двома безжурними ямками бiля неП, що вiд усього цього одразу робилось привiтно на душi. - Дитинонько, i ви вже вчителька? - сплеснула руками тiтка Христя. - Та як же ви, такi тендiтнi, наших махометiв будете вчити? А скiльки вам рокiв? - Сiмнадцять. - Уже й сiмнадцять! То чи ви хлiба не вживаКте, чи наукою крепко нажуренi? - Не торохти, самопрядко, - перебив ПП чоловiк. - Краще поворожи бiля печi та столу, бо людина здорожилась - цiлий день на спецi та на сухоПжi. Тiтка Христя метнулась до печi i застигла з пiднятим рогачем: з вулицi, пробиваючись крiзь лапаття соняшникiв, славно, пiд сухий перестук копит, полилася пiсня про тi тучi громовi, за якими сонечко не сходить, про тих ворогiв, через яких милий не ходить. - Як гарно спiвають у вас, - припала до старосвiтського, вверх пiдiйнятого вiконця на чотири шибки. Бездонки - пiдставки для дуплянок. - Це Марко Безсмертний i Устим Тримайвода виводять, - з гордiстю пояснив Зiновiй Петрович. - I прiзвища незвичнi у вас. - Запорозькi. Там чоловiку давали таке прiзвище, яке вiн сам заробив. Свiтив пупом - називали Голопупенком, думав головою - ставав Голованем або Розумом, а думав чимсь iншим - i те мiсце турбували, - повiками погасив задоволену посмiшку, а вона випурхнула на куточках уст. - Ти вже наговориш, безсовiсний, усякого такого. Хоч би вчительки посоромився на капелинку, - обурилась тiтка Христя, а ямки бiля ПП кирпатинки i зараз весело жмурились i розжмурювались. - Тебе в тому Запорожжi небезпремiнно Язиканем чи Брехачкою назвали б. - Запряла свою нитку, - махнув рукою на дружину. - Таки гарно спiвають нашi хлопцi? - Дуже славно, як срiбло сiють. А хто ж вони - Безсмертний i Тримайвода? - Марко, вважайте, - найвища влада, голова сiльради, а Устим - голова комнезаму. Така вже парубота, хоч напоказ, хоч пiд вiнець з красунями веди, - похвалив хлопцiв сторож. - Все за бандитами ганяються, а бандити за ними, - запечалилась тiтка Христя. - У вас iще водяться банди? - Не перевелись i донинi. Ми недалеко вiд кордону живем. Засилають вороги усяку погань, щоб своя не вивелась. У нас тут орудували i Гальчевський, i Шепель, i Палiй. Самi за кордон, як щури, повтiкали, а корiнцi позалишали по рiзних закапелках. Доберемось i до них!.. О, чи не до нас iдуть хлопцi! - радiсно вигукнув Зiновiй Петрович i теж висунув голову у вiкно. Заскрипiли, широко вiдчинились новi ворота. Два вершники легко скочили з коней, прив'язали Пх до обори i, пригинаючись пiд пагiллям вишнякiв, пiшли до хати. Ось i стали вони на порiг, з карабiнами за плечима, однаковi на зрiст, але один iз них, темнолиций, був схожий на вечiр, а другий, золоточубий, - на ясний ранок. - Добрий вечiр добрим людям на весь вечiр! - проспiвали обидва i засмiялись. - Добрий вечiр, Марку, добрий вечiр, Устиме. А я думаю, кого менi бог на вечерю несе, - аж воно - начальство. На бандi були? - заторохтiла тiтка Христя. - На бандi. А це чиК довгооке дiвчинятко прибилось до вас? - запитав чорнявий. - Це, Марку, нова вчителька. Така молодюсенька, а вже всю науку пройшла! - Та пройшла всю науку? - весело зиркнув на немешне вдалось пройти. - Рiвно пiдiйшов до столу. - Може, познайомимось? - Степанида Iванiвна, - соромлячись, невмiло подала руку чорнявому. Вiн злегенька, наче пiр'ячко, зважив ПП у своПй, а потиснути побоявся. - Марко Трохимович, а мiй побратим зветься Устимом Васильовичем, перший комунiст i найкращий парубок на всi довколишнi села - вродливець, та й годiП - Та що тц наговорюКш, - знiяковiв Устим, що й справдi був гарний, неначе з якоПсь картини зiйшов. - Оце вчителька одразу й подумаК, якi тут хвалькуватi люди проживають. Ви не дуже слухайте Марка. - Устим теж пiдiйшов знайомитись, а вона запитала Безсмертного: - На кого ж ви вчились? - Теж на вчителя! Мало не перебив ваш хлiб, -бiлозубо засмiявся Марко. -Тiльки вчився я трохи iнакше, анiж ви. - А як же? Марко, заглядаючи Пй у вiчi, присiв на краКчок лави. - На давнi роки я мало не вченим став: закiнчив аж церковноприходську, -в скошених куточках очей пробилось лукавство. -З неП подався в iншу науку: ходити за чужими волами та плугами. А у вiсiмнадцятому, пiдпарубчаком, прямо з наймiв на чужому конi утрапив до партизанського загону. Там усякого було: часом з квасом, часом з водою, часом з перемогою, часом з бiдою. Як прогнали за Збруч Петлюру, командир нашого загону, на моК щастя, став секретарем губкому. Викликав якось мене перед своП очi, запитав, чи я не голодний, i, як у загонi, наказуК: - ПоПдеш, Марку, вчитися! Досить тобi шаблею орудувати - пора стати студентом! Я засмiявся: - Оце знайшли скубента, що й дiлення забув. Командир строго подивився на мене: - Дiлення ти не забув: шаблею дiлив i вiддiляв правду вiд кривди. А тепер наукою захищай правду. Байдики бити я не дам тобi. Завтра ж з'являйся у технiкум! Завдання ясне? - Ясне! - Повтори!.. От i гаразд. А в ремiнцi зарання попробивай новi дiрочки, щоб стягувати живiт. Наука не любить череватих, i хлiба на неП даКмо в обрiз. Та й будь здоров! Коли припече, заглядай до мене. Дорогою я повторяв тi слова, як вiрш, i вже бачив себе студентом. А перед своКю хатою й возгордитися встиг новим назвиськом, та нiкому нi словом не обмовився про нього. Вранцi я начистив рештки своПх чобiт сажею, одягнувся знизу в трофейну нiмецьку, а зверху в австрiйську одежину, все це привершив парубоцьким з пружиною картузом, прифасонився перед дзеркальцем, поклав у торбу хлiба i яблук та й де бiгцем, а де й так, рвонув до мiста. В технiкумi якась миловида дiвчина одразу спровадила мене до завiдуючого. Той з усiх бокiв оглянув мою одежинку, чмихнув разiв зо два, запитав, чи вмiю читати-писати, яке моК ставлення до свiтовоП буржуазiП i чи мiцний в моКму тiлi дух до науки. - Дух, кажу, в тiлi мiцний, а от пiд знання в головi не оралося i не сiялось. Тодi завiдуючий засмiявся: - Облогом лежав мозок? То краще уродить! Тепер уяви, що на тебе вся наука з усiма гегелями дивиться, i доведи, як може вчитися дитя революцiП. Доведеш? - Доведу! - вiдповiв я, з трепетом вiдчуваючи, як до мене пiдступаК ота наука з невiдомими гегелями. - Старайся, Марку, - пiдбадьорив завiдуючий. -ЧуВу що шабля твоя блищала в боях, як блискавка. Тепер бажаю, щоб розум, коли вiн К, заблищав... -А на чоботи можеш на вокзалi заробити: ми посилаКм студентiв вантажити цеглу. Отак я став студентом, почав старатися. Як засiв за книги - днi й ночi висиджував. - I висидiв чоловiк аж три мiсяцi, - посмiхнувся Устим. - Три мiсяцi i сiм днiв, - серйозно.поправив Марко. - А потiм з студентськоП парти знову взяли на банду, далi довелось головувати. I от якось живе наука i Гегель без мене, а я без них, - хотiв жартом пригасити бiль, але зiтхнув i вже мовчав увесь час. А десь тижнiв через три, змарнiлий i блiдий, вiн пiзнього вечора, похитуючись, прийшов до школи, де вона чманiла над рiзним книжковим мотлохом, залишеним украПнськими сiчовими стрiльцями i просвiтою. - Що з вами, Марку Трохимовичу!? - зойкнула тодi. - НездужаКте? - Гiрше, Степанидо Iванiвно, набагато гiрше, - скинув карабiн з плеча. - Що ж трапилось? -обiмлiла вона. -З Устимом нещастя? Не знайшли? - I не знайдемо. Нема вже Устима. - Як нема? - ще не зрозумiла, але жахнулась вона. - Убили бандити. Замордували. Тепер Марко Безсмертний був чорним, як нiч. Заточуючись, пiдiйшов до першоП парти i довго вдивлявся в глибину темного класу, наче чогось шукав у тiй глибинi. Охоплена жалем, болем, вона не могла сказати нi слова, а в нього тiпались уста, теж темнi, наче обведенi вугiллям. - Устиме! - покликав друга, покликав своК дитинство, а потiм напiвобернувся до неП. - Дозвольте, Степанидо Iванiвно, подивитись на його парту. Вона мовчки пiдняла над головою п'ятилiнiйну без скла лампу, а вiн поволi пiшов помiж старими облупленими партами, ддо пахли яблуками, сухим хлiбом i прив'ялим жолуддям. - Невже нема ПП? - сiпнулись уста, коли обiйшов увесь клас. - Перед вами дячок учителював, ледацюга був. Вiн старi парти пиляв на дрова. А хiба Пх можна пиляти? Це ж не дрова... Так я думаю недовченою головою? - Так, Марку Трохимовичу. Парт не можна пиляти. - Отож... Воно варто й списочок завести, хто на якiй учився. Це потiм комусь i згодиться чи й вам, коли старшими станете. А дров привезу, поки що не до цього було. - Може, ця парта у другiм класi? - Справдi, може, винесли туди. - Марко болiсно провiв рукою по чолу i знову пiшов поперед неП, тьмяно освiтлений тремтливим вогником. В другому класi вiн знайшов стару тримiсну парту, знайшов на нiй помiж iншими вирiзане своК i Устимове iм'я. - Ось тут ми сидiли, плечем в плече, душа в душу. Ви не знаКте, що то за людина була, яке в неП серце було! - Марко ще хотiв щось сказати, але, охопивши голову руками, заплакав, i сльози його закапали на ту парту, за якою тепер сидiли iншi дiти, теж плече в плече, душа в душу. Вона ще не вмiла утiшати людей у горi, подивилась на Марка, схлипнула, хоча нiяк не могла уявити, що на свiтi вже нема того з кучерявим, як хмiль, чубом хлопця, схожого на ясний ранок. Через якийсь час Марко, досадуючи на себе, зривав сльози iз вiй, але не мiг зiрвати: насочувались новi i знову падали на ту парту, де вiд Пхнього дитинства тiльки й залишились ножем вирiзанi iмена. - Ех, Устиме, Устиме! - кiлька разiв кликав до себе Друга i наче докоряв йому, що вiн так рано покинув i добру, i страшну землю. Неждано вiн запитав ii: - Чого ви думаКте нацчати дiтей? Вона знизала плечима: - Читати, писати, арифметики. - I це треба, дуже треба, а найбiльше - навчiть Пх любовi. З ненавистю, злобою ми, старшi, якось покiнчемо. А дитячi сердечка мають бринiти любов'ю, наче деревця весняним соком. Вчiть Пх людяностi, добру. Ви щасливi - ви вчителька. Зрозумiйте це. - Я розумiю, Марку Трохимовичу. - Так, так, це я для себе, бо теж думав бути вчителем, перо, а не шаблю тримати в руках, - спохватився вiя i вже iншим, одерев'янiлим голосом сказав: - Запам'ятайте, як закатували Устима. Це i вчителька повинна знати... В сусiдньому селi у нього була дiвчина-сирота з того наймитського роду, що все маК: i вроду дiвочу, i здоров я, i руки золотi, та не маК щастя i чобiт. ЦiКП зими ми випадково зустрiли ПП босою бiля криницi. Глянули спочатку на посинiлi дiвочi ноги, що сповзали з накипiлого льоду, потiм на дiвчину, знов на ноги, скочили з коней - i до ПП господаря. Тодi ми з нього не тiльки чоботи, але и душу витрусили б. При нас озулася дiвчина в новi чоботята i вклонилася нам у пояс. I так уклонилася, так приклала руку до серця, так подивилась вiдкритими, як свiт, очима, що Устим за ворiтьми, ще не сiвши на коня, схвильовано шепнув менi: - Оце, брате, й моя судьба! Шукав хазяйськi чоботи, а знайшов судьбу! -Причинний! - знаючи його вдачу, вигукнув я. - Ти ж навiть пари слiв не зв'язав iз нею! - Так судьбу зв'язав. - А може, вона тебе не полюбить? - Поговори менi... Я глянув на неП... - Ну, й що? - А вона на мене. - Та й на мене вона дивилась. - Ет, кривий ти на очi, та й годi. - Џй, певно, й роки не вийшли? - Почекаю. I чекав ПП, свою зiрку вечорову. Сам Пй пошив червоний кожушок, щоб мала в чому вийти на люди. Оце тепер, восени, збирались побратися. Я мав бути старшим боярином. Та присочила куркульня. Серцем чую, що виказав.Устима господар дiвчини. Вiн до цього часу не мiг простити нам iнаимичцi за тi проклятущi чоботи. Обмiняв Пх на душу. На лузi, коли Устим повертався од своКi безталанницi, застукали його бандити, розрубали повздовж до горловини i всю середину засипали землею i житом за те, що вiдрiзав землю i забирав куркульський хлiб. Пiсля, катування прикопали Устима бiля Китай-озера помiж кущами калини. Ми довго не могли найти його. Аж сьогоднi люди побачили, що на лузi помiж калиною чомусь проросла смужка жита. По цьому пам'ятнику i вiдшукали Устима. Охоплена жахом, приголомшена безоднею задичалоП пiдлостi i силою життя того житечка, що проросло з людини, вона припала до тiКП ж парти, на якiй колись лежали Устимовi руки, й невтiшно заголосила. В журбi обоК просидiли до опiвнiчноП години, аж поки в дверях не з явилася постать Антона Безбородька, голови споживчого товариства. З темряви, не розiбравшись, що й до чого, вiн здивовано крiзь смiх викашляв: - А тут наче досвiтками пахне. Швиденько познайомились, - i осiкся. Знiчено пiдiйшов до тiКП тримiсноП парти, де було вирiзано i його iм'я, верхи сiв на своК колишнК мiсце. I це ж тодi образило бiльше, анiж його дурний смiх. "Цей i на домовину сяде. Марко б нiколи так не зробив... Три iменi - три судьби..." - подумала тодi, з неприязню глянувши на вузькувате, з роздвоКним носом i глибокими очницями обличчя Безбородька. Наступного дня вдруге ховали Устима. Над його домовиною печалились люди, ридала босонога наречена, а на його могилi Марко посiяв житечко, щоб проростало воно не з людини, а з землi. Отак уперше побачила вона по один бiк себе смерть, а по другий життя. Це був не звичайний похорон. Щось невимовне, легендарне, нерозвiйне стояло бiля неП, шумувало з одного краю прапорами, а з другого померхлими корогвами. Молодi хмуроокi хлопцi з карабiнами за плечима, зореноснi чонiвцi, босонога наречена, дiтвора на огорожi й яблунях, зерна жита на могилi i м'ясомордий причет позаду людей - все це перевертало ПП душу. I вона тiльки тут починала розумiти, що таке народ, життя, розумiти його не з прилизаних, iнтригами i сюжетами наелектризованих чи коханням натоптаних книжок, не по вбранню, не по рисах красивих i некрасивих облич, а по труднiй босоногiй iсторiП, що творилася бiля неП... Х Одразу ж з поминального обiду Марко обвiшався гранатами i з карабiном за плечима пiшов у лiси. Через кiлька днiв вiн височив у Лiтинськiй Синявi банду, яка загуляла в лiсовiй оселi дукача ОнопрiКнка. Марко сам увiрвався в хату, гранатами перебив, перекалiчив бандитiв, перехнябив оселю i пiдiрвав себе. Непритомного, в своПй i чужiй кровi, - його повезли в лiкарню, зробили операцiю й оббинтували всього, неначе ляльку... Вона, Степапида, прийшла навiдати його. Марко посмiхнувся одними очима, показав рукою на своК завивало i ледь чутно прошепотiв: - Гарний? - Найкращий! - мимоволi вирвалось у неП. - Та що ви! Мавпа мавпою, самому гидко дивитися на себе, - пустив добрячу усмiшку пiд бинти i вже серйозно запитав: - На могилi Устима були? - Була. - Зiйшло житечко? - ЗеленiК. - От i все, що залишилось пiсля чоловiка, - зiтхнув i вже нескоро спитав: - А його ж безщасну Марiю бачили? - Нi, тiльки чула, що вона перейшла жити до Устимових батькiв. - Отак i дочекалися старi невiстки... ЖиттК! - засумував чоловiк. - А яке подружжя було б... голубiв пара... - Що вам лiкарi кажуть? - А що Пм казати? Лежи, мов колода, та Пж iз ложечки, як дитя. Отак i осiнь пролежу. Тут самi лiки та спарена кров пахнуть, а в селi зараз... - та й не доказав, бо саме в палату зайшов Безбородько в новому англiйському френчi, синьому галiфе i чоботях на рипах. В руцi вiн бережно, наче незахищене свiтло, нiс лискучий ремiнний картуз з гудзиком посерединi. Пишаючись дорогою обновою, Безбородько не знаК, як йому найкраще стати на виднотi и де себе посадовити. Здавалося, що вiн i до лiкарнi прийшов, аби тiльки гнути фасон. Розставивши ноги, театрально став посеред палати i спiвчуттям прикрив якусь свою радiсть. -То як тобi, Марку, тут проживаКться? - I, не чекаючи вiдповiдi, бережно здмухуК пилинку з картуза. Безсмертний пекучим поглядом змiряв Безбородька i його одяг. - Ти, Антоне, збираКшся балювати чи свататись? - От i не вгадав, братику, - самозадоволена посмiшка розповзаКться по вузькуватому виду. - Чимчикую до тебе прямо вiд городського кравця, вiн хоч i дере, та вмiК голкою грати, мов смичком, - вигнувся, оглядаючи одежину з бокiв. - Галiфе не мале зробив? - Кинь порося в кожну кишеню, - побiльшаК, ще й музика без смичка вищатиме. - Обiйдеться без музики, - одразу насупився Безбородько, не знаючи, куди подiти картуза. - Гляди, чи обiйдеться, - на щось натякнув Марко. Безбородька пересмикнуло вiд цих слiв, наче задихаючись, розкрив рота, щоб вiдповiсти, але промовчав. I далi вже сидiв у палатi, мов осiння хмара. З лiкарнi вона присмерками поверталася з Безбородьком на кооперативнiй пiдводi. Зручно вмостившись на ряднi, щоб не замастити новенький одяг, Антон Iванович i сяк i так упадав бiля ней i все просив пригощатись "монпансьК" рибкою. Цi дрiбнi кольоровi рибки вiн Прямо пригорщею виловлював iз кооперативного мiшка, демонструючи свою гостиннiсть. В лiсi Безбородько притих, зiщулився, занепокоКно зиркав на всi боки й немилосердно батожив конi, а коли вони вискочили в чисте поле, знову став балакучим i заповзятим. Про Марка вiн заговорив iз спiвчуттям, але з огудою. - Кому потрiбне таке геройство? Теж знайшовся пiсляреволюцiйний iндивiдуалiст-терорист. А не краще було б колективно оточити банду i рознести ПП на пух i пiр'я. Жаль, жаль чоловiка, але дуже безрозсудний вiн, у всьому безрозсудний, гарячковитий. I все попереду хоче бути, а колектив, масу недооцiнюК. Ще не втямив своПм черепком, що вiк героПв пройшов. Про це i в "Iнтернацiоналi" спiваКться: "Нi цар, нi бог i нi герой". От як воно, практично, маК бути. В той час ходили рiзнi теорiйки про героПзм, i вона, по молодостi i недосвiдченостi, не знала, що вiдповiсти Безбородьку, який стояв за масовiсть у всьому. Правда, виявилось, що сам Безбородько в боях з бандитами нiколи не брав участi, бо працював по iншiй державнiй лiнiП. Нападався вiн i на тяжкий Маркiв характер: - Вiн, окрiм себе i Устима, нiкого не терпiв. Такий норов маК, що на десятьох вистачило б. Як упреться, наче стовпець у плотi, нiчим не поворушиш, хоч кiл на головi теши... Ви не знаКте, як його по-вуличному називають? - Не знаю. - А ви коли-небудь чули казку про Марка Проклятого? - Чула. I книгу таку читала. - Так от i нашого Марка за характер поза очi називають Марком Проклятим. - Бог з вами, Антоне Iвановичу! Що ви, пробачте, верзете про таку людину! - аж скрикнула вона. - Не я ж вигадував таке прiзвисько - село, - почав оправдуватись Безбородько. - Ну, що б там не казали, та хоробростi вiд Марка не вiдбереш. Це, звiсно, штука як кепська. Але треба мати миЛосердiК й до iнших. А вiн його, - стишив голос, - навiть до дiвчат не маК... всюди герой. ОстаннК найбiльше вразило, насторожило ПП, i чомусь защемiло тодi дiвоче серце. Правда, спочатку вiрила и не вiрила, але через якийсь час про це, наче ненароком, почула вiд хитрющого, з горшкуватим обличчям крамника споживчого товариства. I поговори потьмарили образ Марка, бо вона дiвчурiв ненавидiла усiКю пристрастю дiвочоП душi. Але ж чого тодi так поважають Марка i Зiновiи Петрович, i тiтка Христя? Розпитатися б у них, так що вони подумають про неП? Та про Маркове прiзвисько вона якось заговорила з тiткою Христею, яка мало не в усьому стала ПП повiрницею. Молодиця одразу накинулась на невiдомого ворога: - Плюньте в самiсiнькi очi якiйсь мармизi, моКю слиною плюньте. Крейдою шпурнiть у писок тим, хто Марка називаК проклятим. Це так в'Плися у нього дукачi-горланi i всяка шантрапа, дубило б i гнуло Пх на чортове обiддя! Наш Марко не проклятий, а Безсмертний! - стояла гнiвна й червона, а на завзятому виду жмурились i розжмурювались химернi ямки. Вiд цiКП лайки й захисту Пй стало теплiше на серцi. Працювала вона у двi змiни. Роботи й мороки було багато. Чимало батькiв до заморозкiв не посилали дiтей у науку. Не вистачало книг, зошитiв, олiвцiв, а чорнило учнi робили з дубових яблучок-гавлюшок або з бузини, заправляючи його iржею i наваром дубовоП кори. Вона й не зогледiлась, коли впала зима. А з першою метелицею прийшов до неП помарнiлий, але веселий Марко. Вiд нього ще пахло лiками i, тим незрiвнянним повiвом сiна, коли до нього вiд першого вологого снiгу ненадовго повертаються пахощi лiта. - Степанидо Iванiвно, добрий вечiр вам. Не замерзаКте в своПх хоромах? - Дров привезли, - чогось зрадiла вона, хоча й знала, що Марка треба остерiгатися. - А ви коли-небудь бачили таке диво: метелицю й зорi? - Одночасно метелицю й зорi, хiба таке може бути? - Ходiмте - поглянете. Вона, в чому стояла, вибiгла вслiд за Марком на необгороджений ганок, поглянула на небо, але з нього трусився снiг, а зiрок не було видно. - Почекайте трохи, призвичайте очi, - заспокоПв ПП Марко, П вони обоК почали дивитись угору. Через якийсь час метелиця наче притихла i крiзь зрiджену сiтку снiжинок вона справдi побачила кiлька зiрок. Але одразу ж свiжий повiв снiговицi засувоiв Пх, а потiм знову вiдкрив. - Як гарно! - вирвалось у неП. - Атож! - яснiло i його обличчя. , "Невже вiн мiг бути безжалiсним i зрадливим?" - ворушилась та сама, задавнена думка. Марко, не помiчаючи ПП допитливого погляду, довiрливо говорив далi: - Як я люблю, коли зоряно-зоряно в небi, коли в полях пiд зорями свiтлiють, мов рiчки, дороги, а соняшники прямо вiд зiрок перехоплюють росу, спросоння лопотять нею i нанизують на своП пелюстки. Вона зачудувалась його мовою: - Ви, Марку Трохимовичу, вiршi не писали? - Та писав, - неохоче признався вiн. - I щось виходило у вас? - Напевне, виходило, бо один вiрш, проти мiжнародноП контрреволюцiП, навiть у губкомiвськiй газетi надрукували. А хтось у нашому загонi вiзьми й пусти чутку, що я звiдкись переписав той вiрш. Я тодi скипiв гнiвом, знайшов напасника i почав доводити своК авторство кулаками. Але той партизан зi своПм дружком обмолотили мене, як снопа. Ну, тодi й подумалось менi: "Коли так б'ють письменникiв, ще й оббрiхують Пх, то краще покинути це дiло", - засмiявся Марко. - Тепер на писання не тягне, а вчитати хочеться побiльше, люблю, коли рiзнi картини проходять перед очима. - I якi ви найбiльше любите картини? - Гоголiвськi. Там усе якось живим виходить, наче це й не в книзi написано. Тарас Бульба - це Бульба, а чорт, що хапаК мiсяця пiд рiздвяну нiч, - це справжнiй чорт, а Плюшкiн - це наш куркуль Саврадим, який навiть перед богом гасить свiчку, щоб потiм поставити ПП перед сином божим. У лiкарнi я в свою волю начитався, вiд цього й одужав швидше. У вас чогось цiкавого не знайдеться? Вiн пiшов од неП з книжками, а в головi Пй лишив хитке снування, по ньому кониками-стрибунцями скакали здогадки: хто ж такий насправдi Марко? Чи одчайдушний запорожець з "Тараса Бульби", чи потаКмний сiльський джигун? ТiКП ночi вiн приснився Пй Левком з "МайськоП ночi", а Безбородько - однооким головою. I забреде ж така дурiсть у сон, що й наяву страхаКшся, i дивуКшся, i не знаКш, що воно й до чого. Та й гарним же був Марко над ставом, тiльки замiсть шапки в нього була будьонiвка. Але i в снi дiвоча душа тягнулась до нього i опасалась його... Кожна дiвчина, виглядаючи своК кохання, сподiваКться, що воно в неП буде "найкращим, i жде його з вiдкритими на весь свiт очима, з вiдкритою душею i тiКю милою самовiдданою довiрою, що часто й розтоптуК дiвочу долго. Отак i вона виглядала до Марка своК кохання, а насправдi воно чи передчуття його прийшло з тривогою, острахом, болем i тоскною невiдомiстю. А тут ще, на лихо, й Безбородько почав учащати до школи, розпухириться усiма кишенями англiйського френча й неймовiрно великим галiфе та й почне говорити i про полiтику, i про школу, i про музику, хоча сам навiть на балалайцi не бренькав. У розмовах вiн завжди був самовпевненим i похвалявся своПми зв'язками аж в окрузi. Марка ж називав другом, але час од часу кидав на нього такi вуглячки, що вiд них вона вся починала горiти. У великiй тривозi i все одно у великiй надiП зустрiла вона свою вiсiмнадцяту весну. А вона прийшла в громах льодоходу, в буйнiй повенi i в такому цвiтiннi рясту, що здавалось, наче само небо шматками упало в лiси. На великдень саме зацвiли сади, вакханалiя вишневого цвiту прямо-таки приголомшила ПП, а найбiльше дивували величезнi, мов столiтнi дуби. подiльськi грушi - вони бiлими горами пiдiймались над селом i, здавалося, пiдводили його ближче до сонця чи мiсяця й обтрушували на нього пташиний спiв. На Великдень святешно одягненi люди гуляли на цвинтарi. Малеча товкалась крашанками чи бавилась на дзвiницi, дiвчата вели короголi й спiвали веснянки, парубота грала в довгоП лози або верниголови, а старi люди прислухались до щебету й гомону молодостi. Пiшла й вона на цвинтар, щоб почути й запам'ятати тi веснянки, яких не знала. Пташиними крилами i чарами кохання шумували вони над нею, поглядали очима весняних квiтiв i таКмничого ромен-зiлля, що привертаК до дiвчини милого. I тисячу рокiв тому так само хтось виглядав своК кохання, як вона тепер, хтось питався матерi, як треба чарувати любого: чи лiсовим корiнням, чи карими очима, чи чорними бровами, i проливав сльози, стелячи постiль нелюбу. Столiтнi настоП пiсенного кохання наморочили голову, прадавнi сподiванки входили в сьогоднiшнi, наче це Пй виспiвувались i радощi, i муки любовi. Але неждано в цей поетичний вiдгомiн старовини увiрвались iншi мелодiП - обiзвалися пострiли i крики. Широкою примайданною вулицею, одстрiлюючись, утiкали бандити, Пх рiдким ланцюжком наздоганяли чонiвцi, i серед них був Марко Безсмертний. Недалеко вiд церкви високий i дебелий бандит пiдняв обрiза, показав на людей, щось крикнув, i всi бандити кинулись на цвинтар, змiшалися з великодньою юрбою i люто почали обстрiлювати чонiвцiв, якi розгублено зупинилися: не стрiляти ж у людей. Вперед вискочив Марко Безсмертний, пiдняв руку з карабiном, який ще димiвся, i крикнув, наче у дзвона вдарив: - Гей, люди, лягайте на землю! За одну мить натовп упав, оголюючи бандитiв, i вони, як очманiлi, кинулись утiкати iз цвинтаря. За кiлька хвилин прошумiв над нею бiй, уламок людськоП боротьби за щастя, за майбутню пiсню людей i навiть за стародавнiй поетичний вiдгомiн, що згодом перейде на сцени i в книги... I тiльки затихли пострiли за селом, у селi знову стрепенулися пiснi про кохання, розмай-зiлля i працю. I знов у цьому вона бачила ходу iсторiП, колесо якоП не в силi зупинити нi куций бандитський утинок, нi куцi мiзки рiзних батькiв, якi й досi продавали УкраПну одразу кiльком державам, хоч на словах i розпиналися за ПП самостiйнiсть. Цi думки снувались пiд голосну веснянку, що бринiла в широкому танку i в душi, а серце не раз поривалось далеко за село, де й зараз, напевне, Марко б'Кться з бандитами. Тiльки б живим зостався вiн!.. КроковоК колесо Вище тину стояло, Много дива видало. Чи бачило колесо, Куди милий поПхав? За ним трава зелена I дiброва весела. "I там, куди вiн пiшов, зелена трава, коли б тiльки не почервонiла вона... "КроковоК колесо вище тину стояло..." Отак, тривожачись, мовчки спiваК вона про кроковоК колесо, а вiн рухаК колесо iсторiП. "Любий мiй... Ой, що вона, дурна, тiльки думаК собi? "КроковоК колесо-о вище тину стояло..." - Подобаються вам нашi веснянки? - пiдiйшов до неП Зiновiй Петрович ГордiКнко. Вiд святешно одягненого бджоляра вiяло ранньою пергою i пахощами свiжоП землi. - Чудеснi вони, чудеснi, мов iз дiвочоП душi вийнятi. - Як славно сказали ви, - здивувався i зрадiв Зiновiй Петрович. - Вiрите, ми Пх у Котовського спiвали! Та так спiвали, наче самi з весни виходили... Запишете Пх на ноти? - Неодмiнно запишу. - Марко Пх дуже любить. Iнодi, на самотi, i в сiльрадi курника Пх. Пережитки, як говорить Безбородько. - Як тепер Марко Трохимович? - в тривозi поглянула на пiдкучерявлену бороду чоловiка, в якiй, здавалось, неодмiнно маК заплутатись бджола. Але там не було комахи, а лежав пелюсток вишневого цвiту. - Вже повертаються хлопцi додому, все в акурат, - заспокоПв Зiновiй Петрович, а потiм по-сорочи, як умiв тiльки вiн, зиркнув на неП. - А тривожитесь потроху за Марка. - Звiсно, тривожусь, - хотiла сказати спокiйно, але одразу ж спаленiла. - Ну, це и добре, доню, - тепло, з лукавинкою посмiхнувся чолов яга. - Може, в свiй дзвiн ударю i чарку вип'ю на чиКмусь аесiллi. - Ой, i що ви говорите? - аж зойкнула вона. Зiновiй Петрович засмiявся: - От i спiкся на однiй щоцi один рак, а на другiй - ще один. - Що ви тiльки вигадуКте... - Те, що збоку видно. Та " Вона не знала, що вiдповiсти, i розгублено опустила голову: - Ге, що збоку видно. Та не соромтесь. Кашлю i любовi не втаПш. I, натрушуючи смiшок на пiдкучер явлену мiдь бороди, весело подибав до своПх бджiл. А увечерi до неП прийшов Марко з вишневою гiлочкою за церемонiКю'. Вiн якось незвично поглянув на неП, незвично посмiхнувся, наблизив своП очi до ПП очей, i вона з лячною радiстю збагнула, що перед нею стоПть ПП доля. - Якi ж ви сьогоднi гарнi, Степанидо Iванiвно. - Тiльки сьогоднi? - П ранiше Теж... I стрепенулись ви зараз так славно, як вишенька, що маК зацвiсти. - Вийняв з-за церемонiП вишневу гiлочку i поставив у глиняний глечик, де одцвiтали блiдавi й рожевощокi невiстки. - А нащо ви зломили? - строго очима показала на вiдчахнуту, з росинкою глею гiлочку. - То вiтер, Степанидо Iванiвно. Я цвiту не псую. Його теж любити треба. Марко одразу чогось нахмурився, зiв'яв, попрощався й пiшов. А незабаром забрiв Антон Безбородько. Вiн побачив вишневий цвiт, ревниво скособочив розпухлi губи, на яких тремтiв горiлчаний дух. - Марко принiс? - Марко, - знехотя вiдповiла, не бажаючи мати посередника нi в домi, нi в душi. - Проворний, нiчого не скажеш... Не говорив, практично, що цвiт треба любити? - напустив на свiй вузький вид жалостивiсть до неП. - Казав, - одразу насторожилась вона, а бiль ударив пiд саме серце. - Або що? - Та нiчого такого, - якось таКмниче вiдповiв Безбородько, сiв на парту, i всi нашитi кишенi френча заворушились на ньому, неначе краби. - Говорiть, коли почали. Безбородько закинув ногу на ногу, похитав головою: - Вам скажи, а ви йому передасте, тодi вiн i дихнути не дасть менi. I так вiн маК роботу: пiдкопуКться i пiд мене, i пiд мого крамника. - Слово честi, все буде помiж нами. - Навiть слово честi? - задумався на якусь хвилину. - Тодi глядiть!.. Недобре кажуть про Марка. Правда, може, це хтось i намарнословив. - Чи марнослiвство, чи правда - кажiть! - наказала вона, хоча й вiдчувала, як терпнуть ноги, як млiК душа. - Було б що говорити. Ви бачили наречену Устима Тримайводи? - На похоронi бачила ПП, - в передчуттi чогось поганого мало не зойкнула вона. - Еге ж, вона там була, гарна така дiвчина. Так учора Марко в лiкарню завiз ПП. - Щось трапилось? - ледве вимовила, а спиною обперлась об шафу з книжками. - Еге ж, трапилось: дитя маК народити. - Ну, й що? - Та й нiчого, дiло житейське. Але чий це буде вишневий цвiт - ще невiдомо. Вона застогнала, почуваючи, як на велетенському колесi закружляли i школа, й земля. "КроковеК колесо вище тину стояло..." - нестерпним болем вривались чиПсь голоси... Зупинися ж ти, колесо муки. I воно послухалось ПП, але на душi було так, наче туди хто жабу вкинув. Хотiлось накинутись на Безбородька, та стримала себе: а що, коли й таке може бути? - Ви переживаКте? Вам погано? Як ви зблiдли! От лишенько! - забiдкався Безбородько. - Не треба, Степанидо Iванiвно, так близько все брати до серця. Може, це все й брехня. Чого люди не наговорять. Язика не треба нi позичати, нi купувати. Вiн почав шукати воду, а вона, мов пiдкошена, сiла на стiлець. За вiкном знову обiзвалась трепетна веснянка, в нiй було i сподiвання любовi, i ромен-зiлля, i милий, який з'явився ще до того, як закипiв корiнь любовi. Все це було у пiснi, але не в неП. Вона взяла вiдчахнуту вишневу гiлочку i викинула В за вiкно. А через кiлька днiв у родинi Тримайводц вона побачила безщасну матiр, побачила й дитя, що буде викованим, тiльки без хмелин чуба, Устимом. В честь батька його теж нарекли Устимом. I тодi якась полегкiсть прийшла в дiвоче серце, хоча вона й вирiшила бiльше нiколи не думати про Марка. Та цього ж таки вечора, коли на левадi приземистий молочний туман вбирав у свою основу срiбнi мiсячнi оризки вона лицем в лице стрiлась на кладцi з Марком. - Ой! - зойкнула з несподiванки, ступила назад i мало не шубовснула в рiчечку. - Отак i викупатись можна, - засмiявся i взяв ПП за руку. -Перенести? - Перенесiть, - неждано для себе випалила й вiдсахнулась од Марка, але вже було пiзно. Вiн, як вiтер, пiдхопив ПП на руки, пiд нею гойднулась кладка, схлипнула вода, а над нею у велетенському небесному колесi закружляли зорi. "Так от яке воно, кроковоК колесо", - завмираючи, подумала тодi, i увесь свiт млосно закружляв навколо неП. Марко вискочив на берег, заглянув Пй у вiчi, тiснiше пригорнув до себе: - Уже не вiдпущу! - Що ви, Марку Трохимовичу! - тiльки тепер перелякалася, вириваючись з парубочих рук. Ти одразу стало так страшно, мовби летiла у безодню. Марко мовчки опустив ПП на землю, i вона похнюпилась перед ним, наче школярка: боялась його i все одно чекала вiд нього найкращих слiв. - Степанидо Iванiвно, ви знаКте, що я люблю вас? - нахилився над нею схвильований i суворий. Пiд кладкою скинулась риба, в лугах озвався деркач, у полях протуркотiла пiдвода, i зовсiм недалеко стрепенулася дiвоча пiсня, сповнена надiП i жалю. - Справдi? - сказала зовсiм не те, що думалось сказати в такому випадку. - Справдi. Ви, певне, й не помiчали цього? - Не помiчала. - А я ще в лiкарнi закохався у вас... Отам зiйшлися мiй бiль i любов. Та, видать, ви анiтрохи не кохаКте мене... - Не знаю, Марку Трохимовичу, -i правду, i неправду, - збентежено сказала вона. - Я так i думав... Напевне, ви не моя доля. - Чого ж?.. Нiхто долi не вгадаК, - тихо заперечила, i вiн з надiКю поглянув на неП. - Подумайте, Степанидо Iванiвно, подумайте, зважте, потiм скажете... Люблю вас, як душу, - обома руками потиснув Пй руку i зник у темрявi. "Чудний який... Чому б iще було не постояти, не сказати якогось слова. Милий..." - Стояла в туманi пiд зорями, а потiм пiшла по тiй самiй стежинi, якою пройшов вiн, думаючи, що не раз наступаК на його слiди... Думалось недовго Пй; за один вечiр, мов цвiт, розквiтло усе те, що збиралося давно. I другого дня вона радiсно вiдчула себе нареченою. У солодкому туманi, у шелестi найкращих слiв i хмелi перших поцiлункiв промайнули передвесiльнi вечори. Простеньке, небучне весiлля мали одгуляти вони пiсля закiнчення учбового року. I от надiйшов нещасний день ПП весiлля. В школу до неП пiд'Пхав у англiйському френчi i в ще бiльшому галiфе Безбородько, i вони обоК стали чекати жениха. Але вiн не приходив. Безбородько красномовно кiлька разiв стукав нiгтем по склу цибулистого, з американського золота годинника, а вона червонiла й полотнiла у рiзних найтяжчих здогадках, вбирала в себе невиплаканi сльози, якi боялась показати при стороннiй людинi. I вiдчувала, що любов ПП, мов поранена птиця, б'Кться в останнiх муках. - Вже i Псти хочеться, а Германа все нет, - показав свою ученiсть Безбородько. - В Марка все може бути. Я, здаКться, вам колись натякав... Пiду на розвiдини. Обмiтаючи дверi своПм галiфе, вiн вийшов з оселi, безнадiйно махнув рукою хурщику i зник за хатою. Повернувся обурений i аж зелений од злостi. - Оце розжились, Степанидо Iванiвно, на женишка собi! Яке тiльки бездум'я погнало вас до шлюбу? Ще до весiлля, практично, маКте шанобу, а потiм, глядiть, щодня буде бридня! Подумайте: йому корова дорожча кохання. Всього сподiвався, а цього - нiколи. Вона вже нiчого не могла сказати, лише нiмотно, самою скорботою допитувалась у Безбородька: "Що ж i за що таке сталося?" А вiн, вдоволений своПми передбаченнями, всiма рухами, кроками, словами, нiби чаклун, кам'янив Пй серце, тiло i втискав у кригу, у темiнь, де й надiП нема на добре передчуття чи почуття. - Корову ж цiКП ночi в якоПсь удовицi вкрали. Вдосвiта кинулась вона, розтелепа, до Марка шукати запомоги. А йому що? Весiлля в головi? Без ваганини, практично, натягнув, пробачте, штани на себе, нагана в руку i, навiть без сорочки, рвонув по слiдах за злодПйнею. Та я в такий святковий день свою власну корову подарував би отiй дурепi, щоб не вiдходити од молодоП. Так чи К в його розумному баняку i крученому серцi хвч якась мализна любовi!? -Вiн подивився у вiкно i зловтiшне тицьнув пальцем: -Ось, подивiться i погляньте - iде герой, та не з молодою, а з коровою! Болем вивертаючи очi, вона побачила на вулицi Марка. Але якого? В одних штанях, заляпаний багнюкою з голови до нiг, вiн поволi вiв тельбастеньку, теж заболочену корову i щось весело розповiдав людям, якi пiвколом рухались за ним. Його веселiсть громовицею вибиваК рештки ПП любовi i переповнюК все тiло найгiршими пiдозрами i риданням. Вона вже не бачила, як щасно, з яким нетерпiнням поглянув Марко на ПП вiкно. Не всилi стримати сльози, що одразу бризнули на весiльне з ромашками плаття, метнулась по кiмнатi, схопила валiзку, щось запхнула в неП. - Антоне Iвановичу, благаю, хай ваш хурщик одвезе мене до станцiП. - Як маКте ще до шлюбу ось таке шанування, то хай, практично, везе без проволоки, - боком одвернувся од неП Безбородько. Вона зiв'яла, чужа серед квiтiв свого весiльного плаття, закапаних не росою, а сльозами, сiла на воза, втiкаючи од свого кохання, од своПх найкращих i найтяжчих днiв, од того крокового колеса юностi, що в кожного по-своКму кружляК... * * * I от випадок знову привiв ПП на слiди минулого. Iдучи до брата, вона гадала, що з роками розгубилися всi почуття. Та вийшло не так. Лiта як вода, - Пм нема вороття. А втраченi почуття, мов птахи, повернулися, закружляли над давнiм гнiздом, спасаючись заглянути в нього... "А чому було й не стрiтись iз Марком? - водночас побачила перед очима i чорнявого, мов надвечiр'я, парубка, i лiтнього, з сивиною чолов'ягу на костурах... - "КроковоК колесо вище тину стояло, много дива видало..." Та, певне, Марку, не стiльки ти бачив дива, як саму смерть", - знову пожалiла i своПх молодих рокiв i пошкодувала, що не побачилась iз Марком. XI Тепер ГригорiКвi Стратоновичу здаКться, що й серед тисячi людей вiн розпiзнав би кроки своКП Катерини. СвоКП!.. Хоча нема в ПП ходi юноП легкостi, скрадливого чи сполоханого перестуку, але К в нiй зворушлива нерiшучiсть, що наче вимовляК, як, завмираючи, спасаКться i тремтить 'жiнка над своПм коханням. А вона таки й тремтить над ним, вiрячи й не вiрячи, що i вдовина доля може зустрiтись iз щастям. Чи не минеться воно, мов нетривка сiтка золотого дощу, що не напоюК землю, а тiльки залишаК на нiй рясноту слiз? З темряви печаллю i нiжнiстю дивиться жiнка на свого другого мужа, який iнколи здаКться Пй сином. Тодi вдалинi оживав перший чоловiк, а всю душу охоплювали страждання: чи мала вона право на друге одруження, на другу любов? I навiть п'ятеро дiтей, якi б гибiли на вдовиних достатках, у такi часи не могли захистити ПП, i нiхто в свiтi не мiг струсонути холоднi краплини болю, що обнизували ПП, як обнизуК роса нерозвите дерево. Що ж, iншi жiнки простiше дивляться на любов, любощi, а вона й досi чаПть у собi почуття провини i перед людьми, i перед ГригорiКм, i перед першим мужем. У такi тяжкi години вона себе збоку бачить пересадженим деревом, що й само не знаК: чи прийматися, чи всихати йому. Отаке ПП вдовине щастя, як сонце поза хмарами, i чи довго воно свiтитиме Пй?.. Наполоханi думки забiгають та й забiгають наперед i зупиняються перед тiКю безоднею, що лякаК кожну жiнку, яку горе зробило вдовою: чи не збайдужнiК, чи не одкинеться од неП друга любов?.. Почуття Катерини в якiйсь мiрi передаються ГригорiКвi, якого й досi дивуК глибока сором'язливiсть у коханнi дружини. П'ятеро ж дiтей маК вона, але й досi залишилась чистою, мов дiвоча сльоза. I нi спалаху, нi тiнi жiночоП пристрастi чи вдоволення нiколи не побачив у ПП