ъ.  У нихъ  столько же антисемитизма, какъ  у  васъ --
коммунистической идеолог<u>i</u>и. Это  --  честные люди  и хорош<u>i</u>е товарищи, а  не
какая-нибудь сов<u>e</u>тская сволочь. Три года я уже отсид<u>e</u>лъ -- еще два осталось.
Заявлен<u>i</u>е о смягчен<u>i</u>и участи?
     Тутъ голосъ Гендельмана сталъ суровъ и серьезенъ:
     -- Ну, отъ васъ я такого сов<u>e</u>та,  И.  Л., не  ожидалъ. Эти бандиты меня
безъ всякой вины, абсолютно безъ всякой вины,  посадили на каторгу, оторвали
меня отъ жены и ребенка -- ему  было только дв<u>e</u> нед<u>e</u>ли  --  и чтобы я передъ
ними унижался, чтобы я у нихъ что-то вымаливалъ?..
     Забубенные глаза Гендельмана смотр<u>e</u>ли на меня негодующе.
     -- Н<u>e</u>тъ,  И. Л.,  этотъ  номеръ  не пройдетъ:  Я, дастъ  Богъ, отсижу и
выйду.  А  тамъ  --  тамъ мы  посмотримъ...  Дастъ Богъ  {155}  --  тамъ  мы
посмотримъ... Вы только на этихъ мужичковъ посмотрите -- какая это сила!..
     Вечер<u>e</u>ло.  Патрули проходили  мимо  эшелоновъ, загоняя  лагерниковъ  въ
вагоны. Пришлось попрощаться съ Гендельманомъ.
     -- Ну, передайте Борису и вашему сыну -- я его такъ и не видалъ -- мой,
такъ сказать, спортивный прив<u>e</u>тъ. Не унывайте.  А  насчетъ Чекалина все-таки
подумайте.

        СРЫВЪ

     Я пытался прорваться на  Погру на сл<u>e</u>дующ<u>i</u>й день, еще разъ отвести душу
съ Гендельманомъ, но не удалось. Вечеромъ Юра  мн<u>e</u> сообщилъ, что Якименко съ
утра у<u>e</u>халъ на два-три дня на Медв<u>e</u>жью Гору и что въ какой-то дополнительный
списокъ на ближайш<u>i</u>й  этапъ  урчевск<u>i</u>й активъ ухитрился включить и его, Юру;
что  списокъ уже подписанъ начальникомъ  отд<u>e</u>лен<u>i</u>я Ильиныхъ  и  что  сегодня
вечеромъ за Юрой придетъ вооруженный конвой, чего для отд<u>e</u>льныхъ лагерниковъ
не д<u>e</u>лалось никогда.  Вся  эта  информац<u>i</u>я была  сообщена Юр<u>e</u> чекистомъ  изъ
третьяго  отд<u>e</u>ла, которому  Юра въ  свое время писалъ стихами письма къ  его
возлюбленной: поэтическ<u>i</u>я настроен<u>i</u>я бываютъ и у чекистовъ.
     Мой пропускъ  на Погру  былъ д<u>e</u>йствителенъ до 12 часовъ ночи. Я вручилъ
его Юр<u>e</u>,  и  онъ, забравъ  свои вещи,  исчезъ  на Погру съ  наставлен<u>i</u>емъ --
"д<u>e</u>йствовать по обстоятельствамъ", въ томъ же случа<u>e</u>,  если скрыться совс<u>e</u>мъ
будетъ нельзя, разыскать вагонъ Гендельмана.
     Но эшелонъ  Гендельмана уже ушелъ. Борисъ  запряталъ Юру въ покойницкую
при больниц<u>e</u>, гд<u>e</u>  онъ и  просид<u>e</u>лъ двое сутокъ. Активъ  искалъ его по всему
лагерю.  О  переживан<u>i</u>яхъ  этихъ двухъ  дней  разсказывать было бы  слишкомъ
тяжело.
     Черезъ два  дня пр<u>i</u><u>e</u>халъ  Якименко.  Я  сказалъ ему, что,  вопреки  его
прямой  директив<u>e</u>, Стародубцевъ  обходнымъ  путемъ включилъ Юру  въ списокъ,
что, въ частности,  въ виду  этого, сорвалась  подготовка очередного эшелона
(одна  машинка оставалась  безработной),  и  что Юра пока что скрывается  за
пред<u>e</u>лами досягаемости актива.
     Якименко посмотр<u>e</u>лъ на меня мрачно и сказалъ:
     -- Позовите мн<u>e</u> Стародубцева.
     Я  позвалъ  Стародубцева. Минутъ  черезъ  пять Стародубцевъ вышелъ  отъ
Якименки въ состоян<u>i</u>и,  близкомъ къ истер<u>i</u>и. Онъ  что-то хот<u>e</u>лъ сказать мн<u>e</u>,
но величайшая  ненависть  сдавила ему горло. Онъ  только  ткнулъ пальцемъ въ
дверь Якименскаго кабинета. Я вошелъ туда.
     -- Вашъ сынъ сейчасъ на БАМ не <u>e</u>детъ. Пусть онъ возвращается на работу.
Но съ посл<u>e</u>днимъ эшелономъ по<u>e</u>хать ему, в<u>e</u>роятно, придется.
     Я сказалъ:
     -- Товарищъ Якименко, но в<u>e</u>дь вы мн<u>e</u> об<u>e</u>щали.
     -- Ну и что же, что об<u>e</u>щалъ! Подумаешь, какое сокровище вашъ Юра. {156}
     -- Для... Для меня -- сокровище...
     Я почувствовалъ спазмы въ горл<u>e</u> и вышелъ.
     Стародубцевъ, который, видимо,  подслушивалъ подъ дверью, отскочилъ отъ
нея къ ст<u>e</u>нк<u>e</u>, и вс<u>e</u> его  добрыя чувства ко мн<u>e</u>  выразились въ одномъ слов<u>e</u>,
въ которомъ было... многое въ немъ было...
     -- Сокровище, г-ы-ы...
     Я  схватилъ  Стародубцева за горло.  Изъ актива съ  м<u>e</u>ста  не  двинулся
никто. Стародубцевъ судорожно схватилъ мою руку и почти повисъ на ней. Когда
я разжалъ руку, Стародубцевъ м<u>e</u>шкомъ опустился на полъ. Активъ молчалъ.
     Я понялъ, что еще одна такая нед<u>e</u>ля -- и я сойду съ ума.

        Я ТОРГУЮ ЖИВЫМЪ ТОВАРОМЪ

     Эшелоны все шли, а  наше  положен<u>i</u>е все  ухудшалось. Силы таяли. Угроза
Юр<u>e</u> росла. На об<u>e</u>щан<u>i</u>я Якименки, посл<u>e</u>  вс<u>e</u>хъ этихъ инцидентовъ, расчитывать
совс<u>e</u>мъ  было  нельзя.  Борисъ настаивалъ  на немедленномъ  поб<u>e</u>г<u>e</u>. Я  этого
поб<u>e</u>га боялся,  какъ  огня.  Это  было  бы самоуб<u>i</u>йствомъ,  но помимо такого
самоуб<u>i</u>йства, ничего другого видно не было.
     Я  уже  не  спалъ въ т<u>e</u> коротк<u>i</u>е часы, которые  у меня  оставались  отъ
урчевской каторги. Одни за  другими возникали и отбрасывались планы. Мн<u>e</u> все
казалось, что гд<u>e</u>-то, вотъ совс<u>e</u>мъ рядомъ, подъ рукой, есть какой-то выходъ,
ид<u>i</u>отски простой, явственно очевидный, а я вотъ не вижу его, хожу кругомъ да
около, тыкаюсь во всякую майнридовщину, а того, что надо -- не вижу. И вотъ,
въ одну изъ такихъ безсонныхъ ночей  меня,  наконецъ, ос<u>e</u>нило. Я вспомнилъ о
сов<u>e</u>т<u>e</u> Гендельмана, о предс<u>e</u>дател<u>e</u> пр<u>i</u>емочной комисс<u>i</u>и БАМа чекист<u>e</u> Чекалин<u>e</u>
и понялъ,  что  этотъ чекистъ  -- единственный способъ спасен<u>i</u>я и  при  томъ
способъ совершенно реальный.
     Всяческими пинкертоновскими ухищрен<u>i</u>ями  я узналъ  его адресъ. Чекалинъ
жилъ на краю села,  въ карельской изб<u>e</u>. Поздно вечеромъ, воровато пробираясь
по  сугробамъ сн<u>e</u>га,  я пришелъ къ  этой  изб<u>e</u>.  Хозяйка  избы на мой  стукъ
подошла  къ двери,  но  открывать  не  хот<u>e</u>ла.  Черезъ  минуту-дв<u>e</u>  къ двери
подошелъ Чекалинъ.
     -- Кто это?
     -- Изъ УРЧ, къ товарищу Чекалину.
     Дверь открылась на  десять сантиметровъ. Изъ щели  прямо мн<u>e</u> въ  животъ
смотр<u>e</u>лъ стволъ парабеллюма. Электрическ<u>i</u>й фонарикъ осв<u>e</u>тилъ меня.
     -- Вы -- заключенный?
     -- Да.
     -- Что вамъ нужно? -- голосъ Чекалина былъ р<u>e</u>зокъ и подозрителенъ.
     -- Гражданинъ начальникъ, у меня къ вамъ очень серьезный разговоръ и на
очень серьезную тему.
     -- Ну, говорите. {157}
     -- Гражданинъ начальникъ, этотъ разговоръ я черезъ щель  двери вести не
могу.
     Лучъ фонарика уперся мн<u>e</u> въ лицо. Я стоялъ, щурясь отъ св<u>e</u>та,  и думалъ
о томъ, что мал<u>e</u>йшая оплошность можетъ стоить мн<u>e</u> жизни.
     -- Оруж<u>i</u>е есть?
     -- Н<u>e</u>тъ.
     -- Выверните карманы.
     Я вывернулъ карманы.
     -- Войдите.
     -- Я вошелъ.
     Чекалинъ взялъ  фонарикъ въ зубы и,  не выпуская парабеллюма, свободной
рукой ощупалъ меня всего. Видна была большая сноровка.
     -- Проходите впередъ.
     Я сд<u>e</u>лалъ два-три шага впередъ и остановился въ нер<u>e</u>шимости.
     -- Направо... Наверхъ... Нал<u>e</u>во, -- командовалъ  Чекалинъ. Совс<u>e</u>мъ какъ
въ корридорахъ ГПУ. Да, сноровка видна.
     Мы вошли  въ  убого  обставленную  комнату.  Посередин<u>e</u>  комнаты стоялъ
некрашеный  деревянный  столъ. Чекалинъ  обошелъ его  кругомъ  и, не опуская
парабеллюма, т<u>e</u>мъ же р<u>e</u>зкимъ тономъ спросилъ:
     -- Ну-съ, такъ что же вамъ угодно?
     Начало разговора было мало об<u>e</u>щающимъ, а отъ него столько завис<u>e</u>ло... Я
постарался собрать вс<u>e</u> свои силы.
     -- Гражданинъ  начальникъ, посл<u>e</u>дн<u>i</u>е  эшелоны составляются  изъ  людей,
которые до БАМа зав<u>e</u>домо не до<u>e</u>дутъ.
     У меня запнулось дыхан<u>i</u>е.
     -- Ну?
     --  Вамъ, какъ  пр<u>i</u>емщику рабочей силы,  н<u>e</u>тъ никакого смысла нагружать
вагоны полутрупами и выбрасывать въ дорог<u>e</u> трупы...
     -- Да?
     -- Я хочу предложить давать вамъ списки больныхъ,  которыхъ ББК сажаетъ
въ эшелоны подъ видомъ здоровыхъ... Въ вашей комисс<u>i</u>и есть одинъ врачъ. Онъ,
конечно, не въ состоян<u>i</u>и пров<u>e</u>рить вс<u>e</u>хъ этапниковъ, но онъ можетъ пров<u>e</u>рить
людей по моимъ спискамъ...
     -- Вы по какимъ статьямъ сидите?
     -- Пятьдесятъ восемь: шесть, десять и  одиннадцать; пятьдесятъ  девять:
десять.
     -- Срокъ?
     -- Восемь л<u>e</u>тъ.
     -- Такъ... Вы по какимъ, собственно, мотивамъ д<u>e</u>йствуете?
     -- По  многимъ мотивамъ.  Въ  частности и потому, что  на БАМ придется,
можетъ быть, <u>e</u>хать и моему сыну.
     -- Это тотъ, что рядомъ съ вами работаетъ?
     -- Да.
     Чекалинъ   уставился  на  меня  пронизывающимъ,  но   ничего  не  {158}
говорящимъ  взглядомъ. Я  чувствовалъ, что отъ нервнаго  напряжен<u>i</u>я  у  меня
начинаетъ пересыхать во рту.
     --  Такъ...  -- сказалъ онъ раздумчиво. Потомъ, отвернувшись немного въ
сторону, опустилъ  предохранитель своего парабеллюма и  положилъ  оруж<u>i</u>е  въ
кабуру.
     -- Такъ, -- повторилъ онъ, какъ бы что-то соображая. -- А скажите, вотъ
эту путаницу съ зам<u>e</u>ной фамил<u>i</u>й -- это не вы устроили?
     -- Мы.
     -- А это -- по какимъ мотивамъ?..
     -- Я  думаю, что  даже революц<u>i</u>и  лучше  обойтись безъ т<u>e</u>хъ  издержекъ,
который совс<u>e</u>мъ ужъ безсмысленны.
     Чекалина какъ-то передернуло.
     -- Такъ, -- сказалъ онъ саркастически.  -- А  когда милл<u>i</u>оны трудящихся
гибли на фронтахъ безсмысленной импер<u>i</u>алистической бойни, -- вы  д<u>e</u>йствовали
по столь же... просв<u>e</u>щенной лин<u>i</u>и?
     Вопросъ былъ поставленъ въ лобъ.
     --  Такъ же,  какъ  и  сейчасъ  --  я  безсиленъ противъ  челов<u>e</u>ческаго
сумасшеств<u>i</u>я.
     -- Революц<u>i</u>ю вы считаете сумасшеств<u>i</u>емъ?
     --  Я не вижу никакихъ основан<u>i</u>й скрывать передъ вами  этой прискорбной
точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я.
     Чекалинъ помолчалъ.
     -- Ваше предложен<u>i</u>е для меня пр<u>i</u>емлемо. Но если вы воспользуетесь этимъ
для какихъ-нибудь постороннихъ ц<u>e</u>лей, протекц<u>i</u>и или чего --  вамъ пощады  не
будетъ.
     --  Мое положен<u>i</u>е  настолько безвыходно, что вопросъ о пощад<u>e</u> меня мало
интересуетъ... Меня интересуетъ вопросъ о сын<u>e</u>.
     -- А онъ за что попалъ?
     -- По существу -- за компан<u>i</u>ю... Связи съ иностранцами.
     -- Какъ вы предполагаете технически провести эту комбинац<u>i</u>ю?
     -- Къ  отправк<u>e</u>  каждаго эшелона  я буду  давать  вамъ списки больныхъ,
которыхъ ББК даетъ  вамъ  подъ  видомъ  здоровыхъ.  Этихъ  списковъ  я  вамъ
приносить  не  могу.  Я буду  засовывать  ихъ въ  уборную УРЧ, въ щель между
бревнами,  надъ  притолокой двери, прямо посредин<u>e</u>  ея.  Вы бываете въ УРЧ и
можете эти списки забирать...
     -- Такъ.  Подходяще. И, скажите, въ этихъ подлогахъ съ  в<u>e</u>домостями  --
вашъ сынъ тоже принималъ участ<u>i</u>е?
     -- Да. Въ сущности -- это его идея.
     -- И изъ т<u>e</u>хъ же соображен<u>i</u>й?
     -- Да.
     -- И отдавая себ<u>e</u> отчетъ...
     -- Отдавая себ<u>e</u> совершенно ясный отчетъ...
     Лицо и голосъ Чекалина стали немного меньше деревянными.
     -- Скажите, вы не считаете, что ГПУ васъ безвинно посадило?
     -- Съ точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я ГПУ -- н<u>e</u>тъ.
     -- А съ какой точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я -- да?
     -- Кром<u>e</u>  точки  зр<u>e</u>н<u>i</u>я ГПУ, есть  еще  и  н<u>e</u>которыя друг<u>i</u>я {159} точки
зр<u>e</u>н<u>i</u>я. Я не думаю, чтобы былъ смыслъ входить въ ихъ обсужден<u>i</u>е.
     --  И  напрасно   вы   думаете.   Глупо   думаете.  Изъ-за   Якименокъ,
Стародубцевыхъ  и прочей сволочи революц<u>i</u>я и платить эти,  какъ вы говорите,
безсмысленныя издержки.  И это потому, что вы  и иже  съ вами  съ революц<u>i</u>ей
идти не захот<u>e</u>ли... Почему вы не пошли?
     -- Стародубцевъ  им<u>e</u>етъ передо мною  то преимущество, что онъ выполнить
всякое приказан<u>i</u>е. А я всякаго -- не выполню.
     -- Б<u>e</u>лыя перчатки?
     -- Можетъ быть.
     -- Ну, вотъ, и миритесь съ Якименками.
     -- Вы, кажется, о немъ не особенно высокаго мн<u>e</u>н<u>i</u>я.
     --  Якименко карьеристъ  и прохвостъ, -- коротко отр<u>e</u>залъ  Чекалинъ. --
Онъ думаетъ, что онъ сд<u>e</u>лаетъ карьеру.
     -- По всей в<u>e</u>роятности, сд<u>e</u>лаетъ.
     -- Поскольку отъ меня зависитъ  -- сомн<u>e</u>ваюсь. А отъ меня зависитъ. Объ
этихъ эшелонахъ будетъ  знать и ГУЛАГ... Штабели труповъ по дорог<u>e</u> ГУЛАГу не
нужны.
     Я подумалъ о томъ, что штабели труповъ до сихъ поръ ГУЛАГу на м<u>e</u>шали.
     -- Якименко карьеры  не  сд<u>e</u>лаетъ, -- продолжалъ Чекалинъ. -- Сволочи у
насъ и безъ того достаточно. Ну, это васъ не касается.
     -- Касается самымъ т<u>e</u>снымъ образомъ. И именно -- меня и "насъ"...
     Чекалина опять передернуло.
     -- Ну,  давайте ближе къ д<u>e</u>лу. Эшелонъ идетъ черезъ три дня.  Можете вы
мн<u>e</u> на посл<u>e</u>завтра дать первый списокъ?
     -- Могу.
     -- Такъ, значитъ, я найду его посл<u>e</u>завтра, къ  десяти часамъ вечера, въ
уборной УРЧ, въ щели надъ дверью.
     -- Да.
     -- Хорошо. Если вы будете д<u>e</u>йствовать честно, если вы этими списками не
воспользуетесь для  какихъ-нибудь комбинац<u>i</u>й,  -- я ручаюсь  вамъ, что  вашъ
сынъ на БАМ не по<u>e</u>детъ. Категорически гарантирую. А  почему бы собственно не
по<u>e</u>хать на БАМ и вамъ?
     -- Статьи не пускаютъ.
     -- Это ерунда!
     -- И потомъ, вы знаете, на увеселительную прогулку это не очень похоже.
     -- Ерунда. Не въ теплушк<u>e</u> же бы вы по<u>e</u>хали, разъ я васъ приглашаю.
     Я въ изумлен<u>i</u>и воззрился на Чекалина и не зналъ, что мн<u>e</u> и отв<u>e</u>чать.
     --  Намъ  нужны культурныя силы, -- сказалъ Чекалинъ, д<u>e</u>лая ударен<u>i</u>е на
"культурный". -- И мы ум<u>e</u>емъ ихъ ц<u>e</u>нить. Не то, что ББК.
     Въ пафос<u>e</u>  Чекалина мн<u>e</u> послышались чисто  в<u>e</u>домственныя {160} нотки. Я
хот<u>e</u>лъ  спросить,  ч<u>e</u>мъ  собственно я обязанъ  чести такого приглашен<u>i</u>я,  но
Чекалинъ прервалъ меня:
     -- Ну, мы съ вами еще поговоримъ.  Такъ,  значитъ, списки я посл<u>e</u>завтра
тамъ найду. Ну, пока. Подумайте о моемъ предложен<u>i</u>и.
     Когда я  вышелъ  на  улицу,  мн<u>e</u>,  говоря  откровенно,  хот<u>e</u>лось слегка
приплясывать. Но, умудренный опытами  всякаго рода, я предпочелъ подвергнуть
всю  эту  ситуац<u>i</u>ю,  такъ  сказать,  "марксистскому  анализу".  Марксистск<u>i</u>й
анализъ далъ  вполн<u>e</u> благопр<u>i</u>ятные результаты. Чекалину, конечно, я оказываю
весьма существенную услугу:  не потому,  чтобы кто-то  его сталъ  бы  потомъ
попрекать штабелями труповъ по дорог<u>e</u>, а потому, что онъ былъ бы обвиненъ въ
ротоз<u>e</u>йств<u>e</u>:  всучили ему, дескать,  гнилой товаръ, а онъ и  не зам<u>e</u>тилъ. Съ
точки зр<u>e</u>н<u>i</u>я сов<u>e</u>тскихъ работорговцевъ  -- да и не только  сов<u>e</u>тскихъ -- это
промахъ весьма предосудительный.

        СНОВА ПЕРЕДЫШКА

     Общее  собран<u>i</u>е фамил<u>i</u>и Солоневичей или "трехъ  мушкетеровъ", какъ насъ
называли  въ лагер<u>e</u>,  подтвердили мои соображен<u>i</u>я о  томъ, что  Чекалинъ  не
подведетъ. Помимо всякихъ психологическихъ расчетовъ --  былъ  и  еще одинъ.
Связью со мной,  съ заключеннымъ,  использован<u>i</u>емъ заключеннаго для шп<u>i</u>онажа
противъ  лагерной  администрац<u>i</u>и  --  Чекалинъ   ставитъ  себя  въ  довольно
сомнительное  положен<u>i</u>е.  Если  Чекалинъ  подведетъ,   то   передъ   этакимъ
"подводомъ" онъ, в<u>e</u>роятно,  подумаетъ о  томъ, что  я  могу  пойти на  самыя
отчаянныя комбинац<u>i</u>и -- в<u>e</u>дь вотъ пошелъ же я къ нему съ этими списками. А о
томъ,  чтобы им<u>e</u>ть на  рукахъ доказательства этой преступной  связи,  я  уже
позабочусь  --  впосл<u>e</u>дств<u>i</u>и  я  объ  этомъ и позаботился.  Поставленный  въ
безвыходное  положен<u>i</u>е,  я   эти  доказательства  предъявлю  третьей  части.
Чекалинъ же находится на территор<u>i</u>и ББК... Словомъ, идя на все это, Чекалинъ
ужъ долженъ былъ держаться до конца.
     Все въ м<u>i</u>р<u>e</u> -- весьма относительно. Стоило разв<u>e</u>яться очередной угроз<u>e</u>,
нависавшей надъ  нашими головами,  и жизнь снова начинала казаться легкой  и
преисполненной надеждъ, несмотря на каторжную работу въ УРЧ, несмотря на то,
что, помимо этой работы,  Чекалинск<u>i</u>е списки отнимали  у насъ посл<u>e</u>дн<u>i</u>е часы
сна.
     Впрочемъ, списки эти Юра сразу усовершенствовалъ: мы писали не фамил<u>i</u>и,
а  только указывали  номеръ в<u>e</u>домости и порядковый номеръ,  подъ которымъ въ
данной  в<u>e</u>домости  стояла  фамил<u>i</u>я даннаго  заключеннаго. Наши списки  стали
срывать эшелоны. Якименко рвалъ и металъ, но каждый сорванный эшелонъ давалъ
намъ  н<u>e</u>которую  передышку: пока подбирали очередные документы  --  мы могли
отоспаться. Въ  довершен<u>i</u>е  ко всему этому Якименко преподнесъ мн<u>e</u>  довольно
неожиданный, хотя  сейчасъ уже и ненужный, сюрпризъ. Я сид<u>e</u>лъ за  машинкой и
барабанилъ. Якименко былъ въ сос<u>e</u>дней комнат<u>e</u>. {161}
     Слышу негромк<u>i</u>й голосъ Якименки:
     -- Товарищъ Твердунъ, переложите  документы Солоневича Юр<u>i</u>я на Медгору,
онъ на БАМ не по<u>e</u>детъ.
     Вечеромъ  того  дня  я   улучилъ  минуту,  какъ-то  неловко  и  путанно
поблагодарилъ Якименко. Онъ поднялъ  голову отъ бумагъ,  посмотр<u>e</u>лъ на  меня
какимъ-то страннымъ, вопросительно ироническимъ взглядомъ и сказалъ:
     -- Не стоитъ, товарищъ Солоневичъ.
     И опять уткнулся въ бумаги.
     Такъ и не узналъ я, какую собственно лин<u>i</u>ю велъ товарищъ Якименко.

        Д<u>E</u>ВОЧКА СО ЛЬДОМЪ

     Жизнь пошла какъ-то глаже. Одно  время, когда начали срываться эшелоны,
работы стало меньше, потомъ, когда Якименко сталъ подъ сурдинку  включать въ
списки  людей,  которыхъ  Чекалинъ  уже  по разу,  или  больше,  снималъ  съ
эшелоновъ -- работа  опять стала безпросыпной.  Въ этотъ пер<u>i</u>одъ времени  со
мною случилось  происшеств<u>i</u>е, въ сущности, пустяковое, но какъ-то  очень ужъ
глубоко вр<u>e</u>завшееся въ память.
     На  разсв<u>e</u>т<u>e</u>, передъ  уходомъ заключенныхъ на работы,  и  вечеромъ,  во
время  об<u>e</u>да,  передъ   нашими   палатками   маячили   десятки   оборванныхъ
крестьянскихъ ребятишекъ,  выпрашивавшихъ всяк<u>i</u>е съ<u>e</u>добные  отбросы. Странно
было  смотр<u>e</u>ть на этихъ д<u>e</u>тей  "вольнаго населен<u>i</u>я", бол<u>e</u>е нищаго, ч<u>e</u>мъ даже
мы,  каторжники, ибо  свои  полтора  фунта хл<u>e</u>ба мы получали  каждый день, а
крестьяне и этихъ полутора фунтовъ не им<u>e</u>ли.
     Нашимъ  продовольств<u>i</u>емъ зав<u>e</u>дывалъ Юра.  Онъ  ходилъ за  хл<u>e</u>бомъ и  за
об<u>e</u>домъ.  Онъ  же  игралъ  роль  распред<u>e</u>лителя  лагерныхъ  объ<u>e</u>дковъ  среди
д<u>e</u>творы.  У насъ  была огромная,  литровъ на десять, аллюмин<u>i</u>евая  кастрюля,
которая была  участницей уже двухъ  нашихъ попытокъ поб<u>e</u>га,  а  впосл<u>e</u>дств<u>i</u>и
участвовала и въ третьей.  Въ эту кастрюлю Юра  собиралъ  то, что оставалось
отъ лагерныхъ  щей во всей нашей  палатк<u>e</u>. Щи эти обычно варились изъ гнилой
капусты и селедочныхъ головокъ -- я такъ и не узналъ,  куда д<u>e</u>вались селедки
отъ этихъ головокъ... Немног<u>i</u>е изъ лагерниковъ  отваживались <u>e</u>сть эти щи,  и
они попадали д<u>e</u>тямъ. Впрочемъ, мног<u>i</u>е изъ лагерниковъ урывали кое-что  и изъ
своего хл<u>e</u>бнаго пайка.
     Я не помню, почему именно все это такъ вышло. Кажется, Юра  дня два-три
подрядъ  вовсе  не  выходилъ  изъ УРЧ, я  --  тоже,  наши сос<u>e</u>ди по привычк<u>e</u>
сливали  свои объ<u>e</u>дки въ  нашу кастрюлю. Когда однажды  я вырвался  изъ УРЧ,
чтобы  пройтись --  хотя бы  за об<u>e</u>домъ --  я обнаружилъ, что  моя кастрюля,
стоявшая подъ нарами, была полна  до краевъ, и содержимое ея превратилось въ
глыбу  сплошного льда. Я р<u>e</u>шилъ  занести  кастрюлю на кухню, поставить ее на
плиту и, когда ледъ слегка оттаетъ,  выкинуть всю эту глыбу вонъ и въ пустую
кастрюлю получить свою порц<u>i</u>ю каши. {162}
     Я  взялъ  кастрюлю   и  вышелъ  изъ  палатки.  Была  почти  уже   ночь.
Пронзительный  морозный  в<u>e</u>теръ вылъ въ  телеграфныхъ  проводахъ и  засыпалъ
глаза  сн<u>e</u>жной  пылью. У палатокъ не было  никого. Стайки  д<u>e</u>тей, который въ
об<u>e</u>денную пору шныряли зд<u>e</u>сь, уже разошлись. Вдругъ какая-то неясная фигурка
метнулась  ко  мн<u>e</u> изъ-за сугроба, и  хриплый, застуженный  д<u>e</u>тск<u>i</u>й голосокъ
пропищалъ:
     -- Дяденька, дяденька, можетъ, что осталось, дяденька, дай!..
     Это была д<u>e</u>вочка л<u>e</u>тъ, в<u>e</u>роятно, одиннадцати. Ея глаза подъ  спутанными
космами  волосъ  блест<u>e</u>ли  голоднымъ  блескомъ.  А  голосокъ  автоматически,
привычно, безъ всякаго выражен<u>i</u>я, продолжалъ скулить:
     -- Дяденька, да-а-а-ай...
     -- А тутъ -- только ледъ.
     -- Отъ щей, дяденька?
     -- Отъ щей.
     --  Ничего,  дяденька,  ты  только  дай...  Я  его  сейчасъ,  ей  Богу,
сейчасъ... Отогр<u>e</u>ю... Онъ сейчасъ вытряхнется... Ты только дай!
     Въ  голос<u>e</u>  д<u>e</u>вочки  была  суетливость,  жадность  и боязнь  отказа.  Я
соображалъ какъ-то очень туго и стоялъ въ нер<u>e</u>шимости. Д<u>e</u>вочка почти вырвала
кастрюлю изъ моихъ рукъ...  Потомъ  она распахнула  рваный  зипунишко,  подъ
которымъ не  было  ничего  --  только  торчали голыя  острыя  ребра, прижала
кастрюлю къ своему голому т<u>e</u>льцу, словно своего ребенка, запахнула зипулишко
и с<u>e</u>ла на сн<u>e</u>гъ.
     Я находился въ состоян<u>i</u>и такой отуп<u>e</u>лости, что  даже не попытался найти
объяснен<u>i</u>е  тому,  что  эта  д<u>e</u>вочка  собиралась  д<u>e</u>лать.  Только  мелькнула
ассоц<u>i</u>ац<u>i</u>и о ребенк<u>e</u>,  о материнскомъ  инстинкт<u>e</u>,  который  какимъ-то чудомъ
живетъ  еще въ  этомъ  изсохшемъ т<u>e</u>льц<u>e</u>...  Я  пошелъ въ  палатку отыскивать
другую посуду для каши своей насущной.
     Въ  жизни каждаго  челов<u>e</u>ка бываютъ  минуты  великаго  унижен<u>i</u>я.  Такую
минуту  пережилъ  я,  когда, ползая подъ  нарами  въ  поискахъ  какой-нибудь
посуды, я  сообразилъ,  что эта  д<u>e</u>вочка  собирается тепломъ изголодавшагося
своего  т<u>e</u>ла  растопить  эту  полупудовую  глыбу  замерзшей, отвратительной,
свиной -- но все же пищи. И что во всемъ этомъ скелетик<u>e</u> -- тепла не хватитъ
и на четверть этой глыбы.
     Я очень  тяжело ударился  головой о какую-то перекладину подъ нарами и,
почти  оглушенный  отъ  удара, отвращен<u>i</u>я  и ярости,  выб<u>e</u>жалъ изъ  палатки.
Д<u>e</u>вочка все еще сид<u>e</u>ла  на томъ же м<u>e</u>ст<u>e</u>, и ея нижняя челюсть дрожала мелкой
частой дрожью.
     -- Дяденька, не отбирай! -- завизжала она.
     Я схватилъ  ее  вм<u>e</u>ст<u>e</u>  съ  кастрюлей и потащилъ въ палатку.  Въ голов<u>e</u>
мелькали как<u>i</u>я-то сумасшедш<u>i</u>я мысли.  Я что-то,  помню, говорилъ, но, думаю,
что и  мои слова пахли сумасшедшимъ домомъ. Д<u>e</u>вочка  вырвалась  въ истер<u>i</u>и у
меня изъ рукъ и бросилась къ выходу  изъ палатки. Я поймалъ ее и посадилъ на
нары.  Лихорадочно, дрожащими руками я сталъ шарить на  полкахъ подъ нарами.
{163}  Нашелъ чьи-то объ<u>e</u>дки, полъ пайка Юринаго хл<u>e</u>ба и что-то еще. Д<u>e</u>вочка
не  ожидала, чтобы я протянулъ ей ихъ. Она судорожно схватила огрызокъ хл<u>e</u>ба
и стала запихивать себ<u>e</u> въ ротъ. По ея грязному личику катились слезы еще не
остывшаго испуга.  Я стоялъ передъ нею,  пришибленный и  растерянный, полный
великаго отвращен<u>i</u>я ко всему въ  м<u>i</u>р<u>e</u>,  въ томъ числ<u>e</u> и къ самому себ<u>e</u>. Какъ
это мы, взрослые люди Росс<u>i</u>и, тридцать  милл<u>i</u>оновъ взрослыхъ  мужчинъ, могли
допустить до этого д<u>e</u>тей  нашей страны?  Какъ это мы  не додрались до конца?
Мы,  русск<u>i</u>е  интеллигенты,  зная  в<u>e</u>дь,  ч<u>e</u>мъ   была  "великая  французская
революц<u>i</u>я",  могли  мы  себ<u>e</u>  представить,  ч<u>e</u>мъ  будетъ  столь  же  великая
революц<u>i</u>я  у насъ!..  Какъ  это  мы  не  додрались?  Какъ это  мы  вс<u>e</u>,  вс<u>e</u>
поголовно, не  взялись  за винтовки? Въ какой-то очень коротк<u>i</u>й  мигъ -- вся
проблема гражданской войны и  революц<u>i</u>и осв<u>e</u>тилась  съ безпощадной яркостью.
Что пом<u>e</u>щики?  Что капиталисты?  Что  профессора? Пом<u>e</u>щики  --  въ  Лондон<u>e</u>,
капиталисты  --  въ Наркомторг<u>e</u>, профессора  -- въ  академ<u>i</u>и. Безъ  виллъ  и
автомобилей --  но живутъ... А вотъ вс<u>e</u> эти безымянные мальчики и д<u>e</u>вочки?..
О  <i>нихъ</i> мы  должны  были  помнить  прежде всего  --  ибо  они будущее  нашей
страны... -- А вотъ -- не вспомнили...  И  вотъ, на костяхъ этого маленькаго
скелетика   --   милл<u>i</u>оновъ   такихъ   скелетиковъ   --   будетъ   строиться
соц<u>i</u>алистическ<u>i</u>й рай. Вспоминался карамазовск<u>i</u>й вопросъ о билет<u>e</u> въ жизнь...
Н<u>e</u>тъ, ежели бы <i>имъ</i> и удалось построить этотъ рай -- на этихъ скелетикахъ, --
я такого  рая не  хочу.  Вспомнилась  и фотограф<u>i</u>я Ленина  въ  поз<u>e</u>  Христа,
окруженнаго д<u>e</u>тьми: "не м<u>e</u>шайте  д<u>e</u>тямъ приходить ко мн<u>e</u>"... Какая подлость!
Какая лицем<u>e</u>рная подлость!..
     И вотъ -- много  вещей видалъ я  на сов<u>e</u>тскихъ просторахъ  -- вещей, на
много хуже этой д<u>e</u>вочки съ кастрюлей льда. И многое -- какъ-то забывается. А
д<u>e</u>вочка  не забудется  никогда.  Она  для  меня стала  какимъ-то  символомъ,
символомъ того, что сд<u>e</u>лалось съ Росс<u>i</u>ей.

        НОЧЬ ВЪ УРЧ

     Шли дни. Уходили  эшелоны.  Ухудшалось питан<u>i</u>е. Наши посылки активъ изъ
почтово-посылочной экспедиц<u>i</u>и лагеря разворовывалъ настойчиво и аккуратно --
риска уже не было  никакого: все равно на БАМ. Одинъ за другимъ отправлялись
на БАМ и наши славные сотоварищи по УРЧу. Твердунъ, который принималъ хотя и
второстепенное, но все же весьма д<u>e</u>ятельное участ<u>i</u>е въ нашей травл<u>e</u>, пропилъ
отъ  обалд<u>e</u>н<u>i</u>я  свой  посл<u>e</u>дн<u>i</u>й  бушлатъ  и плакалъ въ мою жилетку  о  своей
загубленной молодой  жизни. Онъ  былъ  польскимъ  комсомольцемъ (фамил<u>i</u>я  --
настоящая), перебравшимся нелегально, кажется,  изъ Вильны и,  по подозр<u>e</u>н<u>i</u>ю
неизв<u>e</u>стно  въ чемъ, отправленнымъ  на  пять л<u>e</u>тъ сюда... Даже  Стародубцевъ
махнулъ на насъ рукой и  вынюхивалъ пути  къ обходу  БАМовскихъ перспективъ.
Очень грустно констатировать  этотъ фактъ, но отъ БАМа Стародубцевъ  какъ-то
отверт<u>e</u>лся.
     А силы все падали. Я хир<u>e</u>лъ и туп<u>e</u>лъ съ каждымъ днемъ. {164}
     Мы съ Юрой  кончали наши очередные списки. Было часа два ночи. УРЧ былъ
пустъ. Юра кончилъ свою простыню.
     -- Иди ка, Квакушка, въ палатку, ложись спать.
     -- Ничего, Ватикъ, посижу, пойдемъ вм<u>e</u>ст<u>e</u>.
     У  меня оставалось работы минутъ  на  пять. Когда  я вынулъ изъ машинки
посл<u>e</u>дн<u>i</u>е листы, то оказалось, что Юра ус<u>e</u>лся на полъ, прислонился спиной къ
ст<u>e</u>н<u>e</u> и  спитъ.  Будить его не хот<u>e</u>лось. Нести  въ  палатку? Не  донесу.  Въ
комнат<u>e</u>  была  лежанка,  на которой подремывали вс<u>e</u>,  у кого были  свободные
полчаса,  въ томъ числ<u>e</u> и Якименко. Нужно взгромоздить  Юру на эту  лежанку,
тамъ будетъ тепло, пусть  спитъ. На полу оставлять  нельзя. Сквозь щели пола
дули зимн<u>i</u>е сквозняки, наметая у карниза тоненьк<u>i</u>е сугробики сн<u>e</u>га.
     Я  наклонился  и поднялъ  Юру.  Первое, что  меня поразило --  это  его
страшная  тяжесть.  Откуда? Но  потомъ  я понялъ:  это  не  тяжесть,  а  моя
слабость.  Юрины  пудовъ шесть  брутто казались  тяжел<u>e</u>е, ч<u>e</u>мъ  раньше  были
пудовъ десять.
     Лежанка была на уровн<u>e</u> глазъ. У меня хватило силы поднять Юру до уровня
груди,  но дальше не  шло  никакъ.  Я  положилъ Юру на  полъ  и  попробовалъ
разбудить. Не выходило  ничего. Это  былъ уже  не  сонъ. Это былъ, выражаясь
спортивнымъ языкомъ, коллапсъ...
     Я  все-таки изловчился. Подтащилъ  къ лежанк<u>e</u> ящикъ опять поднялъ  Юру,
взобрался  съ  нимъ на  ящикъ,  положилъ  на край ладони  и,  приподнявшись,
перекатилъ  Юру  на  лежанку. Перекатываясь,  Юра ударился  вискомъ  о  край
кирпичнаго изголовья... Тоненькая струйка крови  поб<u>e</u>жала по лицу. Обрывкомъ
папиросной бумаги я заклеилъ  ранку. Юра  не проснулся. Его лицо было похоже
на лицо  покойника,  умершаго отъ долгой и изнурительной бол<u>e</u>зни. Алыя пятна
крови р<u>e</u>зкимъ контрастомъ подчеркивали мертвенную синеву лица. Проваливш<u>i</u>яся
впадины  глазъ.  Заостривш<u>i</u>йся  носъ. Высохш<u>i</u>я губы.  Неужели  это конецъ?..
Впечатл<u>e</u>н<u>i</u>е  было  такимъ  страшнымъ,  что  я  наклонился  и  сталъ  слушать
сердце...  Н<u>e</u>тъ,  сердце  билось...  Плохо, съ аритм<u>i</u>ей, но билось...  Этотъ
коротк<u>i</u>й, на  н<u>e</u>сколько секундъ,  ужасъ окончательно оглушилъ  меня.  Голова
кружилась и  ноги  подгибались.  Хорошо бы никуда  не идти,  свалиться прямо
зд<u>e</u>сь  и заснуть. Но  я,  пошатываясь, вышелъ изъ УРЧ и сталъ  спускаться съ
л<u>e</u>стницы.  По  дорог<u>e</u>  вспомнилъ  о  нашемъ  списк<u>e</u>  для  Чекалина.  Списокъ
относился  къ  этапу, который  долженъ былъ отправиться завтра  или, точн<u>e</u>е,
сегодня. Ну, конечно, Чекалинъ этотъ списокъ взялъ, какъ и прежн<u>i</u>е списки. А
вдругъ не взялъ? Чепуха, почему бы онъ  могъ не взять! Ну, а  если не взялъ?
Это  былъ нашъ рекордный списокъ  -- на  147 челов<u>e</u>къ...  И оставлять его въ
щели на завтра? Днемъ могутъ зам<u>e</u>тить... И тогда?..
     Потоптавшись  въ  нер<u>e</u>шительности   на  л<u>e</u>стниц<u>e</u>,  я  все-таки  поползъ
наверхъ.  Открылъ  дверь въ неописуемую  урчевскую уборную,  просунулъ руку.
Списокъ былъ зд<u>e</u>сь.
     Я чиркнулъ спичку. Да, это былъ нашъ списокъ (иногда бывали записки отъ
Чекалина  -- драгоц<u>e</u>нный  документъ на  всяк<u>i</u>й {165} случай:  Чекалинъ  былъ
очень неостороженъ). Почему Чекалинъ не взялъ его? Не могъ? Не было времени?
Что-жъ теперь? Придется занести его Чекалину.
     Но при мысли о томъ, что придется проваливаться по сугробамъ куда-то за
дв<u>e</u> версты до Чекалинской избы, меня даже ознобъ прошибъ. А не пойти? Завтра
эти сто сорокъ семь челов<u>e</u>къ по<u>e</u>дутъ на БАМ...
     Как<u>i</u>е-то обрывки мыслей и доводовъ путано бродили  въ  голов<u>e</u>. Я вышелъ
на крыльцо.
     Окна  УРЧ  отбрасывали б<u>e</u>лые прямоугольники св<u>e</u>та,  заносимые сн<u>e</u>гомъ и
тьмой.  Тамъ,  за этими прямоугольниками, металась вьюжная приполярная ночь.
Дв<u>e</u> версты? Не  дойду. Ну его къ чертямъ!  И  съ БАМомъ, и со спискомъ, и съ
этими  людьми. Имъ все равно погибать: не по дорог<u>e</u> на  БАМ, такъ гд<u>e</u>-нибудь
на Л<u>e</u>сной Р<u>e</u>чк<u>e</u>.  Пойду  въ палатку и завалюсь спать.  Тамъ  весело  трещитъ
печурка, можно будетъ завернуться въ два од<u>e</u>яла  -- и въ Юрино  тоже... Буду
засыпать  и думать о земл<u>e</u>, гд<u>e</u> н<u>e</u>тъ разстр<u>e</u>ловъ, БАМа,  д<u>e</u>вочки  со льдомъ,
мертвеннаго лица сына...  Буду  мечтать  о  какой-то  странной жизни, можетъ
быть, очень  простой,  можетъ быть,  очень  б<u>e</u>дной, но о  жизни на  вол<u>e</u>.  О
<i>нев<u>e</u>роятной</i> жизни на вол<u>e</u>... Да, а списокъ-то какъ?
     Я  не безъ труда сообразилъ,  что я сижу  на сн<u>e</u>гу, упершись спиной  въ
крыльцо и вытянувъ ноги, которыя сн<u>e</u>гъ уже замелъ до кончиковъ носковъ.
     Я вскочилъ,  какъ будто мною выстр<u>e</u>лили  изъ  пушки.  Такъ  по ид<u>i</u>отски
погибнуть? Замерзнуть на дорог<u>e</u> между  УРЧ и палаткой? Распустить свои нервы
до степени какого-то лунатизма? Къ чортовой матери! Пойду къ Чекалину. Спитъ
-- разбужу! Чортъ съ нимъ!

        ПОСЛ<u>E</u>ДН<u>I</u>Е ИЗЪ МОГИКАНЪ

     Пошелъ. Путался  во тьм<u>e</u> и сугробахъ; наконецъ, набрелъ на плетень, отъ
котораго можно было танцевать  дальше. Мыслями о томъ,  какъ бы дотанцевать,
какъ  бы не запутаться, какъ бы  не свалиться -- было занято  все  вниман<u>i</u>е.
Такъ  что  возгласъ:  "Стой,  руки вверхъ!"  --  засталъ  меня въ  состоян<u>i</u>и
полн<u>e</u>йшаго равнодуш<u>i</u>я. Я  послалъ возглашающаго въ нехорошее м<u>e</u>сто и побрелъ
дальше.
     Но голосъ крикнулъ: "это вы?"
     Я резонно отв<u>e</u>тилъ, что это, конечно, я.
     Изъ вьюги вынырнула какая-то фигура съ револьверомъ въ рукахъ.
     -- Вы куда? Ко мн<u>e</u>?
     Я узналъ голосъ Чекалина.
     -- Да, я къ вамъ.
     -- Списокъ несете? Хорошо, что я васъ встр<u>e</u>тилъ. Только  что  пр<u>i</u><u>e</u>халъ,
шелъ  за этимъ самымъ спискомъ. Хорошо, что вы его несете. Только послушайте
-- в<u>e</u>дь вы же интеллигентный челов<u>e</u>къ! Нельзя же такъ писать. В<u>e</u>дь это чортъ
знаетъ что такое, что фамил<u>i</u>и -- а цифръ разобрать нельзя. {166}
     Я покорно согласился, что почеркъ  у  меня, д<u>e</u>йствительно, -- бываетъ и
хуже, но не часто.
     -- Ну, идемъ ко мн<u>e</u>, тамъ разберемся.
     Чекалинъ повернулся  и нырнулъ во тьму. Я съ трудомъ посп<u>e</u>валъ за нимъ.
Проваливались въ  как<u>i</u>е-то  сугробы,  натыкались на  как<u>i</u>е-то пни. Наконецъ,
добрели... Мы поднялись по темной скрипучей л<u>e</u>стниц<u>e</u>. Чекалинъ зажегъ св<u>e</u>тъ.
     -- Ну  вотъ, смотрите, --  сказалъ онъ  своимъ скрипучимъ раздраженнымъ
голосомъ. -- Ну, на что это похоже? Что это у  васъ:  4? 1? 7?  9? Ничего не
разобрать. Вотъ  вамъ  карандашъ.  Садитесь и  поправьте  такъ,  чтобы  было
понятно.
     Я взялъ  карандашъ  и ус<u>e</u>лся. Руки дрожали -- отъ холода, отъ  голода и
отъ многихъ другихъ вещей. Карандашъ прыгалъ въ пальцахъ, цифры расплывались
въ глазахъ.
     -- Ну, и распустили же вы себя, -- сказалъ Чекалинъ укоризненно, но  въ
голос<u>e</u> его не было прежней скрипучести. Я что-то отв<u>e</u>тилъ...
     --  Давайте,  я  буду поправлять.  Вы только  говорите  мн<u>e</u>,  что  ваши
закорючки означаютъ.
     Закорюкъ было не  такъ ужъ  много,  какъ этого  можно было бы  ожидать.
Когда вс<u>e</u> он<u>e</u> были расшифрованы, Чекалинъ спросилъ меня:
     -- Это вс<u>e</u> больные завтрашняго эшелона?
     Я махнулъ рукой.
     -- Какое вс<u>e</u>. Я вообще не знаю, есть ли въ этомъ эшелон<u>e</u> здоровые.
     -- Такъ почему же вы не дали списка на вс<u>e</u>хъ больныхъ?
     -- Знаете, товарищъ Чекалинъ,  даже  самая  красивая д<u>e</u>вушка  не можетъ
дать ничего путнаго, если у нея н<u>e</u>тъ времени для сна.
     Чекалинъ посмотр<u>e</u>лъ на мою руку.
     -- Н-да,  --  протянулъ  онъ. --  А  больше  въ  УРЧ вамъ  не  на  кого
положиться?
     Я посмотр<u>e</u>лъ на Чекалина съ изумлен<u>i</u>емъ.
     -- Ну, да, -- поправился онъ, -- извините за  нел<u>e</u>пость.  А сколько, по
вашему, еще остается здоровыхъ?
     -- По моему -- вовсе не остается. Точн<u>e</u>е -- по мн<u>e</u>н<u>i</u>ю брата.
     -- Существенный  парень вашъ братъ, -- сказалъ  ни съ  того, ни съ сего
Чекалинъ. --  Его даже работники третьей части --  и т<u>e</u> побаиваются... Да...
Такъ, говорите, вс<u>e</u> резервы Якименки уже исчерпаны?
     --  Пожалуй,  даже больше, ч<u>e</u>мъ  исчерпаны.  На дняхъ мой  сынъ открылъ
такую штуку: въ посл<u>e</u>дн<u>i</u>е списки УРЧ включилъ людей, которыхъ вы уже по  два
раза снимали съ эшелоновъ.
     Брови Чекалина поднялись.
     -- Ого! Даже -- такъ? Вы въ этомъ ув<u>e</u>рены?
     -- У васъ,  в<u>e</u>роятно, есть старые списки. Давайте пров<u>e</u>римъ.  Н<u>e</u>которыя
фамил<u>i</u>и я помню. {167}
     Пров<u>e</u>рили. Н<u>e</u>сколько повторяющихся фамил<u>i</u>й нашелъ и самъ Чекалинъ.
     --  Такъ,   --  сказалъ  Чекалинъ  раздумчиво.  --  Такъ,  значитъ,  --
"Елизаветъ Воробей"?
     -- Въ этомъ род<u>e</u>. Или сказка про б<u>e</u>лаго бычка.
     -- Такъ, значитъ,  Якименко идетъ уже на настоящ<u>i</u>й подлогъ. Значитъ, --
д<u>e</u>йствительно, давать ему  больше  некого.  Чортъ знаетъ  что такое! Пр<u>i</u>емку
придется закончить. За <i>так<u>i</u>я</i> потери -- я отв<u>e</u>чать не могу.
     -- А что -- очень велики потери въ дорог<u>e</u>?
     Я  ожидалъ,  что Чекалинъ  мн<u>e</u>  отв<u>e</u>титъ, какъ въ прошлый разъ: "Это не
ваше д<u>e</u>ло", но, къ моему удивлен<u>i</u>ю, онъ нервно повелъ плечами и сказалъ:
     -- Совершенно безобразныя потери...  Да, кстати, -- вдругъ прервалъ онъ
самого себя, -- какъ вы насчетъ моего предложен<u>i</u>я? На БАМ?
     -- Если вы разр<u>e</u>шите, я откажусь.
     -- Почему?
     --  Есть дв<u>e</u> основныхъ причины: первая -- зд<u>e</u>сь Ленинградъ подъ бокомъ,
и ко мн<u>e</u> люди будутъ пр<u>i</u><u>e</u>зжать на свидан<u>i</u>я, вторая -- увязавшись съ  вами, я
автоматически  попадаю  подъ вашу протекц<u>i</u>ю  (Чекалинъ подтверждающе кивнулъ
головой).  Вы  --  челов<u>e</u>къ  парт<u>i</u>йный, сл<u>e</u>довательно,  подверженный всякимъ
мобилизац<u>i</u>ямъ   и   переброскамъ.  Протекц<u>i</u>я  исчезаетъ,  и   я  остаюсь  на
растерзан<u>i</u>е  т<u>e</u>хъ  людей,  у кого эта протекц<u>i</u>и и привиллегированность  были
б<u>e</u>льмомъ въ глазу.
     -- Первое соображен<u>i</u>е в<u>e</u>рно. Вотъ второе -- не стоитъ  ничего. Тамъ, въ
БАМовскомъ ГПУ, я в<u>e</u>дь  разскажу всю эту истор<u>i</u>ю со списками,  съ Якименкой,
съ вашей ролью во всемъ этомъ.
     -- Спасибо. Это значитъ, что БАМовское ГПУ  меня разм<u>e</u>няетъ при первомъ
же удобномъ или неудобномъ случа<u>e</u>.
     -- То-есть, -- почему это?
     Я посмотр<u>e</u>лъ  на  Чекалина не  безъ  удивлен<u>i</u>я и собол<u>e</u>знован<u>i</u>я:  такая
простая вещь...
     -- Потому, что изо  всего этого будетъ видно довольно явственно: парень
зубастый  и  парень не свой. Вчера онъ подвелъ ББК, а  сегодня онъ подведетъ
БАМ...
     Чекалинъ повернулся ко мн<u>e</u> вс<u>e</u>мъ своимъ корпусомъ.
     -- Вы никогда въ ГПУ не работали?
     -- Н<u>e</u>тъ. ГПУ надо мной работало.
     Чекалинъ  закурилъ   папиросу  и  сталъ  смотр<u>e</u>ть,  какъ  струйка  дыма
разбивалась струями холоднаго  воздуха  отъ  окна. Я р<u>e</u>шилъ внести н<u>e</u>которую
ясность.
     -- Это не только система ГПУ. Объ этомъ и Макк<u>i</u>авели говорилъ.
     -- Кто такой Макк<u>i</u>авели?
     --  Итальянецъ  эпохи   Возрожден<u>i</u>я.  Издалъ,  такъ  сказать,  учебникъ
большевизма. Тамъ обо  всемъ этомъ довольно  подробно сказано. Пятьсотъ л<u>e</u>тъ
тому назадъ...
     Чекалинъ поднялъ брови... {168}
     -- Н-да,  за пятьсотъ л<u>e</u>тъ  челов<u>e</u>ческая жизнь по  существу не на много
усовершенствовалась, --  сказалъ онъ,  какъ бы что-то  разъясняя. -- И  пока
капитализма мы не  ликвидируемъ -- и не усовершенствуется... Да,  но насчетъ
БАМа вы, пожалуй, и правы...  Хотя и не совс<u>e</u>мъ.  На БАМ посланы наши лучш<u>i</u>я
силы...
     Я не  сталъ  выяснять, съ какой  точки  зр<u>e</u>н<u>i</u>я эти лучш<u>i</u>я силы являются
<i>лучшими</i>... Собственно, пора было уже уходить,  пока мн<u>e</u> объ этомъ не сказали
и безъ  моей иниц<u>i</u>ативы.  Но какъ-то  трудно было подняться.  Въ голов<u>e</u> былъ
туманъ, хот<u>e</u>лось заснуть тутъ же, на табуретк<u>e</u>... Однако, я приподнялся.
     -- Посидите, отогр<u>e</u>йтесь, -- сказалъ Чекалинъ и протянулъ мн<u>e</u> папиросы.
Я  закурилъ.  Чекалинъ, какъ-то слегка  съежившись, с<u>e</u>лъ на табуретку, и его
поза странно  напомнила мн<u>e</u> давешнюю д<u>e</u>вочку  со  льдомъ.  Въ этой  поз<u>e</u>, въ
лиц<u>e</u>,  въ устало положенной на  столъ  рук<u>e</u>  было что-то сурово-безнадежное,
усталое,  одинокое.  Это было  лицо  челов<u>e</u>ка,  который  привыкъ  жить, какъ
говорится, сжавши зубы. Сколько ихъ  -- такихъ твердокаменныхъ парт<u>i</u>йцевъ --
энтуз<u>i</u>астовъ и тюремщиковъ, жертвъ и палачей, созидателей и опустошителей...
Но   идутъ   безпросв<u>e</u>тные   годы  --  энтуз<u>i</u>азмъ   выв<u>e</u>тривается,   провалы
коммунистическихъ ауто-дафе давятъ на сов<u>e</u>сть все больн<u>e</u>е, жертвы -- и свои,
и  чуж<u>i</u>я, какъ-то  больше  опустошаютъ, ч<u>e</u>мъ  создаютъ. Какая, въ  сущности,
безпросв<u>e</u>тная  жизнь  у  нихъ, у этихъ  энтуз<u>i</u>астовъ...  Недаромъ  одинъ  за
другимъ  уходятъ они  на  тотъ  св<u>e</u>тъ  (добровольно и  не  добровольно),  на
Соловки, въ басмаческ<u>i</u>е районы Средней  Аз<u>i</u>и, въ  политизоляторы ГПУ: больше
имъ, кажется, некуда уходить...
     Чекалинъ поднялъ голову и поймалъ мой пристальный взглядъ. Я не сд<u>e</u>лалъ
вида,   что  этотъ  взглядъ  былъ  только   случайностью.  Чекалинъ  какъ-то
бол<u>e</u>зненно и криво усм<u>e</u>хнулся.
     -- Изучаете? А сколько, по вашему, мн<u>e</u> л<u>e</u>тъ?
     Вопросъ былъ н<u>e</u>сколько неожиданнымъ. Я сд<u>e</u>лалъ  поправку на  то, что на
язык<u>e</u> оффиц<u>i</u>альной сов<u>e</u>тской медицины  называется "сов<u>e</u>тской изношенностью",
на необходимость какого-то процента подбадриван<u>i</u>я  и  сказалъ  "л<u>e</u>тъ  сорокъ
пять". Чекалинъ повелъ плечами.
     -- Да?  А мн<u>e</u>  тридцать четыре. Вотъ вамъ  -- и чекистъ, -- онъ совс<u>e</u>мъ
криво усм<u>e</u>хн