Андрей Белянин. Багдадский вор --------------------------------------------------------------- OCR BiblioNet http://book.pp.ru Ё http://book.pp.ru --------------------------------------------------------------- "Бисмилляи ир-рахман ир-рэхим!" Вознесем молитву к престолу Всевышнего и с молит вой начнем наше повествование. Воистину велик и мудр Аллах и бессмертны деяния его... Ибо осенил он благодатью своей души правоверных и возвел к небесам руки свои, извечно благословляя славный город Багдад. И правил тем городом могучий эмир Селим ибн Гарун аль-Рашид, чье громкое имя из века в век будут прославлять благодарные мусульмане. Сурово искоренил он один из самых страшных пороков души человеческой - воровство! Зорки были его стражи, неподкупны судьи и суровы палачи кровь рекой лилась на плахах, и ни один грешник не из бежал заслуженной кары! Но горек был день, когда на улицах спящего Багдада появился молодой человек с кожей белой, как снега Шахназара, и глазами голубыми, как купола Бухары, а гордое имя его звучало подобно бубнам Хочкара - Лев Оболенский! x x x Очень коротенькая биографическая справка: "Оболенский Лев Николаевич, 1967 года рождения, русский, прописан и проживает в городе Москве. Женат, имеет годовалого сына, работает помощником прокурора в суде центрального района столицы. Рост выше среднего, телосложение крупное, волосы темно-русые, кудрявые. Действительный член Дворянского собрания России, потомок древнего аристократического рода. Всего в жизни добивался сам..." Натура разносторонняя, увлекающаяся, что, впрочем, не мешает ему иметь трезвый взгляд на реальные вещи. До описываемых нами событий - ни в чем предосудительном не участвовал, фантастику не читал и все произошедшее с ним долгое время скрывал даже от друзей. Мы были знакомы достаточно давно, но встречались редко: я не каждый день бываю в Москве, он в Астрахани - еще реже. Так вот, год назад, случайно прочтя мою автобиографическую книгу о приключениях тринадцатого ландграфа, Лев позвонил и поделился очень загадочной историей. Проблема переселения душ и множественности воплощений человека на этой земле волновала умы не одного поколения. Думается, что этот рассказ внесет свою скромную лепту и, быть может, послужит для кого-то уроком. К моему дружескому предложению написать что-либо на эту тему сам Оболенский отнесся довольно скептически. Мне так и не удалось убедить его в том, что вся эпопея, сделавшая его знаменитым Багдадским вором, в должной мере оригинальна и поучительна. Но, увы... прочтя мои первые наметки романа, Лев сказал, что это никому не будет интересно, потому как тысячу раз уже было и в кино, и в литературе, и наотрез отказался ставить свое имя в соавторах. А посему прошу видеть во мне, а не в господине Оболенском, истинного автора сего повествования. Итак... Лев не верил в сказки. Москва вообще очень быстро отбивает у своих детей веру в чудеса. Слезам столица традиционно не верит, но щедро наделяет взамен холодным практицизмом, трезвой расчетливостью, привычкой полагаться исключительно на себя и особой, только москвичам присущей, гордостью. Приезжие единодушно называют москвичей высокомерными снобами. Это ложь! С полной ответственностью заявляем, что настоящие, коренные жители столицы - народ общительный, хлебосольный и чрезвычайно деловитый. Если вы приехали сюда в первый раз - вам не откажут в ночлеге, накормят ужином, поддержат советом, но, увы, на этом все. Превыше всего москвичи ценят в человеке самостоятельность. Тебе помогли? На следующее утро берись за дела, барахтайся, как можешь, но выплывай сам. Сажать тебя на шею никто не обязан... Думаю, что подобное лирическое отступление немного поможет вам понять характер нашего героя и не удивляться, почему он порой поступал так или иначе. Дело в том, что памятным утром середины января позапрошлого года на Льва Оболенского неожиданно свалились самые настоящие чудеса. Сначала был сон... Длинный, маловразумительный сон, мучивший его почти полночи. Лев дважды просыпался в холодном поту, ругался, чашками пил кофе на кухне, ложился вновь, но сон возвращался с завидным постоянством. Четкого сюжета в нем не было, а суть неизбежно сводилась к одному - смерти! Вроде бы он, Лев Николаевич, разгуливает по сказочной Бухаре, словно сошедшей со страниц "Тысячи и одной ночи". Щелкает дорогим фотоаппаратом, грызет арахис в меду, чуть улыбается проходящим красоткам в чадрах и, как вежливый российский турист, никого не обижает. Шумит восточный базар, размахивают руками крикливые торговцы, взад-вперед снуют босоногие мальчишки; нищие, гнусавя, просят подаяния... А небо над головой - синее-синее, облака белые-белые, и огромный диск солнца похож на золотой казан самого эмира! Утомленный Левушка останавливается в тени навеса торговца редкими тканями. Вытирает пот со лба, улыбаясь, пытается на пальцах объяснить хозяину, что ничего не покупает, зашел просто так... Лицо лавочника становится злым, он хватает Оболенского за руку и тонко кричит на весь базар: - Этот человек - вор! Он украл тень! Он наслаждался ее прохладой и не заплатил ни таньга! Сначала москвич громко смеется, как бы над удач ной шуткой... но когда появлялась какая-то устаревшая стража... с копьями, кривыми мечами, и его пытались обезглавить прямо у прилавка - за воровство! - Лев кричал и... просыпался. Во второй раз всерьез обеспокоенная жена предложила ему валерьянки. Оболенский встал, с тоской взглянул на часы и, поняв, что уснуть все равно не удастся, отправился в ванную. После душа и завтрака с остатками вчерашнего торта он не придумал ничего умнее, кроме как отправиться на работу. Контора открывалась в девять, но Лев счел, что вполне убедит ночного охранника пропустить его в такую рань. Следующее действие произошло на улице, сразу по выходе из подъезда. К нему привязался старый узбек, один из тех бродячих попрошаек, что заселили сейчас едва ли не весь Киевский вокзал. Старик, видимо, не знал ни слова по-русски, только кланялся и, поминая Аллаха, совал под нос Льву затертую до дыр тюбетейку. Москвичи не любят давать милостыню, особенно тем, кто ее, по сути, вымогает. После третьей попытки обойти настырного старика Оболенский вспылил, достал из кармана рубль и приготовился высказать азиату все, что он думает об их занюханном, но суверенном Востоке. А старый узбек вдруг, глаза в глаза, уставился на молодого помощника прокурора, хлопнул себя тюбетейкой по колену, ощерив в улыбке редкие острые зубы: - Ай, шайтан! Якши шайтан! Весь Багдад его ищет, а он тут гуляет... Настоящий шайтан, клянусь бородой пророка Мухаммеда! - И узкоглазый дедок вновь забормотал что-то узбекское, бодро хромая в обратную сторону. Лев от избытка чувств шумно выругался матом, нарвавшись на ответное воронье карканье с ближайшего мусорного ящика. Третье событие произошло по дороге на работу и оказалось роковым. Москва - деятельный город: даже если вы отправляетесь на работу в шесть утра, то все равно пойдете в плотной толпе таких же ранних пташек. У каждого свои планы, свои заботы, свои сложности - до ваших проблем никому дела нет. И все-таки Лев не мог отвязаться от ощущения того, что за ним кто-то следит. Сначала он гнал от себя это чувство, как первый признак паранойи. Потом начал невольно оглядываться в поисках того, кто так упорно сверлил его спину взглядом. На улице, в троллейбусе, в переходах метро, в поезде - везде его преследовали незнакомые глаза, колючие, как рентгеновские лучи. Они были повсюду - слева, справа, сзади, сверху, снизу. Лев всей кожей ощущал нереальную физическую мощь направленного взгляда, но никак не мог встретиться с преследователем глаза в глаза... Сначала это даже тревожило, потом стало раздражать! Дворянская кровь Оболенских никогда не отличалась долготерпением, а уж о трусости в их роду вообще не слышали. Когда разгоряченный невидимым соглядатаем Лев встал на пороге своей конторы и резко обернулся, его голос действительно походил на рык царя зверей: - Какого черта?! А ну выходи, подлец, и поговори со мной как мужчина с мужчиной! Или, клянусь аллахом, я... С чего ради он стал клясться светлым именем всевидящего и всемилостивейшего, Лев не в состоянии объяснить до сих пор. Видимо, слишком много восточного в тот день свалилось ему на голову... А в ту скорбную минуту его ботинок самопроизвольно соскользнул с порога госучреждения, и благородный господин Оболенский всем весом опрокинулся на спину, тяжело ударившись затылком о холодный асфальт. Как его поднимали, вызывали "скорую" и везли в больницу он не помнил. Главным для нашего рассказа остается одно: молодой человек впал в глубокую кому, и все, что мы знаем о его тогдашнем состоянии, почерпнуто из скудных строчек медицинских отчетов: "...дыхание ровное, пульс непрерывный. Больной не реагирует на посторонние раздражители. Отечественная медицина не располагает средствами, способными эффективно улучшить состояние пациента. Ведутся переговоры с американской клиникой в Нью-Джерси. Их опыт работы с больными в состоянии комы более обширен, хотя, по утверждению самих американских специалистов, полной гарантии у них тоже нет..." x x x Путешествие в Арабские Эмираты со скидкой, в багажном отделении... Все еще Горящие Путевки. Лев пришел в себя от невразумительного шума. Два голоса, яростно споря, ругаясь и перекрикивая друг друга, пробивались в его затуманенное сознание... Сначала он даже счел их появление новым дурацким сном. Глаза открывать не хотелось по причине безумно болевшего затылка, наверняка его стукнули паровозом... Что такое паровоз, Лев не знал, но почему-то был уверен, что эта штука очень тяжелая. Он ощущал свое тело непривычно легким, руки и ноги словно висели в воздухе, а вот припомнить, что конкретно с ним произошло и где он сейчас находится, - никак не удавалось. Не желая усложнять себе жизнь натужным шевелением мозгами, Оболенский расслабился и более благосклонно прислушался к настырным голосам, продолжающим незаконченный спор... - Ты старый, бесполезный, пьяный, тупоумный джинн! Кого ты мне притащил, чтоб Азраил пожрал твою печень?! - Я не старый... Мне всего двенадцать тысяч лет, а по меркам джиннов... - У-и-ий, он еще спорит со мной?! Ты прожил столько веков, а ума в твоей пустопорожней башке - как в пересохшей тыкве! Не позорь мою седую бороду, скажи ради аллаха, кого ты приволок в эту хижину? - Ты просил молодого, сильного человека, не знающего страха перед законом, смеющегося над эмиром, плюющего на происки шайтана и, самое главное... - Самое главное, ослоподобный Бабудай-Ага, чтобы он был неместным и никто не знал его в лицо! Здесь разговор прекращается по причине длинного перечисления цветистых арабских ругательств. Тот, кого называли джинном (или Бабудай-Агой), оправдывался односложно и как бы нехотя. Зато второй, чей визгливый, старчески дребезжащий голос буквально резал уши, украшал свои, проклятия столь поэтичными образами, что Лев невольно заслушался. Каждый аксакал на Востоке - обязательно мудрец, а каждый восточный мудрец ругается очень поэтично... Это юным и влюбленным позволено по глупости облекать свои мелкие страсти в дивные узоры рифмосплетенных строчек. Человек, поживший на свете, знает, как скоротечна молодость, а потому тратит благословенный дар Аллаха исключительно на ругань! Ибо в этом есть свой высший смысл передачи мудрости уходящего поколения легкомысленным юнцам, иначе они просто не поймут... Вот нечто такое и пытался донести до всего белого света неизвестный старик, распекающий неизвестного джинна. Оболенский попытался повернуться на бок, но тело отказывалось ему повиноваться, и он вновь сосредоточил внимание на голосах, которые звучали теперь так близко, что уши начинали побаливать... - Мне был нужен вор! Самый ловкий, самый неуловимый, самый искусный вор, чье имя с восторженным придыханием произносили бы от вершин Кафра до низовий Евфрата. Его глаза должны быть подобны зеленым очам кошки из Сиама, руки - сильны и упруги, словно клинки Дамаска, шаг - неуловим и легок, подобно златотканым вуалям Каира... - Вах, вах, вах... как красиво ты говоришь, господин мой! - Я тебе не о красоте говорю, о козлоподобный сын безволосого шакала! Я спрашиваю: кого ты мне притащил?! - Хозяин, он сильный, смелый очень и умный тако-о-й... Я два раза проверял, снами мучил, денег просил, присматривался, клянусь аллахом! - Не смей произносить имя Аллаха, светлого и великого! О мое старое сердце, оно не выдержит праведного гнева, гложущего мои бренные кости... Молчи, молчи, гяур лукавый! - Ну гяуром-то зачем обзываться... Лев почувствовал, как у него чешется нос. Поверьте, человек может стойко перенести многое, но, когда нет возможности почесать там, где чешется, - это одна из самых страшных пыток в мире. Может быть, его, спящего, укусил комар, может быть, по носу пробежал муравей, может быть, даже намеревался вскочить прыщ какой-нибудь, - не важно... главное, что Лев Оболенский всеми мыслимыми и немыслимыми усилиями поднял казавшуюся эфемерной руку и упоенно поскреб переносицу. Оба голоса дружно слились в единый вздох то ли умиления, то ли разочарования. Не прерывая почесывания, наш герой открыл наконец глаза. И... закрыл почти сразу же, так как увиденное ничуть его не обрадовало. Вроде бы он лежит абсолютно голый на старом, давно не стиранном одеяле, прямо на полу в грязнейшей хибарке, а рядом с ним препираются, сидя на коврике, два странных субъекта. Один маленький и какой-то коричневый, другой высоченный и черный, как негр. - Вай дод! У него еще и глаза голубые?! О недоношенный щенок черной пустынной лисы, я в последний раз тебя спрашиваю: кого ты мне притащил? Кожа белая, как брюхо у лягушки; плечи широкие, как у бурого медведя; пальцы тонкие, как у продажной женщины; глаза голубые, как... О, храни аллах, какой урод!!! - Там, где я его брал, все такие страшные... Вот тут уж господин Оболенский не сдержался. Во-первых, он решительно открыл глаза и огромным усилием воли сел. Голова сразу закружилась, но он не позволил себе даже малейшего проявления слабости. Во-вторых, Лев набрал полную грудь воздуха, чтобы обрушиться на грубиянов, но не успел. Он неожиданно поймал себя на том, что смотрит сквозь черного гиганта, словно бы тот был не из плоти и крови, а из закопченного стекла. - Господи Иисусе... - изумленно сорвалось с его губ. - Ва-а-х... - на почти истерическом писке выдавил старый, как карагач, дедок в застиранном халате и драной чалме. - Так он еще и неверный! Христианин! О желтые почки протухшего верблюда, ты что, не мог найти кого-нибудь в мусульманском мире?! Сейчас же отнеси его обратно! - Это второе желание? - уточнил джинн. - Тогда слушаю и... - Не-е-е-т!!! - быстро опомнился старик, обеими руками цепко схватив Оболенского за ухо. - Он - мой! Я передумал! Вай... позор на мою седую голову... Как я могу подготовить себе достойную замену и навек отрешиться от дел, посвятив помыслы Аллаху, если бестолковый джинн приволок мне такое чудовище... - А... вы о ком это? - Праведный гнев Льва мгновенно улетучился, сменившись скорее жадным любопытством, усугубившимся тем, что в голове у него было абсолютно пусто. И пусто, к сожалению, в самом страшном смысле этого слова... - Вай мэ... - безнадежно махнул рукой словоохотливый владелец чалмы. - Куда деваться, брать, что дают... Скажи мне свое имя, о страшнейший и уродливейший из всех юношей Багдада! - Не помню... - неожиданно для самого себя выдал наш герой. - Как так не помнишь?! - Так... не помню. И ухо мое отпустите, пожалуйста. - Кто ты такой? Кто были твои родители? Чем ты занимаешься, какому ремеслу обучен? Откуда родом? - Не знаю. Не помню. Понятия не имею, - честно отвечал Лев, а старичка, похоже, вот-вот должен был хватить сердечный приступ. - Ходил ли в медресе? Читал Коран? Чтишь ли. Аллаха, всемилостивейшего и всемогущего?! - Хозяин, он же христианин... - тихо вмешался Ба-будай-Ага, но тут же получил свое. - А ты вообще молчи, тяжелый аромат коровьего помета! Я просил доставить ко мне умного, красивого, вежливого юношу из хорошей семьи, с благородными манерами, правоверного мусульманина... А это что?! Неизвестно кто, неизвестно откуда?! - Тот, кого ты описываешь, аксакал, ни за что на свете не согласился бы стать вором, - резонно возразил джинн. - А этот молодой человек будет в твоих руках послушней глины под пальцами умелого гончара. - Я вспомнил! Вспомнил! - Обсуждаемый объект подпрыгнул на тряпках и выпрямился во весь рост. - Я - Лев Оболенский! x x x Тут я понял - это джинн, он ведь может многое... Он ведь может мне сказать - враз озолочу! Ваше предложение, говорю, - убогое. Морды будем бить потом, я вина хочу! В. Высоцкий. Из куплетов к "Старику Хоттабычу" К сожалению, это оказалось единственным, что злая судьба даровала бывшему помощнику прокурора. Он сумел вспомнить только свое имя, ни больше ни меньше... Быть может, джинн как-то неправильно провернул волшебное заклинание или удар затылком об обледеневший асфальт не прошел бесследно, - беднягу поставили перед свершившимся фактом. Лев абсолютно ничего не помнил, но врожденный оптимизм и непоколебимая вера в собственные силы всколыхнули в нем ту неистребимую, вечную жажду жизни, столь характерную для каждого истинно русского человека. Пусть он ничего не помнит и не знает, пусть он наг и одинок, но руки и ноги пока целы, голова на месте, а значит, он сумеет найти свое место даже в этом чужом мире! И еще посмотрим, кому будет хуже... Старика в чалме звали Хайям ибн Омар. Лев был убежден, что где-то уже слышат это имя, но, естественно, никак не мог припомнить, где? Характер у старого Хайяма был вздорный, внешность - вроде сморщенной луковицы с козлобородой порослью. Как понял Оболенский, в молодости дедок отличался завидной крутизной нрава и наводил шороху везде, где мог. То ли был великим разбойником, то ли вором, то ли аферистом, в общем, крупным спецом по криминальной части... На старости лет начал пить, отсюда впадать в философию, пописывать нравоучительные стишки и вести в целом законопослушный образ жизни. В те времена власти решили ужесточить режим контроля над преступным элементом - и многие друзья и ученики старика были казнены на плахе без всякого суда и следствия. Бывший "авторитет" поклялся отомстить, но не сносить бы и ему головы, если бы по воле всемогущего Аллаха не обнаружил он в одном из старинных кувшинов не вино, а настоящего джинна! Бабудай-Ага выполз из горлышка пьяным в стельку, на радостях пообещав дедуле исполнить три его желания. Умудренный долгими часами размышлений над пиалой с креплеными напитками, Хайям ибн Омар принял судьбоносное решение - найти себе достойного преемника и, передав ему все свое мастерство, спустить этот бич божий на мирно спящий эмират. Все еще не совсем протрезвевший джинн отправился на поиски и... доставил в близлежащие от Багдада пустыни того самого Льва Оболенского, чье тело на данный момент в состоянии комы возлежало под капельницей в НИИ Склифосовского. Как получилось, что один человек одновременно находился и тут и там, до сих пор никто не сумел более-менее связно объяснить... Джинн за дорогу быстренько выветрил из головы весь алкоголь, а его теперешний хозяин, не переставая ругаться и жаловаться, носился взад-вперед по хижине, лихорадочно размышляя: куда бы теперь пристроить этого голубоглазого великана? Внешность Льва мгновенно стала его минусом, а вот потеря памяти, наоборот, плюсом, ибо представляла поистине неограниченные возможности. Чем дедушка и не преминул воспользоваться... - О возлюбленный внук мой, пользуясь благорасположенностью Аллаха, я спешу раскрыть тебе тайну твоего рождения. Будь проклят шайтан, лишивший тебя памяти... Но преклони свой слух к моим устам и внимай, не перебивая. Ты родился в славном роду великих воров Багдада! - Вот блин... Саксаул, а ты точно уверен, что мои предки были большими уголовниками? - Не саксаул, а аксакал! Аксакал - пожилой, уважаемый человек, а саксаул - это верблюжья колючка! Сколько можно повторять, о медноголовый отпрыск северных медведей?! - Ладно, не кипятись... Я ж не со зла, просто слова похожие... Старый Хайям мысленно вознес молитву к небесам, прося даровать ему долготерпение. На самом деле Лев постоянно ставил своего учителя в тупик совершенно незнакомыми и явно немусульманскими словечками. Нет, память так и не вернулась к нашему герою, но его речь навсегда осталась яркой и самобытной речью молодого россиянина нашего века, Оболенский ни за что не мог бы объяснить, что означает то или иное выражение, но к нему быстро вернулся столичный гонор и особый, присущий только москвичам, "черный юмор", чаще приписываемый врачам и юристам. - Окей, дедушка Хайям! Общую концепцию я уловил, можешь лишний раз не разжевывать. Родоков себе не выбирают, примиримся с тем, что есть. Ты только поправь меня, если я собьюсь с курса партии... Итак, как я тебя понял, все мои предки по материнской линии были валютными аферистами и мастрячили полновесные динары из кофейной фольги. Папашка был карманником, дед - конокрадом, дядя ввел рэкет на караванных тропах, и громкое имя Оболенских громыхало кандалами от Алма-Аты до Бахчисарая. Кстати, как там фонтаны? А, не важно... Стало быть, я с малолетства был передан тебе на воспитание и заколдован злым ифритом, чтоб ему охренеть по фазе конкретно и бесповоротно! Я правильно так цветисто выражаюсь? За пять с лишним лет эмир Багдада публично репрессировал всю мою родню, и они сгинули на Соловках. Тебе же удалось скрыться, подкупить Бабудай-Агу и в конце концов вернуть меня к жизни как общественно полезного члена коллектива. Верблюд моих мыслей дошел до колодца твоего сознания, не рассыпав по пути ни зернышка смысла из хурджинов красноречия? - Ва-а-х, как он говорит, хозяин... - восхищенно прищелкнул языком черный джинн. - Клянусь аллахом, у него за плечами целых два медресе! - Я понял только про верблюда, - сухо откликнулся Хайям, но Льва это ничуточки не обескуражило. - А теперь ты хочешь, чтобы я, как праведный сын нереабилитированного врага народа, взял в руки меч возмездия и обкорнал им бороду эмира? С моей стороны - нон проблем, вопрос лишь в отсутствии специальных навыков. Чей-то мне кажется, что мой батяня не особо утруждался образованием отпрыска... - Что ты хочешь сказать? - окончательно запутался дед. - Я воровать не умею, - честно улыбнулся Оболенский. - Ах, это... - безмятежно отмахнулся Хайям, и его узловатые пальцы сделали тайный знак навострившему ушки джинну. - Знай же, мой возлюбленный внук, что на самом деле ты являешься величайшим и искуснейшим из всех воров Багдада! - Не может быть... - Бабудай-Ага, подтверди! - торжественно приподнялся старик, и джинн, пробормотав привычное "слушаю и повинуюсь", кивнул, скрестив руки на волосатой груди. Массивное золотое кольцо в его носу даже задымилось от напряжения, а Лев ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев. В хижине потемнело, огонь в очаге пригнулся, словно прячась от ветра, где-то далеко громыхнули раскаты грома... Потом все как-то резко оборвалось, на секунду вообще все звуки пропали. Хитро сощурив и без того невозможно узкие глаза, старый азиат подсел поближе и протянул ладонь. На ней тускло поблескивала маленькая медная монетка... - Смотри сюда, видишь - это таньга. Сейчас я ее спрячу, отвернись. - Хайям подумал, ощупал чалму, похлопал себя по бокам, порылся в лохмотьях драного халата и, едва удерживаясь от самодовольного хихиканья, спросил: - Ну, умнейший из молодых юношей с двумя медресе за плечами, где таньга? - Вот, .. - Оболенский простодушно разжал кулак, демонстрируя лежащую у него на ладони денежку. Хайям ибн Омар буквально окаменел от такой непревзойденной наглости, а Бабудай-Ага повалился на пол, гогоча, как сумасшедший: - Он... он обокрал тебя! Клянусь аллахом, хозяин... этот человек и есть настоящий Багдадский вор! Вай мэ, вай дод, уй-юй-юй!!! x x x Даже лев может подавиться костью убитого им зайца. Безутешная вдова-львица. Вы наверняка задаетесь логичным вопросом: каким образом русский человек так легко и непринужденно заговорил на древнеарабском или персидском? Увы, мне нечем удовлетворить ваше любопытство... В первую очередь потому, что сам Лев этим таинственным обстоятельством заинтересовался только после того, как я лично его об этом спросил. Оболенский крепко задумался и в недоумении развел руками - удобнее всего было бы свалить все на безответственного джинна, тот все равно не может за себя заступиться... Хотя лично я склоняюсь к одной из версий множественности миров: обычно человек, попадая в некое параллельное измерение, с удивлением обнаруживает способность говорить на всех местных наречиях. В самом деле, если бы владение языком Лев получил от чернокожего Бабудай-Аги, то что мешало джинну даровать ему и полное знание обычаев, традиций, религии и сложных общественных взаимоотношений Востока? Но, как нам известно, говорить Оболенский мог, а вот относительно всего прочего... - Покажись, о мой высокорослый внук, дай мне еще раз на тебя полюбоваться! Ах, вай мэ, ты горечь моей печени и печаль селезенки... Легче одеть в халат самый большой минарет Бухары, чем тебя! А теперь повернись... Не-е-т! "Хр-р-р-р-п-ш-уп!" - с тихим предательским треском сообщили рукава, превращая халат в жилет. Лев сплюнул, помянул шайтана и попробовал присесть. "Хр-р-р!" - раздалось снова... - М-да... это не джинсы "Леви страус", - раздумчиво признал Оболенский. - Дедушка, ты мне такие колготки больше не бери, я из них вырос. Давай смотаемся до ближайшего фирменного магазина и купим мне приличные брюки. - У, дебелый нубийский бык... - прикрыв ладонями лицо, простонал Хайям. - Внук мой, ты же вор! Тебе нельзя ничего покупать, ибо это недостойно и оскорбительно для представителей нашего ремесла. Ты можешь только красть! - Как скажешь, саксаул... - Аксака-а-л!!! Вай дод, что я буду делать с этим недоношенным царем зверей?! Меня поднимет на смех весь Багдад! Как ты сможешь отстоять семейную честь против Далилы-хитрицы или даже самого Али Каирского? Я уж не говорю о сотне молодцов Шехмета из городской стражи... Тебя поймают, как только ты сделаешь первый шаг из нашей благословенной пустыни в сторону караванных троп! - Японский городовой, так мы еще и в пустыне?! - ахнул Лев, впервые за последние два часа заинтересовавшийся тем, что находится за порогом стариковской хижины. Откинув полог, он решительно шагнул наружу и замер, сраженный... Стоял теплый летний вечер. По линии горизонта, насколько хватало взгляда, высились золотые барханы, с одной стороны залитые оранжевым светом заката, а с другой - играющие глубокими голубыми тенями. Небо над головой казалось пронзительно-синим и кое-где уже искрилось праздничными хрусталиками звезд. А воздух... Какой освежающий воздух бывает в пустыне на исходе дня! Потомственный русский дворянин, Багдадский вор, Лев Оболенский долгое время молчал у забытой богом хижины, восторженно вглядываясь в бескрайние пески и размышляя, почему же все это кажется ему таким новым и незнакомым... Хайям ибн Омар поставил эту грубую конструкцию из жердей, шкур и почерневшего войлока еще в незапамятные времена, когда был куда моложе своего нынешнего "внука". Невысокая гранитная скала сзади укрывала жилище от ветра и дарила тень. Три пальмы, старый колодец, дававший не больше одного ведра воды в день, да скудные запасы муки и риса - вот и все хозяйство. На самом деле у Хайяма был маленький домик в Бухаре, где он доживал последние годы в обнимку с кувшином, а о старом убежище в пустыне он вспомнил, лишь когда в пьяном угаре поклялся Аллаху найти, для усмирения гордыни эмира, нового, молодого преемника. Все остальное вы знаете, а потому продолжим... - Дедуля! Все, вернулся я. Надышался чистым воздухом и вновь припадаю к стопам твоей мудрости с пылкими лобзаниями... Оболенский широко распахнул объятия и, поймав не ожидавшего ничего подобного Хайяма, от души прижал старца к могучей груди. Аксакал трепыхался и дергал ногами в тапочках. Бесполезно... Лев выпустил несчастного, лишь до конца исчерпав весь запас внучатой любви. Потом, прищурясь, огляделся и шагнул ко второй безответной жертве: - Бабудай-Ага, какого лешего?! Сидишь тут у огня, уже черный весь, копаешься в золе, словно Золушка какая... Давай украдем где-нибудь ящик пива и хряпнем за знакомство?! - И думать не смей, шайтан кудрявый! А ты куда?! Сядь! На место сядь, о глупейший из джиннов... - мгновенно очнулся старик, как только Бабудай охотно вскочил на ноги, с благодарностью принимая предложение Льва. - Что еще ты придумал, неразумный отрок? - А что не так? Я же вроде правильно сказал: "украдем"! Честь профессии превыше всего... - Остановись! - строго и торжественно попросил Хайям ибн Омар, и на лицо его опустилась тягостная тень воспоминаний. - Послушай старого человека, и ты поймешь, как страшно расходовать талант, дарованный тебе Аллахом, на низменные цели. Христиане говорят, что "благими намерениями вымощена дорога в ад". Любой мулла подтвердит тебе, что "Мухаммед осеняет благодатью каждого, кто хочет его слушать. Кто не хочет, не услышит слов пророка. Но шайтан сам лезет в уши и к тем и к другим!". По сути своей это одно и то же... Эмир Багдада решился на праведное дело - он возжелал искоренить порок. Любой вор должен получить свою кару! И они получили... Все, от мала до велика. Прощенья не было никому. Сначала виновному отрубали руку... Джигит, укравший у бая коня для уплаты калыма; старик, подобравший плод, упавший с ханского дерева; женщина, схватившая горсть овса для голодных детей; ребенок батрака, утолявший жажду из арыка богатого соседа... Стражники волокли всех! Ибо порок должен быть наказан, и праведность торжествовала победу на залитых кровью плахах... От закона не уходил никто, и перед законом эмира все были равны! - Э... я, наверное, хочу извиниться... - Молчи! Кто тебя учил перебивать старших?! - прикрикнул старик, но, глянув на поникшего Льва, смутился и даже погладил его по голове. - Прости меня, о мой непослушливый внук... Я дряхлый, выживший из ума верблюд, брызгающий слюной на все, что не поддается его пониманию. Ты - молодой, горячий, на твоем челе печать избранности... Прошу тебя - не трать своих сил в погоне за отражением луны в колодце, но накажи эмира! - Да я всего лишь... - Накажи его! Достойно накажи самого могущественного человека нашего Багдада. Ты должен это сделать, ибо, не удовлетворяв отрубанием рук, великий Селим ибн Гарун аль-Рашид приказал рубить головы! - Что?! - обомлел Лев. - Даже детям? Хайям и Бабудай-Ага скорбно кивнули. Не будем врать, будто бы Оболенский всю жизнь был праведным поборником справедливости, как, впрочем, и вместилищем всех грехов... Нет, в его русской душе одновременно уживались и буйный гнев, и братская любовь, и врожденное благородство, и лихое пренебрежение условностями, а кроме того, у парня было большое сердце... Сталкиваясь по роду своей профессии с разными уголовными маньяками, он яростно ненавидел всех негодяев, избиравших жертвой наиболее слабую и беззащитную категорию - невинных детей. - Дедушка Хайям, шутки побоку, что я должен сделать? Обворовать эмира?! - Этого мало... - Замочить его в сортире? Ну, в смысле убить... - Ай-яй, зачем говоришь такие слова? Ты же вор, о мой бестолковый, но уже почти любимый внук! Вор, а не убийца. Ложись спать. Завтра тебе предстоит долгий путь в славный город Багдад, да сохранит его Аллах вечно. Что же касается эмира... Я назову тебе имя человека, при помощи которого ты смешаешь грозного Селима с придорожной грязью. Но это - завтра! Сейчас - спи. - Э... господин, - шепотом поинтересовался джинн, когда Оболенский со вздохом попытался поудобнее устроиться на старой кошме, - а что ты там говорил о каком-то пиве? - Пиво... - попытался припомнить Лев, облизывая губы. - Пиво - это, брат... это - религия! И пить его надо непременно ящиками... - Ва-а-й, но Аллах запрещает правоверным пить вино! - Вино? Правильно запрещает, - сонно кивнул будущая гроза Багдада. - Но пиво... Пиво Аллах пьет! И еще как! Можешь мне поверить. На том и уснули. Льву снилась заснеженная Москва, троллейбусы, Арбат, храм Христа Спасителя, только он все равно не помнил, где это находится... А пробуждение было ранним... x x x Верь в себя, ибо без воли Аллаха и волос не упадет с готовы твоей. Слабое утешение лысых. Черный джинн растолкал его, когда солнце еще только-только высунуло первые лучики из-за самых дальних барханов. Старый Хайям уже был на ногах и что-то укладывал в потертый полосатый мешок. Заспанному Льву сунули в руки кусок сухой лепешки и горсть липкого урюка. Умыться не позволили, экономя воду, но вдосталь напиться дали. На этот раз отошедший от дел составитель рубай был категорично немногословен, на вопросы отвечал односложно либо вообще отмалчивался, отворачиваясь в сторону. Как более-менее выяснил Лев, Хайям ибн Омар намеревался отправить его в Багдад, а сам перенестись, с помощью джинна, куда-то на отдых. Тот факт, что его "уважаемый дедушка" едет на курорт, оставляя единственного "внука" мстить всемогущему эмиру, Оболенского нисколько не напрягал. Выросший в суровых условиях российской столицы, молодой человек полагал совершенно естественным то, что его, словно слепого котенка, бросают одного в самую гущу водоворота жизни. Да нормально... Наоборот! Если бы старик уговаривал его остаться, Лев наверняка бы сбежал сам - сидеть на шее пожилого человека он не позволил бы себе никогда. А потому он потуже затянул пояс кое-как восстановленного халата, подтянул дырявые штаны, сунул ноги в разбитые чувяки и с легким сердцем шагнул за порог хижины. - Мешок возьми, - напутствовал его Хайям, и в глазах старика предательски блестели искорки влаги, - там еда, воды немного. Вот деньги еще, три дихрема медью... не спорь! Бери, купи себе место в караване. Через два дня будешь в великом Багдаде, а там уж решай сам... Я не смогу о тебе позаботиться. - Да ладно, справлюсь как-нибудь... - беззаботно ответил Оболенский, принимая из рук джинна мешок и маленькую тюбетейку. Национальный головной убор еле-еле уместился у него на макушке, выделяясь белым узором на фоне темно-русых кудрей. - У караванщиков не воруй - побьют, - сразу предупредил старик. - Скажешь караван-баши, что тебе нужно найти лавку Ахмеда-башмачника, криворукого и плешивого, как коленка. Он приютит тебя... Постарайся найти Ходжу Насреддина, это ловкий юноша, веселит народ и успешно скрывается от слуг эмира. Целуй полы его халата и проси взять тебя в ученики. С его помощью ты одолеешь Селима ибн Гаруна аль-Рашида... - Насреддин, Насреддин... что-то смутно припоминаю... - задумчиво пробормотал Лев. - Это не тот, что ездит на сером ослике, кидает лохов и травит байки при каждом удобном случае? - Ва-а-х! - тихо восхитился джинн. - Хозяин, он и вправду много знает! Хайям сердито цыкнул на него и вновь повернулся к герою нашего повествования: - Видимо, Аллах внушил тебе тайные откровения, о которых ведают немногие... Но на прощание прими несколько мудрых советов, и, если они дойдут до твоего сердца, ты проживешь долгую и счастливую жизнь. Не пей вина! Никогда не доверяй женщине! Почитай Аллаха всемилостивейшего и всемогущего превыше всего на земле! - Вот те крест! Не подведу... - искренне поклялся Оболенский, широко осеняя себя крестным знамением. Старик в ужасе прикрыл глаза ладошками и тихо застонал. Похоже, все его потуги гуськом шли насмарку. Из этого северного тугодума никогда не получится настоящего вора! Но... отступать уже некуда и некогда. Дело сделано, и с чисто восточным фатализмом уважаемый Хайям ибн Омар постарался довести все до конца... - Вон там, за тем большим барханом, - караванная тропа. Четырнадцать вьючных верблюдов, идущих из Бухары с ценной поклажей, будут там, едва солнце вознесется к зениту. Тебе надо спешить... Во имя Аллаха, да будет он вечен на небесах, я благословляю твой путь! - Что ж... и тебе до свидания, дедушка Хайям. - Будущий вор попытался вновь обнять "родственничка", и тот не протестовал. - Ты пришли открытку из своего санатория, а как наотдыхаешься - звони. Или лучше сразу приезжай, я сниму какой-нибудь домик в Багдаде и буду ждать. - Приеду... обязательно... когда-нибудь... - стыдливо опустив глаза, забормотал старик, а Лев, помахав рукой, широким шагом двинулся в направлении указанного бархана. - Бабудай-Ага! Береги дедулю! Вернетесь вместе - с меня пиво-о... - Он хороший человек, хозяин... - задумчиво признал джинн, когда Хайям развернулся обратно к хижине. - Хороший... только вор из него плохой... Никудышный вор! Городская стража схватит его в одно мгновение, а значит, еще одна голова упадет к ногам эмира. Этот юноша уже несет на себе тень крыльев Азраила... Все, больше ничего не хочу о нем слышать! - Увы, мой господин, - криво улыбнулся черный Бабудай, - мне почему-то кажется, что ты еще о нем услышишь... Клянусь шайтаном! Да мы все о нем услышим, и не раз... А Багдадский вор - Лев Оболенский шел себе и шел, размашисто двигаясь к далекому бархану, и знойное солнце Азии щедро заливало его дорогу золотом. Он не понимал, как мало подходит для той роли, что навязала ему злая судьба. Огромный рост, крупное телосложение, голубые глаза и светлая кожа - уже одного этого хватало, чтобы сделать его примерно столь же "незаметным", как медведя в гербарии. Добавьте к вышеперечисленному полное незнание Востока как такового, чисто православную набожность, редкую (но меткую!) ненормативную лексику, да плюс еще явное несоответствие системе общественных взаимоотношений, которой он собирался противостоять... Поверьте, я вас не запугиваю. Мне самому было безумно интересно понять психологию человека, искренне намеревавшегося проломить стену лбом. Крепким, упрямым, русским лбом... Оболенский впоследствии рассказывал, будто в его светлой голове на тот момент не было ни одной, даже самой захудалой, мыслишки о том, что он может и не... победить. То есть инстинкт самосохранения отсутствовал напрочь! Льву крепко "проехались по ушам", а так как он принял весь бред коварного Хайяма за чистую монету, то и вел себя соответственно. Он - вор? Отлично, значит, будем воровать! Он должен отомстить насаждающему законы яйцеголовому эмиру с явными садистскими замашками? Да от всей широты необъятной славянской души! Селиму ибн Гаруну аль-Рашиду лучше было бы не ждать неизбежного, а резко прятаться где-нибудь в замороженных Гималаях, приняв монашество и отрекшись от всех земных благ. Эмир этого не сделал он просто не знал, что по барханам пустыни уже идет его самый страшный ночной кошмар, Багдадский вор - Лев Оболенский! x x x Пустыня - от слова "пусто". Глубокое прозрение бедуинов. На караванную тропу он скорее выполз... Оказалось, что это не так близко, расстояния в пустыне обманчивы. А ходить по песку совсем не то, что по асфальту: ноги проваливаются по щиколотку и быстро устают. Спустя пару часов Лев взмок, как собака, снял чувяки, сунув их за пазуху, но каждый шаг в