миттю зносять з тачанки "максима" i примощуються бiля нього в улоговинцi, а лiворуч i праворуч залягають брати Бересклети i Чигирин. Все це робиться в цiлковитiй тишi, наче не люди, а тiнi впали на землю. Перший урок засвоПли побратими. Жаль, що так мало у нього бiйцiв. Сагайдак присiдаК бiля близнюкiв. - Все чин-чином, - пошепки заспокоюК його Роман. - Патрони пiдрiвняли, щоб не було перекосу... - I вода в кожусi джерельна - хоч сам пий, хоч гостей пригощай, - приховуючи хвилювання, посмiхаКться Василь. Гарнi хлопцi, недарма вiн узяв Пх у загiн. Обiйшовши усiх побратимiв, Сагайдак iде ближче до дороги, що з одного боку притерлася до тiней лiсу, а з другого - до задуми колоскiв, i прислухаКться, як вiдходить день. Чи ж попадеться хто?.. I, неначе вiдповiдаючи на його думки, вiд чорного шляху заклубочилась курява. Сагайдак притуляК до очей бiнокля. Нi, то не тi, кого вiн очiкуК: дорогою трюхикають низькорослi коненята, а на возi пiдстрибуК кiлька житнiх снопiв i сидить чорнява молодиця, однiКю рукою вона держить вiжки, а другою притримуК бiля грудей немовля. Ось уже i плач його чути. А матiр, прихиляючись, то агукаК йому, то вйокаК неквапним коненятам, якi тягнуться до колоса. Видать, пiшов чоловiк воювати, а дружину й дитя залишив напризволяще. Риби, жiнко, крутися бiля землi, рости дитину та чекай мужа з вiйни. Чи дочекаКшся тiльки? Ось молодиця притримала гнiдашiв, притулила дитину до пазухи, i оцей бiлий вузлик, припавши до грудей, одразу заспокоПвся, а па смаглявому обличчi матерi пробилась зажурена посмiшка, та враз i зникла: позаду забурчала вантажна машина. Прикипiли партизани до землi, а кулемет i гвинтiвки повернули на цiль. - Вiдставити! - тихо даК наказ Сагайдак, бо ж поруч Пде мати з дитям, хай до самого твого дому, хай крiзь усе життя шумить вам пшениця. I зiтхаК коли б то воно було так у цьому свiтi, якому не вистачаК розуму на життя. Машина, викидаючи з-пiд себе клуби пилюги, переганяК воза, з вiкна кабiни висовуКться голова немолодого солдата, вiн махаК рукою жiнцi, щось весело кидаК Пй та й зникаК, навiть не пiдозрюючи, хто його зараз порятував од смертi. I знову неспокiй i напруженiсть очiкування. Лежiть, хлопцi, на грудях зеленоП землi, це не те що лежати в снiгах на морозi. По крапельцi дрiмотно вростають тiнi, ио крапельцi дрiмотно скануК час, ио крапельцi тотжть тiло дуряi питання: чи треба було пропускати оту першу машину? Мабуть, не треба. Вже осмерк iз лiсу перейшов ва йоле i погасив червiнь пшеницi, коли на дорогу гордовито, хизуютася своКю ошатнiстю, вискочив свiженький, нiби щойно народжений "дюзенберг". Якого високого чина заколисуКш ти на курнiм подiльськiм путiвцi? Чи не того барона, що приПхав мiряти тлустий чорнозем для свого маКтку? Ось воно й пiдiйшло - перша зустрiч з ворогом. Що ж, ти клiщем вгризаКшся в чужу землю, то ПП вiдмiряють тобiП Коли машина майже порiвнялась iз Сагайдаком, вiн махнув рукою побратимам. Роман одразу так натиснув на гашетку, що аж пальцi побiлiли. Затремтiв кулемет, затремтiв i кулеметник, божевiльними метеликами навколо дула зафахкотiв огонь. Машина дзенькнула склом i, крутнувшись, з дороги вскочила в пшеницi, жеручи i захлинаючись ними. Стрiляють дверцята, з них шпарко вискакують двое вiйськових у чорному i гладун у цивiльному. Вiн, як плавець, руками i головою пiрнаК у пшеницi, а вiйськовi спритно, навiть кiби гоноровито, обертаються до небезпека, завчено прикладають до животiв автомати i вiялами вганяють черги в лiс, з якого вибiгають партизани. Ще двi черги, ще посвист куль, ще перестук "максима", i перший скрик, а падаК двое - Один до машяиж, другий вiд машини. Чигирин першим нахиляКться до нього, пiдiймаК перегрiтий автомат i чуК, як у вояки нижче зламаних блискавиць на петлицi ще хрипить кров. А цивiльний i досi, наче плавець, борсаКться в пшеничних хвилях i виборсатись не може. Та ось i вiн, несамовито зойкнувши, хилиться, осiдаК у колосся, а руками намертво затискаК двi жменi пшеничного стебла. - От i маКмо початок! - каже Сагайдак, поволi пiдходячи до вбитого, i похитуК головою: чи треба було тобi за цi двi жменi пшеницi забиратись аж сюди? Партизани, крiм близнят, що залишаються бiля кулемета, кидаються до машини, де, звiсивши голову, лежить, теж у чорному, водiй. Льняна чуприна закрила йому обличчя, закрила свiт. Саламаха з-пiд носа Iвана Бересклета вихоплюК новенький парабелум, що лежав на передньому сидiннi. - Нечесно так, - невдоволено каже Бересклет i витягаК з машини величезного, на мiдних замках портфеля. - Мiняюсь не дивлячись. - Найшов дурнiшого. То шкурлят розцяцькований, а це - зброя! - Що в ньому К? - нетерпеливиться молодшому брату Максиму. Iван клацаК замками, добуваК цупкi з гербами папери i дивуКться: - Аж баронськi! I парфуми К, французькi! - Скорiше в лiси! - квапить Сагайдак. На небi прорiзаКться вечiрня зiрниця, а вечiр, спроквола починав росити рову. i сьогоднi вперше за всi яi двi Сагайдак маК якусь полегкiсть i вiд вечiрньоП зiрницi, i вiд роси, що и тепер не забула знедолену аiмой". Що ж, початок в початком, а маКш думати про бiльше. Людей, людей треба збирати. А де дiстати мiн, вибухiвки, детонаторiв? Люди i чорний шлях, i залiзницю можна взяти пiд партизанський нагляд. - _Скорiше, хлопцi, до лiсу! - Хоч би машину обдивитись i щось придумати, - з жалем каже Саламаха. - Може, на баронську ремiнну подушку завидуКш? - глузуК хиганкуватий Iван Бересклет. - Менi й на торбi з травою гарно спиться. Партизани вскакують у лiс, де Пх нетерпляче ждуть Роман f Василь. Саламаха великодушно простягаК Пм флакон з парфумами. - На двох. Французькi! Саме такi полюбляли в нашому селi. Близнята зневажливо вiдмахуються вiд парфумiв, хапаються за кулемет i хватопеком вигойдують його на тачанку. - Молодцi, хлопцi. Гарно попрацювали! - хвалить Пх Сагайдак i прислухаКться до онiмiлоП дороги. - А зараз правте до вашого присiлка. - Це ж чого до присiлка? - занепокоПвся Чигирин i кинув погляд на зоряне петрiвчанське небо, - Звiдти до ранку не встигнемо вскочити в лiси. - МаКмо переганяти час i встигнути! - твердо каже Сагайдак. - Для чого ж така нетерплячка? - З присiлка нам треба вихопити гармату, бо, чого доброго, господар ПП сам почне розтринькувати снаряди. А нам вони он як потрiбнi. Завтра гiтлерiвцi будуть клопотатися з бароном, пiслязавтра ж неодмiнно посунуть у лiси. - Та, мабуть, посунуть, - згоджуКться Чигирин. - Тодi гармата й знадобиться нам. Хоча б для переполоху. - Отож i я думав про переполох, - насмiшкувато хмикнув Сагайдак. - На конi! - Дозвольте нам гайнути вперед! - по-молодецьки виструнчився перед командиром Роман Гримич i кивнув на Василя: - Ми знаКмо, в чиПй клунi ночуК ця гарматка, то й вихопимо ПП до вашого приПзду. - Мотайтесь! - залюбувався паруботою Сагайдак i побачив свою молодiсть у червоних козаках. Гай, гай, пролетiли твоП весни, i вже сивина, як стигле жито, падаК на очi. А й не нажився... Знайшов час для жалiв. Фашиста треба бити! Як ще Геродот писав про скiфiв: "Жодному ворогу, що напав на Пхнiй край, вони не дають врятуватись". Отак-то!.. А вже копита вибили гул iз дороги, заскрипiли колеса, замаяли гриви коней, i партизани пiд рясним Чумацьким Шляхом помчали до броду. Обiгнавши всiх, не виПхала - вилетiла тачанка близнят, яку партизани прозвали колiсницею Iллi-пророка. - От Пдуть, аж осi горять! - позаздрив Iван Бересклет. - Не я буду, коли не розживусь на такi конi! ЧуКш, брате? - Та чую. Тепер Сагайдак i Чигирин, звiсивши ноги з полудрабка, сидять плече в плече на возi незрушного Саламахи i впiвголоса радяться, як мають десь пiслязавтра зустрiти ворога. - Дороги до лiсу треба замiнувати, - каже Сагайдак. - Та треба, - погоджуКться Чигирин i кресалом вибиваК з кременю вогонь. - Тiльки чим? - Хоча б обманом, - пiдсмiюКться Сагайдак, - Як ти на це? - Обманом? - зважуК i думкою, i рукою це слово Чигирин. - Скiльки ми знаКмось, не чув про обман вiд тебе, то кажи, що вигадав. - Зробити видимiсть, що вони замiнованi. - I це дiло при нашiй бiдностi, - не квапить Сагайдака i знов вибиваК з кременя iскри. - Який вечiр гарний. - Славний. Земля i небо куряться, а зорi зорiють. - А зорi зорiють, - аж зiтхнулось чогось Чигирину. - А житечко осипаКться. - I доля чиясь осипаКться... - З чим тiльки пiслязавтра наша доля зiткнеться?.. - наче сам з собою радиться Чигирин. - Три дороги ведуть до лiсу. Двома не всюди проПдуть машини, то, мабуть, посунуть середньохресною. Ось там бiля западини я, причаПвшись у лiсi, i стрiчав би фашистiв. - Як сходяться думки, - наче здивувався Сагайдак. - Малюй далi картину. - Малюю. Якимсь пеньком вакурат "замiнуКмо" дорогу, пару дротикiв протягнемо, то хто Пхатиме - i зупиниться. Далi, може, й стирлуються всi бiля нашоП вигадки, а ми з засiдки й чесанемо, чим зможемо. Головне тут - несподiванка. От i вибрав я найкращий варiант. - А другий який? - веселiють очi Сагайдака. - При нашiй бiдностi знову ж треба несподiванку брати в спiльники. Не зупиняться фашисти бiля нашоП мiни - пропустимо Пх вперед i вдаримо ззаду. А коли вони отямляться - зникнемо в лiсах. От i шукай вiтра в полi. Яку ж ти гармату надибав? - Дрiбнокалiберну. - Теж добре. Тепер слухаю третiй варiант... - Може, навiть доведеться пiдпустити фашистiв до нашого копайгородка i там Пх накрити вогнем, - тихо сказав Сагайдак, а сам подумав: "Яка невiдповiднiсть мiж оцим вечором, що зорi зорi, i пiслязавтрашнiм днем, що вiдбере не одне життя..." Самим присiлком близнята притримали своПх золотогрввцiв, по тiнях дерев i журавлiв пiд'Пхали до ОксаниноП оселi. Василь на ходу скочив з тачанки, одразу ж югнув на подвiр'я, обiйшов хату з причiлка i постукав у вiконце комiрчини. Незабаром з нього висунулась розкуйовджена голова Стаха. - Не додивились, дядьку, сну? - тихо засмiявся парубок. - А-а-а, це ти, вiтровiй! - посмiхнувся чоловiк. - Чого тобi проти ночi? - Позичте, дядьку, свою гармату, то ми на нiй фашистам заграКмо польки. - Теж менi музики! Сагайдак прислав? - Еге ж. Так де ваша Василина Прекрасна? В сiнi чи в .соломi? Стах покосував на дверi комiрчини, з вiконця вискочив у город i обережно з Василем пiшов до староП клунi. Розчинивши браму, вони швидко розневолили гармату i вже разом iз Романом витягнули на подвiр'я. Тут Стах глянув у далину, що насочувалась мiсяцем, i зiтхнув. - Чого ви, дядьку, засумували? Шкода чуже добро вiддавати? - пирхнув Роман. - От аби, хлопцi, зараз iз цiКП бандури гахнути по отих полiцаях, що на дзвiницi засiли! В Романа зразу ж спалахнули очi: - То й гахнемо прямою наводкою! Не будемо шкодувати випорткiв! - I аж навшпиньки пiдвiвся, придивляючись до дзвiницi. - Жаль тiльки дзвонiв буде, - теж повернувся до далини Василь. Негадане Пх ошелешив голос Оксани, яка невiдь-коли вишугиула з хати i причаПлась у вишняку. - Яке мале, таке й старе - один розум. А ви подумали, що потiм за якихось двох пришелепуватих полiцаПв увесь присiлок вогнем доконають? - ОтакоП, - скрушно сказав Стах. - I чого ти не спиш? - Еге ж, еге ж, - закивали чубами близнята. Потiм Роман широко посмiхнувся Оксанi: - Це ж ми, тiточко, пожартували собi, а ви вже й переживаКте. - I я так подумала, що ви жартома гатили гатi, - насмiшкувато вiдказала Оксана i вийшла зi своКП схованки. Коли на подвiр'я увiйшли Сагайдак i Чигирин, близнята застережливо звели на неП очi. Оксана мовчки кивнула Пм головою. - Якi ви, тiточко, гарнi, - вдячно шепнув Пй Роман. Жiнка тiльки зiтхнула, глянула на дзвiницю, i тiнi давнiх рокiв пiдiйшли до неП. Сагайдак, оглядаючи гармату, поторгав ПП руками, перевiрив замок i тихо сказав Пй: - Виручай. Пiсля цього слова навiть близнята притихли, стали на межi перед своПм першим боКм. Яким тiльки буде вiн? Свинцю вони не пожалiють фашистам, а тi не пожалiють i Пм. - Чого ви, хлопцi? - наче побувавши в Пхнiх душах, зажурено запитала Оксана. - Якi вв, тiточко, гарнi, - зрозумiв ПП тривогу Роман. - Хоч до матерi на хвильку загляньте. - Вже нема як: досвiт росу росить... А тим часом у лiсовiй оселi Магазаника аж вгинаКться стiл од иаПдкiв-напиткiв. Та чогось усе бiльше й бiльше тривога пiдморожуК обличчя Безбородька i крайсляндвiрта. Спершу вони лише iвкдали погляди на вiкна, а тепер прив'язали до них зiницi. Та вiкуК пiд петрiвчанськими зорями дiброва, тiльки в хатi тихо потрiскують у свiчниках мальованi золотим безконечником восковi вмчi. Магазаник замiнюК Пх новими i думаК: чи не поминальними стали вони i ця вечеря? От i не знати, кому тепер доведеться уклоиятися, не жалiючи карка: барону чи сирiй землi... Сьогоднi в коменданта Шульца препаскудний настрiй, бо ж пе в чиКмусь, а в його крайсi убито барона. Тому й не перестав деренчати телефон на столi - мало не пiдстрибуК проклятущий i шмагав батогами тих слiв, яких завжди вистачаК у зверхникiв, щоб принизити пiдлеглих. Навiть сам командуючий каральними вiйськами на УкраПнi вiдчитав його, як першокласника. По-друге, через спеку останки барона не можна везти у Верхню Померанiю, а Зфеба тут ховати. От тiльки в якому мiсцi? На старому гробовищi, де задерненi, переплетенi барвiнком могили в безладдi позросталмсь одна з однiКю, не поховаКш, а вiдкривати нове для самого барона не виходить. Видали ж клопоту партизани. Начальник гестапо запевнив, що пришлось не бiльше п'яти-шести. I ось ця Жменька фанатикiв робить виклик непереможнiй армiП фюрера. Сидiли б собi тихцем на улiцах, то краще було б i Пм, i йому. Проти цих п'яти-шести безум'цiв вiн мусив послати одну машину з солдатами гарнiзонноП команда, другу - з жандармами i двi з полiцаями паршивого убивцi Квасюка, який аа бiльшовикiв не валазив з тюрем. Звiсно, сьогоднi вiд партизанiв, якщо вони не повтiкали кудвсь. Але та пособлть це йому, кола вже втретК сьогоднi Шеф полiцiП брiгаденфюрер Краузе? Думалось: Вакутку подiлля, з почестями зустрiти дамтярiччя i якось пересидiти вiйну. Та де в чорта отой бундючний, немов iндик, барон? Захот тисячу чужих гектарiв чорнозему, а матимеш - два. У передпокоП чути чиПсь скрадливi кроки, потiм притишену мову, наче в цьому кабiнетi господарюК не вiн, а покiйник,- Комендант, прислухаючись, пiзнаК голос Оникiя Безбородька. Чого ж вiн увсться? Чи i йому страх мотаК душу? Обережно напiвпрочиняють._ важкi, оббитi свiжокованим залiзом дверi, i в них просовуКться вiдсмикана, пiдлиняла секретарка, що мав поставу, нiс i очi забокоКноП чаплi. Хто тiльки позавидуК на цi костi й веснянки, -якi, наче тля, облiпили вузький вид фрау? Коли вона смiКться, то вiд неП сиплються i пудра, i веснянки. - Пан голова... - Просiть його, - нетерпляче перебиваК секретарку. - Заходьте, пане голово. Безбородько, вклоняючись, несе до нього своП сiм пудiв живоП ваги, шанобливо схиляК напахчену важкими парфумами голову, Вiд них одразу в кабiнетi вселяКться дух староП перукарнi. - Знайшли нарештi мiсце для барона? - строго питаК комендант i вибиваК кощавими пальцями дрiб. - Знайшли, - запинаючись, вiдповiдав голова i морщиться, паче вiд зубного болю. - Але... - Яке ще у вас "але"? - Коменданта майже завжди нервуК цей лантух м'яса, особливо його вуха: здаКться, з них волохатиться не волосся, а павуки. - Мiсце, можна сказати, всiм гарне - просторе i недалеко вiд гробовища. Але там колись, у давнину, забобоннi дядьки ховали вiдьом i вовкулакiв. - Вiдьом i вовкулакiв?! - В коменданта залихоманились вiП i брови. I хоч вiн зараз до краю замотаний турбацiями, проте згадуК вичитане з старих книг, якi похапцем ковтав, збираючись на УкраПну. - А це правда, що в них вбивали осиковi коли? - На жаль, правда. Забобони... - I коли це було у вас? - Давно. Ще до революцiП. Про це мiсце тiльки дуже старi люди пам'ятають. - ПоховаКмо в цьому мiсцi барона - тодi усi згадають, кого там ховали. Треба шукати щось iнше. Безбородько безпорадно розводить своП голоблi-ручища: - Нiчого мудрого, гер гауптман, не можу придумати. Нiчогiсiнько! - А може, в самому мiстi поховаКмо барона? Безбородько знову морщиться: - Боюся, щоб не поглумилися з могили. ВiчноП ж варти не поставим бiля неП? - ВiчноП не поставим, - погоджуКться комендант i застигав в напрузi: знову озвався телефон. Шульц якусь хвилину дивиться на нього, як на ворога, але бере трубку. Вона трiщить, шкварчить i жбурляК покруч дурних слiв: - Пан гауптман! Пан гауптман! Пх iст... Парфен Квасюк. Бiтте, гер комендант, до слухавки шпрехен фрау Анiт. - Швайне, - тихо каже комендант i передаК трубку Оникiю Безбородьку. - Поговорiть з цим бовдуром i спитайте, чого вiн не в лiсi, чого не ловить партизанiв. Голова управи обережно, наче вона скляна, бере з руки коменданта пiтну слухавку, притуляК до заволохаченого вуха. - Алло! Пане Квасюк, вас слухаК голова районноП управи. - Пан Безбородько?! - Оце добре... - Невже ви i досi не облягли партизанiв? - перебиваК його Безбородько. - Та бачте, Оникiю Iвановичу, така трапилась халепа, що не кажiть. - Яка ще халепа?! - злiшаК Безбородько, i злiшають його синi уста. - Перепились дорогою вашi дурноколiннi полiцаП? - Ще гiрше... Бачте... - Не жуйте слова, як сiно! Кажiть! - Так-от, пане голово, коли ми доПхали до лiсу, нiмцi пропустили нашi машини вперед... - Бо знають, якi ви боягузливi. - Пропустили нас уперед i вдарили навмання по лiсi з гармат. А далi ми знов поПхали i за лiсниковою хатою помiтили, що дорога нiби пiдкопана. "Замiновано!" - вигукнув хтось. Ми зупинилися, поскакували на землю, i в цей час спереду i з флангiв партизани сипонули вогнем. Ми, пане голово, попали в чортiв трикутник. Можна сказати, переполовинили i нас, i нiмцiв. - А далi, далi що?! - задихаКться вiд обурення Безбородько. - А далi ми всi кинулись врозтiч, бо iнакше не можна було. Навiть усiх побитих не встигли захопити. - Скiльки ж там партизанiв було? - За деревами не бачили Пх. Але, видко, багато, бо ж трикутник зробили. - Почекайте, я доповiм пану коменданту, - з трубкою в руцi Безбородько коротко розповiв про розгром карального загону. Гер комендант мовчки слухав, а з обличчя його, починаючи од вилиць, сповзала i сповзала кров. Не партизани, не лiси стояли перед його очима, а страшна передова. I першi змученi слова коменданта здивували голову управи: - Тепер буде кого ховати там, де колись ховали вiдьом i вовкулакiв... XII На хуторi вмираК день i гасне - перестигла бронза пшениць. З лiсу в широких киреях виходять вечiр i туман; вони спиняються бiля узлiсся i думають: куди б це пiти? Далi туман зсовуКться лiворуч i сивим дiдом бреде на долину до ставу, а вечiр скрадаКться на хутiр, щоб почути, як, заблукавши у вишняку та гречках, затихаК самотня хата i вулики. Отут вiн вiрним коханцем дочекаКться ночi, подаруК Пй перстень мiсяця та й зникне у вербах та верболозах над ставом, бiля якого пара коненят, розштовхуючи кущi калини, розкошують у молоденькiй отавi i насторожено пiдводять голови, коли небо озветься гулом бомбовозiв. З пасiки до оселi iде - не йде старий Гримич, медвяний цвiт гречок накунуК йому обважнiлi руки, вибираК i вибрати не може утому. Що не кажи, а старостi й на ярмарку не позбудешся - веиа покупцiв на мед, тiльки дiвчата тепер хочуть старiшими здаватись, щоб на чiпдялись до них лихi вирла. Бiля свiжого обкорованого вориння пасiчник зупиняКться, а пiд його кущатими, бровами одразу яснiють iмлистi очi: з вишняка назустрiч йому вимайнула ота непосидючiсть, ота вiхола, отой щебiт, ота усмiшка й насмiшка, що зветься Яринкою. Яку внучку поедала йому доля, та не вгадала часу. Старий невесело посмiхаКться дитинi i каже тiльки одне слово: - Завечорiло. - _Завечорiло, дiдусю, - повела вечоровими бровами, пiд якими зворушливо дихають ямки. Iч, де знайшли собi мiсце. - Ви ж бджолу витрусiть iз бороди. - А вона менi не заважаК, - проте обома руками ворушить сиву гущавину, а з неП з дзижчанням вивiльняКться комаха. Над прикляклою хатою, що вдовуК тепер, пролiтають чорнi хрещики диких качок i падають на став; спочатку крила лунко б'ють по водi, потiм стихають, а вже далi трьома нотами озиваКться струмок, що з лiсу тече до ставу i витiкаК з нього, торкаючи ноженята латача i незабудок. - СумуКш, дитино? - кладе старий руку на плече Яринi. - Журюся, - зiтхаК дiвчина, що притихла тепер, наче вона - й не вона. - Iшла б собi додому, поки не наспiла запiвнiчна година. - Там теж розради не знайдеш. Мама аж запухла вiд слiз. - По сльозах та кровi тепер час пiшов. А для скiлькох вiн уже спинився... Ярина дивиться на дiдуся, притуляКться до нього головою i не знаК, що сказати. А той, виходячи з тяжких дум, уже говорить про буденне: - Ти, може, i вечерю зготувала? - Зготувала, аякже. - То й пiшли, - i старий поволi йде до хати, тут бiля призьби па вбитому стовпчику грибом стоПть застелений стiл, на ньому - свiжа разова паляничка, мед у кухлику, полумиски i ложки. Яринка з хати виносить огорнутий пiлочкою горщик .i хватопеком сипле в полумиски галушки i пару. - Гарна вечеря, коли б ще бог послав доброго гостя, - сiдав дiд бiля столу. Дiвчина знов зiтхнула: скiльки ранiше до них приходило добрих людей, скiльки гарних розмов, i смiху, i пересмiху, П пiсень кружляло за широким ясеновим столом, а коли вже хмiль розбирав батькове товариство, вона городом скрадалась до татарського броду, де ПП на човнi очiкував Iвась Лимар'енко. Де вiн пробував цi чорнi днi? Не раз вона вечорами вибiгала до броду, та не було на ньому нi вербового човна, нi яворового весла, з якого так спiвуче скрапувала вода. А дурне серце чекаК i чекаК i човна, i весла, i отих кучерiв, що падали на ПП плечi. Невже де було? Чii тiльки наснилося?.. Ой броде татарськийСтарий, поклавши ложку, нiби дрiмотно дивиться на онуку, похитуК головою: -Не знаКш, що робити з собою? Ярину аж струсонуло дрожем: у самiсiньку душу заглянув дiдусь, бо таки не знаК, ох не знаК, що тепер робити з собою. Можна б i Пй зашитись на хуторi, до якого ще не дотяглися лапища вiйни, можна, доглядаючiП дiдуся, нишкнути па пасiцi чи у верболозах бiля ставу та забирати в сон гудiння бджоли i бомбовозiв. Але хiба це життя? I хiба тiльки про себе думаК вона? Сказала братам, щоб взяли ПП в лiсп, так вони спочатку реготали до слiз, а далi пояснили, що в них нема нi дитсадка, нi вечорниць. Тодi вона спересердя назвала Пх старими парубками, а сама побiгла до Мирослави i в неП наплакалась донесхочу. Невже i ПП час пiшов по сльозах?.. I хоч яку вона маК образу на братiв, та все одно чекаК - дочекатися не може Пх; може, таки порозумнiшаК ПП парубота? I посмiхнулася сама собi, i знову зажурилась, i крiзь тишу, що аж подзвонювала у вухах, чула сплескiт далекого весла. Передчуття, чи що? На ставку затривожились дикi качки, шелеснули крила, потiм на стежппi зацокотiли чиПсь кроки. Тiльки чиП? - Iди, Яринко, десь за омшаник, бо хто зна, кого принесе вечiр. Дiвчина проворно пiдхопила зi столу свiй полумисок та ложку, зникла в сутiнках, а пасiчник нiби спокiйно вечiркував собi, похитуючи заснiженою головою. Якi тiльки хуртечi не падали на неП, та не вибили з неП нi людяностi, нi гордостi, - Пх однi ненавидять, а другi побоюються. Брязкнула хвiртка, i на подвiр'я не ввiйшов, а вскочив чоловiчок з гвинтiвкою; не оглядаючись, вiн чоботом копнув хвiртку i зразу ж сквапно затупотiв обчасами, наче ратицями. - Драстуйте, дiду Ярославе! Драстуйте вам! - загаркавив чоловiчок; додрiботiвши до столу, заглянув одним оком в полумисок, i його обличчя хитренького чорта взялося вдоволенням. - Наварили галушки на три п'ядi завдовжки? - Це, Кирюшо, може, у вашiй полiцiП такi споживають галушки, а в нас звичайнi щипанцi, - тихо вiдповiв старий, не дивлячись на полiцая. - А хто Пх щипав? Не Яринка? - по всiх закутках метаК погляди Кирюша, бiлки в нього вирластi, а в них непокояться дрiбненькi пуголовки зiниць. - От iз ким би я тепер хотiв побачитись, повидатись та погомонiти. - Не чiпай ПП, бо вона зараз не виходить зi смутку. - А може, я й розвеселю ПП якимсь таким кругленьким словом? - округлюК долонi, та обличчя хитренького чорта наморщуКться непевнiстю. - Жаль твого заходу, Кирюшо, - нiби спiвчуваК йому старий. - Ось краще сiдай до галушок. - I сiв би на дармовизну, але вже повечеряв, - насупився Кирюша, а очима знову пасе по всiх усюдах, - Це вже з цьогорiчного борошна? - З цьогорiчного. На жорнах трохи роздер пшеницi, бо скам'янiли тепер i вiтряки. - Вродило ж у цьому роцi, - трохи пом'якшали коржастi щоки полiцая, на якi зсунулись гостряки вух. - Вродило, та радостi нема. Як твоя нова служба? Кирюша назбируК зморшки на чоло i не знаК: чи бадьоритись, чи сказати так, як воно К. Зрештою, махаК рукою i каже правду: - Достобiса таку службу. Сьогоднi, к примiру, мали ми подвiйнi мордачi - i вiд начальника полiцiП, i вiд крайсляндвiрта. Пасiчник вiями прикриваК очi: - То хто краще б'К? Кирюша не вхоплюК насмiшки i з серцем вiдповiдаК: - Крайсляндвiрт! У нього рука в перснях з коштовними камiнцями, а б'К навiдлiг, то й залишаК на наших пиках дорогi слiди. А потiм при нас витираК папахчепим носовиком камiнцi. Культура! - Вiн повiв плечем, на якому висiла гвинтiвка. - Так що нема чим похвалитись менi. - Еге ж, - погоджуКться старий. - Навiть чорт не хвалиться рогами. Кирюша стрепенувся: чи не насмiхаються над ним? Наче цi, тiльки хто розбере цього дiдугана? I в старому дуплi вогонь тлiК. - Дiду, лишень про мою службу анiчичирк... I як ви подивитесь на те, щоб... позичити сяку-таку бочечку меду? Полюбляю солодке дiло, - повертаК голову до вуликiв, що й зараз пiдворушують бджолине гудiння. - Не надiйся, Кирюшо, на цей мед, бо вiн маК господаря. Краще пiди в лiси i пошукай там дику борть. - Це ж чого на зламану голову у лiси?! - тетерiК Кирюша. Вiн зразу згадуК, як утiкав вiд партизанiв, i по його спинi гадючиться страх. - Хiба ж у мене три голови на плечах? - Чого не знаю, того не знаю, - розважливо вiдповiдаК дiд. - Ранiше в тебе була одна голова, а тепер, як пiшов ти в полiцiю, не вiдаю, на що там розжився. - Розжився на дев'ятсот марок, якi лежать недалеко вiд смертi, - жалi та невдоволення пробiгли по обличчi Кирюшi i змили з нього всю хитруватiсть. - Нiколи ж не було такого проливу кровi, як тепер. - Так чого ж ти записався до тих, хто кров проливаК? - Приневолили, дiду, приневолили. - Хто не мав своКП волi, того приневолюють, - знову нiби спокiйно каже старий, а Кирюша схилив голову; щось i в нiй тривожне сновигав, потiм скоса глянув на свою полiцайську пов'язочку, поторсав ПП, проклятущу, скривився. - Тож-бо й воно, - сам до себе говорить Гримич, та Кирюша чув i свою провину, i присуд над ним. - Вашi онуки розумнiшi: подалися в лiси, а мене зчавив невикрут. - Хто куди пiшов, я не знаю. Тепер у людей дорiг нiби побiльшало, а життя i хлiба поменшало. То кожен по-своКму заробляв хлiб - хто насущний, хто кривавий, - пасiчник встаК з призьби, йде до комори й виносить звiдти невеличку, до ладу запечатану довбаночку. - Бери, Кирюшо. Це з мого вулика. Тепер чорнi стиснутi губи Кирюшi проклюнула посмiшка: - Розумнi ви, дiду, та все одно не вмiКте жити на цьому етапi. Я на вашому мiсцi таку солодку розвiв би комерцiю, що святi Зосим i Савватiй у самому раю позаздрили б менi. - Тодi ставай на моК мiсце, а ми побачимо твоП торги i виторги. Кирюша несхвальне гмикнув, глянув на лiс, кивнув головою старому, та й, розмахуючи довбаночкою, наче кадилом, подрiботiв двору. До дiдуся пiдiйшла Ярина: - Чого приходив той гицель? - Хто його знаК? Зачепився за мене, а думав про тебе. Дуже зустрiтися хотiв. - Хай вiн з лихою годиною зустрiчаКться. В далекому полi неохоче сходить ще заспаний мiсяць i починаК вибiлювати хмари, якi заснули край землi. Стороною знову натужно загули бомбовози, а бiля ставу заiржали конi. - Iди вже, дитино, додому. - Чого ви гоните меяе? Може, хтось маК прийти до вас? - Не прийти, а приПхати. Яринка стрепенулась. - А хто - таКмниця? Вже й вiд мене ви критися почали. Може, партизани? Старий дивиться на мiсяць i неохоче вiдповiдаК: - _Не така вежi таКмниця для своПх, але тобi не треба бути тут. Отe ж прибудуть люди вивозити вулики. Завтра на пасiцi не буде й одного пня. То втямила, що воно й до чого? - Не зовсiм. - Лихо примушуК щось робити. Отож вулики я пiд розписку вiддам надiйним людям, а коли повернуться нашi, то знов зберемо пасiку. Це i всi моП таКмницi. - Вам за таке нiчого не буде? - Поживемо - побачимо. - Ой... Яринка обома руками охопила дiдуся, притулилась до його плеча. - Чого ти, маленька? - великою рукою прикриваК ПП плече, на якому дрiмаК вишита калина. - Чого? - Бережiть себе, дiдусю. - Постараюсь, бо хоч i гарне мiсце облюбував на цвинтарi, але не дуже хочеться туди поспiшати. Бiжи, он уже в долинi пiдводи скриплять. Це до мене. Коли Яринка вибiгла на стежку, що вела до присiлка, пасiчник винiс з хати зошит i олiвець, потiм засвiтив саморобну воскову свiчку, прилiпив ПП до столу i став очiкувати людей. Хай розвезуть вони бджолину сiмейку, щоб не понiвечили ПП песиголовцi. Треба не забути скропити водою тих бджiл, якi ночують на льотках. Спека, то й комасi хочеться бути надворi. От чи завтра вчинить бучу Магазаник, чи вдасть, що нiчого не знаК? I хитрий, i викрут. дивий, i навiть розумний вiн, та карбованець розчахнув йому i ровум, i душу. Старий поволi пiшов на пасiку, щоб попрощатися з бджолами. Що не кажи, а смутку побiльшаК без них. Гречки знову лакупували йому руки, вибирали обважнiлiсть з цих, але не могли вибрати, видать, втома забрела в самiсiньке серце та й поторгуК його, наче поплавок. А з подвiр'я вже сплеснув занепокоКний голос: - Гей, дiду, ви живi? "Теж менi питаннячко. Хоча нiколи, не завадить перевiрити: живий ти чи нi". Бiля самого хутора заскрипiли колеса, як усе життя скрипiли йому, бо ж сам умiв Пх робити - i з ясена, i з дуба. А березовi маточини i шпицi вимочував у криницi, над якою стояла яблуня, тому вода завжди навеснi пахла березовим соком, а восени яблуками. I знову курликнули колеса. Старий оглянувся, але не побачив вi коней, нi пiдвiд, тiльки побiля хати мерехтiв вiдсвiт самотньоП свiчки... Добiгши до присiлка, Яринка зупинилася коло своПх ворiт: прислухалась i до хати, i до клунi - чи не стоять там конi, а потiм пiшла до броду; в глибинi його купались мiсяць, зорi i сум. I такий розпач охопив дiвчину, що аж почула, як в'яне уся. Великий свiт, а де подiтись у тобi? Сподiвалась на братiв, та вони пiдкосили надiю, мов травицю. Безсовiснi... Зiщулившись, опустилась на вербовий пень, думаючи те саме: "Як Пй iз Мирославом попасти до Сагайдака. Чи вiн теж послухав братiв? От аби в загонi був Iвась Лимаренко, то заступився б за неП. Де вiн тепер, у якiй сторонi?" I враз татарський брiд бухикнув веслом. Хто це такий пiзнiй?! Вона схопилась на ноги, не скидаючи взуття, увiйшла у воду, придивляючись до синьоП далини i синьоП води, в якiй колись пiд берегом долонями ловила свою зiрку. Знову бухикнуло весло. Нi, Iвась так не веслуК. Але що це? Невже його човен? Чи тiльки здаКться? Нi, таки Iвасiв! Але чого бухикаК, а не виспiвуК чи зiтхаК весло? Ось човен заховався за очерет i вже вигулькнув недалеко вiд неП, та на ньому сидiв не Iвась, а незнайомий парубок. Ярина квапливо вийшла на берег, i тут ПП наздогнав тихий голос: - Почекай, дiвчино. Не бiйся. Вона зупинилася, човен, розводячи осоку, вткнувся у берег, а з нього зiскочив чорнявий, ставний, з перегнутими бровами парубок. - Ти часом не Ярина Гримич? Правда, Ярина? - посмiхаКться, а з смолистих брiв аж скапують iскорки промiнцiв. - Ярина, - здивовано прошепотiла вона. - От бачиш, як легко вгадати красу! Привернути ПП важче, А я Дмитро Лелека. Чула про такого? - Чула! - мало не зойкнула, бо ж про Лелеку не раз згадував Iвась. - А де ж?.. - питаК i питати боПться, i так холоне, аж зашпори заходять. - Послав мене сказати тобi, що живий. От я i кажу це, - напiвжартома уклонився дiвчинi. - Що з ним?! Порубок споважнiв: - Поранений, Яринко. Рана не страшна, та поки що до тебе приПхати не зможе. А жаль. - Тодi я до нього! - Коли ж ти? - Зараз же! Заразi - Оце так, - знизав плечима Лелека. - Вже нiби i нiч надворi. Та дiвчина наче не почула про нiч. '' - Сiдай, Дмитре, в човен. Я його зiпхну i сама буду веслувати. - А чому не я? - Я тихiше гребтнму. - Греби, коли тобi так хочеться, - наче образився парубок. ~ Куди ж його поранено? - В ногу. Сiдай. Човна, однак, я зiпхну. Через хвилину Ярина так гребла, що човен рибиною летiв по водi, за веслом розкришувалась i кружляла зоряна перга... XIII I знову спекотне марево, золота утома степiв. На зачерствiлих, потрiсканих долонях земля простягнула людинi щедрi чашi врожаю i вже притомилася тримати Пх; притомився i колос та й, не дочекавшись жнивовицi, у печалi почав накрапати сльозою. Давно вже так не стрiчалися колос i людина. Скiльки не йдеш - i перед тобою, i за тобою плачуть степи. Зрiдка зблисне серп-другий, майне жiноча хустина, самотньо забовванiК полукiпок - i знову смуток колосся, смуток волоття i дрiмливi, з бджолою вiП соняшникiв. Стоять вони плече в плече, тримають у пазухах дитячi голiвки i дивляться тiльки на схiд. I вони, мов соняшники, йдуть тiльки на схiд, а прислухаються до всiх сторiн свiту. - Який урожай усюди! Море! - зупиняКться Кириленко, втоплюК руки в пшеницю, втоплюК в колосся змарнiле, перепечене обличчя, а далi питаК Данила: - Бачиш, голово? - Хто ж такого не бачить? Хiба що тiльки вiйна. - Бо вона слiпа, - в задумi каже Ромашов i перебирав пальцями синi квiти - синi вогники Петрового батога. - Яка спека, а йому хоч би що. Кириленко випростався, кинув погляд уперед: - А он, голово, двох красунь iз серпами примiтив? Чи тобi, як жонатому, це нi до чого? Данило ще в аалiзнично-шляховому полку сказав, що вiн одружений, - це для того, щоб не докучали йому легковажними розмовами та iсторiйками про дiвчат, молодиць i вдовиць. - I дiвчат iз серпами примiтив. Не дiвчата - тополi. - Не одна тепер у самотi стане тополею, бо переб'ють нашого брата за цю прокляту вiйну... - похнюпився Кириленко, хоча й не належав до тих, яких звуть кислiями, потiм iз вузькоП гiнноП дороги вiн повертаК на стернi до двох молодесеньких жниць, що мають 'гарний, ледь-ледь скiсний розрiз очей, здивованi брови одроду та свiжу ятрань уст. I спека, i вiйна не перепалили Пх. Тiльки на одну лягла вечорова смага, а друга, молодша, наче з самого ранку вродилася. - Драстуйте, сестрички! - приязно вiтаКться Кириленко. У дiвчат здригаються вуста, здригаКться сонце на серпах. - Драстуйте й вам, - випростуються, поправляють коси i намагаються посмiхнутися, та Пхнi посмiшки одразу ж i гаснуть у тiпях жалiв. Хто Пх тiльки не маК тепер? - ЖнивуКте? - Не жнивуКмо - горюКмо, - каже старша. - Вона кладе серп на такi червоно вишитi квiти плеча, що, здаКться, з них от-от кап^ не кров. - ГорюКте? - не знати для чого перепитуК Кириленко i теж сумнiшаК. - А як же iнакше, коли таке робиться... Коли вже стiльки не вернеться з вiйви i коли завдовiля села. Видать, усе добре на свiтi покинуло нас, - затремтiв голос, затремтiв i серп на квiтах, i краплина кровi вiддiлилася од вих. - Усе добре ще навернеться до нас, неодмiнно повернеться, - хоче якось втiшити сестер Данило. - Коли б то так, - вiрить - не вiрить дiвчина, i така невиновна туга стоПть у ПП очах-волошках, нiби Пх зсередини торкнувся серп i кияув на синь сивину вiдцвiтань. Ох цi аустрiчi-прощання, та жiноча, та дiвоча туга сорок першого року. Де ще вона такою була? Не забудь ПП, не забудь ПП... - До вашого села далеко? - з ПотаКмною надiКю питаКться Кирахевко i перекладаК з плеча на плече гвинтiвку. - Кiлометрiв .з •тотири буде, - запинаючись, вiдповiдаК мевшенька i соромливо прикриваК рукою розрiз блузки, яку пiдiймав хвилька незайманих грудей. - Нiмцi стоять у селi? - Стояти - не стоять, а заскакують по харчi. Вони з чужоП комори хлiба не жалiють. - Коли б тiльки хлiба. - У вас водичка е? Дайте напитися. Старша сестра рiвно, справдi, як тополя, йде до полукiпка, дiстаК iз затiнку косарську баньку, заткнуту не чопом, а яблуком, дiстаК бiлий вузлик з харчами i несе бiйцям. - Напийтесь. А ще вiзьмiть у дорогу. Знали б, що стрiнемо вас, щось би смачнiше захопили а дому. - Спасибi, любi. - Кириленко враз сторожко повертаК голову; попереду заскрипiли колеса. - То, здаКться, Њвдоким Гуржiй кудись поспiшав, - ставши навшпиньки, пiзнаК односельця молодша сестра, на ПП точених литочках стерня залишила подряпини i краплини кровi. На дорогу виПжджав скрипучий парокiнний вiв, ва ньому похитуКться кощавий дядько, лiта йому пригнули плечi i попелом сивини пригасита похнюпленяй вогник борiдки. Побачивши вiйськових, чолов'яга вiдiймав над головою солох'явего бриля, притримуК конi i яояуро вiтаКться. На вовi века пився,_ нi рубля, нi мотузкiв, видно, ве жнивувати зiбрався чоловiк. - Далеко, дядечку? - питаються дiвчата. - Куди в таке врем'я далеко заПдеш? Хiба що до костомахи, - нiби сам собi каже чоловiк. - Так i до неП тепер рукою подати. Посусiдились, можпа сказати, - i на його жовтих бiлках лихоманяться зеленi кислички очей. - У мiстечко на базар погнала жiнка. Хоча який тепер базар? Дурна баба, дурна i пiсня ПП. Аякже. Та мусиш слухати, коли маКш у хатi не господиню, а гвалт на все село i два хутори. Дiвчата багатозначно переглянулися мiж собою, а дядько Њвдоким продовжуК: - Оце ж запасливi жiнки щось таки мають у господi, а в моКП завжди по хатi ненаситне помело пiдмiтаК добро. Ось i зараз: хоч би тобi дрiбок солi був. А як без неП проживеш? То й послала моя безклепка до мiста. - Далi торкаКться потилицi й пояснюК: - При новiй властi зовсiм без солi живемо. Аякже. То дехто домудрувався мiнеральне добриво розводити водою i цiКю колотухою засмачувати Пжу. - Це правда? - вражено вирвалось у Данила. - А чого ж менi брехати? Я ж не якийсь... Iстинну правду кажу. - Так це ж отрута! - Коли нема солi, то й отруту мусить уживати чоловiк. Авжеж. - Як воно в селi? - питаКться Кириленко. - Не чiпаК нова влада.? У неспокiйних очах дядька Њвдокима забився переляк, вiн пригасив його половою вигорiлих вiй. - Та ще не чiпають. Ми нiкому нiчого, то и ваи поки що нiчого. Аякже. - То ви нiкому нiчого?" - вiд; несподiванки аж розгублюКться лейтенант. - А ще ми можемо зробити, ноли так иаяешевшалго життя: що тьху, що життя - все одно. - Дядько Њвдоким не то тьхукаК, не то зiтхав i вже вочивав иiби виправдовуватися; - Аби я мав хоч три голови, то менше думав би про одну. Еге ж! Но! - I вже кидав JB|,-rмiшок зa плеча: - А вам, хлопцi, не совiтую при оружiП iти, бо тепер "ц,/недовго до грiха. Кидайте своП залiзки - i десь приставайте в прийми, бо воно вже так... Що! - Ми нiкому нiчого... - оторопiло, обурено повторюК Кириленко слова дядечка. - Чи хитруК оцей обережнеиький, чи так i думае прожити, немов жук у трухлявицi? - Його нелегко розкусити: ото завжди такий, кручений-верчеПй... Аякже, - насмiшкувато повела поглядом старша сестра. - тепер аж колотиться вiд страху. Ви ж у село не йдiть, бо зараз може бути. - Еге ж, не йдiть, - з жалем повторюв молодша, i шарiв, i вiками вiй прикривав очi, бо з неП не зводить зачарованого поау_ притихлий Ромашов. - Як тебе, дiвчино, звати? - устами питаК вiн. - Олесею, - ще бiльше паленiК дiвчина. ською. - Як залишуся живим, неодмiнно повернусь у ваше село. - Повертайтесь... Ми вас будемо ждати, - i зiтхнула, i нiяково поглянула на сестру: чи не почула та ПП перших слiв до хлопця. ВоПни прощаються з жницями i знову глухими дорогами йдуть па схiд, iдуть золотом степiв у югу стенiв, у смуток пшениць, у передзвiн соняшникiв i сиву безнадiю полину. Коли ж обiзветься