я место
другим гостям. Для мудрого достаточно одной человеческой жизни, а глупый не
будет знать, что ему делать и с вечностью."
Блестяще сказано! Но вот беда: если не природа оттаскивает тебя в
семьдесят лет от стола, а МГБ, и -- тридцатилетнего?..
"Не должно бояться телесных страданий. Кто знает предел страдания, тот
предохранЃн от страха. Продолжительное страдание -- всегда незначительно,
сильное -- непродолжительно. Мудрый не утратит душевного покоя даже во время
пытки. Память вернЃт ему его прежние чувственные и духовные удовольствия и,
вопреки сегодняшнему телесному страданию, восстановит равновесие души."
Иннокентий стал угрюмо ходить по кабинету.
Да, вот чего он боялся -- не смерти совсем. Но что, если арестуют,
будут мучить тело.
Эпикур же говорит, что можно победить пытку? О, если бы такая
твЃрдость!
Но не находил он еЃ в себе.
А умереть? Не жалко бы и умереть, если бы люди узнали, что был такой
гражданин мира и спасал их от атомной войны.
Атомная бомба у коммунистов -- и планета погибла.
В подземельи застрелят как собаку, а "дело" запрут за тысячью замков.
Иннокентий запрокинул голову, как птица запрокидывает, чтобы вода через
напряжЃнное горло прошла в грудь.
Да нет, если б о нЃм объявили -- ему не легче было {271} бы, а жутче:
мы уже в той темноте, что не отличаем изменников от друзей. Кто князь
Курбский? -- изменник. Кто Грозный? -- родной отец.
Только тот Курбский ушЃл от своего Грозного, а Иннокентий не успел.
Если бы объявили -- соотечественники с наслаждением побили бы его
камнями! Кто бы понял его? -- хорошо, если тысяча человек на двести
миллионов. Кто там помнит, что отвергли разумный план Баруха: отказаться от
атомной бомбы -- и американские будут отданы под интернациональный замок?
Главное: как посмел он решать за отечество, если это право -- только
верхнего кресла, и больше ничьЃ?
Ты не дал украсть бомбы Преобразователю Мира, Кузнецу Счастья? --
значит, ты не дал еЃ Родине!
А зачем она -- Родине? Зачем она -- деревне Рождество? Той
подслеповатой карлице? той старухе с задушенным цыплЃнком? тому залатанному
одноногому мужику?
И кто во всей деревне осудит его за этот телефонный звонок? Никто даже
не поймЃт, порознь. А сгонят на общее собрание -- осудят единогласно...
Им нужны дороги, ткани, доски, стЃкла, им верните молоко, хлеб, ещЃ
может быть колокольный звон -- но зачем им атомная бомба?
А самое обидное, что своим телефонным звонком Иннокентий, может быть, и
не помешал воровству.
Кружевные стрелки бронзовых часов показывали без пяти четыре.
Смеркалось.
--------
86
В сумерках чЃрный долгий "ЗИМ", проехав распахнутые для него ворота
вахты, ещЃ наддал на асфальтовых извивах марфинского двора, очищенных
широкой лопатой Спиридона и оттаявших дочерна, обогнул стоящую у дома
яконовскую "победу" и с разлЃту, как вкопанный, {272} остановился у парадных
каменных всходов.
Адъютант генерал-майора выпрыгнул из передней дверцы и живо отворил
заднюю. Тучный Фома Осколупов в сизой, тугой для него шинели и каракулевой
генеральской папахе вышел, распрямился и -- адъютант распахнул перед ним
одну и вторую дверь в здание -- озабоченно направился вверх. На первой же
площадке за старинными светильниками была отгорожена гардеробная.
Служительница выбежала оттуда, готовая принять от генерала шинель (и зная,
что он еЃ не сдаст). Он шинели не сдал, папахи не снял, а продолжал
подниматься по одному из маршей раздвоенной лестницы. Несколько зэков и
мелких вольняшек, проходивших в это время по разным местам лестницы,
поспешили исчезнуть. Генерал в каракулевой папахе величественно, но с
усилием идти быстрей, как того требовали обстоятельства, поднимался.
Адъютант, раздевшийся в гардеробной, нагнал его.
-- Пойди найди Ройтмана, -- сказал ему через плечо Осколупов, --
предупреди: через полчаса приду в новую группу за результатами.
С площадки третьего этажа он не свернул к кабинету Яконова, а пошЃл в
противоположную сторону -- к СемЃрке. Увидевший его в спину дежурный по
объекту "сел" на телефон -- искать и предупредить Яконова.
В СемЃрке стоял развал. Не надо было быть специалистом (Осколупов им и
не был), чтобы понять, что на ходу нет ничего, все системы, после долгих
месяцев наладки, теперь распаяны, разорваны и разломаны. Венчание клиппера с
вокодером началось с того, что обоих новобрачных разнимали по панелям, по
блокам, чуть не по конденсаторам. Там и сям возносился дым от канифоли, от
папирос, слышалось гудение ручной дрели, деловое переругивание и надрывный
крик Мамурина по телефону.
Но и в этом дыму и гуле двое сразу заметили входившего генерал-майора:
Любимичев и Сиромаха (входная дверь всегда оставалась в уголке их
настороженного зрения). Они были не два отдельных человека, а одна
неутомимая жертвенная упряжка, постоянная преданность, быстрота, готовность
работать двадцать четыре часа в сутки и выслушивать все соображения
начальства. Когда совещались инженеры СемЃрки -- Любимичев и Сиромаха {273}
участвовали в совещаниях как равные. Правда, в суете СемЃрки они многого
нахватались.
Заметив Осколупова, оба бросили паяльники на подставки, Сиромаха
метнулся предупредить Мамурина, стоя кричавшего в телефон, а Любимичев с
простодушием подхватил его полумягкое кресло и на цырлах понЃс его навстречу
генералу, ловя указание, куда поставить. У другого человека это могло бы
выглядеть подхалимством, но у Любимичева -- рослого, широкоплечего, с
привлекательным открытым лицом, это было благородной услугой молодости
пожилому уважаемому человеку. Ставя кресло и закрывая его собою ото всех,
кроме Осколупова, Любимичев незаметно для всех, но заметно для
генерал-майора, ещЃ приказчичьим движением руки смахнул с сиденья невидимую
пыль, отскочил в сторону и -- вместе с Сиромахой -- они замерли в радостном
ожидании вопросов и указаний.
Фома Гурьянович сел, не снимая папахи, лишь чуть расстегнув шинель.
В лаборатории всЃ смолкло, не сверлила больше дрель, папиросы погасли,
голоса стихли, и только Бобынин, не выходя из своего закутка, басом давал
указания электромонтажникам, да Прянчиков продолжал невменяемо бродить с
горячим паяльником вокруг разорЃнной стойки своего вокодера. Остальные
смотрели и слушали, что скажет начальство.
Отирая пот после трудного разговора по телефону (он спорил с
начальником механических мастерских, запоровших каркасные панели), подошЃл
Мамурин и изнеможЃнно приветствовал своего прежнего друга по работе, а
теперь недосягаемо-высокого начальника (Фома протянул ему три пальца).
Мамурин дошЃл уже до той степени бледности и умирания, когда кажется
преступлением, что этого человека выпустили из постели. Много больней, чем
его чиновные коллеги, перенЃс он удары минувших суток -- гнев министра и
разломку клиппера. Если ещЃ могли утончиться мускульные связки под его
кожным покровом -- они утончились. Если кости человеческие способны терять в
весе -- они потеряли вес. Больше года Мамурин жил клиппером и верил, что
клиппер, как КонЃк-Горбунок, вынесет его из беды. Никакое {274} позолочение
-- приход Прянчикова с вокодером под кров СемЃрки, не могло скрыть от него
катастрофы.
Фома Гурьянович умел руководить, не овладевая познаниями по
руководимому им делу. Он давно усвоил, что для этого надо лишь сталкивать
мнения знающих подчинЃнных -- и через то руководить. Так и теперь. Он
посмотрел насупленно и спросил:
-- Ну, так что? Как дела? -
И тем самым вынудил подчинЃнных высказываться.
Началась никому не нужная, нудная беседа, только отрывавшая от работы.
Говорили нехотя, вздыхая, а если заговаривали сразу двое -- оба уступали.
Два тона было в этом разговоре: "надо" и "трудно". "Надо" проводил
неистовый Маркушев, поддержанный Любимичевым-Сиромахой. Маленький прыщеватый
деятельный Маркушев горячечно денно и нощно изобретал, как ему прославиться
и освободиться по досрочке. Он предложил слияние клиппера и вокодера не
потому, что был инженерно уверен в успехе, а потому что при таком слиянии
наверняка падало отдельное значение Бобынина и Прянчикова, значение же
Маркушева возростало. И хотя сам он очень не любил работать на дядю, когда
не ожидал воспользоваться плодами работ, -- сейчас он негодовал, почему его
товарищи по СемЃрке так упали духом. В присутствии Осколупова он косвенным
образом жаловался ему на нерадение инженеров.
Он был -- человек, то есть из той распространЃнной породы существ, из
которой делают угнетателей себе подобных.
На лицах Любимичева и Сиромахи были написаны страдание и вера.
Поникший прозрачно-лимонным лицом в невесомые ладони Мамурин впервые за
всЃ время командования СемЃркой -- молчал.
Хоробров едва прятал в глазах злорадный блеск. Ему доставляло крупную
радость быть свидетелем похорон двухлетних усилий министерства
Госбезопасности. Он больше всех возражал Маркушеву и выпирал трудности.
Осколупов же почему-то особенно упрекал Дырсина, виня его в отсутствии
энтузиазма. У Дырсина, когда он волновался или страдал от несправедливости,
почти от- {275} нимался голос. Из-за этой невыгодной черты он всегда
оказывался виноват.
К середине разговора пришЃл Яконов и из вежливости стал поддерживать
беседу, бессмысленную в присутствии Осколупова. Затем он подозвал Маркушева,
и с ним вдвоЃм на клочке бумаги, на коленях, они стали набрасывать вариант
схемы.
Фома Гурьянович охотнее бы всего пустился на хорошо ему известную, за
годы начальствования разработанную до интонационных подробностей дорожку
разноса и разгрома. Это у него получалось лучше всего. Но он видел, что
сейчас разносить -- не поможет.
Почувствовал ли Фома Гурьянович, что его беседа не идЃт на пользу дела,
или захотел дохнуть иным воздухом, пока не кончился льготный роковой
месячный срок,
-- но посреди разговора, не дослушав Булатова, встал и мрачно пошЃл к
выходу, оставив полный состав СемЃрки терзаться, до чего их нерадивость
довела Начальника Отдела Спецтехники.
Верный порядку, Яконов вынужден был тоже встать и понести своЃ огрузлое
большое тело вослед папахе, доходившей ему до плеча.
Молча, но уже рядом, они прошли по коридору. За то и не любил Начальник
Отдела, чтоб его главный инженер шЃл рядом с ним: Яконов был выше на голову,
причЃм на свою продолговатую крупную голову.
Сейчас Яконову было не только должно, но и выгодно рассказать
генерал-майору об удивительном, непредвиденном успехе с шифратором. Он сразу
рассеял бы этим ту бычью недоброжелательность, с которой Фома смотрел на
него после абакумовского ночного приЃма.
Но -- чертежа не было в его руках. Изрядное же умение Сологдина владеть
собой, продемонстрированная им готовность ехать умирать, но не отдать
чертежа зря -- убедили Яконова выполнить данное слово и доложить сегодня
ночью Селивановскому, минуя Фому. Конечно, Фому это разъярит, но ему
придЃтся быстро смягчиться.
Да и не только это. Яконов видел, как Фома насуплен, перепуган за свою
судьбу и с удовольствием оставлял его помучиться ещЃ несколько суток. Антон
Николаевич испытывал даже инженерную оскорблЃнность за {276} проект, будто
сам его составил. Как верно предвидел Сологдин, Фома непременно навязался бы
в соавторы. А теперь, когда узнает, то даже не взглянув на чертЃж главного
узла, тотчас распорядится посадить Сологдина в отдельную комнату и
затруднить к нему доступ тем, кто должен ему помогать; и вызовет Сологдина и
начнЃт его припугивать и давать жестокие сроки; и потом каждые два часа
будет звонить из министерства и подгонять Яконова; и в конце концов будет
заноситься, что только благодаря его контролю дали шифратору верный ход.
И так всЃ это было известно и тошно, что Яконов пока с удовольствием
молчал.
Однако, придя в кабинет, он, чего никогда не стал бы при посторонних,
помог Осколупову стянуть с себя шинель.
-- У тебя Герасимович -- что делает? -- спросил Фома Гурьянович и сел в
кресло Антона, так и не сняв папахи.
Яконов опустился в стороне на стул.
-- Герасимович?.. Да собственно, он со Спиридоновки когда? В октябре,
наверно. Ну, и с тех пор телевизор для товарища Сталина делал.
Тот самый, с бронзовой накладкой "Великому Сталину -- от чекистов".
-- Вызови-ка его.
Яконов позвонил.
"Спиридоновка" была тоже одна из московских шарашек. В последнее время
под руководством инженера Бобра на Спиридоновке было изготовлено весьма
остроумное и полезное приспособление -- приставка к обычному городскому
телефону. Главное остроумие его состояло в том, что приспособление
действовало именно тогда, когда телефон бездействовал, когда трубка покойно
лежала на рычагах: всЃ, что говорилось в комнате, в это время прослушивалось
с контрольного пункта госбезопасности. Приспособление понравилось, было
запущено в производство. Когда намечался нужный абонент, его линию нарушали,
жертва сама просила прислать монтЃра, монтЃр приходил и под видом починки
вставлял в телефон подслушивающее устройство.
Опережающая мысль начальства (мысль начальства {277} всегда должна
опережать) была теперь о других приспособлениях.
В дверь заглянул дежурный:
-- ЗаключЃнный Герасимович.
-- Пусть войдЃт, -- кивнул Яконов. Он сидел особняком от своего стола,
на маленьком стуле, расслабнув и почти вываливаясь вправо и влево.
Герасимович вошЃл, поправляя на носу пенсне и споткнулся о ковровую
дорожку. По сравнению с этими двумя толстыми чинами он казался очень уж узок
в плечах и мал.
-- По вашему вызову, -- сухо сказал он, приблизясь и глядя в стенку
между Осколуповым и Яконовым.
-- У-гм, -- ответил Осколупов. -- Садитесь.
Герасимович сел. Он занимал половину сиденья.
-- Вы... это... -- вспоминал Фома Гурьянович. -- Вы... -- оптик,
Герасимович? В общем, не по уху, а по глазу, так, что ли?
-- Да.
-- И вас это... -- Фома поворочал языком, как бы протирая зубы. -- Вас
хвалят. Да.
Он помолчал. Сожмурив один глаз, он стал смотреть на Герасимовича
другим:
-- Вы последнюю работу Бобра знаете?
-- Слышал.
-- У-гм. А что мы Бобра представили к досрочному?
-- Не знал.
-- Вот, знайте. Вам сколько сидеть осталось?
-- Три года.
-- До-олго! -- удивился Осколупов, будто у него все сидели с месячными
сроками. -- Ой, до-олго! -- (Подбодряя недавно одного новичка, он говорил:
"Десять лет? Ерунда! Люди по двадцать пять сидят!") -- Вам тоже б досрочку
неплохо заработать, а?
Как это странно совпадало со вчерашней мольбой Наташи!..
Пересилив себя (ибо никакой улыбки и снисхождения он не разрешал себе в
разговорах с начальством), Герасимович криво усмехнулся:
-- Где ж еЃ возьмЃшь? В коридоре не валяется. Фома Гурьянович
колыхнулся: {278}
-- Хм! На телевизорах, конечно, досрочки не получите! А вот я вас на
Спиридоновку на днях переведу и назначу руководителем проекта. Месяцев за
шесть сделаете -- и к осени будете дома.
-- Какая ж работа, разрешите узнать?
-- Да там много работ намечено, только хватай. Есть, например, такая
идея: микрофоны вделывать в садовые скамейки, в парках -- там болтают
откровенно, чего не наслушаешься. Но это -- не по вашей специальности?
-- Нет, это не по моей.
-- Но и для вас есть, пожалуйста. Две работы, и та важная, и та печЃт.
И обе прямо по вашей специальности, -- ведь так, Антон Николаич? -- (Яконов
поддакнул головой.) -- Одно -- это ночной фотоаппарат на этих... как их...
ультра-красных лучах. Чтоб значит ночью вот на улице сфотографировать
человека, с кем он идЃт, а он бы и до смерти не знал. Заграницей уже намЃтки
есть, тут надо только... творчески перенять. Ну, и чтоб в обращении аппарат
был попроще. Наши агенты не такие умные, как вы. А второе вот что. Второе
вам, наверно, раз плюнуть, а нам -- позарез нужно. Простой фотоаппаратик,
только такой манЃхонький, чтоб его в дверные косяки вделывать. И он бы
автоматически, как только дверь открывается, фотографировал бы, кто через
дверь проходит. Хотя бы днЃм, ну, и при электричестве. В темноте уж не надо,
ладно. Такой бы аппаратик нам тоже в серийное производство запустить. Ну,
как? ВозьмЃтесь?
Суженным худощавым лицом Герасимович был обЃрнут к окнам и не смотрел
на генерал-майора.
В словаре Фомы Гурьяновича не было слова "скорбный". Поэтому он не мог
бы назвать, что за выражение установилось на лице Герасимовича.
Да он и не собирался называть. Он ждал ответа.
Это было исполнение молитвы Наташи!..
ЕЃ иссушенное лицо со стеклянно-застылыми слезами стояло перед
Илларионом.
Впервые за много лет возврат домой своей доступностью, близостью,
теплотой обнял сердце.
А сделать надо было только то, что БобЃр: вместо себя посадить за
решЃтку сотню-две доверчивых лопоухих вольняшек. {279}
ЗатруднЃнно, с препинанием Герасимович спросил:
-- А на телевидении... нельзя бы остаться?
-- Вы отказываетесь?! -- изумился и нахмурился Осколупов. Его лицо
особенно легко переходило к выражению сердитости. -- По какой же причине?
Все законы жестокой страны зэков говорили Герасимовичу, что
преуспевающих, близоруких, не тЃртых, не битых вольняшек жалеть было бы так
же странно, как не резать на сало свиней. У вольняшек не было бессмертной
души, добываемой зэками в их бесконечных сроках, вольняшки жадно и неумело
пользовались отпущенной им свободой, они погрязли в маленьких замыслах,
суетных поступках.
А Наташа была подруга всей жизни. Наташа ждала его второй срок.
Беспомощный комочек, она была на пороге угасания, а с ней угаснет и жизнь
Иллариона.
-- Зачем -- причины? Не могу. Не справлюсь, -- очень тихо, очень слабо
ответил Герасимович.
Яконов, до этого рассеянный, с любопытством и вниманием взглянул на
Герасимовича. Это кажется был ещЃ один случай, претендующий на
иррациональность. Но всемирный закон "своя рубаха ближе к телу" не мог не
сработать и здесь.
-- Вы просто отвыкли от серьЃзных заданий, оттого и робеете, -- убеждал
Осколупов. -- Кто ж, как не вы? Хорошо, я вам дам подумать.
Герасимович небольшою рукой подпЃр лоб и молчал.
Конечно, это не была атомная бомба. Это была по мировой жизни --
крохотность незамечаемая.
-- Но о чЃм вам думать? Это прямо по вашей специальности!
Ах, можно было смолчать! Можно было темнить. Как заведено у зэков,
можно было принять задание, а потом тянуть резину, не делать. Но Герасимович
встал и презрительно посмотрел на брюхастого вислощЃкого тупорылого выродка
в генеральской папахе, какие на беду не ушли по среднерусскому большаку.
-- Нет! Это не по моей специальности! -- звеняще пискнул он. -- Сажать
людей в тюрьму -- не по моей специальности! Я -- не ловец человеков!
Довольно, что нас посадили...
{280}
--------
87
Рубин с утра был ещЃ в тягостной власти вчерашнего спора. Приходили
новые и новые аргументы, не досказанные ночью. Но с разворотом дня ему
посчастливилось рассчитаться за ту схватку.
Это было в совсекретной тихой комнатке на третьем этаже с тяжЃлыми
занавесями по бокам окна и двери, с неновым диваном и плохоньким ковриком.
Мягкое глушило звуки, но звуков почти и не было, потому что магнитные ленты
Рубин слушал на наушники, а Смолосидов весь день молчал, грубо прорытым
лицом насупясь на Рубина как на врага, а не товарища по работе. В свою
очередь и Рубин не замечал Смолосидова иначе, как автомат для перестановки
катушек с лентами.
Надевая наушники, Рубин слушал и слушал роковой разговор с посольством,
а потом -- представленные ему ещЃ пять лент с пяти разговоров подозреваемых
лиц. То он верил ушам, то отчаивался им верить и переходил к фиолетовым
извивам звуковидов, напечатанных по всем разговорам. Длинные многометровые
бумажные ленты, не помещаясь даже на большом столе, ниспадали белыми
скрутками на пол слева и справа. Порывисто брался Рубин за свой альбом с
образцами звуковидов, классифицированных то по звукам-"фонемам", то по
"основному тону" различных мужских голосов. Цветным красно-синим карандашом,
уже исписанным до закруглЃнно-тупых оконечностей (очинить карандаш был для
Рубина труд долгосборный), он размечал особо поразившие его места на лентах.
Рубин был захвачен. Его тЃмно-карие глаза казались огненными. Большая
нечЃсанная чЃрная борода была сваляна клочьями, и седой пепел непрерывно
куримых трубок и папирос пересыпал бороду, рукава засаленного комбинезона с
оторванной пуговицей на обшлаге, стол, ленты, кресло, альбом с образцами.
Рубин переживал сейчас тот загадочный душевный подъЃм, которого ещЃ не
объяснили физиологи: забыв {281} о печени, о гипертонических болях,
освежЃнным взлетев из изнурительной ночи, не испытывая голода, хотя
последнее, что он ел, было печенье за именинным столом вчера, Рубин
находился в состоянии того духовного реянья, когда острое зрение выхватывает
гравинки из песка, когда память готовно отдаЃт всЃ, что отлагалось в ней
годами.
Он ни разу не спросил, который час. Он один только раз, по приходе,
хотел открыть форточку, чтобы возместить себе недостаток свежего воздуха, но
Смолосидов хмуро сказал: "Нельзя! У меня насморк", и Рубин подчинился. Ни
разу потом во весь день он не встал, не подошЃл к окну посмотреть, как
рыхлел и серел снег под влажным западным ветром. Он не слышал, как стучался
Шикин, и как Смолосидов не пустил его. Будто в тумане видел он приходившего
и уходившего Ройтмана, не оборачиваясь, что-то цедил ему сквозь зубы. В его
сознание не вступило, что звонили на обеденный перерыв, потом снова на
работу. Инстинкт зэка, свято чтущего ритуал еды, был едва пробуждЃн в нЃм
встряхиванием за плечи всЃ тем же Ройтманом, показавшим ему на отдельном
столике яичницу, вареники со сметаной и компот. Ноздри Рубина вздрогнули.
Удивление вытянуло его лицо, но сознание и тут не отразилось на нЃм.
Недоуменно оглядя эту пищу богов, точно пытаясь понять еЃ назначение, он
пересел и стал торопливо есть, не ощущая вкуса, стремясь скорей вернуться к
работе.
Рубин не оценил еды, но Ройтману она обошлась гораздо дороже, чем если
бы он сервировал еЃ на свои деньги: он два часа "просидел на телефоне",
созванивая и согласовывая этот паЃк сперва с Отделом Спецтехники, потом с
генералом Бульбанюком, потом с Тюремным Управлением, потом с отделом
снабжения и, наконец, с подполковником Климентьевым. Те, кому он звонил, в
свою очередь согласовывали вопрос с бухгалтериями и другими лицами.
Трудность состояла в том, что Рубин питался по арестантской "третьей"
категории, а Ройтман для него на несколько дней, ввиду особо важного
государственного задания, добивался "первой", да ещЃ диетической. После всех
согласований тюрьма стала выдвигать организационные возражения: отсутствие
запраши- {282} ваемых продуктов на складе тюрьмы, отсутствие оплаченного
наряда повару на приготовление индивидуального меню.
Теперь Ройтман сидел напротив и смотрел на Рубина, но не как
работодатель, ждущий плодов работы раба, а с ласковой усмешкой, как на
большого ребЃнка, восхищаясь, завидуя порыву, ловя момент, как бы вникнуть в
смысл его полу дневной работы и включиться в неЃ тоже.
А Рубин всЃ съел, и на его помягчевшее лицо вернулась осмысленность. В
первый раз с утра он улыбнулся:
-- Зря вы меня накормили, Адам Вениаминович. Satur venter non studet
libenter.* Главную часть пути путник проходит до обеденного привала.
-- Да вы на часы посмотрите, Лев Григорьич! Ведь четверть четвЃртого!
-- Что-о? Я думал -- двенадцати нет.
-- Лев Григорьич! Я сгораю от любопытства -- что вы выяснили?
Это не только не было начальническим требованием, но сказано
просительно, как если б Ройтман боялся, что Рубин откажется поделиться. В
минуты, когда душа Ройтмана открывалась, он был очень мил, несмотря на
нескладную наружность, на толстые губы, всегда незакрытые из-за полипов в
носу.
-- Только начало! Только первые выводы, Адам Вениаминович!
-- И -- какие же?
-- О некоторых можно спорить, но один несомненен: в науке фоноскопии,
родившейся сегодня, есть-таки рациональное зерно!!
-- А вы -- не увлекаетесь, Лев Григорьич? -- предостерЃг Ройтман. Ему
не меньше хотелось, чтобы слова Рубина были верны, но, воспитанник точных
наук, он знал, что у гуманитариста Рубина энтузиазм может перевесить научную
добросовестность.
-- А когда вы видели, чтоб я увлекался? -- чуть не обиделся Рубин и
разгладил склоченную бороду. -
----------------------------------
* Сытое брюхо к учению глухо (лат.). {283}
Наша почти двухлетняя собирательная работа, все эти звуковые и слоговые
анализы русской речи, изучение звуковидов, классификация голосов, учение о
национальном, групповом и индивидуальном речевом ладе -- всЃ, что Антон
Николаич считал пустым времяпровождением, да греха ли таить? иногда и в вас
закрадывалось сомнение! -- всЃ это даЃт теперь свои концентрированные
результаты. Надо будет нам сюда Нержина забирать, как вы думаете?
-- Если фирма развернЃтся -- отчего же? Но пока мы должны доказать свою
жизнеспособность и выполнить первое задание.
-- Первое задание! Первое задание -- это половина всей науки! Не так-то
скоро.
-- Но... то есть... Лев Григорьич? Неужели вы не понимаете, насколько
срочно всЃ это надо?
О, ещЃ бы он не понимал! "Надо" и "срочно" -- на этих словах вырос
комсомолец ЛЃвка Рубин. Это были высшие лозунги тридцатых годов. Не было
стали, не было тока, не было хлеба, не было тканей, -- но было надо и надо
срочно -- и воздвигались домны, и запускались блюминги. Потом, перед войной,
в благодушных учЃных изысканиях, окунаясь в неторопливый Восемнадцатый век,
Рубин избаловался. Но клич "срочно надо!" конечно же оставался внятен его
душе и попирал привычку доделывать работу до конца.
Действительно, как же не срочно, если величайший государственный
предатель может ускользнуть?..
Из окна уже падало мало дневного света. Они зажгли верхний, присели к
рабочему столу, рассматривали выделенные на лентах звуковидов синим и
красным карандашом образцы, характерные звуки, стыки согласных,
интонационные линии. ВсЃ это делали они вдвоЃм, не обращая внимания на
Смолосидова, -- он же, за весь день не уйдя из комнаты ни на минуту, сидел у
магнитной ленты, сторожа еЃ как хмурый чЃрный пЃс, и смотрел им в затылки, и
этот его неотступный тяжЃлый взгляд давил им на череп и на мозг. Смолосидов
лишал их самого маленького, но главного элемента -- непринуждЃнности: он был
свидетелем их колебаний и он же будет свидетелем их бодрого доклада
начальству... {284}
А они попеременно впадали -- один в сомненья, другой в уверенность, и
наоборот. Ройтмана обуздывала его математичность, но травило вперЃд его
служебное положение. Рубина умеряло незаинтересованное желание породить
настоящую новую науку, но рвала вперЃд выучка пятилеток и сознание
партийного долга.
И сложилось так, что оба они признали достаточным список пяти
подозреваемых. Они не высказывали избыточных предположений, что надо бы
записать на магнитофон тех четырЃх, которые задержаны у метро Сокольники (да
и слишком поздно их задержали), и ещЃ тех нескольких из МГБ, кого на крайний
случай обещал Бульбанюк. И они психологически отводили предположение, что
звонил, может быть, не сам осведомлЃнный в деле человек, а кто-нибудь по его
поручению.
Нелегко было охватить и пятерых! Сравнили с преступником пять голосов
на слух. Сравнили с преступником пять звуковидных лент.
-- А посмотрите, как много даЃт нам звуковидный анализ! -- с
горячностью показывал Рубин. -- Вы слышите, что в начале преступник говорит
не тем голосом, он пытается его менять. Но что изменилось на звуковиде?
Только сдвинулась интенсивность по частотам -- индивидуальный же речевой лад
ничуть не изменился! Вот наше главное открытие -- речевой лад! Даже если
преступник до конца говорил изменЃнным голосом -- он бы не скрыл своей
характерности!
-- Но мы ещЃ плохо знаем с вами пределы изменяемости голосов, --
упирался Ройтман. -- Может быть в микроинтонациях эти пределы широки.
Если на слух легко было усумниться, где схож голос, где разен, то на
звуковидах изменением амплитудно-частотного рисунка разнота выявлялась как
будто отчЃтливей. (Правда, беда была в грубости их аппарата видимой речи: он
выделял мало частотных каналов, и величину амплитуды передавал
неразборчивыми мазками. Но извинением служило то, что его не предназначали
для такой ответственной работы.)
Из пяти подозреваемых Заварзина и Сяговитого можно было отвести
совершенно уверенно (если вообще будущая наука разрешала делать выводы по
единичному {285} разговору). С колебаниями можно было отвести и Петрова
(разгорячившийся Рубин отводил и Петрова уверенно). Напротив, голоса
Володина и Щевронка подходили к голосу преступника по частоте основного
тона, имели с ним одинаковые фонемы: о, р, л, ш и были сходны по
индивидуальному речевому ладу.
Вот на этих-то сходных голосах и следовало бы теперь развить науку
фоноскопию и отработать еЃ приЃмы. Только на тонких этих различиях и мог
выработаться еЃ будущий чуткий аппарат. С торжеством создателей откинулись к
спинкам стульев Рубин и Ройтман. Их мысленный взгляд прозревал ту, подобную
дактилоскопической, организацию, которая когда-нибудь будет принята: единая
общесоюзная фонотека, где записаны звуковиды с голосов всех, однажды
заподозренных. Любой преступный разговор записывается, сличается, и
злоумышленник без колебаний изловлен, как вор, оставивший отпечатки пальцев
на дверце сейфа.
Но в это время адьютант Осколупова через щЃлку предупредил о скором
приходе хозяина.
И оба очнулись. Наука наукой, но пока что надо было выработать общий
вывод и дружно защищать его перед начальником Отдела.
Собственно, Ройтман считал, что достигнутого -- уже много. Зная, что
начальство не любит гипотез, а любит определЃнность, Ройтман уступил Рубину,
согласился считать голос Петрова вне подозрений, и твердо доложить
генерал-майору, что на подозрении остались только Щевронок и Володин, на
которых в ближайшую пару дней надо провести дополнительное исследование.
Напротив, запутывающим обстоятельством здесь было то, что по присланным
данным, именно из трЃх отклонЃнных двое -- Сяговитый и Петров, ни бум-бум не
знали иностранных языков, Щевронок же знал английский и голландский, Володин
-- французский как родной, английский бегло и итальянский слегка. Мало
вероятно, чтобы в такую важную минуту, когда разговор сводился к нулю из-за
непонимания, у человека не вырвалось бы ни восклицания на знакомом ему
языке.
-- Вообще, Лев Григорьич, -- мечтательно говорил Ройтман, -- мы не
должны с вами пренебрегать и психо- {286} логией. Надо всЃ-таки представить
себе -- что должен быть за человек, решившийся на такой телефонный звонок?
что могло им двигать? А затем сравнить с конкретными образами подозреваемых.
Надо будет поставить вопрос, чтобы впредь нам, фоноскопистам, давали бы не
только голос подозреваемого и его фамилию, но и краткие сведения о его
положении, занятии, образе жизни, может быть -- даже биографии. Мне кажется,
я мог бы сейчас построить некий психологический этюд о нашем преступнике...
Но Рубин, вчера вечером возражавший художнику, что объективное познание
свободно от эмоциональной предокраски, сейчас уже излюбил одного из двух
подозреваемых и возражал так:
-- Я, Адам Вениаминович, психологические соображения, конечно, уже
перебирал, и они бы склонили чашу весов в сторону Володина: в разговоре с
женой, -- (этот разговор с женой, помимо сознания отвлекал и сбивал Рубина:
голос вол одинокой жены был так напевен в телефон, что тревожил и уж если
что прилагать к ленте, то попросил бы Лев фотографию жены Володина), -- в
разговоре с женой он как-то особенно вял, подавлен, даже в апатии, это очень
свойственно преступнику, опасающемуся преследования, и ничего подобного нет
в весЃлом воскресном щебете Щевронка, я согласен. Но хороши мы будем, если с
первых же шагов станем опираться не на объективные данные нашей науки, а на
посторонние соображения. У меня уже немалый опыт работы со звуковидами, и вы
должны мне поверить: по многим неуловимым признакам я абсолютно уверен, что
преступник -- Щевронок. Просто за недостатком времени я не смог все эти
признаки промерить по ленте измерителем и перевести на язык цифр. -- (На
это-то никогда не хватало времени у филолога!) -- Но если бы меня сейчас
взяли за горло и сказали: назови только одно имя и поручись, что именно он
-- преступник, -- я почти без колебаний назвал бы Щевронка!
-- Но мы так не станем делать, Лев Григорьич, -- мягко возразил
Ройтман. -- Давайте поработаем измерителем, давайте переведЃм на язык цифр
-- тогда и будем говорить. {287}
-- Но ведь это сколько уйдЃт времени?! Ведь надо же срочно!
-- Но если истина требует?
-- Да вы посмотрите сами, посмотрите!.. -- и перебирая снова ленты
звуковидов и тряся на них новый и новый пепел, Рубин стал запальчиво
доказывать виновность Щевронка.
За этим занятием и застал их генерал-майор Осколупов, вошедший
медленными властными шагами коротких ног. Все они хорошо его знали и уже по
надвинутой папахе и по искривлЃнной верхней губе видели, что он пришЃл резко
недовольным.
Они вскочили, а он сел в угол дивана, руки засунул в карманы и приказно
буркнул:
-- Ну!
Рубин корректно молчал, предоставляя докладывать Ройтману.
При докладе Ройтмана вислощЃкое лицо Осколупова осенило глубокомыслие,
веки сонно приспустились, и он даже не встал посмотреть предложенные ему
образцы лент.
Рубин изнывал при докладе Ройтмана -- даже в чЃтких словах этого умного
человека он видел утерянным то содержание, то наитие, которое вело его в
исследовании. Ройтман закончил выводом, что подозреваются Щевронок и
Володин, однако для окончательного суждения нужны ещЃ новые записи их
разговоров. После этого он посмотрел на Рубина и сказал:
-- Но, кажется, Лев Григорьич хочет что-то добавить или поправить?
Фома Осколупов для Рубина был пень, давно решЃнный пень. Но сейчас он
был также и -- государственное око, представитель советской власти и
невольный представитель всех тех прогрессивных сил, которым Рубин отдавал
себя. И поэтому Рубин заговорил волнуясь, потрясая лентами и альбомами
звуковидов. Он просил генерала понять, что хотя вывод дан пока и
двойственный, но самой науке фоноскопии такая двойственность отнюдь не
присуща, что просто слишком краток был срок для вынесения окончательного
суждения, что нужны ещЃ магнитные записи, но что если говорить о личной
{288} догадке Рубина, то...
Хозяин слушал уже не сонно, а сморщась брезгливо. И, не дождавшись
конца объяснений, перебил:
-- Ворожи-ила бабка на бобах! На что мне ваша "наука"? Мне --
преступника надо поймать. Докладайте ответственно: преступник здесь, на
столе, у вас лежит, это точно? На свободе он не гуляет? Кроме этих пяти?
И смотрел исподлобья. А они стояли перед ним, ни обо что не опершись.
Бумажные ленты из опущенных рук Рубина волочились по полу. ЧЃрным драконом
Смолосидов припал у магнитофона за их спинами.
Рубин смялся. Он ожидал бы говорить вообще не в этом аспекте.
Ройтман, более привыкший к манере начальства, сказал по возможности
отважно:
-- Да, Фома Гурьянович. Я, собственно... Мы, собственно... Мы уверены,
что -- среди этих пяти.
(А что он мог ещЃ сказать?..)
Фома теснее прищурил глаз.
-- Вы -- отвечаете за свои слова?
-- Да, мы... Да... отвечаем...
Осколупов тяжело поднялся с дивана:
-- Смотрите, я за язык не тянул. Сейчас поеду министру доложу. Обоих
сукиных сынов арестуем!
(Он так сказал это, враждебно глядя, что можно было понять -- именно
их-то двоих и арестуют.)
-- Подождите, -- возразил Рубин. -- Ну, ещЃ хоть сутки! Дайте нам
возможность обосновать полное доказательство!
-- А вот, следствие начнЃтся -- пожалуйста, на стол к следователю
микрофон -- и записывайте их хоть по три часа.
-- Но один из них будет невиновен! -- воскликнул Рубин.
-- Как это -- невиновен? -- удивился Осколупов и полностью раскрыл
зелЃные глаза. -- Совсем уж ни в чЃм и не виновен?.. Органы найдут,
разберутся.
И вышел, слова доброго не сказав адептам новой науки.
У Осколупова был такой стиль руководства: никого из подчинЃнных никогда
не хвалить -- чтобы больше {289} старались. Это был даже не лично его стиль,
этот стиль нисходил от Самого.
А всЃ-таки было обидно.
Они сели на те самые стулья, на которых незадолго мечтали о великом
будущем зарождающейся науки. И смолкли.
Как будто растоптали всЃ, что они так ажурно и хрупко построили. Как
будто фоноскопия была вовсе и ненужна.
Если вместо одного можно арестовать двух, -- то почему и не всех
пятерых для верности?
Ройтман внятно почувствовал, как шатка новая группа, вспомнил, что
Акустическая наполовину разогнана, -- и сегодняшнее ночное ощущение
неуютности мира и одинокости в нЃм опять посетило его.
А в Рубине угасла вся непрерывная многочасовая самозабвенная вспышка.
Он вспомнил, что печень у него болит, и болит голова, и выпадают волосы, и
стареет его жена, и сидеть ему ещЃ больше пяти лет, и с каждым годом всЃ
гнут и гнут революцию в болото аппаратчики проклятые -- и вот ошельмовали
Югославию.
Но они не высказали всего подуманного, а просто сидели и молчали.
И Смолосидов молчал за их затылками.
На стене уже была приколота Рубиным карта Китая с коммунистической
территорией, закрашенной красным карандашом.
Эта карта только и согревала его. Несмотря ни на что, несмотря ни на
что -- а мы побеждаем...
Постучали и вызвали Ройтмана. Начиналась объединЃнная
партийно-комсомольская политучЃба и надо было, чтоб он шЃл загонять своих
подчинЃнных и присутствовать сам.
{290}
--------
88
Понедельник был не на одной шарашке Марфино, но и по всему Советскому
Союзу установленный Центральным Комитетом партии день политучЃбы. В этот
день и школьники старших классов, и домохозяйки по своим жактам, и ветераны
революции, и седовласые академики с шести вечера до восьми садились за парты
и разворачивали свои конспекты, подготовленные в воскресенье (по неотменному
желанию Вождя с граждан требовались не только ответы наизусть, но и
обязательно собственноручные конспекты).
Историю Партии Нового Типа прорабатывали очень углублЃнно. Каждый год,
начиная с 1 октября, изучали ошибки народников, ошибки Плеханова и борьбу
Ленина-Сталина с экономизмом, легальным марксизмом, оппортунизмом,
хвостизмом, ревизионизмом, анархизмом, отзовизмом, ликвидаторством,
богоискательством и интеллигентской бесхребетностью. Не жалея времени,
растолковывали параграфы партийного устава, принятые полета лет назад (и с
тех пор давно изменЃнные), и разницу между старой "Искрой" и новой "Искрой",
и шаг вперЃд, два шага назад, и кровавое воскресенье, -- но тут доходило до
знаменитой ЧетвЃртой Главы "Краткого Курса", излагавшей философские основы
коммунистической идеологии -- и почему-то все кружки бесславно увязали в
этой главе. Так как это не могло же объясняться пороками или путаницей в
диалектическом материализме или неясностями авторского изложения (глава
написана была самим Лучшим Учеником и Другом Ленина), то единственные
причины были: трудности диалектического мышления для отсталых тЃмных масс и
неотклонное наступление весны. В мае, в разгар изучения ЧетвЃртой Главы,
трудящиеся откупались тем, что подписывались на заЃм, -- и политучЃбы
прекращались.
Когда же в октябре кружки собирались вновь, то, несмотря на явно
выраженное бесстрашное желание Великого Кормчего переходить поскорее к
жгучей совре-