Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361
     HAIFA, ISRAEL, 1999
     Email: solzl@netvision.net.il
     Date: 19 Sep 2000
---------------------------------------------------------------

     "У  нас  просто нет  другого  выхода,  -  ответил Президент. -  Мировое
сообщество может и должно предотвратить этническую катастрофу, где бы она ни
возникала. Беженцев  в Иордании  и  Египте уже свыше полутора  миллионов,  а
израильские   силы  продолжают   изгонять  арабов  не  только  с  территории
Палестинской  Автономии, но изнутри  "зеленой черты",  угрожая им физическим
уничтожением, как будто бы между не было никаких соглашений." "Но палестинцы
сами  нарушили  эти  соглашения, а потом  и  израильские  арабы  потребовали
автономии  внутри  зеленой  черты, возвращения  сюда  чуть  ли  не  миллиона
беженцев  со  всего света, обратились за  помощью к  арабским армиям и  сами
начали стрелять по своим согражданам-израильтянам из густонаселенных городов
и  селений. Именно "живой щит" и  оказался  в основном причиной  жерв  среди
мирного  населения! Что бы мы делали  на месте Израиля, если  бы  так повели
себя  наши  афроамериканцы  или  мексиканцы?"  "Мы не  стали  бы производить
бомбардировки  наших городов." "Вы считаете,  что эта  реакция евреев  может
послужить  поводом  для войны  с  нашим  стратегическим  союзником, господин
Президент?" "О какой  войне вы говорите?  С кем? Мировое сообщество попросту
проучит  зарвавшихся политиков  таким же образом, как это  было сделано  для
принуждения  к  цивилизованному  поведению Югославии  в  рамках возмездия
справедливости. У мирового правопорядка нет и не  может быть  любимчиков
или  изгоев.  Израиль осуществляет трансфер точно  так же,  как  это  делала
Сербия.  И получит такое  же напоминание о своем  месте в  этом  мире, какое
получил Милошевич! Для НАТО нет своих  и чужих.  Есть зарвавшиеся  политики,
которых мы  сначала пытаемся образумить, а потом силой ставим на место. Наша
эскадра сделает  все для того, чтобы  вернуть всех  арабов  на их  незаконно
оккупированные территории." "А  если они, как и косовары, вернутся в Израиль
с оружием и займутся геноцидом евреев?" "По всей Палестине будут действовать
миротворческие силы ООН, способные  защитить и  арабов, и евреев."  "Но всем
известно, как они "защитили"  сербов  в Косово, когда туда  тотчас незаконно
приникли под носом ООН сотни тысяч албанцев и построили сообщество криминала
и наркоторговли!" "Демагогия. Сегодня  самая  сильная армия в регионе именно
ЦАХАЛ, а наша акция призвана показать, что впредь никогда и никому в мире не
будет позволено решать свои территориальные  проблемы грубой силой..." "Ваши
оппоненты  на Капитолийском  холме уверены, что палестинцы  с самого  начала
намеренно вели мирный процесс именно к нынешнему развитию событий. Они знали
по опыту, что внешние силы не позволят Израилю укротить силой их аппетиты, а
потому вели переговоры, как  рекитеры. Их лидер то поощрял взрывы на  улицах
партнера по мирному процессу, то вроде бы осуждал их, постоянно держа евреев
в напряжении угрозой террора его или осуществлением, нарушая все подписанные
им соглашения, а потом, как  только понял, что евреи не могут больше идти на
уступки, просто напал на них! Его  армия вырезала или изгнала  десятки тысяч
поселенцев! Почему вы не называете это этнической катастрофой?" "То же самое
оппоненты  говорили об изгнании  сербов из Косова. Да, мусульмане склонны  к
излишней жестокости.  Да,  они трудно управляемы даже своими лидерами. Но  у
нас нет  прямых  доказательств,  что  поселения  были  захвачены  по прямому
указанию  высшего руководства Палестины. В любом случае, использовать танки,
самолеты и  артиллериею  в  густонаселенных городах  можно  только  с  целью
вызвать массовое бегство сотен тысяч ни в чем не повинных людей. Мы  считаем
эти меры не  адекватными погромам в  поселениях.  Почему именно в этой точке
земного шара мы должны позволить  сильному расправиться со слабым? Напротив,
мы имеем,  наконец,  уникальную возможность показать здесь,  на чьей стороне
истинная  сила  и  право в  наш век!"  "А  как насчет ожидаемых потерь среди
миротворческих сил? Что если Израиль  не  согласится позволить себя публично
выпороть?  Все-таки  в военном  отношении  он -  не Югославия, тем более  не
Ирак..." "Для  совпеменной мощи НАТО, как вы понимаете, это практически одно
и то же."
     ***
     "O чем ты тут мне толкуешь, Дуглас? - взорвался адмирал Генри Паркер. -
Мы  им  разбомбили  нефтеперегонный  завод  в  Хайфе!  Да  они  его  за  год
восстановят... А  кто поднимет со  дна этого Перл-Харбора мою  эскадру? Тебе
следовало понимать, что  евреи не позволят  себя  безнаказанно выпороть, как
Ирак и  Сербия..." "Еще  не  вечер, -  осторожно  возразил  военный советник
Президента   Дуглас  Коэн,   слывший  специалистом   по   Израилю.  -  После
Перл-Харбора  была  Хиросима.  Мы  не  простим  нашим  бывшим стратегическим
союзникам такое поражение."
     "Или они нам - нашу неблагодарность, наше предательство давней дружбы и
свои разрушенные предприятия! - прорычал  адмирал. - У  японцев просто нечем
было  ответить  на  Хиросиму, даже и имей  они  к  1945 все свои авианосцы и
линкоры.  А  у этих хитрых евреев,  судя по  всему, в рукаве еще  с  десяток
подобных  букетов против  нас. Если  мы вдруг решимся на  удар возмездия  по
Тель-Авиву, то... Да чтобы не допустить такого нам пришлось сорок лет  вести
холодную войну  с СССР." "Вчера  мир стал  опять двуполярным,  Генри? Второй
полюс  - какой-то Израиль  с населением  трети Нью-Йорка! Ты хоть понимаешь,
что этого просто быть не может!" "А разгром половины нашей эскадры на глазах
всего мира  можно было  вообразить два  дня назад?  Взгляни  вокруг. Где два
лучших  наших  авианосца, где  вся  палубная  авиация, кроме той, что успела
удрать  в Турцию, Грецию  и Египет, где три новейшие  подводные лодки и  два
супермощных фрегата?! Где корабли  наших союзников,  с которыми мы пришли на
защиту  этого  факанного Фалестына?  Где  германский  фрегат, на которые они
набросились с атавистической страстью? Где половина британских кораблей, где
французский авианосец?  На дне! Как мы с  тобой объясним конгрессу, что НАТО
разгромила страна, которую наш  умник-Президент  считал строптивой банановой
республикой?  Да  и  нас  с  тобой  евреи  вчера  скорее  просто  милосердно
отпустили, чем нечаянно упустили!.."
     "Но...  Генри, кто же мог знать  о "подводных невидимках" и особенно об
этих жутких  "шмелях", которые облепили  наши корабли и перебили  в  воздухе
все,  что  летало  еще  до  атаки  "невидимок"? Мы  были готовы к встрече  с
опытными израильскими пилотами на известных  нам самолетах, не  говоря об их
устаревших еще  до постройки подводных лодках. Я и сам всегда предупреждал -
да,  Израиль это военная сверхдержава, но  региональная - не более того... Я
бы  первым  высмеял  информацию  об этих "шмелях". Их просто невозможно было
изобреcти,  разработать,  построить и  освоить за  такой  короткий срок! Тем
более   тайком,   тем   более    в   Израиле...   Гораздо   более   скромные
военно-технологические  новинки   создаются  десятилетиями  под  пристальным
наблюдением разведок всего мира." "Вот  газеты и напишут обо  мне, что, мол,
генералы всегда "готовятся к прошлой войне"".
     "И будут,  увы, правы! Наша с тобой вина, Генри, как раз в том, что  мы
были  готовы  к  войне  с  заведомо  беззащитным  противником,  какими  были
примитивный  Ирак, а потом фанатичная, но  вооруженная старьем Югославия. Мы
сделали  ставку на то,  что Израиль раздираем  противоречиями,  что  там все
против всех,  что  поселенцев остальные считают фанатиками-провокаторами. Я,
конечно проигрывал  вариант сплочения народа при виде наших кораблей и  даже
самоубийственного атомного контрудара  в духе синдрома  Массады, но  трезвые
аналитики не верят в фанатизм целого народа в  наш прагматичный век. Поэтому
я рассчитывал  на политическую  поддержку  нашей  позиции минимум  половиной
населения Израиля после первых же ударов. Но что меня больше всего поражает,
Генри... Заметь, идеологической  подготовки к  обороне у них вообще не было!
Ни за  , ни против. Я и  решил, что руководство страны зараннее  смирилось с
неизбежностью     позора    публичной    порки,    чтобы    аргументированно
капитулировать."
     "Кто же тогда нам утопил половину нашей эскадры, Дуглас?" "...и, как бы
между прочим, поставил потом свое население в известность. Точно, как в 1967
году -  пост  фактум..." "Это ты аналитик,  а я  - военный.  Я называю  вещи
своими именами. Мы просто получили отпор и вынуждены будем впредь сознавать,
наконец,  что  и  экзекутору  может  достаться  от  казалось  бы беззащитной
жертвы...  Израиль, не  спросясь ничьего разрешения, снова оказался на чужом
месте.  Мы  с  вами, конечно,  будем  кричать,  что проморгали  таинственные
процессы  не  мы, а генштабисты и  разведка, но  спрос всегда и  везде был с
битых... Как с адмирала  Рожественского.  Теперь  лично с  меня  -  сто  лет
спустя..."
     " Да и мне, как советнику, придется объяснять, откуда все это взялось у
Израиля."
     "Вот и объясни  пока хотя бы мне, как в условиях постоянного наблюдения
из  космоса  да  еще   с  уникальной  поддержкой  нашей  позиции  не  только
значительной  частью  израильского населения,  но и,  как  ты  всех  уверял,
большей частью генералитета, можно было проворонить разработку,  испытания и
массовое производство "шмелей"?"
     "Хорошо зная израильскую  военную промышленность, я уверен,  что ни при
каких субсидиях она НЕ МОГЛА произвести ни одного "шмеля"! У Израиля не было
ни мотивации,  ни  времени поставить даже  и чьи-то  готовые  разработки  на
поток. Да и некуда! В Израиле сроду не  было авиазавода  нужной мощности, на
который, к тому же, должны были  работать сотни  других предприятий по всему
миру. Мощность двигателя "шмеля" я оцениваю в сотни  тысяч киловатт, а массу
-  не менее пяти  тонн. А  скорость -  до двух-трех звуковых! Даже  на малых
высотах  он  в любом  направлении  мгновенно  развивает, причем на  короткое
время, до  пятисот миль  в  час. Как  они  при этом  компенсируют чудовищные
перегрузки  на  пилотов,  можно  только  догадываться, но вы видели,  что он
демонстрировал  невероятную  способность  уклоняться   от   ракет.  Добавьте
биологический  способ  полета,  тщательно  продуманную  устрашающую   боевую
раскраску корпуса, противостояние пулеметному и артиллерийскому огню в упор.
Учитывая все  это, я рискну оценить стоимость каждого аппарата не менее, чем
в полмиллиарда долларов. Мы же видели, как минимум, сотню этих... самолетов.
Добавьте десятки, а то и сотни миллиардов на разработку "шмелей". Кто бы это
оплачивал,  если  Израиль  выклянчивал  у нас  по  полтора миллиарда  в год,
отчитываясь за каждый истраченный доллар."
     "Кто-то тайком  произвел "шмели"  в  Штатах или в России?" - безнадежно
спросил адмирал.
     "А как  затем Израиль  смог  бы  скрыть  их  доставку  в свою страну  и
испытания на  своей  крохотной, тщательно контролируемой  снаружи  и изнутри
территории?  Как  они  могли  тайно  подготовить  эту  воздушную  эскадру  и
оттренировать  пилотов  на  аппаратах,  не похожих  ни на  самолеты,  ни  на
вертолеты?  Где  они  могли такую  эскадру  сосредоточить,  если  их  страна
просматривается как под микроскопом?"
     "Я знаю только одно - они не  в первый раз готовят противнику сюрпризы.
В 1967 году..."
     "Да  накануне   Шестидневной  войны   мы  знали   каждый  чих   каждого
израильского генерала и политика,  -  горько усмехнулся советник. - И арабы,
не будь они  арабами, да  еще с  помощью КГБ, вполне могли  подготовиться  к
внезапной  атаке  израильтян.  Но  сегодня  ни  один  из  наших  проверенных
источников не указывал  никаких  признаков,  что Израиль вообще  готовится к
контратаке. Вся  армия и  резервисты выкуривали  из  Фалестына  и  со  своей
территории последних арабов-мусульман. Ни один самолет во время "получасовой
войны"  и не  свернул в сторону моря! Ни один!  Ни одна подводная  лодка  не
покинула Хайфу. Не запущен был  даже ни одна из  их знаменитых противоракет,
когда  "томагавки" громили их предприятия. Словно в стране находились две не
зависимые  друг от друга армии.  И,  повторяю, ни  от одного  источника,  ни
полслова о подготовке реально нанесенного  массированного  контрудара. Если,
конечно, исключить священные  тексты  о  вмешательстве Всевышнего на стороне
евреев..."
     "Оставь ты в покое священное писание! Пораскинь лучше мозгами, кто  мог
все-таки тайком произвести и, тем более, подарить евреям всю эту фантастику?
-  побагровел адмирал.  -  Кого  мы в первую очередь отблагодарить  за  нашу
Цусиму? Россию?"
     "Россия? Подарила? В ее-то положении? Израилю?!"
     "Тогда КТО? Купить не на что, произвести негде, похитить не у кого..."
     "Вы можете надо мной смеяться, сэр, - побледнев, поднялся Дуглас  Коэн,
- но, боюсь, евреи имеют контакт с другими мирами... Некто, причем не просто
сверхмогучий  и сверхбогатый, а жизненно  озабоченный военной конфронтацией,
окруженный массой  смертельных врагов, поставивший всю огромную экономику на
службу армии, только  и  мог вооружить  евреев такими дорогими новинками.  А
быстро их освоить они как раз умеют. Кто  же этот некто? Что-то подобное мог
произвести разве только только Советский Союз на пике  холодной войны, когда
на прорывную военную технологию шли все ресурсы великой державы!."
     "Ты не стукнулся ли  головой о  воду, мой ученый друг,  когда позавчера
летел в воду с острова авианосца?"
     "Ты мог бы еще более  ехидно  улыбаться, Генри, при условии, что у тебя
есть другое объяснение. Так вот, этот союзник "шмели" им не продал, а именно
подарил,  ибо никаких  денег  в мире  евреям на такую  воздушную эскадру  не
хватило бы..."
     "И этот  союзник помог вывезти "шмели" и  "невидимки"  с другой планеты
?..  На  чем?!  - адмирал даже выскочил из  кресла. - И с какой,  к дьяволу,
планеты  евреи  могли  вывезти  сотни... пятитонных самолетов, не  говоря  о
подлодках, если у них нет даже  примитивных  космических кораблей, а во всей
Солнечной системе нет обитаемых планет - ни на одной нет и следа жизни?"
     "Найди другое объяснение, Генри. Пока  мы его не найдем, я могу назвать
тебе  как  минимум  двоих,  кому  жизни  не  будет  отныне  именно  на  этой
планете..."

     ***
     - Я тоби  дамо  за меблю и барахло пять  тысяч  рублей, -  сосед, часто
часто и тревожно  моргал  белесыми  ресницами. -  Гроши вам в ссылке  ой  як
сгодятся.
     -  Да с  чего вы взяли,  что  нам грозит  какая-то ссылка!  За что? Я в
первый  день  войны  добровольцем  пошел  на фронт  и  был на  передовой  до
последнего.  Аня  работала  всю  войну по двенадцать часов в день на военном
заводе. Мы  - патриоты своей интернациональной социалистической  Родины. Чем
мы хуже, во всяком случае вас, которые в оккупации работали здесь, в Мозыре,
на фашистов? Почему же депортации подлежу я, моя жена, мои сыновья-близнецы,
а не бывшие полицаи из украинцев и белоруссов?
     -  Та  тому, що  вы жиды! Тому, що як  продали вы Господа нашего Иисуса
Христа,  так  и пишли  по  свиту усих  продаваты за  серебрянники. Товарищей
Жданова и Щербакова видтравыли. От товарища Сталина,  вождя и учителя нашего
извести задумали, та не успили. МГБ  вас всих во-время разоблачило. Зараз, у
1953 году, вы тильки и мриете о  новой,  американской оккупации нашей ридной
батькивщины... Так що не зазря стоять тягники для вас и ваших диток рядышком
со  всими мистамы, куда вы возвернулися с ташкентов. Отсиживались, поки мы с
Гилером воевалы... Ты що! Ах ты жидюга! Мине и у  морду! Люди добрыи! Зовсим
жид обнаглел! Бей жидов, спасай Россию...

     ***
     "Это   я  попросил  суд  освободить  тебя,  Егора  Ракова  -  "гордость
ленинградской  спортивной  гимнастики",  не  смотря  на  очевидную для  меня
опасность твоей  светлой  личности.  Я  уверен,  что  ты  надолго  запомнишь
капитана МГБ Ивана  Павловича Глушкова и  наши  с тобой  милые беседы в этих
стенах.  Но  имей в  виду на будущее:  Советская власть  пережила  нашествие
гитлеровских орд в 1941 и массовое предательство наших  евреев  в 1953. Наша
партия  под  мудрым руководством  Лаврентия  Павловича Берия  и  его  верных
учеников  и последователей беспощадно  расправилась с  антипартийной группой
Хрущева-Маленкова-Жукова, смело исправила  некоторые  перегибы  даже  самого
товарища  Сталина.  Наша  страна впервые  в истории  человечества  построила
коммунистическое  общество:  от  каждого  - по  способностям, каждому  -  по
потребностям.  Сегодня  мы  накануне  победы  над  остатками империализма  в
мировом масштабе.  И  после всего этого  наивные  дураки-фразеры,  с  подачи
загнивающих капиталистов,  на  рубеже  веков  будут  учить нас, коммунистов,
демократии! Тебе самому партия дала возможность и бесплатно учиться в лучшем
вузе Ленинграда, и тренироваться  в лучших  в  мире  спортивных залах, чтобы
стать чемпионом. А в благодарность за все это ты и твои подельщики призывали
в прокламациях народ к контрреволюции.  Вот ты и  стал таким,  каким мы тебя
выпускаем на свободу.  Теперь у тебя  будет более,  чем  достаточно времени,
чтобы раскаяться. И самый смертный враг не пожелает тебе встретиться со мной
еще раз. Ты все слышал?"
     - Да, товарищ капитан...
     -  Вот и  ладненько.  Учти,  у  меня  золотое  сердце.  Если бы  не мое
ходатайство и поручительство - сгнил бы ты в тюрьме.
     - Спасибо вам за вашу доброту. Буду гнить дома...
     - Во-от как! Ну-ну...
     ***
     "Я имел в виду, что п-под в-вашим "высокопрофессиональным" руководством
махолет  п-просто  никогда не  полетит,  Валерий  Алексеевич.  И  в-вам  это
известно гораздо лучше, чем д-даже мне." "То есть отдел мне следует передать
под руководство вам, Виктору Семеновичу  Дубовику, а самому в сорок пять лет
пойти на пенсию?" "З-зачем же на п-пенсию? Есть, наверное,  к-какие-то сферы
п-приложения и ваших  уникальных интригационных  спосособностей.  Я лично на
ваше место не претендую. П-пусть хоть П-пухин руководит вместо Драбина, было
бы   дело.  Г-главное,   прекратить  в-вашу  с  Ясиновским  имитацию  бурной
д-деятельности  вместо  работы,  что,  между  прочим,  свойственно  и  всему
институту, как  будто и  созданного  для  б-бутафории... Вместо  того, чтобы
реально  дать промышленности новый тип  летательного аппарата, в котором так
нуждается и н-народное хозяйство, и армия."
     "А вот мне  кажется, что  я вам  просто антипатичен, как человек. И что
отсюда  все наши коллизии."  "Что  вы! Да п-появись завтра на  вашем  месте,
скажем, ваш д-двойник, но способный  п-принести реальную пользу д-делу, я бы
и  не  заметил,  симпатичный  он или  антипатичный."  "Интересная  мысль,  -
загадочно улыбнулся Драбин, прищурив  злые синие глаза. - Надо продумать эту
версию...  Совсем  даже не исключено,  что  от ее  реализации  будет немалая
польза,  скажем...  для  армии... Так  что давайте  продолжим нашу дискуссию
после  моего  возвращения  из  командировки  в  Арктику, идет?  Спасибо.  Вы
свободны."
     
     1.

     За  зеркалом  бухты  коричневым  пламенем светились на низком  полярном
солнце дальние сопки. Борис угрюмо смотрел на зеленоватые льдины и мерцающие
под водой камешки.  На проплывающей  прозрачной льдине неподвижно как чучело
сидела  большая черная с белым клювастая птица. Она не шевелилась даже когда
робкая  волна  от простучавшего где-то  катера обдала льдину и черные цепкие
ноги розовым фонтанчиком.
     Южак, по своему подлому обыкновению,сразуи надолго рванул по этой глади
рябь.  Тотчас  дождь  громко  и агрессивно  застучал  по брезенту  капюшона,
напоминая своим звуком бравурную маршевую мелодию.
     Сорок  пять лет,  возникла  в мозгу сегодняшняя  дата.Просто дата,  без
юбилейной   грусти,  радости,  разочарования  или  обиды.  Враждебность  или
дружественность  бытия,  включая  людей  и события,  давно  были  подавлены.
Осталась только тщательно культивированная отрешенность.  Довольство хотя бы
и крышей над головой.
     Птица вдруг ожила, наклонила огромный клюв, повернула голову так, чтобы
оглядеть равнодушным взглядом человека, стоявшего  на почерневших от времени
досках  заброшенного причала.  Вдруг  выпростав  огромные  крылья,  она  без
разгона взлетела и тяжело понеслась над самой водой, отражаясь в не успевшей
сморщиться поверхности.
     Привычным шестым  чувством Борис что-то  почуял  сзади  и оглянулся.  К
мосткам  со стороны поселка шел человек. Не здешний. Впрочем, здесь все были
пришлыми, даже и  вроде бы  несменяемые бичи. Этот  же был  в  модном плаще,
городских туфлях,  совершенно промокших, как  у всех новичков, кто, сокращая
путь,идет  не  по  коробам, а  прямо по  хлипкой  почве  тундры.  Незнакомец
остановился  у кромки воды на белой  гальке  и  тоже не мог отрвать глаз  от
горящих коричневым светом сопок, белых мачт судов на рейде под низким черным
небом, похожим на крышу  исполинского каземата с  готовым захлопнуться ярким
выходом к  этим  мачтам и  сопкам.  Пришлый  словно сохранял  про запас  это
грозное великолепие полярного  полудня,  отраженное в  его  очках в  роговой
оправе. Впрочем, это могла быть и полночь...
     Командированный,  лениво  отметил Борис. Еще  вчера ждал самолета  сюда
где-то в Чохурдаге, а позавчера ходил по Ленинграду,  где трава летом бывает
сухой,  где магазины, кинотеатры и клубы - оригинал, а не дешевая копия.  Не
сегодня-завтра он  вернется  в нормальный  мир  на МАТЕРИКЕ, а этот город  и
самого  Бориса,  стоявшего  здесь  с ним  рядом несколько  минут,  навряд ли
упомянет  в беседах  с трезвой  ухоженной женой. Разве  что при встречах  со
знакомыми  полярникамивскользь обронит:  "Вот  как-то  раз  в Певеке видел я
одинокого бича на заброшенном пирсе..."
     Борис отметил,  что  в  общем даже  похож на столичного  гостя  - та же
стать, фигура, даже  в лице  что-то общее, но  Бориса  не ждут в  Ленинграде
умная  жена,  аккуратные  дети-отличники,  стандарт  уюта советского  образа
жизни. Похожи они,да разныекрыши у них над головой. И разное у них место под
разным солнцем. Неуютно сейчас гостю  с мокрыми ногами  под уже  срывающим с
него  плащ  южаком, но это  для  него не единственный  располагаемый быт,  а
добровольно  выбранная   недолговечная  экзотика...  Вот  сейчас  он  сейчас
вернется в  штаб полярных операций или в гостиницу, а потом и на свое чистое
рабочее место за компьютером  в приличном городе среди зелени и человеческой
травы на газонах.
     "Дядь Борь! - крикнул издали Пацан и  сгорбившись кинулся из кабины  за
лопатами  в  кузове.  -  Иди  Север  осваивать. Хули любоваться  на всю  эту
поебень?"
     Борис ловко попал плевком в проплывавшую бутылку из-под красного вина и
тяжело  зашагал к мусорной  куче, привычно  натягивая брезентовые рукавицы и
едва  не  коснувшись плечом посторонившегося  двойника. Поддел слежавшийся и
чуть прикипевшийквечной  мерзлоте  мусор  снизу,  умело  покачивая  совковую
лопату, чтобы масса поддалась. Он старался  не наступать в лужи левой ногой.
Прохудившийся  еще  вчера сапог отмечал каждую  лужу новой  порцией холодной
воды взамен  вытекавшей  с  пузырями  наружу уже теплой. С детства  Борис не
знал,  что такое простуда,  но смертельно  ненавидел сопровождавший его  всю
жизнь  холод.  Пацан  заметил маневры  напарника и  оскаблился гнилью зубов:
"Времени не хватает на ремонт, а, дядь Борь?.."
     Наконец, кучи не стало. От земли, если так можно назвать здешнюю почву,
шел  вонючий пар.  Пацан  тут  же  вскочил в  кабину  к неизменно  читающему
"Правду" водителю.  Забравшись в кузов,  Борис  с  удивлением  отметил,  что
командированный все еще стоит там же, напряженно  глядя прямо на него сквозь
свои блестящие на солнце очки.

     На  почте  как  всегда   было  людно.   Трещали   регланами  и  языками
летчики,пожирая глазами сквозь кружево  черной кофточки белые плечи почтарки
Майи.   Та   ловко  отвечала  на  шутки  улыбками,   пролистывая  письма  до
востребования, принимала переводы, выписывала квитанции.
     Бориса она обычно вообще не замечала, но сегодня почему-то прищурила на
него близорукие  зеленые глаза  и  чуть  улыбнулась  несколько  ошеломленно.
Потом,  как  обычно,  брезгливо  взяла   кончиками  пальцев  его  засаленное
удостоверение  и  пролистала  письма,  отрицательно  качнув  головой,  снова
растерянно улыбнувшись. Выходя на короб, он  заметил, что она  провожает его
напряженным взглядом. Надо же, какое сегодня внимание к имениннику... Словно
кто-то и впрямь знает о его юбилее.
     Он  пересек  едиственную  в городе-поселке  площадь,  взял в гастрономе
неизменную  ежедневную бутылку  водки, палку сухой колбасы и прошел  на свой
короб, где сподобился год назад получить  после койки  в общежитии отдельную
комнату  в двухэтажном бараке - свое  место  под  полярным  солнцем  любимой
родины... Здесь  кисло пахло  нечистотой, стояла глухая сушь  от  включенной
намертво электропечки, висело на веревке белье и  стоял  стол с  объедками и
пустыми бутылками. Борис стянул и закрепил сохнуть над печкой сапоги,  потом
повесил там же плащ, ватник и брюки,  бросился на кровать с панцирной сеткой
и тотчас  исчез  в своих бесконечных сновидениях.  Только  в  них  шелестела
давным-давно не виданная листва, мелькали полузабытые лица, пели  нормальные
птицы,  не  пахло  водкой  и  мочой   в  подъездах  бараков  с  заблеванными
лестницами...

     Майя  заперла  комнатушку почтового  отделения,  тщательно  засургучила
входную дверь личной печатью и вышла на ту же площадь под потоки скользящего
низкого солнца между черными нервными тучами и темнозеленой тундрой с черной
же грязью на искореженных гусеницами  дорогах. Свет  от  низко  сидящего над
сопками  желтого  шара  и  от  его  отражения  в  голубой  со  льдинамибухте
многослойно отражался от стекол домов и от луж на коробах и между колеями на
дорогах.  Снежинки  из туч, сверкая, неслись  в потоках  света,  как осколки
зеркала Снежной  Королевы, никогда  не посещавшей Советский Север, и без нее
вкусивший   столько  лжи  и  зла,  сколько  не  снилось  ни  одной  свирепой
королеве...
     Майя  торопилась  переодеться  для  только  что  назначенного  ужина  с
летчиками в  девять  в ресторане  "Арктика". Ее тоже отдельная  комната была
по-девичьи чистой и  уютной,  но с  тем  же мертвым сухим духомэлектропечки,
убивавшим любую домовитость.
     Она  наскоро  разделась, достала  из  шкафа  любимое  черное  платье  с
белойрозой  у ворота,  то  самое  узкое блестящее  платье,  что подчеркивало
отличие стройной женщины от женщины вообще. В зеркале она увидела свое  лицо
с большим ртом, неправильным носом и  длинными зелеными с поволокой глазами,
странным образом приводящими именно эти недостатки  в неповторимую гармонию.
Держа  в руках платье,  она придирчиво разглядывала себя,  стоя в  белье и в
туфлях,и словно выставляла себе, разменявшей сегодня четвертачок, оценку. Не
убедив себя этим досмотром, она сняла все и покачала перед зеркаломгрудью, с
удовлетворением  отметив, что  она  еще  округло  и  красиво  торчит,  а  не
болтается, не  смотря  на  изрядную величину  и вес -  она приподняла ее  на
ладонях и слегка сжала, проверяя упругость.
     Я еще молода, улыбнулась она себе. У меня удивительные пропорции фигуры
-  тонкая  талия  при широких бедрах  и хорошем бюсте! У меня  гладкая белая
кожа. Я  еще  очень и  очень  могу понравиться...  Она подумала, что идет  в
ресторан, чтобы кто-то  касался в танце,  а потом,  может быть, здесь  или у
негодома  ее тела, раздражая ее  недосказанностью отношений,  словно  жажда,
бесконечно удовлетворяемая во сне...
     После  того,  как  пять  лет  назад ее подвергли  публичному  телесному
наказанию, она потеряла интерес к обычному сексу и не  могла даже самой себе
объяснть, что имеет в виду под сексом необычным.
     Ее высекли "за изощренное садистское хулиганство" и привели  приговор в
исполнение прямо на ярко освещенной  сцене  их  переполненного институтского
клуба.  Еще бы  там  были  свободные  места!  В  стране,  где  категорически
запрещалась самая безобидная эротика в печати и в кино, не говоря  о театре,
где    милиция     задерживала     на    пляжах    девушек    за    открытый
купальник,неестественным  образом  практиковались  телесные  наказания,  где
можно было видеть раздетую молодую женщину...
     Следуя  законам  самого  справедливого  в  мире  общества,суд  назначал
экзекутором   жертву  преступления...  Майю  тогда,   как  раз  в  день   ее
двадцатилетия,  наказывал тот  самый Яшка,  которого  ее  ребята  проучилиза
попытку лапать их девушку на танцах.
     Ну  уж  тут-то он налапался! Судьи и  зрители  не  торопили  его,  сами
наслаждаясь "унижением  злостной  хулиганки" - с такими-то  соблазнительными
формами...
     Слезы  ярости  выступили  у  нее   на  глазах  при  этом  воспоминании.
Воспитанная        на        культивированной       советской        властью
патологическойсексуальности,  подчерп-нутой  из  достоинства  и терпеливости
славных юных партизанок, Майя тогда  все стерпела,  но из института ушла, из
родного города уехала в Москву, там вышла замуж, развелась.
     И вот  судьба  занесла ее как раз в  Певек, где более  сорока лет назад
закончилась биография ее деда, как и  большинства  советских евреев  в  1953
году.
     Великая семья советских народов избавилась тогда, наконец, от очередной
паршивой  овцы,покончила  с  массовым  предательством  последнего  из  своих
изначально  неблагонадежных  народов на пути к построению коммунизма. Лагеря
на  берегу  Ледовитого океана  давно  заросли  тундровым  лишайником. Только
покосившиеся  вышки  и  впаянные   в  мерзлоту  остатки   колючей  проволоки
напоминали об  их недолгой истории. Евреи,  которые той весной не были убиты
прямо  в  останавливающихся  на  станциях эшелонахв  результате  "проявления
стихийного справедливого гнева трудящихся",  не  умерли от  духоты в  трюмах
грузовых судов, не утонули при высадке в прибое на необорудованный берег,эти
немногие дождались первых морозов  и тихо  погибли, тщетно прижимаясь друг к
другу  и  кутаясь  в  бесполезные в  таких  условиях  теплые  вещи,  которые
сподобились  купить,  узнав  о  депортации.  В неотапливаемых  переполненных
бараках-времянках  не помогли  бы и  ватные  одеяла. Тем  более -  без еды и
воды...
     И вот даже  через  десятки лет холодный прибой нет-нет  да и выкатит на
гальку  череп  какого-то, быть может,  несостоявшегося Эйнштейна  или вполне
состоявшегося Блантера, которому "не нужен был берег турецкий", а потому был
предоставлен вот этот - чукотский ...
     Еврейство деда тщательно скрывалось в семье Майи. В отличие от СС,КПСС,
в духе нашего советского гуманизма, не уничтожала  полу- и так далее евреев,
но жестко  ограничивала  их  в  правах,.  Майе  не светило  бы  попасть в ее
институт, заяви она о  дедушке-профессоре медицины. Если  бы  ее папа и мама
сразу  признались в  позорном родстве,  их бы вместе  с дочерью поселили как
полу- и четверть-жидков в Автономии. А уж узнай сегодня славное МГБ, что она
нагло скрывала все эти годы свое родство с "извергом в белом халате" в своих
анкетах, не отделалась бы она Яшкиными наивными фантазиями.
     Припудрив  потемневший  от  слез нос,Майяоделась и снова  посмотрела  в
очистившееся  от   пелены  на  глазах  зеркало.  Сердитая   молодая  женщина
исподлобья  смотрела  на  нее  влажными  припухшими  глазами.  Она  натянула
резиновые сапожки, положила в сумочку туфли и надела плащ, тщательно  уложив
под капюшон  высокую прическу.  В коридоре  было грязно, из общего туалета в
его  конце  тянуло мерзким запахом. Она  заткнула  нос, обошла  разбросанные
вокруг  двери туалета  использованные по прямому назначению  обрывки газет с
портретами вождей, скатилась по лестнице  на мокрые доски короба - поднятого
над мерзлотой тротуара. Солнце слепило ее, отражаясь  от луж, неестественным
ночным прожекторным, лагерным светом  в контраст черным  с синеватым отливом
снеговым тучам. Под веками ломило от всепроникающего свирепого света вечного
полярного дня, как тогда, на сцене,от беспощадного света юпитеров...
     У дверей ресторана ее встретили двое из трех летчиков. Уже издали по их
лицам  она  поняла,  что,  как  это вечно  с летунами, вдруг  срочный  вылет
и,ксожалению...К сожалению,  глаза ее снова  наполнились слезами,  когда она
сдавала плащ и сапожки в гардероб, поднималась в зал и устраивалась за чудом
свободный угловой столик.
     Громко  смеялись  отмечающие  какое-то важное достижение  начальники из
штаба аркопераций,степенно  пили водку капитаны-наставники,весело ужинали  и
лапали пьяных буфетчицморяки с атомного ледокола.  Солнце  мерцало в бородах
полярников  с  их  последним  цивилизованным  ужином  на  пути к  дрейфующей
станции, отдыхали ударники  коммунистического труда - гидрологи, гляциологи,
золотишники. Все были веселы,  каждый в своей компании и все  вместе в своей
вечно юной прекрасной стране.
     На шестой  части земной  суши  эти  люди  успешно  построили коммунизм,
избавившись   раз    и    навсегда    от    скверны    еврейства,    бытовой
преступности,государственной  измены. Портреты  Берия  и  Ленина  висели над
стойкой бара  с бесплатными напитками  и закусками,  словно  специально ярко
высвеченные солнцем  вечного  дня. Его прожекторные  лучи били в отключенную
хрустальную  люстру  под  потолком,  и она  сияла  ярче, чем от  всех  своих
электрических огней. Майю ослепил этот свет, она отвела глаза.
     И тут за  ее стол  без спросу  сел  мужчина,  молча взял  меню. Он  был
немолод,  прилично  одет  в коммерческое,  то есть то,  что  продавалось  за
деньги, а  не по талонам.  На Майю  он вроде бы не обращал  внимания. Она же
таращилась на  него,  пораженная,  что  не  может  узнать, хотя  явно где-то
видела...  Не  из  штаба,  там  она знала  всех,  разнося  спецпочту.  Не из
летчиков,  не  из  моряков, не  пограничник...  Но и  не из немногочисленных
командированных, без конца спрашивавших о письмах до востребования.
     Изучив  меню,  он  не  стал  лихорадочно  звать  официанта,  а молча  и
дружелюбно поднял на Майю красивые синие глаза и стал ее как-то необидно, но
внимательно  разглядывать,  уверенно и постепенно. В его взгляде было  нечто
непривычное, но  именно  то, что  она подспудно  хотела  увидеть  в  мужских
взглядах, что неуловимо возникало  во снах  и так же бесследно  исчезало при
пробуждениях.  Безмолвная беседа глаз казалась бесконечной. Такого с  ней не
было никогда. Ни до замужества, ни после. Словно они оба зараннее условились
об этом своем свидании, чтобы поговорить,  наконец, на  общем, никому больше
не ведомомязыке... Самое  удивительное, что она  понимала этот язык, что  ей
импонировалабесцеремонность  его взгляда,  его  хозяйская  уверенность  в ее
покорности.
     Да скажи ОН  мне сейчас, подумала  она, прямо здесь, в полном,  залитом
неестественным ночным солнцем ресторане: разденься - сняла бы перед ним все.
И  считала  бы  естественным, что за это хулиганство снова высекут... ОН мой
господин, прочих просто нет, прочие мне просто снятся...
     Никому не было дела  до  того, что испытывают эти  двое в  крохотном  в
сущности зале, затерянном  под залитым ночным  солнцемнебом Арктики.  Только
официант  подошел и вопросительно уставился на Майю. "Коньяк  и к  нему, как
обычно, Шура," - негромко  сказал незнакомец. Местный, удивилась Майя, снова
мучительно  стараясь  его  припомнить, но возникающие было догадки  странным
образом раздваивались и исчезали.
     "У  меня  сегодня день рождения,  -  сказала  она  и достала из сумочки
платок вытереть пот со лба. - Мне сегодня двадцать пять." "У меня  тоже день
рождения, - эхом отозвался он. - Выпьем за наши общие семьдесят. И за тебя -
подарок  мне  на  день рождения." "За тебя, - повторила она слово в слово. -
Подарок к моему дню рождения..."
     Они  подняли  рюмки. Майя  ощутила  прикосновение  его сильной  руки  с
тонкими пальцами к своей  обнаженной руке словно удар  тока прямо  в сердце.
Боль,  последовавшая  за   этим   непривычно  сильным  пожатием,   была  как
долгожданное  освобождение каких-то  загнанных внутрь чувств. Как всегда, от
первой рюмки  у  нее онемели губы.  Не  отнимая  руки и  не  ослабляя  своей
странной  хватки,  словно он  боялся,  что  она вдруг исчезнет, он налил  по
второй. Волны, рождающиеся в одном из них, тотчас по этим рукам передавались
другому. Она положила свою  ладонь  на  его  пальцы на своей  руке и сильнее
надавила на них.
     "Нет, - мотнул  он головой. -  Ты не знаешь моей силы..." "Да! -  почти
крикнула она,  наклоняясь к нему через стол. - Это ты не знаешь МОЕЙ силы. Я
и сама ее не знаю..." "Я сломаю тебе руку," - прошептал он, усиливая хватку.
"Не сможешь..."
     Позже  она  прочитала,  что в подобном состоянии  у человека  наступает
какое-то  перераспределение кислот в тканях организма, творящее чудеса. Пока
же она  наслаждалась своей силой  против его силы. Освобожденными наконец-то
сильными чувствами  для сильного партнера в вечном и всегда своем для каждой
пары спектакле двух актеров.
     "Откуда ты взялся?  Я тебя раньше  видела? Ты ведь здешний,  а  я  всех
здешних знаю." "Видела. Каждый Божий день..." "Кто же ты?" "Тебе это важно?"
"Ты прав - неважно... Так тебе сорок пять?.." "Каждый раз, когда мне стукнет
новая дата, я  сам  себе  устраиваю юбилей.  Вспоминаю  разные  вехи.  Давай
вместе. Что  это с  тобой?"  Она вдруг почти  рывком  высвободила руку:  "Не
обращай внимания. Говори. И  - не бойся. Я  -  не продам," - вдруг  добавила
она, заметив что-то в его синих глазах.
     "Надеюсь... Итак, мне три года. Мы уже знаем о депортации, но еще дома,
еще с  папой и мамой справляем... наш день рождения. Уже был для нас  голод.
Ничего, кроме хлеба. Только зажгли на... каждом ломте... да, по три свечи...
Входят! Мама успела нас вышвырнуть в окно. В  доме какая-то  вдруг стрельба,
крики, а я затаился в лопухах... Солдаты  за  нами, да только, как мне потом
сказали, из двух зайцев ни одного не поймали..."
     "Из двух?.."
     Он вдруг  окаменел,  вспомнив не  ту давнюю  историю,  а  конец  своего
сегодняшнего рабочего дня: "Сам не  знаю, почему мне  все время кажется, что
нас двое..." "Слушай...  - заторопилась она.  - Ты  только послушай! Ты ведь
мусорщик, дядя Боря, так? Я тебя наконец узнала. А не могла припомнить сразу
потому, что и мне все время казалось, что вас... двое..."
     "Пить надо меньше, Маечка..."  "Я  уже точно вспомнила! Я  его  вчера у
гляциологов видела, носила ему телеграммы из Ленинграда. Знаешь, у них  своя
кают-компания на Северном коробе?" "Ну?" "Там один  командированный очень на
тебя похожий. Драбин его фамилия. А твоя ведь Дробинский?"
     "Так ты... меня  здесь приняла за... него?"  -  живой теплый взгляд его
вдруг подернулся тупым мрачным безразличием,  которое  всегда  пугало Майю в
этом биче,  когда  он приходил  на  почту. Теплая  и  глубокая  синева  глаз
исчезла,   словно  ее  задернули  полупрозрачной  голубой  пленкой.Майю  это
внезапное превращение испугало  до паники. Она протянула под столом с  низко
свисающей скатертью наскоро разутую ногу и провела  ее пальцами  по его ноге
вверх от колена. Глаза  Бориса  тотчас приобрели прежнее выражение. "Ну  при
чем же здесь кто-то?  - горячо сказала она, лаская под столом его ногу. - Ты
что, не видишь, ЧТОмне важно?" "Ладно, - улыбнулся  он,  вернув свою руку на
ее. - А какнасчет твоих наиболее важных юбилейных воспоминаний?"
     "Моих?  - содрогнулась  она.  -  Тоже  не  из  приятных. В  день  моего
двадцатилетия  меня  высекли..." "ПТН?  Тебя?!"  -  помрачнел  он.  "Именно.
Публичное и очень даже  телесное наказание. Тогда  еще разрешалось не только
сечь без... ничего,  но и  поиздеваться перед этим." "И что же ты натворилав
двадцать-то  лет?  Такоередко  присуждали.  Даже  за  воровство и  обвес  не
давали." "Хулиганство с садистским уклоном... У нас была компания. Студенты.
И на  танцах к мне пристал отвратительный тип,  рыжий  такой,  его все Яшкой
звали,  из  институтского комитета  комсомола.  Демагог и  горлопан. Он меня
пригласил, а я отказала. Он так  мерзко улыбнулся и вроде бы нечаянно провел
пальцами  вот тут... Я ему по морде. Милиция нас вывела, обоим по замечанию,
но мои ребята все видели. Да... я их и сама попросила Яше пояснить, как надо
вести  себя  с  их  девушкой.  Стали  пояснять и перестарались.  Да  еще при
свидетелях. Те на суде подтвердили и что это  я  их просила его наказать,  и
что  смеялась и  подзуживала, когда  ему штаны снимали... Короче, получила в
общем-то за дело. Просто... обидно и  противно было, что именно этот подонок
меня и наказывал.  Не очень-то  и  больно было - это же скорее спектакль: он
должен  был, когда сечет, вторую руку в кармане держать... Да и мужик  он не
сильный,  хотя  норовил  попасть побольнее,  но зато  какон меня ла-пал  при
всех... за что  хотел!.. И ребят моих из-за меня тоже  высекли. Один из них,
гордый такой, отличник, вундеркинд, после этого с ума тронулся..."
     "Не мудрено... А ты?"
     "А как ты думаешь! Какая же женщина останется нормальной после того как
ее голую и связанную стегают при  всех по чем попало, а  перед  этим...  Для
плебса ПТН - всего лишь зрелище! Никто, кроме самой  жертвы публичной порки,
не способен  понять,  что это  такое на самом деле... Так что  я стала сразу
совсем  другой. Когда  вышла  замуж,  то с мужем  моим,  таким  тактичным  и
ласковым, жить не  смогла. Когда он меня ласкал, мне все казалось,  что  это
нарочно затянувшаяся прелюдия..." "К чему?" "К нормальными отношениями между
мужчиной  и женщиной,  которые я  узнала там,  на ярко освещенной  сцене!  Я
немедленно  впадала  в истерику  и требовала... Он, конечно, пугался,  терял
тонус как раз  в тот момент, когда я была на пределе своей готовности к чему
угодно и просто сходила с ума от желания черт знает чего... Чувствовала, что
просто  теряю  разум.  Хоть  Яшку  ищи... Впрочем, наши  его  все-таки потом
достали, он теперь..." "А вот этого ты мне не говорила, - испугался Борис. -
И никогда никому не говори."
     Кто-то шевельнул дальнюю штору.  Розовое солнце внезапно вторглось в их
разговор. Оно ярко осветило  лицо Майи, ее  "лягушачий", как говорил  Пацан,
рот, побледневшие и  раздувающиеся  от волнения  тонкие ноздри  длинноватого
носа,  напряженные  зеленые глаза под шапкой  густых светлых  волос.  В этом
некрасивом лице был сейчас для Бориса весь мир...
     Подошел  официант. Борис  заплатил за коньяк и фрукты - остальное  было
бесплатно - и поднялся, подавая Майе руку. Она какое-то время не шевелилась,
наклонившись над  столом. Потом рывком поднялась,  обула снятые туфли  и под
руку пошла с Борисом к гардеробу.
     Было далеко заполночь. Небо очистилось, ветер стих. Прохожих не было. В
полной тишине властвовал всепроникающий, казалось, со  всех сторон солнечный
свет.  Сопки за бухтой  казались черными, а за поселком  все  так же  пылали
каким-то синтетическим  коричневым  цветом. Дальние горы надели ярко-розовые
шапки.  Невидимая вода  отделяла глянцевые голыши  от  матовых, над которыми
резвились мальки.
     Борис смотрел на фигуру женщины с поникшими плечами, мешочком с туфлями
у самой  земли и  вдруг  представил  ее на  берегу не  этого,  а никогда  не
виданного  им  теплого  моря  среди  пальм и  жаркого  солнца  вместо  этого
суррогата. И  что сейчас воздухимеет не  пять, а  двадцать пять градусов,  и
море не ледяное, а теплое. И что на этом благословенном инедостижимом берегу
она вся,  а  не рука только, принадлежит  ему. И принадлежит  так, как  того
хотят они оба...
     Майя вдруг обернулась, впервые улыбнулась во весь  рот,  заглянув ему в
глаза,  отбросила мешочек на гальку и, действительно  как на южном пляже,  в
этой мертвой арктической тишине, расстегнула и сняла плащ.
     Они не замечали ни холода, ни вездесущего света. Она повторяла, закинув
голову: "Ты! Ты! Наконец-то ты!!" Она, наконец, пила не во сне  и  все равно
не могла напиться его силой, его смелостью  и  своей ДОБРОВОЛЬНОЙ болью...Он
еще  лежал  на  плащах,  когда  она  встала  нагая и отошла  к своей одежде,
отворачиваясь  от  его восхищенного взгляда на это  залитое  розовым  светом
теплое тело среди ледяного полярного лета...
     Свет  нагло  заливал и  ее комнату,  где они  продолжали праздник своей
свободы в тепле от электропечки почти до  поры,  когда в  нормальных широтах
наступает  рассвет.Борис  смотрел  на  разметавшую  волосы  спящую на  спине
раскинув  руки  Майю  и не  уставал  удивляться,  одеваясь,  что  он,пожилой
мусорщик, провел ночь с такой молодой женщиной.

     Грохоча  по пустынным коробам, Борис  ворвался  в свою комнату, наскоро
переоделся в рабочее и бросился на свою койку перевести дух. Это не помешало
емууслышать привычный звон  будильника,  во-время встать  и быть  у  конторы
раньше Пацана. Тот  пришел  зеленый с похмелья  и  сразу сел  на  заваленную
окурками  и  пеплом скамейку - досыпать.  Да и у  самого Бориса плыли  круги
передглазами, хотя выпил он в ресторане относительно мало.
     Напарники  обедали вместе.  Пацан  говорил  "за  жизнь", а  Борис,  как
всегда, то кивал, то смотрел сурово, считаясь при такой манере в своем кругу
незаменимым собеседником. Но Пацана его  молчание сбивало с толку. Он вообще
"волка"-  Бориса боялся, старался  угодить. А потомуперестраивался на  ходу,
тут же приводил аргументы против только что высказанных, грамотно расставляя
совершенно неопределенные артикли.
     "Дядь  Борь,  -  вдруг  сказал  он  -  Почтарочка-то  наша  была вчерав
"Арктике" с  фраером  -  вылитый ты!  Морда, фигура.  Думал,  ты переоделся.
Заглянул к тебе - нет, спишь пьяный, как обычно."
     Волна холода пробежала от затылка к ногам. Неужели снова ОН? И с Майкой
ОН,  а  не я?..  С  трудом переведя  дух, Борис  спросил каким-то  не  своим
голосом: "Как  мог увидеть? Я ж запираюсь..." "Так я  в щелочку.  А что,  не
спал что ли?" "Чего не спать? Спал я..." "Ты че, плачешь, что ли, дядь Борь?
Да задерись она в пасть эта почтарочка! Нам-то что до них?" "И откуда у тебя
кличка такая для человека  за  тридцать?" "Так  Бацанов я по фамилии, Сергей
Бацанов, бич-профессионал. Вот и сокращают всюда." "Слушай, это, Серега,  ты
же пьян был, ночь к тому же. Как ты узнал, что с почтаркой был не я?.."
     "Во дает! Да  в этом трепанном Певеке разве летом ночь? Только и Митюха
сказал: не, не Боря это.  Тот  фраер, морда  тонкая, материковая.  А  я  ему
говорю:  могла (не определение,  а артикль) быть и с  дядей  Борей. Мужик он
тоже ладный. А Митюха  говорит: (что-то на что-то) она пойдет с  мусорщиком,
когда  вокруг  нее столько  приличного  народу  всегда.  И сама  тоже  самая
фигуристая  на весь  Певек. Одна жопка чего стоит, про прочее  и  слов  нет!
Такую любой  капитан, если надо, буфетчицей хоть на атомный ледокол оформит,
чтобы  каждую  ночь  иметь... Говорят, ей на материке как-то  ПТН назначили,
слышал? Вот бы мне  такую выпорть... Представляешь?..  Только на  морду, она
по-моему,  не очень. Милка-раздатчица лучше...  Эй, Оленька, ты как,  еще  с
погранцом или снова моя? - крикнул он в окно.  - А то он у меня, как пионер,
- всегда готов! И под салютом всех вождей."
     "Ты  ко мне и правда стучал?" "Конечно, добавить  с тобой хотел. Только
ты спал же, прямо в сапогах и в стеганке, как всегда. Ну я и  понял  - готов
уже, не добавит."
     Неужели я как прилег вечером, так и проспал до утра? И костюма из шкафа
не брал,  и в бойлерную-душ  не  спускался? Ведь вот и не  брился... Услышал
случайно, как летуны ее в ресторан звали, вот и привиделось черт-те что...
     Работы  было  много.  По  приказу нового  начальника свалку  перенесли,
пришлось  ехать за маяк  вдоль  берега бухты.  Борис  по  своему обыкновению
нахохлился в  кузове,  пока  Пацан развалился  в кабине. Кто  же это  был  с
почтарочкой, без конца думал он, трясясь на брезентовом коврике. Не  зря  же
этому дурному Сереге померещилось спьяну, что я?
     Что-то блеснуло на берегу. Борис так ударил тяжелым  кулаком по кабине,
что со стекла слетел дворник. Машина тормознула юзом по слякоти и вышвырнула
Бориса в обочину. Он тяжело помчался назад и нагнулся над береговой галькой.
     Это был  пояс от  майкиного плаща...  Не отвечая на ругань водителя, он
сунул поясок за пазуху и одним прыжком влетел в кузов. "Кошель?" - загорелся
Пацан. "Да нет. Показалось..."
     Это было их место! Дневное солнце так  же яростно и  низко стелило лучи
по тундре, но Борис видел розовое ночное его сияние и розовые теплые плечи в
своих руках. Белый пустой купол неба сиял  над машиной, мчащейся по берегу с
пожилым мусорщиком в  кузове. За машиной всбухала белой пеной черная жижа, в
которую с кузова  летели  какие-то  совершенно лишние в этом мокром свирепом
краю капельки...
     На свалке они подожгли мусор, стали во  главе  дымного хвоста  и  стали
выбрасывать  на  горящую солярку  содержимое  кузова.  Пацан  филонил,  едва
шевелил  лопатой.  Борис  сегодня  этого  не  замечал,  работал  с  каким-то
остервенением, молчал на перекурах.  Пацан вдруг  уловил, какими незнакомыми
глубокими  и  осмысленными глазами напарник  смотрел на  убегающую к поселку
дорогу и впервые усомнился:  а  не он  ли  был вчера тут где-то с почтаркой?
Говорят  же, что дядь Борь - бывший инженер из автономиков. А раз автономник
-  житель Еврейской автономной  области, - то еврей. Все знали, что суровая,
но  справедливая  Советская власть выселилатуда сорок лет  назад  евреев  со
всего Союза за массовое предательство в ожидании американских полчищ. Теперь
предатели и их потомки навеки не  имеют права выезда, кроме как  на Север, и
то временно... А ведь как умеет придуриваться! Не только никогда не скажешь,
что жид, так ведь и на  инженера не  похож вовсе,  бич  вроде  самого Сереги
Бацанова. Говорили также, что будто бы плавал матросом на снабженцах, был за
что-то бит товарищами и списан на берег. Что как-то запросто своими ручищами
придушил  случайно  сорвавшуюся  с цепи  овчарку  с секретного объекта. Да и
самого Пацана как-то так  ткнул носом в свое  колено, что отпетый бич  месяц
работал  как  ударник.  Молча  ткнул,  когда  застал напарника  за  попыткой
закидать кучу снегом,  после  чего ее  и ломом  не  возьмешь. Говорит всегда
гладко, если  вообще пасть раскрывает. Но чаще именно молчит и смотрит... На
горло ведь смотрит, волчило, чтоб у него на лбу хер вырос... Прав шоферюга -
волк с нами ездит! Вот и сейчас  работает  с таким  изменяющимся лицом,  что
словно репетирует - оборотень...

     Майя тоже забылась перед привычным  звоном  будильника  тревожным сном.
Без  конца  казалось, что на  нее  кто-то  в комнате  смотрит.Но  здесь было
привычно пусто  и  тихо,  стоял  все тот  же  мертвенно  ровный сухой жар от
электропечки. Как-то, проснувшись на мгновение, она увидела свое отражение в
полированном чайнике и не сразу поняла, почему она нагая. Как тогда...
     Отогнав  юбилейные  воспоминания, она  с  удовольствиемприпомнила лучше
вчерашний вечер и ночь со странным знакомым незнакомцем,  которого все звали
в  поселке  дядь  Боря   и  который  непостижимо  превратился  вдруг   в  ее
долгожданного любовника. Этот  призрачный  воздух  на галечном  берегу,  это
долгожданное насыщение  добровольной на этот раз болью  впридачу к  страсти,
это  утоление  жажды  не во  сне...  И  последующее  острое  наслаждение  от
нормальных отношений, о котором  она пять лет после той жуткой сценыне смела
и мечтать.  Психиатр, к которому  ее  повел  несчастный  муж Никита,  только
руками развел: "Для  каждого человека существует барьер унижения, который он
способен выдержать. После ПТН почти все находятся за пределом этого барьера.
Либо впадают в прогрессирующую депрессию, либо становятся  мазохистами. Но в
последнем  случае вашей жене  следует сменить  партнера.  Вы  ей  в качестве
постельного садиста не годитесь..."
     Она придирчиво оглядела себя в зеркале - ни синяка, ни пятнышка! Или он
гипнотизер, или я стала  йогом,  с  моей-то кожей!  Бывало, в Москве в метро
узлом  заденут -  синяк на неделю. А после той порки - чуть не на месяц  эти
позорные полосы, не говоря о синяках от Яшкиных наглостей и о шрамах в самой
душе...
     Одеваться  не  хотелось. В  жаркой  сухости на фоне летящих  вдоль окна
августовских снежинок она любовалась собой и кривлялась у  зеркала, принимая
немыслимые позы с разными рожами. Очнулась только, кода мельком взглянула на
будильник. Тотчас заметалась, путаясь в белье  и одежзде,  вылетела, жуя  на
ходу что-то, и едва успела к первому посетителю.
     Подняв  на  него  глаза,  она  похолодела.  Это был грузный  человек  в
непривычном здесь модномплаще,  при галстуке. На  лице его сверкнули большие
очки в роговой оправе. Майя увидела в них свое спаренное отражение.
     "До востребования, -  повторил он  знакомым голосом, с удивлением глядя
на Майю и пододвигая к ней по стойке ленинградский паспорт. -Валерий Драбин.
Вам нехорошо?" "Нет... Спасибо. Вам нет ничего сегодня, товарищ Драбин."
     В  дверях  он  удивленно  оглянулся  на  ее  напряженный  взгляд.  Майя
бросилась к окну. Драбин шел к гостинице, разлаписто ступая точно как Борис,
но не  раскачиваясь -  не плавал...  Тот же  голос,  те  же пальцы.  "Драбин
Валерий Алексеевич,  -  впомнила она каллиграфию  из  его паспорта. - Тысяча
девятьсот  пятидесятого  рода  рождения,  русский,  уроженец  деревни  Пески
Щигровского  района  Курской  области. Вот как  называется сегодня сбежавший
второй  близнец,  еврей,  зайцем  проехавший   в   запретное   ему   царство
построенного  коммунизма.  За  двумя зайцами погонишься... В угаре  ожидания
окончания рабочего  дня  она едва  справлялась с привычной работой: чуть  не
выдала чужой перевод, перепутала адрес в телеграмме. Кто-то флиртовал с ней,
назначал  свидание,  на  которое  она  рассеянно  соглашалась,  счастливо  и
невпопад  улыбаясь всем подряд. Видела только безобразно неподвижные стрелки
часов и боялась,  что  ОН НЕ ПРИДТ...  Она  без конца вспоминала не  только
такое  неестественное  сплетение  двух теплых  человеческих  тел  на  берегу
холодного  полярного моря и продолжение  этого праздника уже в  тепле, дома,
когда  нигилизм  вдруг исчез, а ласки не вызывали неприятия.  Она  без конца
представляла будущее свидание,  ярко воображая его детали под гул голосов по
ту сторону стойки и чужой собственный  казенно-металлический голос откуда-то
извне.

     А мусорщиков, как назло, вызвали в дальнюю воинскую часть. В офицерском
городке  прорвало канализацию, затопило то,  что  на Материке  называлось бы
подвалом  - пространство  между полами  первого этажа  и мерзлотой на сваях.
Работать  пришлось  на  карачках,   в  дерьме,  проклиная  пьяного  мичмана,
сунувшего  в унитаз детский башмак. Офицерши  торопили рабочих  и повторяли:
"Жить же в доме  нельзя,  понюхайте сами!".  Пацан  отгонял  их  из-под дома
гулким  матом. Борис  таскал  шланги,  ковырял ломом прошлогодний лед, делая
канаву, так как насос  солдаты  то ли не смогли, то ли не  захотели завести,
чтобы  потом  не  воняла машина.  Жижа,  наконец, ушла  естественным путем с
горки,  на  которой стояли  барачные строения поселка.  В  дыру тотчас нагло
ворвался  прожекторный  луч  полярного  светила,  называемого в  иных  краях
солнцем.
     Мусорщики  торопливо  сгребали  жижу к  канаве  лопатами, опасаясь, что
ночной мороз  сведет  на  нет  всю  работу. Наконец,  уже где-то с солнечной
полуночи вытерли все под домом насухо - обернутыми в ветошь лопатами. Пьяный
лейтенант-интендант, морщась  от  вони, выписал им наряд.  Машина  понеслась
прямо по тундре к розовой чаше бухты, на краю которой дымил трубой котельной
унылый поселок, а на глади отражались в воде мачты судов. Пацан тотчас уснул
в кабине, вывалив за окно грязную бессильную руку с чудовищными ногтями.
     В кубовой было пусто. Пацан ушел к себе спать, не переодеваясь, а Борис
долго и тщательно мылся и стирал  свою  одежду, развешивал ее на раскаленных
трубах. От одежды  с  шипением валил пар, тускло светили  грязные  лампочки,
стояла  какая-то металлическая тишина.  На улицах  спящего поселка тоже было
тихо. Снежинки летели горизонтально, поперек прожекторного света, сверкая на
вездесущем солнце и больно попадая в глаза, как осколки зеркала злобы и лжи.
     Не  помня Майного адреса, Борис зачем-то пошел к почте  и  остановился,
отражаясь в окне на фоне почтовых весов за стеклом.
     Отражение, однако, было достаточно странным -  почему-то в очках. Борис
мотнул головой, пытаясь проснуться, но отражение, хотя точно так же  мотнуло
головой, не  только  не исчезло,  но и  обрело  совершенно  знакомый  голос:
"Драбин  Валерий  Алексеевич,  -  и  протянуло знакомую  ладонь. -  Институт
прикладной морфологии фауны. Ленинград."
     "Валерий? - глухо переспросил Борис. - Велвеле?.." -  добавил  он почти
одними губами. "Борух? - так же  одним дыханием произнес второй заяц. -  Как
тебя звать сегодня?" "Дядя Боря... Прости, Борис Абрамович Дробинский."
     "Все-таки Абрамович?"
     "Я автономник. Когда  меня отловили,  то сунули в вагон  для малотеток.
Там я приглянулся комсомолке-инспекторше. Она  знала, что  наш папа - полный
кавалер  Славы... Сжалилась и включила  в  список  доли депортантов, которых
высаживали  тогда из эшелонов в Биробиджане.  Воспитанник специнтерната  для
детей врагов народа. Поражен в правах пожизненно. С любым потомством. А ты у
нас русский, раз живешь в Лениграде?" "Русский. Я  прятался в одной деревне.
Там у слепого вдовца-танкиста  как  раз сын моего примерно возраста накануне
попал  в колодец. Меня ему тайком подменили  вместо утонувшего. Он, конечно,
подозревал, бил меня, чтобы признался, но потом смирился, стал даже неплохим
папашей,  Но он был обгорелый и контуженный,  скоро умер. Я вырос в детдоме,
получил золотую  медаль, окончил  институт, женился  на  ленинградке. Вот  и
все."
     "Нет, не все... Ты был вчера в ресторане?" - замирая в ожидании ответа,
спросил Борис.  "Был..." "С девушкой...  с почты?" "Ты что? А... Понятно.  У
меня тоже это бывает. Так вот я был там,  но не с девушкой, а с гляциолагами
за их столом. Ав углу с этой милой  пышкой, был ты. Я сначала думал, что мне
померещилось. Привычный бред:  я  же  всегда  подспудно знал, что  ты где-то
есть,  раз  я сам еще  жив. У  нас  не  только  внешность одинаковая,  но  и
привычки, пристрастия, даже  жены,  должно быть, схожие. Вот и  я к почтовой
девушке очень  не  равнодушен, прости...  Ты женат?" "Был, там  в Автономии.
Сцены, нужда, обиды. У  меня,  видите ли, избыток  совести откуда-то.  А она
завела моду  закатывать  истерики.  Почему,  мол, не  такой, как  все,  мало
зарабатываешь, не  делаешь карьеру? Самый верный  путь  к  разводу.  Сына  с
малолетства своей  мамаше на воспитание отдала -  врагом вырос.  Зачем такая
семья? Ну  и работа -  высокообразованные бесплодные  интриганы. Зачем такая
работа?"
     "Точно  как у меня...  Изобретал?.." "И это  ты  вычислил?..  Здесь мне
диплом удалось скрыть, благо на Север нам дорога открыта. Бич и бич. Сначала
я  плавал  матросом-грузчиком. Пять  лет на снабженцах,  пока  не появился в
коллективе антисемит  "с  Подола".  И  где, на каком человеческом  материале
потомка  полицаев могли так воспитать,  в  стерильном-то  от  евреев славном
городе Киеве?.. Я, говорит, не успокоюсь, пока последний жид не поселится  в
Певеке  до первых морозов. Недобили, говорит, вас Гитлер и советская власть.
Он и подложил мне чужой кошелек. Чиф, старпом, у  нас был  - гнусная  тварь,
иезуит,  несостоявшийся   следователь  -  с  юридического  поперли,  ушел  в
мореходку. Все свои мысли  мне присобачил.Ты, говорит,  Абрамыч,  не человек
для  меня,  даже  не  потому,  что  еврей.  Я,   говорит,  как  коммунист  -
интернационалист.  Ты   мне,  говорит,  отвратителен,  как  антиобщественное
явление. Вчера ты родную жену из дома выгнал, сегодня у товарища по полярным
будням украл его тудовые сбережения. Что  от тебя  ждать завтра? Или  убьешь
кого,  или,  того хуже,  Родину  нашу  советскую твоим любезным  американцам
продашь...  Хорошо,  говорю  я  ему,  а  вот  если  вы  ошиблись?   Как  вы,
коммунист-то,  спать  будете? Спокойно,  говорит,  буду  спать.  В  человеке
ошибиться  можно, а  явление все равно остается. Так  и  вышло. Мне попалась
очень милая женщина-следователь тут же  в Певеке.  Романтик. Меня оправдали,
судимость сняли, но матросом два года не брали. Так и кантовался мусорщиком,
пока с  месяц назад не зашел сюда другой снабженец. А  тамошний мастер с тем
самым моим чифом как раз вместе кончал мореходку, как выяслилось в случайном
разговоре в ресторане.  Я, говорит, тебя, Борис, к себе возьму хотя бы назло
этой  сволочи.  Путь у нас на Шпицберген. И...  странно так на меня смотрит.
Все бы хорошо, да..."
     "Ты  о девушке с  почты?" "Вот именно. Главное, я  уже  все  продумал и
организовал  ей   письменное  предложение  от  Штаба   арктических  операций
буфетчицей  на  тот же теплоход. Еще до знакомства  с ней. Мы не  расписаны,
вдвоем  за  кордон  не  убежим....  Только   вчера  ей  об  этом  рассказал.
Оказывается она давно получилаанкету и все думала,  чего это ей такая честь.
Послезавтра судно снимается с  якоря, зайдет  в  несколько  пунктов, а потом
берет  курс  на  нашу угольную концессию на Шпицбергене." "Ну, так в  чем же
проблема?" "По-моему,  ей не следует... связывать жизнь  с  евреем. Зачем ИМ
наша судьба? Еврейство хуже судимости. Судимость со  временем снимают, а это
-приговор от рожденияквечнойссылке с поражением в правах пожизненно, верно?"
     "Это только в социалистическом лагере, Боря. Особенно в нашей стране. В
свободном же мире еврей - человек." "В Израеле?" " Ну, что ты!  Естественно,
я не имею в виду Народно-демократическую республику  Израель.  Я  там как-то
был  - жалкое  зрелище, почище  твоего  Биробиджана.  В  1953  году  местные
социалисты   горячо   одобрили  "Обращение   известных   деятелей  советской
литературы    и    культуры    еврейской    национальности    в    поддержку
интернационального протеста советских народов против предательства отдельных
советских  евреев",  сами передавили  массу "ревизионистов" и пошли  в русле
советской политики. Не удивительно, что свободный мир отвернулся от Израеля,
а  СССР  его включил  в  свое  содружество.  Естественно, в  границахООН  по
резолюции  1947  года.  Теперь  там  сосуществуют  Израель   и  чуть  ли  не
профашистское Арабское государство без названия."
     "Да,  я  читал как-то  об этих  показательных  процессах,  что  провели
победившие с  помощью МГБ местные социалисты и коммунисты над "поджигателями
войны 1948 года", И сколько там  сегодня,  в  1995, евреев?"  "Поскольку  их
расистский "Закон  о возвращении" был народно-демократическим правительством
немедленно  отменен, а  позорный  сионизм  ушел  в  подполье, то  в  Израеле
осталось, как и  в  нашей Автономии,  около полумиллиона евреев.  В основном
фанатики  коммунизма  и  те,  кто  не смог  сбежать  после  социалистической
революции 1953 года. С арабами у них относительное взаимополное понимание. И
те  и  другие  сегодня  под защитой нашего Особого Ближневосточного военного
округа."
     "А,  это  те советские  войска, что  периодически  отхватывают у Запада
нефть и расшатывают  Египет для своего  контроля над  Каналом?" "Те самые. В
Хайфе, кстати, главная  база Черноморского флота,  поважнее Севастополя." "И
что же,  евреи отличились в этих боях в  пустыне?"  "Нет, конечно. Они и там
освобождены от  воинской  повинности, как "недостойные  служить в  Советской
Армии". Они в  стороне...  В  любом случае, тамвам  с  Майей делать  нечего.
Попытайтесь на  Шпицбергене сбежать в свободный мир, пока он еще существует.
Я  дам  денег  на  подкуп норвежских рыбаков. Да  знаю  я, что там  все  под
контролем наших погранвойск, но одному из сотни все-таки удается скрыться. Я
бы на твоем месте рискнул..."
     "На... моем месте? Ты хочешь на мое место, Велвеле? С Майкой?.."
     "Ты даже  не  представляешь, как  сейчас рискуешь ее  потерять, Боря, -
глухо сказал Валерий.  - А ведь я видел, как вы вчера смотрели друг на друга
в ресторане. Уверен, что и в постели оба не  разочаровались.  Я не прав?" "В
том-то и  дело, что  прав. Но в этой  скорополительной любви  есть что-то...
причем,  с обеих сторон. Майя  психически не совсем  нормальная.  Ее  как-то
подвергли публичному  телесному  наказанию. С тех  пор  у  нее  мазохистский
сдвиг. А  я...  Знаешь, что  такое зверь в человеке? Не в  преступнике, не в
садисте - в мужчине рядом с женщиной? Что-то древнее, свободное..." "Знаю.."
"Неужели и  это  у  нас  общее?"  "Естественно,  ведь  мы  близнецы...  одно
существо!Только я этого не стесняюсь.  Нам не дано укрощать пороки, зачем-то
заложенные  в нас  Природой. Все равно ничего не получится, только  загонишь
порок внутрь,  а  оттуда, распирая  тебя, он рано  или поздно проявится не в
постели, а  самым что  ни на есть  преступным образом. Короче, я бы на твоем
месте дал себе - и ей - волю."
     "А я больше не смогу!.. Вот мечтал о ней весь  день, а  как представлю,
что  она  ждет, чтобы  я  ее  не ласкал,  а мучил,  и  как  мне  это  самому
понравится,как я войду во вкус и потеряю над собой контроль..."
     "Я -  не потеряю!" "То есть ты хочешь..." "...попытаться заменить тебя.
И с девушкой. И, главное, со Шпицбергеном. И - после него! О таком шансе я и
мечтать не  смел:  такую страну покинуть навсегда!.." "А я?.." "Естественно,
ты  идешь  на  мое  место.  Будешь русским.  Будешь  ленинградцем.  Доктором
технических  наук,  профессором  Драбиным.  Крупным  научным  начальником  в
солидном  институте,  к  тому же. Чем  не  альтернатива карьере мусорщика  и
матроса? Согласен?"
     Борис  обессиленно кивнул.  Он  всегда  чувствовал, что  уступит  самое
серьезное  кому-то.  И  уступит  почему-то  добровольно... "Она  тебя  сразу
разгадает. У  тебя  ничего  не  получится."  "Ты  лучше  думай, как  у  тебя
получится на моем месте. У меня всегда и все получится. Потому, что  я -  не
кисну. Короче говоря, времени мало. Самолет у меня на сегодня вечером. А мне
надо тебе дать массу инструкций." "Ты считаешь, что если  у нас с тобой одна
специальность,  то..."  "Специальность-то  одна,  да   специфика  разная.  Я
начальник,  а  ты делатель,  пахарь. Так  что скорее ты  справишься на  моем
рабочем месте в Ленинграде, чем я  бы на твоем  в Биробиджане." "Но ведь и я
тебе должен дать массу инструкций. Я, пожалуй, все напишу. И ты мне."

     Валерий вошел к Майе без стука, хозяйски, как домой, к своей семье. Она
стояла над чемоданом и подняла голову на стук двери, откинув с лица волосы и
придерживая их рукой. Она только что подписала все нужные бумаги  для рейса,
уже зная, что это дело рук Бориса, еще до их встречи в ресторане, и радостно
готовилась в дорогу.
     Вспыхнувшая было в ее зеленых глазах радость вдруг  сменилась тревогой.
Она  напряженно  вглядывалась в  человека в  костюме Бориса, с  его  лицом и
фигурой,  делая  обнаженными до локтя  полноватыми  белыми руками  движения,
словно стирала что-то с их поверхности.
     "Я было решила, что ты  вообще не  придешь, - неуверенно начала она.  -
Помашешь с  пирса  платочком. Сплавишь  твою однодневную психопатку, с  глаз
долой - из сердца вон..."
     Он шагнул к ней и обнял  за тотчас прогнувшуюся к нему  талию, приникая
губами к  запрокинутому лицу. Внезапно тело девушки в его  руках напряглось,
она  высвободилась  из  его   объятий  и  молча  отошла  к  чемодану,  снова
наклонившись над ним, словно  намеренно качая перед Валерием грудью в вырезе
блузки. "Что?" - едва слышно спросил он.
     "Я знала,  что он  не  придет больше... А ты... Ты целуешься совершенно
иначе, Валерий Алексеевич... Драбин. Что же он тебе вместе с костюмом и с...
переходящей полярной блядью свои привычки не передал?.."
     "Он боится не тебя, а себя, Майечка, - глухо сказал Валерий. - Брат мне
все рассказал, прости его... Он боится,  что потеряет контроль  над собой  и
причинит тебе..." "А вы... ты, стало быть не боишься меня искалечить... Есть
же храбрые мужчины  за  полярным кругом. Особенно геройствуют  ленинградские
ученые,  так?  -  уже  кричала  она.  -  Ты  решил  порезвиться с  Майечкой,
позавидовал братцу, что тот - без приговора и на халяву..."
     Он властно обнял ее, прижал  к себе и заставил замолчать и  задохнуться
поцелуем. Майя больше не вырывалась, даже ответила на поцелуй, но по лицу ее
бежали слезы.
     "Он  вообще не умел целоваться, - тихо сказала она. И отошла к табурету
у  заставленного остывшим ужином столика. -  Итак, ты  зачем-то поменялся  с
Борисом  документами,  костюмом,  биографией  и  намерен  вместо  него  идти
матросом-грузчиком  на  снабженец, так?" "Вот именно.  Ты  против? Тогда  ты
просто  можешь остаться. Или на судне вообще не иметь со мной ничего общего.
Скажешь мастеру, что поссорились, мол, с Борисом."
     "Я в любом случае не должна была  афишировать нашу с... Борей близость.
Иначе первый  помощник-замполит или  стукачи из команды тотчас сообщат  куда
надо, что на судне - семья. А мы идем  на Шпицберген, там почти заграница. А
евреи  все  предатели Родины.  Ты ведь теперь  у  нас и  автономник,  еврей,
бедолага... Только что  уж  бегать друг  от  друга  раньше  времени.  Хочешь
попробовать  то, что  мне надо, верно? Я же сама вижу,  как ты мне вот  сюда
смотришь..."


     Самолет словно висел неподвижно в  самом центре циклопического голубого
шара под ровный гул турбин. Сверкающие диски за  иллюминатором наматывали на
него  невидимые километры  над  океаном,  отбрасывая их назад,  в  леденящий
простор.  Изредка на дне сферы появлялись неровные белые осколки-льдины, как
единственное  свидетельство движения  Бориса в мировом  пространстве.  Чужие
ботинки жали так, что словно остались на ногах даже после освобождения от их
тесных объятий. Точно так же жала оставленная на земле биография, от которой
он вроде бы освободился. Кроме того, ногам в носках было холодно.
     Салон спал вопреки вепроникающему солнечному свету из всех окон. Справа
сочно посапывал седой якут, впереди без  остановки вертелась детская голова.
Стюардесса  подала  Борису  похожий  на  игрушку  из  чистого  льда  пузатый
стаканчик с водой.
     К трем часам ночи сфера вдруг оборвалась внизу желтыми языками плоского
пустынного  берега  с извивами рек,  робкими  зелеными  мазками  многоцветья
тундры с уже белыми снежными проплешинами приближающихся хозяев этого края -
вечной  зимы и вечной  ночи... Двигатель скрипел в ушах мотивом  полузабытой
блатной песенки, в глазах плясали какие-то человечки, как преддверье сна.
     Борис и проснулся с тем  же навязчивым мотивом в ушах, не сразу понимая
где  он, почему люди вокруг галдят и встают к  своим плащам на полках. Потом
обернулся к окну и вздрогнул.
     Самолет низко летел  над  густыми лесами, пересеченными сетью блестящих
после  дождя  многочисленныхдорог  с  массой разноцветных машин на асфальте.
Деревья,   стремительно  приближаясь,   словно   окутывались   темно-зеленым
застывшим дымом не  виданной  Борисом  много лет листвы.Проносились поселки,
каждый из которых после  Певека казался столицей, летели по блестящим прямым
как  стрела рельсам зеленые  поезда.  То была  жизнь, пульс  великой страны,
цивилизация, оригинал человеческого бытия после суррогатов. Запестрели белые
стволы берез, оступивших полосу, по которой с победным ревом катился самолет
с  красным  стабилизатором  полярной  авиации.  Вокруг  проносились  десятки
разномастных самолетов,  бетонные просторы,  а главное  -  деревья  с  живой
шевелящейся на ветру листвой!..
     Бориса  переполняла веселая  злость,  когда  он уверенно  шел  с  чужим
чемоданом по чужой  земле своей  родины, по столичному аэропорту, куда ему с
детства вход был  запрещен  пожизненно. Он шел с чужим  чемоданом,  с чужими
документами  в  чужом  бумажнике  в кармане чужого костюма.  Эта же  веселая
злость переполняла  и Валерия при расставании в его номере в гостинице,  где
они лихорадочно обменивались "инструкциями".
     "Моим  отделом  ты   запросто   руководить  сможешь.   В  нашей  стране
начальником может  быть любой  дурак.  Вот послать тебя вместо любого  моего
специалиста я бы  поостерегся, Боря... А руководить, с моим-то  авторитетом,
ты  запросто  сможешь." Конечно,  смогу,  думал он сейчас. Где он тут,  этот
отдел?  Но  пока  - Москва!  Естественно, он  с  детства слышал,  что Москва
"познакомила  нас,   подружила"  в   популярной  комедии   о  святой  дружбе
чеченца-пастуха с вологодской свинаркой, но после депортации  и  чеченцев, и
евреев, знал цену этой  столице всех советских  народов. Как и потомки  того
экранного мусульманина в исполнении, естественно, еврейского актера, Борис и
его потомство  не смели и мечтать побывать в Москве.И вот  он вроде шпиона в
столице как бы своей родины.
     И ему тотчас  нестерпимо захотелось окунуться в настоящую чужую  жизнь.
Что  на этом фоне  проблемы какого-то там  отдела!  Ну выгонят с работы, так
ведь  не  только на Север, и  в Автономию не вернут.Ленинградец он теперь по
прописке.  И русский  по  национальности.  Двойное  благородство записано  в
паспорте  с  его фотографией. Куда кому  до  такого великолепия из  всех его
знакомых в  прошлой жизни! Второй заяц зайцем едет по  жизни Страны Советов,
входит в столицу мира, надежду всего человечества.

     "В город,  товарищ?"  -  подхватил  респектабельный московский  таксист
чемодан у солидного мужчины с кожаным  портфелем  и плащом на согнутой руке,
каким видел себя Борис в  стеклянной стене  аэропорта. Сначала сев в машину,
как рассказывали другие,  Борис небрежно обронил: "К трем вокзалам." И замер
от  ощущения прекрасного сна: в Биробиджане  не  было  ни такси,  ни  личных
машин, а легковушки вообще были наперечет - у начальства.
     От  обилия  людей,  казалось,  лопнет  голова.  Столько  занятых своими
делами, усталых и нужных Москве мужчин и женщин. Шли, маршировали гибонистые
самоуверенные  юноши  в  темных  очках,  вытанцовывали  самоуверенные модные
девушки.  Все граждане  советской столицы  и ее  законные гости владели этим
сверкающим  великолепием,  невиданными   цветами   на  клумбах,   фонтанами,
вылизанными     тротуарами,      охраняемыми     газонами,     бесчисленными
башнями-небоскребами  и,  главное,  живыми  огромными  деревьями   с  сочной
листвой. Неслись, скакали тысячи машин с породистыми иностранцами и  его как
бы соотечественниками, имеющими права иностранцев у себя дома.
     Переполненный  своим  неожиданно  привалившим  счастьем,  он  испытывал
жалость к глупому Валерию, добровольно отказавшемуся от такого великолепия в
пользу   эфемерного   желания   сменить   его   на  нечто   уже   совершенно
невообразимое... И на бедную Майку со своими безумными фантазиями в холодном
заплеванном бараке на берегу  Чукотского моря... Весь тот вечер, последующий
день в  ожидании повторения  странной  ночи уже казались позорным  приступом
застарелой болезни.  Заставив  себя начисто  забыть недавнее прошлое, он без
конца ездил и бродил по Москве пока не стемнело.
     Это  было давно забытым чудом: вдруг, по-человечески,  наступил  вечер,
зажглись  бесчисленные  огни и засветились витрины,  а  потом настала  ночь.
Борис без  конца  касался ладонью  теплых  стволов тополей  и лип,  уходящих
кронами  в  небо,   к   звездам,   словно   не  позволяя  сну  прекратиться.
Вечернийлетний  московский  воздух  с  его  сизым  светом растворенных газов
казался  чище полярного ветра  с океана. Он не мог надышаться тем нормальным
процентом кислорода, которого не знал ни на Дальнем Востоке, ни на Севере.
     В  купе"Красной  стрелы"  уже  сидели  трое  соседей:  молодая женщина,
грузный полковник с колодками орденов и седой джентльмен, радостно кивнувший
ему,  как хорошо знакомому. Следуя  инструкции,  Борис  солидно кивнул, едва
заметно улыбнулся и сел напротив женщины.
     "...очередная    еврейская    провокация,    -    продолжал    говорить
седомуполковник, показывая  взглядом  на  газету. - Каждый раз, в  годовщину
депортации предателей, они никак не могут успокоиться. Надо же! Обвинить нас
в  геноциде!  Нас,  которые  своей  грудью защитили  евреев  от  фашистского
нашествия.  Нас, которые  не  позволили  англичанам и  американцам отнять  у
евреев их  государство  в Палестине!Одного  я  не  могу понять: какой логики
придерживаются эти господа, строя из себя защитников еврейства, если мы дали
евреям и государство на их исторической родине, и автономию внутри России, а
они не выделили своим евреям и квадратного метра хоть на Аляске?"
     "Может быть я ошибаюсь, - ответил джентльмен, косясь на Бориса, - но вы
совершенно  правы. Мы вот как-то с Валерием Алексеевичем  были в Израеле..."
Борис мучительно перебирал  в памяти фотографии и имена сотрудников Валерия.
Воля  ваша,  этого среди них  не  было. Словно  в  ответ  на  его  терзания,
полковник вдругсказал: "Я бы туда  вообще  не ездил... простите, как вас  по
имени отчеству?" "Праглин, - ответил седой, подавая руку.  - Василий Никитич
Праглин.  Начальник  Первого отдела Института  прикладной морфологии фауны."
"Так вот я служил в БВОВО несколько лет. Более мерзкого народа, чем тамошние
жиды  и вообразить невозможно.  Особенно  те,  кто  не  выполняет закона  об
отделении религии от государства. Естественно, правительство НДР Израеля еще
в 1954 году закрыло все эти позорные иешивы - религиозные учебные заведения,
которых до  освобождения было  больше, чем  светских школ.  Так  они создали
подпольные  иешивы. Представляете, как вас? Валерий Алексеевич? Сделали мы с
местной милицией облаву,  а там не только мужчины в своих черных лапсердаках
и шляпах, с какими-то тесемками из штанов, но и мальчишек так же нарядили. И
сидят, воют что-то  на  иврите и раскачиваются. Так вот  наши солдаты просто
вежливо  так предложили переодеться и следовать  по домам, а туземные стражи
как начали их всех избивать... Если  бы не  мы  - поубивали  бы! Чтобы такое
творили  наши мусульмане  в Средней Азии, я  вообразть не могу. Одно слово -
поставь жида над жидами: совсем ожидовеет."
     Все в  купе захохотали, кроме Бориса. "Вы со мной не  согласны, Валерий
Алексеевич?" - удивился полковник. "Не то,  чтобы не согласен... Просто, как
заходит речь о  жидах, меня  после  Израеля, простите, в туалет тянет."  Все
зашлись смехом, включая  женщину,  которая  даже повторила последнюю фразу и
стала  вытирать  слезы. Борис вышел в тамбур и  закурил там, весь дрожа. Вот
он, стерильный Советский Союз, вне Автономии! Там тоже не  лучшие отношения,
но такого слышать на приходилось...

     "Так почему вас списали на берег, Борис Абрамович? -  вкрадчиво спросил
породистый рыжий красавец, первый помощник капитана у Валерия. - Вот я читаю
в  вашем  деле:  подозрение  в воровстве. Так,  честно,  было  или не было?"
"Честно?  Если  честно,  то  больше  не  будет..."  "Вот это по-нашему,  это
по-русски.  Без  всяких ваших  еврейских наивных  уверток и вранья  прямо  в
глаза.  Молодец. Что мне  в  вас нравится  - вы совсем  на  жида не  похожи.
Только,  бога  ради, не продолжайте, что  евреи похожи  на  вас,  надоело...
Второй вопрос. С буфетчицей Майей  Самсоновой у вас отношения серьезные  или
морские,  если  честно?" "Если честно, то чисто постельные. Вдоль и поперек,
если вам  нужны подробности. Поделиться, Иван Викторович? Или у нее  сначала
спросить?"  "Ну-ну...  Вы  что?  А еще приличный  человек,  бывший  инженер.
Знаете,  еврею идет  быть  кем угодно, но не  хамом. Еврей-хам,  знаете  ли,
последнее  дело." "Так  я же по моей анкете, что мы с вами тут  изучаем,  не
бывший инженер, а  бывший мусорщик, бич. Хули юлить? Ведь  не по-русски это,
верно? Тем более с таким своим в доску парнем, как вы... Так я ее сам спрошу
или просто  привести  к  вам и  запереть  обоих  снаружи в  каюте сегодня же
ночью?"
     "Перестаньте! Что это вообще за тон с политическим наставником?.. Нашли
себе ровню, автономник вшивый! Короче, вы  свободны, идите...  Впрочем, если
вы  хотите вернуться  в Автономию к  достойной жизни, то  вам дается на моем
судне  шанс исправиться. Если что не по силам, не стесняйтесь..." "Ты сейчас
о буфетчице? Передумал все-таки?" "Идиот какой-то! Идите... Вон!"

     Впервые в жизни Борис открывал своим ключом дверь чужой квартиры. Стало
по-настоящему страшно. В просторный коммунальный коридор  выходило несколько
дверей.  Борис отсчитал два поворота и  осторожно повернул ручку.  Дверь  не
поддалась. Тогда он ввел ключ, без щелчка открыл дверь в ароматный старинный
уютный полумрак  и  стал шарить выключатель.  Свет рванул  из-под  потолка с
богатой  люстры,   высветил  ослепительно  голубой  ковер  во  всю  комнату,
письменный  стол  с  антикварными  приборами. В просторной  нише окна-фонаря
стоял  обеденный стол и стулья с  высокими резными  спинками.  Борис  открыл
высокую  двустворчатую  белую  дверь в другую комнату,  анфиладой к  которой
угадывалась за следующей дверью третья.
     Книги занимали в застекленном  шкафу всю стену до фантастической высоты
лепного  потолка.  На серванте среди хрусталя  была фотокрафия  голубоглазой
кукольной женщины с  удивленно  вздернутыми  бровями, словно она  ошарашенно
вглядывалась  в  незванного  гостя.  Женщина  действительно была  похожа  на
оставленную в Биробиджане Стеллу Дробинскую...
     Из кадки в бамбуковой оплетке у балконной двери торчала короткая старая
пальма. Анфиладу замыкала просторная спальня с богатым покрывалом на большой
кровати. В  средней комнате была  шкафом выделена детская.  Борис вернулся в
гостиную  и  вышел  на  большой  балкон,  опоясывающий  мраморными  перилами
старинное угловое здание на исходе Кировского проспекта.
     С балкона видна была река с круто поднимающимся мостом, трамваи, люди с
вертящимися  от  ветра  зонтами  на  мокрых  тротуарах.  Прямо   у   балкона
по-кладбищенски  скрипело на  ветру  черными  от  сырости  ветвями  огромное
мертвое дерево. Борис тщательно закрыл  двойную дверь  балкона. Сразу  стало
тихо, исчез этот вынимающий  дущу мертвый скрип  ветвей,  звонки  трамваев и
гудки машин. Не  снимая плаща, он сел  в  непривычно мягкое  кресло, включил
вмонтированный в  барский  камин  его  электрический  суррогат и  вытянул  к
знакомому мертвому электрическому жару промокшие и уже  не жмущие туфли. Над
камином зажглись  как-то  сами  мерцающим  огнем электросвечи  в антикварных
канделябрах и тотчас погасла люстра. Комната осветилась красными бликами.
     В  баре оказался  коньяк, по странному  совпадению тот же,  что  пили с
Майей. Запах напитка тотчас возбудил воспоминание о запахе ее кожи... Жгучая
обида   на   "второго  зайца"  на  мгновение  затмила  радость  всего  этого
неслыханного  уюта. И тотчас словно  опустилась с коньяком  куда-то  внутрь,
всосалась в кровь. В конце концов, все это - высокая плата за предательство.
Могло быть хуже. В окне на балконе он увидел сбоку серый бюст когда-то белой
мраморной кариатиды и снова замер от воспоминания...

     Борис не уставал  удивляться абсолютному слиянию с другой  личностью. В
просторной коммуналке все ему показалось знакомым до мелочей. Он легко нашел
"барский" туалет, почему-то зная, что где-то есть запасной - "холопский". На
просторной кухне он вычислил свою плиту истол по записке, написанной корявым
детским почерком:"Товарища  Драбина  просят  срочно  позвонить  по  телефону
(следовал номер) в любое (подчеркнуто) время дня и ночи."
     Общий  телефон был на  полочке  над  циклопическим комодом  в коридоре.
Борис набрал номер из записки.
     "Говорите",  -  хрипло  и нервно сказал мужской  бас.  "Здесь  Драбин."
"Тише!.. С  ума сошли... Где вы  пропадали, я уже боялся,  что не успею.  Он
приехал  всего  на два  дня...  Понятно?"  "Н-не  совсем..." "Оставьте  ваши
фокусы... На Каменноостровском мосту через десять минут. И не  шутите с нами
больше, вы... А то мы так с вами пошутим, что..." "Буду."
     Дождя уже не  было,  но сырой ветер прямо срывал  плащ. Прохожих словно
сдуло  после полуночи.  По светлому  небу  неслись черные тучи.  За чугунной
решеткой моста маслянно  переливалась бегущая под  пролет вода. Борис знаком
остановил такси: "На  Каменноостровский мост,  - веско сказал  он, захлопнув
дверь изнутри. - Побыстрее."
     Таксист обернулся в недоумении: "Поищи для  своих шуток кого  помоложе,
кореш.  Я  полторы смены искажаюсь,  во мне уже никакого трепета, а то  бы я
тебе  показал  такой  маршрут.  Выматывай, падла!"  "А... нет такого моста в
Ленинграде?"- растерянно  спросил Борис,оказавшись снова  на ветру. "На  нем
стоим, деревня!" - рассмеялся водитель и газанул в фосфористый рой фонарей."
     Одинокая  мокрая фигура метнулась  к  Борису каким-то зигзагом  поперек
трамвайных  путей. Человек в сером плаще  лихорадочно схватил  руку Бориса и
зашептал, весь дрожа от холода и возбуждения: "Он приехал как турист из ФРГ.
Нам надо  быть у него немедленно.  Это  тут рядом,  в гостинице  Выборгская.
Господи, как хорошо, что вы вернулись до его отъезда..."
     "Он что, не знает моего телефона и адреса?" "С ума вы сошли! Что  это с
вами сегодня, в конце концов? Что за идиотские  вопросы с вашим-то  стажем в
разведке?" "Вы  правы, Пошли  скорее.  Ого! Смотрите, -  вдруг сказал Борис,
наклоняясь над перилами.  - Что  это там?" "Господи, да какая разница..."  -
человек в  плаще машинально наклонился над перилами и  стал  вглядываться  в
воду.
     Борис, стремительно присев, поддел  его ноги в мокрых туфлях, поднял их
над своей головой и рывком бросил  дико вскрикнувшего незнакомца с моста. Он
летел неестественно долго, нелепо махая ногами и  руками. Долгий крик утонул
в дальнем плеске воды. Белой пеной полыхнула черная вода, булькнул последний
жалобный  вопль,  и река  снова  подернулась нервной  рябью от ветра,  жадно
налегая бешенным  течением  на гранитную облицовку быков моста. Оглянувшись,
Борис тяжело  побежал,  разбрызгивая лужи, поперек моста.  В воде  никого не
было...Он  пробежал к берегу,по набережной вдоль течения. Потом пересек реку
по мосту и пробежал по другой набережной. Никого.
     Ну,  Валера,  ну,  засранец,  в такое втравить!  И  кого? Единственного
брата! И - ни полслова!..
     Дрожа  почище  недавнего связного, но весь в поту,  он вернулся домой.В
просторном подъезде его снова поразила мраморная широкая лестница, старинные
фонари по обе стороны шахты лифта,  огромная  кабина с  зеркалом в бронзовой
раме. В  квартире по-прежнему не было и признака соседей. Стояла  непривычно
живая  теплая  сырая  тишина. В  гостиной все так  же мерцали камин и свечи,
словно светился изнутри голубой ковер, рельефно таращились старинные обои.
     Ну, Валера, снова подумал он, идя в купальном халате к ванной, ну сукин
сын, не предупредить о самом главном,  так подставить... Братишка, чтоб тебе
всю жизнь приставать без  пристани... Что теперь предпримет "турист"? И ведь
это все только начало...
     Барская ванная комната казалась дворцом, а сама ванна - вазой с навечно
сияющими розами  под эмалью. Борис пустил мощную  горячую струю и  счастливо
засмеялся:  первый  экзамен  он  выдержал.  О  погибшем связнике  думал  без
сожаления: ЭТИ его раскололи бы в два счета и сбросили бы  туда же без  тени
угрызений совести. Впрочем,  хуже, и много хуже, было бы, если бы он сообщил
"куда  надо".  МГБ  это вам не  иностранный  резидент, эти  по  жилочке душу
вынимают...

     Валерий вышел  на палубу.  Теплоход подошел к "языку" -  ледовому полю,
отрезавшему  его  от близкого  плоского берега,  по  которому бегали  черные
фигурки  людей,  дождавшихся  снабженца  -  их  единственного  кормильца  на
бесплодном  берегу.  Раз  в  год  он  привозил  с  Материкапродукты,  водку,
телевизоры. В поселке на несколько часов появлялись новые лица...
     Отчаявшись  пробиться  ближе,  теплоход  остановился,загремела  якорная
цепь.  "Позагораем,  дядь  Боря?  -  грузчик-студент  развалился  на  тенте,
подставляя скудному солнечному теплу  синеватое хилое тело.  - Какой славный
язычок попался! Дня на полтора-два, а?"
     Валерий снял тельняшку и прилег рядом. "Ты где так загорел? -  удивился
студент.  -  Прямо морской  загар,  словно в  Сочах  отдыхал.  А  ведь  вас,
автономников,  даже  во  Владик не  выпускают к теплому морю, так? Или  есть
исключения?" "А мы от  природы смуглые, - буркнул  Валерий. - Тебе-то что? Я
не баба, чего разглядывать?" "Да уж, баба это по твоей части. Надо же, такая
краля  и - с  автономником... Или  ты ее  обещал в Израель  с собой взять? Я
слышал,  у  вас периодически жидообмен происходит,  так?" "Курица не  птица,
Израель не заграница."  "Так-то  оно  так,  а хоть тепло и апельсины прямо с
дерева." "Поехал  бы? Так приезжай в  Биробиджан,  познакомлю с  автономкой.
Глядишь, попадешь в пять процентов, сподобишься переехать." "Нет уж, я лучше
с болгаркой бы познакомился. Или, моя мечта такая, с прекрасной полячкой..."
"Верно говоришь, салага. Тебе сколько еще учиться?" "А все!  Вернусь, сделаю
дипломный -  и инженер. Совсем другие талоны! У нас в стране без образования
нельзя.  А  то  буду  как ты. Сорок лет, а  все бич...  А  я,  как  родители
развелись,  всю  дорогу   себе  за  лето  в   Арктике  комиссионные   талоны
зарабатываю, чтобы  у себя во Владивостоке в  "Арагви" с  девушкой  сходить,
оперу заезшую  послушать. Ты,  небось, и не знаешь  что это  такое - опера?"
"Почему же? У нас в Биробиджане..." "Азохн вей,  товарищи бояре, - кривляясь
запел студент. - А где  же Шицкий? Его не вижу я промежду тут... Где Шицкий?
Он в  подвале, вино разводит  он  водой...  Так?"  "Если тебе так  привычнее
думать об Еврейском театре оперы и балета, то оставайся  со своим Приморским
драмтеатром.  Знатоки к  нам специально приезжают,  чтобы  настоящие  голоса
послушать. Если бы нашим актерам не были запрещены гастроли, их бы слушали в
Большом..." "В Большом театре и без евреев  есть  кому петь, - строго сказал
студент. - А ты мне тут повыступай еще. Стукну вот первому помощнику, ссадят
на первый же встречный снабженец, а я твоей кралей займусь! Шучу, шучу, чего
вылупил свои еврейские глаза, козел? Пустили тебя в наш огород, того и гляди
за борт скинешь, иуда..."
     Майя из  камбуза смотрела на загорелого  породистого  Валерия на тенте.
"Второй  заяц" был много интереснее первого. Ну и толчки  начались, радостно
подумала она, то ли еще будет, если удастся сбежать всерьез за границу... Не
в Чехословакию там, ГДР или в эту НДР Израель, а в Америку, например...
     Кока  еще  не  было, глаза после  бурной  ночи слипались,  делать  было
нечего.  Даже посуду в Арктике  буфетчице закреплять не надо  -  не  водится
здесь штормовых  волн:  все  гасит лед. В другое  окно камбуза ярко  светила
отраженным  солнечным светом большая льдина, затесавшаяся  в плоский "язык".
На черном  фальшборте сидела  чайка  и  чистила клюв, кося на женщину хитрым
глазом полузабытой свекрови. Майя счастливо рассмеялась.  Интересно, ищет ли
ее  оставленный  в Москве муж  Никита?  Нелегко  найти морячку, пела  внутри
победная мелодия из  московских шлягеров. Опять обожгло сладкое воспоминание
о долгожданном общении ночью. О  Борисе и Валерии вспоминалось как об  одном
человеке. Не  было  раздвоения.  Привиделось.  Есть долгожданный  ОН, такой,
какого хочу именно Я...

     Днем спальня казалась совсем другой,  и Борис никак  не мог понять, где
он. Гораздо естественнее было бы очнуться от всего этого сна в своей вонючей
комнатушке на  Южном  коробе.  Но  вокруг было чужое  великолепие,  какие-то
летящие лепные ангелы на разделенном  стенкой потолке, салатные  обои, ковер
во  всю стену, другой -  на половину паркетного пола. Да, живут же советские
люди, подумал он  привычно  завистливо. Взгляд его сдвинулся  к  задернутому
тяжелыми зелеными шторами окну, скользнул к креслу.
     И сон  тотчас слетел  без  следа. В кресле сидела девушка  с кукольными
голубыми  глазами. Что-то  очень знакомое было в  складке  ее губ и  посадке
головы.  Она  была явно  напряжена и ждала  его  пробуждения с  нетерпением.
Встретившись с ним взглядом, она  издала странный всхлип, испуганно моргнула
и нервно стукнула перед лицом кулачками, словно готовясь к бою.
     "Ну, и что  ты скажешь на  то, что я сегодня  ночью спала с Сережей?" -
вызывающе  спросила она и опять  судорожно моргнула. Борис отогнал идиотскую
мысль о Пацане - оставшемся в Певеке Сереге Бацанове. Надо было возвращаться
в роль. Он молча встал и  не спеша надел  пижаму. Девушка удивленно вскинула
брови:  "Однако,  у  тебя  иногда завидное  самообладание, папа.  Ты  просто
уверен, что я тебя разыгрываю, пугаю? Шучу? А я говорю серьезно. Более того,
мама уже  в курсе дела и, естественно,  в истерике. Теперь я пришла за твоей
арией. Начинай!.. Я зараннее знаю, что  ты  мне скажешь. Так что  можешь  не
строить из себя  Жана  Габена. Или  ты накачиваешь себя  изнутри, чтобы меня
ударить? Я  готова, - она  развела  худыми бледными руками.  - Ведь тебе все
можно!  Давай, ори, дерись.  А  потом еще  мама  приедет - со своей  порцией
дерьма на мою голову..."
     Какая мама,  лихорадочно  думал Борис. Он  же сказал, что его  Юлия  со
своим подполковником в ГДР... И - ни слова о взрослой дочери! С-скотина...
     "Ты что, вообще проглотил  язык от моей наглости? Странно, при твоем-то
африканском темпераменте. Но, учти, я его тоже унаследовала, хотя и  пополам
с  маминой рыбьей кровью... Это, кстати,  твои слова. Ну не молчи же... а то
мне... уже просто... страшно! И ты так странно смотришь, как на чужую..."
     "Тебе... понравилось?" "Ч-что?.." - узенькое лицо девушки затряслось не
то  от смеха, не то от рыданий.  Она привычно выдерживала тот самый  тяжелый
волчий взгляд, что всю жизнь отпугивал от него друзей и врагов.. Потом резко
встала,  отошла к огромному  окну  и  отдернула шторы, ослепив  Бориса серым
светом ленинградского полдня.  "Этот кретин ничего не умеет, - глухо сказала
девушка, поднимая голову к небу. - Он просто болтун.  И я  тоже. Мы уснули и
все. Словно одного пола.  Как это  все  противно... Ты -  рад?  - агрессивно
обернула   она  невидимое  на  фоне  окна  лицо.   -   Твоя   дочь  осталась
девственницей.  Целкой! - завизжала она.  -  Поясничай, хохочи! Я пришла  за
этим..."
     "Вы научитесь. Не со второй, так с третьей ночи. Только надо спокойнее.
Нащупать   эрогенные   зоны  друг   друга.   И  посмелее  -  и  наступать  и
подставляться.  Позволь ему именно  то, что нравится  тебе  самой, осторожно
поразузнай, что больше всего нравится делать ему. И - провоцируй, углубляй."
     Девушка  таращила кукольные глаза, даже схватила себя за виски, не веря
своим ушам. Потом как-то обмякла  и  вскочила на  широкий  подоконник, села,
охватив тонкие колени узкими синеватыми руками.
     "Да я его, кретина, видеть не могу... - тихо сказала она наконец. - Что
ты  скажешь,  говорит, если  я тебя поцелую... Кретин..." "Все в жизни  надо
делать когда-то с  самого начала, дочка (Как,  черт побери, ее зовут...  Ну,
Валера, братец,  попадешься ты  мне...), и тебе, и  ему. Какой же он кретин?
Мальчик же еще."
     "Правда... Такой, знаешь,  славный  мальчик...  Папа, может это уже  не
ты?..   Такой   странный..."  "Когда   ты  сообщила  маме?"  "Сегдня  утром,
телеграммой: Сделала попытку стать женщиной. Почти удалось. Здорово, правда?
Мне очень  понравилось. Мама должна понять,  что я не сдохла  вместе с вашей
дурацкой  любовью,   стихами,  письмами,  истериками,  мерзкими  изменами  и
разлукой. Если  бы  этот кретин не  оказался  таким  кретином, я бы  сегодня
забеременела вам обоим назло. Без  брака,  ячейки советского общества, пусть
тебя на парткоме разбирают. Тебя и это не берет сегодня?" - она  соскочила с
подоконника и подошла вплотную, глядя почти с ненавистью.
     "Просто мне  надоело с тобой ссориться." "Тебе было  видение? Ты и маме
простил подполковника танковых войск?" "Не  будем об этом." "Серьезно? Тогда
я счастлива. Таким ты мне нравишься куда больше. Ну, как там Север, стоит?..
Сережка - ужасный пошляк. Такое сказал..."
     "Не стоит, значит не стоит?" - брякнул Борис и похолодел.
     "Па-апка!..  - подпрыгнула девушка  и  пораженно  и снова впрыгнула  на
подоконник, прижав колени к животу.  -  Ну и  фатер у меня! Ты там на Севере
влюбился?  В  блатную?"  "Хочешь все-таки  меня  разозлить?"  "Уже теплее...
Слишком уж ты спокоен сегодня. Словно тебя подменили.. ."
     "Как  тебя  называл в постели твой Сережа?" "Представляешь, Ирмой! Надо
же придумать какое-то собачье имя!"
     "Приготовь-ка мне  чаю, Ирочка." Девушка  оцепенела, снова спрыгнула  с
подоконника  и  обошла  Бориса  со  всех  сторон:  "Фа-тер,  ты  мне сегодня
определенно нравишься. Как тебя зовут?"  "Что это значит?" "Если благородный
родитель не знает  имени  единственного чада, то и мне позволительно назвать
тебя, скажем,  дедом Василием. На тебя что,  самолет упал?  Льдиной затерло?
Или пьяная белая медведица в ухо пукнула?"
     "Знаешь, ври, да знай меру..." "Ты ее знаешь сегодня!.. Восемнадать лет
была Римма и  вдруг  какая-то  Ирочка!  И главное  - чай! Попробовал бы тебе
кто-нибудь  чай  заварить  вместо  черного  кофе!  Новость не  для  взрослых
дочерей. Сдохнуть  мало."  Вдруг что-то дрогнуло в глубине  кукольных  глаз:
"Папа... Это... не ты?.."
     "Видишь  ли, Римма... Ты почти угадала. Наш самолет при посадке слишком
сильно  тряхануло,  а  я  крепко  спал.  Меня  контузило,  и у меня начались
какие-то  странные провалыпамяти.  Еле  нашел свой  дом, представляешь?"  Он
тяжело прохаживался по ковру, стараясь чуть проседать, как это странно делал
Валерий. Дочь следила за ним вылупленными голубыми шариками.
     "Ты стукнулся головой?  Ты  обращался  к врачу?" "Какой там  к  дьяволу
врач!  Стоянка  самолета была  час,  край дикий, Хатанга,  Таймыр... Головой
вроде не стукнулся. Я сидел на переднем сидении без ремня. Меня  бросило  на
стенку кабины пилотов всем телом. Общая контузия.  Конечно схожу к врачу, но
пока просто  не знаю,  как буду работать... Самые простые вещи забываю. Надо
заново входить и в семейную, и  в научную жизнь. Ты мне поможешь?" "Господи,
что за вопрос! Я так рада, что ты изменился. Если бы!.. Ведь ты был, прости,
такое говно, каких мало где встретишь..."
     Вот  в это  я  охотно верю,  подумал  Борис.  Удивительное  говно  этот
братец...
     "Как  я  могу   тебе   помочь?"  "Прежде  всего,   не  удивляться  моей
забывчивости  и терпеливо поправлять.  Пойми, если  я признаюсь врачу или  в
институте,   то  меня  тут  же  попрут  минимум  с  должности.  Например,  я
действительно не помню точно, где мама. И она действительно едет к нам?" "Да
нет, конечно!  Я нарочно сказала, что дала телеграмму,  не бойся. А мама уже
три  года  в Германии, в нашей  группе войск с тем подполковником, помнишь?"
"Так  не  было  телеграммы?"  "Да  слушай  ты  меня  больше!  Стану  я такие
телеграммы давать!.. И вообще,  считай, что я и тебе ничего не говорила. Тем
более, что ничего и  не было. Он даже  отказался лечь  со мной, устроился на
раскладушке,  я и  разозлилась...  И  нафантазировала,  как  вас  разыграю."
"Разозлилась? Очень хотелось, девочка?.."
     Римма вдруг горько  и громко заплакала. Он усадил ее к себе на колени в
кресле и  стал  гладить по  почему-то  пегим  и редким волосам  ее крохотный
череп, действительно испытывая острую жалость к родной племяннице.
     "Не  надо,  -  прижимаясь к нему  рыдала она.  -  Я не хочу... Если  ты
действительно вдруг станешь настоящим папкой, я  же  просто  с  ума сойду от
радости, я... я не выдержу... Я просто сдохну от счастья..." "Я называл тебя
Риммой?" "Ты? Что ты,  никогда. Как  придумал в  детстве  дурацкое имя Муля,
Римуля, так и звал." "Тебе приятнее  Римма? Или... Ирма?" "Ирма... Зови меня
как  он, хорошо?  Папочка!  - стала  она  целовать  его  лицо, заливая  щеки
слезами. -  Господи, у меня есть  папочка..." Ну  и  сволочуга  этот Валера,
думал Борис, пока Ирма яростно сморкалась в его платок. И зачем так рискует?
Ведь мой провал на работе - его провал! И несчастной Майке  не  сдобровать с
этим идиотом..."
     "И  давно мы с тобой не  ладим?" "Ты меня еще пять лет назад к  бабушке
Ксении сплавил на Васильевский. Я с тобой даже реже, чем с мамой виделась...
Просто сегодня решила тебе досадить. После вчерашнего." "Значит что-то  было
все-таки?"  Ирма  выскользнула с  его  колен и  снова  отошла к подоконнику.
Чувствовалось, что это ее давнее девчачье место.
     "Было,  - сипло  сказала она и  шмыгнула носом. - Все  было.  Сережа  -
мужчина, а твоя шутка - дурацкая. Просто  он действительно ничего  не умеет,
страшно  волновался,  возился,  потом  сдох.  Я  психанула и  ушла.  Ты  там
смеешься? Я спиной чувствую. Нет? - резко обернулась она. - Нет!?  Тогда это
действительно уже не ты..."
     "Над чем же здесь можно смеяться, дочка? Вы научитесь. Вместе. Просто я
не...  помню  Сережу."  "Ты?   Да  ты  же  его  и   не  видел   никогда.  Он
мичман-курсант, подводник, на последнем курсе.  Тоже, кстати, распределен на
Север, в Полярное.  И я ему обещала  с  ним  поехать. Навсегда." "Не  бывает
навсегда. Послужит на Севере, а потом -  в  Севастополь  или... в Хайфу." "В
Израель? К  жидам?  С пархатыми жить?"  "Там же наша  база." "Я им  не верю.
Лучше к  албанцам, они славяне, как мы. Там тоже база.  И  тоже  тепло." "Он
ленинградец?" "Нет, сталинградец. Его папа - капитан на Волге. Знаешь, какой
Сережа красивый! Вот  такие  плечи... Папа,  можно я  не  буду  поступать на
юридический, как ты заставлял?" "Ты хорошо кончила?" "Ты что! Две четверки в
аттестате. Остальные тройки."  "Тогда можно. Выходи замуж, рожай мне внуков.
Это и есть женское счастье. Не лезь в вуз. Иди за моряка, если берет."
     "Папа, а если... он действительно ничего не может? Бывают же эти... как
их?..  Я его люблю, но не смогу... без этого..." "Не думаю.  Ты его приведи,
поговорим за коньячком." "Правда?  Папочка! Знаешь, он водку любит. Говорит,
что в  уставе адмирала  Нельсона  было сказано, что моряк должен  быть чисто
выбрит,  опрятно  одет,  слегка   пьян  и  в  меру  нахален...  Как   тебе?"
"Замечательно.  И  ты блесни:  наполни свой  череп вином,  пока он землей не
наполнен. Как тебе?" "Сдохнуть!...Папочка! Это не ты!! Слава богу..."
     "Ладно, мне  пора  на работу.  Проводи  меня..."  "Ты  серьезно  хочешь
познакомиться с  Сережей?  И поговорить  с ним насчет этих,  как ты  сказал,
эрогенных  зон?"  "Когда   у  него  увольнение?"  "По  средам,  субботам   и
воскресеньям. Завтра вечером ты будешь дома?" "Буду. И поговорю." "Знаешь он
какой  сильный!  Он  меня как-то через Кировский проспект на  руках перенес,
чтобы ног на замочила.  Ты маму  так носил? А... прости.  Я  забыла,  что ты
тряханутый. Папочка!.."

     "Сегодня  кина не  будет,  - решительно  отвела  Майя  руки  Валерия. -
Сегодня будем только  разговаривать.  Курс уже на Шпицберген. Что там будешь
делать?  Или -  мы будем делать?" "Ты  согласна попытаться бежать со  мной в
свободный мир?" "Я не знаю..." "Тебе мало  одного  ПТН? Или ты думаешь,  что
все  ласкают как  я?"  "Если  попадемся,  будет не ПТН,  а  МГБ. Это  уже не
спектакль... Борис..."
     "Я готов рискнуть. Но хочу с тобой." "Не насытил свою страсть?" "А ты?"
"Разговор  не  обо  мне,  а  о тебе?  Я тебе не  надоела, второй  заяц,  как
первому?" "Ты ему  не  надоела.  Он  наоборот  за  себя боялся,  если  вдруг
потеряет  контроль  и..." "Слышала я  эти  сказки братьев...  как вас там...
Рабиновичей..." "Не обижайся на Бориса. Ему там ой как не сладко. И в семье,
и в институте." "Аесли он провалится и расколется..." "Тогда нам с тобой..."
"Поняла. Но ведь и ему жить хочется. Так что выпьем, как там тебя, зайка, за
того, второго. И - все. Следующий сеанс нашего с тобой эротического триллера
- только  там, за железным занавесом. Все! Я сказала - все! Старайся,  чтобы
мы не попались, если хочешь продолжения  этого фильма... Валерий Алексеевич.
А то нам с тобой, вместе  и порознь, такие ужасы устроят!.. С такими умелыми
партнерами..."
     3.

     "А, Валерий Алексеевич! Наконец-то, дорогой. Побледнел, похудел, словно
лет пять  пробыл  на Севере. Неужели так вымотала дорога?" "Простите, Кирилл
Антонович..."
     У собеседника  вытянулось лицо: "Чего это вдруг?" (На "ты" с ним, понял
Борис.)  "Приболел  я,  Кирилл,  прости.  С памятью что-то.  Потом расскажу.
Впрочем,  распространяться   не  рекомендовали..."  "Даже  та-ак?"   "Что-то
случилось тут без меня?"
     "Вот  именно,  -  раскипятился заместитель начальника  отдела Коршунов,
подробно  описанный  Валерием.  -  Дубовик,  мерзавец,  опять  выступил  без
разрешения. На выездном научно-техническом совете министерства..." "Ого!" (И
что за Дубовик?).  "Вот именно!  Он  здесь, в приемной.  Позвать?  Пусть сам
расскажет, а мы оба послушаем." "Зови."
     Коршунов как-то боком, словно опасался повернуться к начальству спиной,
скользнул к обитым кожей двойным дверям,  в которых тотчас  появился высокий
худой субъект.  Губы в ниточку, наивные голубые  глаза за  стеклами очков  в
тонкой оправе, потертая папка  под мышкой. За ним, как-то сразу вся с головы
до ног, возникла загорелая статная брюнетка в недавно разрешенной миниюбке и
уже не преследуемой кофточке с глубоким декольте.
     Ослепительно улыбнувшись Борису ровными  белыми зубами среди  ярких губ
на золотисто-коричневом  лице, она радостно заворковала, подчеркивая дикцию:
"С  возвращением, Валерий Алексеевич. Я была в издательстве  по поводу вашей
монографии.  Если нужна, я на месте."  "Спасибо, Галочка,  - весело  ответил
Борис,  догадываясь,  что  это  и есть та  самая  секретарша, о  которой так
загадочно, но  часто упоминал Валерий. - Я  сейчас освобожусь и  поговорим."
Все почему-то смутились. (Не тот уровень отношений?). Красотка,  изогнувшись
и стрельнув глазами, вышла, намеренно играя бедрами и  осторожно прикрыла за
собой обе двери.
     "Прошу  садиться, -  показал Борис  ладонью на стулья вокруг стола. Оба
его   посетителя   почему-то  снова  переглянулись.  -  Обсудим  создавшуюся
ситуацию.  Вам   слово,   -  он  кивнул   Дубовику,  пристально  заглянув  в
затравленные глаза. - Что вы тут без меня натворили?"
     "Я б-без разрешения  н-начальства, - глухо произнес Дубовик, вставая, -
з-записался  в прениях и изложил с-свою  версию п-проекта махолета - с нашим
гидроприводом вместо вашего  - электрического. Т-товарищ К-коршунов считает,
что  материал  сырой и..."  "Во-первых,  вы  садитесь  и  продолжайте  сидя.
Во-вторых,  не волнуйтесь  так. И, главное, излагайте  свою точку  зрения, а
позиция  Кирил-Антоныча  (как  я  уловил  его  интонацию,  а!)  мне   хорошо
известна."
     "Я не  совсем понимаю... Но  продолжу сидя, хотя  н-не приучен...  вами
же...  Итак, я вам  сто  раз  г-говорил,  что  м-махолет,  по-моему,  вообще
осуществим  только  в  гидравлическом  варианте.  И  в этом  в-виде  готов к
п-проектированию, изготовлению и испытанию опытного образца."
     "Виктор  Семенович  (наконец-то!)  слишком много на себя  берет,  -  не
выдержал Коршунов. - Если бы даже он был и прав, то к этому решению мы дожны
придти сначала в лаборатории, потом в отделе, потом в институте, а уже потом
в  Министерстве   что-то  обещать."   "Я  просил  тебя  помолчать...  Виктор
Семенович.  А  вы  продолжайте,  пожалуйста."  "Очень  л-любезно  с  в-вашей
с-стороны...   Не  ожидал.  Я  уже   давно  отвык  в-выделять  вас,  Валерий
Алексеевич, из  массы в-власть имущих, перед коими  метать бисер..." "А если
без балды?"  - вырвалось у Бориса. "Б-без чего,  п-простите? Вы ошиблись. По
фене  уд-добно с  Ясиновским. Со  мной,  если уж  мы перешли на  иностранные
языки,  удобнее по-английски." "Итак,  вы  полагаете, под  свою персональную
ответственность... не под нашу с Кириллом Антоновичем, а под вашу, что можно
заказывать проект и макет гидромахолета?"
     "Какая  у  него к дьяволу  ответственность,  у  корсара-авантюриста  от
науки!.."  -  не выдержал Коршунов. "Выйди, -  тихо сказал  Борис. -  Я тебя
вызову, Кирилл  Антонович..." "Вот..."  "Выйди, я  сказал!" "Ничего себе!" -
ошеломленно попятился Коршунов. "ВалерийАлексеевич, по-моему сошел с ума," -
шепнул  он в приемной улыбающейся Гале.  "Мне тоже так показалось,  - повела
она тугим бюстом в сторону закрытой двери. - Но как ему это идет!.."
     "Почему вам  не дали разрешения на  доклад,  как  руководителю темы?" -
спросил Борис,  пересаживаясь за стол посетителей и наклонившись к Дубовику.
"Будто  не знаете. В-ведь разрешение дают уд-добным людям,  а я самый что ни
на  есть н-неудобный..." "А директор? Опытный ученый..." "Тридцать лет сидит
на науке..." "А Ясиновский? (Самый располезный для тебя человек в институте.
Председатель  элитного яхтклуба. Все у него схвачены,  особенно директор,  -
вспомнил Борис наставления Валерия).Он вас вроде бы поддерживает?" "Нежно  и
надежно,  как веревка уд-давленника... Н-начальник  по принадлежности... Как
директор  - Лауреат Бериевской премии п-п-по должности. Но Ясиновский  умеет
облекать с-свои н-намерения в такие формы, что н-никогда не угадаешь,  за он
или п-против." "Попробуйте-ка с самого начала, как незнакомого, убедить меня
в своей правоте. И заодно подумайте, как бы вы поступили на моем месте, если
бы я,  на вашем, убедил  начальство  помочь.  Итак, что  это  вообще  такое,
махолет с гидравлическим приводом?"
     Два час звонили  телефоны  и Галя  терпеливо  говорила "На  совещании".
Борис  расспрашивал,  чиркал  на  эскизах,  возражал,  ругался  так,  что  у
вспотевшего  изумленного Дубовика слетали очки, а Галя недоуменно поводила в
сторону закрытой  двери  тугой  грудью,  не  верясвоим ушам. Наконец,  Борис
откинулся на  спинку стула, закинул руки за голову, как сидел с ним Валерий,
и стал внимательно рассматривать Дубовика. Тот протирал очки, едва удерживая
платокдрожащими руками.
     "Итак, - сказал Борис глухо. - Махолет в вашем варианте - энтосамолет с
гидроприводом, ибо  никакой  иной привод  крыльев не  обеспечивает им  столь
частой  смены  направления  движения.  Вы  отклонили  коршуновский   вариант
электромоторов  в  каждом крыле  и бесчисленных сервомоторов  в  подкрылках,
создав  единую гидросистему,  свойственную, кстати, насекомым, у  которых вы
махолет скопировали,  но не созвучную  всем  прочим разработкам института, в
частности  шагающему  автомобилю  и дельфинообразной подводной лодке,  так?"
"Другой путь..."  "Поскольку,  -  прервал  его Борис,  - нашим  традиционным
смежникам в вашем  проекте  делать  нечего, а директор,  Драбин,  Коршунов и
Ясиновский  -  специалисты по  электроприводам, вам  тормозят проект, в силу
непонимания вопроса, а вы уверены, что природа не ошиблась, остановившись на
гидроприводе  с  пневмоникой,  так  как  вообще  не  знаетэлектродвижения  с
электронникой. В то же  время,  начальники всех  уровней, чтобы  не проявить
свою некомпетентность, вам не дают хода. Я верно изложил суть конфликта?"
     "Б-будто вы не знали сути до этого разговора, - тихо  сказал Дубовик. -
Б-будто  не  вы  этот  конфликт  умело  спровоцировали и раздували,  Валерий
Алексеевич..." "Разговоры не всегда бывают лишними. Считай, что мой голос за
и..." "Я  вас  очень  ув-важаю,  Валерий  Алексеевич,  н-но  п-предпочел  бы
остаться  на  вы..." "Мой голос  за," - Борис с  удовольствием  пожал  сухую
крепкую  руку  "корсара"."М-можно  последний  вопрос?  Где  бюст  Монтескье,
которому я  обязан?.." "Вы  свободны, -  не понял Борис, почему-то подумав о
поразившем его бюсте секретарши. - А я готовлю докладную и иду к директору."
     Он вышел  в приемную  и  стал  диктовать  докладную, опираясь  на  стол
ладонями над склонившейся  над клавишами компьютера Галей,  не  сводя глаз с
загорелых шаров в вырезе  блузки с ослепительно белой полоской кожи на грани
видных  сверху кружев лифчика.  Она  ежилась  под непривычно  откровенным  в
рабочее     время    взглядом,     чуть    шевеля    сдвинутыми    стройными
золотисто-коричневыми бедрами под миниюбкой,  словно  раздваиваясь от шеи до
туфель.
     "Красивая  у  меня  секретарша,"  -  глухо  сказал  Борис, просматривая
докладную.  "Это вы на Севере вспомнили? - смущенно поправила  она прическу,
поспешно  вставая,  чтобы  избежать  такого  откровенного  любования  своими
прелестями начальством. - Прямо не похоже на вас..."  Борис провел  рукой по
вздрогнувшей  теплой  талии  девушки.  Та  гибко выскользнула, взяла  его за
кисти, отвела  их  ему за  спину и замерла, дыша в лицо открытым улыбающимся
ярким ртом с чувственными губами: "Начальство должно держать руки вот тут...
Подальше  от  спины секретарши. Она приучена  к  сдержанному  и  культурному
начальнику отдела." "Попробую переучить." "Ну не здесь же! - жарко выдохнула
она.  - Не проще  ли...  у  меня сегодня, скажем, в семь... Идет?"  "Еще как
пойдет, - коснулся он щекой ее горящей щеки. - Я у директора,  - добавил он,
отходя к двери."
     "Хо-орошо... - ошеломленно сказала Галя, проводя  ладонью по лицу. - Вы
у директора..."
     Борис вдруг  быстро  вернулся и, снова наклонившись  к отпрянувшей было
Гале,  сказал шопотом:  "Сейчас  зайдет  человек.  Быстро,  письменно  - кто
это?.." "Владислав Николаевич  Ясиновский," - написала умная Галочка, подняв
голову  на стремительно открывшуюся дверь приемной, и тут же порвала листик,
со страхом глядя на Бориса снизу вверх.
     "А-а! Владислав Николаевич, - запел Борис, протягивая  руки к вошедшему
коренастому  дочерна загорелому блондину  с актерским  лицом. Ясиновский был
как-то порочно красив, подтянут, двигался уверенно  и стремительно. - Я тебя
в коридоре не узнал, богатый будешь."
     "А я не узнал Дубовика, - смеялся Владислав Николаевич. - Вышел от тебя
такой сияющий,  как  будто повышение получил. Чем же это  порадовал Дубовика
наш шеф, несравненная Галина Вадимовна?" "Говорите,  - улыбнулся Борис Гале.
-  Вы  же  докладную  печатали." "Нет  уж,  меня  от ваших  дел  увольте,  -
отмахнулась она. - У меня своих полно." И уселась, снова раздвоившись на две
загорелые половины, теперь перед двумя восхищенными взглядами.
     "Чем  порадовал?  Обещал  помочь  с  махолетом."  "Помочь?  -  искренне
удивился  Ясиновский. - А ему что-то или кто-то мешает?  Не  вы ли, милейшая
Галина  Вадимовна  преследуете  бедного  непонятого  гения  в   этом  логове
консерваторов?  И  что же  ему  обещано,  если это не  секрет  от  меня, как
начальника лаборатории, в которой идет махолет, между прочим?.." "Не секрет,
- с веселой злостью сказал Борис. - Ему гарантирована  моя подпись в приказе
о проектировании опытного образца в гидравлическом варианте." "Твоя подпись?
Без моей?"" "А мы больше не тандем?" "В авантюрах Дубовика? Нет,  конечно. У
него в проекте была узкая задача: гидрошарнир рулям направления и высоты,  а
он замахнулся на силовой гидропривод машущих крыльев. Да еще перед Министром
выложил  эту бредовую идею через голову института. О каком тандеме тут может
идти речь? Даже в Америке махолеты проектируют..." "Но по его  схеме махолет
сделать можно?" "Сделать, дорогой, все  можно,  но постепенно. Пусть сначала
наш махолет полетит по американской схеме. Все проекты в  мире базируются на
электроприводе.  Да  ты что,  сам не понимаешь,  что  ни один из  нас тут  в
силовой гидравлике, тем  более в  сочетании с управляющей ею пневмоникой  ни
уха  ни рыла, как говорят французы... Кому все это проектировать-то? Если мы
перейдем на  гидро-пневмо вариант, то  немедленно из уникальных специалистов
попадаем  в  дилетанты, нуждающиеся  в руководстве  Дубовика  и  Пухина.  Ты
почему-то этого  добиваешься?  Странно,  конечно,  с  твоим-то самолюбием...
Отлично  -  твое  дело,  но  я...."  "Так  ты не  ставишь на докладную  свою
подпись?"  "Валерий!..Опомнись... Ведь и Коршунов ни  за  что  не подпишет!"
Борис мастерски подделал подпись Драбина и  вышел  в  коридор, направляясь к
огромной двери директорской приемной.
     2.
     Угловатый  голый череп директора был украшен  красным  пористым лицом с
могучим носом и отопыренными какими-то мертвенно-белыми ушами. Очки казались
игрушечными на  таком носу, особенно  в сочетании  с маленькими  буравчиками
прозрачных холодных  глаз.  Он встал из-за стола навстречу Борису и выбросил
перед  собой негнущуюся  красную  ладонь.  Пожатия  не  было.  Борис  просто
подержал с отвращением холодное потное твердое мясо.
     Директор  читал  докладную,  шевеля  бледно-синими   толстыми   губами,
наливаясь кровью и словно раздуваясь как пиявка.
     "Вы одурели, Валерий  Алексеевич,  -  заревел он,  вставая  в  какой-то
нечеловеческий рост. Высокий Борис был карлик по сравнению с этим чудовищем.
- Я должен подписать такую бумагу? После  того, как Дубовик подставил меня в
Министерстве?  Чтобы прослыть на  самом верху укрощенным консерватором?  Кто
такой  Дубовик?  Где  и кто  его  знает, чтобы ему  отдать проект  с  правом
принимать в  институт специалистов и менять все направление исследований  по
всем темам? Ведь и без того  его сторонников полно и среди дельфинологов,  и
среди шагаечников. И вы МНЕ  предлагаете отдать МОЙ институт под ЕГО научное
руководство? А меня, Коршунова,  Ясиновского, вас самого, наконец, прикажете
переучивать  новым руковолителям  института  или вообще  уволить?  Вы с  ума
сошли, милейший?! Короче, я - не подпишу! У меня, лауреата и академика может
быть свое мнение?" "Нет." "То-есть..." "То есть, это не столько ваше мнение,
сколько мнение  Ясиновского,  Петр Иванович. А он  вам помог  с  яхтой.  И -
недаром. Детали  к  яхтам нигде не продаются. А директор  ЦНИИПМФ  гражданин
Сакун имеет красного дерева яхту в Ленинградском клубе. Она весома,  груба и
зрима. Будет подпись - не будет докладной в Органы. Идет?"
     "Да  я...  Я  не брал никаких взяток, - побледнел  до синевы  директор,
опадая лицом словно проткнутая булавкой пиявка. - Это... это... шантаж! Вы -
уголовник..." "Кто из нас двоих уголовник, решит суд, - весело сказал Борис,
любуясь  на  свежую  подпись Сакуна на  резолюции.  - Пока помолчу  о вас  с
Ясиновким. До свидания, Петр Иванович."
     "Подождите...  Надеюсь,  вы  понимаете,  Валерий Алексеевич, что  после
такого... вымогательства нам  вместе  не работать и..." "Это  ваши проблемы.
Подыщите себе другое  место и пишите заявление. Но не мне. Вы - номенклатура
Министерства, а не моего отдела."

     "Чушь  собачья,  -  Ясиновский,  изумленно  глядел  на  угловтый  череп
директора, на котором лицо и  уши обвисли, как тряпки на чучеле после грозы.
- примитивный шантаж!  Вы  знаете меня столько лет и могли  поверить, что  Я
способен заниматься незаконными сделками, как какой-то простак?.. В нашей-то
стране,  где  малейшее  нарушение законности карается  с такой  свирепостью,
чтобы  никому  и  никогда  было  неповадно  повторить  подобное...  О  каких
поставках может идти  речь, если все  яхты строятся из  неликвидов списанных
судов, на которых  полно красного дерева? Суда  списанные - все  даром! Надо
только знать нужных людей  и нужные каналы. И  все, естественно,  по закону.
Валерию просто  захотелось  стать директором, но такой  путь...  Да  мы  его
самого привлечем за уголовный шантаж, я сейчас же позвоню Василию Дмитричу с
"Гаяне"...   Он  работает  в  прокруратуре  и..."  "Ни  в   коем  случае!  -
заполоскалось лицо на черепе. - А если Драбин действительно раскопал что-то?
Он  серьезный противник,  помните,  как  в прошлом году  он мокнул  Министра
за..." "Как хотите, Петр Иванович... Но как вы вообще могли его испугаться?"
"Так  он  же  ваш  ближайший друг...  Я  решил,  что..."  "Был,  -  ощерился
по-звериному Ясиновский. -  Теперь он мой злейший враг. А мои враги долго на
свободе не живут..."

     В приемной сидел новый незнакомец,  поднявшийся навстречу Борису. Умная
Галочка повела грудью на записку:Лев Андреевич Пухин, доктор биологических и
технических  наук,  профессор.  Борис кивнул,  лихо  подмигнул просиявшей  и
зардевшейся девушке и направился к  элегантному старику в черной тройке. Тот
старомодно  поклонился,  испытующе  посмотрел  в глаза  Борису  и  прошел  в
кабинет, даже  не  спрашивая  разрешения.  Там  они  уселись  как  до того с
Дубовиком - лицо в лицо, глаза в глаза.  Пухин молча выложил на стол папку и
открыл ее. Борис углубился в чтение и сразу понял, что влип.
     Если  в  материалах  Дубовика все  было  почти  ясно, то  тут оказались
сплошные  формулы, диаграммы, графики,  алгоритмы. Борис  машинально  листал
папку под насмешливым взглядом профессора,  который  даже  не скрывал своего
знания правды, пока не удивляясь и  не реагируя. Дойдя до перечня литературы
и патентов, Борис вдруг вздрогнул и остановился на неприметной строчке.
     Тут был  знакомый номер и  его имя: Дробинский  Б.А.  Приводная  гибкая
коленчатая балка. ЦКБ сельскохозяйственного машиностроения. Биробиджан. "Что
это? - впервые подал голос Борис. - Что-то путное?"
     "Еще  бы, -  спокойно  ответил  Пухин. - На этом изобретении собственно
основаны  все гидросхемы Дубовика, весь гидромахолет! Вашему  покорномуслуге
оставалось только констатировать, что  подобная схема  заложена  природой  в
двигательные механизмы всех без исключения  насекомых."  "Но я не  знал ни о
каких насекомых! - вдруг вырвалось у Бориса.  - Эта штука была применена для
слежения  за  неровностями почвы  на  гусеничном комбайне." "Я  знаю,  Борис
Абрамович, - так же ровно ответил старик. - Я ездил в Биробиджан специально,
чтобы  познакомиться  с вами,  был  в  вашем  ЦКБ... Но  увидел  только вашу
фотографию на доске почета. И вот теперь воспользуюсь  случаем порасспросить
вас кое-о-чем,  раз вы  больше не  плаваете матросом  в Арктике... Так  вот,
вернувшись  из  командировки,  я рассказал  о  вашем  удивительном  сходстве
Валерию Алексеевичу,  и он тотчас заторопился на Север. Между прочим, он тут
же порвал подписанное в МГБ разрешение на вашу кратковременную командировку,
в порядке исключения, к  нам сюда... Так вы к нам теперь надолго, или Драбин
вернется?"  "А  вам как  бы хотелось?"  "Хорошо  бы, чтобы  этот  монстр  не
вернулся  никогда." "Вы... решили  не  выдавать меня?"  "Зачем?  После вашей
совершенно  непостижимой  операции  с  неприступным и  неустрашимым  до того
Сакуном  вы для нас с Дубовиком  - просто  подарок судьбы! Тем более,  что я
навел о  вас  справки  в  Автономии.  Толковый  и бескомпромиссный  новатор.
Еврейский  Дубовик, если угодно.  Вы  теперь  наш  человек, который  рискует
жизнью,  появившись  в  Ленинграде. Не в моих правилах выдавать своих боевых
товарищей."  "Вы меня  вычислили потому, что я  ничего  не понял  из  вашего
отчета?" "Нет.  Не поэтому.  Ваш... двойник понял  бы немногим  больше, э...
Валерий  Алексеевич.  Что  до  идентификации,  то  я  долго  был  агентурным
разведчиком.  Работал в  Египте,  Израеле.  Мне достаточно в  глаза человеку
посмотреть.  Но я вас, как вы изволили выразиться, вычислил еще до того. Как
только Дубовик мне описал ваш с ним разговор,  я не  только понял, что вы не
Драбин, но и догадался, что у нас теперь сам Дробинский.  С  чем я  институт
про  себя тотчас поздравил. Теперь мне  надо  вас  срочно натаскивать, как я
готовил своих агентов в тыл врага. А вам надо слушаться меня. И мы не только
избежим разоблачения, но и сварганим оригинальный советский махолет - в пику
американцам. Итак, чем вы взяли Сакуна?.."

     В институтской столовой  Пухин  и  Борис устроились за  дальним угловым
столиком, где их никто не мог услышать.  Борис впервые обедал на  Материке и
был  поражен  изобилием  и  вкусом  блюд.  Коммунизм  предполагал бесплатное
общественное питание по всей  стране, но здесь оно  было куда разнообразнее,
калорийнее, чем а Автономии или на Севере. Как и все в Ленинграде - оригинал
вместо суррогата. "Между  прочим,  - говорил  Пухин, изящно  орудуя вилкой и
ножом. - Петр Иванович  - милейший человек и совсем  не плохой  директор. Вы
произвели залп не совсем в ту  сторону.  Надо было  бить Ясиновского,  а  не
Сакуна.  Ешьте  аккуратнее...  Смотрите,  как я держу  приборы: указательный
палец чуть согнут, вот  так. Драбин никогда не позволил бы себе есть сосиску
с ножа и салат чайной ложечкой, простите. Вот так, потренируйтесь дома.  Это
очень важно. Для разведчика не существует мелочей. Имейте в виду, что Галина
Вадимовна тут  же  мне  сказала,  что  вы  не  вы. Мне с трудом  удалось  ее
успокоить  и  попросить  никому  не  говорить.  Ваша   легенда,  высказанная
Коршунову, неплоха, но  и не  идеальна.  Но  и я  пока  не  придумал другой.
Поэтому сказал,  что  вы  попали в аварию, о которой  уже  звонили из  МГБ в
Первый отдел института, милейшему Василию Никитичу Праглину, вашему, кстати,
близкому приятелю,  с  просьбой  не распространяться  о  последствиях."  "Но
Праглин может перепроверить и..." "А ему действительно звонили, - он показал
пальцем на свой галстук. - И сделали нашим мощным союзником. Ясиновского уже
вызывали  в Первый отдел и  предупредили о ваших возможных странностях после
контузии и облучения разлившимся сверхсекретным препаратом..." "Отлично..."
     Ясиновский, сияя на  все стороны актерской улыбкой,  обедал с Галочкой.
Уверенно  и  элегантно запивал бесплатный  ресторанный обед невским пивом  и
косил сытым  глазом  на  выставленную над  столом  загорелую грудь в  вырезе
блузки.  То  и  дело понижая  голос,  он, словно к  принюхиваясь  к  букету,
наклонялся к ней  через стол, а красотка синхронно склонялась ему навстречу.
Незаменимый  специалист  комдержавы,  человек  с   безупречной   славянской,
польской  кровью в  жилах,  породистый столичный ученый.  И  вполне арийская
женщина, чуть подпорченная темным цветом волос и глаз. За этой ослепительной
парой  был едва виден за своим столиком тоже вполне славянин, но всего  лишь
так  называемый  научный  лимитчик  Дубовик, который  был  временно впущен в
северную столицу  только за проявленные  до того  в  Прибалтике одаренность.
Сейчас  он нелепо  воевал со шницелем и блестел  очками,  готовясь к  защите
правого  дела,  каким  он  считал создание  махолета  для  ускорения  победы
коммунизма  во  всем  мире.   Как,   впрочем,  идвое  в  углу  -  энтузиасты
технического  прогресса  своей  родины, старомодный  профессор  и подпольный
ученый, вчерашний мусорщик, да еще тайно проникший в столицу автономник...

     В  лаборатории  Ясиновского  шла  обычная   расслабленная  после  обеда
трепотня, когда  вошел  как всегда  сияющий улыбкой элегантный  начальник  с
неизменной спичкой между зубами.
     "Ну-с, как говорят французы, замочим следующего фраера, - резвился  он.
- Кстати, Виктор, что  ты там  наговорил Валерию,  что  тот сразу  побежал к
Петру Иванычу? Я ничего не понимаю, поясни, если ты в расположении."
     Дубовик побледнел и  сверкнул очками:  "Д-дело  в том, что на В-валерия
Алексеевича упал  со  шкафа  бюст  М-монтескье." "Ага,  - обрадовался  умный
Ясиновский.  -  Это  утешает.  Рад  был бы с  тобой согласиться. То  есть ты
полагаешь, что потрясение у нашего Папаши, по Куприну,ненадолго?"
     "Б-боюсь  вас разочаровать,Владислав Николаевич, но  вы л-лучше  м-меня
знаете, что  Петр Иванович НИКОГДА не отменяет своих резолюций..." "А зачем,
собственно,  ее  менять?  Что  в  ней  нового? Мы  десять  лет  работаем над
утвержденной темой в обоих вариантах и работаем успешно..."
     "МЫ работаем.  А ВЫ мешаете!.." Ясиновский удрученно всплеснул  руками,
любовно-покровительственно глядя на  взъерошенного Дубовика: "Ну вот,  опять
ты ставишь  какие-то  нелепые акценты. Кому это на  пользу? Давай  попробуем
спокойно разобраться..." "С-скоро  д-десять  лет  работаем  и все  это время
п-пытаемя  разобраться," - Дубовик задохнулся  от гнева. Лицо  его покрылось
испариной.
     "Я готов разбираться еще десять лет, если это нужно для дела." "Для его
торможения!"  "Хорошо,  ты полагаешь,  что надо заказывать  проект  опытного
образца  по твоей схеме? Без опытной проверки узлов? Без теоретической базы?
Без  поддержки Министерства, наконец,  которому резолюция  Сакуна  до  фени,
между прочим."
     "Положим,  -  тихо начал Пухин, - теоретическая  база есть  и  довольно
солидная.  Мне,  по  моей  наивности,  кажется,   что  вы  здесь,  Владислав
Николаевич,  по  своему обыкновению,  чуток  передергиваете."  "Господи,  да
неужели вы  считаете свои исследования солидной базой? Лев Андреевич,
но  ведь  это  просто смешно! Вам ли  не  знать  цену  всей этой макулатуры,
которую мы выдаем в виде отчетов  дабл-доктора? Какое  это имеет отношение к
реальному махолету, который должен летать, а не издаваться в  виде очередных
пухлых   пухинских   монографий?"   "Ваше  мнение..."   "Основано  на  опыте
многолетнего руководства  вашей бурной  деятельностью. В  своих выкладках вы
допускаете арифметические  ошибки. Ваши  расчеты и выводы не сходятся даже с
данными,   полученными   Дубовиком,   низкий   научно-технический    уровень
которого..."
     "Вот так!..." -  выдохнул  Дубовик сокрушенно. "Так  вы нас проверьте и
поправьте,  -  невозмутимо  сказал старик.  -  Иначе  зачем вообще должность
начальника лаборатории? Ведь ваш творческий вклад в проект вообще  нулевой."
"Да  поймите  вы,  товарищи,   что  мне  некогда  работать  за  вас!  Вы  же
специалисты, вот и убедите меня в своей правоте..."
     Опять эта волынка, уныло думал Дубовик, глядя  в вечно серое балтийское
небо за огромным окном. Плевать ИМ на НАШУ резолюцию. ОНИ непобедимы. Как он
самоуверен и самовлюблен! Словно Драбин все тот же.
     Звонок телефона пробудил  его от  невеселых  дум: "Безумно счастлив вас
слышать,   прекраснейшая   Галина   Вадимовна,  -  ворковал  Ясиновский.   -
Всенепременно.  Немедленно. Нас троих к Валерию,"  -  добавил он,  лучезарно
улыбаясь Дубовику и Пухину.
     Борис  молча протянул вошедшим директиву, оперативно составленную еще в
столовой Пухиным и напечатанную Галей.
     "Обратите внимане на сроки и персональную ответвенность,  - сухо сказал
Борис, строго  глядя в  глаза Ясиновскому. - Все  прочие  работы отложить. В
лаборатории  ни о  чем более не спорить.  Узнаю  - лишу  отпуска.  Вопросы?"
"Ма-аленький вопросик, позвольте?  - вкрадчиво начал Ясиновский. - Насколько
я понял, мы остановились на варианте Дубовика, а потому я  позволю заметить,
что  для   заказа   проекта,  изготовления  и   испытания  опытного  образца
гидромахолета     необходимы      такие     мелочи,      как     обоснование
двигательно-движительного  комплекса, как, -  голос его окреп  и зазвенел: -
аэродинамические   испытания  в   трубе,   пневмоническая   схема,   которую
разрабатывать в институте некому, включая наших недопонятых гениев, наконец,
одобрение Министерства на поворот направления не только нашего проекта, но и
всего  института,  ибо нелогично продолжать  шагайку и  "дельфина" по старой
схеме,  если  махолет  свернул  на  гидравлику...  И  всего этого  у нас,  к
величайшему сожалению, нет..." - он сел и удрученно развел руками.
     Борис с изумлением заметил, что у Ясиновского даже выступили  на глазах
слезы,  которые он,  стесняясь,  смахнул кончиком выдернутого  из нагрудного
кармашка  платка. "Позвольте," - взволнованно начал  Пухин, тоже бледный,  с
пятнами на лице, но Борис  властным, совершенно Драбинским жестом  остановил
его. Да уж не дурит ли он меня, - ошеломленно подумал Пухин, глядя на хорошо
знакомого надутого  и агрессивного Драбина на месте, где только что вроде бы
сидел  Борис.  "За  сроки и успех  отвечаешь, Слава,  ты лично. Министерство
факсом поздравило Сакуна с творческим  подходом  к  инициативе снизу.  Мы  с
директором  поставили  Министра   в  известность  о  доверии  к   начальнику
лаборатории  Ясиновскому  в  осуществлении   проекта.   Так  что   все  твои
ма-аленькие вопросики отныне  для тебя бо-ольшой вопрос твоего  соответствия
должности,  если не пребывания  на свободе. Пойди и  подумай.  Спичку можешь
выплюнуть: теперь  тебе понадобятся самые крепкие  сигареты, какие ты только
найдешь в нашем буфете. Иди за ними. А вы, товарищи, останьтесь."
     Ясиновскому  почудилось,   что  за  закрытой  шустрой  Галочкой  дверью
раздался дружный смех. Вернувшись  в лабораторию, он дрожащими руками достал
лист   бумаги,  непроизвольно   театральным  движением  достал  авторучку  и
калиграфически  вывел:  "Докладная".  У него  было  странное  атавистическое
ощущение,  что на него только что на  санном пути бросился из чащи и схватил
за горло свирепый волк...
     В  кабинет директора  его, как  обычно,  впустили  без  доклада.  Сакун
несколько минут грохотал  по телефону, раздувая  лицо на  черепе,  словно от
ветра  в  затылок со всех сторон, потом  остывал, положив на  стол вытянутые
огромные  ладони. И только потом поднял буравчики измученных больных глаз на
визитера, снова наливаясь кровью. "Я вас слушшшаю," - прошипел он зловеще.
     Проклиная  себя  за так  осуждаемые  им в  других  суетливые  движения,
Владислав  Николаевич  протянул  свой листик.  Не  читая, директор аккуратно
сложил  его  вдвое,  потом  вчетверо,  потом прижал тяжелой  ладонью, словно
таракана на столе, и брезгливо смахнул в урну.
     "Что-нибудь еще? -  грозно спросил  он. - Так  вот. Я всю  жизнь считал
себя честным человеком. Честным! И ваше счастье, что Драбин настоял на вашей
незаменимости  в  качестве  руководителя проекта  Дубовика.  Иначе... Короче
говоря, яхту я подарил школе юнг. Вас же, милейший, я видеть в этом кабинете
далее  не желаю. Никогда!!" - вдруг заорал он так, что Ясиновский  с  ужасом
почувствовал, что в штаны изнутри брызнуло горячим.  Не веря  происходящему,
особенно  этой обширной луже  на красном  директорском  ковре и оставляемому
мокрому  следу к приемной, он зигзагом вылетел  на  ватных ногах  в коридор.
Нарушая грозный приказ того же  Сакуна, он тотчас закурил прямо  в  коридоре
директорского этажа, потом, не соображая, что творит, сунул рядом с торчащей
изо  рта   сигаретой   вторую,  стал  нервно,  судорожно  сгибаясь,  чиркать
зажигалкой, с возрастающим ужасом глядя  на  капли из брюк  на палас. Больше
всего на свете он всю свою жизно боялся выглядеть смешным, боялся позора...


     Солнце и в Ленинграде  било горизонтально, прямо в глаза, словно это не
шесть вечера, а полярный  полдень. Или полночь... Борис опустошенно сидел на
непривычно просторной садовой скамейке Таврического Сада, глядя на уточек на
гладкой поверхности черного пруда. Густая темная зелень в сочетании с яркими
"цветами Росси"  дворца за прудом  придавала саду  неповторимое  очарование,
существующее только  в этом  удивительном  городе, который  он и  вообразить
никогда  не  пытался.  Девушка  с  тележкой  остановилась  напротив  него  и
улыбнулас  из-под фирменной  фуражки, предлагая  мороженное. Он провел своей
магнитной карточкой по  узкому желобу  на  тележке,  взял вафельный  конус и
погрузил зубы  в  ароматную белую массу невообразимого вкуса.  Нагромождение
новых людей  и событий  напоминало горячечный сон, но ни в каком сне  ему не
могло присниться, скажем, такое мороженное...
     Немой ужас,  овладевший им после первого разоблачения Пухина,  сменился
веселой уверенностью, когда  тот же  Пухин ошеломленно таращился  на  него в
кабинете, уже совсем не уверенный, что  его самого не разыгрывают.  Близнецы
всегда  склонны  к  розыгрышам,  подумал  Борис.  И  тотчас  содрогнулся  от
сознания, что этого ВСЕГДА они с  Валерием были насильно лишены  беспощадной
депортацией и отлучением от погибших у них  на глазах родителей  и  друг  от
друга.
     Так чего и кого  ради я веду этот бой с Ясиновским? Не логичнее было бы
не  бороться  за  новое  оружие, а отомстить мачехе-родине, этому  зловещему
оборотню, вредительством, беспощадным и умелым? Не  двигать  махолет вперед,
чтобы  он  потом  помогал  и  без  того  стремительному  расширению  в  мире
коммунистического  правления, азавести его в тупик, не  обостряя отношений в
институте,  не  ссорясь  с  полезным  Ясиновским,  затравив  насмерть  этого
наивного  Дубовика и выжившего  из ума (это  было бы  так  легко  доказать!)
Пухина...  Вместо  этого  он  вступил в  бой,  в  конечном  итоге, за Страну
Советов,    за    ее    верного   союзника   Китай,    добивающего    Индию,
занародно-освободительные  движения  не  только  по  всей   Азии,  Африке  и
Латинской Америке,  но  и  в  Европе,  где  прокоммунистическая  Ирландия  и
мятежная Страна басков ждут  не дождутся  такого маневренного и экономичного
летательного  аппарата... Куда умнее, как всегда, поступает Валерий, который
спешит  предложить  свой  опыт  и   знания  свободному  миру,  прежде  всего
поставленной на  грань  катастрофы  Англии.  А  я? Пошел  на  хладнокоровное
убийство в защиту злейшего врага моего древнего  народа  -  коммунистической
диктатуры...  Ладно, судьбу не переспоришь. Поплывем по течению, а там видно
будет. Еще не вечер. В конце концов, толку Западу от Драбина с его никчемным
электрическим вариантом махолета  никакого, тем более без Дубовика и Пухина.
А от Дробинского, быть может, будет такой  подарок!.. А пока скоро семь, а в
семь -  мое первое  после Майки  романтическое свидание. Галочка  очень даже
мила. Интересно, что она делаетсейчас?

     Занятия  Галины  Вадимовны после работы не мог вообразить никто  из  ее
бесчисленных служебных обожателей.
     Вернувшись домой  и наскоро  приняв  душ  в  коммунальной  ванной,  она
поспешила в купальном  халате  в свою  комнату, умело ускольнув от рук вечно
пьяного соседав узком коридоре. Заперев дверь и проверив, заклеена ли липким
пластырем замочная скважина, она открыла дверь зеркального шкафа,  отдернула
штору высокого окна,  выходящего в  темный  двор-колодец,  убедилась,  что в
единственном  окне напротив, из которого  можно  видеть ее комнату, привычно
поблескивают стекла театрального бинокля.
     После  этого  она  включила  люстру и настольную  лампу,  повернутую  в
сторону шкафа, встала перед зеркалом так, чтобы ее в окно ОТТУДА  было видно
со  всех сторон и  не спеша, улыбаясь вроде бы только себе в зеркале,  сняла
халат,  отражаясь  в  зеркале  с  головы   до   ног  во   всем   великолепии
послеотпускного крымского загара на сильном стройном  теле, словно  одетом в
ослепительно  белый  купальник-бикини,  всего  три  года  назад  разрешенный
идеологическим отделом ЦК советским женщинам.
     Но  на  этом бикини  были мастерски  подрисованы  природой  такие милые
детали, что созерцатель по ту сторону узкого двора евдва не сходил с ума.
     Галя давно знала  первого красавца Ленинграда знаменитого Егора  Ракова
только  по многочисленным фотографиям  в спортивных хрониках,  как  чемпиона
города по спортивной гимнастике. И, как  многие молодые ленинградки, была по
уши в него влюблена.Потом было сообщение о его тяжелой травме на тренировке,
и он исчез с журнальных обложек.
     Теперь этот бывший кумир города великого Ленина сидел с атрофированными
ногами-тряпками в стареньком  инвалидном  кресле  и  не  отрываясь смотрел в
театральный бинокль на стриптиз,  который ежевечерне  дарила ему  незнакомая
девушка,  даже не знавшая  слово эксгибиционизм,  как  несчастный  намеренно
искалеченный  парень не  знал  и слова визионизм, но оба  получали  огромное
удовольствие от этого неестественного общения. Как  не знавшие  родительской
ласки и общего детства  близнецы после страшного зрелища массовой жестокости
и насилий  при  депортации их народа получали наслаждение от неестественного
общения   с  несчастной   Майей,в   свою   очередь,   искалеченной   духовно
надругательством над ее молодостью и красотой...
     Галя никак не давала ему понять, что знает о его бдениях.  Она вроде бы
просто делала под музыку зарядку нагая у  него на глазах. Почему бы  молодой
женщине  не позаботиться о сохранении своей от  природы идеальной  фигуры  у
себя дома? Когда она впервые заподозрила, что ее видно из окна напротив, она
сначала задергивала шторы, лишая  себя и так скудного естественного света  с
улицы. Но потом она  случайно узнала, что за этим окном ею тайно любуется не
какой-то  похотливый  козел,  а   сам  Раков.   Она   специально  проверила,
действительно ли  ее  прелести  видны только  из  окна  гимнаста, ходила  по
вонючей  темной лестнице подъезда напротив, бродила под окнами,  вычисляя. А
потом тайком, тоже в бинокль, сама разглядела своего жалкого обожателя в его
облезлом кресле на кривых колесах в темном углу его комнатушки.
     Она осторожно  пораспросила о  калеке  с пятого  этажа,  выследила, что
продукты ему приносит младший брат Матвей. Потому  и разговорилась в Крыму с
Люсей  - не  менее знаменитой  чемпионкой  по  художественной гимнастике. Та
оказалась девушкой  Матвея и рассказала, с риском  для собственной свободы и
жизни, что Раков  вовсе не сорвался на тренировке со  спортивного снаряда, а
был арестован за распространение антисоветской  литературы. При допросах ему
сломали позвоночник.
     От нее Галя  узнала, что  и Матвея,  и саму Люсю допрашивали в МГБ, что
родители братьев-диссидентов  сгинули лет пять  назад  после  их  ареста. Но
Матвей приходил только по утрам, а все остальное время Егор был дома один со
своими кубками и фотографиями атлета  на кольцах и брусьях... Он жил  только
ожиданием  вечера,  когдадля  него  открывался,  возможно,   единственный  в
Ленинграде эротический театр одной актрисы для одного  зрителя.  Она  знала,
что дарит человеку уникальную радость и  была счастлива самой возможности ее
дарить без чьего-то на  это разрешения. Театр  имел  занавес, люстру, сцену,
юпитеры. Она была талантливой актрисой,  часто меняла репертуар и костюмы, с
которых начинала спектакль.  Просто  пойти к Егору и стать его девушкой  она
боялась. Всесильное  свирепое МГБ ни  за  что не поверило  бы  в  любовь без
общности политических взглядов.
     В Крыму Галя узнала во всех жутких подробностях, что ей грозит в случае
ареста по делу Ракова.  Это  было  так страшно, что  Галя  перестала  с  ней
встречаться, но не могла отказать Егору в его ожиданиях.
     Сегодня же она торопилась к приходу Бориса, а потому сократила пьесу до
одного  акта.  Но,  в  предвкушении  нормального  общения да  еще  с  доселе
недоступным   Драбиным,   таким  интересным  разведенным  мужчиной,  да  еще
начальником,Галя устроила просто  фейерверк поз и движений для бедного Егора
по ту сторону рампы-двора...
     Закончив  свое  действо,  она  задернула  портьеру,  быстро  оделась  и
встретила в дверях квартиры Бориса, все еще дрожа от возбуждения, которое он
с удивлением, но естественно  отнес на свой  счет. Борис поставил  на столик
букет,вино, конфеты, а Галочка, одетая скромнее, чем на работе, но еще более
мило, бегала на кухню и обратно за салатами и горячим.
     "У каждой  свои закидоны, - выскользнула она из его  объятий и отошла к
своему зеркалу. - С твоего позволения, Валерий, я тебя сначала чуть развлеку
по-своему." Сильно волнуясь от непривычного спектакля - не при тайном, а при
явном и близко сидящем зрителе, готовом к естественному продолжению привычно
неестветвеного  до того общения,Галявключила оба света, музыку, не веря еще,
что  вообще посмеет,  вот так, вблизи, глаза  в  глаза,  раздеться донага  и
танцевать перед своим начальником.
     Но она стала танцевать,  постепенно снимая с себя одежду, потом  белье,
все  увереннее,  профессиональнее и смелее.  Оставшись  в своем ослепительно
белом бикини из собственной нежной кожи на фоне ровного  золотистого загара,
она  стала танцевать  перед  ним все ближе, ловко ускользая от  его  попыток
поймать ее. Наконец,  она самавскочила верхом ему на колени,  заполнив своей
бело-загорелой   душистой  плотью   и  темными   разметавшимися   по  потным
плечамволосами весь белый свет...

     "Виктор,  но это же  победа, виктория!" - сияла улыбкой Тамара Дубовик,
сидя напротив мужа за обеденным столом.  "Научный корсар" уплетал  тающие во
рту ее знаменитые на весь отдел пирожки.
     Дубовики  снимали  отдельную квартиру, чуть  ли не единственная семья в
отделе, включая самого  Драбина. Да еще эта квартира располагалась  у самого
ЦНИИПМФа. Поэтому все юбилеи и праздничные  вечеринки  проходили здесь.  Тут
завязывались нехитрые служебные романы и решались научные проблемы. В период
бесконечного  ленинградского межсезонья, когда невозможно было  понять осень
на  дворе или  весна,  день  или  ночь,  здесь было уютно и  тихо. Могильная
тишина, шутил домаВиктор Семенович, намекая на особое расположение квартиры:
узкие, в  полметра высотой ее окна выходили подоконником на тротуар. "Мы вас
узнаем по туфлям, - смеялась Тамара,  когда гости спускались на  этаж ниже с
двора и звонили в облезлую двер в черном проеме под лестничной клеткой."
     Но  на  стол  подавались  пирожки,  пахло  свежезаваренным  кофе,  были
неизменные миноги, приводившие нервную Галочку в  притворный ужас: "Мы будем
есть этих  гадюк  в  соусе?.."  И  все тайно завидовали  чете Дубовиков,  не
имевших  соседей.Партия  уже  четыре  пятилетки  гордилась  полным  решением
жилищного  вопроса.  Страна  предоставляла  бесплатное  жилье  и  бесплатные
коммунальные услуги всем  своим гражданам, но это  был  курс на коммунальные
квартиры.  Считалось,  что такой вид жилья  сплачивает  людей,  не  дает  им
замкнуться,  отделиться  от  дружного советского  общества.  Были  построены
высотные  жилые  здания,  где  огромные  квартиры  с гостиными  и  спальнями
все-таки  имели общую  кухню  и санузлы. А тут семья  из трех  человек имела
отдельную   квартиру!  Это  было  чудом...  Никто  не  рисковал  этим  вслух
восхищаться, но многие втайне охотно поменялись бы с Дубовиками.
     "Мне ни  разу в жизни так  не везло, -  заливался,  не заикаясь никогда
дома  Дубовик.  -  Надо  же,  в одно  мгновение  злейший враг  сам  по  себе
становится не просто другом, но и всемогущим покровителем." "Так  что теперь
махолет  твой?  -  с замиранием сердца спрашивала Тамара.  - И  мы  получим,
наконец, ленинградскую прописку."  "Бери  выше.  Если он полетит, то  нам  с
Драбиным и Пухиным Бериевская премия обеспечена!" "А сколько это?" "Господи,
да  какая разница, сколько! Главное,  твой муж будет лауреатом!" "Что-то тут
нечисто,  - Тамара  как обычно,  слушала  обожаемого мужа,  стоя коленями на
табурете  и оперев подбородок на ладони  и локти на стол. -  На  моей памяти
бегемоты не  становились пегасами.  Так что литавры заказывать рановато.  Но
приятно,  что  хотя  бы  не наказали за самовольный  доклад."  "Да, пожалуй,
литавры не про  меня..." - тут же согласился он. - За Генкой ты пойдешь?" "А
вместе?"  "Я  бы  хотел пока посмотреть махолет  еще  раз..." Тамара  быстро
вышла, а  Виктор  Семенович  перешел в  крохотный пенал их спальни и раскрыл
рулон  чертежей.  Он  не  любил компьютерной  графики  и предпочитал  старый
кульман, где изделие словно  возникало из небытия и тянулось сквозь бумагу к
металлу.
     Махолет грозно раскинул угловатые конечности  и короткие круглые крылья
на  их тахте, кося на создателя  огромным глазом застекленной кабины пилота.
Несколько комично выглядели усы  антенн  впереди круглой  головы.  Двигатель
едва проглядывал на чертеже. Сколько раз он представлял махолет в  действии!
Впрочем не представить его не мог и ребенок - достаточно посмотреть на любую
осу.
     Ни  одного  сервомотора.  Ни  одной  вращающейся   и  трущейся  детали.
Революция в технике. Каждая цифра, узел, решение - обойденный сын, обиженная
невниманием Тамара, лишняя нагрузка на сердце, море  сомнений  в собственной
полноценности. Обычно,  работая  дома,  Дубовик громко спорил  сам  с собой.
Теперь  он молчал.  Махолет  был закончен. Ни прибавить,  ни  убавить...  Он
подавлял чужеродным совершенством.
     Не зря в последнее время Дубовикасловно возненавидели все.  А он их.  И
вдруг - Драбкин-Папаша...
     Вернулись  Тамара и  Гена.  Сын, как всегда, тут же включил телевизор в
салоне. Тамара дышала за плечом мужа: "Ну и что теперь будет?" "Завертится."
"И -  прекрасно?" "Скорее страшно.  Впервые по-настоящему страшно." "Но тебе
же помогут?" "Не знаю..."

     Завертелось  с  такой  страшной  силой,  на  какую был  способен только
патологически энергичный  Ясиновский, ставший  во  главе  проекта. Борис так
лихо проводил  совещания,  что совершенно растерявшийся Пухин уже  почти был
уверен, что его зачем-то провели, как  стрелянного воробья на  мякине. Борис
внимательно следил  за  своей  речью,  манерами  и скоро  стал неотличим  от
настоящего Драбина. Но  он  без конца напряженно слушал Пухина,  что  давало
последнему новую почву для уверенности, что это все-таки двойник.
     Дубовик перешел к шагаечникам,  внедряя и там гидровариант. А махолетом
уже  занимались  конструкторы, технологи,  рабочие. Умные  мальчики  внимали
Дубовику с собачьей преданностью - тут пахло диссертациями. Ясиновкий трещал
по телефонам, носился по этажам,  возился в чреве машины, подключал все свои
связи  по всей стране, резво  подписывая  бесчисленные  рискованные  бумаги.
Посыпались предложения инженеров и  рабочих,  которые Дубовик  едва  успевал
осмысливать, принимать или отвергать.
     Партком радостно рапортовал  в Смольный, а тот в Кремль,  что создается
нечто свое, советское, оригинальное, вроде неповторимых Т-34.  Ясиновкий был
так заботлив, тактичен, так прямо по-женски был нежен с Борисом и Дубовиком,
что оба таяли в лучах его  искрящейся голубыми глазами  улыбки. Пухин ехидно
заметил по этому  поводу: "Без вас ему  не справиться, а  он  - руководитель
проекта. Таким людям  важно быть в рамках любого установленного порядка. Без
вас нарушается не только порядок, но и его собственная карьера..."

     Теплоход  стоял  на  рейде  в  тени черных  скалистых  гор  в  снеговых
вертикальных полосах.  Валерий  не  находил себе  места и едва  сдерживался,
чтобы не спросить, станут ли к причалу, или погрузка угля будет с  лихтеров.
Но "чиф"  - старпом  сам подошел к нему:  "Боря, при швартовке  сделай  так,
чтобы  нас  не протянуло за  вон тот  пакгауз,  а то потом тебе же  рубку до
самого  Мурманска  от угля чистить. Ветер видишь откуда?  Конец кидай вон  к
тому кнехту."
     Под  погузку  стали вечером,  который  и  в  Арктике  когда-то  впервые
наступает, чтобы потом превратиться в вечную ночь.  Одновременно спустился с
гор густой и сырой промозглый туман, завыл портовый ревун. Валерий влетел на
мостик и взглянул оттуда  на  бак. Оттуда не  видно было не только брашпиля,
около  которого  они с Майей  собирались  перелезть через  фальшборт,  но  и
фокмачты.  Работы  остановились  из-за  тумана,  краны  замерли.  Команда  и
комсостав ужинали, Майя улыбалась  всем  в  кают-компании,  подавая  компот.
Потом сказала  второй буфетчице, что  разболелась  голова и  надо  пройтись,
оделась  и  вышла  в  туман,  едва  находя  дорогу  вдоль  борта. Она  прямо
натолкнулась  на  Валерия, стоящего  у фальшборта  на  баке.  Он  напряженно
вглядывался в густую темь, пытаясь определить, нет ли пограничника у кнехта.
     "Береженного  Бог  бережет," -  пробормотал он и вдруг исчез во  мраке.
Майя растерянно  вглядывалась  во  тьму вокруг, когда  у трапа раздался звон
разбившейся бутылки и крики на  причале. Тотчас  кто-то  загрохотал сапогами
под  самым  баком,  лязгнули  затворы  автоматов. И  почти тотчас  примчался
Валерий.
     Он стремительно связал Майе  кисти  своим шарфом иподставил ей свою шею
так, что девушка повисла у него  за спиной. "Держись за мои плечи.  Старайся
не давить на горло, а то оба улетим вниз. Ну, Маечка, пошли..."
     Они  перелезли  за  фальшборт.  Дрожащей  ногой он  нащупал невидимый в
темноте швартовный канат,  встал на  него,  держась еще руками  за скользкий
холодный  борт  судна,  потом присел,  охватил канат руками и ногами.  Майя,
обмирая от страха,  повисла над невидимой черной водой на его плечах, вложив
все свои силы в сжимающие реглан пальцы и ногти. Шаг за шагом они сдвигались
к уже чуть  видимому черному мокрому  причалу. Пограничники галдели у трапа.
Там  был  скандал,  слышались голоса  капитана и первого помощника. Туда же,
едва пробивая ледяной туман, светилипрожекторы с крана и с судна.
     Майя  стала на колени на  скользкий кранец и  лихорадочно  перевалилась
спиной  на твердь причала. Валерий быстро развязал ей руки и  увлек за собой
во тьму. Они нырнули в проем  между контейнерами, пробежали до конца штабеля
и уперлись  в крашенной белым  трехметровый  гладкий бетонный забор. По  его
кромке  была  колючая  проволока  и  поблескивали  изоляторы  тока  высокого
напряжения - граница на замке, враг не дремлет.
     "Как же мы?.. - жалко шепнула Майка. - Поймают... замучают..."
     "Тут работают советские  люди, - уверенно сказал Валерий. -  А потому в
заборе должна быть дыра. Пошли..."
     Дыра  была  тщательно замаскирована ломаными ящиками.  Беглецы  быстро,
отдергивая руки от острых гвоздей, разобрали  кучу, легли на  мокрый бетон и
просочились за забор.
     "Неужели  мы  за  границей?  -  Майя  принялась  целовать  грязное лицо
Драбкина.  - Господи, пронесло..." "Ничего не пронесло, - сурово ответил он.
-  У администрации угольных копей договор с  МГБ  - выдавать беглецов. Иначе
забор был бы без дырок..." "Что же делать?" "Прежде всего почисть меня, а  я
тебя. Сойдем пока за жителей советского поселка." "Пока? А потом что?.."
     "Видишь вон тот причал? Это для норвежских рыбаков. Рыбаки любят деньги
больше, чем своих советских соседей. Пошли. Да не  спеши  ты, мы же местные,
гуляем  себе  по  поселку,  вот рыбку  свежую  у норвегов  задумали к  ужину
купить..."
     На черном причале тошно пахло рыбой и сильно  раскачивалось и  скрипело
черное  же  суденышко  с  крестом  на  флаге.   По   пирсу  ходил  советский
пограничник. Беглецы скользнули в канаву, заползли под мостик.
     Здесь  Майя  сосредоточенно выслушала  Валерия, дождалась, когда солдат
зашагал   к  ним  спиной,   выбралась  на  дорогу  и  решительно  подошла  к
пограничнику.
     "Товарищ сержант... -  взволнованно начала она,  - там человек прячется
во-он  под той лодкой. Вдруг не наш?.. Я обратно одна боюсь идти. Вы меня не
проводите?"  "Беглец? - глаза белобрысого парня по-охотничьи загорелись. Вот
он  - случай, награда, отпуск. - Вы тут лучше постойте, вдруг он вооружен. Я
его  мигом..." И  побежал к перевернутой  лодке  на песке, сдергивая с плеча
автомат.
     Тотчас  Драбин  выскочил из канавы и, схватив Майю за  руку, побежал  к
сходням суденышка. Бородатый седой  норвежец молча посторонился,  пригнул им
головы  за фальшборт и вернулся к сходням  на  корме. Пограничник уже  летел
обратно.
     "Дед! Тут...  девка  была, фреккен,  не  видел?" -  хрипло  спросил  он
вахтенного. Тот равнодушно пыхнул трубкой: "Я не  понимает... русский." "Во,
падла, -  прошипел пограничник и стал бегать  вдоль берега,  заглядывая  под
лодки и под мостик. - Ну, попадись ты мне... Шу-точки со мной шутит..."
     Майя и Валерий  поползли к рубке. Норвежец открыл  им дверь, впустил  в
чужое глухое тепло и свет коридора, показал пальцем на трап и вверх и  вышел
к  сходням,  где  волком рыскал пограничник. Такой же бородатый,  но молодой
офицер  спокойно принял деньги, проводил беглецов в узкую каюту и тотчас дал
сигнал  в  машинное отделение.  Матрос  поднял  сходни,  приветливо  помахал
огорченному пограничнику. Рыбацкая шхуна  вышла  на свой промысел в  море от
своего  норвежского берега.  И кому какое дело до целующихся в теплой  каюте
русских?.. Проезд щедро оплачен до Лондона.


     Бешенная  активность  Ясиновского  была вознаграждена.  Борис  держал в
руках отчет с прилагаемым  проектом опытного образца. Отчет утверждал Сакун,
выпускали  Драбин  и Ясиновский,  как основные авторы махолета. В разработке
идеи  участвовали  некто  Пухин  и  Дубовик  в  числе  еще  десятка  научных
сотрудников.  На чертежах же, которые единолично  вчерне разрабатывал Виктор
Семенович  и   которыми  так  гордилась  в   отдельном   подвале   его  жена
Тамара,фамилия  Дубовика вообще  не поместилась  в  угловом  штампе.  Только
Сакун,  Драбин, Ясиновский... После скандала добавили Пухина  консультантом.
Рассеянный,  вечно занятый и неуживчивый  Дубовик почти не  публиковался,  а
потому  в  перечне литературы не было ссылок на  его работы, только перечень
монографий  и статей Драбина и  Ясиновского, не  имевших к гидромахолету  ни
малейшего  отношения. Даже в  авторском  свидетельстве фамилия Дубовика была
где-то  пятой,  а  потому было  честно  указано,  что  махолет  выполнен  по
оригинальному  советскому  изобретению   Драбина,  Ясиновского  и  других...
"Сочтемся славою,- отшучивался Борис от Пухина. - Пусть сначала полетит."
     Во всех этих лихорадочных буднях Борис вообще  забыл, что он не Драбин.
И дома, где он весело отругивался  от соседей, и в институте, где он ходил в
героях грядущей  победы ЦНИИПМФа, никчемного доселе  искусственного научного
образования,  он  уже стал копией самого  себя,  даже  стал  покрикивать  на
Дубовика  и  Пухина,  игнорировать  бедную  Галочку,  смотревшую на него так
влюбленно, что ей стали делать замечания львицы отдела.
     И в  этот  момент  вдруг  позвонила Римма,  о которой он  начисто успел
забыть. Она  так и не  появилась с  тех пор. То ли  ее  парень, естественно,
отказался обсуждать  с  посторонними свои  интимные  проблемы,  то  ли  сами
проблемы  не  менее естественно  исчезли, но  общения с "новым  папочкой" не
возобновлялось.
     И вот  они появились в  его  гостиной,  когда  он весь был  в проблемах
махолета.  Появились  во всем  великолепии погон, кортика, новенькой шинели,
мехов и замши  новобрачной маленькой супруги. За ними просунулись в  комнату
высокие  сталинградские  родственники новоиспеченного  мужа и офицера флота,
включая солидного рыжеусого речного волка  в фуражке. Потом к Борису неловко
подошла и поцеловала его в губы, к его немалому удивлению, невысокая женщина
с кукольными голубыми  глазами. Он во-время разглядел за ней серую шинель  и
папаху полковника танковых  оккупационных войск и сухо поцеловал руку бывшей
жене Валерия  Алексеевича Драбина.  Гости вывалили  чуть ли  не  на  деловые
бумаги бутылки и закуску.
     Были тосты, поздравления, "горько" и  пожелания умереть через сто лет в
один день. Муля-Римма-Ирма вела себя несколько пришибленно и отстраненно, со
страхом  поглядывала  на  папочку с  мамочкой. Последняя  демонстративно  не
отлипала  от  новенького  полковничьего   погона  и  больше  к   Борису   не
приближалась.  Лейтенант   с  подозрением  на   импотенцию  грохотал  басом,
попыхивал  трубкой  и похлопывал жену по  тощей спинке.  Когда  были  выпиты
основные бутылки, Римма отвела  Бориса  к окну и робко сказала: "Папа, ты не
сердись, но это  не свадьба,  а просто  ради тебя собрались... Свадьба у нас
через час в "Октябрьском", но бабушка..."
     Вот  он,  случай, подумал Борис и решительно отвел руки  обнимавшей его
племянницы-"дочери".
     "Товарищи, - юбилейно начал он. - Мне тут  было сказано, что на свадьбе
моей единственной дочери я - лишний! Что моя уважаемая теща не желает... Так
вот я прошу вас всех! Немедленно! Убираться - ВОН!! Вон! К ее бабушке!!"
     Все  почему-то не  обиделись,  заторопились  и  стали  просачиваться  к
вешалке в общем коридоре. Молодые задержались в двери комнаты.
     "Папочка,  - счастливо плакала Римма. - Наконец-то я  теперь  знаю, что
это все-таки ты! Сереженька, все вздор, что мы с мамой тебе говорили, его не
подменили!  Это он  -  мой самый любимый  с детства враг, мой нелепый глупый
папка!.."  "Полярное -  до  востребования,  "  - пробасил лейтенант,  крепко
пожимая Борису руку.

     На  испытания  прототипа  махолета собрался,  казалось,  весь  огромный
коллектив  института.  На  взлетно-посадочной   площадке   Комендандантского
аэродрома стояла внушительный бетонный куб и тарахтел вертолет. Рядом стояло
нечто,  укрытое  брезентовым чехлом.  Борис с  трибуны заканчивал  доклад  о
махолете, уверенно ориентируясь  в непреодолимых  недавно терминах. В  толпе
блестел  очками Дубовик,  бледный  до  синевы. Рядом  грыз спичку  не  менее
бледный Ясиновкий. Сакун, не замечая ни Бориса, ни прочих, солидно беседовал
с товарищами из Министерства, генералами, начальником горотдела МГБ.
     "А теперь позвольте  продемонстрировать вам наше скромное достижение, -
закончил Борис. - Прошу вас, товарищ майор."
     Летчик-испытатель  в шлеме пошел к изделию. Рабочие сняли чехол, словно
с памятника.  Зрители вздрогнули и отпрянули - все как один. Махолет казался
марсианином. Хрупкий, приземистый, он упруго  стоял на  растопыренных черных
суставчатых лапах, поводя тоже суставчатыми блестящими алюминиевыми крыльями
и  закрылками  сложной конфигурации. Пилот сел  в кабину  и завел двигатель.
Чудовище приподнялось  на  ногах,  прошло  несколько  шагов, словно обнюхало
усами-антенами бетонный  блок,  затрещало мгновенно исчезнувшими крыльями  и
скромно  попятилось на ногах за переделы  площадки. Вертолет  уже  поднялся,
сбивая со зрителей  шляпы  и фуражки ветром  от несущего  винта, и завис над
грузом.
     "Нагаке внешней подвески номинал для  машины мощностью тысяча киловатт,
-  произнес  голос Бориса  по радио.  -  Всоответствии  с  правилами  летной
эксплуатации вертолет не имеет права  поднять больше." Винтокрылый воздушный
кран  заревел,  напрягся, поднял  тучи пыли, от  которой все стали  вытирать
глаза  и чихать. Он с трудом оторвал блок  от площадки, пронес его по кругу,
вернул на место, отцепил,  облегченно  взлетел и сел  за пределами площадки.
Тотчас   снова   затрещали  все  сильнее   и  тоньше,  переходя   в   мощное
жужжание,крылья махолета. Странное сооружение взлетело, поджало под туловище
лапы,  как-то  боком  стремительно  подлетело к блоку,  хищно  схватило  его
черными крабьими  подбрюшными  клешнями  и  стремительно  взмыло вертикально
метров на сто.
     "С ума сошли! - испуганно шепнул МГБэшник  Сакуну. - А ну как уронит на
нас с такой высоты... Ведь полторы тонны..."
     "Не  уронит,  товарищ генерал,  -  успокоил его  Борис. -  У  сцепки  с
грузомдесятикратный запас силы."
     Махолет так  же стремительно вернулся к  центру площадки, отцепил груз,
сел  и  боком  отбежал к  вертолету.  "Полтора  номинала!  - крикнул Борис в
микрофон. - При той же мощности главного двигателя, что и у вертолета. Саша,
- добавил  он улыбающемуся  летчику, - без лихачества с  грузом.  Подними на
два-три метра и опусти."
     Погрузчик  уложил на  куб плоский  стальной  блин  и  отъехал.  Махолет
затрещал  крыльями, взлетел куда-то  назад, потом коршуном кинулся  к грузу,
захватил его, оторвал  от  земли, поднял, пронес по кругу и вернул на место.
Кругом аплодировали, кричали ура, Дубовика  уже  качали, он  только  успевал
хвататься за очки и вымученно улыбался, падая на дружески вытянутые руки.
     "Два номинала!" - крикнул Борис. Погрузчик двинулся в очередным блиномк
грузу.
     "Отставить!  - вырвал у Бориса микрофон генерал  МГБ. Не надо рисковать
ни машиной, ни пилотом... Я полагаю, нас всех испытания и без того убедили?"
"Еще  бы! Ур-ра!"  -  неслось со всех  сторон.  "Слава  советской  науке!  -
дорвался  до микрофона представитель Смольного. - Слава создателям первого в
мире махолета! Смерть поджигателям  войны-империалистам, ура,  товарищи!" По
команде Бориса летчик поднял махолет  в воздух без груза  и пошел выделывать
такие фигуры высшего пилотажа,  которые и не  снились  никакому летательному
аппарату. Когда же  он сел сначала  на  крышу ангара, потом на  его  стену -
циклопической мухой, восторгу не было границ.
     "Мы немедленно  запустим махолеты в  массовое производство, - задыхаясь
от волнения говорил Министр авиации. - И пошлем нашим друзьям по всему миру!
Оснастим ими  нашу  палубную  авиацию, оснастим сами  махолеты огнеметами  и
ракетными  кассетами!  Только  мы  начали  отставать  с  вертолетами,  -  он
покосился на криво улыбающегося генерального конструктора вертолетного бюро,
- как  нам  от морфологов  такой подарок. Учитесь  работать,  товарищи. Петр
Иванович,  считайте,  что вторая звездочка героя у вас  уже  на  груди!"  "Я
думаю, -  скромно сказал  директор, - что награды заслуживают и наши ученые,
прежде всего Владислав  Николаевич Ясиновский. Ну  и...  Валерий  Алексеевич
Драбин, конечно..."


     "Ты первый помощник  или  штатный дармоед?  -  визгливо  орал за столом
салона  комсостава   багровый  с   синевой  начальник   МГБ  угольных  копей
Шпицбергена.  Капитан, штурманы  и  механики  застыли  на  стульях  у  стен,
растерянно глядя на вечно всесильного, а ныне бледного замполита. При других
обстоятельствах  они  бы   порадовались,   что  кто-то  посмел   назвать  их
идеологиеского  наставника,  наконец, так метко его  истинной должностью. Но
сейчас им было не до  злорадства - Ты кого, падла ты вонючая, взял на борт в
Певеке? Тебе что,  не говорили,  что на судне,  идущем  почти в загранку, не
должно быть никаких семейных пар?"
     "Так они  же не расписаны,  товарищ старший майор, - пытался  сохранить
культивированную  годами респектабельность комдрессировщик экипажа.  -  И...
что  это за тон?Почему вы позволяете себе кричать на представителя  парткома
пароходства, да еще в присутствии комсостава его судна?.."
     "Кри-чать?!" Майор стремительно  перегнулся  через стол,  цепко схватил
комиссара  за  густую  курчавую рыжую  шевелюру и, отведя его крупную голову
назад  так, что хрустнули шейные позвонки,  изо всей силы ударил его лицом о
стальной корабельный стол.  Политический  вождь почувствовал, что внутри его
что-то рухнуло с головы до пят, что рот заполнился выбитыми зубами, что губы
не шевелятся,  а вместо носа  перед  глазами зависло темное красное мессиво.
Знал свое нехитрое дело старший майор славных Органов, ох и знал...
     Комсостав  замер,  капитан  весь дрожал,  понимая, что  его ждет то  же
самое,  если не хуже. Старпом и боцман,  которым непосредственно подчинялись
матрос-грузчик  Дробинский  и  буфетчица  Самсонова,  мысленно  прощались  с
семьями.  И занес же меня черт на  этот Шпицберген, - уныло  думал каждый из
них.  - Ни  отовариться, ни блядей, а бегут как за границей,  оказывается...
Начальник  МГБ  посмотрел  на  изуродованного комиссара, только  что  такого
холеного  красавца,   встал  и  подошел  к  мгновенно  вскочившему  молодому
специалисту - судовому радисту, по злому року избранному комсоргом экипажа.
     "Самсонова была комсомолкой?" -  спросил товарищ из Органов глухо. - Да
или  нет?"  "Она  на  учет  не  становилась,  -  лепетал  высокий  парень  с
щегольскими  белыми усиками под тонким чувстсвенным носом. - Я  полагал, что
она  выбыла по  достижении..."  "По  достижении  двадцати  семи  лет?  Девка
двадцати  пяти лет  от  роду, поротая в двадцать по суду  за  хулиганство  с
садистским уклоном? Ты, пижон сраный,  куда смотрел, когда узнал, что  такая
мразь на судно нанимается?  Небось имел ее вместе с этим жидом, по очереди с
обрезанным?   Теперь   ты  никого  больше   не  поимеешь,  я   тебе  обещаю,
красавчик..."
     Коротким  умелым рывком майор двинул коленом комсоргу в  пах.  Тот дико
закричал и рухнул на палубу, сгибаясь и разгибаясь с прижатыми к низу живота
руками.
     "Товарищ старший  майор, -  осторожно сказал  седой  "дед"  -  стармех,
единственный,  сохранивший  самообладание  при  этой  жуткой  сцене.  -  Вам
достоверно  известно,  что  они сбежали?  Посудите  сами, куда бежать такому
бичу,  как Дробинский? Да  этого  дядь  Борю  весь Певек знал.  Он алкаш, он
доллара в  глаза  не видел. За что бы  его норвеги  увезли с архипелага? Они
никого даром не увезут. Может быть, он просто по пьянке свалился в тумане за
борт?"
     "В тумане?  - прищурился на него гражданин начальник. - Жид? По пьянке?
С недопоротой русской девкой-садисткой за борт свалился? А  потом через дыру
в  портовом заборе со своей шалавой попер прямо на пирс к норвежским рыбакам
и  с ними - в море!? И все это твой дядя Боря  сделал спьяну и без долларов?
Ты, дед, уже лагерную баланду хлебал?" "Десять лет..." "Еще похлебаешь, если
будешь нам пудрить  мозги.  Твой бич был инженер-изобретатель в своем сраном
Биробиджане. Он, может, долларов видел больше, чем вы все тут вместе взятые,
если работал на своих пархатых за кордоном. Гуманизм Лаврентия Павловича нам
еще долго будет боком выходить. Если бы он после смерти  товарища Сталина  в
июне 1953  не остановил депортацию  на  Биробиджане,  мы  все  тут  дружно и
спокойно  пили бы коньяк. И  мне  не пришлось бы  калечить русских  людей за
попустительство живым жидам в нашей интернациональной стране..."
     "А  вот  я  на  тебя самого,  майор,  донесу, -  вызверился  вдруг весь
покрытый шрамами  драчун-боцман. - Ты чего это при всех нас поносишь светлую
память великого  Лаврентия Павловича?  И  вообще  что-то  уж слишком  ты тут
раздухарился!..  Это  твои погранцы-засранцы  промохали  сладкую  парочку  у
причала. Бутылку, видите ли, в них с борта кинули, нужны они нам! Это у тебя
в портовом заборе дыра, а у норвежского причалафраер вместо солдата! Чего ты
теперь на  команде отыгрываешься? Вы все слышали?  - не  давая помертвевшему
товарищу  старшему  майору опомниться, заорал он  вокруг, вытягивая жилистую
шею: -  Он  сказал, что Лаврентий Павлович,  спасший страну от предательства
Хрущева,  Жукова и их банды, по его мнению,  снюхался с жидами!А  сам  помог
еврею и его крале убежать  за кордон, теперь вы все поняли? Мы все подпишем!
Да ты,  майор, сам с Борькой сговоривался,я видел своими глазами  и подпишу.
Вы шептались с ним у меня на баке о чем-то. Как бы они нашли дыру в заборе и
путь к рыбакам без кого-то из местных? Товарищи, тут измена!!."

     Лондон  тоже  был  затянут  туманом  и  совсем   не   походил   на  тот
капиталистический рай, который рисовался Валерию со слов его  тайных друзей.
Во всяком  случае, там,  где их  высадил норвежец, была несусветная нищета и
грязь.  Типичная иллюстрация  к книге о язвах  капитализма и  к учебникам по
истории  партии.  Беглецы  осторожно  пробирались  среди трущоб,  бездомных,
нищих, преимущественно цветных. Вокруг были какие-то дегеративные рожи,  и у
каждого в  глазах  был  хищный  интерес  и  угроза. Майя  испуганно жалась к
растерянному Валерию и дрожала.
     Подошел  старенький  омнибус. Они  забрались  по винтовой  лестнице  на
второй  этаж.  Валерий  сунул   кондуктору   какую-то,   судя  по  удивлению
англичанина,  слишком крупную купюру. Старик  долго и старательно отсчитывал
сдачу, в чем-то настойчиво  убеждал Валерия, но тот с  трудом понимал только
отдельные слова. Он тоже пытался что-то говорить, но на ум шло лишь "дыхание
на кончик языка: the... the... здесь дифтонг, "и" долгое..."
     Майя    вообще    не    знала    по-английски    ни    слова,    а   из
школьного-институтского немецкого практически  помнила только приветствия. И
она и кондуктор испугались, когда она поблагодарила его словами "Хенде хох".
     Они вышли  среди похожего на Ленинград богатого центра.  "Do you  speak
Russian?"  - безнадежно спрашивал Драбин  у  встречных,  которые  почти  все
останавливались и  пытались о чем-то расспрашивать  обшарпанную  жалкую пару
иммигрантов.  Наконец, аккуратная  маленькая  старушка,  прислушавшись к  их
вопросам, пересекла  узкую  улицу  и взяла Майю  за вздрогнувший локоть: "Не
могу ли я вам помочь, господа?" - спросили их, наконец, по-русски.
     "Можете! - вцепилась в  нее  Майя, едва  сдерживая истерический плач. -
Господи,  кто же  еще может, кроме вас?  Бога ради, не уходите, не  бросайте
нас! Мы первый день в Англии. Мы евреи. Мы только что сбежали из  Советского
Союза..."

     "Ладно, судя по документам, вы, мистер Дробинский, действительно еврей.
Но ваша дама вам не  жена и  русская,  а русским наше Еврейское агентство не
помогает."  "Она моя  жена." "Вот как!  А  где  тогда  ваше  свидетельство о
браке?" "Позвольте,  -  потемнел лицом  Валерий. - какое  свидетельство?  Мы
бежали  из такого ада! Вы знаете, что такое массовая  депортация евреев 1953
года?"
     "Это  сказки,  - нахмурилась  облезлая  редковолосая  тощая  девица  за
столом. - Если бы евреям в СССР действительно грозила депортация,  свободный
мир объявил бы Сталину атомную  войну. Сохнут посылал делегации  и  тогда  и
потом.   Никаких   следов   геноцида.   Да,   были   переселения   отдельных
неблагонадежных советских народов. Евреев  же  не выселяли, как  чеченов или
татар в чужие  края.  Евреям, напротив, предоставили уникальное право жить в
своей республике. Мало того, им предоставили право выбора между Автономией и
просоветским  Израелем.  И  они  достойно пользовались всеми  преимуществами
советского   строя  в   Автономии.   Кстати,   ваша  трудовая  книжка   тому
подтверждение.  Вы  бесплатно  окончили Еврейский политехнический институт в
Биробиджане и работали в солидном конструкторском бюро. Нам с мужем пришлось
откладывать ползарплаты, чтобы наша дочь смогла получить такое  образование!
То,  что вы  потом опустились  до  мусорщика и матроса, ваша вина. И в  этом
качестве вы нам в Англии не нужны. У нас своих люмпменов девать некуда."
     "Мою жену подвергли  публичному телесному наказанию, - безнадежно начал
Валерий. - Вы знаете, что это такое?" "Конечно.  В английских  школах широко
практикуют  телесные  наказания.  Очень  действенная  мера.  Если  бы  у нас
публично  секли  взрослых  хулиганов, было бы меньше уличных преступлений. Я
читала,  что  в  Советском  Союзе  втрое  сократились  правонарушения  после
заимствования  этого возмездия у нас  и у  некоторых исламских стран. Короче
говоря,  чтобы  не отнимать  время  ни  у вас,  ни  у  себя,  мы,  Еврейское
агентство, дадим вам,  Борис, пособие на жизнь и  попробуем добиться вида на
жительство  в Великобритании. Что  же касается вашей "жены",  то  ей следует
обратиться  в русскую миссию. Вот  их телефон  и  адрес."  "Я бы хотел также
телефон вашей секретной службы, если можно..."
     Девица содрогнулась и оглянулась по сторонам:  "Вы совсем одурели... Вы
хотите, чтобы нашим агентством занялась ваша всесильная разведка МГБ? У нас,
простите, вооруженной охраны нет.  Мне же ради вас такого внимания даром  не
надо.  Я  вообще  жалею,  что  связалась  с  вами...  -  Она  стала  куда-то
лихорадочно звонить  и что-то горячо и быстро говорить шепотом по-английски.
Потомсухо  протянула Валерию бумажку: -  Вот  вам чек и позвоните  мне через
неделю. И... - остророжно добавила она, - позвоните вот по этом телефону,  а
бумажку  тут же  уничтожьте. Это  в ваших  интересах... Для нас проще  всего
помочь  вам  уехать в  Народно-демократическую  республику Израель через наш
Египет. Не хотите? Но и тудавас вряд ли возьмут... мисс." "Спасибо, не надо,
- быстро сказала Майя. - Это тот же Советский Союз... То же МГБ."
     К  их  обегчению,  старушка  честно,  как обещала,  ждала их  в  сквере
напротив агентства  и  тотчас поднялась навстречу. "Я всегда была невысокого
мнения  о  пресловутой  еврейской солидарности,  -  сморщила  она  в  улыбке
крохотное лицо. - Впрочем, возможности у них только финансовые. У евреев нет
в мире вооруженных сил и тайной разведки. Израель скорее против Сохнута, чем
за.  Но  не  отчаивайтесь.  Я  сейчас  кое-куда  позвоню и  думаю,  что  все
образуется..."

     "Это  ваши  микропленки?  -  настороженно  спросил  высокий  англичанин
по-русски с сильным акцентом.  - Вы  действительно и есть тот  самый Драбин,
что сотрудничал с Intelligence Service?" "Да,  конечно. Много  лет. На  ваши
деньги я  и сбежал из Союза,  как только предоставилась возможность. Кстати,
ваш резидент обещал мне помочь в этом,  но..."  "И  эти микропленки..." "...
последние разработки махолета."  "С электрическим  приводом?"  "Разумеется."
"Вот  как? -  вступил  в  разговор  до сих  пор  молчавший  военный  в форме
королевских  ВВС.  -  А почему  тогда  в  Ленинграде  на-днях  испытан, и  с
удивительными  результатами, гидравлический  вариант?" "Эт-того...  не может
быть..."  "Может, может. А вот  того, что вы и есть Драбин как раз  быть  не
может,  так  как испытаниями  руководил  как  раз  доктор-профессор  Валерий
Алексеевич  Драбин.  Поэтому  нам  и  представляется,  милейший,  что  вы  -
самозванец. И  очень  подозрительный.  Особенно в свете  гибели в Ленинграде
нашего связника три месяца  назад.  Его кто-то сбросил  с Каменноостровского
моста как раз после того, как Драбин вернулся из командировки в Арктику. Это
не ваша ли работа?" "Все это  чушь, - теряя остатки солидности,  заторопился
Драбин.  - Не  могло  быть испытаний так быстро.  Тем  более гидравлического
варианта.  Я  вам  это  легко  докажу,  господа... Не  скажете ли, кто автор
гидравлического проекта?"  "Некто...  Я-си-новс-кий."  И все  вздрогнули  от
истерического хохота подозрительного русского: "Это игры МГБ!  - закричал он
с непритворной уверенностью.  -  Вас  неумело водят за нос!  Ясиновский  был
главный  противник  гидравлического варианта! А  фамилии Дубовик,  Пухин вам
известны?"  Англичане  переглянулись: "Впервые слышу,  -  сказал  высокий  и
быстро  продолжал: -  Почему  вы обратились в Еврейское агентство,  если  вы
Драбин? Почему представили бумаги на имя какого-то Дробинского?"
     "Для меня все это не существенно, - вдруг прервал его военный и подошел
к столу. -  Если вы начальник отдела ЦНИИПМФ доктор Драбин, то вы знаете и о
гидравлическом варианте  махолета?" Валерий  раздраженно  махнул рукой:  "Да
чушь это! Не пойдет..." "Уже пошел, -  возразил летчик. -  Да  еще как!  Вот
электрический вариант, по которому с вашей подачи, если выДрабин, пошли наши
проектировщики,  действительно  завел  нас в  тупик... Я  вас спрашиваю:  вы
можете нам толково рассказать о гидравлическом махолете? Да или нет?" "Боюсь
что нет..."  "Но почему? Ведь в вашем отделе несколько  лет  параллельно шли
оба проекта. Не  может  быть,  чтобы  вы  о  втором  не имели  ни  малейшего
представления.Учтите,  от вашего желания нам помочь зависит вся ваша судьба.
Если  выяснится, что вы не представляете для нас никакой ценности, то мы вас
просто депортируем обратно  в Союз Советов. Вместе  с  вашей  девушкой."  "Я
могу...  подумать? Несколько  дней?" "Конечно. Но  думать  будете  под нашим
наблюдением.  Нет-нет.  Вы  не  арестованы.  Гуляйте,  знакомьтесь  с  нашей
столицей, но не пытайтесь скрыться. Все равно без языка и денег вы далеко не
уйдете. В Еврейском агентстве, кстати, уже знают, что вы не вы."
     "Послушайте, я  скажу вам всю  правду, - горячо заговорил Валерий.  - Я
действительно  Драбин, а там, в Ленинграде уже  три месяца руководит отделом
мой близнец, Борис Абрамович Дробинский,  мусорщик из Певека. Мы  поменялись
биографиями  и документами, чтобы мне вместо него пойти  в рейс и  сбежать к
вам.  Он не мог встретиться со связником, он не знает паролей  и явок,  знаю
только я." "По-моему, - усмехнулся военный, - либо вам нужен психиатр,  либо
вы всерьез полагаете, что в его визите нуждаемся мы. Посудите сами. Мусорщик
руководит  отделом вместо  доктора  технических  наук  всего  три  месяца  и
успешно, без  участия  доктора,  осуществляет  проект гидромахолета!  А  сам
доктор готовность  своего коллектива создать этот летательный аппарат за три
месяца  категорически  отрицает. Более того,  о  гидромахолете  ни малейшего
понятия  не  имеет!  Он нас годами информирует,  напротив,  об  "уникальном"
электрическом аппарате. Мыему за эту информацию уже пять лет платим баксами.
Своему же двойнику-мусорщику он почему-то оставляет единственно осуществимый
гидровариант,  об  испытании  которого  нас  информирует  совершенно  другой
человек,  пока  наш  доверенный агент, доктор Драбин,  предпочитает  плавать
матросом-грузчиком,  чтобы, рискуя жизнью, добраться до  Лондона  без  нашей
помощи, которая ему  была обещана...  Вы только вслушайтесь, как звучит все,
что вы  нам тут  наплели!..  Я бы  арестовал и выпотрошил вас за  неделю, но
профессиональная  честь просто  не  позволяет  мне работать  с  вами, как  с
коллегой-противником. Я слишком уважаю МГБ, чтобы поверить, что оно способно
засылать к намлюдей с такими легендами!.." "Или вы  сдаете нам гидромахолет,
или мы сдаем вас вашим хозяевам,  -  добавил высокий, стоя у окна и глядя на
улицу. -  У нас  нет времени на ваши шарады с  мусорщиком в роли  профессора
Драбина.  Свободный мир  стремительно  сокращается  под ударами всевозможных
"освободительных"  движений.  Штаты  блокированы Кубой  и прочими "народными
республиками"  Латинской  Америки,   мы  получили  под  боком   просоветскую
Ирландию, Францию  вышибли  из Африки и  поджимает  с  юга Бакская Советская
Республика,   отхватившая   половину   Испании.  У   нас  увели  почти   всю
ближневосточную  нефть после  образования Советского Курдистана. Если вы это
вы, то  просто обязаны  перестать валять  дурака  и отдать нам гидромахолет!
Коммунисты начинают его массовое производство. Это - страшное оружие. Это то
же, что танки в начале века против конницы.  Против махолетов наша авиация и
ракеты  -  вчерашний  день.  Попробуйте нас  понять  и  вспомнить  все,  чем
занимались в своем отделе."Он еще  развыглянул в окно и неприятно  улыбнулся
Валерию: "Пока вы свободны. Ваша женщина вон там места себе не находит."

     "Если  ты для них и не  Драбин, и не Дробинский, то кто же тогда ты?" -
плакала Майя, боясь отпустить руку так  и не бросившей их старушки. Все трое
сидели в сквере и обсуждали свои дела.
     "Но почему  же вы, Валерий,  не  можете честно  рассказать им, как этот
аэроплан  устроен?  - пожилая леди напряженно вглядывалась в  осунувшееся  и
побледневшее лицо Драбина,  ставшего совершенно похожим на бича дядю Борю. -
Что  вам теперь-то скрывать? Мне представляется,  что вам сейчас должно быть
не до патриотизма..."
     "Господи,  - закричал, пугая голубей, несчастный Валерий Алексеевич.  -
Какой,  к дьяволу,  у меня-то патриотизм! У  меня  его  и сроду  не  было, а
теперь-то  и подавно... Вы  что, тоже уверены, что я - советский шпион? Да я
просто понятия не имею о  гидромахолете! Я много лет делал вид, что руковожу
этим проектом,  но только давил его в  зародыше,  потому что терпеть  не мог
Пухина  и  Дубовика.  Я  был  занят  только  тем,  чтобы  их  любыми  путями
дискредитировать.  У меня просто не  было  ни времени,  ни желаниявникать  в
детали  варианта, в котором я ничего не понимал, а  потому и не верил.  Я не
знаю  теории  привода  его  крыльев.  Я  понимаю  в   электросервомоторах  и
электроннике.  Я занимался поэтому электромахолетом,  хотя был уверен, что и
он в дело никогда не пойдет. Япередавалангличанам все  разработки  по  этому
варианту  только потому, что  они  мне платили.  Но твердо  знал, что  и тут
ничего  не  получится.  Я  совершенно  не  беспокоился  о  судьбе советского
проекта, зная что он  заглохнет  и  забудется,  как  почти  все  темы нашего
идиотского института."
     "Действительно, идиотского, - тонко  улыбнулась  их покровительница,  -
если,  простите, некомпетентный  начальник  намеренно мешает  работать своим
одаренным подчиненным, хотя  и  не понимает,  чем,  собственно, они  под его
началом столько лет  занимаются..." "Хорошо, я подонок и бездарь, но что  же
нам теперь-то делать? У  меня осталось немного денег.  Может быть  бежать из
Англии? Скажем, в Америку?"
     "Они же сказали тебе, что не выпустят,  - уныло сказала  Майя. - Сдадут
нашим. А те замучают... Я так и знала..." "Подождите, - как-то странно вдруг
посмотрела на них старушка. - Есть нетривиальный выход. Поедемьте-ка ко мне.
Будьте  готовы к совершенно  фантастической встрече. И -  все образуется.  В
конце концов, вы боитесь только МГБ. В Израиле тоже не сладко, но уж МГБ вам
там точно не грозит." "Да не хотим мы в Израель! Там все под контролем наших
Органов, там точно такой же режим, я там был."
     "Я вам и  не  предагаю в  НДР  Израель.  Я  вас  попробую  отправить  в
независимое и демократическое Еврейское государство."
     "Такого государства в принципе быть не может. Это показали и Автономия,
и Израель... Нет  на  нашей  планете такого еврейского общества. И  быть  не
может.  Еврейство   и  независимость   -  несовместитые  понятия!"  "Значит,
попытаемсяпоискать такую страну на другой планете... Вот мы и дома. Побудьте
здесь немного, а я попробую кое-с-кем поговорить."

     "Это она  специально перед  тобой так  выламывается? -  хрипло  спросил
капитан МГБ Глушков, наблюдая из угла  Егора в его бинокль "зарядку" Гали. -
Аппетитная девочка. Ты  ведь не хочешь, чтобы мы ее попросили станцевать вот
так у нас и перед нами в твоем присутствии?  Ага, я вижу,  что ты не  забыл,
как мы в твоем присутствии  с этой  красоткой Люсей разговаривали! И как она
славно  выглядела  после  нашей милой беседы в  своем станке. Все  вспомнил?
Тогда,  если  не  хочешь,  чтобы я так  же испортил  загар  твоей  красотке,
расскажи  мне,  куда  запропостился твой братишка  вместе  с  Люсей.  С моим
автографом на  своей... И  заодно поройся в  своей  памяти, у  кого из твоих
знакомых он берет подрывную литературу. Не  знаешь?.. Но меня-то  ты  хорошо
знаешь, подонок? Не жмурься, не поможет."
     "Я  знаю вас, вы капитан Глушков. Вы  превратили меня в растение... И я
хорошо помню, как вы пытали Люсю  у меня на глазах. И я твердо верю вам, что
вы с  тем же  мерзким  наслаждением будете мучить  вон  ту  девушку  в  окне
напротив. Хотя не менее твердо знаете, что она ни в чем не виновата и ничего
о наших делах не знает... Мы с ней даже не знакомы. Ни я, ни брат..."
     "А с  чего  тогда она  именно тебе своей голой жопой  крутит и сиськами
трясет? Почему, если она не в курсе вашей подлой деятельности? Из жалости?..
Сочувствует врагу народа, так?"
     "Да откуда ей-то знать, что... враг народа?"
     "А  чего это ты так запнулся, бывший  красавчик? Ты что, считаешь  себя
другом  советского  народа,  живущего  уже  десять  лет  при  коммунизме? Ты
полагаешь, что  если ваши  призывы о "свободе и  демократии" будут услышаны,
если  "власть  МГБ" будет свергнута,  то народу  станет легче  жить, чем при
бесплатном  питании  и даровой  крыше  над головой  для  каждого  советского
гражданина? А  я  вот уверен, что  ваша "свобода" в  нашей стране непременно
означает массовое  освобождение таких  низменных  инстинктов,  власть  таких
ненасытных  и жестоких  бандитов, по  сравнению с  которыми я, твой палач, -
ангел небесный. Да антисоветская власть тотчас  же отнимет у народа все, что
он десятилетиями создавал и защищал от внешнего врага, чтобы тут же этому же
врагу продать - за свою свободу  грабить  народ.  Знаешь ли  ты, что вот эта
сладкая  девочка,  как и  миллионы таких же красоток  по  всей стране  будут
продавать всем подряд  свое тело, чтобы  прокормить себя  и своих детей? Что
мужчины, чтобы  не приходить  домой к голодным детям с пустыми руками, будут
вынуждены  убивать  и грабить  друг  друга, так как  их золотые и  бесценные
сегодня рабочие руки  бандитам у власти не  нужны! Какое им дело до десятков
миллионов  безработных, если они вообще не заинтересованы в производстве? Мы
сократили рабочий день  до  четырех часов, чтобы в условиях автоматизации  и
компьтеризации  все  имели  работу.  Мы  построили десятки  тысяч  клубов  и
стадионов,  домов  отдыха,  чтобы  все  имели  досуг.  Мы  обеспечили  наших
пенсионеров отдельным жильем,  бесплатным питанием, путевками  в санатории и
многочисленными государственными подарками, пока в хваленной Америке старики
питаются из мусорных баков! Мы сделали бесплатними поезда и самолеты,  чтобы
трудящиеся и пенсионеры могли по два месяца в году загорать на  юге, как эта
красотка в своем "купальнике". И наши  дети -  счастливые пионеры. Вы хотите
превратить ихв голодных и  озлобленных  малолетних преступников-беспризорных
Гарлема при живых  родителях-наркоманах  и пьяницах. В детей, которым нечего
будет  к зрелости вспомнить из своего детства  и нечего ждать от будущего...
Мы - единственная страна в мире, где нет наркоманов, так как за производство
и  продажу наркотиков,  мы  помещаем виновных  в  специальные лагеря, где их
наркотиками же доводим до скотского состояния, чтобы они перед смертью через
пару месяцев осознали, что грозило бы их клиентам без "палачей  из  МГБ". Вы
хотите  вернуть  наше  общество  к  законам  джунглей, к  власти  наживы?  К
поголовному  бандитизму, воровству, проституции,  пьянству  и наркомании? Вы
хотите,  чтобы  все  дружные  сегодня советские  нации  были  спровоцированы
националистами на отделение от Союза в духе вашей борьбы за "самоопределение
наций вплоть до отделения"? Но как только этот лозунг материализуется, чернь
немедленно почует  давно ею забытый запах крови, пьянящий националистов. Она
начнет  в  своих  республиках  резать  и  жечь русских, чтобы  отделиться  и
предоставить  своим паханам право грабить соседние народы. Россия наполнится
десятками миллионов нищих  этнических беженцев. Чем вы с  Матвеем  будете их
кормить?  Где поселять?  Как  объяснять,  почему  ваша  новая  власть их  не
защитила? Я такого будущего своей Родине не желаю. А поэтому, даже если вы с
Матвеем - наивные демагоги,то мне вас не жалко давить самым жестоким образом
в  защиту  всех   советских  народов.  Ибо  те,  кто   вас,   спортсменов  и
комсомольцев,сбил  с верного пути и натравил  на нас и народ, хорошо  знают,
что делают, для  чего  и ради кого  направлена ваша подрывная  деятельность,
ваши такие красивые лозунги. Моя служба - защита народа от дурных пособников
зарубежной  мрази,  которой  дозарезу нужно  наше  ослабление,  разорение  и
последующее   неизбежное  разложение  изнутри,  ибо  извне  им   с  нами  не
справиться...  Впрочем, тебе  все  это говорить  бесполезно: ты весь в своем
фанатизме.До твоего каменного сердца мне  болью моего сердца не достучаться.
А потому я поставлю вопрос  прямо и жестоко: кого  ты предпочитаешь видеть в
хорошо тебе знакомом кабинете  полковника Доренко - в моих беспощадных руках
-  активного  антикоммуниста  Матвея,  твоего  братишку,  или  эту,  как  ты
говоришь, невинную секретуточку?Ведь есть  же  хоть  какая-то совесть даже у
"борцов с бериевской тиранией?" Или я в тебе ошибся? И вот эта красоткабудет
за  эту  ошибку  расплачиваться свой  загорелой  кожей?  И,  кстати,  быстро
расскажет, отчего она именно тебя развлекает. И от кого  узнала, почему ты у
нас  такой  сейчас красивый и ловкий. Только с твоей  помощью  ее еще  можно
спасти."
     "Я могу подумать? Хотя бы неделю..." "Надеешься, что Матвей успеет лечь
на дно?  Ладно... Не зря все удивляются, что я на такой службе сохранил свое
от  природы золотое  сердце.  Ты-то  у  нас без ног далеко  не убежишь. А ей
вообще бегать  пока незачем, так? Телефона у тебя нет, квартира блокирована.
Предупредить ее ты  не  сможешь. Кормить тебя будут мои люди, а потому - даю
тебе твои две недели...  Ага, вот к ней  кто-то пришел,  раз она  одевается.
Миша, - крикнул он в мобильный телефон. - Кто к серетарше там пожаловал?"
     "Да  тот   же.  Драбин,  ее  начальник  отдела."  "Ага,  новоиспеченный
лауреат-орденоносец.  Тоже  с  некоторыми  странностями товарищ.  Организует
звонки от нас, о которых мы и не подозреваем, на  себя не совсем похож после
командировки в  Арктику.  Он  у  нас в жесткойразработке. Вот ты, Егор, меня
чуть в  слезу не вогнал с невиновностью твоей стриптизерки! Никак до тебя не
дойдет, что мы - Органы. У  нас  горячие сердца, но  чистые  руки. Мы  свято
блюдем  права советских  граждан. У нас  невиновных не преследуют.  Мы сотни
миллионов невиновных  защищаем от  таких,  как  ты  с  Матвеем.  Но  когда у
"невинной" красотки в приятелях ты  с  этим почти наверняка псевдо-Драбиным,
то есть о чем  подумать,при всем восхищении ее прелестями.  Не так ли, борец
за демократию?"

     "Это и есть те самые люди, мисс Полонски?" -  спросил с порогапо-русски
без акцента высокий респектабельный господин, которого старая леди привела в
свою  квартиру. Он пристально посмотрел на нахохлившихся беженцев,  а  потом
решительно и крепко пожал Валерию его вялую безвольную ладонь.
     "Фридман,  -  коротко  представился  он, почтительно поцеловав  руку  у
ошеломленной Майи. - Ничего не  надо мне говорить. Вам надо срочно бежать. И
я вам попробую помочь."
     "Куда? -  безнадежно  спросила Майя.-  Где  нас  не  достанет  МГБ и не
депортирует  в СССР?" "Туда, естественно, где нет ни МГБ, ни СССР. Но и не к
вам  на родину, в Российскую федерацию.  И  не  в  Соединенные Штаты России,
гражданином  которых являюсь я  и где мне категорически запрещено самовольно
путешествовать  по  мирам  и  измерениям..." "Но  это же  все фантастика!  -
задохнулся  Валерий.  -  Какие  миры, какие русские  штаты! А  в  Российской
федерации нас ждут..."
     "В том-то и дело, что уж там-то вас никто не  ждет, там я не  смогу вам
помочь натурализоваться,  так  как мои тамошние знакомые могут меня  выдать.
Итак, вы оба евреи,  так?" "У меня  только дедушка...  -  сказала Майя. - Он
погиб  при  депортации  1953 года." "Я говорил  о вас со  своими друзьями  в
Израиле..." "Только не Израель!  - закричал Драбин.  - Я там был, там  такие
подонки! Почище советских..."
     "Да нет же, - поморщился Фридман. - Израиль это не НДР Израель. Израиль
-  независимое Еврейское государство, демократическая страна, каких  в вашем
мире сохраненного сталинизма, пожалуй, вообще нет! Тут все,  так или  иначе,
замараны деспотией. Потому с вами  так обошлись в вашей Англии,  но не могли
бы  поступить подобным образом  в обоих других известных  мне мирах.  Верно,
мисс Полонски?" Старушка  радостно кивнула: "Израиль - сказочная страна. Там
очень красиво. И очень  хорошо. Если, конечно,  есть работа  и деньги. Но  я
полагаю, дорогой Арон, - тихо добавила старая леди, - что вы совсем запутали
наших и без того запуганных друзей. Можно я  им все объясню за вас? Так вот,
доктор Фридман родился в том же мире, в котором мы находимся  сегодня, но на
решающем для вашего еврейского  народа  этапе этот мир как бы  разделился на
два измерения, что часто бывает в множественных мирах. Путешествовать по ним
дано  только  вместе  с топологами-конверсистами,  каким и  является  мистер
Фридман. Так вот,  в его измерении Сталин умер не  десятого июня 1953, как в
вашем, а пятого марта того же  года, как  раз на Пурим.  То есть в том  мире
Всевышний  защитил  евреев,  а  в  вашем  почему-то  нет.Сталин  там умер до
апрельских  антиеврейских процессов  и майской  массовой  депортации евреев,
которой подвергся  бы и сам Фридман.  После смерти тирана  Берия, как тонкий
интриган, в  расчете на  свою будущую  власть  и понимание Запада, прекратил
подготовку  к  процессам,  реабилитировал  "врачей-убийц" и  вообще  готовил
страну совсем не к вашему варианту  развития. Но он был арестован Хрущевым и
его  сподвижниками и совершенно  справедливо  казнен за  все  его злодеяния.
Новое  руководство  партии раскрыло  преступления  сталинизма,  дало  толчок
некоторой  либерализации режима, который затем зашел в экономический тупик и
рухнул, уступив место вроде бы демократической Российской Федерации и прочим
подобным режимам союзных  республик распавшегося СССР. Но вместо  демократии
там  вышла  чудовищная  система власти  уголовных  преступников  и недобитых
коммунистов.  Фридман и  его  семья, избежавшая  депортации,  вынуждена была
все-таки  эмигрировать  в проамериканский  процветающий  Израиль.  Там  Арон
сделал свое открытие возможности путешествия по мирам. Но не был востребован
местной научной  элитой  и  стал  искать применения своего открытия  частным
образом - на благо просто своей семьи.*)
     Он попытался попасть в Санкт-Петербург пушкинской эпохи, чтобы выменять
там,  скажем,  магнитофоны  на  золото.  Но  что-то  в  его  построениях  не
сработало,  и  он  попал  внеизвестное  ему  измерение,  в  Петроград  конца
двадцатого века  - в  столицу  могучих  демократических  Соединенных  Штатов
России, возникших в  измерении, не знавшем Октябрьской революции. Разрываясь
между  не  принявшим  его  любимым Израилем и  пригласившими его  же СШР, он
принял подданство последних без

     права помогать Израилю... Вы следите за моей мыслью?"
     "С  трудом,  но  слежу, -  ошеломленно ответил Валерий. -  Продолжайте,
пожалуйста. Так или иначе, я  много читал об этом в фантастических романах."
"Мы  с  Ароном и его милой  женой  познакомились  когда-то  в  Париже, стали
друзьями.  Узнав об истории махолета, я связалась с ним, и он, чтобы  помочь
все тому же еще любимому им Израилю, попросил меня свести меня с вами. Он не
может  взять вас в СШР.  Не столько  потому, что махолет там не нужен: у них
решена  проблема  антигравитации для  движения по воздуху,  сколько  по  той
причине,   что  ему  запрещены  путешествия  по  мирам  без  санкции  самого
Президента. Помогая вам, он очень рискует."
     "Это мои проблемы, - поморщился Фридман. - Земля не может не вращаться,
птица  не может не  летать, тополог не может  не путешествовать по мирам.  Я
подозреваю, что и наш Департамент федеральной  безопасности подозревает  или
достоверно  знает   о  моих   фокусах,  но   Президент,   с  помощью   моего
высокопоставленного друга, князя Мухина, решил закрывать на  это глаза, коль
скоро я не связываю  свои усилия  собственно с  СШР." "Хорошо, - подал голос
Валерий, пришибленный этим потоком  несуразностей, особенно  небрежным таким
появлением современного русского князя на сцене и без того театра абсурда. -
Что  же   от  нас  требуется  для...  такого  переселения?"  "Ничего,  кроме
согласия."  "Мы согласны!  -  крикнула Майя. - Мы оба на все согласны, кроме
возврата в СССР. Даже на смерть..."
     "Тогда вы... уже  сбежали, - улыбался Фридман, когда все четверо пришли
в  себя   после   конверсии  -  короткого  помрачнения  действительности   и
оставшегося странного головокружения. -  Добро  пожаловать в свободный мир!"
"Позвольте,  но  это... та  же квартира...  Тот же пейзаж за  окном  - мост,
Большой Бен..."  "Квартира та же,  поскольку мисс Полонский -  мой агент  во
всех  трех мирах.  А  для  вас включу-ка  я телевизор,  - улыбнулся  опытный
тополог-конверсист. -  И настрою на Россию. Ага, посмотрите, послушайте. Это
Москва, не так ли? Но это ли - ваш СССР?"
     На экране буйствовала Дума, что-то  лепетал полуживой президент, сидели
на  рельсах  безработные шахтеры,  потом долго шел жуткий  репортаж  о массе
женщин,  вынужденных  от голода  заниматься  проституцией,  потом  о  детях,
зарабатывающих  на хлеб  рекетом,  о  массовой наркомании.  Потом  обо  всем
известных,  но безнаказанных  государственных деятелях,  которые  вывезли за
рубеж не  только весь золотой запас, накопленный  в Царской России и в СССР,
но и всю гуманитарную помощь, предоставленную обрезанной по самые уши бывшей
великой державе для  спасения  ее безработного населения  от  голода.  Потом
началась  зарубежная  хроника. Славян  - друзей России  -  бомбили  самолеты
западных  армий, а  руководители великой  державы, вяло огрызаясь,  клянчили
кредиты у тех, кого  называли агрессорами. Но кого может интересовать мнение
разложившегося  и  беззащитного  бывшего  Союза, развалившего свою  армию  и
военную промышленность?..
     "Мистер  и миссис Драбин" сидели в  ужасе,  который не  уступал  страху
перед всесильным  жестоким МГБ. "Если  бы  я привез  такой ролик  в СССР, то
тотчас  был за это прощен, - глухо сказал, наконец,Валерий. А потом я бы всю
оставшуюся жизнь был  бы  тайным агентом МГБ.  Чтобы давить в зародыше любую
оппозицию... Лучше наш свирепый коммунизм, лучше фашизм, что угодно, чем все
это..."
     "Ну, не все так просто, - беззаботно смеялся Фридман. - В конце концов,
не  было бы "Великого  Октября"  и вашего МГБ-КГБ, в обществе не возникло бы
напряжения, рано или поздно чреватого социальными катастрофами. Впрочем, это
все не мое, да  и не ваше дело. Израиля это  пока  прямо не касается. Но вот
право на достойную жизнь в еврейской стране вам еще предстоит заслужить. Что
это  за  махолет,  который  так  нужен  королевским  ВВС?  Мне  уже  удалось
заинтересовать им кое-кого в  Израиле.  И они готовы, естественно, за наши с
князем деньги, дать вам его там проектировать и построить. Вы готовы?"
     "Боюсь, что нет, - покраснел Драбин. - А вот мой  брат, Борис Абрамович
Дробинский,  судя по всему, может. Ну и я  подключусь... Надо вывезти Бориса
из СССР со всей документацией."
     "Ох и не хотелось бы мне снова в Ленинград, - поморщился Фридман. - Мне
там  и  в  нашем-то  Санкт-Петербурге  не  нравится,  а  уж  в  вашем...  Да
придется... Не ради вашего брата - ему-то  как  раз бежать вроде бы незачем,
не так  ли?  Насколько я  понял, он  там преуспел  на чужом месте.  Но  ради
махолета для  Израиля  я попробую уговорить Бориса Дробинского бежать... Что
же  касается  вас,  то мисс Полонски знает,  что  вам  нужно  дляэмиграции в
Израиль. Документы,  легенды.  Тем более,  что там вас должны  встретить мои
высокопоставленные друзья."


     Егор подкатил на своей коляске к окну, осторожно открыл обе рамы, взвел
смодельный арбалет, над которым тайком работал с тех пор, как осознал Галино
внимание лично  к себе. Он поклялся  убить хотя бы одного из тех, кто придет
за ней, а в том, что мимо нее не пройдут, он не сомневался. Он мечтал, чтобы
этимнекто оказался сам Глушков. Взвести пружину арбалета мог только сам Егор
своими все еще могучими руками. Натянув  ее, он пустил  стрелу  в окно Гали.
Раздался  звон  стекла,  осколки посыпались  в  пустой  темный двор.  Стрела
воткнулась в задернутую портьеру, открыв на  мгновение залитую ярким  светом
комнату, где обнимались в кресле нагие Галя и Борис. Егор  скрипнул зубами и
напряженно всматривался в окно по ту сторону колодца. Мужчина, уже в брюках,
обследовал подоконник и взял стрелу с запиской...
     Когда на новый звук из  двора в  комнату Егора  заглянул  его охранник,
калека сидел в своем кресле лицом к телевизору. Окно было плотно закрыто.
     2.
     "То-есть они меня все-таки выследили... Еще не знают правды, но всерьез
подозревают."  "А  узнать правду для них - дело техники, - заплакала Галя. -
Мне одна  несчастная девушка подробно рассказывала, что  они теперь  со мной
будут   делать...  При  тебе,  чтобы  ты  во  всем   сознался."  "Подожди...
Расскажи-ка  мне  сначала  про  этого  Егора?  Ты ведь  ему  устраивала  эти
спектакли? Зачем  тебе это надо было?" "Я была  в него влюблена.  Совершенно
заочно  и платонически - видела его  выступления  на Зимнем  Стадионе. Потом
как-то увидела,  как его брат Матвей выносил Егора, уже калеку, к коляске на
прогулку. И подруга  Матвея мне  рассказала, что  Егор вовсе  не сорвался на
тренировке,  когда крутил "солнце", а был намеренно  искалечен...  Мне стало
его жалко... Теперь мне будет так же жалко себя... И тебя..."
     "Что ты предлагаешь? Может быть, бежать?"
     "Куда? МГБ  вездесуще, -  Галя уныло смотрела  в разбитое  окно,  зябко
кутаясь  в наброшенный халат.  - Они как-то взорвали не угодного им Министра
обороны Западной Германии прямо в его туалете.  Что мы с тобой против них?..
Пропали  мы,  Боря...  Так  вот  для  чего  я  так  старательно  загорала...
Господи!.. Уже идут..."
     Двор пересекал высокий незнакомец.
     "Мы  не  сдадимся! - решил  Борис. -  У тебя в комнате есть  что-нибудь
тяжелое?"  "От  папы остались гантели...  Но что  они против  их  приемов  и
автоматов?"
     "Знаешь, когда  пришли  депортатели,  мой отец, полный кавалер Славы  и
бывший  фронтовой разведчик, велел маме сначала  вышвырнуть нас  с  братом в
огород за окно,  а потом отстреливался от гадов  из именного, талбухинского,
пистолета. Предпоследнюю пулю  он отдал  маме, последнюю  - себе, а у порога
нашли шесть  трупов. И маму не насиловали у него и у нас с братом на глазах,
как  в  других  семьях... Кстати,  та,  помнишь, инспекторша-комсомолка, что
высадила  меня из  вагона малолеток-сирот в Биробиджане и  спасла от Певека,
знала  откуда-то  о папе... Так что  твой загар  -  не  для них!.. Он  один?
Отлично.  Этого  гада я гантелей поглажу напоследок.  И -  оба в окно...  ты
согласна?" "Да, но  если ты, Боря... меня выбросишь.  Я сама не прыгну...  Я
жутко боюсь высоты..."

     "В МГБ служат  евреи?..  - ошеломленно  вглядывался Борис  в  вошедшего
Фридмана, который ловким ударом тотчас вышиб у него из рук гантелю. - Или вы
не  от  них?" "Нет  более  стерильной организации в  этом  плане, я думаю, -
тревожно  оглядывался гость.  -  И нет времени.  Меня  зовут  Арон  Хаимович
Фридман. И я безмерно рад, что вы ждете МГБ. Это сразу облегчает мою задачу,
ибо  я  пришел именно затем, чтобы предложить вам бежать за  границу,  Борис
Абрамович...  По  просьбе  вашего  брата.  В  свободный  мир.  Желательно  с
материалами по махолету"
     "Позвольте, товарищ Фридман, - тут же насторожился Борис. Откуда у меня
секретные материалы?.."
     "Вы много встречали в МГБ людей, похожих на меня?"
     "В МГБ  нет, - сухо возразил  Борис. -  Но в  Автономии и, особенно,  в
Израеле,  до черта евреев  охотно  сотрудничают  с Органами. Так что на ваши
вопросы  о  махолете я пока отвечать не собираюсь. Кстати,  о моем брате. Он
что,  не добрался до  Англии?" "Добрался.  И с очень милой женой.  Вы  с ней
знакомы?"
     "Что  за жена? - забыв все страхи, ревниво  насторожилась Галя, пытливо
вглядываясь  в  едва справляющегося  с  настроением  Бориса.  -  Мне  всегда
говорили, что у близнецов - все общее... Но я... не согласна!"
     "Галя! - крикнул Борис. -  О чем ты? ОНИ сейчас придут... Только... Как
мы вообще можем бежать? Без денег, документов? Да и  за домом, как мы только
что узнали, уже давно следят." "Обычным путем из СССР  вообще бежать сегодня
практически   невозможно,   -  согласился  Фридман.   -   Я   -   математик,
тополог-конверсист, это..." "Знаю, читал в фантастических романах. И что же?
Откуда мы должны...  депортироваться в другое измерение?" "Да хоть сейчас же
и отсюда."
     "А из... соседней квартиры можно?" - вдруг быстро спросила девушка.
     "Не засветимся по дороге?" - Фридман выглянул во двор.
     "Зачем, Галя? -  не  понял Борис.  - Если можно... улететь прямо  в это
окно, то..."
     "Я бы  хотела, чтобы вы помогли  бежать еще одному  человеку...  Мы ему
обязаны предупреждением. И вообще..." "Это далеко?" "Вон в том подъезде..."

     "Вышли  из подъезда все трое, - докладывал капитану  Глушкову  командир
группы  захвата. - Прошли  в подъезд к калеке." "И  еврей с ними? От-лич-но!
Ну, Егорушка! Он, видите ли, с этой стриптизеркой "вообще не знаком"!  А она
уверенно ведет к нему всю честную компанию - "невинных и лояльных" советских
людей. Как только  войдут, берите  всех четверых. И прямо ко мне." - Глушков
нетерпеливо потирал руки, обращаясь к улыбающемуся полковнику Доренко.
     "Вот  это будет  игра! - подхватил тот. -  Я глазам не  поверил - такой
откровенный  жидюга  и  шастает  себе  свободно  по  Ленинграду.  И  никакой
идентификации  его   рожи   ни  в  Автономии,  ни   в  Израеле!  Вот  мы   и
поинтересуемся,  где он  скрывался десятки лет, откуда и зачем тут взялся. А
заодно и о том, откуда ваша красотка знает адрес Егора и почему ведет своего
подозрительного   начальника   и   этого   непостижимого   еврея   именно  к
диссиденту...  А там до  Матвея и  его  связей рукой  подать. Кстати,  на ее
допросе мы  расколем не только Егора,  но и  ее второго  обожателя, которому
тоже есть  что рассказать и о себе лично. Знаете  кто этот "Драбин" на самом
деле?" "Нет, - ответил Глушков. - Неужели раскопали?" "А мы,  по-вашему, чем
деланные,  Иван   Павлович?   Лже-Драбин  -  Борис   Абрамович   Дробинский,
автономник.  А его  близнец,  тайный еврей Драбин, оказывается с какой-то их
общей, но другой  красоткой, кстати  уже  поротой  однажды публично,  сейчас
находитсяв Лондоне с махолетом..."
     "С НАШИМ?!" "Черта с два! Со своим никчемным, электрическим! Англичанам
ни его махолет, ни он сам, ни его девка не нужны. Они собираются, в качестве
жеста доброй воли, выдать их нам."
     "От-лич-но, товарищ  полковник.  Будет  нам  групповой стриптиз,а  пока
будем   довольствоваться   секретаршей.  Вы  бы  видели   что   за  фигурка.
Представляете, какой прекрасный вечер нампредстоит! Прекрасный вечер!.. Ага,
вот и мы.. Всех взяли? Что?! Как никого?! А калека? Калеки нету?! Вы... хоть
соображаете, что говорите? Я-то понимаю, что вы ничего не понимаете... Может
их тела под окном, ну трупы?..  И трупов нету?.. А оцепление? Что значит все
было в штатной ситуации, если вы прозевали их проход с четвертого этажа мимо
вас  по единственной лестнице да еще с инвалидом на  руках!.. Я тоже считаю,
что такого не могло быть. Тогда  где они? Вы хоть понимаете, товарищ главный
сержант, что... тебе самому за это будет?.."
     "Ушли, - ласково сказал полковник, потирая  подбородок хорошо  знакомым
Глушкову движением  и медленно поднимаясь из-за стола. - И вы уйдете отсюда,
капитаном, но до камеры дойдете  - ЗЭКОМ!! - вызверился он. - Конвой!! Взять
гада! Выпотрошить! Надо же, такую дичь упустить!"
     "Товарищ пол-ков-ник!" - жалко повторял Глушков под сыпающимися на него
со  всех сторон  ударами.  Телефонный звонок  заглушил  его  вопли.  Доренко
схватил трубку "Стойте! - крикнул он вдруг задушенно, мгновенно сменив  цвет
лица с багрово-красного на зеленовато-бледный. - Не уводите его..."
     "Взяли все-таки? -  прошепелявил разбитыми в кровь губами  Глушков. - Я
так и думал... Они просто... заскочили в  соседнюю  квартиру..."  "Какую,  к
дьяволу, квартиру! Вы же сами, Иван Павлович, в каждую посадили по засаде...
- чуть слышно проговорил только что такой грозный  начальник,  опускаясь  на
стул.  -  Ах,  если бы,  Глушков...  Но дело  гораздо хуже.  Звонил  Василий
Никитич...ну, начальник Первого  отдела  ЦНИИПМФа.  Только  что выяснили  по
химическому покрытию чертежей махолета  и индикатору индивидуального запаха:
Драбин... или как его там на самом деле Абрамыч твой, Дробинский..."
     "Ну?  Невиновен?  -  с пустой надеждой спросил Глушков. - Кто  сказал?"
"Не-ви-но-вен!? Да он снял на микропленку ВСЕ совершенно секретные документы
по гидромахолету. Мало того, этот шпион у тебя,  падла, под носом, постоянно
записывал  на диктофон все свои беседы  с этим наивным дураком-Дубовиком и с
твоим же  старым пердуном-Пухиным. И со всеми смежниками из  ВВС.  Теперь  у
него  ВС, понимаешь, куратор  ты  сраный,  все, что надо  для  производства
махолета  в  Америке   и   Англии  против  нас.  А   уж  они-то  развернутся
немедленно..."
     "Но, товарищ полковник, Владимир Кузьмич... Они  же не могли улететь из
коммуналки с калекой  за  границу! Это просто гипноз.  Жидюга - просто Вольф
Мессинг какой-то. Они  еще где-то в Ленинграде.  Мы их возьмем...  Позвольте
мне мемедленно сделать обыск у секретарши! Они же явно вместе работали!"
     "Молись,  капитан  Глушков,  молись,  дорогой  Иван  Павлович,  за  нас
обоих... Привести  капитана в  порядок, - торопливо добавил он. - Включайся,
Глушков, и не обижайся... не поймаем, оба будем похожи на твоего Егора!Общая
тревога!  - крикнул Доренко в  селектор. - Ситуация  "Воздух!!" Всем службам
Советского  Союза...  Только  чует  мое  сердце,  что  не зря этот последний
свободный  советскийеврей появился  у нас  так  нагло...  Не возьмем  мы  их
никого!..  Не только девочку  свою ты  за загар  не пощупаешь, а нас с тобой
обоих долго будут с нашей кровью смешивать... Ой  долго, капитан. Смерть нам
будет райским удовольствием!.."

     "Ну, я  в консульство завашими израильскими паспортами", - распоряжался
Фридман в почти неузнаваемой комнате Егора, где сначала в Ленинграде,  потом
в  Санкт-Петербурге  всю   свою  жизнь  прожила  ошеломленная  их  внезапным
появлением  одинокая еврейка.  Брошенная удравшими три года назад  в Америку
сыновьями,  жалкая Фаина Моисеевна доживала свой век,  практически  голодая.
"Никого не впускайте, - сказал ей Фридман.  - Ни в квартиру, ни в комнату. Я
скоро вернусь. Вот тут деньги. Их вам должно хватить надолго."
     "Бог  вас   послал,  -   плакала  старушка,   лихорадочно  пересчитывая
стодолларовые купюры.  -  Мне этого... до конца  жизни... и на похороны... А
пускать? Посудите сами, кого же я могу пустить, товарищ... господин Фридман?
- Фаина Моисеевна разводила  руки, поднимая брови и тряся седыми кудряшками.
К ужасу беглецов, она щерила в жуткой улыбке рот с единственны гнилым зубом.
- Я тут опять,  как в  1942, одна осталась  во  всей квартире. Остальные кто
умерли, кто съехал куда-то... Ко  мне уже полгода  никто не ходит...  Но вы,
Арон Хаймович, все-таки побыстрее... А то пронюхает КГБ..."
     "Господи, - ахнула Галя.  -  И  тут... Куда же мы сбежали?" "Тут ФСБ, -
успокоил их Фридман.  - А эта  служба  сегодня  до безобразия похожа на нашу
милуюхозяйку... Один зуб от МГБ остался.  Не бойтесь. В крайнем случае, я им
хорошо заплачу. Сами вывезут за любую границу. С любыми микропленками."
     "Боря, - зашептала Галя, когда старая еврейка вышла  запереть  двери на
замки,  засовы и  цепочку.  - Откуда могут быть на земле такие пенсионеры?..
Нашим  же все бесплатно! Как  можно, Господи, оставить  голодать пенсионера?
Это  же  безнравственно. Ведь  это  же они создали  абсолютно  все,  чем  мы
пользуемся. Поэтому им обычно  создаются наилучшие условия жизни, всякие там
санатории, пансионаты, лечебницы, сиделки... А тут..."
     "Ты  не в Чикаго, моя  дорогая, - засмеялся  Борис. - Вернее, именно  в
Чикаго,  но  не  в  его  богатой  части.  А  по  всем  вопросам  недостатков
капитализма не ко мне, а  к товарищу диссиденту... Это по его части - борьба
с  коммунизмом.  Боюсь,  нам  предстоит  еще  немало  открытий  вне  плохого
Советского  Союза.  То  ли еще будет..." Егор  напряженно смотрел на Бориса.
"Если  здесь действительно  нет  МГБ,  - сказал он,  - то  все остальное  не
существенно. Если нам действительно удастся сбежать из СССР, я вам расскажу,
что именно ждало бы вас в коммунистическом раю, если бы не Фридман. Меня  не
просто пытали. Меня заставляли смотреть, как терзают других... В то числе, -
он  смертельно побледнел,  - таких  же  молодых  и красивых  женщин, как вы,
Галина Вадимовна..."
     "Но  пытать  годами нищетой  и  унижением пенсионеров..." "...Советская
власть  все-таки  не  позволяла,  - горячо  включилась  в разговор  неслышно
просочившаяся в комнату Фаина Моисеевна. - Я вас умоляю, до контрреволюции я
на свою  пенсию  могла  купить  почти  все,  что  продавалось.И подарки, как
блокаднице, на Первое и Девятое мая, на ..."

     Фридман появился  только вечером.  Он принес  им  документы, билеты  до
Тель-Авива, деньги и  одежду  для  каждого.  Галя  переодевалась  с  помощью
старушки за ширмой в одежду другого измерения, прыская от смеха.
     "Вы теперь - новые репатрианты.Почти граждане Израиля, -  пояснил Арон.
-Так что можете даже и погулять по городу."
     "Нет!!  -  замотали  головами  бывшие  граждане  первой  в мире  страны
светлого  коммунистического сегодня и завтра  всего мира. - Как можно раньше
подальше от этой земли, - добавил  Борис, а Егор тут же судорожно закивал: -
В любом измерении эта страна таит для нас смертельную опасность..."
     В  своем перекошенном  кресле атлет не сводил  глаз с окна напротив. За
целыми стеклами тамдвигались, естественно, незнакомые люди.
     "Мне надо вернуться,  -  вдруг  сказал он Фридману. - На  минуту..."  -
виновато добавил он в ответ на отчаянный  взгляд  Гали.  Фридман внимательно
посмотрел на Егора и пожал плечами: "Надо, значит надо... Не беспокойтесь, -
добавил  он, - если там засада, то  я ей не завидую. Я хорошо вооружен. Я не
из СССР и даже не из  этой.... как ее,Российской Федерации. Я из Соединенных
Штатов России."
     "Вы нас совсем запутали  в ваших мирах,  - улыбнулся Борис. - Но если в
СШР нет и одного зуба МГБ, почему бы нам не депортироваться прямо туда?"
     "Тут уже  мои личные проблемы, - замялся  Фридман. - Я дал  подписку не
путешествовать самовольно по мирам. Но -  просто не смог удержаться. Об этом
узнали  и  намекнули, что  закроют  глаза на мои художества, пока я в  своих
усилиях не буду  касаться СШР.  Не беспокойтесь. Посткоммунистическая Россия
нам почти не опасна. Разве что гангстеры, с которыми я как-то уже имел здесь
дело. Но оказалось, что  и это  крайне редкое явление.Если намеренно  им  не
подставляться, как неосторожно поступили мы с князем... Я с тобой, Егор!"
     В узкой убогой комнате было пусто. Егор прокатил  к шкафу, нашел тайник
с   арбалетом,  поднял   бинокль  на   окно   Гали  и   радостно  вскрикнул:
действительно, сам  Глушков рылся в  ее  вещах,  выбрасывая  ненужное  через
плечо. Был он какой-то весь перекореженный, лицо  в  пластырях, но  и в этом
жалком виде палач не вызвал у жертвы ни малейшего сострадания.
     Могучими  руками Егор взвел пружину арбалета  и тщательно прицелился  в
так и не застекленное окно, ожидая, когда мерзавец повернется к нему спиной.
Фридман  держал  наготове  спираль  -  страшное   огнестрельное  оружие  его
измерения. Выстрел  арбалета  был  почти бесшумным. Стрела  пересекла темный
двор  и  влетела  в  девичью  келью.  Капитан   Глушков  резко  прогнулся  и
по-звериному  закричал  на весь гулкий  затхлый ленинградский  двор-колодец,
отчаянно пытаясь вытащить застрявшую в позвоночнике стрелу. В дверь квартиры
вломились  сразу трое,  прогрохотали  по  коридору  и  выломали  запертую  и
опечатанную дверь этой зловеще-загадочной комнаты, из которой только что был
сделан такой  странный  бесшумный  выстрел и  в которой непостижимым образом
опять было пусто...
     "Теперь  мы двойники,  товарищ  капитан Глушков. Я усадил тебя  на  мое
место!  -  рыдал  от  счастья Егор  в своем  кресле. - Огромное вам спасибо,
Арон... Теперь я ваш должник! Век буду вас помнить..."
     Друзья  улыбались.  Крохотная Фаина  Моисеевна  торопилась  к  Егору  с
валерьянкой и водой. Фридман по мобильному телефону вызывал такси.


     "Господи, да у них такой же взгляд, как у наших мгбэшников, точно такой
же... Тут ничего не изменилось," -  шептал  Егор Гале,  катившей в аэропорту
"Шереметьево-2" кресло "с больным русским мужем еврейской жены".
     Огромный  самолет  "Эль-Аль"  принял их  в  свое чрево  вместе с новыми
репатриантами,  бегущими  в  Израиль  из  уже  давным-давно  демократической
России.  Наша  компанияна этом фоне почти не выделялась - все выгляделипочти
такими  же  перепуганными  и  обескураженными.  После  полета  в комфорте  и
вкуснейшего ужина, пассажиры "Боинга"  несколько успокоились,  кроме  самого
Фридмана, хорошо знакомого с непредсказуемостью родных израильтян.
     Но перевоспитанный некогда князем Мухиным генерал  Бени Шайзер встретил
Арона  и его странную команду прямо у трапа, сразу  успокоил, что Валерий  и
Майя  уже в Израиле, усадил  всех в просторный микроавтобус и привез на свою
виллу, какую и в кино не видели новые подопечные неугомонного Фридмана.
     Вот тут Галю ждало очередное испытание: зеленоглазая фигуристая Майя со
слезами  бросилась на шею  Борису.  Как две  капли  воды похожий  на  Бориса
Валерий,  в свою очередь, довольно  смело поцеловал в  губы саму Галю, о чем
они оба разве что помышляли в своем измерении.
     Генерал, между  тем,  торопил близнецов и  Фридмана, оставив  прочих на
попечение своей милой супруги и дочерей. На иврите и англите, в равной  мере
неведомым  гражданам  надменной  советской  империи,  израильтянки  пытались
объяснить,  где  тут  ванна,  где  бассейн,  что  такое  джакузи,  как  есть
экзотические фрукты и где спальни для более чем странных гостей.
     2.***
     "Мне даже  не  верится, что это машина,  - смеялся генерал Бени Шайзер,
увидев  на экране видеофильм  об испытаниях махолета. - Шмель какой-то... Не
бойтесь,садитесь ближе к столу, - сказал он израильским специалистам. - Этот
шмель  пока  не кусается.  Будем ковать,  как  говорят  у них  в  СССР,  меч
развитого  сионизма... Боюсь, что  нам понадобятся скоро не только махолеты,
но  и   что-нибудь  посерьезнее.  Мировое  сообщество,   -  обратился  он  к
помрачневшему Фридману, - отнюдь не настроено на капитуляцию наших арабов, а
Автономия объявила всеобщую мобилизацию в их защиту." "Простите, какая может
быть  мобилизация  в Автономии?  -  переспросил Борис Фридмана, служившего в
разговоре  переводчиком.  - У нее и армии-то нет. И мировому сообществу было
бы наплевать, если бы там перебили всех евреев до единого!.."
     Израильтяне  долго  смеялись,  выслушав  перевод  вопроса и разъяснения
Фридмана. "Вы  никак не можете  осмыслить, адони, что вы в  другом  мире,  -
сказал генерал  Шайзер.  - Здесь  наши  роли  с гоями  поменялись. Здесь  мы
определяли силой  оружия,  как вести  себя арабам  в  их автономии  на нашей
земле. Так вот у  Израиля  есть  одна из самых мощных  армий в  мире, но нам
противостоит сегодня  не только арабский  мир,  но и так  называемое мировое
сообщество,  боевую  мощь  которого  олицетворяет  сегодня  НАТО   в  личном
распоряжении Президента США. Раньше, когда на  стороне арабов были советские
коммунисты, нам изредка помогал Запад, прежде всего Америка.  Но теперь  мир
стал  однополюсным, и для нас существует  реальная угроза принуждения нас  к
миру  на  условиях  разгромленных  арабов. Если  мы  не  согласимся, с  нами
поступят, как  с  Югославией -  будут  бомбить  до полной  капитуляции перед
врагом."  "То  есть вас  превратят в нашу позорную НДР Израель?" "Увы, у нас
немало  политических  деятелей,  которые  приветствовали бы  такое  развитие
событий.  Я  сам  совсем  недавно  был на их стороне. Теперь  я понимаю, что
народ, познавший  вкус еврейской независимости, за ними  не пойдет. Мы будем
драться! Мы попробуем ваши махолеты  для  удара с  воздуха. Кроме  того, все
знают,  что  мы -  Массада!  То  естьмы умрем, но не покоримся. Но если  нам
придется погибнуть, то мы умрем не одни.  Мы - ядерная держава. И  это знают
все..."
     "Неужели все так серьезно? - насторожился Фридман. - Если это так, то я
пойду к Президенту СШР. Для нас ваша НАТО на один зуб."
     "И угодите на свою русскую  каторгу, - закричал генерал.  - Вы  же сами
мне сказали, что вообще не имеете права  здесь быть! И князь меня специально
предупредил, чтобы я не впутывал вас в наши дела. К тому же, еще неизвестно,
на чьей стороне выступят СШР, если мы рискнем их втянуть... Да и вообще пока
все это вообще на стадии политических гипотез, адон Арон. Я провел в Америке
молодые  годы, учился  в  Европе, мы,  израильтяне,  как  нация  эмигрантов,
большие  американцы по самой своей природе, чем европейцы. Мне  не  верится,
что  нам придется  стрелять в самых  близких  нам  многие  годы друзей.  Это
противоестественно! Напротив, во всех войнах мы всегда знали, что перед нами
Советский Союз - на стороне арабов, но позади Америка -  на нашей.  Для меня
нынешнее противостояние  совершенно  непостижимо.  Но, по  всей вероятности,
подобная  позорная  ситуация  была непостижима  и для  сербов, десятилетиями
державшими сторону  Америки  в ее жесточайшем противостоянии могучему  тогда
Советскому Союзу! Но  теперь именно Штаты и НАТО готовы публично нас высечь,
чтобы остальные боялись собственной независимости."
     "Но  Израиль, как  и Сербия, не сможет  противостоять в одиночку  всему
Западу, а Россия не окажет евреям и символической помощи," - сказал Валерий,
вспоминая передачи российского телевидения в квартире мисс Полонски.
     "Тогда я усиленно пойду по мирам! - бушевал Фридман. -  Я найду  Глобус
Израиля , он  и  выступит  в  нашу защиту всей своей мощью... У  меня теперь
совсем другие возможности, и никому меня не остановить."
     "Кроме  вашего  Департамента национальной безопасности, адони, -  снова
прервал его Бени. - Ведь эти возможности предоставили  вам СШР. И они вправе
требовать от вас, русского барона, абсолютной лойяльности. Я, конечно, очень
тронут вашим еврейским патриотизмом, но..."
     "Господа,  - сказал  израильский авиаконструктор. - По-моему, нам самое
время  обратиться от  эйфории  к  печальной  реальности,  связанной  с  этим
летательным  аппаратом.  Мы  никогда  не  сможем создать махолет  не  то что
крупных  размеров,  с удесятеренной  мощностью, но и  повторить ваш пилотный
образец. Вы говорите, его скорость превышает скорость самолета?"
     "Конечно,  - уверенно  ответил Борис. - Чтобы судить об его скорости  и
маневренности, измерьте время, в течение которого муха  пролетает над столом
или  смещается  поперек своего полета,  а  потом  определите  количество  ее
корпусов  в секунду." "Интересно, -  достал калькулятор конструктор. -  Если
она пролетает метр за секунду при длине ее корпуса три миллиметра, то это...
триста  корпусов в  секунду. Если  длина махолета,  скажем, пять метров,  то
это..." "почти две  скорости звука при маневренности,многократно превышающей
возможности  вертолета  и  позволяющей автоматически  уклоняться  от крупных
ракет.  Если добавить  внешнее  силовое  поле-сферу для защиты от  снарядов,
то..."
     "Секунду,  -  прервал  их  генерал  и  долго  говорил  по-английски  по
телефону. Он все более мрачнел и сказал непривычно хриплым  голосом: -  Дело
плохо... Они уже готовят все-таки эскадру против нас. Звонил мой однокурсник
по академии и ближайший друг, советник Дуглас Коэн. Боюсь, что через полгода
нам предстоит либо сражение, либо капитуляция перед арабами. Создать  за это
время махолет..."
     ". ..абсолютно невозможно, - решительно повторил авиаконструктор.  - Мы
не можем повторить даже ваш опытный образец по  этим  вашим чертежам. Девять
десятых деталей,  из которых он  состоит, промышленность Израиля никогда  не
производила. И никогда не сможет  изготовить тайком  от разведок  НАТО.  Тем
более, наладить  массовое производство  подобных летательных  аппаратов. Нам
одним это не под силу и  через сто лет. И не по средствам. Даже если князь и
поможет нам,  то  и  он не  найдет для  нас  сотни  миллиардов долларов  для
перевооружения  всей  нашей  промышленности  и  авиации  на  махолеты. Нужна
кооперация  с сотнями, тоже переориентированных, кстати, смежных предприятий
по всему миру. Далее, предположим нам удастся похитить не чертежи, а ваш уже
готовый и испытанный опытный  образец  махолета. Максимум, что  мы могли бы,
так это продемонстрировать  его в бою для  кратковременного психологического
шока, но не для локальной победы даже  и над арабами. Эскадру НАТО это ни  в
коей  мере не  остановит. Разве что вызовет кратковременное  замешательство.
Для решающего сражения с вооруженными силами всего мирового  сообщества этот
цирковой  трюк  бесполезен.  Так  что  ваш  приезд  сюда  со   всеми  вашими
микропленками нам совершенно бесполезен."
     "Тебе вечно все новое кажется бесполезным, поскольку не  вылупилось  из
твоей собственной спесивой еврейской головы, - сварливо сказал  генерал. - А
вы что думаете?" -обратился он к Борису.
     "Товарищ  конструктор совершенно  прав,  - решительно ответил  он. - Не
только  ваша  уважаемая  авиапромышленность,  но  и  кооперация  всех  ваших
нынешних  врагов, располагай они моей  документацией, не способна за полтора
года  создать  достаточное  для  серьезного  сражения  количество махолетов.
Боюсь,  это  не по  силам  даже  и СШР. И вообще  никому, кроме нашего СССР,
созданного, выращенного и существующего, как прежде всего отлаженная военная
машина. Но! В этом-то наше с вами спасение! Дело в том, что именно СССР всей
своей мощью занят как раз сейчас массовым производством боевых махолетов для
готовящегося  через  год-полтора  вторжения  армии   просоветской   Ирландии
вАнглию.  Штурмовые  махолеты   строят  сейчас  сразу   в   Москве,  Рязани,
Комсомольске  и  Киеве.  На  эти  авиазаводы  день  и  ночь  работают  сотни
крупнейших предприятий военной империи от Ханоя до Берлина. И тем  самым все
они работают сегодня на ваш... наш теперь, надеюсь, Израиль, о котором они и
не  подозревают.  Поэтому  нам  просто  не   следует  ничего  делать,  кроме
подготовки пилотов.  А для  этого достаточно,  с  помощью  Арона  Хаймовича,
похитить  находящийся пока в  нашем  институте  опытный образец. Как учебный
самолет  для  авиашколы. И - затаиться. А в самый канун войныпохитить у СССР
десятки готовых махолетов, доставить их  куда-то, где ваши пилоты  смогут их
тайно  доосваивать. Для  похищения  не  надо иметь ничего,  кроме специально
подготовленных  диверсионных групп, а  в  этом,  как говорит Арон  Хаймович,
Израиль как  раз сильнее даже  и нашего советского  монстра. Если  этот план
удастся, то  я не завидую вашим...  простите...  нашим  врагам.  Насколько я
знаю, стартовая программа  четырех заводов около пятисот махолетов  в год. В
случае необходимости, счет может пойти на тысячи машин."
     Израильтяне  ошеломленно переглянулись. "В  мирное  время?.." - спросил
генерал. "Для нашей... простите... той  страны не бывает мирного времени. За
полтора года  они произведут  минимум триста махолетов. Все это время хорошо
бы тренировать ваших пилотов на нашем прототипе."
     "По-моему,  -  включился Валерий.  - Сначала  надо спросить  у  доктора
Фридмана, может ли он депортировать махолеты."
     "С моей  стороны проблемы нет. Если  ваши коммандос  способны захватить
махолеты,  то я их  мгновенно конверсирую в Российскую  Федерацию.  А оттуда
можно вывезти все  что угодно,  если  знать, кому и сколько дать в лапу. Тем
более, что махолеты никому в России  не принадлежат, не  проходят как чье-то
имущество, тем более  воинское. Как появились,  так и  исчезли, а  денежки в
чьем-то умном кармане. Опыт у меня в этом отношении огромный. И на это наших
с князем денег хватит. Другой вопрос, где Израиль может их тайно испытывать?
Раньше это было возможно в Южной Африке, а теперь?"
     "Боюсь,  -  радостное было  лицо Бени  снова  омрачилось, - что сегодня
негде. Все под контролем спутников НАТО."
     "А каков радиус действия серийного махолета?" - быстро спросил Фридман.
     "Три тысячи километров, - ответил Борис. - Не исключено, что доведут до
четырех." "Тогда все решаемо, - потер  руки великолепный Арон.  -  Мы грузим
махолеты  в России в контейнеры,  отправляем по липовым документам в  разные
порты, а оттуда - наодин  из островов Сокотра в  Красном  море, который мы с
князем  через третьих  лиц зараннее  арендуем  у нашей  Британии  для  любой
привычной и  безобидной цели в  нашем  измерении. Скажем, нам взбрело на  ум
поохотиться на  акул. Населения  там нет,  британской администрации  тоже. В
нашем  мире  нет и тотального  космического шпионажа, так  как международные
отношения давным-давно цивилизованные. Судно с контейнерами - по документам,
скажем,  да хоть с дровами -  выйдут в море в  вашем измерении. В море я  их
конверсирую,  и  они  приходят в  наш  с  князем  Йемен.  Туда  же и  так же
доставляются  для тренировок ваши  пилоты. Ненадолго,  малыми туристическими
группами через разные страны.  Тренировочные полеты будут проводиться только
ночью и только вдали от обитаемых мест. А в час икс весь  роймахолетов вроде
бы  ниоткуда набрасывается на  эскадру врага. Ваша задача, Бени,  обеспечить
меня коммандос для экспроприации у СССР его махолетов."
     "Это - не проблема. Группа для  похищения  в ЦНИИПМФе пилотного образца
махолета будет готова хоть завтра."
     "Кстати,  - заметил  Борис,  - вы  сказали  об эскадре, а  мы обсуждаем
только воздушные силы. Между тем, у нас есть еще кое-что свое и для удара по
агрессору  из-под воды.  Разработки наших  "дельфинологов". Пилотный образец
тоже готов. И намечается серийное  производство. Если все  это удастся, то у
Израиля будут  такие  подводные лодки, которые  весь флот  вашего  агрессора
утопят,  не  будучи  обнаруженными.   У"дельфина"  специальное   покрытие  -
полимерный купол для снижения до минимума сопротивления  воды  и  поглощения
сигнала   сонара,  а  также   бесследный  хвост  вместо  винта  и  бесшумная
гидросистема вместо моторов. Такую лодку невозможно  обнаружить, а  скорость
ее  под  водой свыше  ста узлов.  Программа  такова,  что за полтора года вы
получите  хоть сто таких лодок  с  аналогичными сверхскоростными  бесшумными
торпедами.  А  пока будете  учиться  на нашей.  Если  Арон  Хаймович  заодно
доставит на один из островков Греции и "подводные невидимки", то вы получите
адекватные противнику вооруженные силы без привлечения вашей промышленности,
какой-либо  информации  кого-либо,  кроме  крайне  узкого  круга  лиц,  и  -
бесплатно."
     "Ва-авай!  - присвистнул Бени Шайзер.  - Махолеты, да еще в сочетании с
"подводной невидимкой",  да еще тайком  от противника...  И - даром!!  А ты,
беззастенчивая задница, - обратился он к авиаконструктору, - говорил, что мы
напрасно привезли сюда теуним."  "Они сами подтвердили, что я  прав, - пожал
плечами конструктор. -  А все остальное - не в моей компетенции." "И - слава
Богу, - злорадно заключил Бени. - Кстати, господа теуним, вас не  смущает, -
прищурился он, -что вы попали из огня да в полымя? Может мне попросить моего
друга  Арона вас "депортировать" куда подальше от  наших  проблем?" "Да мы и
мечтать боялись, - переглянулся Валерий  с братом,  - что нам посчастливится
защищать еврейство с оружием в руках. Наш отец положил шестерых погромщиков,
и  то  умер не зря.  А тут - такая возможность!  Нет  уж,  нас депортировать
больше некуда. Мы -  дома!""Тогда  мы пока что откомандируем в  их  институт
наших коммандос. Пусть унесут все, что там есть."
     "Но для эксплуатации и  махолета  и "подводной невидимки",  - торопливо
добавил Борис,  -  надо  выкрасть  и  основных  разработчиков  -  Дубовика с
Пухиным." "А  эти  ваши господа...  согласны  к  нам  эмигрировать? Согласны
доводить и осваивать "невидимку" и махолеты для Израиля против НАТО?"
     "Так именно против НАТО им  и привычно создавать все, что угодно. А что
касается  эмиграции,  то  я  очень боюсь,  - нахмурился  Валерий,  -  что их
придется не столько уговаривать, сколько выковыривать силой из лап МГБ."

     "Я  полагаю,  что  надежда  есть и  немалая, -  сказал  Гале  по-русски
израильский врач, закончив изучение снимков  позвоночника Егора. - И где  же
это вас, мой милый, угораздило так странно сломать позвоночник, при вашей-то
мускулатуре?  При  любой аварии спортсмен вашего класса  просто не может  не
успеть сгруппироваться.  Даже я не подставлил бы  свой спинной  хребет таким
опасным образом.  Такое чувство,  что вы  намеренно  расположили позвоночник
самым  невыгодным  для вас  образом.  Или  что вам что-то помешало  включить
мышцы. Впрочем, -  добавил он,  вглядевшись в  каменное  лицо атлета, - меня
обстоятельства  не касаются. Ваш друг мистер  Фридман нам  заплатил  за ваше
лечение.  За пару  месяцев мы  вас поставим на ноги. Вы еще будете вашу жену
носить на руках, Егор."
     Галя  пристально  посмотрела   на  озадаченного  парня  и   наклонилась
поцеловать его. "Ты так  привыкла к нашей легенде, что играешь и  наедине? -
неуверенно обнял он девушку за талию. - А как же Борис?"
     "Я ему все объясню, - шепнула он, крепко целуя Егора  в губы.  -  Он не
Драбин. Он  добрый. Он меня  поймет, Егорушка...  У нас будут дети... Я  так
мечтала  иметь  мальчика-гимнаста  от  тебя...  Я  буду  тебе  каждый  вечер
танцевать, пока ты ко мне сам не подбежишь."
     Борис тихо  отошел от двери  и машинально  положил приготовленный  Гале
букет на стол. "Опять у  меня уводят девушку,  - шепнул он Валерию.  - Прямо
рок какой-то."  "Полезный рок. Женим тебя на еврейке. Гойки -  для гоев! Моя
Маечка хоть на четверть еврейка."
     "Да вы - просто расист, адони,  - уже весело и  громко  смеялся  Борис,
поднимая букет и входя в  палату. - Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, -
пропел он. - Легенда отныне объявляется явью, - объявил  он. - Галя и  Егор,
Егор и Галя.  Вы оба молоды и прекрасны.  У  вас  давняя любовь  и  не  мне,
старику, в нее влезать. Будьте счастливы."


     Безобидный и благополучный Институт прикладной  морфологии фауны всегда
считался в  Ленотделе МГБ  объектом  пятой  категории.  После бурных событий
минувшей  недели и  особого интереса  НАТО к  махолету, он  был переведен  в
первую.
     Полковник Доренко  лично  руководил опечатыванием сейфов  с оригиналами
переданных  промышленности   чертежей  и  помещений  для  пилотных  образцов
махолета  и  "дельфина". Помещение  Первого  отдела,  занимавшего целый этаж
института, было временно превращено в филиал МГБ. Здесь Владимир Кузьмич вел
допросы  всех,  кто  мог  иметь  отношение  к  деятельности  и  исчезновению
Драбина-Дробинского со своей очаровательной  секретаршей и вроде бы далекого
от  махолетаискалеченного гимнаста. Доренко  понимал, что это его  последний
шанс найти сбежавших врагов и сохранить свою шкуру.
     Несчастного  Дубовика, арестовали  прямо  в  его жалком  сыром подвале,
когда он, меньше  всего думал об исчезнувших  Драбине  и Галочке. По  своему
обыкновению,  он  весь был  в  заботах  об  усовершенствовании  уже  готовой
"подводной невидимки". На вкрадчивые вопросы Владимира Кузьмича он вообще не
мог отвечать: уже  после первого удара по  лицу  в  машине, направляющейся в
Большой дом на  Литейном,  Виктор  Семеновичпотерял  дар  речи  и мог только
заикаться. Он знаком попросил  бумагу  и карандаш  и написал  своим  детским
крупным почерком: "Я  понятия не имел, что Драбин не Драбин и что он украдет
мой махолет. Но я готов сделать все  на что я  способен... без речи для моей
любимой Родины. Располагайте мною!"
     "Я тебя  расположу, скотина ты ученая, я так тебя расположу так, что ты
будешь мне здесь скороговорки тараторить! - прорычал цыганоподобный верзила,
старший майор  МГБ Бензонов. Он,  естественно,  и  вообразить  не  мог,  что
означает на не  ведомом  ему иврите его фамилия. Тот  же непостижимый шутник
некогда назвал младенца к тому почему-то  Хуцпаном  Максимовичем. Сам  майор
искренне считал себя  менгрелом, как и великий кормчий Лаврентий Павлович. -
Говори,  где ты снюхался с жидюгой? Почему он тебя сразу пригрел, как только
появился?  Ага, потому,  что  ты полезный советской науке  подвижник!  А  он
только и думал о советской науке и нашей мощи? И где он сейчас демонстрирует
твои  изобретения?  Кому он  сейчас докладывает наш  советский  махолет?  Не
знаешь? А сейчас? Не мычи, очкарик, говори!  Видишь это кресло? Ты предложил
нам  располагать  тобой? Видишь товарища капитана?  Он оператор специального
кресла для лечения врагов народа, в том числе и  от  заикания  и амнезии. Он
тебя расположит в своем кресле и всю ночь будет лечить!.."

     Пухин был с  молодости прфессионально готов к провалу и  к  последующей
беседе  соследователем. Поэтому он держался достойно, анализировал вместе со
Доренко  исчезновение  Драбина   с  Галей  и  калекой,  высказывал   дельные
предположения,  в  том  числе  не  только   "жидюгу-гипнотизера",  чем  пока
удавалось  отмазываться  Ленотделу,  но,  кстати, и версию,  очень близкую к
истине.  Поэтому  его пока не  мучили,  обращались бережно  и даже пообещали
сразу же  устроить  в шаражку, которая  уже  формировалась,  как  обычно, из
поголовно репрессированных бывших сотрудников института, принимавших участие
в разработке махолета. 
     3.
     Все  шло как  обычно  в  подобных  ситуациях,  рабочая  атмосфера. Все,
включая  палачей  и  подследственных,знают друг  друга по имени отчеству  на
тщательно  охраняемом  этаже,  все  подчинено   лично  полковнику  Владимиру
Кузьмичу Доренко. Как говорится, штатная ситуация.
     Поэтому  и  Пухин, и  полковник,  и главные  сержанты  охраны-конвоя  -
самбисты-разрядники   в  начищенных  до  блеска  сапогах  и  отглаженных  до
бритвенной  остроты стрелочках на синих голифе и зеленых гимнастерках, элита
спецподразделения МГБ  - вылупили глаза  на вдруг  возникших словно ниоткуда
решительных парней, небрежно одетых в черное и обвешанных радиоаппаратурой и
оружием.  Они были в  легкомысленных  вязанных шапочках и с  битком набитыми
чем-то карманами. Бесшумно и стремительно  они словно перелились из коридора
в кабинетДоренко,  как  к себе  домой,  мгновенно  рассредоточились по нему,
отключив  точечными  ударами пяткой  в  прыжке обоих  самбистов.  Полковнику
врезали  ребром  ладони  ко  шее,  заклеили рот  черной  лентой  и приковали
наручникамина место  Пухина, которогособственной отмычкой  тут же отстегнули
от стула. Между собой и по рации они тихо  говорили на не знакомом не только
несчастному Владимиру Кузьмичу, но и полиглоту Пухину языке.
     "Дубовик?  -  тихо  сказал по-русски один  из иностранцев, наклоняясь к
ошеломленному Льву Андреевичу,- Где доктор Дубовик?.."
     "Если  я  не  ошибаюсь,  его как  раз бьюткомнате 312..."  "Беседер,  -
загадочно произнес коммандос. - Ждите нас здесь. И - тихо!.."
     Тертый  Лев  Андреевич Пухин сразу понял, что  его плену и  мукампришел
конец и что от него сейчас тоже кое-что зависит.
     Действительно,  один  из  самбистов  зашевалился,  прислонил  пальцы  к
вздувшемуся  чудовищным синяком горлу, по  которому получил удар, убивший бы
любого, но не этого монстра, способного выдержать  ляг конского  копыта.  Он
потянулся было к телефону, не обращая ни малейшего  внимания  на стоящего  у
стены старика, когда  профессор, вспомнив молодость, скользнул за его спиной
и надавил ему пальцемза ухом, после чего верзилауже не встал. Вот уж никогда
не угадаешь, чего ждать  от такого божьего  одуванчика. Тщательнее изучайте,
товарищи чекисты, военную биографию подследственных... Это, знаете ли, такой
народ!..
     А в 312 комнате валялись  старший майор МГБ Хуцпан Максимович Бензонов,
так и  не узнавший  ни своего  позорного  происхождения, ни  значения своего
имени и фамилии.  Имя и  фамилию очень  решительного  и  умелого  капитана -
оператора хитрого "лечебного"  кресла -  нам так и суждено узнать: он, как и
двое амбалов из конвоя, получилдырку во лбу из пистолета с глушителем.
     Еле живой  не похожий на себя человек в  рваной  окровавленной  майке с
изумлением  кивнул,  услышав   над   ухом:  "Вы   доктор   Дубовик?"Один  из
таинственных незнакомцев  молча отстегивал его  от специально привезенного в
научный  центркресла,  старательно разработанного другими  учеными  в другой
шаражке.  Двое   других  обрабатывали  его   раны,  перевязывали   и  делали
успокаивающий  укол. Виктор  Семенович  только кивал,  близоруко  щурясь  на
нежданных  спасителей от всего  этого кошмара,  который, как уверял  его наш
теперь,  увы,  безымянный  навеки  капитан,  для  наивного  новатора  только
начинался...
     Дубовикана носилках отнесли обратно к Доренко.
     "Где вся документация  и опытный образец махолета?  - спросил с сильным
акцентом командир  десанта,  пока один из  коммандос  отвел пластырь  со рта
полковника. Тот молча и злобно таращился  на неожиданных наглых врагов, пока
какой-то блестящий  прибор не подбросил его вместе со стулом так, что он тут
же заговорил: "Все вон в том сейфе, а прототип в подвале..."
     "Там  бронированная  дверь  и до  черта охраны, -  добавил  Пухин. -  Я
провожу вас по черной лестнице... товарищи."
     Командир поднес к глазам Пухина план института: "Где это?"
     Профессор попросил авторучку и обстоятельно прорисовал маршрут.
     "Т-т-там..." - прошепелявил разбитым ртом  Дубовик.  Все повернулись  к
нему. "Что там?..." "М-м-мой "дельфин"..." "Вместе с махолетом?" "Н-н-нет...
В соседнем п-п-п-помещении..." "Оставайтесь здесь, - приказал командир. - Мы
вернемся  за  вами."  И  десантники  исчезли  так  же  стремительно,  как  и
появились.
     Полковник завертел  головой и умоляюще скосил глаза на  пластырь. Пухин
осторожно отвел конец ленты, на которой осталась добрая треть роскошных усов
Доренко.
     "Лев Андреевич, - тихо произнес грозный чекист. - Кто... кто это был?..
Умоляю..."  "Я  полагаю, - так же тихо ответил профессор,  возвращая ленту и
усы  на  место,  -  что   это  были   евреи.  У  них  надписи  на  рации  на
древнееврейском  языке - иврите. Но  вот откуда  могут в  нашем мире взяться
вооруженные евреи, да  еще  с  такой неслыханной выучкой, я  и вообразить не
могу."
     Два десантника вдруг вернулись, подняли  носилки с Виктором Семеновичем
и увели Пухина в ночной пустынный двор института, обходя  валяющихся по всей
лестнице бдительных товарищей в штатском и в военном.
     На месте бронированной двери подвала зияла черная  дыра, пахло  горелым
металлом. Дубовик  увидел свой  махолет,  а за вырезанной  стеной  - опытный
образец его же "подводной невидимки".
     Тут распоряжался высокий элегантный человек, который подал Пухину  руку
и  произнес  без  акцента:  "Фридман.  Прошу   любить  и  жаловать.  Валерий
Алексеевич  и Борис Абрамович ждут  вас в  Израиле.  Не  пугайтесь  -  не  в
Народно-демократической республике Израель, а в настоящем Израиле."
     "Я  так и предполагал,  -  облегченно  кивнул Пухин.  -  Мы с  Виктором
Семеновичем свободны, я нас  поздравляю. Но вот..." "Ваши семьи  уже там," -
поспешил добавить Фридман.

     К их изумлению,  никто  больше  никуда не  торопился в  этом  вроде  бы
знакомом, но  почему-то страшно  запущенном  и  обшарпанном дворе  ЦНИИПМФа.
Десантники, переодевшись в цивильное и попрятав оружие в баулы, превратились
из грозных "горилл"  в белозубых обаятельных  и веселых  молодых интуристов.
Пока они  что-то  беспрерывно галдели  с хохотом на  картавом языке в ворота
въехали  тягачи  с  контейнерми  и  погрузчик.  "Дельфин" и  махолет  быстро
раскрепили  внутри  контейнеров,  поместив  туда  же ящики  с документацией.
Фридман  чуть  ли  не на  глазах исчез, после  чего появились какие-то  явно
русские  чиновники  с человеком,  который представился израильским консулом.
Вместе с  командиром  десанта, теперь элегантным бизнесменом,  они  оформили
дипгруз  для рейса грузового  самолета на Тель-Авив. На  Дубовика  и  Пухина
никто,  включая испугавший их  милицейский  наряд с мигалкой и  сиреной,  не
обращали  никакого внимания. Кортеж  из  автобуса, транспортера и  милиции с
сиреной двинулся по улицам вроде бы Ленинграда,  но  какого-то совершенно не
знакомого нашим ученым.
     В  аэропорту их  тщательно опекали и консул, и командир десанта, и, как
ни  странно,  таможенники  и  пограничники  в   пугающе  знакомой  форме.  В
гигантском самолете Аэрофлота уже стояли  контейнеры, а  израильтяне с двумя
советскими учеными  разместились в небольшом пассажирском салоне. Десантники
тотчас все зажевали, запивая какие-то набитые салатом лепешки водой из ярких
пластиковых бутылок, потом стали весело и счастливо петь песни на иврите под
рев  турбин  лайнера,  который почтительно сопровождали  два  истребителя  с
красными звездами на крыльях.
     Все это  так  не  вязалось  с практикой общения надменного сверхмощного
СССР с иностранцами, что Виктор Семенович вдруг действительно обрел дар речи
и произнес, вообще  не заикаясь: "Если это сон,  Лев Андреевич, то почему он
снится нам обоим одновременно?.."
     Продолжением сна была теплая ночь в незнакомом южном городе с пальмами,
бесчисленными огнями, бетонными сооружениями и  сотнями  самолетов с марками
не знакомых Пухину стран и  компаний.  И  в этой ночи к Виктору Семеновичу с
плачем бросились седая неузнаваемая Тамара и шатающийся от волнения  сияющий
сын Генка. Шустрые медики  подкатили изящную тележку, лихо засунули Дубовика
в машину скорой помощи с шестиконечной звездой, любезно позволили сесть туда
же Тамаре и Гене. Врачи успокаивали  Тамару  по-русски,  к чему она никак не
могла привыкнуть, оказавшись за границей.
     Пухина же встречала такая же маленькая, седенькая и спокойная как и сам
профессор жена с соответсвующим внешности именем Эмма. Два белых одуванчика,
этот  символ  израильских улиц, можно было видеть  в машине, уносившей  их в
коттедж для группы Фридмана,  названной, естественно, группой генерала  Бени
Шайзера  при  головном  предприятии оборонной промышленности.  Пухины  робко
озирались в незнакомой роскошной квартире, куда кто-то уже заботливо перевез
из их  не менее заботливо опечатанных МГБ ленинградских комнат  в коммуналке
мебель, библиотеку,  научные  архивы профессора  и его жены-пушкиноведа,даже
кое-что из их  любимых вещей с опечатанной же дачи,которую они снимали много
лет. Ошеломленных стариков успокоили, что все их  дети и внуки тоже вывезены
на всякий  случай  из  Ленинграда  вСанкт-ПетербургРоссийской Федерации  - в
купленные для них каким-то князем отдельные квартиры на их же улицах.


     "Да это же просто война плакатов, не более, - горячился Егор в ответ на
Галину  истерику.  Он  уже  стер  со  лба  кровь и  заклеил ссадину на  лбу,
полученную    в    потасовке    между    организованной     партией    МЕРЕЦ
арабами-демонстрантами и демонстрантами Моледет у Мерказ-Кармеля в Хайфе.  -
Не драматизируй. Никакой гражданской  войны в нашей стране не  будет. Если я
на стороне  арабов, то  это  вовсе не значит, что  мне что-то грозит.  Барух
Ха-Шем, мы в демократической стране." "Но почему ты на их стороне, если тебя
именно евреи спасли от МГБ?" "Евреи, как и прочие, бываютразные, Галочка. Я,
как   тренер  израильской   арабской  команды   по  спортивной   гимнастике,
естественно, на стороне левых евреев, выступающих за  равноправие всех общин
Израиля. Почему я,  борец  за демократию,  должен петь под  дудку  еврейских
националистов против прав  израильских граждан арабского происхождения? Весь
мир  признает,  что  наша  политика  -  нарушение  прав  человека!  Для меня
выступить против борьбы  арабов  то  же  самое,  что  в  1953  году  в  СССР
поддержать  депортацию  евреев!  Ведь  правые  угрожают  именно  депортацией
занесогласие на автономию  вместо  независимого и демократического арабского
государства  Фалестын  и  арабских  автономий   внутри  зеленой  черты.  Эту
справедливую борьбу арабов за свои неотъемлемые права поддерживает не только
большинство  моих  учеников,  но  и  все  прогрессивное человечество!"  "Мне
плевать на всю прогрессивность этого человечества, если оно разрешит бомбить
Хайфу, как Белград..." "Белград Милошевича бомбили за то же, за что  громили
гитлеровский Берлин - за геноцид сопредельных народов! Та же участь грозит и
Израилю, если он  не умерит свою агрессивность, Галя!" "Это ложная аналогия!
Милошевич не нападал  на Болгарию или Венгрию, даже на откровенно враждебную
Сербии  мусульманскую Албанию. Он был против захвата  его страны  исламскими
боевиками, потомками янычаров.  Точно так же  нас собираются выпороть за то,
что евреи  не согласны со свободой ХАМАСа вырезать  поселенцев. А те виновны
лишь в том,  что умеют работать и жить на спорной, а  потому ничейной  части
палестинской земли лучше так  называемых  палестинцев-арабов. Мы же  с тобой
были в поселениях.  У них в  пустыне все цветет, а за забором у  арабов  все
горит! Но война сегодня идет не только на  территориях. И ведут ее не только
вооруженные до  зубов боевики, по  своему подлому  обыкновению,  обстреливая
наши  танки  ракетами  исключительно  из густонаселенных  жилых кварталов их
городов и селений, чтобы вызвать ответный огонь по своим женщинам и детям...
Арабы-израильтяне  воспользовались правом  селиться  по всему Изриалю, чтобы
покупать за внешние деньги  квартиры  в  чисто еврейских до  того  городах с
последующим  адом  для  соседей!  Это ли не  политика  трансфера  евреев  из
Израиля?"  "Вот  и  ты сожалеешь  о "чисто"  еврейских  городах,  которые от
равноправных граждан-арабов  стали "грязными"! И не стыдно  комсомолке стать
расисткой!  Именно  это настроение не  лучшей  части израильтян и используют
еврейские экстремисты для повода для "ответного удара" по мирным жителям."
     "Какие  же они мирные, Егорчик,  если  с восторгом располагают в  своих
домах  боевиков  и  бурно  радуются  каждому  подбитому   танку  и   убитому
израильскому солдату, как собственной победе?"
     "Потому, что у них своя  национальная  биография и  своя правда.  По их
мнению,  подбивают  танки  не  "террористы-боевики",   а  герои-освободители
Палестины от еврейской оккупации!"
     "Да ведь это для них  означает  освобождение Палестины от нас с тобой и
от  нашего пятимесячного сына!  Да  пойми ты, наконец, для  хамасовцев мы  -
израильтяне, евреи, какими бы мы  ни были русскими и  как бы ты ни дружил  с
арабами! Я уж не говорю о бомбах и ракетах НАТО, если они посыпятся на нас с
требованием освободить  нашу  с  тобой Хайфу  для возвращения  со всего мира
арабских беженцев! А те претендуют на Хайфу только потому, что евреи сделали
ее богатой  и красивой, не  понимая,  что после возвращения  сюда  арабов  в
Израиле  не   будет  ни   рабочих  мест  для  населения,  ни  мотивации  для
инвестиций...  Я  -  против..."  "Мотивации!  Инвестиции!  Начиталась  ваших
экстремистских русских  газет. Наши газеты на  иврите рисуют  картину  прямо
противоположную - процветание демократической Палестины для евреев и арабов!
И  вообще я  бы на твоем месте..." "Конечно, я для  тебя  всего  лишь!..  Ты
стыдишься,  что я зарабатываю  на жизнь  эротическим  танцами, но все  это -
вилла,  машина,  наши поездки в Европу - это  и мой  немалый  заработок! Я -
израильтянка и  имею  право на собственное мнение. И я на стороне евреев. Мы
все трое - израильские граждане и мы всем обязаны именно евреям." "Да и я же
на стороне евреев,  Галочка, но терпимых, проарабских  евреев, а  не  нашего
правительства  - этой  копии преступного правительства  Милошевича, в глазах
мирового сообщества. Не зря нас поддерживают только уроды из семьи народов!"
"А давно ли на нашей с тобой  родине евреев убивали и депортировали, так как
считали их уродами в дружной семье советских народов?.."

     "Я  воспитан  на русской  истории,  - тихо  сказал  Пухин  насупленному
Валерию.  - А она учит, что, при  любом  правительстве,  Родина - все! Когда
началось гитлеровское нашествие, то в СССР было более чем достаточно  людей,
жестоко  обиженных  советской властью,  но  в Красную  Армию  шли и правые и
виноватые.  Сегодня у нас  с вами другое гражданство  и другое отечество, но
оно  -  отечество и оно в смертельной опасности,  адони. Я  надеюсь, что наш
Давид побьет их Голиафа, как в 1967 году. И я сделал для этого все, что мог.
Не  вы,  а  мы  с  Борисом  Абрамовичем  и  Виктором  Семеновичем  придумали
темахолеты, что  сегодня  на стартовых позициях. И не только вблизи Израиля,
но и у самых берегов всех стран альянса.  Да, мне жаль сотни тысяч  в панике
бегущих  в Ливан, Иорданию и Египет палестинцев, которых  мы сейчас видим на
экране  телепрограмм  всего  мира, как символ израильской жестокости. Но эти
люди сами, в массе,выбрали  такую свою долю. И не вам, Валерий Алексеевич, с
вашим  приоритетом  бизнеса  с Россией перед  интересами  Израиля, учить нас
демократии. Мы будем драться за нашу независимость и мы победим!"
     "Демагогия типа  советской!  ОНИ победят весь мир! Да  приближающейся к
нам эскадре  НАТО  ваши махолеты  на один зуб!" "А  попробуем-ка мы им  этот
зубик сломать... И не позволить нас публично высечь. И это будет не  тот бой
с  наглыми  империалистами, к  которому я  всю  жизнь готовился,  страдая от
раздвоения личности,  так  как тот бой был  не только за Родину,  но и за ее
раковую опухоль  -  за МГБ. И  вот на горизонте очень  похожий враг,  но  за
спиной -  спасшая меня от МГБ Родина - без этой раковой  опухоли.  Тут уж  я
выложился!  И  буду  очень удивлен,  если агрессор  не получит сполна,  если
вообще унесет отсюда ноги..."
     "Пока что ноги отсюда уносят все здравомыслящие люди, все,  кому идеалы
либерализма и  демократии дороже  пустых национальных  амбиций.  Лучшие люди
Израиля уже покидает  "вашу Родину",  а после после  первых  же  ударов НАТО
сотни  тысяч  будут  осаждать  аэропорты и  катера,  доставляющие  еврейских
беженцев  на пассажирские суда. Я лично тут тоже не останусь. А что касается
Санкт-Петербурга и вообще посткоммунистической России, то именно там я нашел
ту  Родину, о  которой  мечтал  всю  жизнь.  Родные березки  в сочетании  со
свободой  коммерции. Тут  же  мне делать и  терять нечего. К вашим оборонным
фантазиям вы с Борисом меня и близко не подпустили, а единственное, что меня
тут удерживало..."
     "Вас, близнецов, сам черт не разберет,  - засмеялся Лев Андреевич. - Но
я бы на месте милейшей Майи Антоновны  тоже ни минуты не колебался бы, делая
между вами выбор."
     "Просто вы с Дубовиком  как ненавидели меня,  так и  сейчас  терпеть не
можете,  не так ли?  Потому  любой моей  неудаче  привычно  радуетесь,  даже
личной, господин новоявленный израильскийпрофессор."
     "Пожалуй, не без этого... Сердцу, как говорится, не прикажешь. Так что,
скатертью  дорога,Валерий Алексеевич...  А  я как-то уже так привык к вашему
благородному брату, что по вас скучать мне недосуг..."


     "Не передать,  каким предателем по  отношению  и  к  Израилю, и к своей
еврейской  нации  я себя чувствую", -  сказал  военный советник Дуглас  Коэн
своему  другу-капеллану, глядя с острова авианосца, как  с катапульт один за
другим срываются самолеты.
     Все было напряжено до предела:  на сей раз предстояла схватка с опытным
и  более,  чем достойным противником  -  авиацией ЦАХАЛа.  Все нервничали  в
ожидании чего-то непривычного, на  что всегда были способны загнанные в угол
евреи.
     "Не терзайся, -  улыбнулся  капеллан. - Мы люди военные и выполняем наш
долг.  В  конце  концов,  вся  вина  за  эти  события  лежит  на  преступном
правительстве Израиля,  не подчинившегося воле мирового сообщества,  а не на
евреях,  которых  мы сейчас  убиваем и которых  мне по-христиански  искренне
жаль. Они  поймут  потом, что бомбы и  ракеты летели  не в их  дома, а в  их
одержимого  агрессией лидера, не  внявшего  голосу  разума.  Что  поделаешь?
Страны, как и люди, нуждаются  в перевоспитании. Если нет  другого средства,
кроме публичной порки..."
     "Но согласись, что не каждому нравится самому пороть или даже наблюдать
порку.  Чтобы  получать от  этого удовольствие,  надо иметь  соответствующее
тоталитарное  воспитание.  Не  зря на публичные  казни  сбегалась феодальная
чернь,  как на  театральное представление. Боюсь,  что именно такова гнусная
сторона самой  природы человека -наслаждаться страданием беззащитной жертвы.
Иначе   как  мог   бынаш  американский  народ,  воспитанный   на   принципах
неприкосновенности личности, горячо  поддерживать наши заведомо  безответные
"точечные" удары беспощадной взрывчаткой по живым людям!"
     "Палестинцы тоже живые. И стреляют по ним израильтяне уже не резиновыми
пулями.  Все в мире  должны знать, что на любую казалось бы безответную силу
найдется не менее беспощадная сила. Евреи просто забыли о своем месте в этом
мире."
     "Если множество  фактов, - продекламировал Дуглас цитату из "Декларации
незвисимости   Соединенных  Штатов  Амурики",  -   бесправия   и   угнетения
свидетелсьствуют  о  об  умысле  поработить  народ полновластием деспотизма,
народ  имеет  право  и  даже  обязан свергнуть такую власть  и  найти  новых
защитников  своей  безопасности. За эти мысли интервенты 18 века приговорили
Томаса  Джефферсона  к смертной казни. И потеряли  все, что имели на нашей с
тобой  Родине. Евреи загнаны  в угол своими миротворцами и  "объективностью"
мирового сообщества  и,  сдается мне,  - глухо  добавил он, - что именно нам
будет это продемонстровано..."
     Капеллан  содрогнулся и затравленно осмотрелся по  сторонам,  чувствуя,
как  холод  поднимается  от его  желудка к  горлу:  советник Дуглас  Коэн
славился тем, что никогда не ошибается в своих прогнозах...
     Все, однако, пока не предвещало сюрпризов, которых объективно и быть-то
не могло при научно обоснованной и просчитанной  на лучших компьютерах атаке
военно-промышленного гиганта, объединяющего два десятка  современных  армий,
против  одной  из  самых  крохотных  стран  мира. Это  против  ее  маленькой
героической армии и многострадального  населения с победным ревом стартовали
"томагавки"  с  так  красиво  режущего  зеленую волну  фрегата. Ракеты  были
направлены в  сторону  невидимого  берега,  пышущего  хамсином, и исчезали в
голубом  мареве,  неся   разрушения  и   смерть.  Никому  не  было  дела  до
справедливости  наказания,   которому  подвергался  дружественный  маленький
гордый  народ,  не  стерпевший очередной  провокации  "беззащитных  арабов".
Экзекуторы  настолько  привыкли  к  жалобным  крикам  страны,   подвергаемой
"законному"  публичному  телесному  наказанию на  ярко  освещенной юпитерами
мировой сцене и под восторженный гул  зрительного зала, что любая контратака
была бы просто неприличной!
     В то  же время все  были почти уверены, даже и не  зная о  предчувствии
суперэксперта, что именно эта жертва способна непостижимым образом развязать
руки, вырвать у палача кнут и самой отхлестать его.
     Эта метафизическая уверенность в сокрушительном  ответе со стороны этих
всегда  лезущих  не на  свое  место, непредсказуемо неприличных  евреев была
такой, что на кораблях не  столько удивились,  сколько панически испугались,
когда в будничный боевой гул реактивных двигателей десятков готовых к старту
самолетов  вдруг   нагло  ворвалось  стремительно   нарастающее  со  стороны
открытого  моря чудовищное жужжание,  не предусмотренное ни одним  сценарием
представления.
     Звук был такой  низкий, что у всех  перехватило дыхание от мистического
ужаса перед неизвестным. Да, успел  подумать каждый, от адмирала до бармена,
вот нам, при всей нашей мощи, и крышка!..
     Догадка превратилась в осознанный ужас за свою собственную жизнь, когда
появился первый  "шмель" со своей устрашающей черно-желтой полосатой  боевой
раскраской. С непостижимой скоростью  и оглушительным  злобным  жужжанием он
зигзагом промчался  над авианосцем  и сбил ракетным залпом сразу  три только
что  взлетевших  самолета.  Их разлетевшиеся  части  кувыркались в  воздухе,
сопровождаемые  злобным  "у-ввв!"  со стороны второго  "шмеля".  Тот налетел
откуда-то сверху, завис и стал плевать из злобно подвернутого под брюхо жала
напалмом,  превращая  яростно  стрелявшие  по  нему  артиллерийские  системы
авианосца, превращаяих в дымящиеся оладьи на раскаленной сковороде.
     Подавив  сопротивление, полосатое чудовище  нагло уселось вниз головой,
треща  крыльями,  прямо на стенке  рубки-острова  флагмана  и  смело  оттуда
ракетным  залпом в море  сразу все  самолеты, стоявшие на полетной палубе. А
над  самыми  гребнями волн уже  метался вокруг  авианосца третий неистовосый
разъяренный шмель. Зависнув усами в сторону  моря и двигаясь вдоль  высокого
борта,он сбивал идущие на него в атаку  самолеты  и ракеты своими  ракетными
залпами,  одновременно  с  непостижимой  частотой  и  точностью  поливая  из
вытянутого жала напалмом бортовые  подъемники, выжигая свозь них самолеты на
ангарной палубе. От тотального пожара фундамент рубки-острова расплавился. С
кренящегося в море командного  пункта с воплями прыгали  в воду с чудовищной
высоты крохотные  фигурки,одной из которой  оказался  никогда не ошибающийся
еврейский аналитик на американской службе Дуглас Коэн.
     Кувыркаясь в густом  дыму,  он видел,  как в атаку яростно шли  со всех
сторон  сразу  десятка  три "шмелей", неся  смерть всей эскадре.  За ними  в
знойном   мареве  угадывался  резервный  рой,  который  то  скручивался,  то
угрожающе распластывался в небе. В довершение уже пылающий  и небоеспособный
авианосец подбросила неведомая сила из-под воды.
     Дуглас Коэнс трудом  вынырнул на  поверхность, не представляя, в  какую
сторону плыть  -  торпеды  с включившихся в дело "подводных невидимок"  тоже
мчались, казалось,  сразу  ко всем  кораблям, окутанным дымом от собственной
стрельбы  и  пожаров от беспрерывных напалмовых плевков вездесущих "шмелей".
Один  их  них  словно  играл  с  противником,  зависнувв   воздухе  напротив
лихорадочно  стреляющего по нему фрегата. Ловко уклоняясь от летевших в него
ракет, он "качал маятник", намеренно демонстрируя свою неуязвимость.
     Прилепившийся чудовищным  насекомым на уже оплавленный командный  пункт
немецкого  корабля  другой  "шмель"  не взлетел  даже  тогда, когда корабль,
напоровшись на три "персональные антинемецкие" торпеды, стал тонуть. "Шмель"
в  неистовой  злобе  вился над  воронкой  с  уходящими  в  пучину  немецкими
моряками,  впервые оказавшимися  в  бою и не имевшими  никакого  отношения к
своим некогда вершившим еврейские судьбы дедам...
     В  довершение  всех  этих  безобразий был проведен,  пожалуй, первый  в
истории  человечества,  воздушный  абордаж. Один  из  "шмелей" стремительным
зигзагом  спикировал   на  несущийся  над  дымящимися  волнами   французский
вертолет, как  топором  обрубил  ему черными подбрюшными  клешнями  лопасти,
потом  хищно  схватил  его  в  воздухе  теми  же  клешнями.  После  короткой
рукопашной  схватки пираты  захватили и  перевели на  свой  корабль  яростно
отбивающихся французов. Обескрыленный вертолет был  издевательски сброшен со
стометровой высоты на  палубу его же французского корабля, удирающего вместе
с остатками  очередной "Непобедимой армады", сделавшей "поворот  все вдруг".
Эскадрусопровождал  рой "шмелей", которые летели вдоль, поперек и  навстречу
курса кораблей одновременно.
     Вдруг все "шмели"  стремительно набрали  высоту,  сгрудились в  ревущую
тучу, которая развернулась на  юго-восток и мгновенно исчезла,  пощадив этих
бегущих врагов  -  ради их  народов...  К  барахтающимся  уцелевшим  морякам
спешили  только  вертолет  и катера  с российского  "корабля наблюдения" под
нейтральным андреевским флагом.

     "Знаешь, как бы я назвал эту еврейскую вакханалию нахальства?  - сказал
рулевому российский каперанг, злорадно  следящий за наконец-то чужой Цусимой
в бинокль.  "Знаю, товарищ капитан, - ухмыльнулся грамотныйстаршина: - Полет
Шмуля..." Оба захохотали, но тут же вытаращили  глаза с вытянутыми  лицами -
один  из  "шмелей"  внезапно,  словно  из-под  воды, возник  над  бортом  их
собственного  корабля. Он оглушительно протрещал  над  самой  рубкой,  завис
пятиметровой жужжащей тушей прямо напротив командного поста, злобно таращась
на каперанга  и умного старшину. Потом  стремительно отлетел вправо, обогнул
корабль и нагло занял, поводя усами, чужую вертолетную площадку.
     Матросы, выбежавшие было посмотреть на незванного гостя с шестиконечной
звездой на полосатом  борту, тотчас попятились, когда чудовище пробежало  им
навстречу  несколько  шагов  на  суставчатых  гремящих  по  стальной  палубе
блестящих  черных ногах. Яростный  огромный глаз насекомого открылся, оттуда
высунулась потная сияющая еврейская физиономия, за ней лезла вторая, которая
что-то орала  явно по-русски. Российские моряки снова заулыбались,  высыпали
изо  всех  помещений  поглазеть  вблизи  на  жуткого  монстра.  Израильтянам
приветливо  махали  руками, протягивали наскоро  наполненные водкой стаканы.
Русские  были  откровенносчастливы:   наконец-то  кто-то   таки   накостылял
надменному противнику в бозе почившего Варшавского пакта...
     "Кто-нибудь понял, что жиды орали? - спросил  все еще  дрожащим голосом
каперанг  по внешней трансляции, когда "шмель" как призрак исчез за волнами.
- Хоть слово?"
     "Я не помню точно, - сказал в трубку  телефона старпом с палубы, - но в
общем  израильтянин на чистом  русском  языке поинтересовался: не правла ли,
мол,  насколько  приятнее  наблюдать  со  стороны  геройскую  гибель  чужого
"Варяга",  как  англичане в начале века, чем тонуть самим?" "С  юмором у них
всегда было неплохо. Тем более, что я ними согласен,  - потер руки  командир
корабля. - А вы?.."
     "Товарищ  каперанг, - продолжил старпом. - Мы передали американцам, что
спасли  несколько  десятков их моряков  с  утонувшего  авианосца. Их адмирал
спрашивает,  нет ли  среди спасенных  советника Президента Дугласа Коэна.  Я
ответил, что Коэн у нас,  чуть контуженный. Адмирал просит  доставить его на
флагман на нашем вертолете. Сами они не решаются ничего поднять в воздух."
     "Боятся  Шмулей?  -  ехидно  спросил  каперанг.  -  Евгений  Сергеевич,
полетишь  к американцам с советником или тоже  боишься? Ну тогда ни пуха, ни
Шмуля,  товарищ  полковник. Будь со мной  на связи. И вывеси из двери своего
вертолета  наш  флаг,  чтоб жиды не перепутали нас  невзначай  со  своими
врагами...   прости   Господи!   Вот  уж  точно  -  мир  перевернулся  в
одночасье..."

     "Маечка, - голос Тамары  Дубовик прерывался от волнения. - Борис дома?"
"Нет,  он  за границей, в командировке. Что-нибудь  случилось? Господи,  что
случилось-то?   Не   плачьте,   я   сейчас   приеду..."  "Включите   сначала
телевизор..." "Включила, Тамарочка. Обычные передачи. Ничего особенного ни в
Израиле, ни в мире... Сто-оп... Ого! Вот это да!... Я выезжаю..."
     "Ну!  Теперь  вам ясно, что произошло? - Тамара с хрустом проворачивала
пальцы. -  И наши имеют к этому  самое непосредственное отношение, понятно?"
"Кто наши? Израиль? Так ведь только вчера наш  Премьер выступал. Что готов к
переговорам с арабами о возвращении всех беженцев. Мы-то при чем? И я вообще
ничего в этом дыму разобрать не могу. Мухи какие-то летают. И что?"
     "Дурочка вы моя!  Мухи!...Это же  Витины махолеты громят американцев  и
всех  прочих."  "Я глупая?  Я? Да  что я,  в самом  деле, дура, что  ли? Ну,
занимались наши мужья махолетом когда-то,  еще в  СССР,  так ведь когда  это
было! Или...  Стойте,  это  что... неужели СССР  сюда  проник? Действительно
авианосец тонет, Господи...  Кто-то  и впрямь громит эскадру... Неужели наша
Советская Армия? Здесь? В другом измерении?!.."
     "Да  нет  тут никакого СССР, аРоссия, вон как раз  их  корабль, видите,
наблюдают  только, как Израиль расправляется с НАТО!" "Нет, Тамара, вы точно
чекнулись!  Чтобы  Израиль  поднял  руку на кого-то, кроме  арабов! На самих
американцев, которых сегодня все на свете боятся? Да пукни мы в их  сторону,
и нас  тотчас сметут в море те же арабы, раз нам  не помогут  американцы!.."
"Их потопили, Майя!.. Всех.  Сожгли  и потопили. Имой  Витя с вашим  Борисом
Абрамовичем там,  в  бою.  Наши  победили,  ясно? Смотри, вот  тебе  русская
программа."
     "Сокрушительный  удар  невиданных боевых  машин  с машущими  крыльями в
сочетании  с массированным ударом  из-под  воды, -  кричал в  дыму  знакомый
мальчишка-корресподент  НТВ,  -  показал,  что евреи  отнюдь не согласны  на
публичную порку, как Югославия. Повторился1967 год, но  эта война не будет и
шестидневной. Остатки эскадры союзников  бегут с поля боя  уже через полчаса
после  первой атаки  машущих машин,  потеряв,  боюсь, половину тех  сил, что
обстреляли  Хайфу  крылатыми  ракетами.  На  поле  боя  остался  только  наш
российский корабль, с которого я  и  веду репортаж. Он занимается  спасением
тонущих американских, английских и прочих моряков и летчиков, а ..."
     "Бомбили  Хайфу?  Но почему же по  нашим программам... Подожди...  Вот,
кажется."
     "Пожар на Бетей Зикук удалось  быстро локализировать и потушить. Утечек
химических  веществ нет,  - спокойно  говорил  знакомый диктор на иврите.  -
Авидор Фраерман еще раз опроверг заявление Натана  Щукицкого, что его партия
шла на выборы на деньги Владимира Утинского."
     На экране появились знакомые и наосточертевшие взволнованные физиономии
с  выпученными  "честными"  глазами.  Горячась и подпрыгивая на стульях, они
норовили вцепиться  друг другу  в волосы.  Их  привычно разнимал  ведущий  с
брезгливо перекошенной рожей.
     По  другой  программе пело Вано  Интерменшнло.  По  третьей  кривлялась
кукла, которой и не снилась карикатурность истинного, живого Давида Плеви.
     И  ни   полслова  об  атаке,  контратаке,  обстреле  страны,  поражении
агрессора!  Что за  бред?..  Страну  обстреливают крылатыми  ракетами, горит
нефтеперегонный завода, а на экране гостелевидения все те же фигляры!..
     Резкийтелефонный звонок бросил обескураженных женщин к телефону.
     "Маечка,  - Борис говорил тихо и спокойно.  -  Позвони Тамаре.  У нас с
Виктором все  в порядке. Ты меня поняла? Мы оба за границей,мы... в Каире. И
у нас все в полном, ты поняла, в пол-ном порядке!"
     "Я поняла, - плакала Майя.  - Я тебя... я  вас.. нас всех поздравляю...
Мы вами гордимся... Мы вас обоих целуем... Они врезали  экзекуторам, - глухо
произнесла Майя, положив трубку  и глядя  на свое отражение в зеркале.  - Не
позволили нас высечь голыми и связанными на ярко освещенной мировой сцене на
потеху злорадным  зрителям. Теперь те на чужом для них месте, исполосованные
и опозоренные, а мы остались на сцене с кнутом в руках... И это сделали наши
с вами мужчины, Тамара!..  Как мои мальчики  достали  потом проклятого Яшку,
когда  он  провоцировал  очередную  нашу  девчонку, чтобы потом  ее  жепотом
выпороть, как  исстегал меня. Больше он уже никого  и  никогда не задевал. И
эти больше никогда не полезут ни к сильным, ни к слабым..."

     Что-то  заставило  все-таки  телевидение  скрепя  сердце оторваться  от
любимых сюрреалистических сюжетов неистовой политической борьбы.
     "Передаем  экстренное обращение  Премьер-министра Израиля. - Только что
такой  самовлюбленный и  высоинтеллектуальный левый  диктор выглядел  теперь
так,  словно  в  этот  хамсин у  них  в  студии отключились все  масганы.  -
Послушайте важное сообщение главы правительства."
     Появившийся  на   экране  премьер,  напротив,  выглядел   как   обычно.
Демонстративно отстраненно от действительности он нехотя начал говорить.
     "Сегодня  в  полдень  вблизи нашей  страны,  -  буднично  поведал  он,-
появилось  несколько иностранных военных  кораблей.  С  одного их  них  были
выпущены в сторону Израиля две крылатые ракеты "томагавк". Поскольку одна из
них попала в склад нефтеперегонного завода в Хайфе, у нас были все основания
считать  этот  залп  агрессией  против нашей страны. В ответ на угрозу нашей
безопасности, командование  ВВС  ЦАХАЛа приняло  решение  контратаковать.  В
результате пострадали  несколько кораблей. В  последнее время  НАТО угрожала
нам   ракетно-бомбовыми  ударами   в  связи   с  рутинными  беспорядками  на
территориях.  По всей вероятности, обстрел Хайфы означал осуществление  этой
угрозы, после  чего нас попытались бы силой принудить к  выполнению  условий
палестинцев.  Намеченные цели  на  кораблях эскадры  НАТО были поражены. Все
наши самолеты благополучно вернулись на базы. В ответ на истерику зарубежных
СМИ, хотелось бы подчеркнуть, что это столкновение никак не повлияет на наше
твердое решение следовать  курсом  мира в рамках достигнутых  с палестинцами
соглашений.  Мы не  принуждали  и  не  принуждаем палестинцев  к  трансферу,
намерены  вернуть  всех  беженцев  последних  недель,  но  будем  решительно
бороться  с  террором.  Наша  страна  намерена  также сохранить  традиционно
дружеские   отношения   со   всеми   странами  мира,   особенно   с  членами
Атлантического  альянса.  Но  мы  никогда не позволяли  и  впредь никому  не
позволим  диктовать нам свою волю силой оружия.Я  призываю население Израиля
сохранять спокойствие и  не поддаваться  панике,которую нам навязывает левая
оппозиция.  Никакого атомного "удара возмездия"  по  нашей  стране не будет.
Экстремисты  из Пентагона прекрасно понимают, что если они  и  перебьют всех
израильтян до единого, то нас все-таки всего пять миллионов.  В то же время,
наше  немедленное возмездие унесет жизни сотен  миллионов.Каждому ясно, кому
опаснее подобная  ядернаяконфронтация.  Поэтому я твердо убежден, что такого
противостояния  не случится.  Пролет же  наших "шмелей"  над столицами стран
альянса  не  несет   ни   дружественным   нам  американцам,  ни  какому-либо
европейскому народу, включая  немецкий,  никакой  угрозы. Это  -  нормальная
демонстрация  силы  в  условиях обострения напряженности.  Как только  будут
сняты все претензии к Еврейскому государству, мы навсегда  исключим подобные
демонстрации нашей решимости постоять за себя. Что  же  касается  заявления,
что  пролет  "шмелей" означает  конец  стратегического  союза  между  нашими
странами, то  мне хотелось бы обратить внимание на само  понятие "союзники".
Онопредполагает равноправие, а  не грубое подавление "младшего  старшим". Мы
намерены адекватно реагировать как на жесты доброй воли, так и на все прочие
акции.  Если НАТО  откровенно продемонстрировало  свою  враждебность морской
эскадрой у наших берегов,  то мы просто не могли не продемонстрировать  в их
небе то, что истерично называют сегодня "роем атомных шмелей". Но если  мы и
не подумали  бы бомбить  страны  НАТО  из-за каких-то ньюансов  ихвнутренней
политики  и если у нас  вообще нет к этим странам  ни малейших претензий, то
почему эти страны считают возможным вмешиваются  в  наши дела нанесением нам
ракетных  ударов? Да,  каждый  "шмель",  как  оружие  нового века,  является
носителем оружия массового  поражения, причем  посильнее атомного,  но  я не
вижу никаких оснований для массовой паники, возникшей в Европе и Штатах. Тем
более нет никаких оснований для паники у нас  в стране. Я еще раз призываю и
вас,  и  дружественные  нам   народы  стран  НАТО   к  спокойствию.  Никаких
мервоенногохарактера, как  то  призыв резервистов и  прочие,  не намечается.
Шабат шалом."
     "...  Очередная  гнусная провокация правого  правительства, -  ворвался
тотчас голос по другой программе. - Оно не преминуло подставить нас всех под
угрозу тотального уничтожения,  развязало новую холодную войну,выставило наш
народ  подобием  советского  монстра.  Да,  ЦАХАЛ одержал очередную  славную
победу,  но  это пиррова победа. Сегодня Америка и другие страны  оплакивают
своих моряков  и летчиков,  погибших  от нашей атаки..."  "Контратаки!"  "Не
передергивай!"  "А ты  не затыкай мне рот своим  грязным  языком..." "Сам ты
всех  всегда  затыкаешь,  покрасневшая от  стыда истеричная  задница!" "А ты
недотрахнутый придурок..." "Твоя  мать -  старуха по сопровождению  ..."  "А
твой дед стрелял по кораблю с патриотами..."  "А ты - карликовая  редька!.."
"А ты..."
     Майя  переключила  на  российский  канал.  В Думе  яростно  и  привычно
осуждали   израильских  агрессоров.  Коммунисты  и  националисты  бились   в
истерике, что  хитрые  евреи  снова вывернулись. У всех не  глазах  выпороли
Гренаду, Панаму, Ирак, Югославию, в  жиды проклятые вылезли на сцену с таким
кнутом,  что  изготовившиеся  было  к  демонстрации  своей  объективности  с
протестом у  американского  посольства коммунисты-гуманисты  тотчас привычно
поперли со своими облезлыми пьяницами и чернильницами к израильскому. Срочно
прятали   американские   флаги  для   сожжения   и   доставали   ненавистные
бело-голубые.  На  обороте  плакатов  с   неестественной  для  этой  публики
надписями  "Руки прочь от Израиля" мгновенно  и с восторгом  было намалевано
то, что полезло к окнам посольства: "Бей  жидов - спасай мировое сообщество"
ивечное  как мир "Спасай  Россию."  Обидели  опять  всех. Вечно  этим евреям
больше всех надо... Снова не оправдать таких надежд!... Пар-р-ха-тые...


     "Безмерно рад  снова вас слышать,  любезнейший  Владимир Кузьмич,  -  с
изумлением, граничащим  с ужасом, услышал пониженный до капитана МГБ Доренко
голос Пухина. -  Как там  вам служится нашей великой  Родине?" "Вы откуда?..
Ах,   да..."   -   Доренко   лихорадочно  набирал   код  поиска  телефонного
собеседника."Не спешите посылать группу захвата, - тихо говорил невозмутимый
Лев  Андреевич. - Сами  посудите, разве я вам звонил бы из автомата на улице
Гоголя, если бы опасался ваших  костоломов? Мы же  с вами профессионалы,  не
так ли, товарищ бывший полковник Доренко?"
     "Так где вы пропадали, Лев Андреевич? - взял себя в чистые руки чекист,
укротив горячее сердце общечеловеческим страхом за собственную шкуру. - Я по
вас так соскучился..."
     "А как я  переживал нашу  насильственную  разлуку,  лучше не  говорить!
Только разговорились, только размечтались, подружились по-настощему, столько
мне было обещано, а тут эти невоспитанные евреи... Меня и сейчас душат слеза
несбывшихся  надежд, как вспомню...  Ладно,  оставим воспоминания  до лучших
времен. Вы, естественно, уже поняли, с кем вы  имеете дело? Догадались, куда
девались    сначала    Драбин-Дробинский    с    такой    аппетитной,     но
недостижимойГалочкой, потом мы с Дубовиком, а потом и сто ваших  махолетов и
пятьдесят "дельфинов-невидимок"?" "Не догадаться было не так  уж  трудно. Мы
все  читаем  фантастику  и  знаем,  что   рано  или  поздно  она  становится
действительностью, - глухо сказал Доренко. -  Я пытался объяснить, что никто
на  моем  месте  не  смог  бы  противостоять  какому-то  мощному  еврейскому
государству,  расположенному  не  то  на  другой  планете,  не то  в  другом
измерении, но меня..."
     "Я  уполномочен  именно этим  государством,  -  мягко  сказал Пухин,  -
передать вашему Министру через моего друга Владимира Кузьмича Доренко запись
вот этого нашего разговора. Пусть он, в свою очередь, поставит в известность
Политбюро, что если вы будете  мешать тем вашим евреям Израеля и  Автономии,
которые захотят переселиться в наше измерение, или  не позволите  переселить
нам на  их место  в Израеле  около трех миллионов  наших арабов-палестинцев,
жаждущих жить только на  этой земле, то наши хорошо знакомые вам  нескромные
ребята,  в  лучшем случае, похитят самого  Министра,  а  то  и  всех  членов
Политбюро..."
     "А в худшем?" - машинально спросил Владимир Кузьмич, лихорадочно ожидая
сообщения о захвате Пухина.
     "Ваших  монстров  нам  и  похищать-то тошно.  Но  ничто  не  мешает  их
повзрывать  одного за другим прямо на их унитазах. Уже после третьего взрыва
остальные сдохнут сами или от голода или о заворота кишок. Вы верите в такую
пикантную пнрспективу для себя лично?"
     "Еще  бы... Сам  кое-что  умею в  этой  области...  Но на  кой черт вам
миллион наших евреев? Это же наши люди, привыкшие жить при коммунизме. Они у
вас  будут бельмом на глазу. Да и  не  кажется  ли  вам, что вы  продолжаете
позорное   дело   депортации,    которое   остановил   величайший   гуманист
современности Лаврентий Павлович Берия в 1953 году? Вы хоть подумали, кто их
там у вас кормить-то будет?"
     "А  вот это уже  не  ваша  собачья  забота.  Вы лучше  побеспокойтесь о
прокорме миллионов наших палестинцев, которых  мы вам  от  всей  души  дарим
взамен. Вместе с мечтой всей их  жизни - территорией вашей Палестины - и без
евреев.  И, к тому же, с  уникальным  правом  жить при коммунизме да еще под
вашим чутким патронажем. Вот уж кому как раз подойдет ваша гуманная система,
как  никому другому! И еще кое-о-чем вам придется побеспокоиться, когда вы с
ними  поближе познакомитесь. Так что срочно передавайте предложение  и ждите
дорогих гостей взамен тех, кого вы  всю  вашу  историю считали нахлебниками,
как  бы  они  ни  старались  кормить  вас.  Я  почти  уверен,  что  за  ваше
предупреждение  вас  немедленно  восстановят  в  звании, а то и...  генерала
дадут, а?"
     "Я немедленно все передам, Лев Андреевич... Что у вас там?"
     "Ничего  особенного. Легкий флирт моей  охраны  с  вашими  умельцами из
группы захвата. Ну, мы опять замечтались, а  у вас небось уже мысль  послать
против меня в центр города Ленина Кантемировскую  дивизию, верно?  Так что я
прощаюсь и впредь  буду иметь связь только  с вами. Но... я очень вас прошу,
ну  ради  нашей  теплой  дружбы...  не  посылайте  больше  смертников,   как
сегодня... Неужели они у вас лишние?"
     "Лев  Андреевич, вы же знаете,  что  группа выезжает автоматически,  по
умолчанию... Я команды не давал."
     "А  впредь  как  раз  давайте  команду не  посылать никого.  Зачем  вам
напрасно губить своих лучших людей? Как только наша сделка  будет закончена,
наши миры расстанутся навеки. Без радости любовь была..." "Разлука будет без
печали, - уже искренне хохотал Доренко.  - Никто не будет тосковать по жидам
меньше меня...Только позвольте на прощанье и мне вам посочувствовать.  Вы от
нас получите таких евреев в нашем Израеле, что попросите  у нас для них пару
десятков лагерей для их перевоспитания. Такого откровенного  говна вы еще не
видывали."
     "Владимир Кузьмич, вы что! Неужто и впрямь решили, что с израильтянином
говорите,  что  Пухин  на  старости  лет обрезание  сделал сам  себе  вместо
обещанного  вами  при нашей последней встрече у вас  в кабинете, помните, по
самые  яйца...  Я профессор, а  не  политик.  Мне-то какое дело до абсорбции
ваших бывших  подопечных? С ними нынешние структуры и слои общества привычно
разберутся  без нас  с вами  и перекуют  почище вашего  ГУЛАГа. Кого  только
Израиль не  принимал в свой плавильный котел! Тут  от евреев, в нашем с вами
понимании,  и следа не осталось. Большинство  населения Израиля на привычных
нам с вами евреев  не больше похожи чем ваши хохлы на  якутов.  И -  ничего.
Смотрите, каких  шустрых ребят из всех общин вырастили.  И как они  вашим-то
неповторимым профессионалам накостыляли. И почти  без потерь сделали  МГБ по
всем базам и заводам. Так что и ваших  говнюков перелопатит великий Израиль,
в конце концов." "Да сколько их там у вас? Жидовни-то этой?  Небось не более
ста миллионов, а?" "Пожалуй, да, не более..."

     "Тогда  понятно,откуда взялась эта странная новая  алия и куда девались
палестинцы, - сказал специальный посланник Президента США Дуглас Коэн. - Вам
бы  следовало пояснить нам подобную  ситуацию  два  года назад вместо  того,
чтобы топить наши корабли..."
     "Так бы вы нам  и поверили без Получасовой войны! Это вам следовало сто
раз  подумать, прежде чем приговаривать Израиль к  телесному  наказанию.  И,
главное, во  имя кого? Палестинцы  всегда были против вас, пока мы проливали
кровь за  общее  дело противостояния советскому  монстру.  Зато теперь у вас
повода на нас нападать вроде бы нет?"
     "Я думаю, мы быстро восстановим не только то, что разрушили у вас, но и
наши  прежние дружеские отношения. А палестинцы... Как  говорится,  в  конце
концов, нет народа - нет проблемы, не так ли, господин Министр?"  "Несколько
цинично, но совершенно справедливо,  Дуглас, - засмеялся  Бени Шайзер. - Тем
более,  что  они  получили в  другом  измерении не только всю  Палестину  до
последнего километра и  без  единного в ней еврея,  но и  таких искренних  и
нежных,  совсем   было  забытых  советских  друзей...  Я  кое-что  слышал  о
нечеловеческой   доброте  генерала   МГБ   Владимира  Доренко,  назначенного
советским  координатором   создания   Палестинской   Народно-демократической
республики на их  исторической  родине. Его  рекомендовал для этой  цели мой
друг профессор Пухин.  Он убежден, что никто и в мире, да и в мирах, так  не
подходят друг  другу  и не  дополняют  друг  друга,  как товарищи  Арукат  и
Доренко. Точно как палестинский и советский народы. И никогда  палестинскому
народу не было так хорошо, как будет под властью этого достойного тандема...
Особенно тем палестинцам-оппозиционерам, которых  Арукат  с Доренко от греха
подальше постепенно отселяют в Биробиджан - на место уцелевших в 1953 году и
заново депортированных, на этот раз на Родину, евреев..."

     А Егорушка в последнее время  вечно недоволен, - Галя любовно погладила
по  короткой  стрижке  насупленного  атлета.  -  Казалось  бы,  ему-то  чего
печалиться? От МГБ мы все навсегда сбежали, его обожаемые израильские  арабы
все  с   нами   остались  -  после  невероятных  усилий  его  партии  МЕРЕЦ.
Гимнастическая арабская команда Егора  даже победила евреев на Маккабиаде. А
он все по палестинцам тоскует..."
     "А  чего по  ним  тосковать?  - Борис  положил  себе  очередную  порцию
нежнейшего салата авокадо и налил не менее нежного израильского вина. - Они,
наконец-то,  у себя дома, в стерильной  от евреев Палестине. При коммунизме.
От  каждого  -  по   способностям,  каждому  -  по  потребностям,  а  не  по
"непосильному труду на сионистских оккупантов". Живи, ешь и радуйся. Плодись
и   размножайся   на   радость  дружной  семье   советских  народов,  кстати
освободившихся  от  последней  "паршивой  овцы"  -  евреев.  Все  при  своих
интересах."
     "Это  мы, Егор, так от злорадства шутим, - тонко улыбнулся Пухин,  беря
себе ароматный  кусок  фаршированной  рыбы.  -  Я  палестинцев "возлюбил как
ближнего", когда мне чудом удалось выбить нож у дранного подростка  в Старом
Городе. И  спасти нас  с Эммой от смерти  или  госпиталя. Я полагаю,  именно
подобный   опыт  и  ожесточил   изначально   неагрессивных   евреев   против
палестинцев. Что  же  касается  их  нынешнего  положения в их республике  и,
особенно, в бывшей Автономии со столицей в Биробиджане, то..."
     "То это -  ГУЛАГ! -  крикнул Егор,  поводя своими  невероятно красивыми
плечами, загар и крутые  мышцы  которых  подчеркивала светлая гимнастическая
майка и  ставшие совсем белыми в  Израиле  курчавые  волосы, придававшие ему
сходство с римским легионером. - Вы осуществили даже не трансфер по Моледет,
а депортацию по-ста-лин-ски. И  после этого можете спокойно есть  и пить, да
еще смеяться над  своими жертвами! Им  там,  видите ли,  хорошо!  Точно  так
рассуждали  обыватели  в  1953   году:  наконец-то   жиды  у  себя  дома,  в
Автономии... Мне за вас, вроде бы моих друзей, просто стыдно."
     "Но они же были для нас опасны! - Майя  покраснела, впервые усомнившись
в  правоте их новой родины.  - Они нас всех перебили бы, если в том бою НАТО
победила нашу армию. Разве не так?"
     "Нет, не так! - лицо Егора даже пошло  пятнами. - После  победы Израилю
следовало все объяснить господину Арукату, предоставить его народу, или хотя
бы  правительству,   самим  решать,  в   каком  измерении  они  предпочитают
оставаться, а не  призывать этого жуткого Фридмана и насильно  отселять весь
ничего не подозревающий народ прямо в пасть МГБ! Даже меня вызвали в ШАБАК и
взяли подписку,  что я  своим арабам-студентам ни слова не  скажу о тамошних
порядках. Не  зря!" "Доктор Арон  Фридман в который раз спас  Израиль.  Да и
тебя, между прочим!.." "Да  лучше  бы  не  спасал! Мне муки  стыда  страшнее
физических мук... Когда меня пытали в МГБ, мне  было больно, но не стыдно! Я
никого не выдал. А теперь  я чувствую себя предателем. Фридман спас Израиль!
Да это же пиррова победа! Я говорю даже не об американцах, которые теперь на
рога  станут для реванша... Задето самолюбие гораздо более мощного монстра -
бывшего нашего  СССР. Да они сейчас в  тысячах своих  институтов  и  во всех
шаражках   ищут  способ  попасть  сюда  и  отомстить.   Тем   более  евреям!
Представляю, что творится на политинформациях в СССР... А до Фридмана они  и
не подозревали о  том,  что наш нынешний мир  вообще существует. И опасность
была  нулевой, возможно, на  века.  Можете не сомневаться,  они найдут метод
Фридмана!  И  двадцатимиллионная  Советская  Армия  сначала  хлынет  в  нашу
нынешнюю  Россию,  восторженно принятая большинством ее  обманутого и нищего
населения. Уж  МГБ-то немедленно  переселит  в ГУЛАГ  всех  богатых  в  этой
многострадальной  стране. Кого никому не  жалко там, так  это  наглых "новых
русских",  бесчисленных  проходимцев и  правителей,  укравших  у  народа его
победу после свержения коммунизма в этом  измерении.  Этих  МГБ перестреляет
всех за неделю. Но потом Советский Союз начнет наводить свои порядки во всем
нашем   нынешнем   мире.   Не   сотня    израильских,   а    десятки   тысяч
советских"шмелей", твоих, Виктор, пронесутся  над планетой.  И  прежде всего
будет уничтожен именно  Израиль,  даже  если бы  он до этого и  не  оскорбил
незапятнанный авторитет безнаказанных до того палачей. Выпустивший джина  из
бутылки Фридман временно спасется в СШР, но и эти свехмощные Штаты навряд ли
справятся с СССР...  Эта  будет  такая битва гигантов,  такая  невообразимая
война миров, что  сюжет следующей  серии нашего фильма ужасов смотреть будет
уже  некому!  Во   всяком   случае,  нас  с  вами   это   уже  не  коснется,
самодостаточные  и  недальновидные мои  друзья.  И  это  будет  справедливо.
Каждый, испытывающий  удовольствие  от  страдания другого,  рано или  поздно
получает стрелу в свой собственный хребет..."


     Восемь лет спустя  Эмма  и Лев Пухины  отмечали  свою  золотую свадьбу,
совпадающую с восьмидесятилетием профессора. Они с удовольствием предавались
милым воспоминаниям  общей молодости, любуясь сиреневой дымкой надПарижем из
кафе на Монмартре. Размягченный и счастливый Лев Андреевич неохотно отвлекся
на неожиданный звонок мобильного телефона.
     "Алле,"  -  все  еще  улыбаясь супруге сказал  он  и  тотчас смертельно
побледнел, утратив старческий здоровый румянец  представителя "golden  age".
"Тебе  плохо?  - испугалась старушка  и лихорадочно  полезла  в  сумочку  за
лекарством.  - Кто  это тебе звонит  сюда?  Мы  же  никому не сказали,  куда
едем..."
     "Безмерно  рад   вас  снова   слышать,  любезнейший  Лев  Андреевич,  -
подделываясь под собеседника, самозабвенно кривлялся  Доренко. - Тем более в
преддверьи нашей скорой встречи в очень вам знакомом кабинете. Я тут задумал
устроить  у  меня вечер  встречи  моих  друзей,  десятилетний  юбилей  нашей
насильственной  разлуки.  И  всем  вместеконечно  же  полюбоваться на  загар
несравненной  Галины  Вадимовны,  осуществив  тем  самым нашу  с  несчастным
Глушковым мечту, чтобы она и нам станцевала, как  перед  Егором Раковым. Чем
мы  хуже?  И  его  мы,   конечно  же,  намерены  пригласить.  И  даже  этого
бесцеремонного вашего  друга  Арона  Хаймовича Фридмана,  который  тогда так
таинственно увел вас всех у  нас из-под  носа.  А вас мне прямо  не терпится
пожурить  за  беспардонную  ложь. И как  же  вамне  стыдно:  такой  старый и
солидный,  анаврал,  чтов  этом  Израиле  сто  миллионов.  А навязанные  нам
палестинцы  тотчас  опровергли вашу беспардонную ложь.  Оказывается, всей-то
вашей наглой  жидовни, на самом деле  -  пол-Ленинграда.  Но,  как говаривал
как-то  мой лучший  друг,  без пяти минут  оскопленный и  ныне  потенциально
покойный профессор Лев Андреевич  Пухин, ближе к делу. И - к телу, а то и  к
телам. Я имею в виду, между прочим, не только несколько постаревшую Галочку,
но  и  очень  привлекательную,  тем  более  уже  поротую как-то жену  Бориса
Абрамовича Дробинского. А то и кое-что еще поинтереснее, о чем я вас порадую
ниже. Пока же имейте в виду, что мы прежде всего проучим ваш наглый Израиль.
Палестинцы чуть с ума не сошли от радости, когда мы стали формировать из них
полумиллионный  экспедиционный корпус.  Их  танковые дивизии  уже  почти  на
марше, как говорится,  прогревают двигатели. Вас же с близнецами,  калеку  с
его  Галочкой  и особенно всесильного некогда Фридмана десятки тысяч  бойцов
СМЕРШа  будут искать и найдут непременно. Если же Фридман попытается  укрыть
вас в  Петрограде  у князя Мухина,  то мы его  найдем  и там, тем более, что
княгиня  Марина Мухина- женщина века.  Вот она-то и будет  украшением нашего
вечера воспоминаний. За вашу же милую жену вы можете не волноваться. Она нам
не интересна - пристрелим как старую клячу. Так что  вы будете холостяковать
у нас  на вечеринке. Поскольку, кстати, за эти  десять  лет мы  покончили  в
нашем  мире с капитализмом. НАТО капитулировала, то намсамое  время заняться
такой войной миров, какая  и не снилась  Герберту Уэллсу. Что же вы молчите?
Вы меня  хорошо слышите, мой  верный друг?.. Ты  что, язык  проглотил, козел
старый? Или, боже упаси, подох до срока?.."
     "Господи, что же это вы так разволновались? - как всегда спокойно начал
Пухин, убедившись, что записал монолог Доренко на диктофон. - Берегите себя,
Владимир Кузьмич, а то вас хватит удар, отнимутся ноги.  И  вам будет трудно
добраться до унитаза...  А мне выполнить то, что я вам как-то твердо обещал,
припоминаете?.. Я свои обещания привык всегда выполнять. Молчал же я потому,
что  размышлял. А, поразмыслив, пришел к выводу, что что-то не вяжется у нас
с вами, товарищ генерал. Если вы уже так сильны, то почему ваши бойцы СМЕРШа
не  здесь,  на Монмартре? Почему я говорю с вами из кафе  в Париже,  а не  с
патентованного  кресла  у  вас  в  кабинете?   Это  совсем  не   похоже   на
стремительную и непреодолимую тактику МГБ. Блефуете.  И  зря. Меня,  старого
разведчика  не  возьмешь  на  дешевую  фальшивку. Вы  обезумели  от радости,
действительно проникнув в наши миры, пока чисто виртуально. Вы действительно
кое-что  раскопали из  биографии моих  друзей.  Но, судя по всему, не  более
того. Физического перемещения в наше измерение вам пока не удалось. Иначе уж
вы-то не тратили  времени на звонки по телефону, тем более  со мной, не  так
ли?.. Так, я  тебя спрашиваю, мразь?  - заорал Пухин неожиданно командирским
басом, которого не слышала за полвека даже его верная жена. - А если так, то
срать  ты больше не посмеешь!  Иначе произведение сначала вернется  к
автору,  потом,вместе  с  его  останками,-   на   потолок  твоего,  скотина,
клозета!!" "Лева! - ахнула, всплеснув руками бедная Эмма. - Что с тобой, как
ты можешь... такие слова, по телефону... Господи, с кем это ты так?.."
     Пухин несколько секунд  прислушивался. Но от  такого  уверенного только
что собеседника ответа не было.

     "Я  немедленно все  передам князю  и  барону, -  спокойно сказала  мисс
Полонски. - Не волнуйтесь,  мистер  Пухин..." "Вы  просто  не  представляете
неимоверной силы этого монстра... Я не уверен, что и у обоих миров есть шанс
от него отбиться..."
     "Я лично  располагаю для защиты моей личности только каминными щипцами,
профессор. Но надеюсь,  что наши мужчины располагают кое-чем поубедительней.
Вы же  постарайтесь  все  время  быть  на  глазах  у полиции и  предупредите
администрацию вашего  отеля, что вас угрожали  похитить. Я думаю,  что барон
позвонит вам в ближайшие часы. Доброй ночи, мистер Пухин."
     3.***
     "Доброе утро, Лев Андреевич, - раздался едва узнаваемый жесткий  голос.
- Говорит барон Фридман. Ваше  предупреждение я передал  Президенту, а  он -
Лиге Наций нашей  планеты. Все армии и  тайные  службы  приведены  в  полную
боевую готовность." "А как же ваше инкогнито, Арон Хаймович?"
     "Здесь я опять  Аркадий Ефимович. Баронов с отчеством Хаймович мне пока
ни в каких мирах не  встречалось... Что ж! Мне пришлось оправдываться  перед
Федеральным судом, но князь убедил Президента,  что рано или  поздно СССР до
нас  добрался  бы  и  без моей  противозаконной  самодеятельности  в  пользу
Израиля. Пока что  мы конверсировали в СССР тысячи агентов. Обещанная  нашим
друзьям  вечеринка  со  стриптизом  отменяется.  Напротив,   выполнено  ваше
обещание - Доренко уже соскребывают с потолка его клозета. Я организовал это
в первую очередь уже за саму его мысль пригласить дорогую мне княгиню Марину
к его мерзавцам  на пир палачей.  Шаражку же, которая открыла мой  метод, мы
уже  выкрали  в полном составе,  но  она  была не  одна.  Тем  не менее, они
действительно  пока  не   способны  на   крупномасштабные  конверсии,   хотя
интервенция со стороны СССР не просто возможно, но - дело времени... Пока же
я  прежде всего  побеспокоился,  как обычно, о  безопасности  Израиля  и  об
обезвреживании  неугомонного  Аруката,  действительно накачанного  советским
оружием  до  тройного  превосходства над ЦАХАЛом в бронетанковых  силах.  По
представлению   Президента  СШР  Юрия   Соловьева   британская   королевская
колониальная бронепехота, которую арабы  называют  "царцурами" - тараканами,
вторглась  в параллельную  Палестину  и  вступила  в бой  сначала  с танками
Фалестын,  а  потом  и  с  Ближневосточным  Особым военным округом Советской
Армии. Не смотря  на  участие в  сражении  советских  "шмелей",новорожденная
палестинская армия  была разгромлена.  СШР и  европейские страны направили в
Палестину  свои антигравитационные самолеты. Думаю, что пока СССР понял, что
в нашем измерении ему  лучше больше не  появляться. Так что можете  спокойно
возвращаться  домой.  Если  война  миров  и  продолжится,  то  уж  внезапной
интервенции СССР наш мир не допустит. Как мечтал некогда товарищ  Сталин, мы
будем  воевать малой кровью  на территории  противника. СШР -  не сталинский
Союз и не  Российская Федерация вашего  мира. Да  и наши Северо-американские
штаты отнюдь  не склонны к коммунизму на своей земле. Как  и ваши США. Как и
обе Британии.  Общими  усилиями монстр,  оказавшийся  на  чужом месте  будет
изгнан из всех миров..."

     
     "Shlomo Wulf" = Dr. Solomon Zelmanov17/05/99
     Haifa, Israel, 972-4-8527361
     


Last-modified: Tue, 19 Sep 2000 08:33:01 GMT

Оцените этот текст: