Боб. -- Как это что? -- не понял вопроса Сенька. -- Обыкновенно, что... Теперь очередь не понять наступила у боцмана.. -- Как это, обыкновенно? -- Ишь, ты, наивняк какой выискался! -- фыркнул Сенька. -- Ясно что -- пропиваю... А что-ж с ними больше д<u>e</u>лать-то? Каракуль прервал д<u>e</u>ловой разговор. -- Ладно, ладно... Заткнись, Сенька. А ну-ка, Манька, проскрипи ты что. Манька, темнокожая д<u>e</u>вочка л<u>e</u>т 13, злобно сверкнула на Каракуля черными глазами из под косм св<u>e</u>шивающихся на лицо волос. -- Ты, Ванька, своей голотой командуй, -- обр<u>e</u>зала <sup><font color=blue>187</font></sup> она "генерала". -- А когда к нам л<u>e</u>зешь -- сопли раньше утри... -- Да ты не кирпичись, Манька, -- примирительно отв<u>e</u>тил Каракуль. -- Я в<u>e</u>дь так только. Спой, дружок, холера теб<u>e</u> в бок, для наших-то хозяевов... Не ломайся! Мы присоединились к просьб<u>e</u>. Манька секунду колебалась, но потом кивнула головой. -- Ишь, ты, -- шепотом сказал мн<u>e</u> Каракуль... -- Вот чудеса-то! Уговорили!.. Огневая она, да с норовом... Не зря ее "Манька -- вырви глаз" зовут?... -- Это почему ее так прозвали? -- Никому не спустит! Как что -- так в глаза, как кошка, л<u>e</u>зет. Говорят, какому-то красноинд<u>e</u>йцу так глазья и повыдергивала... Не поладили, видно... -- Ш-ш, -- зашишикали на нас, и в наступившей тишин<u>e</u> прозвен<u>e</u>л мягк<u>i</u>й серебристый голосок, тихо и с громадным чувством начавши чудесную по простот<u>e</u> и лирик<u>e</u> п<u>e</u>сенку "Кирпичики"... "На окраин<u>e</u> гд<u>e</u>-то города Я в убогой семь<u>e</u> родилась... Горемыкою, л<u>e</u>т пятнадцати, На кирпичный завод нанялась..." Ах, эти "Кирпичики"!.. Как молн<u>i</u>еносно и стих<u>i</u>йно овлад<u>e</u>ли они всей Росс<u>i</u>ей... Кто только не знал их и кто не п<u>e</u>л?.. Я помню, как в Москв<u>e</u> н<u>e</u>сколько концертов подряд знаменитой артистк<u>e</u> Неждановой не давали п<u>e</u>ть, требуя "Кирпичиков". Она отговаривалась незнан<u>i</u>ем слов. Тогда избрали комисс<u>i</u>ю, чтобы написать текст и все-таки, в конц<u>e</u> концов, заставили ее сп<u>e</u>ть "Кирпичики". И никогда знаменитая п<u>e</u>вица не слыхала, в<u>e</u>роятно, таких апплодисментов, как посл<u>e</u> заключительных слов п<u>e</u>сенки: ...Так за Сеньку-то, за кирпичики Полюбила я милый завод... И сколько л<u>e</u>т пришлось всяким сов<u>e</u>тским "культ-отд<u>e</u>лам" принимать м<u>e</u>ры для выкорчевыван<u>i</u>я этой "идеологически невыдержанной" п<u>e</u>сенки... <sup><font color=blue>188</font></sup> А звуки п<u>e</u>сенки льются и льются... И вс<u>e</u> притихли и как будто зачарованы голосом "Маньки -- вырви глаз", поющей под аккомпанимент рокота моря... -- Манечка, Манька... -- раздались голоса посл<u>e</u> конца п<u>e</u>сни... -- А ну-ка, "Мурку"... Спой, Манька, не ломайся, когда просят... А ну... Манька, словно очнувшись, тряхнула головой, и снова в ея глазах блеснул злобный огонек. Тамара наклонилась к ней и ласково сказала. -- Спойте, Манечка, мы вс<u>e</u> просим... Пожалуйста, голубчик. Манька как-то дико взглянула на Тамару, вздрогнула и отвернулась. -- Ладно, -- отв<u>e</u>тила она. И в наступившем напряженном молчан<u>i</u>и полилась п<u>e</u>сенка о любви вора к "Мурк<u>e</u>"... В этой любви и страсть, и ненависть, и боль... И звонк<u>i</u>й голосок п<u>e</u>вуньи с зам<u>e</u>чательной выразительностью передавал эти примитивныя чувства вора. Я оглянулся... Безпризорники сид<u>e</u>ли неподвижно, не отрывая глаз от лица Маньки. Кулаки у многих были сжаты и от волнен<u>i</u>я прерывалось дыхан<u>i</u>е и раскрывались рты... "Мурка" оказалась предательницей... Любовь вора и сладкое "блатное" житье она пром<u>e</u>няла на "лягашку"<a href=#fn_19_17><sup>17</sup></a>... И вот наступает возмезд<u>i</u>е: "Шел я на малину<a href=#fn_19_18><sup>18</sup></a>, встр<u>e</u>тились мн<u>e</u> урки... Вот один из них мн<u>e</u> говорит: "Мы ее вспороли... В кожаной тужурк<u>e</u> Там, за переулочком, лежит..." И рыдающим аккордом вырываются из губ поющей д<u>e</u>вочки посл<u>e</u>дн<u>i</u>я слова: "Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая... Здравствуй, дорогая... И прощай..." И я вижу, как по щек<u>e</u> удалого Каракуля ползет слеза... <a name=fn_19_17></a><sup>17</sup> Сотрудник уголовнаго розыска. <a name=fn_19_18></a><sup>18</sup> Воровской притон. <sup><font color=blue>189</font></sup> Кончилась п<u>e</u>сенка, но молчат вс<u>e</u>. Сколько у этих д<u>e</u>тей сентиментальности и романтичности под вн<u>e</u>шней корой наплевательскаго отношен<u>i</u>я ко всему в жизни... И не разберешь, что зд<u>e</u>сь больное, издерганное, а что душевное и мягкое ... Каракуль первым встряхнул головой. -- Вот, стерва, -- одобрительно произнес он, стараясь скрыть свое волнен<u>i</u>е. -- Аж до сердца достало!.. Теб<u>e</u> бы Манька, в зв<u>e</u>ринец, ты бы бегемотов, вот, как в п<u>e</u>сн<u>e</u>, в слезу бы вогнала. Фу... Ну, это не д<u>e</u>ло -- так разнюниваться... А ну-ка, Шлемка, запузырь ты что повесел<u>e</u>е... Хоть бы про свадьбу! Худой высок<u>i</u>й мальчик озлобленно оглянулся. -- Пошел к чорту, -- мрачно буркнул он. -- Ишь, ты, какой гордый, что твой Троцк<u>i</u>й! -- вспыхнул Сенька. -- Как дельфина-то, небось, жрал, а как сгрохать что, так и морду воротишь... Раз компан<u>i</u>я -- так уж нечего разсусоливать. Добро бы еще не ум<u>e</u>л... -- Спойте, Шлема, -- попросил я, с интересом вглядываясь в его характерное еврейское лицо с тонкими чертами, красиво очерченными бл<u>e</u>дными губами и чахоточными пятнами на щеках... -- Я очень люблю евр<u>i</u>йск<u>i</u>я п<u>e</u>сенки. А вы сами откуда? Щлема исподлобья взглянул на меня. -- Я? С Голты. -- Ага -- это который в "Первомайск" переименован? Я бывал там... Лицо Шлемы мгновенно прояснилось... -- Бывали? Правда? А давно? -- Да в 1922 году. -- А-а-а-а, -- разочаровано протянул Шлема. -- Давно... Тогда еще люди жили. А теперь там -- уй, не дай Бог, что д<u>e</u>лается... -- А ты-то почему у<u>e</u>хал? Тонк<u>i</u>я губы Шлемы бол<u>e</u>зненно искривились: -- Почему?... И отец умер, и мать умерла, и сестра умерла. Я и ушел... -- Да будя там слезы точить, -- вм<u>e</u>шался Каракуль. -- Чего ушел? Ясно чего -- не сдыхать же с <sup><font color=blue>190</font></sup> голодухи... Им в<u>e</u>дь, жидюкам, может, хуже нашего пришлось! Мужик -- он на земл<u>e</u> хоть что найдет, корешок какой выкопает, а им совс<u>e</u>м каюк. Ну, да ладно! Таких истор<u>i</u>й не переслушаешь... Вали, Шлемка, своего Шнеерзона. Нечего там! А мы, ребята, покеда для него оркестр сварганим. И улыбающ<u>i</u>еся безпризорники начали подмывающе веселый мотив "Свадьбы Шнеерзона". -- Ну, ну, Шлемка... Гоп, ца, ца, ца... Гоп, ца, ца, ца... На бл<u>e</u>дном лиц<u>e</u> Шлемы промелькнул отсв<u>e</u>т борьбы с самим собой, но потом губы его скривились в невеселой усм<u>e</u>шк<u>e</u>. Он покорно встал и, балансируя в такт "оркестру", плавным речитативом начал чудесную п<u>e</u>сенку об еврейской свадьб<u>e</u>. ...Большущ<u>i</u>й шум ув дом<u>e</u> Шнеерзона, "Ес титсах хойшех" -- прямо дым идет. Он женит сына, Соломона, Который служит ув Губтрамот".<a href=#fn_19_19><sup>19</sup></a> Еще н<u>e</u>сколько строф и Шлемка улыбается уже весело и задорно, его глаза начинают подмигивать, и т<u>e</u>ло все жив<u>e</u>й движется в такт п<u>e</u>сенк<u>e</u>. <a name=fn_19_19></a><sup>19</sup> Губернск<u>i</u>й транспортно-механическ<u>i</u>й отд<u>e</u>л. Ax, эта веселая Одесса, создавшая изумительные шедевры бодрых, см<u>e</u>шливых п<u>e</u>сенок. "Одесса-мама" -- разгульная, неунывающая, искрящаяся жизнерадостностью. Кто из одесситов не любит глубоко своей Одессы и кто не стыдится вн<u>e</u>шне этой любви? -- Скажите, вы с Одессы? Оскорбленный отв<u>e</u>т: -- Сами вы сволочь! Еврейская свадьба в голодной Одесс<u>e</u>. Шлемка ее своим акцентом подчеркивает каждый штрих описан<u>i</u>я. Вот непревзойденный блик: "музыкальное оформлен<u>i</u>е" свадьбы: "А на стол<u>e</u> стоят три граммофоны... Один "Дубинушку" сиб<u>e</u> поеть, Другой увертюрит из "Миньоны", А трет<u>i</u>й "Яблочку" ореть..." <sup><font color=blue>191</font></sup> Дружный хохот сопровождает каждый стих. И оркестр с особенным жаром подхватывает залихватск<u>i</u>й мотив. <img src="sol25.jpg" alt="sol25.jpg"> Безпризорники на случайной работ<u>e</u> по переноск<u>e</u> ящиков. Я вглядываюсь в покрытое красными пятнами лице Шлемы, еврейскаго мальчика, вм<u>e</u>ст<u>e</u> с тысячами других валяющагося под заборами и трубами. Сколько евреев -- <sup><font color=blue>192</font></sup> и с<u>e</u>дых "буржуев", и подростков -- пришлось встр<u>e</u>чать мн<u>e</u> за р<u>e</u>шетками двух десятков пройденных мной тюрем, в твердынях Соловецкаго монастыря, за проволокой лагерей, в глуши сибирской ссылки, в "труд-коммунах" ГПУ, этапах -- словом, на дн<u>e</u> сов<u>e</u>тской жизни. Тяжело досталось похм<u>e</u>лье революц<u>i</u>и еврейской масс<u>e</u>. Может быть, даже тяжел<u>e</u>й, ч<u>e</u>м другим. -- Вот это, да! -- восторженно заорал Каракуль посл<u>e</u> конца п<u>e</u>сенки. -- Вот это, удружил! Ну, Шлемка, за мной пол-литра! Молодец ты, обр<u>e</u>занная твоя душа! Ей Богу, молодец! Ну, а теперь давай, ребята, напосл<u>e</u>док нашу, безпризорную, жалостную. Ну-ка-сь! Хором, как сл<u>e</u>довает, как взрослые. Разом! Ну... И сиплые надорванные голоса, потерявш<u>i</u>е свою звучность в мятелях с<u>e</u>вера, под морозами уличных закоулков, в пыли вагонов, в угл<u>e</u> кочегарок, затянули любимую п<u>e</u>сню безпризорника: "Во саду на рябин<u>e</u> П<u>e</u>сни п<u>e</u>л соловей... А я мальчик на чужбин<u>e</u> Позабыт от людей"... Сиротливой жалобой прозвучали первыя слова этой п<u>e</u>сни, словно души этих маленьких челов<u>e</u>чков, брошенных в тину и грязь жизни, протянули к нам, взрослым, свою боль и свой упрек... Словно весь см<u>e</u>х и недавнее веселье были только наигранным способом скрыть свою боль. А вот, теперь эта боль прорвалась... "Позабыт, позаброшен С молодых, юных л<u>e</u>т... Я родился сиротою, Счастья, доли мн<u>e</u> н<u>e</u>т"... Сколько искренняго чувства в этих срывающихся голосках! Сколько набол<u>e</u>вшей жалобы в звуках этой простой протяжной мелод<u>i</u>и. Сколько жуткаго смысла в этих нехитрых словах!.. И на фон<u>e</u> нестройнаго, словно рыдающаго и захлебывающагося, хора тонк<u>i</u>е голоса Маньки и Сеньки выписывают горьк<u>i</u>я слова: <sup><font color=blue>193</font></sup> "Как умру, похоронят И зароют меня, И никто не разскажет, Гд<u>e</u> могилка моя..." А сверху с<u>i</u>яет солнце, рокочет море, мягко ц<u>e</u>лует вс<u>e</u>х ласковый в<u>e</u>терок. Сколько радости в м<u>i</u>р<u>e</u>!.. Но темная т<u>e</u>нь безпред<u>e</u>льнаго челов<u>e</u>ческаго горя, только одна капля котораго выражена с таким отчаян<u>i</u>ем в этой п<u>e</u>сенк<u>e</u>, туманит всю красоту картины Божьяго м<u>i</u>ра... Боже мой! Боже мой! Вот таких маленьких челов<u>e</u>чков, лишенных крова, семьи, ласки, уюта, участ<u>i</u>я, дружбы, -- их милл<u>i</u>оны! Милл<u>i</u>оны маленьких, исковерканных жизней и сломанных ростков... Живая пыль на дорог<u>e</u> революц<u>i</u>и... Кто положит их слезы, их кровь, их жизни на чашку в<u>e</u>сов против перспектив "царства счастья"? Путь к душ<u>e</u> Минутка бес<u>e</u>ды у костра... Почти невидимыми огоньками вспыхивает приготовленный заран<u>e</u>е костер. По старой привычк<u>e</u> укладываются скауты у костра послушать, как в старину, разсказы "дяди Боба"... Безпризорники тоже незам<u>e</u>тно проникаются важностью момента и затихают... Сегодня я говорю именно для них, наших гостей, "нашего балласта", как добродушно-шутливо называет ребятишек наш боцман... Я разсказываю легенду о св. Георг<u>i</u>и Поб<u>e</u>доносц<u>e</u>, о подвигах рыцарей в борьб<u>e</u> со злом, о стремлен<u>i</u>и вперед к св<u>e</u>ту и добру... Сказки см<u>e</u>няются шутками, истор<u>i</u>я великих людей -- правилами гиг<u>i</u>ены, наши скаутск<u>i</u>е законы -- загадками... Сгрудившись у костра, ребятишки жадно слушают разсказы о другой, лучшей и бол<u>e</u>е св<u>e</u>тлой жизни, ч<u>e</u>м их оси, подвалы, вагоны и водосточныя трубы. Проб<u>e</u>жит по рядам см<u>e</u>х, и опять внимательны глазки этих д<u>e</u>тей... В<u>e</u>дь что ни говори -- это еще д<u>e</u>ти <sup><font color=blue>194</font></sup> под грубой коркой преждевременной троттуарной зр<u>e</u>лости... И как д<u>e</u>ти, они непосредственно впитывают впечатл<u>e</u>н<u>i</u>я разсказа -- то блеснут глаза, то жалобно раскроются рты, то гн<u>e</u>вно сожмутся кулаки... А появлен<u>i</u>е страшнаго, кровожаднаго дракона, который по<u>e</u>дал д<u>e</u>вушек, было встр<u>e</u>чено незам<u>e</u>тно для самих слушателей градом таких ругательств, от которых он издох бы, в<u>e</u>роятно, еще до удара копьем... Это, кстати, были единственныя в течен<u>i</u>е дня ругательства, которыя прошли незам<u>e</u>ченными "генералом" и остались ненаказанными... И я говорю с размягченным сердцем, сам изволнованный мыслями и образами. Хочется расправить скомканныя крылья желан<u>i</u>й их больных душ, хочется влить в них надежду на лучшее будущее, на кусочек счастья в этом холодном м<u>i</u>р<u>e</u> и для них, мельчайших песчинок, погибающих под колесами безжалостной "колесницы соц<u>i</u>ализма". Молодые всходы В<u>e</u>тер кр<u>e</u>пчает. Валы с с<u>e</u>дыми гребнями плавно качают шлюпку, острая верхушка паруса, как маятник, чертит дуги на синем неб<u>e</u>... Ребята сжались у ног Тамары и слушают ея разсказы о том, как работает ея пр<u>i</u>ют. В их вопросах уже н<u>e</u>т недов<u>e</u>р<u>i</u>я и вызова. За эти часы, проведенные вм<u>e</u>ст<u>e</u>, мы как-то сблизились, сроднились, словно эти оборванныя д<u>e</u>тишки -- наши младш<u>i</u>е скауты, маленьк<u>i</u>е братья... Боцман круто поворачи<в>ает, и наша шлюпка лихо влетает в бухту. В<u>e</u>тер свистит и зд<u>e</u>сь, и мы быстро приближаемся к берегу. -- Руби мачту, -- звучит команда Боба, и наши гости испуганно оглядываются. Моряки успокаивают их, и вынутая мачта мирно укладывается на банки. Еще н<u>e</u>сколько взмахов весел, и шлюпка плавно подходит к пристани. Поход окончен... -- Ну, пассажиры, выл<u>e</u>зай! -- шутит боцман. -- Да при выход<u>e</u> не забудь билеты предъявить, а то в сл<u>e</u>дующ<u>i</u>й раз не возьмем. -- А когда в сл<u>e</u>дующ<u>i</u>й раз-то по<u>e</u>дем? -- живо спрашивают н<u>e</u>сколько голосов. <sup><font color=blue>195</font></sup> -- Ишь, ты, как понравилось! Не так-то это просто! Мы, брат, стараемся организованный элемент катать. А вы в<u>e</u>дь -- фить -- махнул хвостом и смылся... Вот, поступайте в пр<u>i</u>ют к Тамар<u>e</u> -- каждое воскресенье катать будем. -- В<u>e</u>рно, ребятки, -- звучит спокойный голос Тамары. -- Кто хочет -- идем ко мн<u>e</u> в пр<u>i</u>ют! Вм<u>e</u>ст<u>e</u> и жить, и играть, и в походы ходить будем. А кому не понравится, я об<u>e</u>щаю -- отпущу, кто когда захочет! Но старое недов<u>e</u>р<u>i</u>е к сов<u>e</u>тским пр<u>i</u>ютам еще св<u>e</u>жо в памяти у вс<u>e</u>х. Бездушная казенщина, полуголодное существован<u>i</u>е, пренебрежен<u>i</u>е к д<u>e</u>тским интересам и запросам. Но в<u>e</u>дь в э т о м пр<u>i</u>ют<u>e</u>, куда, вот, зовут, э т а, вот, д<u>e</u>вушка, простая и сердечная, и ея друзья -- вот, т<u>e</u>, с которыми так зам<u>e</u>чательно было на берегу... И маленьк<u>i</u>й кудрявый безпризорник, уже два раза <u>e</u>здивш<u>i</u>й с нами, р<u>e</u>шительно берет Тамару за руку. -- Я, тетя, пойду с тобой. Мамка у меня померла, так я к теб<u>e</u>... Д<u>e</u>вочки тоже д<u>e</u>лают шаг вперед. -- Вы тоже со мной? -- мягко спрашивает Тамара. -- Пойдем, что-ли д<u>e</u>вчата? -- обращается к другим старшая. -- С ей хорошо будет, она добрая. Она, видать, не обманет... Еще двое мальчиков присоединяются к Тамар<u>e</u>, и лицо посл<u>e</u>дней с<u>i</u>яет: ей удается вырвать из пасти улицы еще н<u>e</u>сколько молодых жизней. -- Ну, а вы ребята как? -- спрашивает боцман остальных. -- Мы-то? -- нер<u>e</u>шительно оглядывается на других Каракуль. -- Мы-то покеда подождем... Над нами не каплет. Нам и в трубах подходяще... Потом, может, к зим<u>e</u>... Вот, если бы еще разик покататься, да поразсказать что, -- тянет он. -- Как ребята? -- оборачивается он к другим за поддержкой. -- Еще по<u>e</u>дем, что-ль? В кучк<u>e</u> безпризорников одобрительный гул. -- Ну, что-ж, пожалуй, в сл<u>e</u>дующее воскресенье, еще, съ<u>e</u>здим, -- словно уступает Боб. Он по опыту прошлаго знает, как постепенно и осторожно надо подходить к этим дикарятам и как боятся они дома, как дикое животное кл<u>e</u>тки. <sup><font color=blue>196</font></sup> -- Но только вот что, "генерал". В воскресенье мы, в<u>e</u>роятно, пр<u>i</u>ют будем катать. Так ты вот что сд<u>e</u>лай: этак в среду, зайди, брат, вот, к инструкторш<u>e</u>, Тамара ее зовут. Видишь, вон там, на гор<u>e</u> б<u>e</u>лый дом под черепицей, там наш пр<u>i</u>ют. Она теб<u>e</u> и скажет, когда и сколько ребят взять. -- А там меня не арестуют? -- спросил Каракуль. -- Н<u>e</u>т, н<u>e</u>т, не бойся, -- успокоила его Тамара. -- Скажешь, что ко мн<u>e</u> пришел. А я теб<u>e</u> там пр<u>i</u>ют покажу, как мы живем и ч<u>e</u>м занимаемся. Ладно? -- Ладно, -- с прояснившимся лицом отв<u>e</u>тил Каракуль. -- Зайду. А мы зд<u>e</u>сь вс<u>e</u> будем ждать. Рукопожат<u>i</u>е Мы собираемся уходить. В групп<u>e</u> безпризорников в это время наростает какое-то движен<u>i</u>е и шум. Слышны подавленныя ругательства и яростные вскрики. Наконец, из толпы выталкивается Каракуль. -- Иди, иди, чорт паршивый. Что дрейфишь, дерьмо сов<u>e</u>тское? -- раздаются сзади дружеск<u>i</u>я подбадриван<u>i</u>я, поддержанныя пинками. Вид у Каракуля чрезвычайно смущенный, и это так не идет к его обычно самоув<u>e</u>ренному поведен<u>i</u>ю. В руках он мнет какой-то небольшой предмет, в котором я, к крайнему моему удивлен<u>i</u>ю, узнаю свои запасные очки в металлическом футляр<u>e</u>. -- Откуда у тебя мои очки? "Генерал" мнется. Потом, ос<u>e</u>ненный внезапной догадкой, он радостно выпаливает: -- Да вот, один наш... нашел... На песк<u>e</u>, там, гд<u>e</u> купались. Ну, вот, мы, значит, и возвращаем, чтобы вы не подумали, как будто мы слямзили. Мы же не сволочи как<u>i</u>е. Мы тоже понимаем. Он протягивает мн<u>e</u> футляр и, запинаясь, выдавливает: -- Потом, вот еще какая штукенц<u>i</u>я. Как наши ребята, значит, выбрали меня ихним "генералом", так, значит, они... как это... ну в общем, чтобы я поспасибовал вам за все. Спасибо, одним словом. -- Добре сказано, "генерал", -- говорит боцман. -- Давай сюда свою лапу! Он протягивает свою руку Каракулю. Тот нер<u>e</u>шительно, <sup><font color=blue>197</font></sup> колеблясь, д<u>e</u>лает шаг вперед и с радостно раскрасн<u>e</u>вшимся лицом долго трясет руку нашему Бобу. -- И им тоже, -- командует боцман, показывая на нас. И мальчик с серьезным лицом, при торжественном молчан<u>i</u>и вс<u>e</u>х остальных безпризорников, кр<u>e</u>пко по мужски пожимает нам руку. Для нас, скаутов, он не безпризорник, не вор и не уб<u>i</u>йца. Он для нас -- просто русск<u>i</u>й мальчик, по неокр<u>e</u>пшему т<u>e</u>лу и душ<u>e</u> котораго прошло тяжелое, безжалостное колесо революц<u>i</u>и. Ч<u>e</u>м виноват он и тысячи других, таких же, как он, в трагед<u>i</u>и своей маленькой жизни?.. Риск и подвиг Монотонно стучат колеса по<u>e</u>зда. Вагоны вздрагивают и качаются на неровном полотн<u>e</u> дороги. Иногда кажется, что вагон -- вот, вот -- сойдет с рельс, но он со скрипом и стоном выпрямляется и с лязгом и грохотом несется дальше. Я вынимаю из кармана свой очередной "мандат": -- "Дано сие военному моряку такому-то в том, что он командируется в г. Киев для участия в конференции по вопросам военно-физической подготовки. Начштаба Военморсилчерноазморей" (подпись). Я читаю и улыбаюсь. Ч<u>e</u>м-то мн<u>e</u> еще на моем сов<u>e</u>тском пути придется быть?... И куда еще, как мяч на футбольном пол<u>e</u>, будет бросать меня неугомонная судьба по матушк<u>e</u>-Росс<u>i</u>и?.. Я -- в военной форм<u>e</u>. См<u>e</u>шно и странно. Но против большевицких мобилизац<u>i</u>й не пойдешь. Недавно меня вызвал к себ<u>e</u> начальник гарнизона и сообщил, что я снимаюсь с физкультурной работы в школах и перебрасываюсь во флот. Начгар -- массивный мрачный артиллер<u>i</u>йск<u>i</u>й полковник. С ним не поспоришь. Он сухо объявляет мн<u>e</u> об этих новостях и заканчивает: -- Явитесь завтра в 8 часов к комиссару Флота. Можете идти. <sup><font color=blue>198</font></sup> И, не сказав за эту ауд<u>i</u>енц<u>i</u>ю ни одного слова, я поворачиваюсь и выхожу. И теперь я <u>e</u>ду в К<u>i</u>ев. Ну что-ж! Камуфляж вышел неплохой! Под военной формой в СССР много легче фигурировать. Многих смогу я увид<u>e</u>ть и много сд<u>e</u>лать под этой защитной от ГПУ окраской... Я вынимаю из кармана открытку: "Дорогой Б. Л. Если будете как-нибудь про<u>e</u>зжать через М., телеграфните -- есть д<u>e</u>ло. Женя." В памяти встает создавш<u>i</u>йся по переписк<u>e</u> образ молодого скаутмастора -- горячаго, см<u>e</u>лаго энтуз<u>i</u>аста, Что у него за д<u>e</u>ло?... Уже спускались сумерки, когда, громыхая по стыкам стр<u>e</u>лок, по<u>e</u>зд тихо подошел к перрону. Я вышел из вагона и стал всматриваться в толпу пассажиров, суетящихся у по<u>e</u>зда. Какой-то юноша, подойдя ко мн<u>e</u>, молча отсалютовал и протянул л<u>e</u>вую руку... Я отв<u>e</u>чаю. Зач<u>e</u>м нам иныя рекомендац<u>i</u>и, когда во вс<u>e</u>х странах м<u>i</u>ра наш прив<u>e</u>т одинаков? Женя -- худощавый, высок<u>i</u>й юноша, с мечтательными глазами и нервным лицом, торопливо докладывает: -- Времени-то, Борис Лукьянович, мало: по<u>e</u>зд стоит только 10 минут. Я коротко... Мн<u>e</u> хочется знать ваше мн<u>e</u>н<u>i</u>е о таком проэкт<u>e</u>: Сейчас вс<u>e</u> отряды закрыты, журналов скаутских н<u>e</u>т... Мало кто может <u>e</u>здить по Росс<u>i</u>и, вот, как вы. А каждому интересно знать, как живут скауты в других м<u>e</u>стах. Связь между нами нужна, ох, как нужна! Так я и надумал: создать такой, вот, врод<u>e</u> центра переписки, наладить связь между ребятами, которые интересуются всякими вопросами -- техническими, культурными, самообразовательными, информац<u>i</u>ей о нашей жизни и т. п. Пусть учат языки, эсперанто и переписываются на этих языках. Пусть сообщают друг другу новости об учеб<u>e</u>, о ВУЗ'ах... Пусть, наконец, просто-спрашивают о чем угодно -- постараемся наладить отв<u>e</u>ты. Мой отец, вот -- доктор, потом инженер один знакомый есть. Они уже согласились помочь сов<u>e</u>тами. Вы, над<u>e</u>юсь, тоже не откажете. Потом -- книги: знаете, каю трудно их сейчас доставать -- все в<u>e</u>дь сов<u>e</u>тское и сов<u>e</u>тское, <sup><font color=blue>199</font></sup> а серьезных старых книг нигд<u>e</u> н<u>e</u>т. Вот и у меня есть большая научно-техническая и скаутская библ<u>i</u>отека. Пусть ребята м<u>e</u>няются книгами. Я ув<u>e</u>рен, что и друг<u>i</u>е тоже предложат. В<u>e</u>дь в<u>e</u>рно? Видите, Борис Лукьянович, порядочная переписка у меня и сейчас есть, но все-таки я хот<u>e</u>л с вами посов<u>e</u>товаться перед расширен<u>i</u>ем этого д<u>e</u>ла. Каково ваше мн<u>e</u>н<u>i</u>е? Благословите? Глаза Жени с ожидан<u>i</u>ем и тревогой устремлены на меня... Что сказать мн<u>e</u> этому энтуз<u>i</u>асту? Мн<u>e</u> не трудно доказать ему, что эта работа связана с рядом опасностей, почти неминуемых. Да он и сам знает это, но эти перспективы не пугают его. Он в<u>e</u>рит в пользу своей работы и... он прав... -- Ну, что-ж, Женя, ваша идея прекрасна. Но вы даете себ<u>e</u> отчет, что этим вы подвергаете себя большим опасностям? -- Это пустяк, Борис Лукьянович, -- нервно прерывает юноша. -- Не во мн<u>e</u> д<u>e</u>ло. Если только эта работа нужна и полезна... -- Ну, конечно, и полезна, и нужна. Вы, собственно, ждете от меня одобрен<u>i</u>я или утвержден<u>i</u>я? -- И того, и другого. -- Но в<u>e</u>дь утверждать я могу не как старш<u>i</u>й друг, а как начальник. В<u>e</u>дь так? -- Ну, конечно. -- Так, значит, я в ваших глазах, несмотря на то, что оффиц<u>i</u>ально нашей организац<u>i</u>и не существует, являюсь начальником? Юноша серьезно всмотр<u>e</u>лся в мое лицо и твердо отв<u>e</u>тил: -- Да. -- И, значит, я могу приказывать? Так же твердо звучит отв<u>e</u>т: -- Да. -- Ладно. В таком случа<u>e</u>, Женя, я ставлю одно жесткое услов<u>i</u>е в вашей работ<u>e</u>. -- Услов<u>i</u>е? Какое услов<u>i</u>е? -- напряженно переспросил Женя. -- Чтобы адреса, списки и письма не хранились у <sup><font color=blue>200</font></sup> вас дома и, в случа<u>e</u> несчастья с вами, были бы уничтожены. Юноша в раздумьи кивнул головой. -- Да, да. Я понимаю. Чтобы в ЧК не попалось? -- Конечно. Мы с вами можем рисковать своей головой, но не им<u>e</u>ем моральнаго права подвергать лишним опасностям других. -- Значит, вы одобряете? -- Значит, вы согласны? -- Ну, конечно. Мы кр<u>e</u>пко пожимаем друг другу руки. Несется гул посл<u>e</u>дняго звонка. -- Ну, а скажите, Женя. А если бы я не одобрил и не разр<u>e</u>шил, вы подчинились бы? Юноша смущен. -- Отв<u>e</u>чайте откровенно. -- Откровенно говоря, н<u>e</u>т, -- отв<u>e</u>чает Женя, подняв голову и прямо глядя в мои глаза. -- Почему же? -- Да я подумал бы, что вы, как мног<u>i</u>е друг<u>i</u>е взрослые друзья и начальники, ушли от нас, дезертировали в самый тяжелый момент, когда нам так нужно бороться. -- И вы продолжали бы работать? -- Конечно... Я еще раз молча пожимаю ему л<u>e</u>вую руку. -- Всегда готов! -- просто отв<u>e</u>чает он, и его голос тонет в низком звук<u>e</u> гудка трогающагося паровоза... В К<u>i</u>ев<u>e</u> В перерыв<u>e</u> между двумя зас<u>e</u>дан<u>i</u>ями я отправляюсь к начальнику м<u>e</u>стной дружины. Адрес заучен на память. Я давно уже перестал записывать адреса и имена своих друзей. Сколько лишних тревог и трагед<u>i</u>й случилось на матушк<u>e</u>-Руси в пер<u>i</u>од властвован<u>i</u>я ВЧК от неосторожной привычки записывать адреса и сохранять старыя письма. Для ЧК, подозрительно видящей везд<u>e</u> и всюду заговоры классовых врагов, так<u>i</u>е матер<u>i</u>алы -- основан<u>i</u>е <sup><font color=blue>201</font></sup> для новых и новых арестов и репресс<u>i</u>й... А в моем положен<u>i</u>и такой справочник, взятый при арест<u>e</u>, был бы прямо кладом для ЧК... -- Могу я вид<u>e</u>ть Ледю? Пожилая б<u>e</u>дно од<u>e</u>тая дама с безпокойством отступает в переднюю. Незнакомый челов<u>e</u>к в военном костюм<u>e</u> в Сов<u>e</u>тской Росс<u>i</u>и всегда вызывает опасен<u>i</u>я. Я вижу ея безпокойство и сп<u>e</u>шу сказать: -- Пожалуйста, не безпокойтесь, мадам. Мы с Ледей -- старые друзья. Дама облегченно вздыхает и приглашает меня войти. Через минуту в дверях показывается юноша низенькаго роста, с копной черных волос на голов<u>e</u> и умными веселыми глазами. Увид<u>e</u>в меня, он на секунду удивленно останавливается, и на лиц<u>e</u> дамы опять мелькает т<u>e</u>нь безпокойства. Я салютую по скаутски, и молодой челов<u>e</u>к радушно отв<u>e</u>чает т<u>e</u>м же. -- Я -- скаутмастор Солоневич. -- Вы -- Солоневич? -- радостно восклицает Ледя. -- Очень, очень рад. Я давно уже знаю вас. Еще в 1919 году вы были зд<u>e</u>сь, парад вм<u>e</u>ст<u>e</u> с доктором Анохиным принимали, но я как раз бол<u>e</u>л и вас не вид<u>e</u>л. Но я, пожалуй, узнал бы вас и по описан<u>i</u>ям... Через полчаса я -- в курс<u>e</u> м<u>e</u>стных скаутских д<u>e</u>л. Картина та же, что и везд<u>e</u>: закрыт<u>i</u>е отрядов сопровождалось разгромом штаб-квартир, реквизиц<u>i</u>ей инвентаря, хулиганством, арестами -- словом, полным аккордом "комсомольской активности"... -- Ну, а теперь-то как живете? -- Да не унываем. Создали, вот, н<u>e</u>сколько кружков натуралистов, спортсменов, туристов и продолжаем собираться. Малышей-то, конечно, пришлось распустить. -- Правильно, -- одобрительно киваю я головой. -- Опасности-то в<u>e</u>дь продолжают грозить? -- Ну, еще бы! -- спокойно отв<u>e</u>чает Начальник Дружины. -- Для комсомольцев наше существован<u>i</u>е -- б<u>e</u>льмо на глазу. Соперники, что ни говори. Они у нас, знаете, почти всю работу п<u>i</u>онеров переключили на шп<u>i</u>онаж за скаутами... И знамя одного отряда мы все-таки и потеряли... <sup><font color=blue>202</font></sup> -- Как -- отобрали? -- Да... Оно хранилось у одного скаута, студента. А у него брат двоюродный с комсомольцами спутался. Видно, пронюхал как-то о знамени и выдал... -- Так и пропало знамя? -- Ну, еще бы... Но мало того, что реквизировали; так еще и поизд<u>e</u>ваться р<u>e</u>шили -- положили его перед дверями комсомольскаго клуба, вм<u>e</u>сто тряпки -- ноги вытирать... Лицо Леди нахмурилось. -- Но зато другое -- самое старое наше знамя, -- опять оживился он, -- прямо чудом спасли. Вам не писали об этом? -- Н<u>e</u>т. -- Эх, и разсказывать даже пр<u>i</u>ятно!.. Так, я в первый раз услышал о подвиг<u>e</u> Васи Кир<u>i</u>енко. Вот эта истор<u>i</u>я так, как я смог ее возстановить по разсказам участников и свид<u>e</u>телей. -------- Знамя скаута<a href=#fn_20_20><sup>20</sup></a> Пусть воля будет, как лук туго натянутый. Скаутская запов<u>e</u>дь. Трудный вопрос Старое заслуженное знамя уже давно кочевало по К<u>i</u>еву, спасаясь от погони Комсомола. Посл<u>e</u> "роспуска" скаут-организац<u>i</u>й удары Комсомола, которому было поручено проведен<u>i</u>е этого "роспуска", были направлены, с одной стороны, на руководителей, а с другой -- на уничтожен<u>i</u>е объединяющих пунктов для работы. С разгромом и реквизиц<u>i</u>ей штаб-квартир скауты скоро примирились -- собираться "подпольно" гд<u>e</u>-нибудь далеко за городом, на берегу широкаго Дн<u>e</u>пра, казалось куда весел<u>e</u>е. Но знамена свои скауты берегли, как святыню. Если и в сред<u>e</u> взрослых знамя -- священная вещь, то что говорить про <sup><font color=blue>203</font></sup> малышей, которые принесли перед своими знаменами свою первую присягу... Старое знамя дружины было спрятано у одного из патрульных, в центр<u>e</u> города. Но потом появились признаки того, что м<u>e</u>стонахожден<u>i</u>е "клада" уже не представляет собой тайны, и на сов<u>e</u>т<u>e</u> старших р<u>e</u>шено было перенести знамя к Вас<u>e</u>. Разр<u>e</u>шен<u>i</u>е старушки-матери Васи было получено. <a name=fn_20_20></a><sup>20</sup> На эту тему мною написана одноактная пьеса, которая уже ставилась русскими скаутами Гельсингфорса и Соф<u>i</u>и. Сам Вася, 14-л<u>e</u>тн<u>i</u>й мальчик, жил со своей мамой, прачкой лазарета, на Подол<u>e</u><a href=#fn_20_21><sup>21</sup></a>, в старом запущенном дом<u>e</u>. М<u>e</u>сто для хранен<u>i</u>я было выбрано удачно, и в один из непрекрасных вечеров со вс<u>e</u>ми предосторожностями старое знамя было перенесено к Вас<u>e</u>. На Подол<u>e</u> -- А в<u>e</u>дь красивое, ребята, у нас знамя? -- с гордостью сказал один из патрульных, вынув знамя из чехла. -- Да еще бы! вс<u>e</u> герли, небось, старались, вышивали... Такого шелка теперь и не найдешь. Сразу видно -- другое время было! Б<u>e</u>дная комнатенка Васи словно стала св<u>e</u>тл<u>e</u>е, когда развернулось во всю свою ширину зеленое шелковое знамя с золотыми буквами и вышитым изображен<u>i</u>ем св. Георг<u>i</u>я Поб<u>e</u>доносца. Чувствовалось, что это прекрасное знамя должно р<u>e</u>ять впереди стройных рядов, а не ютиться, спасаясь, в маленькой комнатк<u>e</u> мальчика... Было больно и обидно смотр<u>e</u>ть на этот контраст, и на душ<u>e</u> у ребят было тяжело. -- А оно у вас, д<u>e</u>ти, освященное? -- спросила мать Васи, подойдя к скаутам. -- Ну, как же, Надежда Ивановна!.. Еще до революц<u>i</u>и. Заслуженное знамя. Может, лучшее во всей Росс<u>i</u>и. Потому-то за ним такая охота и идет... -- Так вы его под икону поставьте! Вася был горд и взволнован. <a name=fn_20_21></a><sup>21</sup> Часть города у Дн<u>e</u>пра. -- Ну, теперь уж чорта с два у меня его найдут. <sup><font color=blue>204</font></sup> Квартал наш тих<u>i</u>й, тих<u>i</u>й -- никогда ничего не было. Ко мн<u>e</u> и не догадаются... -- Ну, а если догадаются? -- Все равно ни по чем не отдам! -- Ишь, ты, храбрый какой выискался!.. Что у тебя -- пулемет есть, что ли? -- Или с кулаком против нагана попрешь? -- Да уж как бы то там ни было. Дудки!.. Разговоры скаутов внезапно были прерваны каким-то свистком. -- Что за чертовщина? -- прислушался один из патрульных. -- Да, ей Богу, сигнал тревоги! Ребята бросились к окну и там, в полутьм<u>e</u> вечера, увид<u>e</u>ли какую то д<u>e</u>вочку, стоявшую внизу, во двор<u>e</u>. -- Да это же, кажись, Лида! -- Ну да, она... -- А что ей нужно? Она же до третьяго этажа не докричит! Вася вставил в рот пальцы и пронзительно свистнул. Лида, патрульная отряда герль, быстро вынула платок и стала что-то снизу быстро сигнализировать. -- Что ей нужно? -- недоум<u>e</u>вающе спросил один из мальчиков. -- Чего она просто сюда не придет? Но сигналы по азбук<u>e</u> Морзе становились все настойчив<u>e</u>й. -- Ладно, -- сказал Петя, старш<u>i</u>й из патрульных, давая вниз отзыв. -- Пиши, Ванька... И , Д , У , Т, отмах, К , О , М , С , О... -- Идут комсомольцы!.. Что за притча?.. В этот миг кто-то показался во двор<u>e</u>, д<u>e</u>вочка метнулась в подворотню и исчезла. Ребята удивленно переглянулись. -- Неужели что-нибудь тревожное? Неужто высл<u>e</u>дили? Не может быть! Через минуту в комнатку вб<u>e</u>жала Лида. -- Петя, Петя, -- задыхаясь вскрикнула она... -- Они уже внизу... Я раньше не могла! А потом они в домком зашли справиться, а я сюда... Трое... Т<u>e</u> самые комсомольцы, что у третьяго отряда на обыск<u>e</u> были... Я их узнала... -- Да, может, они не сюда идут? <sup><font color=blue>205</font></sup> -- Ну, а куда же еще?.. Они там и спрашивали про Васю... Потом д<u>e</u>вочка оглянула комнату и замерла в испуг<u>e</u>. -- Боже мой! Да вы еще и знамя сюда принесли?... Скор<u>e</u>е прячьте, пока не поздно... Боже мой!.. -- Вась, ты тут все знаешь... Неси, брат, знамя скор<u>e</u>й куда-нибудь во двор. Вася рванулся к знамени, но в это время в дверь раздался громк<u>i</u>й стук. Вс<u>e</u> замерли и побл<u>e</u>дн<u>e</u>ли. -- Эй, открой! -- глухо прозвучало на площадк<u>e</u> л<u>e</u>стницы. Петя шагнул к дверям. -- Надежда Ивановна, я выйду к ним... Постараюсь задержать. А вы, ребята, уж тут как-нибудь... Грубый стук, от котораго задрожала дверь, повторился. Петя, закусив губу, бросился в переднюю. -- Давай, давай скор<u>e</u>й, -- торопила Лида. -- С древка снимем... -- Да в<u>e</u>дь все равно -- обыск будет... -- Так куда же спрятать?.. Ребята были в отчаян<u>i</u>и. Вася, побл<u>e</u>дн<u>e</u>вш<u>i</u>й и растерянный, бормотал: -- В моем дом<u>e</u>?.. Боже мой!.. Неужели у м е н я возьмут?.. Потом, внезапно р<u>e</u>шившись, он быстрым движен<u>i</u>ем сорвал полотнище с древка и поб<u>e</u>жал к окну. -- Вася, -- испуганно вскрикнула Надежда Ивановна. -- Что ты хочешь д<u>e</u>лать? Мальчик обернулся. Его лицо было бл<u>e</u>дно и р<u>e</u>шительно. -- Ничего, мамочка... Я не могу так!.. Потом он быстрым движен<u>i</u>ем встал на подоконник. Мать бросилась к нему, но было уже поздно. Мальчик исчез внизу. -- Вася, Вася! -- стараясь разгляд<u>e</u>ть что-нибудь в темнот<u>e</u> двора, с отчаян<u>i</u>ем вскрикнула мать. -- Гд<u>e</u> ты? -- Мамочка! -- слабо донеслось снизу, и все смолкло... -- Боже мой! Боже мой! -- безсильно застонала Надежда Ивановна. Скауты усадили мать Васи на стул и захлопнули окно. В это время в передней раздались шум и голоса. <sup><font color=blue>206</font></sup> -- Это не по закону! -- донесся из передней взволнованный голос Пети. Потом дверь в комнату отворилась, и вошли трое комсомольцев. -- Закон? -- насм<u>e</u>шливо переспросил старш<u>i</u>й, од<u>e</u>тый в кожаную тужурку, с револьвером у пояса. -- Плевать я хот<u>e</u>л на твои законы! А это вид<u>e</u>л? Он поднес к носу патрульнаго кулак. -- Но у вас в<u>e</u>дь и ордера н<u>e</u>т! -- не уступал Петя, стремясь выиграть время. -- "Ордера?" Иди к чорту, щенок!.. Законник какой еще выискался! Перетряхните-ка, ребята, тут все этое барахло... -- приказал он своим спутникам. -- Что вам нужно зд<u>e</u>сь? -- с отчаян<u>i</u>ем спросила пришедшая в себя Надежда Ивановна. -- Ах, это вы будете хозяйка? Тут к вам только что знамя скаутское принесли... Гд<u>e</u> оно? В этот момент один из комсомольцев нашел в углу древко от знамени. -- Э-ге-ге!.. Глянь-ка, товарищ уполномоченный, вот и древко ихнее. -- Д<u>e</u>ло ясное!.. Гд<u>e</u> знамя? -- р<u>e</u>зко спросил он Петю. -- Какое знамя? -- Да, вот, которое зд<u>e</u>ся было? -- Это старое древко... Оно с год так стоит... Мы давно расформированы... -- Ври, ври больше!.. Словно я не знаю вс<u>e</u>х ваших фокусов! Думаешь, п<u>i</u>онеры не вид<u>e</u>ли?.. Знамя не иначе, как зд<u>e</u>сь. Не было у них времени скрыть его. Щупайте, ребята, поэнергичн<u>e</u>е. Полетели на пол подушки, постель, содержимое комода. Надежда Ивановна не выдержала. -- Да вы хоть постелей не рвите! Разв<u>e</u>-ж можно так? -- Ничего, ничего. Ишь ты, цаца какая буржуазная выискалась!.. И так дрыхнуть будешь!.. Знамени нигд<u>e</u> не было. Лицо чекиста омрачилось. -- Ах, вот как?.. Н<u>e</u>ту, значит?.. В пряточки играть будем, как маленьк<u>i</u>е?.. Ну, ну! Потом, подойдя к матери Васи, он тихо и успокоительно сказал: <sup><font color=blue>207</font></sup> -- А вы, гражданочка, лучше бы по хорошему сказали, гд<u>e</u> знамя... Мы спокойненько уйдем и никого больше не тронем... Зач<u>e</u>м вам это? На кой чорт ломаться и скрывать этую тряпку? С нами лучше в мир<u>e</u> жить. Сами в<u>e</u>дь знаете, чай, не маленькая!.. Надежда Ивановна опустилась на стул и закрыла лицо руками. -- Я ничего не знаю... -- всхлипывая, произнесла она. -- Долго я вам говорить буду? -- изм<u>e</u>нил голос уполномоченный. -- Сказано -- отдать, так нечего тут дурака валять!.. Не забывайте, гражданка, что и вы сами-то служите и сыночек ваш в школ<u>e</u> учится. Как бы вам это обоим на улицу не вылет<u>e</u>ть.. Ну, в посл<u>e</u>дн<u>i</u>й раз говорю -- гд<u>e</u> знамя?.. -- Д<u>e</u>лайте, что хотите, -- прошептала Надежда Ивановна, не отрывая рук от лица. -- Все равно... Я не знаю... Чекист д