ъ. У нихъ столько же антисемитизма, какъ у васъ -- коммунистической идеолог<u>i</u>и. Это -- честные люди и хорош<u>i</u>е товарищи, а не какая-нибудь сов<u>e</u>тская сволочь. Три года я уже отсид<u>e</u>лъ -- еще два осталось. Заявлен<u>i</u>е о смягчен<u>i</u>и участи? Тутъ голосъ Гендельмана сталъ суровъ и серьезенъ: -- Ну, отъ васъ я такого сов<u>e</u>та, И. Л., не ожидалъ. Эти бандиты меня безъ всякой вины, абсолютно безъ всякой вины, посадили на каторгу, оторвали меня отъ жены и ребенка -- ему было только дв<u>e</u> нед<u>e</u>ли -- и чтобы я передъ ними унижался, чтобы я у нихъ что-то вымаливалъ?.. Забубенные глаза Гендельмана смотр<u>e</u>ли на меня негодующе. -- Н<u>e</u>тъ, И. Л., этотъ номеръ не пройдетъ: Я, дастъ Богъ, отсижу и выйду. А тамъ -- тамъ мы посмотримъ... Дастъ Богъ {155} -- тамъ мы посмотримъ... Вы только на этихъ мужичковъ посмотрите -- какая это сила!.. Вечер<u>e</u>ло. Патрули проходили мимо эшелоновъ, загоняя лагерниковъ въ вагоны. Пришлось попрощаться съ Гендельманомъ. -- Ну, передайте Борису и вашему сыну -- я его такъ и не видалъ -- мой, такъ сказать, спортивный прив<u>e</u>тъ. Не унывайте. А насчетъ Чекалина все-таки подумайте. СРЫВЪ Я пытался прорваться на Погру на сл<u>e</u>дующ<u>i</u>й день, еще разъ отвести душу съ Гендельманомъ, но не удалось. Вечеромъ Юра мн<u>e</u> сообщилъ, что Якименко съ утра у<u>e</u>халъ на два-три дня на Медв<u>e</u>жью Гору и что въ какой-то дополнительный списокъ на ближайш<u>i</u>й этапъ урчевск<u>i</u>й активъ ухитрился включить и его, Юру; что списокъ уже подписанъ начальникомъ отд<u>e</u>лен<u>i</u>я Ильиныхъ и что сегодня вечеромъ за Юрой придетъ вооруженный конвой, чего для отд<u>e</u>льныхъ лагерниковъ не д<u>e</u>лалось никогда. Вся эта информац<u>i</u>я была сообщена Юр<u>e</u> чекистомъ изъ третьяго отд<u>e</u>ла, которому Юра въ свое время писалъ стихами письма къ его возлюбленной: поэтическ<u>i</u>я настроен<u>i</u>я бываютъ и у чекистовъ. Мой пропускъ на Погру былъ д<u>e</u>йствителенъ до 12 часовъ ночи. Я вручилъ его Юр<u>e</u>, и онъ, забравъ свои вещи, исчезъ на Погру съ наставлен<u>i</u>емъ -- "д<u>e</u>йствовать по обстоятельствамъ", въ томъ же случа<u>e</u>, если скрыться совс<u>e</u>мъ будетъ нельзя, разыскать вагонъ Гендельмана. Но эшелонъ Гендельмана уже ушелъ. Борисъ запряталъ Юру въ покойницкую при больниц<u>e</u>, гд<u>e</u> онъ и просид<u>e</u>лъ двое сутокъ. Активъ искалъ его по всему лагерю. О переживан<u>i</u>яхъ этихъ двухъ дней разсказывать было бы слишкомъ тяжело. Черезъ два дня пр<u>i</u><u>e</u>халъ Якименко. Я сказалъ ему, что, вопреки его прямой директив<u>e</u>, Стародубцевъ обходнымъ путемъ включилъ Юру въ списокъ, что, въ частности, въ виду этого, сорвалась подготовка очередного эшелона (одна машинка оставалась безработной), и что Юра пока что скрывается за пред<u>e</u>лами досягаемости актива. Якименко посмотр<u>e</u>лъ на меня мрачно и сказалъ: -- Позовите мн<u>e</u> Стародубцева. Я позвалъ Стародубцева. Минутъ черезъ пять Стародубцевъ вышелъ отъ Якименки въ состоян<u>i</u>и, близкомъ къ истер<u>i</u>и. Онъ что-то хот<u>e</u>лъ сказать мн<u>e</u>, но величайшая ненависть сдавила ему горло. Онъ только ткнулъ пальцемъ въ дверь Якименскаго кабинета. Я вошелъ туда. -- Вашъ сынъ сейчасъ на БАМ не <u>e</u>детъ. Пусть онъ возвращается на работу. Но съ посл<u>e</u>днимъ эшелономъ по<u>e</u>хать ему, в<u>e</u>роятно, придется. Я сказалъ: -- Товарищъ Якименко, но в<u>e</u>дь вы мн<u>e</u> об<u>e</u>щали. -- Ну и что же, что об<u>e</u>щалъ! Подумаешь, какое сокровище вашъ Юра. {156} -- Для... Для меня -- сокровище... Я почувствовалъ спазмы въ горл<u>e</u> и вышелъ. Стародубцевъ, который, видимо, подслушивалъ подъ дверью, отскочилъ отъ нея къ ст<u>e</u>нк<u>e</u>, и вс<u>e</u> его добрыя чувства ко мн<u>e</u> выразились въ одномъ слов<u>e</u>, въ которомъ было... многое въ немъ было... -- Сокровище, г-ы-ы... Я схватилъ Стародубцева за горло. Изъ актива съ м<u>e</u>ста не двинулся никто. Стародубцевъ судорожно схватилъ мою руку и почти повисъ на ней. Когда я разжалъ руку, Стародубцевъ м<u>e</u>шкомъ опустился на полъ. Активъ молчалъ. Я понялъ, что еще одна такая нед<u>e</u>ля -- и я сойду съ ума. Я ТОРГУЮ ЖИВЫМЪ ТОВАРОМЪ Эшелоны все шли, а наше положен<u>i</u>е все ухудшалось. Силы таяли. Угроза Юр<u>e</u> росла. На об<u>e</u>щан<u>i</u>я Якименки, посл<u>e</u> вс<u>e</u>хъ этихъ инцидентовъ, расчитывать совс<u>e</u>мъ было нельзя. Борисъ настаивалъ на немедленномъ поб<u>e</u>г<u>e</u>. Я этого поб<u>e</u>га боялся, какъ огня. Это было бы самоуб<u>i</u>йствомъ, но помимо такого самоуб<u>i</u>йства, ничего другого видно не было. Я уже не спалъ въ т<u>e</u> коротк<u>i</u>е часы, которые у меня оставались отъ урчевской каторги. Одни за другими возникали и отбрасывались планы. Мн<u>e</u> все казалось, что гд<u>e</u>-то, вотъ совс<u>e</u>мъ рядомъ, подъ рукой, есть какой-то выходъ, ид<u>i</u>отски простой, явственно очевидный, а я вотъ не вижу его, хожу кругомъ да около, тыкаюсь во всякую майнридовщину, а того, что надо -- не вижу. И вотъ, въ одну изъ такихъ безсонныхъ ночей меня, наконецъ, ос<u>e</u>нило. Я вспомнилъ о сов<u>e</u>т<u>e</u> Гендельмана, о предс<u>e</u>дател<u>e</u> пр<u>i</u>емочной комисс<u>i</u>и БАМа чекист<u>e</u> Чекалин<u>e</u> и понялъ, что этотъ чекистъ -- единственный способъ спасен<u>i</u>я и при томъ способъ совершенно реальный. Всяческими пинкертоновскими ухищрен<u>i</u>ями я узналъ его адресъ. Чекалинъ жилъ на краю села, въ карельской изб<u>e</u>. Поздно вечеромъ, воровато пробираясь по сугробамъ сн<u>e</u>га, я пришелъ къ этой изб<u>e</u>. Хозяйка избы на мой стукъ подошла къ двери, но открывать не хот<u>e</u>ла. Черезъ минуту-дв<u>e</u> къ двери подошелъ Чекалинъ. -- Кто это? -- Изъ УРЧ, къ товарищу Чекалину. Дверь открылась на десять сантиметровъ. Изъ щели прямо мн<u>e</u> въ животъ смотр<u>e</u>лъ стволъ парабеллюма. Электрическ<u>i</u>й фонарикъ осв<u>e</u>тилъ меня. -- Вы -- заключенный? -- Да. -- Что вамъ нужно? -- голосъ Чекалина былъ р<u>e</u>зокъ и подозрителенъ. -- Гражданинъ начальникъ, у меня къ вамъ очень серьезный разговоръ и на очень серьезную тему. -- Ну, говорите. {157} -- Гражданинъ начальникъ, этотъ разговоръ я черезъ щель двери вести не могу. Лучъ фонарика уперся мн<u>e</u> въ лицо. Я стоялъ, щурясь отъ св<u>e</u>та, и думалъ о томъ, что мал<u>e</u>йшая оплошность можетъ стоить мн<u>e</u> жизни. -- Оруж<u>i</u>е есть? -- Н<u>e</u>тъ. -- Выверните карманы. Я вывернулъ карманы. -- Войдите. -- Я вошелъ. Чекалинъ взялъ фонарикъ въ зубы и, не выпуская парабеллюма, свободной рукой ощупалъ меня всего. Видна была большая сноровка. -- Проходите впередъ. Я сд<u>e</u>лалъ два-три шага впередъ и остановился въ нер<u>e</u>шимости. -- Направо... Наверхъ... Нал<u>e</u>во, -- командовалъ Чекалинъ. Совс<u>e</u>мъ какъ въ корридорахъ ГПУ. Да, сноровка видна. Мы вошли въ убого обставленную комнату. Посередин<u>e</u> комнаты стоялъ некрашеный деревянный столъ. Чекалинъ обошелъ его кругомъ и, не опуская парабеллюма, т<u>e</u>мъ же р<u>e</u>зкимъ тономъ спросилъ: -- Ну-съ, такъ что же вамъ угодно? Начало разговора было мало об<u>e</u>щающимъ, а отъ него столько завис<u>e</u>ло... Я постарался собрать вс<u>e</u> свои силы. -- Гражданинъ начальникъ, посл<u>e</u>дн<u>i</u>е эшелоны составляются изъ людей, которые до БАМа зав<u>e</u>домо не до<u>e</u>дутъ. У меня запнулось дыхан<u>i</u>е. -- Ну? -- Вамъ, какъ пр<u>i</u>емщику рабочей силы, н<u>e</u>тъ никакого смысла нагружать вагоны полутрупами и выбрасывать въ дорог<u>e</u> трупы... -- Да? -- Я хочу предложить давать вамъ списки больныхъ, которыхъ ББК сажаетъ въ эшелоны подъ видомъ здоровыхъ... Въ вашей комисс<u>i</u>и есть одинъ врачъ. Онъ, конечно, не въ состоян<u>i</u>и пров<u>e</u>рить вс<u>e</u>хъ этапниковъ, но онъ можетъ пров<u>e</u>рить людей по моимъ спискамъ... -- Вы по какимъ статьямъ сидите? -- Пятьдесятъ восемь: шесть, десять и одиннадцать; пятьдесятъ девять: десять. -- Срокъ? -- Восемь л<u>e</u>тъ. -- Такъ... Вы по какимъ, собственно, мотивамъ д<u>e</u>йствуете? -- По многимъ мотивамъ. Въ частности и потому, что на БАМ придется, можетъ быть, <u>e</u>хать и моему сыну. -- Это тотъ, что рядомъ съ вами работаетъ? -- Да. Чекалинъ уставился на меня пронизывающимъ, но ничего не {158} говорящимъ взглядомъ. Я чувствовалъ, что отъ нервнаго напряжен<u>i</u>я у меня начинаетъ пересыхать во рту. -- Такъ... -- сказалъ онъ раздумчиво. Потомъ, отвернувшись немного въ сторону, опустилъ предохранитель своего парабеллюма и положилъ оруж<u>i</u>е въ кабуру. -- Такъ, -- повторилъ онъ, какъ бы что-то соображая. -- А скажите, вотъ эту путаницу съ зам<u>e</u>ной фамил<u>i</u>й -- это не вы устроили? -- Мы. -- А это -- по какимъ мотивамъ?.. -- Я думаю, что даже революц<u>i</u>и лучше обойтись безъ т<u>e</u>хъ издержекъ, который совс<u>e</u>мъ ужъ безсмысленны. Чекалина какъ-то передернуло. -- Такъ, -- сказалъ онъ саркастически. -- А когда милл<u>i</u>оны трудящихся гибли на фронтахъ безсмысленной импер<u>i</u>алистической бойни, -- вы д<u>e</u>йствовали по столь же... просв<u>e</u>щенной лин<u>i</u>и? Вопросъ былъ поставленъ въ лобъ. -- Такъ же, какъ и сейчасъ -- я безсиленъ противъ челов<u>e</u>ческаго сумасшеств<u>i</u>я. -- Революц<u>i</u>ю вы считаете сумасшеств<u>i</u>емъ? -- Я не вижу никакихъ основан<u>i</u>й скрывать передъ вами этой прискорбной точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я. Чекалинъ помолчалъ. -- Ваше предложен<u>i</u>е для меня пр<u>i</u>емлемо. Но если вы воспользуетесь этимъ для какихъ-нибудь постороннихъ ц<u>e</u>лей, протекц<u>i</u>и или чего -- вамъ пощады не будетъ. -- Мое положен<u>i</u>е настолько безвыходно, что вопросъ о пощад<u>e</u> меня мало интересуетъ... Меня интересуетъ вопросъ о сын<u>e</u>. -- А онъ за что попалъ? -- По существу -- за компан<u>i</u>ю... Связи съ иностранцами. -- Какъ вы предполагаете технически провести эту комбинац<u>i</u>ю? -- Къ отправк<u>e</u> каждаго эшелона я буду давать вамъ списки больныхъ, которыхъ ББК даетъ вамъ подъ видомъ здоровыхъ. Этихъ списковъ я вамъ приносить не могу. Я буду засовывать ихъ въ уборную УРЧ, въ щель между бревнами, надъ притолокой двери, прямо посредин<u>e</u> ея. Вы бываете въ УРЧ и можете эти списки забирать... -- Такъ. Подходяще. И, скажите, въ этихъ подлогахъ съ в<u>e</u>домостями -- вашъ сынъ тоже принималъ участ<u>i</u>е? -- Да. Въ сущности -- это его идея. -- И изъ т<u>e</u>хъ же соображен<u>i</u>й? -- Да. -- И отдавая себ<u>e</u> отчетъ... -- Отдавая себ<u>e</u> совершенно ясный отчетъ... Лицо и голосъ Чекалина стали немного меньше деревянными. -- Скажите, вы не считаете, что ГПУ васъ безвинно посадило? -- Съ точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я ГПУ -- н<u>e</u>тъ. -- А съ какой точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я -- да? -- Кром<u>e</u> точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я ГПУ, есть еще и н<u>e</u>которыя друг<u>i</u>я {159} точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я. Я не думаю, чтобы былъ смыслъ входить въ ихъ обсужден<u>i</u>е. -- И напрасно вы думаете. Глупо думаете. Изъ-за Якименокъ, Стародубцевыхъ и прочей сволочи революц<u>i</u>я и платить эти, какъ вы говорите, безсмысленныя издержки. И это потому, что вы и иже съ вами съ революц<u>i</u>ей идти не захот<u>e</u>ли... Почему вы не пошли? -- Стародубцевъ им<u>e</u>етъ передо мною то преимущество, что онъ выполнить всякое приказан<u>i</u>е. А я всякаго -- не выполню. -- Б<u>e</u>лыя перчатки? -- Можетъ быть. -- Ну, вотъ, и миритесь съ Якименками. -- Вы, кажется, о немъ не особенно высокаго мн<u>e</u>н<u>i</u>я. -- Якименко карьеристъ и прохвостъ, -- коротко отр<u>e</u>залъ Чекалинъ. -- Онъ думаетъ, что онъ сд<u>e</u>лаетъ карьеру. -- По всей в<u>e</u>роятности, сд<u>e</u>лаетъ. -- Поскольку отъ меня зависитъ -- сомн<u>e</u>ваюсь. А отъ меня зависитъ. Объ этихъ эшелонахъ будетъ знать и ГУЛАГ... Штабели труповъ по дорог<u>e</u> ГУЛАГу не нужны. Я подумалъ о томъ, что штабели труповъ до сихъ поръ ГУЛАГу на м<u>e</u>шали. -- Якименко карьеры не сд<u>e</u>лаетъ, -- продолжалъ Чекалинъ. -- Сволочи у насъ и безъ того достаточно. Ну, это васъ не касается. -- Касается самымъ т<u>e</u>снымъ образомъ. И именно -- меня и "насъ"... Чекалина опять передернуло. -- Ну, давайте ближе къ д<u>e</u>лу. Эшелонъ идетъ черезъ три дня. Можете вы мн<u>e</u> на посл<u>e</u>завтра дать первый списокъ? -- Могу. -- Такъ, значитъ, я найду его посл<u>e</u>завтра, къ десяти часамъ вечера, въ уборной УРЧ, въ щели надъ дверью. -- Да. -- Хорошо. Если вы будете д<u>e</u>йствовать честно, если вы этими списками не воспользуетесь для какихъ-нибудь комбинац<u>i</u>й, -- я ручаюсь вамъ, что вашъ сынъ на БАМ не по<u>e</u>детъ. Категорически гарантирую. А почему бы собственно не по<u>e</u>хать на БАМ и вамъ? -- Статьи не пускаютъ. -- Это ерунда! -- И потомъ, вы знаете, на увеселительную прогулку это не очень похоже. -- Ерунда. Не въ теплушк<u>e</u> же бы вы по<u>e</u>хали, разъ я васъ приглашаю. Я въ изумлен<u>i</u>и воззрился на Чекалина и не зналъ, что мн<u>e</u> и отв<u>e</u>чать. -- Намъ нужны культурныя силы, -- сказалъ Чекалинъ, д<u>e</u>лая ударен<u>i</u>е на "культурный". -- И мы ум<u>e</u>емъ ихъ ц<u>e</u>нить. Не то, что ББК. Въ пафос<u>e</u> Чекалина мн<u>e</u> послышались чисто в<u>e</u>домственныя {160} нотки. Я хот<u>e</u>лъ спросить, ч<u>e</u>мъ собственно я обязанъ чести такого приглашен<u>i</u>я, но Чекалинъ прервалъ меня: -- Ну, мы съ вами еще поговоримъ. Такъ, значитъ, списки я посл<u>e</u>завтра тамъ найду. Ну, пока. Подумайте о моемъ предложен<u>i</u>и. Когда я вышелъ на улицу, мн<u>e</u>, говоря откровенно, хот<u>e</u>лось слегка приплясывать. Но, умудренный опытами всякаго рода, я предпочелъ подвергнуть всю эту ситуац<u>i</u>ю, такъ сказать, "марксистскому анализу". Марксистск<u>i</u>й анализъ далъ вполн<u>e</u> благопр<u>i</u>ятные результаты. Чекалину, конечно, я оказываю весьма существенную услугу: не потому, чтобы кто-то его сталъ бы потомъ попрекать штабелями труповъ по дорог<u>e</u>, а потому, что онъ былъ бы обвиненъ въ ротоз<u>e</u>йств<u>e</u>: всучили ему, дескать, гнилой товаръ, а онъ и не зам<u>e</u>тилъ. Съ точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я сов<u>e</u>тскихъ работорговцевъ -- да и не только сов<u>e</u>тскихъ -- это промахъ весьма предосудительный. СНОВА ПЕРЕДЫШКА Общее собран<u>i</u>е фамил<u>i</u>и Солоневичей или "трехъ мушкетеровъ", какъ насъ называли въ лагер<u>e</u>, подтвердили мои соображен<u>i</u>я о томъ, что Чекалинъ не подведетъ. Помимо всякихъ психологическихъ расчетовъ -- былъ и еще одинъ. Связью со мной, съ заключеннымъ, использован<u>i</u>емъ заключеннаго для шп<u>i</u>онажа противъ лагерной администрац<u>i</u>и -- Чекалинъ ставитъ себя въ довольно сомнительное положен<u>i</u>е. Если Чекалинъ подведетъ, то передъ этакимъ "подводомъ" онъ, в<u>e</u>роятно, подумаетъ о томъ, что я могу пойти на самыя отчаянныя комбинац<u>i</u>и -- в<u>e</u>дь вотъ пошелъ же я къ нему съ этими списками. А о томъ, чтобы им<u>e</u>ть на рукахъ доказательства этой преступной связи, я уже позабочусь -- впосл<u>e</u>дств<u>i</u>и я объ этомъ и позаботился. Поставленный въ безвыходное положен<u>i</u>е, я эти доказательства предъявлю третьей части. Чекалинъ же находится на территор<u>i</u>и ББК... Словомъ, идя на все это, Чекалинъ ужъ долженъ былъ держаться до конца. Все въ м<u>i</u>р<u>e</u> -- весьма относительно. Стоило разв<u>e</u>яться очередной угроз<u>e</u>, нависавшей надъ нашими головами, и жизнь снова начинала казаться легкой и преисполненной надеждъ, несмотря на каторжную работу въ УРЧ, несмотря на то, что, помимо этой работы, Чекалинск<u>i</u>е списки отнимали у насъ посл<u>e</u>дн<u>i</u>е часы сна. Впрочемъ, списки эти Юра сразу усовершенствовалъ: мы писали не фамил<u>i</u>и, а только указывали номеръ в<u>e</u>домости и порядковый номеръ, подъ которымъ въ данной в<u>e</u>домости стояла фамил<u>i</u>я даннаго заключеннаго. Наши списки стали срывать эшелоны. Якименко рвалъ и металъ, но каждый сорванный эшелонъ давалъ намъ н<u>e</u>которую передышку: пока подбирали очередные документы -- мы могли отоспаться. Въ довершен<u>i</u>е ко всему этому Якименко преподнесъ мн<u>e</u> довольно неожиданный, хотя сейчасъ уже и ненужный, сюрпризъ. Я сид<u>e</u>лъ за машинкой и барабанилъ. Якименко былъ въ сос<u>e</u>дней комнат<u>e</u>. {161} Слышу негромк<u>i</u>й голосъ Якименки: -- Товарищъ Твердунъ, переложите документы Солоневича Юр<u>i</u>я на Медгору, онъ на БАМ не по<u>e</u>детъ. Вечеромъ того дня я улучилъ минуту, какъ-то неловко и путанно поблагодарилъ Якименко. Онъ поднялъ голову отъ бумагъ, посмотр<u>e</u>лъ на меня какимъ-то страннымъ, вопросительно ироническимъ взглядомъ и сказалъ: -- Не стоитъ, товарищъ Солоневичъ. И опять уткнулся въ бумаги. Такъ и не узналъ я, какую собственно лин<u>i</u>ю велъ товарищъ Якименко. Д<u>E</u>ВОЧКА СО ЛЬДОМЪ Жизнь пошла какъ-то глаже. Одно время, когда начали срываться эшелоны, работы стало меньше, потомъ, когда Якименко сталъ подъ сурдинку включать въ списки людей, которыхъ Чекалинъ уже по разу, или больше, снималъ съ эшелоновъ -- работа опять стала безпросыпной. Въ этотъ пер<u>i</u>одъ времени со мною случилось происшеств<u>i</u>е, въ сущности, пустяковое, но какъ-то очень ужъ глубоко вр<u>e</u>завшееся въ память. На разсв<u>e</u>т<u>e</u>, передъ уходомъ заключенныхъ на работы, и вечеромъ, во время об<u>e</u>да, передъ нашими палатками маячили десятки оборванныхъ крестьянскихъ ребятишекъ, выпрашивавшихъ всяк<u>i</u>е съ<u>e</u>добные отбросы. Странно было смотр<u>e</u>ть на этихъ д<u>e</u>тей "вольнаго населен<u>i</u>я", бол<u>e</u>е нищаго, ч<u>e</u>мъ даже мы, каторжники, ибо свои полтора фунта хл<u>e</u>ба мы получали каждый день, а крестьяне и этихъ полутора фунтовъ не им<u>e</u>ли. Нашимъ продовольств<u>i</u>емъ зав<u>e</u>дывалъ Юра. Онъ ходилъ за хл<u>e</u>бомъ и за об<u>e</u>домъ. Онъ же игралъ роль распред<u>e</u>лителя лагерныхъ объ<u>e</u>дковъ среди д<u>e</u>творы. У насъ была огромная, литровъ на десять, аллюмин<u>i</u>евая кастрюля, которая была участницей уже двухъ нашихъ попытокъ поб<u>e</u>га, а впосл<u>e</u>дств<u>i</u>и участвовала и въ третьей. Въ эту кастрюлю Юра собиралъ то, что оставалось отъ лагерныхъ щей во всей нашей палатк<u>e</u>. Щи эти обычно варились изъ гнилой капусты и селедочныхъ головокъ -- я такъ и не узналъ, куда д<u>e</u>вались селедки отъ этихъ головокъ... Немног<u>i</u>е изъ лагерниковъ отваживались <u>e</u>сть эти щи, и они попадали д<u>e</u>тямъ. Впрочемъ, мног<u>i</u>е изъ лагерниковъ урывали кое-что и изъ своего хл<u>e</u>бнаго пайка. Я не помню, почему именно все это такъ вышло. Кажется, Юра дня два-три подрядъ вовсе не выходилъ изъ УРЧ, я -- тоже, наши сос<u>e</u>ди по привычк<u>e</u> сливали свои объ<u>e</u>дки въ нашу кастрюлю. Когда однажды я вырвался изъ УРЧ, чтобы пройтись -- хотя бы за об<u>e</u>домъ -- я обнаружилъ, что моя кастрюля, стоявшая подъ нарами, была полна до краевъ, и содержимое ея превратилось въ глыбу сплошного льда. Я р<u>e</u>шилъ занести кастрюлю на кухню, поставить ее на плиту и, когда ледъ слегка оттаетъ, выкинуть всю эту глыбу вонъ и въ пустую кастрюлю получить свою порц<u>i</u>ю каши. {162} Я взялъ кастрюлю и вышелъ изъ палатки. Была почти уже ночь. Пронзительный морозный в<u>e</u>теръ вылъ въ телеграфныхъ проводахъ и засыпалъ глаза сн<u>e</u>жной пылью. У палатокъ не было никого. Стайки д<u>e</u>тей, который въ об<u>e</u>денную пору шныряли зд<u>e</u>сь, уже разошлись. Вдругъ какая-то неясная фигурка метнулась ко мн<u>e</u> изъ-за сугроба, и хриплый, застуженный д<u>e</u>тск<u>i</u>й голосокъ пропищалъ: -- Дяденька, дяденька, можетъ, что осталось, дяденька, дай!.. Это была д<u>e</u>вочка л<u>e</u>тъ, в<u>e</u>роятно, одиннадцати. Ея глаза подъ спутанными космами волосъ блест<u>e</u>ли голоднымъ блескомъ. А голосокъ автоматически, привычно, безъ всякаго выражен<u>i</u>я, продолжалъ скулить: -- Дяденька, да-а-а-ай... -- А тутъ -- только ледъ. -- Отъ щей, дяденька? -- Отъ щей. -- Ничего, дяденька, ты только дай... Я его сейчасъ, ей Богу, сейчасъ... Отогр<u>e</u>ю... Онъ сейчасъ вытряхнется... Ты только дай! Въ голос<u>e</u> д<u>e</u>вочки была суетливость, жадность и боязнь отказа. Я соображалъ какъ-то очень туго и стоялъ въ нер<u>e</u>шимости. Д<u>e</u>вочка почти вырвала кастрюлю изъ моихъ рукъ... Потомъ она распахнула рваный зипунишко, подъ которымъ не было ничего -- только торчали голыя острыя ребра, прижала кастрюлю къ своему голому т<u>e</u>льцу, словно своего ребенка, запахнула зипулишко и с<u>e</u>ла на сн<u>e</u>гъ. Я находился въ состоян<u>i</u>и такой отуп<u>e</u>лости, что даже не попытался найти объяснен<u>i</u>е тому, что эта д<u>e</u>вочка собиралась д<u>e</u>лать. Только мелькнула ассоц<u>i</u>ац<u>i</u>и о ребенк<u>e</u>, о материнскомъ инстинкт<u>e</u>, который какимъ-то чудомъ живетъ еще въ этомъ изсохшемъ т<u>e</u>льц<u>e</u>... Я пошелъ въ палатку отыскивать другую посуду для каши своей насущной. Въ жизни каждаго челов<u>e</u>ка бываютъ минуты великаго унижен<u>i</u>я. Такую минуту пережилъ я, когда, ползая подъ нарами въ поискахъ какой-нибудь посуды, я сообразилъ, что эта д<u>e</u>вочка собирается тепломъ изголодавшагося своего т<u>e</u>ла растопить эту полупудовую глыбу замерзшей, отвратительной, свиной -- но все же пищи. И что во всемъ этомъ скелетик<u>e</u> -- тепла не хватитъ и на четверть этой глыбы. Я очень тяжело ударился головой о какую-то перекладину подъ нарами и, почти оглушенный отъ удара, отвращен<u>i</u>я и ярости, выб<u>e</u>жалъ изъ палатки. Д<u>e</u>вочка все еще сид<u>e</u>ла на томъ же м<u>e</u>ст<u>e</u>, и ея нижняя челюсть дрожала мелкой частой дрожью. -- Дяденька, не отбирай! -- завизжала она. Я схватилъ ее вм<u>e</u>ст<u>e</u> съ кастрюлей и потащилъ въ палатку. Въ голов<u>e</u> мелькали как<u>i</u>я-то сумасшедш<u>i</u>я мысли. Я что-то, помню, говорилъ, но, думаю, что и мои слова пахли сумасшедшимъ домомъ. Д<u>e</u>вочка вырвалась въ истер<u>i</u>и у меня изъ рукъ и бросилась къ выходу изъ палатки. Я поймалъ ее и посадилъ на нары. Лихорадочно, дрожащими руками я сталъ шарить на полкахъ подъ нарами. {163} Нашелъ чьи-то объ<u>e</u>дки, полъ пайка Юринаго хл<u>e</u>ба и что-то еще. Д<u>e</u>вочка не ожидала, чтобы я протянулъ ей ихъ. Она судорожно схватила огрызокъ хл<u>e</u>ба и стала запихивать себ<u>e</u> въ ротъ. По ея грязному личику катились слезы еще не остывшаго испуга. Я стоялъ передъ нею, пришибленный и растерянный, полный великаго отвращен<u>i</u>я ко всему въ м<u>i</u>р<u>e</u>, въ томъ числ<u>e</u> и къ самому себ<u>e</u>. Какъ это мы, взрослые люди Росс<u>i</u>и, тридцать милл<u>i</u>оновъ взрослыхъ мужчинъ, могли допустить до этого д<u>e</u>тей нашей страны? Какъ это мы не додрались до конца? Мы, русск<u>i</u>е интеллигенты, зная в<u>e</u>дь, ч<u>e</u>мъ была "великая французская революц<u>i</u>я", могли мы себ<u>e</u> представить, ч<u>e</u>мъ будетъ столь же великая революц<u>i</u>я у насъ!.. Какъ это мы не додрались? Какъ это мы вс<u>e</u>, вс<u>e</u> поголовно, не взялись за винтовки? Въ какой-то очень коротк<u>i</u>й мигъ -- вся проблема гражданской войны и революц<u>i</u>и осв<u>e</u>тилась съ безпощадной яркостью. Что пом<u>e</u>щики? Что капиталисты? Что профессора? Пом<u>e</u>щики -- въ Лондон<u>e</u>, капиталисты -- въ Наркомторг<u>e</u>, профессора -- въ академ<u>i</u>и. Безъ виллъ и автомобилей -- но живутъ... А вотъ вс<u>e</u> эти безымянные мальчики и д<u>e</u>вочки?.. О <i>нихъ</i> мы должны были помнить прежде всего -- ибо они будущее нашей страны... -- А вотъ -- не вспомнили... И вотъ, на костяхъ этого маленькаго скелетика -- милл<u>i</u>оновъ такихъ скелетиковъ -- будетъ строиться соц<u>i</u>алистическ<u>i</u>й рай. Вспоминался карамазовск<u>i</u>й вопросъ о билет<u>e</u> въ жизнь... Н<u>e</u>тъ, ежели бы <i>имъ</i> и удалось построить этотъ рай -- на этихъ скелетикахъ, -- я такого рая не хочу. Вспомнилась и фотограф<u>i</u>я Ленина въ поз<u>e</u> Христа, окруженнаго д<u>e</u>тьми: "не м<u>e</u>шайте д<u>e</u>тямъ приходить ко мн<u>e</u>"... Какая подлость! Какая лицем<u>e</u>рная подлость!.. И вотъ -- много вещей видалъ я на сов<u>e</u>тскихъ просторахъ -- вещей, на много хуже этой д<u>e</u>вочки съ кастрюлей льда. И многое -- какъ-то забывается. А д<u>e</u>вочка не забудется никогда. Она для меня стала какимъ-то символомъ, символомъ того, что сд<u>e</u>лалось съ Росс<u>i</u>ей. НОЧЬ ВЪ УРЧ Шли дни. Уходили эшелоны. Ухудшалось питан<u>i</u>е. Наши посылки активъ изъ почтово-посылочной экспедиц<u>i</u>и лагеря разворовывалъ настойчиво и аккуратно -- риска уже не было никакого: все равно на БАМ. Одинъ за другимъ отправлялись на БАМ и наши славные сотоварищи по УРЧу. Твердунъ, который принималъ хотя и второстепенное, но все же весьма д<u>e</u>ятельное участ<u>i</u>е въ нашей травл<u>e</u>, пропилъ отъ обалд<u>e</u>н<u>i</u>я свой посл<u>e</u>дн<u>i</u>й бушлатъ и плакалъ въ мою жилетку о своей загубленной молодой жизни. Онъ былъ польскимъ комсомольцемъ (фамил<u>i</u>я -- настоящая), перебравшимся нелегально, кажется, изъ Вильны и, по подозр<u>e</u>н<u>i</u>ю неизв<u>e</u>стно въ чемъ, отправленнымъ на пять л<u>e</u>тъ сюда... Даже Стародубцевъ махнулъ на насъ рукой и вынюхивалъ пути къ обходу БАМовскихъ перспективъ. Очень грустно констатировать этотъ фактъ, но отъ БАМа Стародубцевъ какъ-то отверт<u>e</u>лся. А силы все падали. Я хир<u>e</u>лъ и туп<u>e</u>лъ съ каждымъ днемъ. {164} Мы съ Юрой кончали наши очередные списки. Было часа два ночи. УРЧ былъ пустъ. Юра кончилъ свою простыню. -- Иди ка, Квакушка, въ палатку, ложись спать. -- Ничего, Ватикъ, посижу, пойдемъ вм<u>e</u>ст<u>e</u>. У меня оставалось работы минутъ на пять. Когда я вынулъ изъ машинки посл<u>e</u>дн<u>i</u>е листы, то оказалось, что Юра ус<u>e</u>лся на полъ, прислонился спиной къ ст<u>e</u>н<u>e</u> и спитъ. Будить его не хот<u>e</u>лось. Нести въ палатку? Не донесу. Въ комнат<u>e</u> была лежанка, на которой подремывали вс<u>e</u>, у кого были свободные полчаса, въ томъ числ<u>e</u> и Якименко. Нужно взгромоздить Юру на эту лежанку, тамъ будетъ тепло, пусть спитъ. На полу оставлять нельзя. Сквозь щели пола дули зимн<u>i</u>е сквозняки, наметая у карниза тоненьк<u>i</u>е сугробики сн<u>e</u>га. Я наклонился и поднялъ Юру. Первое, что меня поразило -- это его страшная тяжесть. Откуда? Но потомъ я понялъ: это не тяжесть, а моя слабость. Юрины пудовъ шесть брутто казались тяжел<u>e</u>е, ч<u>e</u>мъ раньше были пудовъ десять. Лежанка была на уровн<u>e</u> глазъ. У меня хватило силы поднять Юру до уровня груди, но дальше не шло никакъ. Я положилъ Юру на полъ и попробовалъ разбудить. Не выходило ничего. Это былъ уже не сонъ. Это былъ, выражаясь спортивнымъ языкомъ, коллапсъ... Я все-таки изловчился. Подтащилъ къ лежанк<u>e</u> ящикъ опять поднялъ Юру, взобрался съ нимъ на ящикъ, положилъ на край ладони и, приподнявшись, перекатилъ Юру на лежанку. Перекатываясь, Юра ударился вискомъ о край кирпичнаго изголовья... Тоненькая струйка крови поб<u>e</u>жала по лицу. Обрывкомъ папиросной бумаги я заклеилъ ранку. Юра не проснулся. Его лицо было похоже на лицо покойника, умершаго отъ долгой и изнурительной бол<u>e</u>зни. Алыя пятна крови р<u>e</u>зкимъ контрастомъ подчеркивали мертвенную синеву лица. Проваливш<u>i</u>яся впадины глазъ. Заостривш<u>i</u>йся носъ. Высохш<u>i</u>я губы. Неужели это конецъ?.. Впечатл<u>e</u>н<u>i</u>е было такимъ страшнымъ, что я наклонился и сталъ слушать сердце... Н<u>e</u>тъ, сердце билось... Плохо, съ аритм<u>i</u>ей, но билось... Этотъ коротк<u>i</u>й, на н<u>e</u>сколько секундъ, ужасъ окончательно оглушилъ меня. Голова кружилась и ноги подгибались. Хорошо бы никуда не идти, свалиться прямо зд<u>e</u>сь и заснуть. Но я, пошатываясь, вышелъ изъ УРЧ и сталъ спускаться съ л<u>e</u>стницы. По дорог<u>e</u> вспомнилъ о нашемъ списк<u>e</u> для Чекалина. Списокъ относился къ этапу, который долженъ былъ отправиться завтра или, точн<u>e</u>е, сегодня. Ну, конечно, Чекалинъ этотъ списокъ взялъ, какъ и прежн<u>i</u>е списки. А вдругъ не взялъ? Чепуха, почему бы онъ могъ не взять! Ну, а если не взялъ? Это былъ нашъ рекордный списокъ -- на 147 челов<u>e</u>къ... И оставлять его въ щели на завтра? Днемъ могутъ зам<u>e</u>тить... И тогда?.. Потоптавшись въ нер<u>e</u>шительности на л<u>e</u>стниц<u>e</u>, я все-таки поползъ наверхъ. Открылъ дверь въ неописуемую урчевскую уборную, просунулъ руку. Списокъ былъ зд<u>e</u>сь. Я чиркнулъ спичку. Да, это былъ нашъ списокъ (иногда бывали записки отъ Чекалина -- драгоц<u>e</u>нный документъ на всяк<u>i</u>й {165} случай: Чекалинъ былъ очень неостороженъ). Почему Чекалинъ не взялъ его? Не могъ? Не было времени? Что-жъ теперь? Придется занести его Чекалину. Но при мысли о томъ, что придется проваливаться по сугробамъ куда-то за дв<u>e</u> версты до Чекалинской избы, меня даже ознобъ прошибъ. А не пойти? Завтра эти сто сорокъ семь челов<u>e</u>къ по<u>e</u>дутъ на БАМ... Как<u>i</u>е-то обрывки мыслей и доводовъ путано бродили въ голов<u>e</u>. Я вышелъ на крыльцо. Окна УРЧ отбрасывали б<u>e</u>лые прямоугольники св<u>e</u>та, заносимые сн<u>e</u>гомъ и тьмой. Тамъ, за этими прямоугольниками, металась вьюжная приполярная ночь. Дв<u>e</u> версты? Не дойду. Ну его къ чертямъ! И съ БАМомъ, и со спискомъ, и съ этими людьми. Имъ все равно погибать: не по дорог<u>e</u> на БАМ, такъ гд<u>e</u>-нибудь на Л<u>e</u>сной Р<u>e</u>чк<u>e</u>. Пойду въ палатку и завалюсь спать. Тамъ весело трещитъ печурка, можно будетъ завернуться въ два од<u>e</u>яла -- и въ Юрино тоже... Буду засыпать и думать о земл<u>e</u>, гд<u>e</u> н<u>e</u>тъ разстр<u>e</u>ловъ, БАМа, д<u>e</u>вочки со льдомъ, мертвеннаго лица сына... Буду мечтать о какой-то странной жизни, можетъ быть, очень простой, можетъ быть, очень б<u>e</u>дной, но о жизни на вол<u>e</u>. О <i>нев<u>e</u>роятной</i> жизни на вол<u>e</u>... Да, а списокъ-то какъ? Я не безъ труда сообразилъ, что я сижу на сн<u>e</u>гу, упершись спиной въ крыльцо и вытянувъ ноги, которыя сн<u>e</u>гъ уже замелъ до кончиковъ носковъ. Я вскочилъ, какъ будто мною выстр<u>e</u>лили изъ пушки. Такъ по ид<u>i</u>отски погибнуть? Замерзнуть на дорог<u>e</u> между УРЧ и палаткой? Распустить свои нервы до степени какого-то лунатизма? Къ чортовой матери! Пойду къ Чекалину. Спитъ -- разбужу! Чортъ съ нимъ! ПОСЛ<u>E</u>ДН<u>I</u>Е ИЗЪ МОГИКАНЪ Пошелъ. Путался во тьм<u>e</u> и сугробахъ; наконецъ, набрелъ на плетень, отъ котораго можно было танцевать дальше. Мыслями о томъ, какъ бы дотанцевать, какъ бы не запутаться, какъ бы не свалиться -- было занято все вниман<u>i</u>е. Такъ что возгласъ: "Стой, руки вверхъ!" -- засталъ меня въ состоян<u>i</u>и полн<u>e</u>йшаго равнодуш<u>i</u>я. Я послалъ возглашающаго въ нехорошее м<u>e</u>сто и побрелъ дальше. Но голосъ крикнулъ: "это вы?" Я резонно отв<u>e</u>тилъ, что это, конечно, я. Изъ вьюги вынырнула какая-то фигура съ револьверомъ въ рукахъ. -- Вы куда? Ко мн<u>e</u>? Я узналъ голосъ Чекалина. -- Да, я къ вамъ. -- Списокъ несете? Хорошо, что я васъ встр<u>e</u>тилъ. Только что пр<u>i</u><u>e</u>халъ, шелъ за этимъ самымъ спискомъ. Хорошо, что вы его несете. Только послушайте -- в<u>e</u>дь вы же интеллигентный челов<u>e</u>къ! Нельзя же такъ писать. В<u>e</u>дь это чортъ знаетъ что такое, что фамил<u>i</u>и -- а цифръ разобрать нельзя. {166} Я покорно согласился, что почеркъ у меня, д<u>e</u>йствительно, -- бываетъ и хуже, но не часто. -- Ну, идемъ ко мн<u>e</u>, тамъ разберемся. Чекалинъ повернулся и нырнулъ во тьму. Я съ трудомъ посп<u>e</u>валъ за нимъ. Проваливались въ как<u>i</u>е-то сугробы, натыкались на как<u>i</u>е-то пни. Наконецъ, добрели... Мы поднялись по темной скрипучей л<u>e</u>стниц<u>e</u>. Чекалинъ зажегъ св<u>e</u>тъ. -- Ну вотъ, смотрите, -- сказалъ онъ своимъ скрипучимъ раздраженнымъ голосомъ. -- Ну, на что это похоже? Что это у васъ: 4? 1? 7? 9? Ничего не разобрать. Вотъ вамъ карандашъ. Садитесь и поправьте такъ, чтобы было понятно. Я взялъ карандашъ и ус<u>e</u>лся. Руки дрожали -- отъ холода, отъ голода и отъ многихъ другихъ вещей. Карандашъ прыгалъ въ пальцахъ, цифры расплывались въ глазахъ. -- Ну, и распустили же вы себя, -- сказалъ Чекалинъ укоризненно, но въ голос<u>e</u> его не было прежней скрипучести. Я что-то отв<u>e</u>тилъ... -- Давайте, я буду поправлять. Вы только говорите мн<u>e</u>, что ваши закорючки означаютъ. Закорюкъ было не такъ ужъ много, какъ этого можно было бы ожидать. Когда вс<u>e</u> он<u>e</u> были расшифрованы, Чекалинъ спросилъ меня: -- Это вс<u>e</u> больные завтрашняго эшелона? Я махнулъ рукой. -- Какое вс<u>e</u>. Я вообще не знаю, есть ли въ этомъ эшелон<u>e</u> здоровые. -- Такъ почему же вы не дали списка на вс<u>e</u>хъ больныхъ? -- Знаете, товарищъ Чекалинъ, даже самая красивая д<u>e</u>вушка не можетъ дать ничего путнаго, если у нея н<u>e</u>тъ времени для сна. Чекалинъ посмотр<u>e</u>лъ на мою руку. -- Н-да, -- протянулъ онъ. -- А больше въ УРЧ вамъ не на кого положиться? Я посмотр<u>e</u>лъ на Чекалина съ изумлен<u>i</u>емъ. -- Ну, да, -- поправился онъ, -- извините за нел<u>e</u>пость. А сколько, по вашему, еще остается здоровыхъ? -- По моему -- вовсе не остается. Точн<u>e</u>е -- по мн<u>e</u>н<u>i</u>ю брата. -- Существенный парень вашъ братъ, -- сказалъ ни съ того, ни съ сего Чекалинъ. -- Его даже работники третьей части -- и т<u>e</u> побаиваются... Да... Такъ, говорите, вс<u>e</u> резервы Якименки уже исчерпаны? -- Пожалуй, даже больше, ч<u>e</u>мъ исчерпаны. На дняхъ мой сынъ открылъ такую штуку: въ посл<u>e</u>дн<u>i</u>е списки УРЧ включилъ людей, которыхъ вы уже по два раза снимали съ эшелоновъ. Брови Чекалина поднялись. -- Ого! Даже -- такъ? Вы въ этомъ ув<u>e</u>рены? -- У васъ, в<u>e</u>роятно, есть старые списки. Давайте пров<u>e</u>римъ. Н<u>e</u>которыя фамил<u>i</u>и я помню. {167} Пров<u>e</u>рили. Н<u>e</u>сколько повторяющихся фамил<u>i</u>й нашелъ и самъ Чекалинъ. -- Такъ, -- сказалъ Чекалинъ раздумчиво. -- Такъ, значитъ, -- "Елизаветъ Воробей"? -- Въ этомъ род<u>e</u>. Или сказка про б<u>e</u>лаго бычка. -- Такъ, значитъ, Якименко идетъ уже на настоящ<u>i</u>й подлогъ. Значитъ, -- д<u>e</u>йствительно, давать ему больше некого. Чортъ знаетъ что такое! Пр<u>i</u>емку придется закончить. За <i>так<u>i</u>я</i> потери -- я отв<u>e</u>чать не могу. -- А что -- очень велики потери въ дорог<u>e</u>? Я ожидалъ, что Чекалинъ мн<u>e</u> отв<u>e</u>титъ, какъ въ прошлый разъ: "Это не ваше д<u>e</u>ло", но, къ моему удивлен<u>i</u>ю, онъ нервно повелъ плечами и сказалъ: -- Совершенно безобразныя потери... Да, кстати, -- вдругъ прервалъ онъ самого себя, -- какъ вы насчетъ моего предложен<u>i</u>я? На БАМ? -- Если вы разр<u>e</u>шите, я откажусь. -- Почему? -- Есть дв<u>e</u> основныхъ причины: первая -- зд<u>e</u>сь Ленинградъ подъ бокомъ, и ко мн<u>e</u> люди будутъ пр<u>i</u><u>e</u>зжать на свидан<u>i</u>я, вторая -- увязавшись съ вами, я автоматически попадаю подъ вашу протекц<u>i</u>ю (Чекалинъ подтверждающе кивнулъ головой). Вы -- челов<u>e</u>къ парт<u>i</u>йный, сл<u>e</u>довательно, подверженный всякимъ мобилизац<u>i</u>ямъ и переброскамъ. Протекц<u>i</u>я исчезаетъ, и я остаюсь на растерзан<u>i</u>е т<u>e</u>хъ людей, у кого эта протекц<u>i</u>и и привиллегированность были б<u>e</u>льмомъ въ глазу. -- Первое соображен<u>i</u>е в<u>e</u>рно. Вотъ второе -- не стоитъ ничего. Тамъ, въ БАМовскомъ ГПУ, я в<u>e</u>дь разскажу всю эту истор<u>i</u>ю со списками, съ Якименкой, съ вашей ролью во всемъ этомъ. -- Спасибо. Это значитъ, что БАМовское ГПУ меня разм<u>e</u>няетъ при первомъ же удобномъ или неудобномъ случа<u>e</u>. -- То-есть, -- почему это? Я посмотр<u>e</u>лъ на Чекалина не безъ удивлен<u>i</u>я и собол<u>e</u>знован<u>i</u>я: такая простая вещь... -- Потому, что изо всего этого будетъ видно довольно явственно: парень зубастый и парень не свой. Вчера онъ подвелъ ББК, а сегодня онъ подведетъ БАМ... Чекалинъ повернулся ко мн<u>e</u> вс<u>e</u>мъ своимъ корпусомъ. -- Вы никогда въ ГПУ не работали? -- Н<u>e</u>тъ. ГПУ надо мной работало. Чекалинъ закурилъ папиросу и сталъ смотр<u>e</u>ть, какъ струйка дыма разбивалась струями холоднаго воздуха отъ окна. Я р<u>e</u>шилъ внести н<u>e</u>которую ясность. -- Это не только система ГПУ. Объ этомъ и Макк<u>i</u>авели говорилъ. -- Кто такой Макк<u>i</u>авели? -- Итальянецъ эпохи Возрожден<u>i</u>я. Издалъ, такъ сказать, учебникъ большевизма. Тамъ обо всемъ этомъ довольно подробно сказано. Пятьсотъ л<u>e</u>тъ тому назадъ... Чекалинъ поднялъ брови... {168} -- Н-да, за пятьсотъ л<u>e</u>тъ челов<u>e</u>ческая жизнь по существу не на много усовершенствовалась, -- сказалъ онъ, какъ бы что-то разъясняя. -- И пока капитализма мы не ликвидируемъ -- и не усовершенствуется... Да, но насчетъ БАМа вы, пожалуй, и правы... Хотя и не совс<u>e</u>мъ. На БАМ посланы наши лучш<u>i</u>я силы... Я не сталъ выяснять, съ какой точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я эти лучш<u>i</u>я силы являются <i>лучшими</i>... Собственно, пора было уже уходить, пока мн<u>e</u> объ этомъ не сказали и безъ моей иниц<u>i</u>ативы. Но какъ-то трудно было подняться. Въ голов<u>e</u> былъ туманъ, хот<u>e</u>лось заснуть тутъ же, на табуретк<u>e</u>... Однако, я приподнялся. -- Посидите, отогр<u>e</u>йтесь, -- сказалъ Чекалинъ и протянулъ мн<u>e</u> папиросы. Я закурилъ. Чекалинъ, какъ-то слегка съежившись, с<u>e</u>лъ на табуретку, и его поза странно напомнила мн<u>e</u> давешнюю д<u>e</u>вочку со льдомъ. Въ этой поз<u>e</u>, въ лиц<u>e</u>, въ устало положенной на столъ рук<u>e</u> было что-то сурово-безнадежное, усталое, одинокое. Это было лицо челов<u>e</u>ка, который привыкъ жить, какъ говорится, сжавши зубы. Сколько ихъ -- такихъ твердокаменныхъ парт<u>i</u>йцевъ -- энтуз<u>i</u>астовъ и тюремщиковъ, жертвъ и палачей, созидателей и опустошителей... Но идутъ безпросв<u>e</u>тные годы -- энтуз<u>i</u>азмъ выв<u>e</u>тривается, провалы коммунистическихъ ауто-дафе давятъ на сов<u>e</u>сть все больн<u>e</u>е, жертвы -- и свои, и чуж<u>i</u>я, какъ-то больше опустошаютъ, ч<u>e</u>мъ создаютъ. Какая, въ сущности, безпросв<u>e</u>тная жизнь у нихъ, у этихъ энтуз<u>i</u>астовъ... Недаромъ одинъ за другимъ уходятъ они на тотъ св<u>e</u>тъ (добровольно и не добровольно), на Соловки, въ басмаческ<u>i</u>е районы Средней Аз<u>i</u>и, въ политизоляторы ГПУ: больше имъ, кажется, некуда уходить... Чекалинъ поднялъ голову и поймалъ мой пристальный взглядъ. Я не сд<u>e</u>лалъ вида, что этотъ взглядъ былъ только случайностью. Чекалинъ какъ-то бол<u>e</u>зненно и криво усм<u>e</u>хнулся. -- Изучаете? А сколько, по вашему, мн<u>e</u> л<u>e</u>тъ? Вопросъ былъ н<u>e</u>сколько неожиданнымъ. Я сд<u>e</u>лалъ поправку на то, что на язык<u>e</u> оффиц<u>i</u>альной сов<u>e</u>тской медицины называется "сов<u>e</u>тской изношенностью", на необходимость какого-то процента подбадриван<u>i</u>я и сказалъ "л<u>e</u>тъ сорокъ пять". Чекалинъ повелъ плечами. -- Да? А мн<u>e</u> тридцать четыре. Вотъ вамъ -- и чекистъ, -- онъ совс<u>e</u>мъ криво усм<u>e</u>хн