арицю Анну немарне. Пiсля всього, що сталось, йому хотiлось якийсь час побути на самотi, в тишi Дикого поля, тiльки з дружиною, що нiчого в нього не запитаК. Це нагадувало давноминулi лiта, коли вiн - м'ятежний, трепетний, смятенний - покидав КиПв, виПжджав з дружиною за Днiпро, в поле, Пхав, чуючи розмiрений глухий тупiт коней численного воПнства, слухаючи пiсню, що виникала десь далеко позаду й котилась, котилась над полем: Гей, у полi, полi гостинець темнiК, гостинець темнiК, могила чорнiК, могила чорнiК, а костi бiлiють... Гей, та гей, та гей! Тодi душу його огортав дивний спокiй, дихалось широко й вiльно, вiн бачив перед собою ясну мету, оглядав як господар землю, знав i вiрив, що коли зустрiне ворожу орду, то переможе ПП й з славою повернеться назад, - о, якi чудовi, важкi часом, але спокiйнi в суворостi своПй i бранях були тi днi. I зараз було так само, як i ранiше, - високо вгорi висить, нiби бездонна чаша, тепле блакитне небо, навкруг, скiльки не глянь оком, стелиться сивою тирсою повите поле, скрiзь по ньому, як фортецi слави, височать рядами, а подекуди й нарiзно могили, а на них стоять витесанi з дикого сiрого каменю постатi богатирiв руських - вони опустили вниз руки, дивляться мертвими, але вiчноживими очима на схiд, на захiд, на полудень - в усi боки, звiдки йшли i йдуть ворожi орди... А все ж князю Володимиру смутно - усе життя душа його була м'ятежна й неспокiйна, усе життя ПП тривожили сумнiви й вагання, але зараз цих сумнiвiв стало не менше, а бiльше, життя його було важким, зараз - важчим. Так, перемога в Херсонесi - честь i слава для Русi, його отчина, яку здавна зневажали й попирали, стала рiвною з iмперiями, люди руськi, що жили по древньому закону й покону, приКднають до своПх багатств скарби й надбання всього свiту. Чи прийме одразу як доконечну потребу, як сувору необхiднiсть все це Русь, чи будуть одностайнi в законi новому землi, городи, люди, чи повалять вони богiв старих, з якими далi не можна вже жити? Нi, князь Володимир знав, що перемога на бранi з ромеями - це тiльки початок великоП сварги на Русi, як i колись, душа його вiдчувала попереду громи й грози, Кдине, що пiдтримувало в цю годину, була певнiсть, що розсудив сам на роздорiжжi шляхiв справедливо й вiрно, глибоко вiрив у прийдешнК. Великою цiною далась ця перша перемога! Скiльки горя, муки приймуть ще руськi люди, скiльки слiз ще проллють, як тяжко, невимовне тяжко зараз самому князевi Володимиру ! Глухо б'ють i б'ють копитами конi, вгорi висять у високостi неба й дзвонять, дзвонять, дзвонять жайворонки, перед очима стелиться безмежне, сивою тирсою повите поле, бовванiють могили, стоПть кам'яне богатирство. А десь по лiву руку широким Днiпром вiд берега та до берега, з кручi i на кручу посуваКться воПнство лодiйне, пливе насад з теремом, з вiконця його поглядаК на Днiпро й голубе плесо цариця Анна. Вона чудова, напрочуд красива, може, вона, як кажуть гречини, одна з кращих жiнок свiту, але ж князь Володимир не шукав ПП краси, не про неП мрiяв, не йому, що маК вiрну, люблячу жону Рогнiду й численну родину, не йому, що пiзнав звабу з братовою ЮлiКю й досi спокутуК любовний грiх, добиватись руки грецькоП царiвни. Проте все це сталось, виправити вже нiчого не можна. Нинi, коли князь Володимир Пде в полi далеко вiд царицi Анни, йому легше, бо вiн не любив, не любить i не любитиме ПП, але КиПв все ближче й ближче, там жона Рогнiда, боги, люди. О, якою дорогою цiною заплатив вiн за перемогу, невигойна рана зяК в його серцi!.. ...Вони Пдуть день за днем, минають Гадяцьке на Пслi, Переволоку над Сулою, невдовзi пiсля Переяслава Пхнiм очам вiдкриваКться город КиПв. 2 Першого ж вечора, прибувши до КиКва, князь Володимир пiшов до Рогнiди - вiн не мiг мучитись i страждати, хотiв говорити одверто, як Пм тепер бути. Рогнiда знала, що сталося з князем Володимиром у Херсонесi. Вона не допитувалась у когось про це - бояринi, воКводшi, навiть слуги говорили, що князь уклав з ромеями в Херсонесi мир, узяв собi жону-василiсу i сам став василевсом. Тепер князь уже приПхав з комонним воПнством до КиКва, а цариця Анна Пде на подiях. Рогнiда зрозумiла, тiльки Володимир переступив порiг свiтлицi, чого вiн прийшов у цю вечорову годину до неП, вона знала, що рано чи пiзно мiж ними маК вiдбутись розмова, не думала тiльки, що станеться все це так швидко. НепокоПло княгиню й те, що про подiП в Херсонесi вже знали, либонь, i дiти, кiлька днiв вони уникали ПП, i не тому, що не хотiли з нею говорити. Нi, вони не знали, що сказати матерi, як допомогти Пй у великому родинному горi. Особливо хвилювався син Ярослав, раз i другий вiн заходив до неП, але мовчав. Якось мати загледiла на очах його сльози; три днi тому Ярослав поПхав у розпуцi на лови за Днiпро i там пошкодив ногу, лежав тут же, в теремi, в палатi поряд. Однак зараз думати про це не доводилось - князь Володимир стояв бiля порога - в темному платнi, в якому, либонь, ходив на брань, з мечем бiля пояса, з непокритою головою, тiльки стомлений, змарнiлий. - Добрий вечiр тобi, Рогнiдо! - Добрий вечiр i тобi, Володимире... Вiн не пiшов до неП, не обняв i не поцiлував, як ранiше, повiльно ступив уперед, сiв так важко на лавi, що меч загримiв по пiдлозi, спер голову на руки. - Я прийшов до тебе говорити... - Що ж, говори, Володимире, я давно вже цього ждала. - Буду одвертий, Рогнiдо... Сталося те, чого не хотiв, про що не думав... - Дивуюсь, що так говориш, - вiдповiла на це Рогнiда. - Ти, пригадую, хотiв перемогти Вiзантiю - i от перемiг, ти хотiв стати нарiвнi з iмператорами - i нинi називаКшся василевсом, ти думав охрестити Русь - i охрестиш ПП... - Тобi, бачу, - спробував посмiхнутись Володимир, - достеменно вiдомо, що сталось у Херсонесi, але одного ти не знаКш... - Нi, Володимире, - сказала Рогнiда, - i це, Кдине, я знаю - ти василевс, бо став мужем василiси Анни... Спасибi тобi, Володимире, що не привiз ПП одразу сюди, а сам приПхав ранiше - велика Гора, але тобi з двома жонами тут було б тiсно... Боже мiй, бозке мiй, - з великим болем сказала Рогнiда, - ти й колись приПхав один на Гору, а мене покликав пiзнiше, нинi цариця Анна Пде десь у лодiП, ти ж тут вирiшуКш свою долю. - Ти глузуКш з мене, Рогнiдо? - Я нiколи, вiр менi, не глузувала з тебе, просто говорю про суКтний свiт - який вiн безжальний i жорстокий. - Невже ж ти думаКш, що менi легко жити в цьому свiтi? - Нi, василевсе Володимире, не думаю, щоб тобi було легко жити, якщо колись люди взнають твоК життя, вони здригнуться... - I проклянуть? - запитав Володимир. - Нi, не проклянуть, бо ти бiльше, нiж себе, любиш Русь, а за це можна все простити й забути... I я, Володимире, розумiю, знаю, довго ти мучився й страждав. Мусив iти супроти ромеПв. Мусив укласти з ними ряд новий. Мусив i християнство прийняти... Вона замовкла. - Мусив ти, Володимире, i василевсом стати, одягти корону, ти - достойний ним бути, iнакше ти не був би i руським князем... ПригадуКш, коли йшов на брань супроти ромеПв, ми з тобою говорили про це... - Пригадую, - тихо промовив Володимир. - Одного не розумiю, - закiнчила Рогнiда, - як мiг ти, мене жоною маючи, мислити про iншу, нiчого менi не сказавши, взяти нову, ще одну жону? - Рогнiдо! - приклавши руку до серця, вiдповiв вiн. - Коли я йшов на брань, нi про яку царiвну не мислив, укладаючи ряд з iмператорами, про це не думав, але грецькi iмператори суть лживi i хитрi, я Пм не вiрив i не вiрю, через що зажадав у них руки царiвни Анни... - Видно, дуже бояться тебе iмператори, якщо згодились дати свою сестру... Але Аннi ти вiриш? Похмурий i суворий Володимир коротко сказав: - Нарiкши ПП своКю жоною, не можу й не хочу про неП говорити... Вона зрозумiла бiль Володимира, що не зраджував свого слова. - Пробач, Володимире, - промовила Рогнiда. - Я нiбито забула, що вже сталось. Гаразд, не будемо говорити про неП... Але про себе самого скажеш? - Про себе? Скажу... - Тодi скажи менi правду i не бiйся, якою б жорстокою вона не була для мене: ти любиш царiвну Анну? Володимир довгу хвилину, заплющивши очi й стиснувши уста, мовчав, потiм подивився на Рогнiду й промовив: - Бачиш, я довго думав, ранiше нiж вiдповiсти тобi, бо... про такi речi звичайно не запитують. Але нi, ти, Рогнiдо, маКш право й повинна була запитати мене про це... Вiн знову замовк, йому важко було говорити правду, так, щоб вона зрозумiла його й не так суворо осудила, Пй цi слова були потрiбнi, щоб полегшили рану серця. - Гаразд, - закiнчив Володимир своП думи, - я шукав не краси ПП, бо нiколи до того не бачив, побачив Анну й був вражений ПП красою, але, вiр менi, не любив i нинi не люблю ПП. Жахаюсь того, що сталось, коли б сила - повернув усе всп'ять... От я тобi й сказав усю правду. - Нi! - рiшуче вiдповiла Рогнiда. - Як не повернути всп'ять Днiпра, так нам не повернути життя й щастя. Ти зробив iмперiКю Русь, сам став василевсом, маКш жоною грецьку василiсу, але... - вона затялась, - менi тебе шкода. - Рогнiдо! - крикнув вiн. - Ти можеш усе говорити нинi, в твоПх словах токмо правда... Але не кажи, що шкодуКш мене, я не тiльки василевс, а й людина. - А я бiльше й не говоритиму про це, бо все сказала... - Як усе? Що ж робити менi? - Навiщо запитуКш мене? Ти сам обирав свiй шлях у життi, я не заважатиму тобi, пiду з Гори. - Так, - зiтхнув вiн, - тепер я розумiю, що сталось, - мушу сам вiднинi тут мучитись i страждати, ти покинеш мене... - Не я зробила це, а ти, Володимире. - I це розумiю... Настало мовчання - важке, болюче. Двом донедавна рiдним, близьким людям було що сказати, душi Пх рвались одна до одноП, як нiколи, мабуть, вiдчували потребу говорити. Але вони вже нiчого не могли сказати - суворе життя поставило мур мiж ними, розривало навiки... Князь Володимир перший порушив нестерпне мовчання. - Рогнiдо! - з одчаКм, вiд наболiлого серця почав вiн. - Прости, винен я, сам вiдповiм за все... Але дозволь мене одне - подбати, аби ти не мучилась, не страждала... - Чим тепер можеш допомогти менi? - Џдь, Рогнiдо, в город отця твого Полотськ, дарую тобi всю цю землю. - Ти дуже щедрий, Володимире, - гiрко засмiялась Рогнiда. - Але як пiду я в город отця мого, що скажуть тамтешнi люди?.. Колись у Полотську менi було так добре, затишно, нинi буде важко, як нiде. - Тодi, молю, вiзьми собi один з городiв, одбери вiд вельмож моПх, Кгоже хощеш, дам тобi золото, срiбло... - Нi, - рiшуче вiдповiла Рогнiда, - взяти в тебе город, бути рабою твоКю, земного василевса, не можу, мати пiд собою твоПх вельмож такожде не хочу: будуть убо вони рабами менi, золото й срiбло - нi, за них не купиш спокою душi. I якщо, Володимире, ти сам хочеш царство земне й небесне восприяти, то на землi царства не шукаю, але уневiститись Христовi прагну, - може, хоч пiсля смертi душа моя матиме тишу, спокiй, любов. - Що ти замислила? - Невже не розумiКш, Володимире9 Хочу достригтись у черничий образ. - У черничий образ? - вирвалось у нього. - Нi, ти не можеш, не смiКш так робити... Рогнiда враз змiнилась, очi ПП стали суворими й грiзними, обличчя край блiдим, просто бiлим. - Чому ти цього те хочеш? - Жона моя - черниця в городi КиКвi, де я сиджу князем?! Нi, це буде понад моП й твоП сили, Рогнiдо! - Марно ти боПшся, Володамире! Я ж бо вже не жона тобi, стати чериицею хочу не для свiту, а для серця свого: все роблю для того, щоб легше було тобi, прагну спокою й тишi, ти ж i цього не хочеш менi дати? Жорстокий ти, несправедливий василевс! Тодi... тодi убий моК тiло, як убив душу... Це була остання, либонь, краплина, яка вкрай наповнила чашу гiркоП образи Рогиiди, вона впала на колiна, обхопила руками голову, застогнала: - Вийми меч iз пiхов, убий мене, убий! Саме в цю хвилину раптом розчинилися дверi з свiтлицi поруч i на порозi став княжич Ярослав. Вiн був надзвичайно блiдий, одягнутий тiльки в довгу бiлу сорочку, спирався на меч. - Мамо! - крикнув Ярослав. - Хто тебе хоче вбити, чому ти стала на колiна? Нестримний i рипучий, вiн вихопив меч iз пiхов. - Ярославе! Сину! - заволала Рогнiда, пiдвiвшись з колiн. - Як ти мiг встати з поламаною ногою?.. Дай менi руку, я одведу тебе до ложа. - Я чув крик, бачив тебе поверженою на колiна, батько хоче тебе вбити... - Нi, сину, нi, - вiдповiла вона. - Вiн мене не вбивав, не хотiв, не хоче вбити... Ми тiльки говорили з ним, чуКш, говорили, Пди, сину, благаю тебе... - Вона схопила його пiд руки, силою одвела до дверей. Володимир стояв увесь цей час бiля вiкна, дивився на Днiпро й коси, але не бачив Пх, коли ж обернувся, сина в свiтлицi вже не було, а Рогнiда, схиливши голову на руки, сидiла на лавi бiля столу. Володимир ступив до неП. Вiн знав вдачу Рогнiди - щось вирiшивши, вона нiколи не змiнювала свого слова. А хiба вiн сам щось мiг змiнити?! Отже, це хвилина прощання, вже довiку Пм тепер не зустрiчатись, не бачитись... - Прощай, . РогнiдоП - тихо промовив Володимир. - Прости мене й роби, як сама хочеш. З уст ПП зiрвалось одно тiльки слово: - Прощай! Коли Володимир вийшов, Рогнiда ще довгий час у глибокiй задумi сидiла бiля столу. Вона не плакала, нi, слiз у неП вже не було, уста ПП не ворушились, Пм уже нiчого казати, все тiло ПП стало нерухомим, безболiсним. Потiм вона встала й пiшла в свiтлицю поруч. Там, на ложi в куточку, лежав, уткнувшись головою в подушку, Ярослав. - Сину мiйi - запитала вона, сiвши бiля нього. - Що з тобою? На неП дивились печальнi, повитi смутком i зовсiм не дитячi суворi очi Ярослава. - Що з тобою? Навiщо ти встав? У тебе болить нога. Вiн струсив головою, наче хотiв одiгнати думки, що не давали йому спокою. - Нi, нога менi не болить. I що нога, мамо, у мене болить серце, душа... Я все чув, вiдаю, як вiн тебе образив, i не токмо тебе - всiх нас, дiтей, мене... - Крий тебе боже навiть думати про це, - сказала мати. - Вiн мене не образив, сину. Вiн не зробив, не зробить зi мною нiчого, Ярославе... I не менi вiн зробив лихо, а собi... Вона замислилась, приклала руку до чола, намагаючись зiбрати своП думки. - Вiн не такий, як ти думаКш, - повiла вона далi. - Вiн добрий, не злий, хоче добра всiм людям. Але де добро? Аще немаК любовi в серцi, немаК й добра, немаК життя... - Ти менi всього не говориш, але я розумiю, мамо, - сказав Ярослав. - Слухай! Ти достойно зробила, що одмовилась вiд батька-василевса, ти воiстину цариця царицям i госпожа госпожам, аще славу вiку змiнила на славу майбутню, але я... - Ти не кiнчив, сину... - А я все сказав про тебе... Про себе тiльки додам: я нiколи не прощу свого батька... 3 У цю нiч княгиня Рогнiда не лягала спати. На Горi погасли вогнi, з-за Днiпра, вiдбиваючись жовтим колом на плесi, виплив мiсяць. КиПв, передграддя, Подол оповила глибока тиша, час вiд часу ПП порушували голоси сторожiв на городницях та крики заблукалих птахiв на просередах i косах Днiпра, все, здавалося, спало - земля, вода й небо. Тiльки княгиня Рогнiда не спала - вона сидiла бiля розчиненого вiкна в своПй спочивальнi, дивилась на стiни города, кручi Днiпра, далекi лiси й луки, але нiчого не бачила; дослухалась до притишених шумiв i голосiв ночi - й нiчого не чула; безлiч думок пропливали в ПП головi - безрадiснi, сумнi, невтiшнi. Рогнiда згадувала, як у далекi днi своКП молодостi щиро полюбила князя Володимира i, нiби дорогоцiнний дарунок, усе життя носила цю любов у своКму серцi. Њ на свiтi рiзна любов - однi поринають у неП, але швидко пересвiдчуються, що це тiльки лжа й обман; iншi люблять так буряно i з таким жаром серця, що в тому вогнi згорають; щасливi тi, кому доля судила тиху зовнi, спокiйну, але навгасиму любов - вона, як сонячне промiння, зiгрiваК серця живучих... Рогнiда полюбила князя Володимира несподiвано, пiсля великоП бурi, коли в неП нiкого й нiчого не лишилось у свiтi, коли, як здавалося Пй, уже краще було й не жити, - тодi перед нею з'явився той, кого вона напередоднi тiльки ненавидiла й проклинала, хто вбив ПП батька й братiв, але хто виявився набагато кращим, справедливiшим, дужчим, нiж усi люди. Вона вiддала йому все, що мала, - дiвоцтво, красу, серце, полюбила так, що забула гiркоту втрати батька свого й братiв, покинула отчий дiм, пiшла за коханим i згодна була йти поруч, ким би вiн не був - князем чи рабом, куди б вiн ПП не повiв - на життя чи смерть; це не було безумство, нi, це була справжня любов. Њдине, чого в них не вистачало й що пiзнiше завжди боляче ранило серце Рогнiди: вона не сказала йому тодi про свою безмежну, пристрасну любов; Володимир - суворий воПн i князь - не зумiв сказати Пй про себе, - втiм, чи мусять люди неодмiнно про це говорити: любов освячуК життя, життя утверджуК любов! А хiба життя не утвердило ПхньоП любовi! Двадцять п'ять лiт - о, як це багато, а всi ж цi лiта вони жили в турботах i невпинному трудi, князь Володимир ходив i ходив у походи, вона була йому вiрною жоною, княгинею, господинею великого й багатого дому, матiр'ю живих i мертвих дiтей... Цього, здавалося, було й досить, щоб дожити життя, князь Володимир досягнув усього, що хотiв, вона достойно йому в цьому допомагала, разом вони випестили мiцну родину, невдовзi Пх ждала тиха, спокiйна старiсть... Так що ж трапилось? Пiзня нiч, княгиня Рогнiда сидить бiля розчиненого вiкна, бачить мiсяць у небi, плесо Днiпра, на якому тремтить-переливаКться срiбна дорiжка... Усе, як колись, i все зовсiм не так, як ранiше, бо не спить вона, поруч у теремi не спить, либонь, i князь Володимир, але вони вже не можуть пiти одне до одного, Рогнiда не смiК покласти стомленоП голови на його дуже плече, вони мучаться й страждають, а десь далеко-далеко, там, де закiнчуКться мiсячна дорiжка, пливе лодiя, що везе до КиКва царицю Анну. Що ж це - любов?! Нi, Рогнiда вiрить Володимиру: вiн не любив i не любить царицi Анни... Зрада? Нi, вона боПться навiть вимовити це слово, бо зраджують тiльки тодi, коли до цього по-справжньому люблять... Тодi - неправда, лжа, обман?! Але що образа, легковажна зрада i навiть неправда для люблячого серця? У цю пiзню нiчну годину, незважаючи на все, що сталось, незважаючи на бiль, гiркоту, розпуку, Рогнiда вiдчула, що любить Володимира так само, як любила колись на зорi своКП молодостi, а може, навiть i бiльше, бо все проходить, все минав, а справжня, щира любов - вiчна, вона нагадуК дивний камiнь iзмарагд, що завжди випромiнюК сяйво, вона - зоря, що свiтить тим яскравiше, чiiм темнiша нiч навкруг. Проте що ця, ПП, Рогиiдина, любов, гiрко те, що вiн - князь Володимир - не любив i вже не полюбить, повiк не взнаК цiну ПП любовi. А нiч iшла... У тижi Рогнiда чула, як на Горi вдарили копитами й зупинились бiля терема конi... Вона прокинулась вiд своПх дум i пригадала - це ж сама велiла рiвно опiвночi запрягти у вiзок пару коней. Велiла! - це звучало тепер дивно, але останнiй загад княгинi Рогнiди виконаний - конi стоять бiля терема. Що ж, так i буде, зараз Рогнiда навiки залишить терем, палату, всi речi, до яких звикла, i цю спочивальню, в кутку якоП стоять два ложа... Два ложа, вiкно, з якого видно Днiпро, гiлля, до якого можна дiстати рукою, квiти, - о, скiльки хорошого, нiжного, теплого пережито за довгi лiта в цiй спочивальнi. Прощай, прощайте! На мить майнула думка - вийти в переходи, пошукати, знайти й попрощатись з Володимиром? Нi, вони вже попрощались. Нi вона йому, нi вiн Пй нiчого сказати не зможуть... "А може, - подумала Рогнiда, - вiн стомився в далекiй дорозi й спить? Нi, я не смiю i не буду його турбувати..." Проте вона залишала в теремi не тiльки мужа - тут були дiти ПП, з ними вона хотiла й мусить попрощатись. Рогнiда запалила свiчу, вийшла в переходи, де було порожньо й дуже тихо, зайшла до палати Предслави, до палати поруч, де спочивали сини. Усi вони спали; у вiдсвiтi мiсяця й жовтому промiннi свiчi Рогнiда бачила Пхнi спокiйнi обличчя... "Прощайте! - не смiла Пм сказати, аби не побудити, але подумала мати. - Прощайте, моП дiти, не згадуйте лихом своКП матерi, не осуджуйте ПП, може, колись ви зрозумiКте й подякуКте менi..." I все ж Рогнiда не стрималась - якщо не можна всiх, вона поцiлуК хоч одно рiдне дитя. Тихо схилившись, вона притулилась до чола дочки Предслави, поцiлувала... Предслава прокинулась, розплющила заспанi очi, побачила перед собою обличчя матерi, щоки, по яких котились сльози. - Мамо! - пролунало в палатi. Рогнiда погасила свiчу, - ложе, дочку, речi освiтлювало тiльки мiсячне промiння... - Ти чого, мамо? - Спи, спи, дочко... "Це тiльки сон", - подумала Предслава i знову склепила вiП... У переходах княгиню ждала ключниця Амма. Вона була одягнута так, як у дорогу: зав'язала голову шаллю, накинула на плечi опашень. - Так що ж тепер буде? - запитала Амма в Рогнiди. - Ти про що говориш? - здивувалась Рогнiда. - Адже ти, княгине, Пдеш звiдси? - Так, Пду... - I я Пду з тобою... Що нам брати? Стара ключниця, кормилиця Рогнiди, що ростила, виховувала ПП, допомагала, дивилась тепер люблячими очима на княгиню, готова була йти за нею всюди, куди та звелить. Але сама Рогнiда була вже не такою, якото ПП ранiше знала Амма, - на ключницю дивились надзвичайно смутнi, замисленi, далекi вiд цьоге свiту очi, i голос у Рогнiди був iнший - рiшучий, твердий, холодний... - Я йду звiдси, Аммо, навiки... - Куди? Куди, княгине? - Не питай! Я буду недалеко, але нiколи не прийду сюди i нiхто з Гори не повинен приходити до мене. - Ходiмо разом, княгине... - Нi! Ти залишишся тут i кормитимеш, доглядатимеш дiтей моПх, ти повинПiа дбати також i про князя Володимира... ЧуКш? Так зроби - i прощавай, Аммо! Ти заступила менi колись матiр - i я цього нiколи не забуду, так заступи ж тепер мене. Вона обняла й поцiлувала Амму. Разом вийшли в двiр. Там бiля ганку стояв запряжений двома кiньми критий вiзок. Княгиня Рогнiда сiла. Конi рушили. У вiконцi вiзка видно було блiде iП обличчя... 4 Рогнiда помилялась, думаючи, що князь Володимир спочиваК, - нi, вiн навiть не лягав спати, чув, коли Рогнiда пройшла в переходах, бачив, як вона сiла у вiзок, поПхала до ворiт Гори. Бiль краяв його душу, серце. Вiн розумiв, що Рогнiда робить справедливо, покидаючи Гору, вони мусять розлучитись, i чим швидше це станеться, тим легше буде Пм обом... Йому хотiлось одного - попрощатись з Рогнiдою якось по-людському, щиро, правдиво. Вiн хотiв, побачивши вiзок, а пiзнiше Рогнiду, бiгти в двiр, стати поруч, може, обнятись, поцiлуватись, - нехай усi знають, як Пм важко!.. Та навкруг лежала Гора, темна, мовчазна, нiбито сонна, але невсипуща, пильна, що завжди - вдень i вночi - сотнями очей позирала на княжий терем, стежила, що там робиться, - князь Володимир не вийшов, дивився, як вiзок котиться до ворiт, зникаК там, зник... Тодi йому стало легше - не вiн, а сама княгиня Рогнiда розсудила, як Пй слiд робити, це вона визначила свою долю... Поголос, нi, навiть поголосу на Горi не буде - княгинi вiльно робити так, як велять серце й розум. Князь Володимир, правда, не мiг зрозумiти, чому Рогнiда, якiй вiн давав пожалування - кращий город Русi, i яка, крiм того, мала великi скарби тут, на Горi, чому вона залишила тут усе своК багатство, поПхала, нiчого не взявши з собою, в темну нiч? На свiтаннi, коли до нього прийшов воКвода Вовчий Хвiст, князь довiдався, що зробила княгиня Рогнiда вночi. - За ворiтьми Гори, - розповiдав воКвода, - княгиня велiла Пхати до церкви над Почайною. Там ждав священик, який охрестив ПП i постриг у черницi. Пiсля того вона поПхала на двiр у Предславинi... НемаК вже княгинi Рогнiди, К черниця Анастасiя... - НемаК княгинi Рогнiди... К черниця Анастасiя, - тихо промовив князь Володимир i спроквола пiшов до вiкна. Там дуже повiльно народжувався свiтанок, за стiною Гори видно було голубувате плесо Днiпра, що свiтилось нiбито зсередини, жовтi, ледь рожевуватi коси, темно-синi лiси на лiвому березi. - Черниця Анастасiя! - глухо повторив князь Володимир, торкнувшись руками холодного пiдвiконня. Йому стало легше - цi слова прозвучали дивно, якось здалеку, в палатi, звiдки видно було новий день, свiтанок... Тепер вiн вiльний робити так, як вимагаК кипуче життя... Але робити так, як вимагало життя, бути вiльним i не вiдповiдати за те, що вiн содiяв, князевi Володимиру було дуже важко i просто неможливо. Одягнувшись у своК звичайне темне платно й накинувши на плечi багряне корзно, вiн спустився в сiни, де стояли вже воКводи й бояри, велiв Пм iти й ждати його в Золотiй палатi, а сам пiшов до стравницi, де звичайно збиралась перед свiтанком уся княжа родина. У стравницi горiли ще свiчi. Родина зiбралась - у кутку стояла дочка Предслава, ближче, пiд стiною - сини, всi вони привiтали батька, тiльки вiн переступив порiг, з дверей вийшла й вклонилась ключниця Амма. Одного тiльки сина - Ярослава - не було. Але князь знав, що вiн хворий, лежить i ще довго, либонь, лежатиме з пошкодженою ногою в палатi. У стравницi був уже приготований снiданок - на столi парували страви, лежав накраяний хлiб, приКмно пахло смаженим м'ясом, рибою - лишалось сiсти й Псти, вкусити вiд кожноП з страв... I все ж тут було не так, як ранiше. Коли Володимир ступив до столу, щоб сiсти в своК крiсло, а сини й дочка хотiли сiсти на лавах, враз стало помiтно, що ще одно крiсло, поруч iз мiсцем князя, стоПть порожнК - це було мiсце княгинi Рогнiди. Звичайно, в цьому винен був сам князь Володимир - вiн мусив ранiше сказати ключницi, щоб та непомiтно прийняла крiсло, але зараз уже пiзно було щось робити. - Будемо Псти, - намагаючись не виказати свого хвилювання, промовив князь. Дiти i вiн сам сiли до столу, у мовчаннi стали Псти, правда, нiкому з них Пжа не йшла на душу. Холодно, смутно було в стравницi, холод i пустка обгортали Пхнi душi, князь Володимир вiдчував на собi погляди дiтей, на нього здивованими, сполоханими очима дивилась навiть ключниця Амма... Князь Володимир розумiв, що так мусило бути, - жити всiм, як i ранiше, не можна. Знав вiн i те, що буде боляче, гiрко, страшно... Але це було бiльше нiж страшно, особливо ж страшним було мовчання, яке панувало в стравницi. Мовчав князь, мовчали дiти, ключниця Амма вийшла з стравницi так тихо, що нiхто не почув ПП крокiв. - Дiти моП, - не витримав князь Володимир, коли закiнчився снiданок, i сам не пiзнав свого голосу. - Я думав... я хотiв вам сказати, що моя жона, а ваша мати назавжди пiшла звiдси... Дiти дивились тривожними очима на нього, звичайно, до них долинула чутка про те, що сталось, але вони ждали, хотiли знати, що ж Пм скаже батько? - Ми з княгинею Рогнiдою розлучились, - повiв далi князь, - бо я, перемiгши ромеПв, зажадав у них, знаючи Пх лукавство й хитрiсть, вiнця василевса i руки царiвни Анни - сестри василевса... Нинi я маю вiнець i взяв у жони царiвну Анну... Вiн промовив цi слова, розповiв усе про себе й Рогнiду щиро, чесно, правдиво, але обiрвав мову, бо раптом стиснуло в горлi, якусь хвилину князь Володимир, заплющивши очi, мовчав, нiбито думав. - Я не хотiв образити й нiчим не образив матерi вашоП княгинi Рогнiди, - хрипко говорив вiн, - коли ми розлучались, я давав Пй землi, городи, все, що вона забажав, але вона вiдмовилась вiд усього, нинi вночi прийняла християнство, постриглась у черницi й наречена АнастасiКю, нiколи вже не повернеться сюди, на Гору, а як черниця житиме на дворi в Предславинi... Дiти мовчали. За скупими словами батька-князя вони вiдчули, що шляхи його й матерi Рогнiди розiйшлися, вони тепер чужi одне одному, але як бути Пм, коли в них один батько i одна мати? - От я все вам i сказав, - тихо закiнчив князь. - Русь перемогла Вiзантiю, був я князем, нинi став василевсом нарiвнi з iмператорами ромеПв i нiмцiв, християнин я, скоро охрещу й Русь, вас, дiти моП, такожде прошу охреститись разом зi всiма... Але це було не те, що вiн хотiв Пм сказати, - вiн не мiг говорити про своК горе й муку. Дiти схилили голови - вони вже не дивились на отця свого, жах того, що сталось, невблаганно й грiзно вставав перед ними. - I ще вас прошу, дiти моП, - якимсь благальним голосом промовив вiн, - коли до КиКва приПде з города Константинополя сестра iмператорiв ромеПв, моя жона Анна, поважайте ПП хоча б як царицю... Прошу вас про це! I тодi в стравнищ прозвучав тихий, але страшний стогiн: то, схиливши голову на руки, плакала-квилила дочка Предслава, вона пригадала минулу нiч, заплакане обличчя матерi, все, що видалось Пй тодi сном, - нi, це був не сон, то плакала i десь нинi плаче мати Пхня Рогнiда, а тут, у стравницi, плакало, стогнало, квилило ПП серце - рiдне дитя. - Мовчи, Предславо! - обiрвав цей стогiн-плач князь Володимир. - Я все сказав вам, дiти моП. Не судiте, не клянiте, важко вам, але ще важче менi, проте нiчого, нiчого вже не можу змiнити. Вiн швидко пiшов до дверей - там ждали його мужi, ждала Русь! 5 СвiтаК. У Золотiй палатi ще горять свiтильники з ведмежого жиру й восковi свiчi, але знадвору через вузькi вiкна вже струмуК рожеве промiння свiтанку, денне й нiчне свiтло, змiшуючись, виразно окреслюК дерев'янi зруби палати, доспiхи князiв колишнiх на них, постатi множества людей, що стоять попiд стiнами, в кутках, просто посерединi... Цього ранку нiхто не сiдаК. Всi стоять, переступають з ноги на ногу, переходять з мiсця на мiсце, перешiптуються, жваво говорять - бояри, воКводи, всякi мужi, у куток забився й позираК звiдти сполоханими очима головний жрець Перуна Вiхтуй. - Iде князь! Князь iде! - раптом чуються голоси в палатi. - Тихо-бо, тихо, князь Володимир вийшов. Князь Володимир з'являКться в переходах за палатою, переступаК порiг дверей, виходить на помiст. Нинi вiн iде один, без жони, одягнутий у звичайне темне платне, стомлений, дуже блiдий, чимсь, очевидь, стурбований, може, тривожний, може, смутний. Але це одна мить. Зупинившись на помостi, вiн кидаК погляд у палату, бачить перед собою множество людей, сотнi вогнiв, блискучi доспiхи, рожеве сяйво у вiкнах. - Чолом князевi Володимиру... КланяКмось тобi, - прориваК враз палату багато голосiв. - Слава василевсу Володимиру! - чути крики в палатi. Вiн пiднiмаК руку. Палата враз затихаК. Знадвору струмуК денне свiтло, речi, постатi, все видно виразнiше, опукло, скрiзь глибшають тiнi. - Добрий день вам, мужi, бояри, воКводи моП, - каже Володимир. - От ми й знову тут... Збираючись з мислями, що, як блискавицi, пролiтають у головi, вiн на хвилину замовкаК й потiм продовжуК: - Я покликав вас нинi, мужi моП, щоб повiсти - наше воПнство з честю взяло город грецький Херсонес, там я прийняв слiв ВiзантiП i через них говорив з iмператорами Василем i Костянтином, з ними нинi укладено ряд навiки. Ми маКмо дань, пiльги купцям нашим, вiднинi люди нашi можуть вiльно жити в гирлi Днiпра, на бiлих берегах i всюди над Руським морем... - Добре, дуже добре зробив ти, княже, - залунали в палатi голоси. - Пам'ятаючи ж, що ромеП завжди порушували ряд з нами, - продовжуК Володимир, - я вимагав через слiв, щоб iмператори Пхнi говорили з нами, дiяли й совершали мир як рiвнi з рiвними, через що зажадав у них такого ж вiнця, який вони носять, знаючи, що вони лживi й хитрi, вимагав, аби дали менi в жони, як нiмецькому Оттону чи хозарському кагановi, сестру свою царiвну Анну, як видавали за нiмецького Оттона чи хозарського кагана, сам говорив це, бачив за собою вас i Русь. - Достойно говорив ти, княже, з василiками i iмператорами, - додав до слiв Володимира боярин Воротислав, що Пздив з ним разом до Херсонеса, - добре Пм сказав, - широко розвiвши руки, вiн нiби обняв усю палату. - Ми - Русь. Нехай iмператори пам'ятають, хто ми, не додержать миру - до самого Костянтинового город а дiйдемо. - Iз жоною - сестрою iмператора, - почувся голос ще одного боярина, - добре вчинив - чим ми гiршi вiд нiмецького iмператора чи хозарського кагана... Нi, тiльки так мусило й нинi буде. Ти, княже, став iмператором, будемо тобi вiрними слугами. - Iмператори зробили все, як я вимагав, - промовив Володимир, - дали вiнець... - Слава василевсу!.. - заволало кiлька бояр. - ...вони вiддали менi в жони царiвну Анну, з якою я повiнчався в Херсонесi... - Приймемо твою жону, а нашу царицю достойно, - лунало в палатi. - ...i ще вирiшив я зробити так, як того жадали ви, мужi моП, - охрестити руських людей. - Добре зробиш, княже, добре! - Але хреститимуть вас не патрiарх константинопольський i не його Кпископи та священики; у городi КиКвi здавна живуть священики, iже прийшли з БолгарiП, нинi з нами приПхали з Херсонеса Анастас i Iоанн - вони охрестять Русь. Це справдi була перемога бояр i мужiв-християн, вони домоглись того, що хотiли, i тепер не могли та й не хотiли ховати свою радiсть. - Славен наш князь! - лунали в палатi збудженi голоси, в потоках сяйва нового дня було видно, як бояри цiлують воКвод, воКводи - бояр, як чоломкаються мужi старшi й нарочитi. Але не всi думали так одностайно й дружно. У хвилину, коли в палатi затих шум, затихли голоси, десь у кутку пролунало: - А як бути, княже, з старими богами, требищами i жерцями нашими такожде? Це була дуже вiдповiдальна, страшна хвилина - у князя запитувала не одна людина, а Руська земля: як бути з iдолищами, що височать скрiзь по Русi, з требищами в городах, весях i на погостах, де досi складались жертви, з жерцями й волхвами, якi служили богам, i, нарештi, зi всiма тими людьми, що вiрять ще старим богам? Просити в когось поради, запитати в бояр, воКвод, мужiв, що стоять тут, у палатi, - нi, проминули тi часи, коли князь, чи то Пдучи на брань, чи устрояючи землi, звертався до них i сукупно з ними вирiшував усi справи; нинi вiн мусить думати й вирiшувати сам, бо це не брань, не дань, йдеться про найголовнiше - про душi, серця людей, про вiру... Та й що, що можуть сказати князевi бояри, воКводи, мужi? - У кожного з них своК серце й душа, тут К багато християн, та К ще й язичники, якi не скоро, а може, й до смертi не зречуться старого закону. I не тiльки тут, так скрiзь - в усiх землях, городах, весях Русi - старе живе поряд з молодим, молоде плодюче, старе живуче, воно чiпко тримаКться за отчу землю... Що ж робити? Сказати, що все мусить бути, як i допреже, що нове може жити поряд iз старим, тодi, либонь, загине в гущавинi старого нова поросль, сказати, що старе повинно загинути i маК право жити тiльки нове... Iмператор, - так, у цьому словi було все - вiн глава Русi, господар земель, вiднинi йому, як iмператору й пастиревi, покоряються й душi людськi, дивись, iмператоре Володимире, на якi вершини ти зiйшов, дивись i жахайся! Вiдступати тепер Володимир уже не мiг. Дуже твердо, впевнено й владно iмператор Володимир сказав: - Велю повалити всiх iдолiв земель, знищити требища, охрестити Русь... - Слава, слава князевi Володимиру! Головний жрець Перуна, що стояв у кутку палати, ступив назад, зник за дверима. 6 Через кiлька днiв до КиКва прибуло лодiйне воПнство, разом з яким Пхала цариця Анна. На березi Почайни зiбравсь тодi весь город - Гора, передграддя, Подол, Оболонь, - адже це Пхали воП, що пролили власну кров, перемогли ромеПв i прибили щит над ворiтьми Херсонеса, змусили iмператорiв укласти почесний мир; багатьох з воПв, якi навеснi вирушали з КиКва, не було на подiях - життям своПм вони заплатили за перемогу Русi. Над Почайною про це не говорили. Попереду всiх людей на березi Почайни стояли горянськi бояри, воКводи, мужi лiпшi й нарочитi, множество Пхнiх, одягнутих у найкращi одяги й обвiшаних оздобами, жон i дочок, а на чолi Пх усiх князь Володимир - вони прийшли зустрiти в городi КиКвi сестру iмператорiв ромеПв царицю Анну, що нинi була жоною князя. Не було тут такожде дiтей князя Володимира - вiн не просив i, певне, сам не хотiв, щоб вони зустрiчали його жону, самим дiтям було дуже боляче бачити в славi не матiр, а мачуху... Город КиПв зустрiчав Анну достойно. Хто думав про ту жону, що не дiждалась з походу свого чоловiка i цього ранку плакала, заломивши руки, над Почайною, що Пм було до отця, який, втративши Кдиного сина, стояв i дивився нинi безтямними очима на плесо, де навiки втонула його радiсть? Хто, хто з них думав про дiтей, що цього ранку стали сиротами?! Оточена Кпископами й священиками, на берег сходила цариця Анна. Щоб у багрянi ПП черевики не попав пiсок, вистеленi були червонi килими, пiд ноги Пй бояринi й воКводшi кидали квiти з киПвських садiв, привезений з Херсонеса хор спiвав василевсам величання, а Гора, дужа, незборна Гора ревла багатьма голосами незрозумiлi й новi для киян слова: - Слава василевсам! Слава! Слава! Князь Володимир зустрiв, обняв i поцiлував одягнуту в срiблясту тунiку, з червоним корзном на плечах царицю Анну... Може б, вiн цього не зробив, коли б знав, що в цю годину бiля вiкна палати на Горi стоять i дивляться на нього сини його й дочка - тiнi жони Рогнiди. Втiм, зараз вiн не думав i не мiг уже думати про них i Рогнiду, - на берег сходила нова його жона - василiса Анна. Позаду лишились лодiП, на яких стояли цiлi й покалiченi воП, на березi лишились жони-удови, дiти-сироти... Урочистий похiд дуже повiльно - пiд блакитним киПвським небом, серед зелених дерев i багатства квiтiв, з гучними криками, спiвами - пiдiймався Боричевим узвозом, став перед ворiтьми, де почепленi були знамена всiх земель Русi, i зник за стiнами, де на городницях мiдяно дзвонили била... I тодi на Горi в теремi княжому почалося те, чого тут нiколи не бувало, - в палатах, покоях, свiтлицях, переходах зазвучали чужi, незнайомi й незрозумiлi голоси - кiлька покоПв вiдданi були царицi Аннi й жонам, якi Пй прислужували, скрiзь, на верху й унизу, в кiмнатах обабiч сiней розмiстились придворнi жони, сли, священики, слуги, гостi з ВiзантiП. Втiм, вони не були тут гостями - цариця Анна i всi, iже з нею, приПхали до КиКва надовго, назавжди, вона й вони були нинi господарями княжого терема, це доля судила Пм тут жити. I враз усе нiбито змiнилось у теремi - зникла одвiчна суворiсть покоПв i палат, де ранiше говорили притишеними голосами, - чужа мова, чужi голоси так дивно звучали в старезному рубленому домi Кия; вже не в стравницi, а скрiзь - на верху терема i внизу - бряжчав посуд; у палатах, де ранiше пахло липою й воском, потягло смаженим м'ясом, вином. Шум i голоси в теремi збiльшувало ще й те, що тут одразу ж з'явились, забiгали, заприсiдали жони горянських бояр i воКвод, Пхнi чудовi, напрочуд красивi, але смiшнi в простотi своПй дочки - Пм не терпiлось швидше познайомитись, удостоПтись слова царицi Анни, торкнутись, бодай торкнутись ПП срiблястого одягу кiнчиками пальцiв. Князь Володимир поспiшав. Вiн нагадував людину, що, провалившись на молодому ще, крихкому льоду, борсаКться, витрачаК всi сили, але тiльки трощить лiд навкруг себе, збiльшуК, й збiльшуК ополонку, вiдчуваК глибiнь пiд собою, потопаК... Проте вiн сам не розумiв цього - йому здавалося, що варто зробити ще один-два потрiбних кроки, i все заспокоПться, стане на мiсце - треба охрестити нарештi КиПв, прийняти в теремi жону Анну й усiх, що прибули з нею, а там у городi й у його душi настане спокiй, тиша. Вiн велить наступного ж дня зiбрати над Почайною всiх людей КиКва - бояри, мужi, тiуни поспiшають виконати його загад. Вiн велить за звичаКм руським зробити пир на честь прибулих гостей i жони Анни, радиться з воКводами, де i як його влаштувати. Багато з цих бояр i воКвод Пздили до Константинополя, деякi з них бували й на урочистих прийомах у iмператорiв, через що кажуть, що слiд влаштувати пир не в гридницi, де звичайно ранiше пирували з дружиною, а в Золотiй палатi, як це роблять у Константинополi... Князь Володимир згоден, i не тому, що так робиться в Константинополi, - зробити пир у широкiй, просторiй Золотiй палатi набагато краще, анiж у тiснiй, душнiй гридницi. Разом з кiлькома боярами й воКводами вiн заходить до ЗолотоП