узком и тесном пространстве. Убийца пробрался в замок через щель, куда могла влезть разве что кошка, но проникнуть в покои князя не смогла бы и мышь, поэтому Дзиннаю пришлось очень долго ждать. Знаете, какое место он выбрал для ожидания? То, куда полководец рано или поздно непременно бы заглянул. Когда князя не было в крепости и охрана несколько ослабила бдительность, Дзиннай проник в сиятельную латрину, спрыгнул в выгребную яму, затаился по горло в аппетитной жиже. Так он просидел несколько дней, до возвращения своей жертвы. Наконец, Уэсуги отправился по нужде. Его, как всегда, сопровождали телохранители. Они шли и впереди, и по бокам, и сзади. Осмотрели отхожее место, даже заглянули в дыру, но Дзиннай нырнул с головой. А потом свинтил из бамбуковых трубочек копье и воткнул его прямо в анус великому человеку. Уэсуги издал душераздирающий вопль и умер. Вбежавшие самураи так и не поняли, что с ним произошло. Самое же удивительное то, что карлик остался жив. Пока наверху была суматоха, он сидел скрючившись и дышал через трубочку, а назавтра выбрался из замка и доложил дзенину о выполнении задания... - К-кому? - Дзенин - это генерал клана, стратег. Он принимал заказы, решал, кому из тюнинов, офицеров, поручить разработку операции, а собственно убивали и шпионили гэнины, солдаты. Каждый гэнин стремился достичь совершенства в какой-нибудь узкой области, в которой ему не было бы равных. Например, в бесшумной ходьбе синоби-аруки, или в интондзюцу, движении без звука и отбрасывания тени, или в фукуми-бари - ядовитых плевках. - А? - захлопал глазами Локстон. - В чем? - Ниндзя клал в рот полую бамбуковую трубочку, в которой лежало несколько смазанных ядом игл. Мастер фукуми-бари выплевывал их залпом на довольно значительное расстояние, на десять-пятнадцать шагов. Особенно у синоби ценилось искусство быстро менять обличье. Про знаменитого Яэмона Ямаду пишут, что, когда он пробегал через толпу, свидетели потом описывали шесть разных человек, каждого со своими приметами. Синоби вообще старались не показывать чужим свое настоящее лицо - оно предназначалось лишь для собратьев по клану. Для изменения внешности они умели делать или, наоборот, убирать морщины, менять походку, форму носа и рта, даже рост. Если же ниндзя попадал в безвыходную ситуацию и ему грозил плен, он убивал себя, но перед этим непременно обезображивал свое лицо - враги не должны были видеть его даже после смерти. Был прославленный синоби по прозвищу Сарутоби, Обезьяний Прыжок. Это имя он получил, потому что умел скакать, как мартышка: спал на ветвях деревьев, запросто перескакивал через наставленные на него копья и тому подобное. Однажды, спрыгнув со стены сегунского замка, куда его посылали шпионить, Сарутоби угодил в капкан. Стража кинулась к нему, размахивая мечами. Тогда ниндзя отрубил себе ступню, в секунду наложил жгут и запрыгал на одной ноге. Поняв же, что ему не уйти, повернулся к преследователям, напоследок покрыл их площадной бранью и пронзил себе горло мечом, но сначала, как сказано в хронике, "отрезал свое лицо". - Как это - "отрезал лицо"? - спросил Фандорин. - В точности неизвестно. Должно быть, фигуральное выражение, означающее "изрезал", "обезобразил", "сделал неузнаваемым". - А что вы говорили про з-змею? Мамуси-гама - так, кажется? - Да. "Крадущиеся" славились тем, что очень ловко использовали в своих целях животных: почтовых голубей, охотничьих ястребов, даже пауков, лягушек и змей. Отсюда и пошли легенды о том, что они умеют превращаться в любую тварь. Особенно часто синоби носили с собой гадюк, которые никогда их не кусали. Змея могла пригодиться для приготовления снадобья - тогда ниндзя выдавливал у нее несколько капель яда. Для того, чтобы подпустить ее в постель к врагу. Наконец, для устрашения. "Змеиный серп" - это когда мамуси за хвост привязывают к рукоятке от серпа. Размахивая этим экзотическим оружием, "крадущийся" мог повергнуть в панику целую толпу народа и, воспользовавшись давкой, скрыться. - Сходится! Все сходится! - взволнованно сказал Эраст Петрович, вскакивая. - Капитана убил ниндзя, воспользовавшись своим п-потайным искусством! И я вчера видел этого человека! Теперь мы знаем, кого нам искать! Старика-синоби, связанного с сацумскими самураями! Доктор и инспектор переглянулись, причем у Твигса при этом был несколько сконфуженный вид, а японец качнул головой, словно бы с легкой укоризной. - Мистер Твигс прочел очень интересную лекцию, - медленно сказал Асагава, - но забыл упомянуть одну важную деталь... Коварных синоби уже триста лет, как нет. - Это правда, - виновато подтвердил врач. - Я, наверное, должен был с самого начала об этом предупредить, чтобы не вводить вас в заблуждение. - Куда же они д-делись? В голосе титулярного советника звучало неподдельное разочарование. - Видимо, мне придется довести мою, как выразился инспектор, "лекцию" до конца. - Доктор приложил руку к груди, как бы прося у Асагавы прощения. - Триста лет назад "крадущиеся" жили в двух долинах, отделенных одна от другой горным хребтом. Главному из кланов принадлежала долина Ига, отсюда и их название: ига-ниндзя. Пятьдесят три семейства потомственных шпионов владели этой маленькой провинцией, со всех сторон укрытой отвесными скалами. У "крадущихся" существовало нечто вроде республики, которой правил выборный дзенин. Последнего правителя звали Момоти Тамба, об этом человеке еще при жизни ходили легенды. Император пожаловал ему почетный герб, на котором были изображены семь лун и стрела. Летопись рассказывает, что злая колдунья прогневалась на Киото и предала его проклятью: в небе над императорской столицей зажглись семь лун, и все жители тряслись от ужаса, напуганные столь небывалой напастью. Государь призвал на помощь Тамбу. Тот кинул один взгляд на небосклон, вскинул свой лук и безошибочно послал стрелу в ту из лун, которой прикинулась волшебница. Злодейка была убита, и наваждение рассеялось. Одному Богу известно, что там произошло на самом деле, но, судя по тому, что о Тамбе ходили подобные сказания, репутация у него и в самом деле была легендарная. На свою беду могущественный дзенин поссорился с еще более могущественным человеком - великим диктатором Нобунагой. И это уже не сказки, а история. Трижды Нобунага посылал войска завоевать провинцию Ига. Первые два раза малочисленные ниндзя побеждали самураев. Они нападали ночью на лагерь карателей, устраивая поджоги и сея панику; истребляли лучших командиров; переодевались во вражескую форму и провоцировали кровавые столкновения между разными частями вторгшейся армии. Тысячи воинов сложили головы в ущельях и на горных перевалах... Наконец, терпение Нобунаги лопнуло. В девятый год Небесной Справедливости, то есть в 1581 году христианского летоисчисления, диктатор привел в Ига огромное войско, в несколько раз превосходившее по численности население долины. Самураи уничтожали на своем пути все живое: не только женщин и детей, но домашних животных, горных зверей, даже ящериц, мышей и змей - они боялись, что это перевоплотившиеся синоби. Хуже всего было то, что захватчикам помогали ниндзя из соседней провинции Кога, так называемые кога-нандзя. Они-то и обеспечили Нобунаге победу, поскольку знали все хитрости и уловки "крадущихся". Момоти Тамба и остаток его воинства засели в старом храме на горе Хидзияма. Они сражались до тех пор, пока все не погибли от стрел и огня. Последние из "крадущихся" перерезали себе горло, предварительно "отрезав" лица. С гибелью Тамбы и его людей история синоби, в общем, заканчивается. Кога-ниндзя, оказавшие помощь завоевателям, получили в награду самурайское звание, а позже исполняли обязанности охранников сегунского дворца. Войны закончились, в стране на два с половиной столетия воцарился мир, и ремесло синоби оказалось невостребованным. На сытной, бездельной службе прежние кудесники тайных дел за несколько поколений утратили все свои навыки. В последний период сегуната, перед революцией, потомки "крадущихся" охраняли женские покои. Они разжирели, обленились. Самым главным событием в их жизни теперь стал снегопад. - Что? - переспросил Эраст Петрович, решив, что ослышался. - Да-да, - усмехнулся доктор. - Самый обыкновенный снегопад, который в Токио, впрочем, случается не каждый год. Если снег выпадал на Новый Год, во дворце устраивали традиционную забаву: служанки делились на два войска и перекидывались снежками. Две визжащие от возбуждения команды - одна в белых кимоно, вторая в красных - устраивали баталию на потеху сегуну и придворным. Посередине, разделяя две армии, стояла цепочка из ниндзя, одетых в черную униформу. Разумеется, большинство снежков летели в их отупевшие от векового безделья физиономии, и все зрители покатывались со смеху. Таков бесславный конец секты страшных убийц. Перевернута Еще одна страница. Новогодний снег. Белая лошадь в мыле Но Фандорина эта история не убедила. - Я привык д-доверять фактам. А они свидетельствуют, что синоби не исчезли. Кто-то из ваших разжиревших бездельников все же пронес через столетия тайны этого страшного ремесла. - Невозможно, - качнул головой Асагава. - Став дворцовыми стражниками, синоби получили самурайское звание, а значит, обязались жить по законам Бусидо, кодекса рыцарской чести. Они не "отупели", они просто отказались от подлого арсенала своих предков - вероломства, обмана, убийства исподтишка. Ни один из вассалов сегуна не стал бы тайно хранить и передавать своим детям столь постыдные навыки. Почтительно советую вам оставить эту версию, господин вице-консул. - Ну а если это не потомок средневековых ниндзя? - воскликнул доктор. - Если это самоучка? Ведь существуют трактаты с подробным описанием приемов ниндзя, их инструментов, секретных снадобий! Я сам читал "Повесть о тайнах крадущихся", написанную в семнадцатом веке неким Киенобу из прославленного рода синоби. Тогда же появился и 22-томный труд "Десять тысяч рек стекаются в море", его составил Фудзибаяси Самудзи-Ясутакэ, отпрыск еще одной почитаемой у ниндзя фамилии. Можно предположить, что есть и другие, еще более подробные манускрипты, не известные публике. По этим инструкциям вполне можно было воскресить утраченное искусство! Инспектор промолчал, но по выражению его лица было ясно, что в подобную вероятность он не верит. Впрочем, титулярному советнику показалось, что разговоры о синоби Асагаве вообще малоинтересны. Или то была японская сдержанность? - Итак, - стал подводить предварительные итоги Эраст Петрович, внимательно поглядывая на инспектора. - Пока мы располагаем очень немногим. Мы знаем, как выглядит предполагаемый убийца капитана Благолепова. Это раз. Но если этот человек владеет навыками синоби, то наверняка умеет изменять свою внешность. У нас есть два одинаковых оттиска пальца. Это два. Но можно ли доверять подобному способу опознания, неизвестно. Остается третье: хозяин "Ракуэна". Скажите, Асагава-сан, дала ли что-нибудь ваша слежка? - Да, - невозмутимо ответил японец. - Если вы закончили разбирать вашу версию, я, с вашего позволения, доложу о результатах наших действий. - П-прошу вас. - Минувшей ночью, в два часа шестнадцать минут, Сэмуси покинул "Ракуэн" через потайную дверь, заранее обнаруженную моими агентами. Идя по улице, он вел себя очень осторожно, но у нас опытные люди, и слежку Горбун не обнаружил. Он пришел к годауну компании "Сакурая", в квартале Фукусима. - Что такое г-годаун? - Склад, пакгауз, - быстро объяснил Локстон. - Дальше, дальше! Что он там делал, в годауне? Сколько пробыл? Асагава не спеша достал маленький свиток, испещренный каракулями, провел пальцем по вертикальным строчкам. - Сэмуси пробыл в годауне четырнадцать минут. Что он там делал, агентам неизвестно. Когда Сэмуси вышел, один из моих людей последовал за ним, второй остался. - Правильно, - кивнул Фандорин и смутился - инспектор явно знал свое дело и в одобрении вице-консула не нуждался. - Еще через семь минут, - все тем же ровным тоном продолжил Асагава, - из годауна вышли трое мужчин. Сацумцы они были или нет, неизвестно, поскольку между собой они не разговаривали, но один прижимал к боку левую руку. Агент не вполне уверен, но ему показалось, что рука скрючена. - Сухорукий! - ахнул сержант. - Что ж вы, Гоу, раньше молчали?! - Меня зовут "Гоэмон", - поправил японец, судя по всему, относившийся к своему имени более бережно, чем Фандорин. А вопрос оставил без ответа. - Агент проник в годаун и произвел обыск, постаравшись ничего не потревожить. Обнаружил три катаны прекрасной работы. У одной катаны необычная рукоятка, обклеена шлифовальной бумагой... Тут уж все три слушателя заговорили разом. - Это они! Они! - всплеснул руками Твигс. - Черт! - отшвырнул сигару Локстон. - Чтоб тебе провалиться, темнило проклятый! Фандорин выразил ту же мысль, но более артикулированно: - И вы говорите об этом только теперь?! После того, как мы б-битый час толковали о событиях шестнадцатого столетия?! - Вы начальник, я подчиненный, - хладнокровно сказал Асагава. - Мы, японцы, приучены к дисциплине и субординации. Сначала говорит старший, потом младшие. - Слыхали, Расти, каким тоном сказано? - покосился на Фандорина сержант. - Вот за это я их и не люблю. На словах вежливые, а сами только и думают, как бы нас болванами выставить. Японец обронил, по-прежнему глядя только на титулярного советника: - Для совместной работы любить друг друга необязательно. Эраст Петрович не больше Локстона любил, когда его "выставляют болваном", и потому очень сухо сказал: - Полагаю, инспектор, это все факты, которые вы хотели нам сообщить. - Факты все. Но еще есть предположения. Если они представляют для вас ценность, я с вашего позволения... - Да говорите же, черт бы вас п-побрал! Не тяните! - взорвался, наконец, и Фандорин, но тут же пожалел о своей вспышке - губы несносного японца дрогнули в едва заметной усмешке: мол, я знал, что ты того же поля ягода, только притворяешься воспитанным человеком. - Говорю. Не тяну. - Вежливый наклон головы. - Трое неизвестных ушли из годауна без оружия. По моему скромному разумению, это означает две вещи. Во-первых, они намерены вернуться обратно. Во-вторых, им откуда-то известно, что у министра Окубо теперь хорошая охрана, и они отказались от своего плана. Либо же решили подождать. Нетерпеливость господина министра и его нелюбовь к телохранителям хорошо известны. - Годаун, к-конечно, под наблюдением? - Очень строгим и аккуратным. Из Токио мне в помощь прислали самых лучших специалистов. Как только появятся сацумцы, мне немедленно сообщат, и можно будет произвести арест. Конечно, с санкции господина вице-консула. Последняя фраза была произнесена столь почтительным тоном, что Фандорин стиснул зубы - так это отдавало издевательством. - Б-благодарю. Но, по-моему, вы уже все решили без меня. - Решили - да. Однако произвести без вас арест было бы невежливо. И без вас, конечно, тоже, господин сержант. - Снова издевательски вежливый поклон. - Да уж. - Локстон свирепо оскалился. - Не хватало еще, чтобы туземная полиция хозяйничала на границе Сеттльмента. Только вот что я вам, ребята, скажу. Дерьмо ваш план. Нужно поскорей бежать к годауну, сесть в засаду и сцапать этих субчиков на подходе. Пока они безоружные и не добрались до своих сабель. - При всем почтении к вашей точке зрения, мистер Локстон, этих людей нельзя "сцапать, пока они безоружные и не добрались до своих сабель". - Это еще почему? - Потому что Япония - не Америка. У нас нужны доказательства преступления. Никаких улик против сацумцев нет. Нужно арестовать их с оружием в руках. - Асагава-сан прав, - был вынужден признать Фандорин. - Расти, вы здесь новый человек, вы не понимаете! Да если эти трое - опытные хитокири, то бишь головорезы, они изрубят в капусту уйму народу! - Или, что еще вернее, зарежут себя, и тогда следствие зайдет в тупик, - вставил доктор. - Это же самураи! Нет, инспектор, ваш план решительно нехорош! Асагава дал им еще немного покипятиться, потом сказал: - Не случится ни первого, ни второго. Если бы вам, господа, было угодно переместиться ко мне в участок, я показал бы, как мы намерены провести операцию. К тому же, от участка до квартала Фукусима всего пять минут ходьбы. x x x Кэйсацу-се, японский полицейский участок, был мало похож на контору сержанта Локстона. Муниципальный оплот правопорядка производил внушительное впечатление: массивная дверь с медной вывеской, кирпичные стены, железная крыша, стальные решетки на окнах тюремной камеры - в общем, оплот, и этим все сказано. Ведомство же Асагавы располагалось в приземистом дощатом доме с черепичной крышей, очень похожем на большой сарай или овин. Правда, у входа дежурил часовой в аккуратном мундирчике и начищенных сапожках, но сей японский городовой был крошечного росточка и к тому же очкастый. Локстон, проходя мимо, посмотрел на него и только крякнул. Внутри оказалось и вовсе чудно. Муниципалы передвигались по коридору важно, даже сонно, а здесь все носились, будто мыши; быстро кланялись на бегу, отрывисто здоровались с начальником. Беспрестанно открывались и закрывались двери. Эраст Петрович заглянул в одну - увидел ряд столов, за каждым по маленькому чиновнику, и все шустро-шустро скользят кисточкой по бумаге. - Отдел регистрации, - пояснил Асагава. - У нас это считается самой важной частью полицейской работы. Когда власть знает, кто где живет и чем занимается, преступлений меньше. С противоположной стороны коридора доносился звонкий перестук, будто целая орава озорной ребятни самозабвенно колотила палками по доскам. Эраст Петрович подошел, пользуясь преимуществами роста, заглянул в окошко, расположенное над дверью. Два десятка людей в черных ватных костюмах и проволочных масках почем зря лупили друг друга бамбуковыми дубинами. - Занятие по фехтованию. Обязательно для всех. Но нам не туда, а в тир. Инспектор завернул за угол и вывел гостей во двор, поразивший Фандорина чистотой и ухоженностью. Особенно хорош был крошечный, затянутый ряской прудик, в котором величественно описывал круги ярко-красный карп. - Мой помощник увлекается, - пробормотал Асагава, кажется, не без смущения. - Особенно любит каменные сады... Пускай, я не запрещаю. Фандорин огляделся вокруг, ожидая увидеть какие-нибудь изваяния, но высеченных из камня растений нигде не обнаружил - лишь мелкий гравий, и на нем несколько грубых булыжников, расставленных безо всякой симметрии. - Как я понимаю, это аллегория борьбы порядка и хаоса, - кивнул доктор с видом знатока. - Недурно, хоть и несколько прямолинейно. Титулярный советник и сержант переглянулись. Первый озадаченно нахмурился, второй ухмыльнулся. Спустились под землю, в длинный погреб, освещенный масляными лампами. Судя по мишеням и ящикам со стреляными гильзами, здесь находился полицейский тир. Внимание Фандорина привлекли три соломенных чучела в человеческий рост: каждое обряжено в кимоно, в руке бамбуковый меч. - Почтительнейше прошу господина вице-консула ознакомиться с моим планом. - Асагава покрутил фитильки на лампах, стало светлее. - По моей просьбе господин вице-интендант Суга прислал двух хороших стрелков из револьвера. Я проверил их на этих макетах, оба бьют без промаха. Мы позволим сацумцам войти в годаун. Потом придем их арестовывать. Всего четыре человека: один будет изображать старшего, трое - рядовых патрульных. Если больше - сацумцы действительно могут покончить с собой, а тут они решат, что с такой маленькой командой справятся без труда. Обнажат свои мечи, и тогда "старший" упадет на пол - его роль на этом кончается. Трое "патрульных" (это двое токийцев и я) выхватывают из-под плащей револьверы и открывают огонь. Стрелять будем по рукам. Таким образом, мы, во-первых, возьмем злоумышленников с оружием, а во-вторых, не дадим им уйти от ответа. Американец толкнул Эраста Петровича локтем в бок: - Слыхали, Расти? Они будут палить по рукам! Не так-то это просто, мистер Гоу. Известно, какие из японцев стрелки! План, может, и неплох, но идти должны не вы. - Кто же тогда, разрешите спросить? И, позвольте вам напомнить, мое имя - Гоэмон. - Окей, пусть будет Гоуэмон. Кто пойдет дырявить желто... ну этих, сацумцев? Во-первых, конечно, я. Скажите, Расти, вы метко стреляете? - Довольно метко, - скромно сказал Эраст Петрович, умевший с двадцати шагов вогнать одна в одну весь барабан - разумеется, из длинноствольного оружия и с твердого упора. - Отлично. А про вас, док, мы и так знаем - стреляете, как скальпелем режете. Вы, конечно, человек вроде как посторонний и участвовать в нашем шоу не обязаны, но если не побоитесь... - Нет-нет, - оживился Твигс. - Я теперь, знаете ли, стрельбы нисколько не боюсь. Попасть в цель гораздо легче, чем, скажем, аккуратно зашить мышцу или наложить шов. - Молодчага, Лэнс! Вот вам, Гоу, и трое "патрульных". Одену Расти и Лэнса в форму, и будем как трое тупых муниципалов. Вас, так и быть, возьмем четвертым - вроде как переводчиком. Побалаболите с ними и рухнете на пол, а остальное мы сделаем сами. Верно, ребята? - Конечно! - с энтузиазмом воскликнул доктор, очень довольный наметившимся приключением. Эраст Петрович подумал: мужчина даже самой мирной профессии, раз взяв в руки оружие, уже никогда не забудет этого ощущения. И будет стремиться испытать его вновь. - Прошу извинить за дотошность, но можно ли посмотреть, насколько хорошо вы стреляете, джентльмены? - спросил Асагава. - Я, конечно, не смею не верить вам на слово, но операция такая важная, я отвечаю за нее и перед господином вице-интендантом, и перед самим господином министром. Твигс потер руки: - Я что ж, я с удовольствием. Не одолжите мне один из ваших замечательных кольтов, сэр? Сержант вручил ему револьвер. Доктор скинул сюртук, остался в одной жилетке. Слегка пошевелил пальцами правой руки, взялся за рукоятку, тщательно прицелился и первой же пулей перебил одному из чучел соломенное запястье - бамбуковый меч упал на пол. - Браво, Лэнс! Твигс поперхнулся от мощного шлепка ладонью по спине. Но инспектор покачал головой: - Сэнсэй, при всем уважении... Разбойники не будут стоять и ждать, пока вы прицелитесь. Это ведь не европейский поединок на пистолетах. Нужно стрелять очень-очень быстро, да еще учитывать, что ваш противник в этот момент тоже будет двигаться. Японец нажал ногой на какой-то рычаг, и манекены вдруг закружились вместе с деревянным постаментом, будто на карусели. Ланселот Твигс похлопал глазами, опустил револьвер. - Нет... Я так не учился... Не смогу. - Дайте я! Сержант отодвинул врача. Встал враскоряку, слегка присел, стремительно выхватил из кобуры "кольт" и выпалил четыре раза подряд. Одно из чучел бухнулось с подставки, во все стороны полетели клочья соломы. Асагава подошел, нагнулся. - Четыре дырки. Две в груди, две в животе. - А вы как думали! Уолтер Локстон бьет без промаха. - Не годится, - Японец выпрямился. - Они нужны нам живыми. Необходимо стрелять по рукам. - Ага, попробуйте! Это только на словах легко! - Сейчас попробую. Не затруднит ли вас покрутить поворотный круг. Только, пожалуйста, побыстрее. А вы, господин вице-консул, дайте команду. Сержант разогнал манекенов так, что замелькало в глазах. Асагава стоял, держал руку в кармане. - Огонь! - крикнул Фандорин, и еще не успел произнести последний звук этого коротенького слова, как уже грянул выстрел. Инспектор выпалил не целясь, с бедра. Оба чучела остались на месте. - Ага! - торжествующе возопил Локстон. - Промазал! Он перестал качать ногой рычаг, фигуры замедлили движение, и стало видно, что у одной из них рука, к которой привязан меч, слегка покривилась. Доктор подошел, нагнулся. - Как раз в сухожилие. С такой раной живой человек не смог бы удержать даже карандаш. У сержанта отвисла челюсть. - Черт подери, Гоу! Где вы так насобачились? - Да-да, - подхватил Фандорин. - Я никогда не видел ничего п-подобного, даже в итальянском цирке, где маэстро пулей сбивал орех с головы собственной дочери! Асагава скромно потупился. - Можете называть это "японским цирком", - сказал он. - Я всего лишь соединил два наших древних искусства: баттодзюцу и ину-омоно. Первое - это... - Знаю, знаю! - взволнованно перебил Эраст Петрович. - Это искусство м-молниеносного выхватывания меча из ножен. Ему можно научиться! А что такое ину-омоно? - Искусство стрельбы из лука по бегущим собакам, - ответил чудо-стрелок, и титулярный советник сразу сник, подумав, что такой ценой не нужно ему никакой чудо-стрельбы. - Скажите, Асагава-сан, - спросил Фандорин. - Вы уверены, что остальные двое ваших людей стреляют так же хорошо? - Гораздо лучше. Поэтому моя задача - сухорукий, с него хватит одной меткой пули. Но господин вице-консул, должно быть, тоже хочет продемонстрировать свое искусство? Я только прикажу обратно приделать мишеням руки. Эраст Петрович лишь вздохнул. - Б-благодарю. Я вижу, что японская полиция отлично проведет операцию и без нашего участия. x x x Но никакой операции не вышло. Заброшенная сеть вновь осталась без улова. Сацумцы в годаун не вернулись - ни днем, ни в вечерних сумерках, ни в ночной тьме. Когда окрестные холмы порозовели от лучей восходящего солнца, Фандорин сказал хмурому инспектору Асагаве: - Они не придут. - Этого не может быть! Самурай никогда не бросит свою катану! К исходу ночи от насмешливой уверенности японца мало что осталось. Он делался все бледнее, углы рта нервно подрагивали - было видно, что он с трудом сохраняет остатки самообладания. После вчерашнего издевательства Фандорин не испытывал к инспектору ни малейшего сочувствия. - Не надо было до такой степени полагаться на собственные силы, - мстительно заметил он. - Сацумцы заметили вашу слежку. Мечи самураям, возможно, и дороги, но собственная шкура все-таки дороже. Я отправляюсь спать. Лицо Асагавы мучительно дрогнуло. - А я останусь и буду ждать, - процедил он сквозь стиснутые зубы, уже безо всяких "с вашего позволения" и "если господин вице-консул соизволит разрешить". - Ну-ну. Попрощавшись с Локстоном и доктором Твигсом, Эраст Петрович отправился домой. Пустая набережная была окутана прозрачным, нежным туманом, но титулярный советник не смотрел ни на нарядные фасады, ни на влажно посверкивающую мостовую - его взгляд был прикован к нерукотворному чуду, именуемому "восход над морем". Молодой человек шел и думал, что если б каждый человек начинал свой день, наблюдая, как Божий мир наполняется жизнью, светом и красотой, то в мире исчезли бы мерзость и злодейство - в омытой восходом душе просто не нашлось бы для них места. Впрочем, жизнь Эраста Петровича сложилась таким образом, что прекрасным мечтаниям он мог предаваться лишь наедине с собой, да и то самое недолгое время - безжалостный рассудок немедленно расставлял все на свои места. "Очень возможно, что созерцание восхода над морем и понизило бы уровень преступности в первой половине суток, но лишь затем, чтобы еще более повысить его во второй, - сказал себе титулярный советник. - Человеку свойственно стыдиться моментов умильности и прекраснодушия. Можно было бы, конечно, для равновесия принудить все население земли любоваться и закатом, зрелище тоже хоть куда. Однако страшно представить, во что тогда превратятся пасмурные дни..." Фандорин со вздохом отвернулся от картины, сотворенной Богом, к пейзажу, созданному людьми. В этот чистый, умытый росой час сей последний тоже был очень недурен, хоть и куда менее совершенен: под фонарем, подложив под щеку кулак, дрых обессилевший матрос, на углу противно шаркал метлой не в меру усердный дворник. Вдруг он уронил свое орудие, оглянулся, и в ту же секунду Фандорин услышал стремительно нарастающий грохот, женские крики. Из-за угла на набережную бешено вынеслась легкая одноколка. Чуть не перевернулась, оторвавшись от мостовой одним колесом, но кое-как выровнялась - лошадь успела свернуть перед самым парапетом, однако замедлила бег не более чем на долю секунды. С истошным ржанием мотнула башкой, роняя клочья пены, и припустила сумасшедшим галопом вдоль моря, быстро приближаясь к Фандорину. В коляске была женщина, она держалась обеими руками за сиденье и пронзительно кричала, растрепавшиеся черные волосы развевались по ветру - шляпка, должно быть, давно слетела. Все было ясно: лошадь чего-то испугалась, понесла, а хозяйка не смогла удержать поводья. Эраст Петрович не анализировал ситуацию, не пытался предугадать возможные последствия, он просто соскочил с тротуара и побежал в том же направлении, в каком неслась коляска, - настолько быстро, насколько можно бежать, если все время глядишь назад. Лошадь была красивой белой масти, но грубовата и невысока в холке. Титулярный советник уже видел таких здесь, в Йокогаме. Всеволод Витальевич сказал, что это исконно японская порода, отличающаяся капризностью и малой пригодностью для езды в упряжке. Фандорину никогда в жизни не доводилось останавливать взбесившуюся лошадь, но однажды, во время недавней войны, он видел, сколь ловко это получилось у казака и, с всегдашней своей любознательностью, выспросил, как это делается. "Ты, барин, главно дело, за уздейку ее не лапь, - поделился наукой донец, - они, когда сдуремши, энтого не любят. Ты ей на шею прыгай, голову к земле гни. Да ори на нее не матерно, а ласково: "донюшка, голубушка, невестушка моя". Она в разум и войдет. А ежели жеребец, то его надо "братишкой", еще "земелей" можно". Когда обезумевшее животное поровнялось с бегущим, Эраст Петрович поступил в полном соответствии с теорией. Прыгнул, повис на потной, скользкой шее и только тут сообразил, что не знает, жеребец это или кобыла - не было времени рассматривать. Поэтому на всякий случай запустил и "донюшку", и "земелю", и "братишку" с "голубушкой". Сначала не помогло. То ли надо было уговаривать по-японски, то ли лошади не понравился груз на шее, но представительница (а может, представитель) капризной породы страшно фыркнула, замотала башкой, попробовала цапнуть титулярного советника зубами за плечо. Не преуспела и лишь тогда начала понемногу замедлять бег. Шагов через двести скачка, наконец, прекратилась. Лошадь стояла, вся дрожа, по спине и крупу сползали мыльные клочья. Фандорин расцепил объятия. Пошатываясь, встал на ноги. Первым делом выяснил вопрос, занимавший его все недолгое, но показавшееся ему бесконечным время, пока он исполнял роль оглобли. - Ага, все-таки д-донюшка, - пробормотал Эраст Петрович и лишь после этого взглянул на спасенную даму. Это была содержанка достопочтенного Алджернона Булкокса, она же излучательница волшебного сияния госпожа О-Юми. Ее прическа рассыпалась, со лба свешивалась длинная прядь, платье было разорвано, так что виднелось белое плечо с алой царапиной. Но и в этом виде владелица незабываемой серебряной туфельки была до того прекрасна, что титулярный советник замер и потерянно захлопал своими длинными ресницами. Никакое это не сияние, пронеслось у него в голове. Это ослепительная красота. Потому так и называется, что от нее будто слепнешь... А еще он подумал, что вряд ли растерзанность ему так же к лицу, как ей. Один рукав сюртука у титулярного советника был оторван полностью и болтался на локте, второй рукав успела погрызть кобыла, панталоны и штиблеты почернели от грязи, а ужаснее всего, конечно, был едкий запах конского пота, которым Эраст Петрович пропитался с головы до ног. - Вы целы, сударыня? - спросил он по-английски и слегка попятился, чтоб не терзать ее обоняния. - У вас на плече к-кровь... Она взглянула на ссадину, опустила край платья ниже - показалась впадинка под ключицей, и Фандорин проглотил конец фразы. - А, это я сама. Рукояткой кнута зацепила, - ответила японка и беспечно смахнула пальцем коралловую капельку. Голос у куртизанки оказался неожиданно низкий, хрипловатый - по европейским меркам некрасивый, но было в его звуке нечто, заставившее Фандорина на миг опустить глаза. Взяв себя в руки, он снова посмотрел ей в лицо и увидел, что она улыбается - его смущение, похоже, ее забавляло. - Я вижу, вы не очень испугались, - медленно произнес Эраст Петрович. - Очень. Но у меня было время успокоиться. Вы так пылко обнимались с моей Наоми. - В удлиненных глазах сверкнули лукавые искорки. - Ах, вы настоящий герой! И если бы я, в свою очередь, была настоящей японкой, то мне следовало бы выплачивать вам долг благодарности до конца моих дней. Но я научилась у вас, иностранцев, многим полезным вещам. Например, что можно просто сказать "спасибо, сэр", и быть в расчете. Спасибо, сэр. Я вам очень признательна. Она приподнялась с сиденья и изобразила грациозный книксен. - Не за что, - наклонил голову Фандорин, увидел злополучный болтающийся рукав и поскорей его оторвал. Очень хотелось, чтобы ее голос звучал еще, и молодой человек спросил. - Вы отправились кататься в такое раннее время? Еще нет и п-пяти часов. - Каждое утро езжу на мыс любоваться, как над морем восходит солнце. Самое лучшее зрелище на свете, - ответила О-Юми, закладывая локон за свое маленькое оттопыренное ухо, просвечивающее розовым. Эраст Петрович удивленно посмотрел на нее - казалось, она подслушала его недавние мысли. - И вы так рано встаете? - Нет, так поздно ложусь, - рассмеялась удивительная женщина. Смех, в отличие от голоса, у нее был совсем не хриплый, а чистый и звонкий. Теперь Фандорину захотелось, чтобы она рассмеялась еще. Но он не придумал, как этого добиться. Сказать что-нибудь шутливое про лошадь? Титулярный советник рассеянно потрепал кобылу по крупу. Та испуганно покосилась на него воспаленным глазом, жалобно заржала. - Безумно жалко шляпку, - вздохнула О-Юми, продолжая приводить в порядок прическу. - Она была такая красивая! Слетела, теперь не найдешь. Это плата за патриотизм. Мой друг предупреждал, что японская лошадь не сможет хорошо ходить в упряжке, а я решила доказать ему обратное. Это она про Булкокса, догадался Эраст Петрович. - Теперь она не понесет. Нужно только немного повести ее в поводу. Если п-позволите... Он взял кобылу под уздцы, медленно повел по набережной. Очень хотелось оглянуться, но Фандорин держал себя в руках. В конце концов, он не мальчишка, чтобы, разинув рот, пялиться на красоток. Молчание затягивалось. Эраст Петрович, положим, выдерживал характер, но почему молчала она? Разве женщины, только что спасшиеся от смертельной опасности, молчат, да еще в обществе своего избавителя? Прошла минута, другая, третья. Тишина перестала быть просто паузой в разговоре, она начала обретать некий особый смысл. Известно ведь, хотя бы из той же беллетристики: когда едва знакомые женщина и мужчина надолго умолкают, это сближает больше всякого разговора. Не выдержав, титулярный советник незаметно потянул уздечку на себя, и когда кобыла мотнула башкой в его сторону, полуобернулся - а заодно искоса взглянул на японку. Оказывается, она и не думала смотреть ему в спину! Отвернулась, раскрыла зеркальце и занялась лицом - уже успела причесаться, заколоть волосы, напудрить носик. Вот вам и многозначительное молчание! Рассердившись на собственную глупость, Фандорин передал японке поводья и твердо сказал: - Все, сударыня. Лошадь совершенно успокоилась. Можете ехать дальше, только потише и не выпускайте поводьев. Он приподнял шляпу, каким-то чудом удержавшуюся на голове, и хотел откланяться, но заколебался - вежливо ли уйти, не представившись. С другой стороны, не велика ли честь - представляться распутной женщине, будто светской даме? Возобладала учтивость. - П-простите, я забыл назваться. Я... Она остановила его движением руки: - Не нужно. Имя мне скажет очень мало. А главное я увижу и без имени. Посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, нежные губы беззвучно зашевелились. - И что же вы видите? - поневоле улыбнулся Фандорин. - Пока немногое. Вас любит удача и любят вещи, но не любит судьба. Вы прожили на свете двадцать два года, но на самом деле вы старше. И это неудивительно: вы часто бывали на дюйм от смерти, потеряли половину сердца, а от этого быстро стареют... Ну что ж. Еще раз: спасибо, сэр. И прощайте. Услышав про половину сердца, Эраст Петрович вздрогнул. Дама же тряхнула поводьями, пронзительно крикнула "Јси, икоо!" и пустила кобылу рысью - очень резвой, несмотря на предостережение. Лошадь по имени Наоми послушно бежала, мерно прядая острыми белыми ушами. Подковы выстукивали по мостовой веселую серебряную дробь. А в конце пути Вспомнишь: неслась сквозь туман Белая лошадь. Последняя улыбка В тот день он видел ее еще раз. Ничего удивительного, Йокогама - маленький город. Вечером Эраст Петрович возвращался в консульство по Мэйн-стрит после совещания с сержантом и инспектором и видел, как мимо в открытом бруэме проехали огненноволосый Булкокс и его наложница. Англичанин был в чем-то малиновом (Фандорин на него едва взглянул); его спутница - в черном облегающем платье, шляпе со страусовым пером, невесомая вуаль не закрывала лица, а лишь словно окутывала черты легкой дымкой. Титулярный советник слегка поклонился, постаравшись, чтобы движение не выражало ничего кроме самой обыкновенной учтивости. О-Юми на поклон не ответила, но посмотрела долгим и странным взглядом, в смысл которого Эраст Петрович потом долго пытался вникнуть. Что-то ищущее, немного тревожное? Пожалуй, так: она будто пыталась рассмотреть в его лице нечто сокрытое, одновременно надеясь и страшась это "нечто" обнаружить. С немалым трудом он заставил себя выбросить пустое из головы и вернуться мыслями к существенному. В следующий раз они встретились назавтра, после полудня. Из Токио в муниципальную полицию приехал капитан-лейтенант Бухарцев - узнать, как продвигается расследование. По сравнению с первой встречей морской агент вел себя сущим ангелом. К титулярному советнику совершенно переменился, держался уважительно, мало говорил и внимательно слушал. Ничего нового от него не узнали - лишь то, что министра Окубо охраняют днем и ночью, он почти не покидает свою резиденцию и страшно из-за этого бесится. Может обещанную неделю не продержаться. Эраст Петрович кратко изложил соотечественнику состояние дел. Сацумцы бесследно исчезли. Слежка за Горбуном усилена, ибо теперь точно установлено: он с заговорщиками заодно, но проку от секретного наблюдения пока нуль. Хозяин "Ракуэна" все время торчит у себя, под утро уходит домой спать, потом снова идет в притон. И никаких зацепок. Еще Фандорин показал Бухарцеву собранные улики, специально ради такого случая разложенные на столе у сержанта: три меча, целлулоидный воротничок, зеркало. Два последних предмета капитан-лейтенант рассмотрел в лупу, потом в ту же лупу долго разглядывал подушечку собственного пальца, пожал плечами и изрек: "Ерундистика". Когда вице-консул провожал агента до коляски, тот вещал о сугубой важности доверенного Фандорину дела. - ...Можем либо повысить градус нашего влияния до небывалых высот - это если вам удастся изловить убийц - либо же подорвать свою репутацию и вызвать неприязнь всемогущего министра, который н