ину-двi, потiм кiлька важких i лапатих дощових капель упали на круп коня, з ляскотом розбилися на ньому i покотилися вниз по сухiй шерстi, i раптом вони заскакали скрiзь - по людях, по конях, по рiллi; прострочили раз, вдруге, згортаючи в груддя пилок, i линув дощ, рясний, веселий, благодатний, покотився туманом по степу, заграла, зарокотала, захлюпала по ярах вода, i цей веселий шум освiжив i обновив степ i людей i викликав у них дитячий радiсний настрiй. - Дощик. Та, далебi, й гарненький, - радiв Хома, сяючи очима, i навiть не покривав себе шматочком брезенту. Краплi дощу дрiботiли йому по картузику, потрапляючи iнодi й за шию, вiд чого Хома рознiжено повискував i, смiючись, приказував: - А щоб тебе дощик намочив! Охрiм сидiв, скулений, накритий мiшком, i нагадував монаха, якого витурили з монастиря за п'янку, - таке було в нього страдницьке обличчя i понурi очi. Йому теж було весело, але свою веселiсть вiн проявляв тим, що корчив смiшнi мiни. Бовдюг дивився на заслону дощу чисто з господарськоП сторони i теж радiв, що пiсля цiКП зливи добре пiдуть рости посiви; Сергiй жирував iз Гараськом та виштовхував його з-пiд гарби на дощовицю. Гараськовi тiльки того й треба було. Вiн вискочив на дощ, i, кумедно присiвши, поляпав себе руками по стегнах, i, зробивши дурнувате обличчя, закричав: "Ку-ку-рi-ку!" - На дощ, чи що? - засмiялися з-пiд воза. В цей час в туманi водяних полотен майнуло щось на конi, i Джмелик, весь мокрий до нитки, шмигнув пiд воза. Сорочка його збрижилась на животi, волосся мокрими пасмами спадало на лоба. - Мабуть, вiд самоП Трояйiвки тебе прало? - На Гострому горбi застав мене дощ. - Чого не сховався та не перечекав? - Де? У ховраховiй норi? - засмiявся Джмелик i трусонув мокрим чубом. - Сiвалку справив? - Привiз он сошники. Дощ лив як iз вiдра, небо закаламутилося i зробилося глиняного кольору; раптом бiле слiпуче свiтло рiзонуло по очах людей i почувся сухий трiск; люди пiд мажарою затихли, конi стояли, пiднявши вгору морди, прищуливши вуха, i враз загоготiло по всiх небесах, покотило камiння, загримiло, вiддаляючись i затихаючи. - Раз косарики забули поприбирати коси пiд час грози та й повстромляли Пх кiссячками в землю... - Та й що ж iз ними сталося? - насмiшкувато запитав Сергiй, дивлячись на Хому. - А те, - вiдповiв Хома, уважно прислухавшись, чи не гуркоче грiм, i опасливо вiдсуваючись вiд металевоП шини, якою було обкуто колесо, - а те, що спалило Пх на вугiллячко. I на свiжий вiтерець носили, i в земельку закопували - нiчого не пособило. - А в Пасядах одна жiнка труби не закрила, - втрутився й собi Охрiм, висуваючи обличчя з мiшка, - так воно як улетiло - горшки поперекидало, заслiнкою шпурнуло аж до дверей, а тодi вискочило у вiкно, а бiля вiкна якраз бочка з водою стояла, в тiй бочцi викупалося, а тодi - шар-рах у берестокi - i до пенька спалило. Я знаю, де той i дядько живе. У нього на вербi чорногуз гнiздо намостив. - Бреше й не скривиться, - засмiявся Сергiй. - А ти заплiши губу та слухай, - сердито обiзвався Джмелик, поглибше забираючись пiд гарбу, бо дощ хльоскав його по колiнах i по руках. - А то ще така бувальщина, - продовжував Охрiм пiд тихий шум дощу. - ПостроПла одна жiнка хату, хрести на сволоках повипалювала, а жити - не вживе. Цiлу нiч на горищi щось гурчить, як ото на прядцi пряде або на бубнi бубонить. Вона i до знахарiв, i до шептух - не допомагав. Це, кажуть, у тебе прокляте мiсце, треба перенести хату на другу садибу. От одного разу проситься до неП щiткар ночувати, отой, значить, чоловiк, що гребiнцi та серги на свинячу щетину мiняК. Лiг вiн спати - тут зробилося чудо: на горищi нi загуркотить, нi шелесне, тихо, як у погребi... - А вони разом спали чи окремо? - поцiкавився Латочка. - Пiди Пх поспитай, - розсердився Охрiм за те, що його перебивають. - От вранцi вдова й каже: "Що менi, чоловiче добрий, робити, така i така в мене нечисть завелася на горищi, спати не даК, жити заважаК, змучила мене, заморочила, хоч iз хати тiкай". Подумав щiткар, подумав та й каже: "Потрапило десь у вашу хату громове дерево..." - Яке це "громове"? - запитав Сергiй. - Ну, значить, грiм у нього вдарив, - пояснив Охрiм. - "Так-от, - каже щiткар, - треба тев дерево знайти i викинути, а якщо викинути не вдасться, то прочитати бiля нього молитву i написати на ньому крейдою хрест". - "Як же те дерево вiдшукати?" - питаК жiнка. Щiткар вiдповiдаК: "Треба, - говорить, - залiзти опiвночi на горище i, як тiльки проспiвають першi пiвнi, прикласти вухо до деревини. Котра загуде, то й громова". - "А чого ж, - питаКться жiнка, - прокляте дерево цiКП ночi анi звуком не обiзвалося?" - "А того, - вiдповiдаК щiткар, - що сила хоч i громова, а чоловiчого духу боПться. I коли буде в хатi чоловiк - мовчатиме громове дерево". - "Де ж я того чоловiчого духу дiстану? - журиться вдова. - Вдiвець не трапляКться, а жонатого приманювати бог не велить. А вже коли б був у моПй хатi мужчина, як дитину, його б доглядала, на подушки спати клала, в чорнi вуса цiлувала". Подумав щiткар, подумав та й каже: "Ех ви, щiтки, гребiнцi, мабуть, вам прийшли кiнцi. Десять рокiв вас тягав, щастя-доленьки не мав". Жбурнув свiй ящик пiд лаву та й пристав у прийми до вдови. З того часу затихло громове дерево i бiльше нiхто нiколи про нього не чув. - Де б його собi таке громове дерево знайти? - нетерпляче засовався пiд гарбою Джмелик. - Кажуть, на хуторах такi дiвчата, що самi до хлопцiв лiзуть, - гигикнув Гарасько. - Хоч би старших людей посоромилися, - сердито заворушив вусами Бовдюг. - Безсовiснi. Дощ перестав; хмари розiйшлися; захiдна брама неба розчинилася, з неП ринуло стiльки свiтла, що боляче стало очам, небо зробилося свiжим i чистим, нiби його вимили милом i прополоскали водою; на конях блищала шерсть i парувала на сонцi; люди весело розмовляли мiж собою, i обличчя Пхнi були веселi i добродушнi. "Як же й хороше навколо!" - здавалося, говорили очi кожного. Оксен також мружився вiд слiпучого сонця i розминав затерплi вiд довгого сидiння ноги. - Що ж, хлопцi, сiяти вже сьогоднi не будемо, запрягайте - i на Троянiвку. Цю звiстку прийняли, як i належало, - весело. Особливо молодь, яка так i кинулася збиратись. Хто запрягав коней, хто скидав на гарбу пустi мiшки, один Охрiм сновигав, понурий i сердитий, розшукуючи барок, який хлопцi навмисне десь заховали. Сергiй накричав на них, вони повернули барок, а натомiсть вкрали черезсiдельник. Жарти слiдували один за одним, все смiшнiшi та дотепнiшi, всi смiялися, тiльки Охрiм свiтив очима i презирливо копилив губи. Нарештi'всi зiбралися i рушили. Молодь верхи на конях, старики на гарбi. Пiсля дощу зробилося свiжо, в калюжах вiдсвiчувалося захiдне небо; iнодi гарба потрапляла колесами в глибоку калабаню, розбовтувала малинову воду в темно-буру. Оксен, позираючи на молодь, що Пхала iз смiхом та витiвками, пригадував i своП парубоцькi роки, коли вiн також був отакий шаливiр та веселун, i йому робилося сумно на душi за тими роками, що вже пройшли i нiколи не вернуться, i що вiн уже давно забув той день, коли весело, вiд усього серця смiявся. "Невже я такий старий? - запитував вiн сам себе. - Цi. Це просто вiд роботи. Робота постарила мене". I йому пригадалася сьогоднiшня зустрiч iз Джмеликом, i вiн вирiшив поговорити з ним. Джмелик Пхав поряд iз Га-раськом, щось розповiдав, не дуже скромне, про своК залицяння до залужанських дiвчат. Гарасько гиготiв на всi груди, аж падав на гриву коня. Джмелик сидiв на конi недбало i дещо мальовано, закинувши назад голову. Правою рукою тримав повiддя, лiвою впирався в бiк, губи його посмiхалися, очi шибеницьки .поблискували. - Северин, - покликав його Оксен, пiд'Пхавши. Джмелик притримав коня i озирнувся, веселе обличчя його зробилося дражливим. - Ну, чого? - запитав вiн грубо. - Запитати тебе хочу: навiщо ти бунтуКш чесних колгоспникiв? - Сергiй накапав? - Не твоК дiло. А ти запам'ятай одне: в'юни якi спритнi, а й тих у пiдрешiтку ловлять. - Не лякай, я не з плаксунiв. - Я не лякаю, а шкодую, що не розкендюшив у тридцять другому роцi увесь ваш джмелячий рiд. Тепер би легше було. - А чого жалiти? - здивувався Джмелик. Вiн шкiрився, але обличчя його i особливо очi вiяли холодом. - Воно й зараз ще не пiзно. Тiльки дзенькни в район по телефону... - Нам не горить. Встигнемо. - А як не вдасться? - Це ти про що? - рвучко обернувся Оксен, лютiючи очима, i навiть припинив свого стригунця. Джмелик весело, але разом з тим i якось жадiбно затрiпотiв нiздрями. - Щось ти дуже боязким зробився, предсiдатель, - уже голосно зареготав вiн i, вдаривши каблуками коня, пустився вскач за пiдводами, що вже з'Пжджали на БеКву гору. VIII У сiм'П Вихорiв повелося так, що Йонька вважав себе за хазяПна двору i був переконаний, що якби не вiн, то господарство б захирiло, хлiв завалився, а корова здохла б, а насправдi ж всьому давала лад Уляна, i тiльки дякуючи Пй проквiтало домашнК господарство. Йонька був якийсь невдаха, i все йому не в руки потрапляло, а ковзало помiж пальцями. Примiром, Йонька, поцмокуючи люлькою, говорив, що вигiднiше продати овець i купити кiз або що треба продати корову i прикупити овечок, Уляна того не заперечувала, хоч знала, що нi того, нi другого робити не можна, бо в господарствi i масла, i молока, i овечого лою потрiбно: зимою Гавриловим дiтям тiльки й ря-тунок вiд простуди, що парене молоко з лоКм. Та й те сказати - зарiжеш вiвцю, м'ясо на поставку, а шерстi трохи здаси, а то таки трохи й вигадаКш дiтям на рукавички, а може, i на сiрячину назбираКш. Йонька говорив, що треба зробити курник iз глини, Уляна не заперечувала, хоч робила своК, тобто й пальцем не ворушила для того, щоб будувати той курник, бо знала, що в тому немаК необхiдностi: клуня он пуста, держи курей хоч тисячу. Йонька бачив, що в господарствi нiчого не робиться так, як вiн велить, гримав дверима, сердився i навiть сiкався до Уляни з кулаками, а вона ходила тиха i присмирнiла, як черниця пiсля молебня, потурала господаревi у всьому, знаючи, що буря перегуде i буде не так, як вiн хотiв, а так, як вона хотiла, i що ЙоньтоП про все забуде i через кiлька днiв уже буде з нею сперечатися, що це вiн говорив, щоб кури зимували в клунi, а не вона. Цього ранку Йонька встав удосвiта, коли шибки на вiкнах були iще чорнi i по Троянiвцi в синiй iмлi хрипко горланили пiвнi. Нацупив на себе сто раз латаний кожух i, не сказавши нiкому слова, вийшов надвiр. Тiльки Уляна розтопила в печi, влетiв у хату, немов iв пожежi: - Буди Гаврила i Тимка. Бики у дворi ждуть. - Куди ж це? - заклопоталася стара. - Я ще й снiдати не зварила. - Еге, будемо тебе ждати, доки ти тут намо-няКшся. Ну, йди, чого витрiщилась? Уляна, зiтхнувши, накинула на плечi теплу хустку, почовгала з хати. Через кiлька часу кремезний Гаврило покульгував бiля гарби, здивоваяо аиизував плечима. - Що це вiн задумав? - питав вiн у сердитого зi сну Тимка, що прикручував вiрьовку до розорин. - А чорт його знаК! Хiба в нього допитаКшся? Прийшов Яонька - мовчазний, заклопотаний, взяв волiв за налигач, потяг iз двору. Через сонне село пройшли майже галопом. Йонька безнастанно стьобав бикiв батогом, i маленька постать його метлялася, як прив'язаний до налигача рептупюк iз сiном. Коли виПжджали на БеКву гору i бики ступали повiльнiше, вiл заметушився, як циган у чужiй конюшнi. - Пiдсобляйте. Чого плентаКтесь, мов соннi. - А що пiдсобляти? Пусту гарбу тягти? - Хоч би й так. Волики он як хекають. - То ви вас запряжiть, - порадив Тимко. - Ет, що з тобою, дураком, балакать! Вихопилися на гору, вiд бика потягло свiжими кi-зячками. Ярмо рипiло i подзенькувало занозами, Йонька, ученившись за налигач, усе погейкував та цьвохкав батогом. В хутiр Ковбики приПхали затемна. Йонька зайшов у чиКсь подвiр'я на самому краю хутора, побудив собак, вони скажено рвалися iз. ланцюгiв, готовi змегелити Ионьку разом iз кожушиною. Рийку-ли дверi. В темрявi зачорнiла людська постать, притишеним голосом втихомирила собак. Вонька про щось ио-шептався iз незнайомцем i швидко повернувся назад. - Держи за мною. Гаврило слухняно повiв за ним бикiв. В полi стояла тиша, з улоговин тягло нiчною росяною мрякою, гарба зачiпалася за кущi, i Тимка оббризкувало холодним свiжим дощиком, так ию навiть на губах осiдав прiсний смак роеи. Було так темно^ що Тимко не бачив нi дороги, нi гарби, i коли кущами зiрвало з нього картуз, то вiн довго лазив рачки i не мiг намацати його на землi. Тодi вiн присвiтив сiрником i побачив свiй картуз, що лежав бiля самих нiг. - Що ти там свiтиш, в очах би тобi свiтило! - вилаявся Яонька. Тимко зараз же погасив сiрника, i густа темржва знову заступила очi. Вони проПхали якимось яром, видерлися на горб i зупинилися перед чорного купою- - то було дерево, складене в штабелi. - Грузiть! Добру годину рвали на собi жили, пересаджуючи через ручицi важкi колоди. Коли навантажили, Йонька перехрестився i сказав таКмниче: - Стояки будуть на хлiв. Ну, паняйте. Старий сiв на пiдводу лише тодi, коли проПхали добрий шматочок степу. Набив люльку тютюном i зробився нiжним та розчуленим. - Отак, дiтки, треба на свiтi жити. Трапився добрий чоловiк - от i будемо з хлiвчиком. Не жени бичкiв, Тимку, бiдна худоба зовсiм охляла. - Йонька зашурхотiв долонями по мокрiй корi. - Дубина. Вiк стоятиме. У широкiй улоговинi Пх пiдстерегло сонце, занози заблищали, шерсть на биках запарувала, ратицi залишали на мокрiй землi чiткий слiд, вiд бичачих морд вiяло теплом. Йонька блаженно розстебнув кожух, показав люлькою за синiючi горби: - Уже й Троянiвка недалеко. Вiд цих слiв нiхто в танець не пiшов, бо всi знали, що дерево крадене i ще невiдомо, чим ця подорож закiнчиться. Гаврило лiниво шкутильгав, спираючись на ясенову ковезку та пощипуючи вуса, схожi на припеченi сонцем кукурудзянi чубики. Тимко щулився вiд вранiшньоП прохолоди i, щоб зiгрiтися, збивав батогом святу землицю. Улоговина дедалi звужувалася, i нарештi вони в'Пхали в глибокий яр iз крутими високими стiнами. Тут було холоднiше i вологiше, сонце не досягало, iз глиняних нiр цiлими зграями вилiтали пiчкури, ширяли у бикiв попiд животами i зникали у свiжому прозорому ранковому повiтрi. Раптом попереду почулося кiнське iржання. Йонька завмер iз люлькою в зубах, дав знак зупинитися. Все виразнiше чувся тупiт копит, потiм зовсiм близько брязнула вуздечка, i з яруги виПхав широкоплечий вершник з похмурим, дикуватим обличчям i чорною смолистою бородою. - Що за лiс везете? - запитав вiн, спинивши коня. - В колгосп, чи що? - Нi, добрий чоловiче, собi на хлiвчик, - бовкнув Йонька. - Та-ак. - Вершник обмiряв очима колоди, нахилившись iз коня, поцокав по них вербовим прутиком. - Завертай назад. Йонька хижо наставив угору борiдку: - А ти хто такий, що командуКш? Вершник, не вiдповiдаючи, злiз з коня, дужою рукою легко вiдсторонив Тимка вiд бикiв i розвернув пiдводу назад. Його вчинок був такий несподiваний i наглий, що всi були приголомшенi i не могли сказати й слова. I тiльки тодi, коли вершник знову сiв на коня i поПхав попереду, Йонька з дивною для його лiт шустрiстю кинувся вслiд за ним. - Управитель який вилигався! - закричав вiн, забiгаючи наперед i намагаючись завернути бикiв. - У мене син при двох кубиках у Червонiй АрмiП служить, то маю я право чи не маю? Гаврило смикав батька за рукав, щоб затих, а вiн на те не зважав, люто бубнявiв очима i лiз на бiйку. Шапка, перекручена задом наперед, була аж на потилицi, як у спiйманого на базарi баришника. Здоровань не звертав нiякiсiнькоП уваги на крики та сварку старого, Пхав собi, опустивши голову i нiби придрiмуючи; широка спина його, обтягнута потрiсканою шкiрянкою, рiвномiрно похитувалася на сiдлi. В хутiр Ковбики приПхали в траурному мовчаннi, один Тимко весело пiдморгував хутiрським дiвчатам, що, розпаленi цiкавiстю, п'ялися на тини, та чарував Пх своПми бiсячими очима. Хутiр проПхали б без пригод, якби не дiд у сiрячинi, що пас на вигонi кiз. Побачивши процесiю, вiн пiдтягнув штани, журливо закивав головою: - Умiв, значця, вкрасти, та не вмiв заховати. - А ти чого гавкаКш, бубурiшок овечий? - люто накинувся на нього Йонька i залопотiв кожушиною. - Хочеш, щоб я тобi наклав на старiсть? Гаврило i Тимко насилу вiдтягли осатанiлого батька. Здоровань лiсничий заставив скидати стояки на те саме мiсце, звiдки вони були взятi, склав акта i поПхав геть, не сказавши нi слова. Йонька плювався всю дорогу, бив себе батогом по спинi, потiм, щоб полегшити своК горе, всю вину звалив на хлопцiв: - Через вас, белебнiв, у халепу вскочив. Казав - Пдьте степом, так вам у долину захотiлося! Мекнули моП стояки. Як приПхали додому - старий мов сказився: ускочив у клуню, викинув звiдти двi лопати. - Копайте менi яму, проклятi ледацюги. Тимко обмiряв очима сухеньку постать старого, розкреслив вiстрям лопати прямокутник приблизно для його росту. - Що ти мiтиш? Що ти мiтиш, щоб тобi руки посудомило! На стояки яму. - А я думав, на вас. Старий тiльки махнув рукою, побiг iз двору. Тимко вiдiгнав у артiль бикiв, а пiсля снiданку вийшов з Гаврилом копати ямки. - Давай вириКмо йому одну, пiд нужник. Старий посидить над нею з пряжкою в зубах i вгамуКться, - порадив Тимко, але Гавриловi було не до жартiв. - Через його дурацькi витребеньки на роботу не пiшов i дома нiчого не зроблю. Надвiр вийшла мати з торбинкою насiння в руках, старi калошi ляпали ПП по п'ятах. - Город не саджений, корова не нагодована, а вiн хлiв будуК. Здурiв. Зовсiм здурiв на старiсть. Вонька, мiж тим, чвалом бiг до сiльради, його так i тiпало, так i шматувало, щоб поскаржитися владi, як з ним не по-чесному сьогоднi вчинили i яка несправедливiсть його спiткала. Але i в сiльрадi його чекало розчарування - на дверях висiла табличка з написом: "Прийома нКт. Нахожусь по служебних дiлах". Йонька понюхав табличку i вискочив назад. Кузьма, який по своКму звичаю дрiмав пiд конюшнею, на запитання Йоньки, де голова сiльради, почухав перенiсся i вiдповiв, що "немаКть, поПхав на совiщання". Йонька потоптався бiля Кузьми, пошкварчав люлькою i, крутнувшись на мiсцi, гайнув полтавським шляхом прямо в Зiнькiв - скаржитися в райвиконком. На БеКвiй горi його наздогнав Прокiп Тетеря, що Пхав дрожками в район, i милостиво, хоч i з деякою понурiстю, дозволив цi i старому пiд'Пхати разом iз ним до району. Про що вони говорили дорогою - невiдомо, ясно тiльки те, що вже аж бiля липки, що росла собi самотньо в степу i по якiй троянчани, якi йшли на базар чи на ярмарок, визначали, що пройдено якраз пiвдороги, старий зiскочив iз дрожок i побiг назад на Троянiвку. Вiн бiг так, ще коли вскочив у село, то кози, що паслися на вигонi, повиривали прикорнi, i двох iз них знайшли пiсля цiКП подiП аж у сусiдньому селi. Ускочивши в двiр, старий схопив вiрьовку, що висiла на тину, i, розмахуючи нею, як киргиз арканом, побiг на хлопцiв, що спокiйненько собi говорили, поспиравшись на лопати. Старий пiдлетiв звiрюкою i, нi слова не говорячи, угилив Тимка по боку. Той гикнув вiд удару i впав на купу свiжоП землi, але потiм схопився i, згрiбши лопату вобiруч, сiконув з нею на два сантиметри вище голови старого. - Р-ря-туй-те-е, вбивають! - закричав не своПм голосом Йонька i з переляку впав. З городу прибiгла Уляна i, побачивши, що старий сидить собi i нiкого не чiпаК, вирiшила, що б'ються мiж собою брати, бо якраз Гаврило iз серйозним обличчям ватлав на землi Тимка. Мати хапала старшого сина за руку, примовляючи: "Гаврюшо! Що-бо ти робиш? Гаврюшо!" Але Гаврило не слухав ПП, доки неодволiк Тимка в хлiв i там закрив його. Бачачи, що небезпека минула, Йонька встав i накинувся з кулаками на жiнку i таки побив би ПП, якби не Гаврило, якому тiльки й судилося сьогоднi, що розмиряти перебойцiв. - Це ти навчила його, вiдьма голохаоста, на людей iз смертю кидатися! - репетував на весь двiр Йонька. - Господи, та що тут у вас скоПлося? - все бiльще блiдла Уляна, притискуючи руки до грудей. - А-а! ти не знаКш! Ти все дурочкою прикидаКшся? Тобi вуха позакладало? Не чуКш, що люди балакають? - Господоньку святий, та що ж? - А те, що твiй сопляк трохи менi голови лопатою не зрубав. На два вершки вiд смертi був. Якби не Гаврило, завтра б i ховали. Тiльки що зустрiв Прокопа Тетерю, каже, що всовiщав Тимка, щоб Орисю з ума не зводив, так вiн на нього iз залiзного занозою налетiв. Так нi ж! - затупотiв йогами Йонька, сварячись на хлiв, де вiдсиджувався замкнутий Тямко. - Я тобi цього не прощу. Я тобi виведу лiнiю, сибiряка проклятий! Уляна, плачучи, пiшла в хату. Йояька дременув iз двору, Гаврило, вiдхекуючись, озирався навколо, чи нiхто не бачив iз сусiдiв ПхньоП сварки. Потiм сiв на дривiтню, витер рукавом пiт. Кури, задоволенi веселою iнтермедiКю, розгрiбали гнойок i дружно цокотiли iз жвавiстю ярмаркових спекулянток. Брати мовчали. Один салав за стiною, другий сидiв, задумавшись, надворi. - Не буде з тебе доброго чоловiка, Тимку. Отак i зогниКш у тюрмi через свiй дурацький характер. Павло Гречаний, пихкаючи цигаркою-бичем, пiдiйшов до Гаврила i сiв поряд. Сорочка в нього була розхристана i висмикана, на м'язистiй шиП висихав пiт, видно, Павло тiльки що випустив лопату з рук. Вiн не сказав "здрастуйте", не сказав, чого прийшов, а просто сiв, пихкаючи цигаркою, i мовчав. Так пройшло з тгiвгодини. Потiм вiн виплюнув iз рота недопалок i сказав: - Як був я на Донщинi, так спересердя одному козаковi дверi вилами пробив. Повiриш, як садонув, так i загнались по держак... Н-я-а-а. Гаврило взяв лопату i побрiв до свого двору, а Павло сидiв пеньком, пускав дим пiд чужу стрiху. Уляна, що вийшла з хати вилити помиП, сказала, проходячи мимо: - Iшов би ти, Павле, додому, а то ще хлiв спалиш. - Не спалю, - лiниво обiзвався Павло, не рухаючись iз мiсця. Як тiльки Уляна зайшла в сiни, iз хлiва виринув Тимко. - Дядьку, дайте закурити. Павло вийняв кисет i мовчки передав його Тимковi. - Ти, парубче, свого не попускай. Так-то. Тимко мовчки кивнув головою i довго ворушив у задумi густими бровами, потiм перестрибнув через тин i пiшов городами до Ташанi. Верби кидали на леваду широкi тiнi, бiля потiчка горобцi пили воду, мережали, лапками густу грязючку. Тимко кинув на них палицю, i вони з шумом злетiли, густо обсiвши осокiр. Петляючи помiж лозами, Тимко вийшов у горiшнiй кiнець села. Марка застав вдома. Вiн сидiв за столом i сьорбав борщ. Руде волосся на головi горiло мiдним дроттям. - Пiшли зi мною. Дiло е, - похмуро сказав Тимко, сiдаючи на лаву. Марко, здавалося, не розчув його наказу, бо дiстав iз мисника стрючок перцю i заходився м'яти його ложкою. - Кажуть, перець кров розбиваК. А я його змалечку Пм. Може, через те й рудий? Тимко вирвав iз його руки ложку, швиргонув пiд стiл. - Ти чув, що я тобi сказав? - О, диви! - наПжачився Марко. - Сказ на тебе напав, чи що? - i, витерши губи, полiз пiд стiл за ложкою. - Ти йдеш чи нi? Марко заблимав повiками i деякий час здивовано дивився на Тимка. Побачивши холодну каламуть у очах товариша, зрозумiв, що трапилося щось надзвичайне, i якимось несмiлим, мученицьким тоном, в якому почувалася вся гiркота вiдданого рабства, сказав: - Iду вже, чого кричиш? - i, згрiбши зi столу крихти, вийшов надвiр. - Дурна голова що не приду-ма, а ногам робота. I куди ти мене оце ведеш? - допитувався Марко. Тимко не вiдповiдав. Швидко пройшли через Маркiв город, спустилися до Ташанi. На них вiйнуло запахом ряски, тихим шелестом очеретiв. На Горобцевiй кладцi жiнки, виставивши напоказ голi литки, дружно гупали праниками, i те гупання гарматними пострiлами вiддавалося за Ташанню. Тимко, жадiбними приладами досмоктуючи цигарку, поп'явся стежечкою, що вела до Прокопа Тетерi. Марковi вiдiбрало ноги, руде волосся пiдняло картуз. - Що ти задумав? Тимко не вiдповiв. З деяким острахом вiдкрили хворостянi ворiтця, зайшли в двiр. Червоний пiвень, схожий на сердитого турка в чалмi, побачивши незнайомих людей, сердито затрусив сергами i, високо пiднявши голову, щось тривожне крикнув на курячий гарем; кури перестали гребтися в гною, попiднiмали голови. Зайшли в сiни. Тимко топтався попереду i нiяк не мiг знайти клямку вiд дверей. Марко переминався з ноги на ногу, як лис у капканi: раптом вiн почув, як щось капнуло йому на картуз. Вiн зняв його з голови i побачив руде п'ятенце: угорi на драбинi сидiла курка i насмiшкувато дивилася вниз. "Кепська примiта. Чи його крутнуть назад, доки не пiзно?" Але в цей час Тимко вiдкриваК дверi i каже голосно: - Здрастуйте! - З п'ятницею будьте здоровi, - пiдпрягаКться й собi Марко, ховаючи за спину картуза. Тимко сiдаК на лаву, а Марко лiпиться до одвiрка. За столом саме обiдають: Прокiп Тетеря, червоний i спiтнiлий, не встигши донести ложку до рота, дивиться на хлопцiв такими виряченими очима, нiби перед ним не сiльськi парубки, а сатанинське навож-дення; Одарка, як рiзала ножем хлiбину, притисши до грудей, так i держить ПП, отетерiвши; Орися, блiда i злякана, побачивши Тимка, рвучко встала з-за столу, вiдкрила рот, нiби хотiла щось сказати чи крикнути, потiм затулила його фартушиною i не сказала нiчого, а мовчки опустилася на лаву, похнюпивши голову. Нарештi секунда загального оцiпенiння пройшла. Прокiп донiс до рота борщ, проковтнув його i зупинив на Тимковi шорсткi очi: - В чужiй хатi питаються, чи можна сiсти, а не лiзуть на покуття по-свинячому. - Нiчого, ми й непрошенi сядемо. Тимко кладе бiля себе на лавi картуз, трусить кучерями, а вони - блискучi, смолянi, шовковi - так i розкочуються по головi пружними кiльцями. Смугле лице його незалежне, дихаК завзяттям i нахабством. ЗападаК гнiтюча мовчанка. Всiм стаК незручно, i кожен не знаК, як себе поводити, що говорити. Тетеря знов бере в руки ложку i починаК сьорбати борщ, тяжко рухаючи щелепами; Одарка iз страхом i покiрнiстю на обличчi крае хлiб; Орися сидить принишкло, нервово перебираК пальцями оборочку фартушка, блiдiсть поволi зникаК з ПП обличчя, щоки рожевiють, вушка ПП з золотими сережками горять, як пелюстки троянди. - Ну, чого прийшли? - питаК Прокiп, витираючи рушником спiтнiлого лоба. - Дiльце в нас К невеличке. Ви, дядьку, хочте сердiться, хочте нi - а Орисi я нiкому не вiддам. I якщо ваше слово, то й женився б. Тетеря встаК з-за столу, важкою ходою iде в хатину i повертаКться звiдти з макогоном в руцi. - Ану, вискакуйте по одному! Марко хватаКться за клямку. Тимко говорить тихо: - Силою нiчого не вийде. Давайте краще по-доброму. - Чула? - кидаКться раптом до жiнки Прокiп. - Та щоб отакий бандитюга був моПм зятем? Та нiколи в свiтiП Краще в труну ляжу! - Заспокойся, Прокошо, не гарячись, - сокорить бiля нього Одарка. - Тимко парубок, мо', й гарячий, але роботящий. Любов та совiт, житимуть не гiрше других. - Що-о? - кричить Прокiп i зозла швиргаК макогiн у кочерги, так що вони торохтять там, як костi мерцiв. - Затули собi рота i не пащекуй! Нiколи цього не буде! Орися зiскакуК з лави, очi ПП туманяться слiзьми, лице горить, як у вогнi, груди напинають кофтинку. Вона швидко пiдходить до Тимка, хапаК його за руку i, змивши вiями сльози, своПми голубими очима, в яких горить нескорена рiшучiсть, як роздратована кiшечка, вставляКться на батька: - Хоч i трiсни, хоч i лопни, бий, виганяй, а Тимко любий менi - i все тут! З ним хоч на край свiту пiду, скориночку хлiба Пстиму, аби з ним, аби вдвох! Оце тобi моК слово. - Геть, проклята, геть! - заревiв на всю хату Прокiп i, вчепившись Орисi в коси, смикнув ПП до себе, щоб викинути з хати, як щеня. Але Тимко спокiйно виступив наперед, одiрвав Прокоповi руки од густих кiс коханоП, сказав, посiпуючи губами: - Не чiпайте дiвчини. Вона хоч i ваша дочка, а бити ПП не дозволю. Потiм надiв картуз i ступив до дверей, бiля яких завмер вiд страху Марко. - Що ж, дорогий тестечку, - сказав Тимко, затримуючись у дверях. - Не хочеш по-доброму, вiзьму силою, - i, переступивши порiг, гримнув дверима. Вслiд йому гарячим молотом ударив у серце повний жалю i розпуки крик Орисi. IX В контору артiлi вбiг Прокiп: картуз на потилицi, черемхове пужално так i в'Кться в руках, обличчя розгублене, пiт очi заливаК. - Посiвматерiад вийшов, - видихнув вiн за один раз i важко сiв на стiлець. Оксен, що саме розмовляв iз рахiвником, затих, очi його зробилися суворими. - Як нема? Тобi ж давано! - Що ж, що давано! Висiяли! - В тебе завжди не так, як у людей. Скiльки не засiяно? - Гектарiв десять. Гуртом стали радитися, що робити. В артiлi посiв-матерiал вийшов, з району позичали два рази i сказали, що бiльше не дадуть. Як бути? Оксен, похмурий i сердитий, поПхав у сiльраду ще раз дзвонити у район. Гнат сидiв за столом i, порипуючи стiльцем, перечитував телефонограми, присланi з району за нiч. - Чого прибiг? - запитав вiн, не вiдриваючись вiд паперiв. - Зерна просити. - Дохазяйнувався. Сажать вас за такi штуки... Океен, не вступаючи в розмову, став сердито крутити ручку телефону. Головний агроном вiдiзвався не скоро, потiм, коли його нарештi викликали, довго мекав щось невиразне i пiд кiнець сказав, що не дасть нi зернини. Оксен, скрипнувши зубами, повiсив трубку. - Розбазарив зерно, а тепер, знаКш-понiмаКш, у телефон гуркаКш? - знову обiзвався Гнат, вiдсуваючи вiд себе книгу телефонограм. - Через таких, як ти, й розбазарив, - скипiв Оксен, тремтячи бровами. - Хто, як не ти, перед районом iз кожi лiз та розпинався, що Троянiвська сiльрада виконаК й перевиконаК? Тепер сам у кущi, а на менi хочеш виПхати? - Що за розговори? - насторожився Гнат. - Ти що, проти держпоставок? - Держпоставки я виконую, але додаткових, тобою вигаданих, бiльш виконувати не буду. Зарубай собi на носi. - Постiй, постiй, - повiльно звiвся за столом Гнат i чинно, дещо театрально заклав праву руку за борт кiтеля. Очi його вiйнули холодом. - Ти куди звертаКш? Та ти знаКш?.. - Ну, от що. Ти мене не лякай. Я не з заячого пуху. А посiвну провалювати i залишати колгоспникiв без куска хлiба iз-за того, щоб ти був на хорошому рахунку, я не буду. I так i знай: на слiдуючий рiк держ-поставку виконаю i бiльше не дам нi зернини. - Та ми ж тебе... та ми ж тебе будемо судити... за такий саботаж... Та ти знаКш, чим це пахне? - Чим би не пахло, але колгоспноП справи, за яку я бився, тобi валити не дам... Оксен гримнув дверима, вискочив надвiр. На рундучку зустрiв Кузьму, з вуздечкою в руках, спитав насмiшкувато : - Ти що, голову загнуздувати йдеш? - Ге, його загнуздаКш. Вiн тобi й вудила перегризе к монахам. Iду запитати, чи не Пхатиме куди. Порядок такий завiв, - зiтхнув Кузьма i побухав коридором, подзвонюючи вуздечкою. "Еге ж, завiв, - роздумував Оксен, повiльно сходячи з крилечка, хрускаючи чобiтьми по соняшниковому лушпинню. - Бач, скiльки за нiч нашеретувалиi Клубу в селi нема, молодь нудьгуК, а вiн собi папери перечитуК. Так. Так. Але що робити iз зерном? Зерно. От питання". Оксен сiв на лiнiйку, розiбрав вiжки i крикнув на конячину, що дрiмала, опустивши голову. "А що, як поПхати в "Зорю"? - прийшла йому в голову раптова думка. - Так. Так. Тiльки в "Зорю". Iнакшого виходу немаК". I тiльки вiн про це подумав, як в його уявi вималювалася огрядна постать iз веселим, добродушним обличчям - голова "Зорi" Самiйло Чередниченко. "Так, тiльки до нього. Якщо вiн не допоможе, значить, нiхто". Не доПжджаючи до ташанського мосту, Оксен круто завернув праворуч i поПхав ступською дорогою, що пролягала помiж пiщаними горбами. Незабаром спустився у глибоку яругу, порослу чагарем i дикими грушками. В ярузi було сиро й задушливо, з-пiд торiшнього листу вишпиговувалася молодесенька голковидна блiдо-зелена трава, по ровах, де ще недавно лежали снiги, стояла густа i чорна, як дьоготь, вода, що пахла не то мазутом, не то терпкуватим душком перегнилоП вiльховоП корицi. У вiльшанику над болотом голосно клопоталися сороки. Маленькi, схожi на горобцiв, чубатi посмiтюхи клювали на дорозi кiнськi кiзячки, iз слабим шумом, схожим на шум тополиного листу, злiтали поперед морди коня i знову паслися на дорозi, аж доки до них не наближалася пiдвода. Сонце пригрiвало, понад зеленим лугом слався синенький димок весняних випарiв, гнав поперед себе гнилуватий болотяний душок. Навколо все було таке зелене, таке урочисте, свiже й пахуче, минулорiчнi чорнi сережки так нiжно тремтiли на старих вiльхах, що, здавалося, прислухайся трохи i вiдразу почуКш тихий хрустальний дзвiн. Небо над яругою було таке чисте i таке гучне, що коли кобиль-чина, теж, мабуть, зачувши красу i роздолля, пiдняла вгору голову, вишкiрила зуби i заiржала, то iржання те розбилося зараз же на десять вiдгомонiв, i покотилося по ярузi, i пiшло бродить та гомонiти понад боло-течком так, наче не- одна коняка заiржала, а принаймнi цiлий табун. "Перезимувала? - смiявся Оксен, помахуючи батiжком. - Тепер пiдеш жити краще. Трава он яка росте, густа та соковита". В Троянiвку Оксен повернувся вечором, коли в Та-шанi востаннК полоскалися бiлi гуси, збираючись вилазити з води i розходитися по домiвках, коли захiдне сонце пускало понад лугами рожевий туман, а рiчка зробилася тихою, гладенькою. В нiй вiдбивалося рожеве небо, густi верби, бiлi гуси з витягнутими шиями, кущувата куга, зеленi осоки, синК громаддя БеКвоП гори. В артiльному дворi його зустрiв Григiр, суворо оглянув забризкану грязючкою коняку, журливо захитав головою: - Пропала лошиця. До ранку чи, й доживе. Отак гнати? Як у тебе й рука пiднiмалася? Оксен, знаючи звичку Григора все перебiльшувати, мовчав. Коли, примiром, скрипiло непiдмазане колесо, Григiр говорив: "Пропала гарба", коли бачив п'яного чоловiка : "Пропав чоловiк. Воно & i голову пропило, так вiд шиП не вiддiляКться". Побачивши мiшок iз зерном, Григiр трохи пом'якшав, хоча й не виявив особливого захоплення: - Дали, як украли, куркулi чортовi! У них шкуратка на латку не розживешся. Прийдуть же й вони до мене - наберуть у долонi, ще й у пальчики. Забравши хомут, вiжки, черезсiдельник, повiсивши на шию дугу, Григiр рушив до конюшнi. - Там до тебе якийсь чоловiк приПхав, - крикнув вiн, озирнувшись. - Коли б не лектор iз району, бо цiлий день у конторi сидить. То як же? Завтра сiКмо на клину чи будемо ждати, доки земля протряхне? - Ввечерi зберемо бригадирiв, порадимося, - кинув на ходу Оксен i попрямував до контори, вiдгадуючи, що ж то за чоловiк його чекаК i по якому питанню. "Якщо лектор, -вiдiшлю в поле, хай там i витюгу-куК по своПх шпаргалках, а в конторi людей збирати не буду -нема часу". Оксен вiдкрив дверi i вiдразу ж побачив щуплого чоловiка у вiйськовiй шинелi, що сидiв до нього спиною. Почувши, що в контору хтось зайшов, чоловiк озирнувся i уважно крiзь окуляри глянув на Ок-сена. Блiде, безкровне лице незнайомця було спокiйним, навiть трохи вiдчуженим, тонкi губи мiцно стиснутi. - Голова колгоспу товариш Гамалiя? - смiливо запитав вiн, не перестаючи пильно дивитися на Оксена. Той погляд неприКмно вразив Оксена, i вiн подумав, що ця людина теж неприКмна i з нею тяжко буде зговоритися. - На яку тему ви приПхали читати лекцiю? - сухо й неприязно запитав Оксен. - МоК прiзвище Дорош, - ввiчливо вiдрекомендувався незнайомець i подав з довгого рукава шинелi свою малесеньку бiлу, майже жiночу ручку. Вiн подав ПП швидко, зробив легесенький потиск i зараз же вiдiрвав назад та сховав у хоботок рукава, нiби боячись, щоб ПП не розчавила широка, як лопата, долоня Оксена. - Очевидно, - слабо усмiхнувся Дорош, - я буду у вас читати i лекцiП, але приПхав я сюди як секретар майбутньоП партгрупи. Вiн скинув окуляри, став протирати рукавом шинелi. I дивно - разом з окулярами зникла з обличчя суворiсть, i воно зробилося' якимось задушевнiшим, м'якшим, навiть приКмним, в ньому проступало навiть щось дитяче. Особливо помiтнiшою, яскравiшою .стала його усмiшка. Потiм вiн знову начепив окуляри, пiдсунув Пх характерним рухом - рогачиком iз вказiвного i середнього пальцiв - i, переконавшись, що вони сидять мiцно, знизу вгору рвучко кинув головою. - Бачите, мене демобiлiзували, вiрнiше, списали в запас i от прислали... працювати в артiль. - Натурально. Але я не знаю, що ви будете робити у нас в артiлi... Оксен потис плечима i непомiтно для Дороша глянув на його малесенькi бiлi ручки. "Такими руками тiльки на картах ворожить", - подумав вiн i опустив очi. - Я трохи знаю агрономiю i тваринництво. До армiП я вчився в сiльськогосподарському iнститутi. - Що ж. Це добре, - сказав Оксен, але Дорош уже зрозумiв, що Оксен не дуже задоволений оцим призначенням. Дорош знову пiдсунув окуляри тим же самим характерним рухом, усмiхнувся, i шкiра ледь-ледь зарожевiла на вилицях. "Зажене мене в гроб такий секретар, - мовчки журився Оксен, постукуючи чобiтьми пiд столом. - Як же я його у степ виведу? Та його ж вiтром занесе аж у Сумську область. Однi ж костi, шкiрою обшитi. Мощi з КиКво-ПечерськоП лаври. Нi, завтра ж Пду в район, хай пакують у посилку i шлють на Пiвденний берег Криму. У мене не патронат i не курорт для охлялих". Надворi, при денному свiтлi, постать Дороша зробила на Оксена ще гiрше враження: шинеля телiпалася на ньому, як на кiлку, кашкет весь час налiзав на вуха, що аж свiтилися на сонцi. "Ну й прислали робiтничка... На тiм свiтi i то, мабуть, вигулюються кращi". Оксен сердито брьохався через калюжi. Дорош же йшов, пiдiбравши по-жiночому шинелю, обережно ставив маленькi хромовi чобiтки, де сухiше, мабуть, боявся промочити ноги. Ступав вiн дрiбненько, швидко i легко, так що порою Оксен ледве встигав за ним. Хвилинами вiн зупинявся, i очi його жадiбно, з якоюсь невситимою жагою вбирали в'себе i голубе чисте, привiтне та лагiдне небо, i пахучу, свiжу, новонароджену нiжну зелень дерев i то засвiчувалися тихим сумом, то спалахували замилуванням, i тодi вiн дихав якось переривчасте, з натугою, i лице його вiдсвiчувало незбавну радiсть людини, що повертаКться до життя. - Селом запахло, - опустив Дорош голову, та Оксен помiтив сльози, якi блиснули пiд окулярами. - Давно з армiП? - запитав Оксен, розстiбаючи свiй пiджак i вiдчуваючи гарячу духоту. - Нi, недавно, - сердито вiдповiв Дорош i, щiльнiше загортаючись у шинелю, зробив шиКю такий рух, нiби йому був тiсний комiр. - Звання? - Полiтрук. Дорош знову повторив шиКю той самий судорожний рух i пiдкахикнув так, нiби йому щось деронуло в горлi. - Ти чого шиКю смикаКш? Зроду в тебе так чи, може, вiд якоП хвороби? ' - Контузило мене на фiнськiй, - скупо вiдповiв Дорош. Ночував вiн у Оксена. Олена перевела дiтей в хатину, а велику хату вiддала гостевi. - Боже, де ти його взяв, такого нещасного? - пошепки бiдкалася жiнка, сумно наставивши очi на Оксена, що зайшов у хатину за тютюном. - Чим же менi його вiдгодовувати? Може, йому пареного молока з медом? - Не мала дитина. Давай, що К, - все трiскатиме. - Як я не знаю, що йому й давати. Може, ще й не догоджу? Вареники вiн з картоплею та сметаною любить чи нi? - А звiдки я знаю? Що, я з ним по обiдах ходив? - То, може, молочка, свiжого, тiльки з-пiд корови? Воно дуже пользiтельне. Тiльки от не знаю, чи питиме. Њ такi, що бридують. - А, тебе тiльки почни слухатиi - махнув рукою Оксен i пiшов у хату. Дорош, заклавши в галiфе руки i навiть трiшечки зiп'явшись навшпиньки, розглядав фотографiП на стiнi, заведенi в одну велику рамку. В гiмнастьорцi, перетягнутiй у талiП командирським iз зiркою ременем, в чобiтках, в вузеньких галiфе, вiн виглядав ще меншим i ще тендiтнiшим, майже пiдлiтком, так що Оксен, позираючи на нього, вiдчув до нього жаль, i в ньому раптово прокинулося почуття батькiвськоП опiки. - Завтра прикажу дояркам,