Курс  рассчитан
на два-три часа. Тонкости - на практике.
   Попросил слова Андрей. Он предложил  использовать  для  откачивания
воды один из резервных топливных насосов. Его производительность  хоть
и не велика для такой  работы,  но  достаточна,  если  эту  работу  не
регламентировать слишком сжатыми сроками. Насос надо будет  установить
рядом с "Викингом", чтобы использовать его  энергетическую  установку.
Придется также насыпать небольшой островок, на котором и  смонтировать
насос. Тен Линг, который слушал всех очень внимательно, вдруг встал  и
спросил Андрея, куда он, собственно, намерен откачивать воду?
   - Как это куда? В море, конечно! - сказал Андрей и тут же  запнулся
- понял, что ответ не продуман. На "Викинге" нет шлангов такой длины.
   - Придется монтировать  насос  на  плоту  у  самого  завала.  Длины
электрических проводов достаточно, они нас не регламентируют, - сказал
Дэйв.
   - Как только освободится площадка, где будет стоять "Викинг",  надо
ее сразу готовить, как стартовую, - сказал Марк, - но так,  чтобы  это
не вызвало подозрения Мазу.
   За полчаса выяснилось, что проект вполне осуществим. Тилл поразился
тому, что удалось уговорить Мазу. Как это получилось?
   - Не без хитрости, дорогой Тилл, не без хитрости!  -  сказал  Марк,
потирая руки, - как всем известно, Грегор  недурно  изучил  психологию
туземцев. Правда, наши туземцы на целую голову выше его плоскоголовых,
но все  они  одинаково  легко  попадаются  на  мистификации.  Мазу  не
исключение. Тен сказал, что Икенду  мог  бы  вернуть  к  жизни  Старую
бухту, но в обмен требует до конца завалить Новую. Мазу  ухватился  за
эту идею. Ведь для него  важно  все,  что  работает  на  его  цель,  -
задержать нас в городе. Мы ведь помимо своей воли стали одной из  опор
его власти! Поэтому о  действительном  смысле  завала  пролива  он  не
должен знать.
   Мазу еще не дал  прямого  ответа  на  нашу  идею.  Он  сомневается,
правильно ли Грегор понимает Икенду и правильно ли мы переводим  слова
Грегора. Требует гарантий.
   - Какого же рода гарантии ему нужны?
   - Сначала Икенду должен расчистить пролив в Старую бухту, тогда  он
поверит, что богам угодно полностью завалить вход в Новую.
   - Так чем же это плохо? - прямодушный Такура не видит ловушки.
   - Когда мы расчистим пролив Старой бухты,  он  может  не  разрешить
перекрытие пролива Новой.  Значит,  мы  должны  будем  продумать  план
собственных действий...
   Возможность такого поворота событий притушила наши восторги.  А  то
кое-кому показалось, что мы уже видим Землю. Теперь приуныли и думаем.
Молчание прервал Тилл:
   - Не беда. Пришло время решать и нам, и Мазу. Как бы  ни  сложилось
наше намерение,  мы  должны  приниматься  всерьез  за  решение  судьбы
экспедиции. Мазу коварен. Это мы должны иметь в виду.  Я  не  исключаю
схватки. Значит, надо думать о взрывчатке не только для скал, но и для
Мазу. Короче - надо начинать действовать.
   - Ребята, только прошу вас - не обостряйте отношений с Мазу. У него
больше возможностей навредить нам, чем у нас - защититься от них...  И
вот о чем я хотел еще сказать: я был не всегда справедлив  к  Грегору.
Мне показалось, что он вернулся из джунглей  сломленным.  Конечно,  он
пережил многое, это не прошло бесследно. Если  откровенно,  я  боялся,
что он,  не  имея  возможности  контролировать  свои  поступки,  может
принести вред нашим замыслам...
   - Друзья, я все понимаю: и ваши тревоги, и  опасения...  Да  и  сам
бываю  излишне  резок  и  нетерпим,  подводит   выдержка.   Мне   тоже
показалось, что вы прижились тут и перестали думать о  возвращении  на
Землю... Я рад, что ошибся.
   - Мои  отношения  с  Мазу  могли  вызвать  у  Грегора  определенные
подозрения. Я  это  вижу.  Но  я  прав.  Своим  поведением  мы  должны
поддерживать у Мазу чувство уверенности в том, что не собираемся, да и
не можем покинуть эту планету. А  когда  наши  проблемы  будут  решены
вплоть до стартовых, придется Мазу доказать, что такова воля  богов...
Еще одна проблема - Ного. Как нам быть с ним? Как ему быть с  нами?  -
Марк посмотрел на меня.
   - А что с Ного?
   - Когда Ного проснется, с ним появятся проблемы, - заявил  Марк,  -
это естественно. Я попросил Вэла,  чтобы  он  подольше  держал  его  в
постели. Это важно. Предстоящая операция по подрыву завала  в  проливе
Старой бухты - очень трудная задача. Ты, Грегор, понадобишься нам  как
геолог. У тебя не будет времени возиться с  ним.  А  ведь  первые  дни
после пробуждения будут для твоего туземца самыми трудными...
   Я признал правоту Марка и его сомнений.

   На другой день с утра пораньше мы вышли из дворца. Нас было пятеро.
Дэйв и Мишель отправились на "Викинг", чтобы подготовить  материальную
базу для изготовления взрывчатки. Андрей  должен  сменить  Феликса  на
дежурстве, а нам с Тен Лингом предстояло  осмотреть  завал  в  проливе
Старой бухты. Некоторое время мы шли вместе,  потом  трое  свернули  к
пристани, а мы с Теном, перевалив через вершину холма, направились  по
своим делам. Вскоре мы заметили своих  сопровождающих.  Это  были  два
жреца и четыре стражника с  копьями.  Мазу,  очевидно,  забеспокоился.
Хорошо, что я на всякий случай взял с собой лук и  колчан  с  десятком
стрел. По дороге Андрей пытался нас, настроенных мрачно, развеселить:
   - Грегор, принесешь мне голову Большого Гривастого!
   - Но ведь он идет охотиться на морского змея! - возразил Дэйв.
   - Ах да, я перепутал, - соглашается Андрей,  -  но  у  этого  змея,
говорят, ракетные двигатели!
   Я не принимаю шутливого тона, внутренне я напряжен:
   - Вы лучше думайте о  том,  как  сделать  продукт  и  не  повредить
машину, а, Тен? Могут они сделать продукт?

   Некоторое время мы идем среди  садов.  Потом  выбираемся  на  берег
пролива. Впрочем, я неточно выражаюсь, надо - бывшего пролива.  Теперь
это ущелье с крутыми скалистыми откосами. Мы идем поверху вдоль ущелья
в сторону моря. Входа в ущелье отсюда не видно, но  слышно,  как  туда
вторгаются океанские волны.  Я  подбираюсь  к  самому  краю  обрыва  и
заглядываю вниз. Спуска к  воде  здесь  нет.  Противоположная  сторона
пролива  такая  же  крутая.  Ширина  ущелья  метров   двадцать   пять.
Продвигаюсь назад, в сторону бухты, и снова заглядываю вниз. Стена все
так же крута, но метрах в десяти-двенадцати подо мной вдоль стены идет
карниз, в отдельных местах на нем видны ступеньки.  Когда-то  по  нему
можно было спуститься с верхнего края  берегового  обрыва  над  устьем
бухты к полосе прибоя у выхода в море. Надо попасть на  эту  лестницу,
для этого еще немного возвращаемся назад. Наши соглядатаи держатся  на
расстоянии.
   - Вот здесь спуск к лестнице! - кричит  Тен.  Иду  к  нему.  Стража
пятится передо мной в десятке метров.  Тен  стоит  на  четвереньках  и
заглядывает вниз. Делаю то же самое. Верхняя часть ступенек оборвалась
вместе со скалой. На ее  месте  остался  узкий  карниз.  Он  неудобен,
сильно скошен.  Пробраться  по  нему  до  уцелевшего  участка  сложно.
Спуститься на  него  еще  сложнее.  Я-то  спущусь,  а  как  Тен  -  не
представляю, он никогда не имел дела с ущельями и скалами.  Осматриваю
скалы -  может,  есть  другой  подход  к  ступеням.  Не  видно  ничего
подходящего. Внизу под нами плещется вода бухты. Думаю,  что  к  месту
обвала можно пробраться по камням вдоль уреза воды,  о  чем  и  говорю
Тену. Поскольку этот путь все равно надо обследовать  отдельно,  прошу
Тена пройти еще немного в сторону бухты, спуститься к воде и двигаться
к горловине пролива, к месту завала, сколько возможно. А я  постараюсь
пройти по лестнице. Я  спустился  на  нее,  прижимаясь  всем  телом  к
обрыву, цепляясь пальцами за каждый выступ. Ее вырубили, видно,  очень
давно. Местами она обрушилась в воду - это самые  трудные  участки  на
моем пути. Лестница, вернее то, что от нее осталось, повторяет  изгибы
крутизны, то прячется в нишах и выемках,  то  цепляется  за  скалистые
выступы, с которых я хорошо просматриваю водную поверхность. С  одного
такого выступа я увидел Тена. Он стоял  по  колено  в  воде  метрах  в
семидесяти. Горловина ущелья сужается, и я  подхожу  к  самому  узкому
месту. Из-за выступа  скалы  открылось  море,  обдавшее  меня  запахом
водорослей  и  широкого  просоленного  пространства.  Здесь   лестница
оканчивается  в  воздухе  на  высоте  в  пять-шесть  метров  от  воды,
остальная ее часть обрушилась в пролив  вместе  со  скалой.  Горловина
запружена огромными скальными глыбами, их  верхушки  торчат  из  воды.
Несколько  глыб,  застрявших  в  горловине.  Пространство  между  ними
заполнено обломками помельче и  щебенкой.  В  прозрачной  воде  хорошо
просматриваются детали обвала. Если подорвать две-три "опорные" глыбы,
морские волны и течения быстро расчистят  проход.  Прибой  со  стороны
открытого моря здесь работает на  совесть  -  подножия  скал  вылизаны
основательно.  Наверху  послышался  подозрительный  шорох   -   сигнал
опасности для альпинистов и прочих мастеров горного дела. Инстинктивно
прижимаюсь спиной к  скале.  Едва  не  задев  меня,  довольно  крупный
обломок скалы с шумом и грохотом падает на площадку в том самом месте,
где я стоял несколько секунд назад. Смотрю  вверх.  Из-за  края  скалы
выглядывает  жрец  с  огромным  камнем  в  руках.  Такую  ситуацию   я
предвидел, иначе, отпрянув при первом же шорохе, я не вставил бы хвост
стрелы в тетиву. Не целясь, стреляю. Стрела вонзается негодяю в грудь,
он хрипло вскрикивает  и  срывается  с  обрыва.  Вместе  с  камнем  он
пролетает мимо меня и падает на скалу, торчащую из  воды.  Дернувшись,
он сползает в воду, в темную подводную расселину.
   Несколько мгновений жду. Тихо. Отхожу назад по сглаженным  временем
и  ветрами  ступеням  и  втискиваюсь  спиной  в  щель,  держа  лук  на
изготовку. Сверху  мне  ничто  не  угрожает  из-за  скалы,  нависающей
козырьком. Все  внимание  -  за  угол  скалы,  куда  уходит  лестница.
Мгновенья напряженного ожидания.  Шорох.  Осторожные  шаги.  Натягиваю
тетиву и... сердце чуть не обрывается.  Из-за  скалы  появляется  Тен.
Увидев натянутый лук, отшатывается. Я, охнув, хватаю его  за  рукав  и
притягиваю к себе.
   - В чем дело, Грегор? -  спрашивает  он,  глядя  на  меня,  как  на
рехнувшегося. В это время, задев его плечо,  сверху  падает  булыжник.
Тен хватается рукой за плечо и смотрит вверх.
   - Прижмись спиной  к  скале!  -  он  послушно  прижимается.  -  Они
получили приказ разделаться с нами, - шепчу я товарищу.
   За поворотом лестницы послышались  осторожные  шаги.  Воин,  увидев
нас, замахивается копьем, но моя стрела его опережает. Он  сваливается
в воду.
   - Ничего не понимаю, - шепчет Тен.
   - Тут и понимать нечего - нас хотят убить, -  лихорадочно  шепчу  я
Тену, настораживая лук, - возьми на всякий случай вон тот камень, надо
же защищаться!
   За скалой переговариваются. Идущие  следом  за  первым  воины  тоже
говорят полушепотом. Я спускаю тетиву, как только  туземец  появляется
из-за угла. Падая, он увлекает вслед за собой  и  второго  воина.  Они
падают на острые скалы и сползают в воду... Опять  стало  тихо.  Через
несколько секунд слышен голос наверху, прямо над  нами.  Ему  отвечает
другой, на лестнице, метрах в двадцати от нас.
   - Что они говорят? - спрашиваю Тена шепотом.
   - Этот, над нами, спрашивает: - все? покончили? Тот отвечает: -  не
знаю, не вижу никого...
   За углом опять слышны осторожные шаги. Я беру из рук Тена  булыжник
и, как только из-за скалы появляется голова туземца, обрушиваю на него
удар.
   - Остался один жрец, - шепчу я Тену, - нельзя допустить,  чтобы  он
убежал в город... Позови его сюда... Скажи,  что  воин  столкнулся  со
мною, и мы оба полетели вниз... говори быстро!
   Тен что-то кричит жрецу. Тот отвечает. Тен снова что-то  говорит...
Проходит довольно долгая пауза.  Наконец  туземец  подает  голос.  Тен
переводит мне шепотом, что туземец спускается сюда...

   Испытывал ли  я  угрызения  совести  после  всего,  что  случилось?
Конечно, на душе было очень тяжело.  Но  что  нам  оставалось  делать?
Поднять руки и обреченно ждать, пока нас пронзят копьями и похоронят в
морской пучине?.. Я много  раз  убивал  антилоп,  свиней,  обезьян.  Я
подчинялся  установленному   природой   закону.   Ведь   не   мучается
угрызениями  совести  хищник,  терзающий   жертву!   Я   знал   немало
плоскоголовых, низких негодяев, которым я с удовольствием проломил  бы
голову, если бы не внутренний тормоз совести. Там прямой  угрозы  моей
жизни не было...
   Но уже схватка с преследователями на реке поставила  вопрос  иначе:
тебя хотят убить - защищайся, как можешь!  То  же  самое  и  здесь.  С
первого взгляда на верховного жреца я  понял,  что  мы  имеем  дело  с
коварным и подлым человеком. Если  учесть,  что  он  еще  и  умен,  то
становится ясным, насколько опасен этот тип.
   Я ищу оправдательные аргументы. Конечно, Мазу приказал  нас  убить.
Он чует своим звериным нюхом нежелательный для него  поворот  событий.
Он еще не знает, в чем конкретно  заключается  этот  поворот,  но  уже
действует, руководствуясь  примитивной  логикой  хитроумных  негодяев:
все, что плохо для противника, -  хорошо  для  себя.  Что  ему  стоило
отдать приказ на убийство? Абсолютно ничего. В то время как ликвидация
двух "братьев" - это очень полезно, поскольку уменьшает силу "братьев"
и вгоняет их в страх; а страх, как известно даже  первобытным,  плохой
помощник в делах.
   Интуиция - великое дело. Уходя утром из дворца, я захватил с  собой
лук, чем немало удивил друзей. Я и сам не знал, зачем  он  мне  нужен.
Взял - и все. Было нечто непреодолимое в этом решении. Я объясняю  это
четырьмя годами  жизни  в  джунглях,  где  условия  первобытной  среды
разбудили в глухих уголках моего мозга реверсивные  возможности.  Если
бы я не сделал этого, сейчас нашими бездыханными телами  распоряжались
бы подводные морские течения и рыбы.
   Правда стремится к простоте. Но в моих самообвинениях эта  простота
делает правду неубедительной. Я вновь  и  вновь  прокручиваю  в  своем
сознании диск  неумолимой  логики,  отрицающей  насилие.  Нравственная
проблема хищника и жертвы действительно проста. А  как  быть  с  этими
несчастными, которым я  ничего  плохого  не  сделал  до  этой  роковой
минуты? Они мне - тоже, пока не получили приказ своего владыки.  Никто
из них не поставил под сомнение повеление вождя. По крайней мере,  мне
это неизвестно. Они были исполнителями  чужой  воли.  Я  защищал  свою
жизнь. На стыке двух этих правд произошла трагедия. Так  что  же,  всю
жизнь казнить себя? Кто же выиграл в этой трагедии? Мазу потерял своих
подручных, подручные потеряли свои жизни, я потерял нечто очень важное
в своей душе... Все потеряли. Что с того, что потери потерям рознь!

   Мы долго сидели над пропастью, опираясь спинами о  скалу.  Тен  все
время смотрел в темную воду пролива. Я  сидел,  прикрыв  глаза.  Ничто
больше не нарушало тишины, кроме плеска волн.
   - Мы не можем сказать остальным, что произошло, - нарушил  молчание
Тен, - они не поймут этого. Я понял, что нам  угрожала  смерть,  когда
увидел в руках жреца веревку... Когда хотят скрыть убийство, к  трупам
привязывают камни и бросают в воду. Наши парни никогда бы  не  узнали,
куда мы исчезли...
   - Мазу может спросить нас, куда девались воины и жрецы.
   - Мы шли порознь. Нам не было никакого дела  до  воинов  и  жрецов,
которые шли сами по себе по своим делам. Вот так и будем  отвечать,  -
мне понравилась и удивила решимость Тена и его четкая логика.
   - Мертвые, конечно, всплывут, - сказал  Тен,  -  мы  теперь  должны
торопиться с подрывом.

   - Ну, делитесь впечатлениями!  -  Марк  был  настолько  "приподнято
весел", что не замечал нашей бледности. Ссадина на плече Тена ни о чем
не говорила - как-никак, по скалам лазали!
   - Надо будет  заложить  взрывчатку  под  четыре  скалы,  -  говорю,
стараясь  мобилизовать  все  свое  самообладание.  Тен  тоже  держится
спокойно, правда, часто устремляет взгляд в темноту. Но это никому  не
дает повода приставать к Тену с глупыми вопросами. Устал человек,  это
же ясно! Нашим друзьям, заряженным идеей возвращения, хочется вытянуть
из нас побольше информации, они требуют обстоятельного ответа.
   - Обвал закрывает внешнюю горловину пролива, - говорит Тен, - масса
породы не очень велика. Сделать проход не составит проблем.
   Я  решаю  объяснить  подробнее.  Подобранным  на   земле   кусочком
известняка рисую на каменном полу схему пролива  и  место,  где  лежит
обвал. Указываю примерные  места,  где  надо  заложить  четыре  заряда
взрывчатки. Ширина пролива в этом месте - до тридцати метров.  Глубина
залегания обвала,  по  прикидке,  метров  десять.  Долбить  шурфы  для
взрывчатки не придется - ее можно опустить в расселины между скалами и
взорвать электрическим детонатором. Взрывчатки должно хватить  на  то,
чтобы взорвать примерно десять тысяч тонн породы. Я вижу темную  толщу
воды, на дне среди скал течение шевелит руками убиенных...
   - Взрывчатку надо готовить немедленно, - говорю я в  заключение,  -
есть все основания думать, что Мазу будет ставить нам помехи на каждом
шагу.
   Тен бросил на меня быстрый взгляд. Дэйв  излишне  много  улыбается.
Все веселы, нам одним не до смеха. Позже я узнал причину веселья. Года
полтора  назад  туземные  "химики",   ученики   Мишеля,   организовали
мастерскую по производству мыла. Мастерская, то есть мыловарня,  стала
прикрытием для заготовки большого количества жиров, из которого  будет
изготовлен глицерин. На "Викинге" завтра будет запущена  установка  по
производству азотной кислоты. Вот почему  радуются  наши  парни.  Дэйв
говорит, что можно изготовить столько взрывчатки, сколько и не  нужно,
и даже еще немного. Дэйв умеет играть логикой.

   В тихое послеполуденное время я сижу в  солярии  на  плоской  крыше
дворца  и  разглядываю  окрестности.  Желтый  цвет  домов   контрастно
выделяется на яркой зелени садов. Лазурные зеркала Старой и Новой бухт
на фоне темно-серых  скалистых  берегов  навевают  мысли  о  вечном  и
добром. В глубине, в подводных сумерках колышутся  тела...  Зачем  это
нужно? Зачем я согласился на эту экспедицию?

   Дэйв достал из кармана небольшой флакон с  прозрачной,  желтоватого
оттенка жидкостью. Извлек пробку и осторожно уронил одну  капельку  на
каменный пол. Капелька взорвалась с треском, от которого я  вздрогнул.
Дэйв засмеялся.
   - Перестань, Дэйв, - нервно вскрикнул Тилл.
   Дэйв со смехом хлопнул меня по спине:
   - Видал? Этой капелькой можно добиться  большего,  чем  двухчасовым
диспутом. Я уронил одну такую каплю  под  ноги  Мазу.  Это  надо  было
видеть!  Он  подпрыгнул,  как  ошпаренный!  И   сразу   потерял   свою
королевскую важность.
   - Для Мазу мало одной капли, - отвечаю, разглядывая жидкость. - Как
у вас дела?
   - Завтра к вечеру мы закончим все. Расфасуем в  пластиковые  мешки.
Послезавтра с утра организуем транспортировку на  лодках  в  указанное
тобою место...

   Ночью с третьего дня на четвертый я с Теном,  вооружившись  луками,
поплыли на лодке  в  район  завала.  Поздно  вечером  здесь  закончили
выгрузку нитроглицерина. Четыре  увесистых  мешка,  заполненные  более
мелкой  расфасовкой,  со  всеми  предосторожностями  были  уложены   в
указанных мною местах. В каждый мешок заложили по детонатору,  провода
от которых собрали в пучок, привязали конец пучка к камню и спрятали в
расселине. Утром чуть свет кто-то из  астронавтов  протянет  на  лодке
провода отсюда к пристани. Мы подсоединим концы проводов к проводам от
детонаторов и быстро, не задерживаясь, вернемся на берег.
   Марк не понимал,  зачем  понадобилось  наше  с  Теном  дежурство  у
завала. Что оно даст? Кто позарится на  взрывчатку?  Но  мы  не  могли
сказать ему правду. Она заключалась в том, что если  всплывут  убитые,
их надо упрятать в скалы. Ночь была тихая.
   Ни одна живая душа не приближалась к нам за всю  ночь.  Мы  гадали,
куда могли подеваться трупы. Привязав к шнуру увесистый  булыжник,  мы
протралили  весь  участок   дна   под   скалой,   куда   падали   наши
преследователи, но безрезультатно. Может, их рыбы обработали?  Течения
затянули? Только бы не всплывали до взрыва!
   - Это была последняя возможность их  обнаружить,  -  вздохнул  Тен,
когда небо на востоке стало светлеть.
   - Наверное, они застряли в камнях... Как бы там ни  было,  мы  ведь
решили ни перед кем не оправдываться и ничего не объяснять.
   - Теперь уже все равно ничего не поделаешь,  -  согласился  Тен,  -
скоро подъедут электрики.

   Некоторое время казалось, что все  идет  нормально.  Дэйв  попросил
Мазу объявить табу на район пролива Старой бухты. "Белых братьев" табу
не касалось, они могли шнырять по всей бухте, если это необходимо  для
взрыва завала. Правда, Мазу выразил желание посетить место взрыва,  он
явно не представлял, что это такое. Дэйв объяснил  ему  размеры  риска
при помощи взрывающейся "воды":
   - Я  показал  тебе,  о  Мазу,  какая  сила  таится  в  одной  капле
"божественной воды". А в скалах пролива спрятано столько, что ею можно
наполнить тридцать больших кувшинов. Если ты не дорожишь жизнью, я  не
могу тебе помешать - можешь пойти туда.
   Подплыло  несколько  лодок.  Марк  сказал,  что  детонаторы   будут
подрываться  аккумулятором.  Электрики  взяли  его   на   лодку.   Они
высмотрели себе укрытие под  береговой  скалой.  Я  показал  им  пучок
проводов от  детонаторов,  и  они  занялись  подключением.  Была  дана
команда  всем  лодкам,  кроме   подрывников   отойти   на   безопасное
расстояние.
   Чтобы мне и Тену не возвращаться во дворец, нам  принесли  завтрак.
Ни у меня, ни у моего товарища не  было  аппетита.  Мы  только  выпили
тоника. На набережной уже толпились туземцы. Линию  безопасности  Дэйв
указал  у  опушки  крайнего  сада.  Мы  все  нервничали.  А  вдруг  не
сработает? А  вдруг  что-нибудь  еще?  Вдруг  Дэйв  перестарался?  Для
большей уверенности  в  успехе  он  заложил  взрывчатки  втрое  больше
расчетного количества. А что, если рухнут береговые скалы? Мазу  стоял
на берегу среди своих сановников. Он казался спокойным.  Его  паланкин
стоял в тени дерева на берегу, а мы здесь же сидели  в  лодках.  Мазу,
видимо, решил, что на всякий случай надо держаться поближе к нам, мало
ли что задумал этот подручный Икенду.  Он  уверен,  что  вся  затея  с
освобождением пролива - это моя с  Ного  работа.  Он  с  непроницаемым
лицом смотрел в  сторону  пролива,  изображая  величественную  статую.
Интересно, о чем он там думает? Хитрый, возможно, даже проницательный,
верховный жрец, безусловно, не верит ни, в Икенду, ни в  меня.  Почему
не разоблачит бога-самозванца? На этот счет у него свои планы.  В  его
интересах вести себя так, чтобы все подданные видели  -  у  верховного
жреца гостит само лесное божество!
   Как он поведет себя, когда станет свидетелем потрясающего  зрелища?
Поверит ли он во что-нибудь? Поймет ли, что завал в  проливе  устранят
не боги, а мы, пришельцы с далекой звезды? При  всем  своем  уме  Мазу
все-таки во многом ограничен.  Он  остается  невежественным  туземцем,
подвержен предрассудкам,  взгляд  на  жизнь  у  жреца  крайне  узок...
Поразит ли его могущество землян?
   Мы ждем, почти затаив дыхание, и смотрим в одну точку. Но что  это?
Лодка с Дэйвом и электриком плывет  к  нам.  Неужели  случилось  нечто
непредвиденное? Не знаю, как у остальных, у меня душа ухнула в  пятки.
Марк беспокойно дернулся в лодке.
   - Что там у них? - спросил он, обращаясь почему-то ко мне.
   - Сейчас узнаем, - ответил я как можно спокойнее.
   Вижу, на корме лодки разматывается  барабан  с  проводкой.  Фу-уты,
черт! Они хотят устроить спектакль перед глазами Мазу  и  его  народа.
Говорю об этом Марку. Он облегченно улыбается и говорит, что  идея,  в
общем, недурна, хотя надо было  обо  всем  договориться  заранее.  Тем
временем лодка причалила к нашим лодкам. На глазах у толпы Дэйв взял в
руки небольшой красно-синий ящичек.  Андрей  присоединил  к  нему  два
проводка. Остается передвинуть рычажок - и...
   - Ну, кто священнодействует? - спросил Дэйв, держа ящичек на весу.
   - Давайте Тену, это же его идея, - говорю я.
   - Нет, нет, - возразил астроном, - пусть священнодействует помощник
Икенду!
   При звуке этого имени по толпе туземцев словно прокатился вздох.  И
даже Мазу как-то съежился.
   - Грегор, бери в  руки  ящичек  и  произнеси  заклинание  от  имени
великого, божественного, непревзойденного Икенду! - сказал Марк.
   - Намек понят, друзья! - я  встаю  и  осторожно  перехожу  в  лодку
Дэйва. Беру чудодейственный ящичек, поворачиваюсь лицом  к  проливу  и
поднимаю ящичек над головой.  На  самых  высоких,  подвывающих  нотах,
подражая недостопамятному Вру, я произношу первые фразы заклинания  на
языке плоскоголовых, стараясь, чтобы  имя  Икенду  звучало  как  можно
чаще. Спиной чувствую, как замерли тысячи сердец  поклонников  лесного
бога...
   Я передвинул рычажок - и мир  содрогнулся.  Над  скалами  полыхнуло
пламя; огромная туча, в  которой  смешались  дым,  ил,  водяная  пыль,
камни, клубясь, полезла в небеса. По ушам резанул грохот  мощностью  в
пять громовых раскатов, а секунду спустя  ударная  волна  налетела  на
толпу и повалила ее навзничь. Толпа ждала чуда - увидела  ужас.  Камни
начали падать в воду и на землю с не таким уж  и  малым  недолетом.  Я
посмотрел туда, где стоял Мазу рядом со своим паланкином. Увидел,  как
он выкарабкивается из-под перевернутого средства своего  передвижения.
Многие из толпы, особенно те, что  стояли  поодаль.  с  криками  ужаса
побежали в сторону города. Тяжелая туча клубилась над  местом  взрыва.
Только бы не вздумала она двинуться на город! С туземцев достаточно  и
одного ужаса.
   - Дэйв, что  за  расчеты?  -  воскликнул  Марк.  -  Можно  было  бы
удовлетвориться и меньшим эффектом!
   Большая часть толпы с глазами, лезущими на лоб, взирала на нас и на
дело наших рук. Никто не смотрел в сторону Мазу. Он.  видно,  был  рад
этому, если только его сознание не было парализовано страхом. Был рад,
что подданные не заметили его позора, не обратили внимания на то,  как
он выползал из-под паланкина на четвереньках. Туземцы,  видя,  как  мы
спокойно   радуемся    результатам    взрыва,    мало-помалу    начали
успокаиваться.  Мазу  невозмутимой  статуей  стоял  под   деревом,   а
носильщики приводили в порядок  паланкин.  Только  побелевшие  губы  и
побледневшие щеки говорили о том, что верховный жрец пережил не  самые
приятные минуты в своей жизни.

   - Теперь можно, о Мазу, пройти к ущелью и посмотреть,  что  сделала
воля божественного Икенду! - сказал Дэйв.
   - Ему бы лучше пойти туда завтра! - сказал Тен.
   - Да, ему туда нельзя сейчас! - сказал я.
   - Но почему? -  удивился  Дэйв.  -  Ведь  мы  устроили  это,  чтобы
воздействовать на меднолобого жреца!
   - Это воздействие достигнуто, - сказал я, - но  сейчас  ему  нельзя
туда. Сначала мы должны посмотреть сами!
   -  Не  понимаю,  почему  вы  упорствуете!  Это  же  психологический
выигрыш! Его надо использовать! - настаивал Дэйв.
   Марк о чем-то говорил с Мазу. Жрец колебался.  Потом  взял  себя  в
руки,
   - Мазу пойдет с нами, - прекратил споры Марк.
   Жрец уселся на паланкин, и перепуганные носильщики пошли вперед. Он
что-то сказал им. Они остановились,  позволяя  нам  идти  первыми.  По
дороге Марк и Дэйв уже обсуждали проблему запруживания Новой бухты. Мы
с Теном отрешенно шли рядом. Дорога заняла пять-шесть минут. И вот уже
мы стоим на скалах и заглядываем в ущелье. Произошло  то,  чего  мы  с
Теном боялись. Несколько трупов колыхалось на поверхности воды. У двух
из них в груди торчали мои стрелы.
   - А эти как попали сюда?! - Дэйв схватился за голову. -  Ведь  было
объявлено табу!
   Мазу тоже сошел с паланкина и заглянул вниз. Его лицо  не  дрогнуло
ни единым мускулом...
   - Грегор, сумасшедший, - чуть не рычал вполголоса Марк, - когда  ты
успел сделать это?
   Марк смотрит на жреца. Тот равнодушно взирает на трупы, потом  наши
взгляды встречаются. Мазу переводит взгляд на  скалы  противоположного
берега.
   - Скалы  заперли  пролив  не  здесь,  -  сказал  Мазу  бесстрастным
голосом. - Если мы хотим видеть это, надо пройти дальше! -  он  делает
знак слугам, и снова паланкин покачивается на плечах носильщиков. Мазу
смотрит вперед, в сторону моря. Все наши тут же набрасываются на меня:
   - Что? Почему? Как?..
   Тен Линг довольно решительным тоном обрывает вопросы:
   - Довольно об этом! Мы ответственны в равной степени! Нас  вынудили
защищаться!
   Глядя на  огромный  котлован,  заполненный  водой,  и  разбросанные
вокруг обломки скал, Мазу молчал.  Мертвая  бухта  больше  не  мертва.
Углубленный  в  свои  тайные  мысли,  Мазу  молчал  все  время,   пока
возвращался в город. Он как будто впал в транс. Мы все тоже молчали. Я
чувствовал на себе осуждающие взгляды товарищей; одни привлекали  меня
к ответственности, другие - не осмеливались  выразить  одобрения.  Тен
шел рядом.
   На окраине города нас встречала огромная, гудящая изумлением толпа.
Страх прошел, осталось чувство преклонения. Мы шли между двумя  рядами
ликующих  глаз,  ставших  свидетелями  чуда,  свидетелями   проявления
божественной воли Икенду.
   По зеркалу бухты шныряли лодки. Если кто из них  и  видел  трупы  в
затоне,  то  это  не  такое  уж  редкое  зрелище,  на  котором   стоит
сосредоточивать внимание. В царстве  Мазу  смерть  человека  мало  чем
отличается  от  смерти  обыкновенного  животного.  Главное   -   бухта
соединилась с морем! Пристань, давно уже  потерявшая  значение,  стала
предметом дележа. Все дружно старались припомнить, где  чей  находился
участок во времена дедов и прадедов. Предъявлялись права на  береговые
участки. Что для обитателей несколько каких-то трупов! Какое горожанам
дело до них! Жрецы и воины - дело верховного жреца.
   Среди горожан  уже  бродят  слухи,  что  возрождение  Старой  бухты
связано с закрытием Новой. Значит, будет еще одно чудо! Или ужас! Надо
справедливо поделить места для лодочных причалов.
   Эти могущественные пришельцы! Почему  через  них  проявляется  воля
богов? Если боги велят им  уничтожать  скалы,  они  могут  повелеть  и
кое-что другое... Радоваться или печалиться, что столь  могущественные
существа, дружные с волей богов, посетили их город?.. Все это я  читал
на лицах людей, встречающих нас. Многие что-то кричали  на  непонятном
языке.
   Наше  шествие  закончилось  у  дворцовой  лестницы.  Мазу  сошел  с
паланкина  и  что-то  сказал.  Тен  подошел  к  нему.  Жрец  стоял   и
разглаживал складки на своем хитоне. Тен что-то ему сказал. Марк  тоже
хотел подойти к жрецу, но Тен не  позволил  ему  оттереть  себя.  Марк
покраснел от досады:
   - Ты тоже сумасшедший, как и Грегор! Надо разобраться, зачем вы все
это сделали.
   Тен пропускает возмущение Марка мимо ушей и требует от Мазу ответа.
Мазу высокомерно смотрит поверх головы Тена, руки жреца все еще заняты
разглаживанием складок. Наши взгляды опять встречаются, как тогда,  на
пристани, во время моего появления здесь. Ни один из  нас  не  отводит
глаз в сторону - это было бы признанием  поражения  одной  или  другой
воли. Потом Мазу прикрывает глаза рукой и что-то говорит  Тену.  После
этого направляется во дворец.
   - Что он сказал? - спрашивает Марк не без досады. - Что  он  скажет
завтра утром? Ты знаешь, какой будет  ответ?  Он  приказал  убить  нас
всех! Это наша последняя ночь! Вот что вы наделали!

   Я неохотно вспоминаю об этой ночи. Каждый доказывал  свою  правоту,
не заботясь о человеческом достоинстве, и потому у одиннадцати человек
появилось  двадцать  два  мнения.  Одиннадцать  лучших  представителей
человечества, как сказал когда-то Феликс, грызлись друг с другом  и  с
самими собой в поисках истины, содержание которой менялось при  каждом
повороте мысли. Может ли быть нравственным насилие  и  безнравственным
убеждение? Что вернее: предоставить решение своей  участи  судьбе  или
бросить  все  в  костер  борьбы?   Как   сделать   правильный   выбор?
Действительно ли мы все разрушили, или только  сейчас  начнется  эпоха
новой жизни? Мы  прошли  столько  очистительных  костров  решимости  и
раскаяния, но едва ли стали мудрее.

   Вопрос, который Тен задал Мазу, звучал так: "Когда сыновья  далекой
звезды смогут закрыть пролив Новой бухты?" Ответ Мазу гласил:  "Завтра
утром сыновья далекой звезды узнают все!" Согласитесь, что такой ответ
каждый может истолковать как угодно. Вот мы и толковали  всю  ночь.  А
тяжело дышащий Ного, словно массивная глыба, оставался  равнодушным  к
нашим спорам - он все еще спал тяжелым искусственным сном. Я подошел к
нему в пылу спора, устав доказывать свою правду, и попытался  нащупать
пульс, как будто это могло мне помочь в поисках истины.
   Я почувствовал, что судьба делает новый поворот. Не  только  мы  не
спали в эту ночь - не спал весь город,  освещенный  тысячами  факелов.
Факелы  горели  вокруг  дворца,  освещая  колеблющимся  светом  хмурых
часовых  с  копьями.  Улицы  города   были   запружены   туземцами   и
возбужденным говором.
   Мы терялись в догадках. Чем встретит нас новое утро?
   Когда дальнейший спор всеми был признан бессмысленным,  мы  собрали
все  наше  снаряжение,  кое-какие  запасы  продовольствия,  баллоны  с
кислородом и перебрались на крышу. Андрей,  Тен  и  Тилл  помогли  мне
передвинуть кровать Ного. Мы готовились к обороне. С крыши хорошо  был
виден "Викинг".  Там,  в  одиночестве,  дежурил  Феликс,  переживающий
оттого, что ничем не может  нам  помочь.  На  всякий  случай,  включая
корректирующие двигатели, он стал маневрировать  по  глади  залива  на
виду у города. До нас доносился ровный гул  реактивных  двигателей,  в
темноте было видно, как их кинжальное пламя появляется то в одной,  то
в другой стороне.

   Близился рассвет. Меня все больше одолевало сомнение - как  быть  с
Ного. В надвигающейся схватке  мы  можем  погибнуть,  а  какая  судьба
уготована ему? Жил бы он в своих джунглях - и никаких проблем. Так нет
же, угораздило его согласиться на авантюру этого странного  пришельца!
Я имею в виду себя.

   Надо разбудить его. Пока еще возможно, я должен  объяснить  ему,  в
какой ситуации он оказался. Здешние туземцы почитают его  как  лесного
бога  Икенду  -  это  обстоятельство  ему  на  руку.  Надо   продумать
приемлемую для Ного тактику отношений с горожанами и Мазу. Она  должна
быть предельно простой и в  то  же  время  соответствовать  нечаянному
статусу Ного как божества. Он должен будет пробиваться  на  родину,  в
направлении горной гряды и дальше. В том, что Ного во  время  одиноких
скитаний сумеет постоять за себя в любой обстановке, я не  сомневался.
Он сможет вернуться домой. Я  прикинул  расстояние  отсюда  к  племени
плоскоголовых - примерно до  тысячи  километров  по  прямой.  Скитания
могут удлинить их до трех тысяч. Если в среднем Ного  будет  проходить
по  двадцать  километров  в  день,  то  через  сто  пятьдесят  -   сто
восемьдесят  дней  он  окажется  среди  своих...  Я  поделился  своими
соображениями с Марком. Он пожал плечами:
   - Грегор, тебе лучше знать,  что  делать.  Что  мы  знаем  об  этом
туземце? Единственный положительный момент  в  случае  с  Ного  -  это
Икенду. После взрыва в проливе  его  фигура  имеет  особый  вес.  Мазу
должен считаться с этим.
   Я попросил Вэла хорошенько  продумать  медицинскую  часть  проблемы
Ного. Он заверил, что никаких сложностей не  видит...  Через  полчаса,
вооруженный шприцами и флакончиками, он  начал  колдовать  над  спящим
гигантом. Потом выслушал его легкие, проверил  все  параметры  сердца.
Под конец сделал одну инъекцию в вену, другую - в мышцу бедра:
   - Через полчаса садись на этот  стул  и  жди...  Вернее  сказать  -
встречай своего  спутника.  Вы  расстались  в  момент  его  последнего
пребывания в здравом уме, так что он  будет  поражен  новой  для  него
обстановкой. Держись весело, самоуверенно и спокойно.
   Вэл ушел; я уселся у изголовья Ного и предался размышлениям. Вскоре
я отметил, что у Ного изменилось дыхание: оно стало чаще и глубже. Еще
через некоторое время он что-то тихо пробормотал. Потом просто  открыл
глаза и уставился на меня:
   - Грего... Грего! Где мы? - он приподнялся и схватил меня за  руку,
обводя комнату диким взглядом.
   - Ха, Ного! Я рад, что ты проснулся! Долго же ты  спал!  Теперь  мы
находимся у моих братьев... Ты уже не болен, Ного!
   Не выпуская мою руку из  своей,  он  покосился  на  раненое  плечо,
пошевелил им. Настороженность в глазах сменилась радостью:
   - Ного уже не болен! Ного может идти на охоту с Грего!
   - Конечно, конечно, мы пойдем на охоту!..  Сначала  я  покажу  тебе
своих братьев. Потом покажу людей, которые живут в каменных хижинах...
Ты можешь встать?
   Ного, пошатываясь, встал на ноги. Я видел, что он с  трудом  держит
равновесие, ступает неуверенно.
   - Ного долго болел и долго спал, -  говорю  я,  -  поэтому  у  Ного
кружится голова. Это сейчас пройдет... Ного хочет пить?
   Я подал ему кувшин с водой. Сначала  он  осмотрел  его,  понюхал  и
только потом напился. Снова стал осматривать кувшин.  Поставил  кувшин
на пол и начал осматривать комнату. Недоуменно уставился на меня.
   - Братья Грегора живут в таких больших  каменных  хижинах...  Люди,
которые живут у Большой Горькой воды, тоже имеют такие хижины.
   Я подвел его к окну. Он увидел множество факелов и людей на улицах.
В ночных сумерках  и  свете  факелов  они  даже  на  меня  производили
странное  впечатление.  Ного  смотрел  на  них  с  тем   настороженным
вниманием, с каким зверь рассматривает новую обстановку.
   - Теперь я позову своих братьев. Они очень хорошие люди.
   Я открыл дверь комнаты и всех пригласил в гости. Первыми зашли  Вэл
и Дэйв, потом Марк и остальные. Они встали полукругом и с любопытством
рассматривали уже не  спящего  туземца.  Ного  тоже  рассматривал  их,
переводя взгляд с лица на лицо... Повернулся ко мне и пощупал пальцами
мою одежду.
   - А где Большая Небесная Рыба? - спросил он.
   - Большую небесную рыбу мы увидим днем, когда солнце взойдет.
   - Грегор, - сказал Дэйв, - скажи ему, что мы очень рады видеть его.
Если он хочет иметь комбинезон, мы пошьем ему!
   Ного с интересом вслушивался в слова Дэйва. Посмотрел на меня.
   - Ного нравится одежда моих братьев? - спросил я, - если  нравится,
то Ного оденет такую же.
   Мой приятель оскалился в улыбке и ничего  не  ответил,  но  по  его
глазам я видел, что он не воспринимает нашу одежду всерьез.  Он  снова
стал рассматривать моих друзей. Смотрел в упор своим  диким  изучающим
взглядом:
   - Один брат боится. Другой не боится. Почему?
   - Нет, Ного, никто не боится, - заверил я, -  им  интересно  видеть
тебя. Мои братья никогда не видели таких людей, как Ного...

   Мы все вышли на крышу. Отсюда я показал Ного Новую бухту  и  темный
силуэт "Викинга" на ее светлой поверхности:
   - Вот это Большая Небесная Рыба!
   - А почему на ней много костров?
   - Это значит, что она не спит, - нахожу я доступные ему объяснения,
- слышишь, какой у нее голос?
   Ного кивнул, вглядываясь в темноту.  Потом  обвел  глазами  сияющие
многочисленными огнями улицы города:
   - Это тоже братья Ного? - спросил он, указывая на толпы аборигенов.
- Почему они не спят?
   - Нет, это не братья, - ответил я, - среди  них  есть  хорошие,  но
есть и плохие, как Вру и Крири. Плохие хотят убить братьев Грегора.
   - Ного их убьет! - вдруг воскликнул  мои  приятель.  -  Где  дубина
Ного? - его голос  звучал  столь  столь  решительно,  что  я  поспешил
успокоить его:
   - Не надо убивать, - сказал я,  -  Грегор  скажет  тебе,  что  надо
делать... Те люди не спят, они узнали, что  Ного  проснулся,  и  хотят
видеть его. Они зовут Ного Икенду.
   - Икенду? - удивился Ного. - Почему Икенду?
   - Потому что они любят Ного и боятся Ного.
   - Где дубина Ного? - спросил он, оглядываясь вокруг.
   - Наверное, надо вернуть ему оружие, -  сказал  Марк,  -  иначе  он
начнет нервничать. Дубина стоит в углу у лестницы  на  площадке  между
этажами... Может, кому-нибудь надо пойти за нею?
   - Пожалуй, мы сами пойдем, - сказал я,  -  он  должен  освоиться  с
передвижением по дворцу.
   Слегка  пошатываясь,  Ного  шел  вслед  за   мною.   Он   осторожно
переставлял свои босые лапищи со ступеньки на ступеньку, и  когда  его
массивная фигура  появилась  на  лестничной  площадке  второго  этажа,
стражники, на миг оцепенев, сбежали на первый  этаж.  Вскоре  площадка
перед дворцом напоминала растревоженный муравейник. Туземцы смотрели в
окна второго этажа, на крышу и возбужденно переговаривались.
   Увидев дубину,  Ного  быстро  схватил  ее  и  сразу  стал  хозяином
собственной судьбы. В его глазах вспыхнул огонек,  как  это  бывало  в
начале охоты на кабана. Мы направились обратно на крышу. Увидев внизу,
в вестибюле первого  этажа,  группу  стражников,  Ного  остановился  и
уперся в них диким взглядом. Стражники попятились к выходу и  скрылись
за дверью. На площади перед дворцом  воцарилась  тишина.  Ного  сделал
несколько шагов к двери, за которой скрылись стражники, но  я  схватил
его за руку и увлек на крышу, где остались мои товарищи. Они  начинали
волноваться.
   Я рассказал о  реакции  стражников  на  появление  Ного.  Это  всех
обрадовало:  Ного-Икенду  становится   определенным   фактором   наших
отношений с Мазу и его окружением.
   - Я не уверен, боится ли Мазу твоего подопечного, но простой  народ
трепещет, и это хорошо, - сказал Тилл.
   Уже совсем рассвело. Ного упорно  рассматривает  "Викинг",  Большую
Небесную Рыбу. Внизу на лестнице слышны чьи-то шаркающие шаги.  Андрей
хватает кислородный баллон и становится у входа на лестницу.
   - Андрей, не торопись пускать в ход кислород, может, это посредник!
- заметил Тен.
   На площадке возник старый жрец  и  склонил  голову  в  поклоне.  Он
скороговоркой произнес несколько фраз. Мои друзья стояли в напряженном
молчании. Хмуро разглядывая жреца.
   - Что он сказал? - обращаюсь я ко всем сразу.
   - Мазу велел передать, что ждет нас - меня  и  тебя  -  на  площади
перед дворцом. Там будет дан ответ, - сказал Тен.
   - Они устроят расправу, - сказал Марк, - там собрался весь город.
   - Глупости! - возразил Тилл.
   - Не надо идти туда!
   - Или пойдемте все вместе!
   - Надо взять кислородные баллоны!
   Пока вокруг спорили, я мучительно  решал  эту  проблему  для  себя.
Неужели Мазу задумал расправу на глазах у толпы? Вспомнилось, как  Тен
однажды заметил: "Хорошо умереть - тоже  большое  дело,  если  уж  нет
иного выхода!"
   - О чем, собственно, спор? - сказал я. -  Мне  следовало  бы  пойти
одному, но я не знаю языка! Но в любом случае я иду!
   - Почему Гррего сердится? - обеспокоенно спросил Ного.
   - Подожди, Ного... Я спущусь на площадь с Ного. Я вас понимаю - это
из-за меня у вас возникло столько проблем. Вы считаете меня убийцей, я
возмутитель спокойствия. Но  за  свои  поступки  отвечаю  только  я...
Пойдем, Ного! - С Ного я говорю на его языке. Иду к лестнице,  Ного  -
за мной. Старенький жрец семенит впереди. Вслед за мною двинулся Тен.
   - Оставайся, Тен! Не ходи со мной! Как говорят сородичи  Ного,  это
пришел мой крокодил.
   - Я иду  не  потому,  что  мне  нужен  твой  крокодил.  Тебе  нужен
переводчик. Разве не так?
   Мы  спускались  по  лестнице.  Ного,  как  говорится,  почувствовал
"напряженность"  момента  и,   положив   дубину   на   плечо,   тяжело
переваливался рядом со мной. В вестибюле  ни  единой  души.  Тен  идет
молча. Я знаю, что мои друзья стоят сейчас на крыше у перил и  смотрят
на толпу.
   - Ного, стой возле меня. Если надо будет что-то делать, я скажу.
   Мы выходим на крыльцо  дворца  и  оказываемся  перед  многотысячной
толпой. Прямо передо мной стоит Мазу и еще несколько его сановников. Я
чувствую внутреннюю оцепенелость, но этот гнусный властитель ничего не
прочтет на моем лице!
   Я остановился и говорю Ного:
   - Если я крикну "уходи", ты быстро иди в сторону гор. Потом я  тебя
догоню!
   - А Гррего?
   - Я догоню тебя. Больше не спрашивай! -  говорю  я  жестко,  сжимая
рукоять топорика.  Прежде,  чем  Мазу  или  кто-нибудь  другой  успеет
замахнуться на меня, я топором проломлю королю башку.  Интересно,  что
он там прячет под какой-то тряпкой? В эту  минуту  я  нравлюсь  самому
себе - я ничего не боюсь. Внутри меня все оледенело. В толпе возникают
движение и шум. Отовсюду крики:
   - Икенду!.. Икенду!..
   На обеих руках Мазу держит что-то тяжелое, прикрытое куском голубой
ткани. Когда я подхожу ближе, он поднимает на уровень лица свои  руки,
не знаю с чем, похоже  -  булыжник.  При  этом  его  голова  несколько
отклоняется назад. Мазу начинает что-то говорить. Что там в его глазах
- не вижу. Глаза прячутся за опущенные веки. Замечаю, что  руки  с  их
увесистым грузом вздрагивают. Ного  смотрит  на  Мазу  глазами  удава.
Толпа безмолвна. Замечаю, что у жреца, стоящего рядом  с  Мазу,  точно
такой же предмет. Он накрыт куском белой ткани. Я предельно  взвинчен.
При малейшем неосторожном движении Мазу  я  пущу  в  ход  свой  топор.
Только бы Ного не тронули! Если он  побежит  направо  вдоль  дворцовой
стены, он не встретит препятствия - там стоят несколько  стражников  с
копьями. Он их сметет одним махом. Потом ему  придется  спуститься  по
крутому откосу, перескочить небольшую речушку, а дальше сады, потом до
самых предгорий раскинулись поля...
   Мазу закончил и бросил  короткий  косой  взгляд  на  Ного,  который
теперь смотрел поверх его головы, разглядывая сады.
   - Грегор, - начал Тен переводить речь жреца, но  сначала  обратился
ко мне, - не проявляй особых эмоций, оставайся невозмутимым. По-моему,
они капитулируют. Он говорит, что  вместе  со  своими  подданными  рад
видеть великого Икенду. И еще - он просит  сегодня  же,  прямо  сейчас
начать засыпку пролива в Новой бухте. Он просит  не  использовать  для
этого молнии и громы, в них нет нужды. Его народ, все как один  пойдут
на берег пролива, чтобы засыпать ущелье. И еще  он  просит,  чтобы  ты
сбросил в ущелье  первый  камень,  освященный  жрецом.  Конечно,  если
великий Икенду захочет сбросить первый камень, это будет большая честь
для города...
   У меня, кажется, отлегло. Гадаю, был ли церемониал  задуман  именно
так с самого начала, или Мазу перестроился на ходу, увидев  волосатого
гиганта джунглей? Во всяком случае, он со своей хитростью оказался  на
высоте. Протягивая мне освященный камень, чтобы отнести его к ущелью и
первым бросить в пролив, Мазу действовал по  второму  варианту  своего
сценария. А по первому он мог этот камень обрушить мне на голову.
   Церемония заканчивается тем, что Мазу передает  свою  ношу  мне,  а
жрец такую же - Тену. Теперь мы во главе огромной толпы направляемся в
сторону пролива. Проходим сквозь ликующую толпу, и  я  чувствую,  всем
своим нутром чувствую звериную ненависть верховного жреца.
   Это был самый длинный путь в  моей  жизни,  хоть  и  был  он  путем
триумфа, а не восхождением на Голгофу. Я шел рядом с  дышащим  скрытой
ненавистью Мазу и нес на руках тяжкий камень. Справа шел  с  таким  же
камнем Тен. А позади нас, возвышаясь над всеми на  две  головы,  шагал
Ного-Икенду с Дубиной на плече. Мазу шел слева. И как это  он  решился
обойтись без паланкина? У Мазу молчание тяжелее моего  камня.  И  путь
наш кажется нескончаемым. Но ведь любой путь, если  это  путь  судьбы,
длинен; и груз, который приходится нести, тяжел... Мой путь начался не
на площади перед дворцом, а где-то там, в прошлом, разрушенную мозаику
которого я старался восстановить в своем рассказе.
   Здесь конец пути. Я бросил  в  ущелье  первый  камень,  за  которым
последовали тысячи, десятки тысяч камней. Пролив был закрыт. Потом  из
бухты была откачена вода...
   Но это уже не  моя  история.  Это  история  экипажа  "Викинга".  Ее
расскажут те, кто вернется на Землю. Я старался рассказать о  себе.  И
отправить этот рассказ домой с "Викингом", на Землю, которую я  больше
никогда не увижу.
   Вы потом спросите моих спутников, почему  я  остался  на  неведомой
планете? Я понимаю, как несовершенен и неполон мой рассказ. Я не  смог
изложить его по порядку. Многое забылось.
   Я не знаю, что двигало Теном, когда он предложил мне  записать  мой
рассказ и заложить  его  в  память  "мозга".  Может,  ему  нужно  было
свидетельство? Во всяком  случае,  я  рассказал  о  себе  правду.  Без
прикрас. Одну голую правду о том, что  я  пережил,  где  струсил,  где
оказался победителем...
   "Викинг" отправляется домой  через  две  недели.  Я  верю,  что  он
вернется на Землю, и это важнее любого  свидетельства,  важнее  всего,
даже если я...

   Речь прервалась. В  динамике  что-то  щелкнуло.  Бен  Гатти,  очень
старый, совершенно высохший человечек, крикнул:
   - В чем дело? Кто там валяет дурака?
   Комната тонет в сумеречном освещении. При таком освещении  отдыхают
глаза и обостряется слух. Мелькают огоньки на пульте. Один из техников
объявил,  что  на  этом  запись  обрывается.  Дальше  на  диске  опять
появляется  запись,  но  она  уже   фиксирует   старт   ракеты.   Идет
тридцатисекундный отсчет времени...
   - Стоп! Это не голос  Грегора  Мана!  -  вскакивает  Бен  Гатти.  -
Давайте дальше!
   - Куда дальше? - удивляется техник.  -  Отсчетом  времени  -  голос
Роберта Тилла  -  заканчивается  запись  на  диске.  А  перед  началом
рассказа Грегора  Мана  шло  научное  резюме  Тена  Линга,  содержащее
необходимые данные об открытой планете, и эта запись сделана  примерно
за шесть лет до записи рассказа. Все правильно!
   Старый Бен Гатти кипел гневом. Он должен на ком-нибудь разрядиться.
Фыркнул. Начал крестить  "сотрудничество"  Центра,  которое...  и  так
далее.
   В комнате сидели еще пятеро. Полумрак делал их безличными.
   - Шеф, - сказал один из них, -  продолжения  не  может  быть.  Речь
оборвана еще во время  записи.  А  дальше  записаны  данные  о  старте
"Викинга" с планеты.
   Бен Гатти снова фыркнул. Он и сам знает,  что  продолжения  нет.  И
ничего не поделаешь.  Десять  астронавтов,  вернувшихся  на  землю  на
"Викинге", третий месяц лежат  в  реанимации  без  сознания  в  особом
Отделении  Спасательного  Центра.  Врачи   сердят   шефа   уклончивыми
ответами, ссылаются на тяжелый случай...
   Это просто чудо, что "мозг" "Викинга" смог  так  рассчитать  трассу
между орбитами Юпитера и Марса, что не врезался в астероидный  пояс  и
уклонился от неминуемого столкновения, иначе пришлось бы  подбирать  в
космосе обломки от корабля.
   Бен  Гатти  так  ждал  встречи  с  живыми  здоровыми  астронавтами!
Непонятно, почему двое из экипажа остались на чужой планете? Один  как
будто погиб, но другой...  почему  он  остался?  Кого  спросить,  если
вернувшиеся не приходят в сознание?
   Бен Гатти не так представлял себе итоги первого прыжка  за  пределы
Солнечной системы. Он ждал триумфа! И был близок к нему!

   Не надо отчаиваться! Люди Марка поправятся и сделают полный  отчет.
Главное - они дома! Через год отправляется  следующая  экспедиция.  Мы
учтем ошибки первой - и вторую подготовим лучше.
   Председатель Совета Космонавтики сидел незаметно в  уголке  зала  и
мучительно размышлял о недоработках в  подготовке  первого  полета.  А
молодой сотрудник Центра уже подумывал, с какой  стороны  подъехать  к
Председателю, чтобы стать членом экипажа новой экспедиции.
   Бен Гатти пропустил слова Председателя мимо ушей. Он жалел, что  не
может сейчас же перенестись на планету  Грегора  Мана,  где  землянину
придется ждать новой встречи с людьми четырнадцать лет. Сколько же ему
лет, этому Грегору Ману? Когда экспедиция стартовала с Земли, ему было
двадцать два. Шесть  прошло  на  чужой  планете  до  обратного  старта
"Викинга". Четырнадцать лет ушло на путь фотонной ракеты  к  Солнечной
системе. Теперь новая экспедиция прилетит на Тау Кита  через  тридцать
лет... К этому времени Грегору Ману будет пятьдесят шесть -  пятьдесят
восемь лет. Дождется ли  он?  Когда  я  отправил  в  экспедицию  Марка
Рогана, я был моложе, думал Бен Гатти. У него  голова  закружилась  от
раздумий   и   подсчетов.    Математические    формулы,    космическая
терминология, межзвездные расстояния, световые годы, все то, что  лишь
в малой степени характеризовало работу Центра, вдруг стало  осязаемым,
реальным. Он чувствовал, что какая-то тонкая, но  очень  прочная  нить
связывает его с далеким  Грегором  Маном.  Он  увидел,  как  эта  нить
тянется через бездну пространства...
   Отмахиваясь от мучительных мыслей, он сказал:
   - Мы можем сделать небольшой перерыв.
   Вспыхнул свет. Сидящие в креслах тени снова превратились в людей.

Last-modified: Sat, 05 May 2001 20:08:30 GMT

Оцените этот текст: