явшись с женщиной, машина притормозила. В нижней прорези маски блеснули белые зубы, их обладатель игриво помахал рукой и крикнул: - Эй, красавица, зачем так опасно гуляешь? Мадина опустила голову. Не получив ответа, человек в машине тем не менее так же весело прокричал, перекрывая фырканье двигателя и грохот наползавшей колонны: - Как тут у вас? Боевиков нет? Что молчишь? Не бойся, мы таких красивых не обижаем! Мадина по-прежнему упорно не поднимала глаз. Во-первых, сказалась выработанная с детства привычка не пялить глаза на мужчин, особенно на чужих. А во-вторых, неужели он думает, что ему здесь кто-то может радоваться и кто-то будет с ним любезно разговаривать? После этих сумасшедших бомбежек и обстрелов? После того как улицы города устелили сотни трупов? - Нет у нас никаких боевиков. Здесь мирные все. - Ой, смотри, красивая! Уазик зарычал, и машина, вновь набирая дистанцию, отделявшую ее от колонны, пошла вперед. Мадина продолжала стоять в нерешительности. Перебежать дорогу сейчас или уже дождаться, пока пройдет вся техника, такая страшная, полная тяжелой угрозы? Вообще-то, настоящей вражды к федералам она не испытывала. Помнила, как спокойно входили в город, прокатившись через центр в сторону железнодорожного вокзала, первые колонны. А потом началась бойня, и отчаявшиеся окровавленные люди в военной форме метались между каменными коробками, а их убивали, убивали, убивали... Может быть, это было и правильно, и справедливо. Мужчины в эти дни только и говорили о своих победах. Хвастались даже те, кто никакого участия в боях не принимал. Но Мадина женским сердцем, сердцем матери не могла принять ту жестокость, которую проявляли победители. Особенно ей запомнился худенький рыжий мальчишка в солдатской форме, странно похожий на ее старшего - Алхазура. Наверное, ее сын будет так же выглядеть в восемнадцать лет. Ведь в армию берут с восемнадцати? Хотя это в России. А как теперь будет у них, в Ичкерии? Это было на их улице. В городе после страшной стрельбы в центре на несколько часов установилось затишье, и Мадина рискнула сходить через несколько домов к соседке. У той муж служил в национальной гвардии, можно было узнать новости: что происходит и, самое главное - чего ждать дальше. А возвращаясь, она увидела этого рыжего. Его вели по улице двое увешанных оружием взрослых бородатых мужчин и поминутно били прикладами автоматов то по спине, то по затылку. Солдатик был раздет, в одной белой бязевой рубашке и разорванных брюках. Его короткие кирзовые сапоги с налипшими комьями грязи хлябали голенищами и норовили свалиться с ног. Он трясся от пронизывающего сырого холода. Но не от страха. На его лице было написано лишь злое упрямство, совсем как у Алхазура, когда ему не удавалось победить в очередной борцовской схватке с приятелями или двоюродными братьями. После одного из ударов, рыжий упал на колени и, повернувшись к тем, кто его бил, что-то прокричал. Должно быть, что-то злое и обидное. И тогда его ударили уже в лицо. У одного из мужчин в руке появился большой нож. Он наклонился к мальчишке... Мадину затрясло, и женщина, наклонив лицо, чтобы ничего не видеть, быстрым шагом пошла, почти побежала домой. Но, пройдя немного, не выдержала и обернулась. Тело рыжего, прогнувшись в спине и мелко подрагивая, лежало на асфальте животом вниз. Но его лицо, неестественно белое, завернутое, запрокинутое к плечу, смотрело почти что вверх, к небу. Из-под плеча на асфальт стремительно наплывала густая бурая лужа. Мадина не помнила, как добралась домой. Она жила недалеко от центра Грозного, в уцелевшем пока квартале частных домов, у своего свекра. После смерти мужа, за месяц сгоревшего от рака позвоночника, она, по обычаю, осталась в его семье. У них было четверо детей, трое сыновей и девочка, все - погодки. Мадина была не только красива, но и замечательно по-женски здорова. И Аллах не давал пустовать ее чреву, к гордости мужа и на радость рано овдовевшему свекру, видевшему, как наполняется их дом. Свекор, строгий, молчаливый, жестко державший в жилистом кулаке всю семью, младшей снохой был доволен. Не показывая этого явно, он все же в каких-то малозаметных, вроде бы и пустяковых, моментах отличал ее, вызывая легкую ревность старшей невестки Хажар. Женское сердце чутко... У той тоже были дети, двое, мальчик и девочка. Но после третьей беременности, закончившейся выкидышем, она уже не могла рожать. И утешала себя лишь тем, что все же успела подарить мужу наследника, крепкого бойкого мальчишку, ставшего старшим в очередном поколении большого и сильного рода. Несмотря на эти нюансы, невестки ладили между собой. Особенно сблизились они после смерти мужа Мадины. Старший брат умершего, муж Хажар, Иса, известный всему городу своими золотыми руками автомеханик, заменил детям отца, обеспечивая и воспитывая их наравне со своими. А тетка стала для них второй матерью. Незадолго до смерти отца старшему из погодков - Алхазуру исполнилось четыре года. Сейчас ему было шесть и осенью он должен был бы пойти в подготовительный класс... Как же он все-таки похож на этого убитого мальчишку. Неужели и его судьба - одеть военную форму и сгинуть в какой-нибудь резне? Когда Мадина вернулась домой, у нее был такой вид, что, Хажар, снимавшая просохшее белье во дворе, чуть не выронила тазик из рук. Выслушав страшный сбивчивый рассказ невестки, она потемнела лицом и с тоской оглянулась на окно, из которого доносились детские голоса. Свекор, строгавший во дворе под навесом какую-то деревяшку, тоже все слышал. Он нашел среди инструментов, хранившихся в пристройке к дому, штыковую лопату. Затем молча взял из тазика Хажар только что сложенную чистую простыню, позвал Ису и вместе с ним вышел на улицу. Потом соседи рассказывали, что отец с сыном отнесли тело солдатика на небольшой пустырь за домами и похоронили в импровизированном саване. Старик даже прочитал над убитым короткую молитву. Кое-кому это очень не понравилось. Но никто не посмел сделать ему замечание. Зачем наживать вражду с человеком, у которого только родных братьев шесть человек и только в ближних ветвях рода больше мужчин, чем в иных полных тейпах. А потом на город обрушилась настоящая война. Непрерывный стрекот стрельбы; грохот самолетов; жуткий вой и шелест в небе; взрывы, сливающиеся в один мощный ровный гул; постоянно дрожащий, как от землетрясения, и подпрыгивающий от близких попаданий дом. Две невестки, обнимая детей, сидели в большом, занимавшем всю площадь под домом подвале, среди банок с консервами, и непрерывно молили Аллаха о том, чтобы он пощадил их, отвел беду. В какой-то момент наиболее частая стрельба отдалилась от их дома. Чеченское ополчение и гвардейцы вновь смогли выбить часть федералов из центра к окраине, а остальных заблокировать в занятых ими районах. И тогда по-прежнему молчаливый свекор вывел из гаража свои старенькие 'жигули'. Он укрепил на дверце палку с белым полотенцем и медленно, объезжая лежащие на улицах трупы, останавливаясь на каждый окрик любого человека с оружием, повез Мадину с детьми к ее родителям. Здесь, действительно, было безопасней. Этот район война почти не затронула. Мадина сначала не понимала, почему свекор не отвез сюда и вторую сноху. Лишь потом она осознала, что мудрый старик, многое повидавший в жизни, предвидел, что после первых неудач федералы обрушатся на Грозный с новой силой. И он специально разделил свою семью. Чтобы одна бомба или один снаряд не смогли уничтожить ее всю сразу. Здесь, на окраине, было не только тише. Но и с едой получше. В подвалах оставалось еще немало зимних запасов. И практически все живущие здесь держали скотину. В том числе и двоюродная сестра Мадины, ровесница и самая близкая подруга детства, жившая всего в пяти минутах ходьбы, за старым кладбищем. От нее-то по удобной тропинке, соединявшей две параллельные улицы, и возвращалась Мадина с трехлитровой банкой молока в матерчатой сумке. Сейчас эта огромная бронированная змея сползет с холма, втянется в улицы, и город вновь загрохочет, окутается дымом пожаров. И снова хлынет кровь. Как там родные? Когда друзья Исы пришли звать его в ополчение, он обратился за советом к отцу. Тот ответил коротко: 'Война не рождает сыновей. Она их убивает. На тебе - твои дети и дети брата. А эта война - грязная, в ней нет справедливости'. И сын внял мудрому совету. Лишь бы ничего не случилось с Хажар и с детьми. Тогда никто и ничто не удержит Ису дома. Да отец в таком случае и удерживать не станет. Как все страшно! Мадина понимала, что никто не будет тормозить колонну из-за одинокой женщины на обочине. Тем более что разведчики федералов уже останавливались и разговаривали с ней. Опасны солдаты - одиночки, или их мелкие группы. Оставшись без командиров, пробираясь через враждебный город с оружием в руках, голодные, испуганные и ожесточенные, они часто готовы выместить свое озлобление и страх на любом, кто попадется им на пути. А в данной ситуации безопаснее всего было оставаться на месте и ждать, пока вся техника пройдет мимо. И она, отступив несколько шагов назад, подальше от грязной обочины, продолжала стоять, прижимая к животу драгоценную по нынешним временам банку. Жирное, парное, еще теплое молоко сквозь ткань сумки приятно согревало зябнущие руки в тонких перчатках. Вот с ней поравнялся передний танк.... И вдруг что-то произошло. Танк внезапно остановился, словно наткнувшись на какое-то препятствие. И вся колонна, лязгая, как тормозящий железнодорожный состав, стала замедлять ход. А потом вдруг расползлась в стороны, тяжко переваливаясь через неглубокие кюветы, сминая придорожный кустарник и разворачиваясь в подкову. Оглушенная грохотом техники Мадина оказалась внутри этой подковы. Ничего не понимая, она испуганными глазами смотрела, как прямо на нее наползает, покачивая жутким жерлом своей пушки, один из танков. Женщина шарахнулась в сторону. Танк, выбросив ей в лицо комья липкой грязи и сизую струю выхлопа, крутнулся на одной гусенице и развернулся в сторону домов. С его кормы, оскальзываясь и приседая, прыгали солдаты в грязных, покрытых серой коркой ватных штанах и бушлатах, в завязанных под подбородками теплых шапках. Один их них, чуть не столкнувшись с Мадиной, вскинул автомат и ненавистно заорал: - Наводчица! Тварь! Другой с силой рванул ствол его оружия вниз: - Охерел?! - Но тут же сам, так же сипло и яростно рявкнул на Мадину: - Х.. смотришь?! Не видишь, что делается?! Уматывай, дура! Беги, пока цела! Мадина беспомощно оглянулась: куда ей бежать?! И, мгновенно забыв о собственном страхе, замерла, словно окаменела: в самом начале их улицы, в нескольких метрах от крайнего дома, уткнувшись в столб освещения, стоял уазик. А рядом с ним как разбросанные неряшливой девчонкой куклы, раскинув руки, лежали две фигурки в бело-грязных куртках, с черными безлицыми головами. Третий разведчик, уткнувшись лицом в рулевое колесо, замер на водительском сиденье, будто решил вздремнуть минутку-другую после тяжелого и напряженного марша. Этот дом на углу уже давно пустовал. Его хозяин Дауд, бывший сотрудник уголовного розыска, имевший кровные счеты с дудаевцами, исчез из города вместе с уцелевшими членами семьи. Но сейчас в его окруженном кирпичным забором дворе были люди. Вот над основательной коричневой кладкой мелькнула чья-то голова и сзади за ней взметнулось облако плотного белого дыма. Над забором вспыхнула яркая оранжевая звезда, стремительно понеслась вперед по пологой дуге и ударила в одну из машин на ближнем краю подковы. Через секунду до Мадины донесся звук взрыва. И тут же, рядом с ней страшно хлестанула танковая пушка. Резкий удар мощной воздушной пощечиной сбил ее с ног, дикой болью рванул перепонки. Но она не потеряла сознание. А наоборот, в какие-то доли секунды, в жутком и безнадежном просветлении осознала, что сейчас произойдет. Встав на четвереньки и пошатываясь, Мадина подняла голову. Крайнего дома не было. Зеленые железные ворота, раньше горделиво возвышавшиеся перед ним, сейчас валялись на земле. А в пустом проеме между столбами, над холмом мусора оседала туча известково-белой пыли. Ударила еще одна пушка. Второй дом от края улицы вспучился, его стропила с шифером приподнялись, будто крышка над кастрюлей с выползающим тестом. А затем все осело. И над кучей битых кирпичей, растопырившихся стропил и медленно сползающего с них шифера, осталась стоять только одна уцелевшая боковая стена. Их дом, в котором сейчас под присмотром стариков оставались ее дети, был четвертым с краю. Мадина не бежала, она летела. Летела, как в страшном кошмарном сне: с неистовой силой перебирая ногами, но оставаясь почти на месте и понимая, что не успевает, никак не успевает. Подпрыгнул и осел третий дом... Когда колонна снова свернулась в походный порядок и, словно горячий нож сквозь масло, прошла дальше через этот район, на расстрелянную улицу сбежались люди. И родственники увидели на развалинах живую Мадину. Изодранными в кровь, разбитыми до голых костей руками она молча и яростно расшвыривала в стороны доски и кирпичи на месте бывшей кухни. Там, где в центре пола должна была быть крышка погреба. Только в погребе старики могли спрятать ее детей. И только там они могли уцелеть. Подошедшие и сразу принявшиеся за работу мужчины попытались ее остановить, отвести в сторону. Но она молча вырвалась из их рук. Ее двоюродная сестра, плачущая, разрывающаяся между общей бедой и страхом за своих, тоже оставленных с родителями детей, хотела ее перевязать. Мадина так глянула черными провалами пустых глаз, что у той и руки опустились. И продолжала копать. Тогда мужчины стали работать рядом с ней, полагаясь на ее материнское чутье и вытаскивая то, что ей было не под силу. Рядом оставалась и сестра, понимая, что предстоит увидеть, и боясь это увидеть. Часа через два, подняв оторванную створку посудного шкафа, среди крошева штукатурки Мадина увидела мертвое лицо своей матери. Очистив и бережно приподняв голову мамы, она стала высвобождать ее грудь и плечи. Затем - вытягивать из-под щебня ее руку. Рука эта была почему-то необыкновенно длинной, и ее никак не удавалось вытащить. Но все вокруг, вместо того чтобы помочь, вдруг перестали работать и замерли с окаменевшими лицами. А Мадина все еще не могла, а точнее, просто не хотела увидеть и понять то, что видели и понимали остальные. Кисть ее матери закоченевшей хваткой сжимала тонкие пальчики детской руки, уходящей под огромный пласт обрушившейся стены... Астрахань - Слушай, Дэн! Давай махнемся водилами, а! - Лешка из ульяновского СОБРа, перекуривая вместе с другими братишками из сводного отряда, завистливо разглядывал нагруженный, словно ишак, БТР дэновского экипажа. - Э-э, не-е! Такая корова нужна самому! - Денис довольно засмеялся. С каждым днем он все больше убеждался, что с Василием ему действительно повезло. Если честно, то обветренное, в красных прожилках лицо и незатейливые манеры напарника первое время внушали ему опасение, как бы тот не оказался чрезмерным любителем спиртного. Но в этой части Василий ничем особенным не выделялся. От других не отставал, но и сильно не увлекался. Зато в Астрахани в первый же день, пока его коллеги, съехавшиеся с разных концов страны, еще отсыпались и ждали у моря погоды, Василий разузнал, где предстоит получать БТРы и быстро скорешился с обслуживавшими их технарями. А к моменту появления на базе остальных водителей сводного отряда, он уже успел облазить и проверить на ходу самый свежий из бронетранспортеров, укомплектовать его по фантастической норме положенности и выцыганить кучу разного вспомогательного барахла. В данный же момент он, от старательности высунув язык, как первоклашка над прописями, тщательно выводил на борту грозной машины ее новое имя: 'Домовой'. - Вот сам он домовой и есть. Хозяин! - ЛЃха вздохнул и, досадливо отшвырнув в сторону докуренную до фильтра сигарету, пошел воспитывать своего напарника, который, заполонив нутро их БТРа жутким перегаром, отсыпался на водительском сиденье. А Дэн, подойдя к 'Домовому', ласково похлопал его по окрашенному в защитный цвет боку. Теперь эта восьмиколесная, одетая в броню машина становилась для них с Василием не просто боевой техникой, но и их домом и крепостью. Могла стать и братской могилой. Но об этом как-то думать не хотелось. - Высохнуть-то успеет? - Краска - нитро. На ацетоне. За кистью сохнет. Хочешь побалдеть, еще осталось? - Василий, балуясь, сунул банку под нос напарнику. - Отвали, юный токсикоман! Ты ведь, куркуль, точно, остатки не выкинешь, заначишь. Только я тебя умоляю, не тащи в машину, где-нибудь сверху засунь. А то и в самом деле нанюхаемся. Пронзительный свист пронесся вдоль выстроившейся на обочине дороги колонны. И следом за ним прокатилась повторенная на разные голоса команда: - По машинам! Народ, жадно, на ходу делая последние затяжки, щелчками отстреливая в разные стороны бычки и перебрасываясь короткими репликами, разбежался к своим бэтээрам. - Ну, с Богом! - Дэн хлопнул напарника по плечу и еще раз заглянул товарищу в глаза: как он, готов ли душой к опасному путешествию? А тот отошел к корме БТРа, не торопясь расстегнул камуфлированные штаны и серьезно, с чувством, оросил заднее колесо. Застегнулся. Кивнул головой на большую алюминиевую канистру с водой: - Полей. Вымыл руки, обтер чистой ветошкой и, приторочив канистру к бесчисленным вьюкам на броне, неторопливо полез в люк. И от этой незатейливой сценки вдруг стало у Дэна на сердце легко и спокойно. Обстоятельный человек. С таким не пропадешь. Грозный Кто-то снаружи со всей дури лупанул по броне то ли палкой, то ли прикладом. Еще удар и еще!... - Какого хрена! - Дэн сердито приподнялся на локте и прислушался. Удары прекратились. Если бы кому-то действительно что-то надо было от экипажа, он бы давно забрался на броню и постучал в люк, как все порядочные люди. Скорее всего, дурковал один из бойцов, отмечавших накануне свое прибытие в Грозный. Горе-вояки! Вставать и разбираться не хотелось. В машине, под бушлатом, было так тепло и уютно. А за броней висела враждебная, ледяная, пронизывающая до костей мгла. Город в первый день так разглядеть и не удалось. Шли колонной, открыв верхние люки на случай обстрела из гранатометов, но сами из люков не высовывались. Вероятность словить пулю, пусть даже случайную, была вполне реальной. Но повезло, проскочили без обстрелов со стороны боевиков. Зато вдоволь нагляделись, как стреляют свои. На подходе к городу встречавшие колонну блок-посты салютовали длинными очередями из автоматов и пулеметов вверх или лупили по обочинам дороги, придавливая огнем зеленку на пути товарищей. Дэн, слышавший стрельбу и видевший из башни через оптику своего прицела чумазые улыбки стрелявших, удивлялся. Было странно видеть такое вольное обращение с оружием после тренировок на армейских полигонах и в тире УВД, где за каждый патрон приходилось расписываться и отчитываться, где любой выстрел без команды расценивался как ЧП. В Грозный вошли уже в сумерках. И Дэну, сменившему за рулем Василия, пришлось сосредоточить все внимание на том, чтобы не оторваться от кормы идущего впереди БТРа, но и не врезаться в нее, когда передняя машина вдруг резко тормозит. А притормаживать приходилось часто. Весь асфальт был исковырян выбоинами и воронками от снарядов. Эти воронки тоже вызывали странное ощущение. По телепередачам было ясно, что в Грозном шла стрельба, и федеральным силам, пытавшимся навести порядок, оказывалось серьезное сопротивление. Показывали даже репортаж, как на улицах Грозного горел подожженный чеченцами из гранатометов танк. Только вот для гранатометов и даже для танковых пушек эти воронки были чересчур велики. Да и как выяснилось, тот сгоревший танк был далеко не единственным. Только на пути колоны их оказалось штук пять: черные глыбы с размотанными по грязи гусеницами, безвольно обвисшими стволами пушек или вообще без улетевших невесть куда башен. Еще чаще встречались погибшие собратья 'Домового' и подбитые БМП. Дэну сразу вспомнился эпизод из горячо любимого в детстве фильма 'На войне, как на войне', когда самоходчики младшего лейтенанта Малешкина увидели результаты боя родных тридцатьчетверок с немецкими 'Тиграми'. Но особо всматриваться и рассуждать было некогда. В тех же самых влажных, промозглых сумерках, насыщенных запахами гари и дизельных выхлопов, колонна вкатилась на территорию какого-то то ли заброшенного, то ли недавно пережившего пожар завода. Наскоро выскочив по нужде и недолго потусовавшись по машинам, смертельно уставшие экипажи вскоре расползлись каждый в свой БТР. Томное тепло разогревшихся на ходу, оснащенных мощными печками 'коробок' ласкало не только тело, но и душу, усиливая возникающую под броней иллюзию полной безопасности. Но Дэн, усевшись на свое место стрелка, все же покрутил башню, постарался рассмотреть в оптику хоть какие-то ориентиры и на всякий случай загнал патроны в патронники обоих пулеметов. Василий в это время уже вовсю нахрапывал на сиденье в десантном отсеке. Денис улегся напротив, повертелся немного и, несмотря на пережитое в ходе марша чувство опасности, на волнение, охватившее его перед лицом грозной неизвестности, тоже, наконец, сумел заснуть. Ну вот, пожалуйста: опять! - Бум-м! Бум-м! - Что за идиоты! А ну их в задницу... - Дэн выругался, нащупал в темноте лежавшую рядом армейскую шапку и, опустив ее теплые 'уши', подвязал их под подбородком. Все звуки сразу отдалились, приглушились. А Дэн, решив больше не обращать внимания на дурацкие выходки перепивших героев, снова погрузился в вязкую, расслабляющую дрему. - Подъем, штрафная рота! Бодрый голос Василия пробрался под отпотевшую овчину шапки. Дэн подскочил, больно ударившись плечом о выступающие рукояти башенного поворота. Василий хихикнул и исчез, убрав черно-лохматый контур головы из светло-серого проема люка. Было слышно, как его резиновые сапоги прошлепали по броне и тяжело чавкнули, когда он спрыгнул с борта. Выбравшись из машины, Дэн зябко вздрогнул от мгновенного перехода из влажного тепла в не менее влажную стылость. Вот он, первый настоящий день в Грозном! В уползающей дымке смутными силуэтами постепенно проявлялись заводские корпуса: разбитые, изуродованные. По всей территории были разбросаны плотные рулоны разноцветной полиэтиленовой пленки и картона. Эти нелепо-яркие пятна на грязно-сером фоне не смягчали, а наоборот, усиливали то мрачное впечатление, которое возникало от вида насильственно приконченного творения рук человеческих. Дэн подошел к одному из рулонов, поскоблил рантом ботинка заляпанный влажной грязью голубой бок. Явственно проступила надпись: 'Молоко'. Слово-то какое: мирное, теплое, парное. - Что, брат, молочка захотелось? Дэн поднял глаза. Коренастый крепкий парень с лицом, почерневшим от въевшейся в поры грязи, скалил зубы в дружелюбной ухмылке. Его 'Снег' - давно облюбованный собрами камуфляжный комплект на синтепоне, покрытый плотной болоньей цвета тающих сугробов, был весь испятнан пропалинами. Теплые, с высоким поясом штаны на лямках и заправленная в них куртка в нескольких местах расползлись под грубой штопкой по краям рваных дыр. Автомат, вытертый по бокам до белого блеска, висел у парня под рукой так же, как и у Дэна. Но прилажен он был настолько ловко и настолько гармонировал с обликом своего хозяина, что казался составной частью его организма: третья рука, смертоносная, точная и безотказная. - Из новеньких? Собственно, вопрос этот был вовсе и не вопрос, а утверждение. Но Дэн согласно кивнул головой. Надо же как-то беседу поддержать. - Ну, посмотри, посмотри. Только ушами не хлопай. Вон те розовые рулоны видишь? Это обертки для кефира. А за ними - площадка, которая простреливается с высоток. Вылезешь - можешь словить подарок от снайпера. И воздух слушай. Могут в любой момент минометами накрыть или подствольников накидать. - Кто? - Чехи, кто еще!!! Да и свои могут окучить за будь здоров, - парень рассмеялся. - Похоже, братан, вас, как и нас, готовили. Один трендеж про конституционный долг и ни слова правды, что здесь происходит... Ладно, мне долго рассказывать некогда. Ты американский фильм 'Взвод' видел? - Видел. - Так вот, по сравнению с Грозным - у них там был детский сад. Понял? - Понял... - Сам запомни и ребятам своим скажи, на первые дни, пока не освоились: здесь лучше перебздеть, чем недобздеть. Веди себя, как на минном поле. Потом все сам поймешь. Ладно, удачи, живи, братишка! - крепкая ладонь хлопнула Дэна по плечу, и парень, не торопясь, вразвалочку, побежал к выезжающему с территории завода БТРу. На ходу легко запрыгнул на броню, обернулся. Дэн приветственно вскинул вверх руку со сжатым кулаком. БТР прошел рядом, и человек восемь собрят, таких же матерых и обугленных, шутливо ответили ему пионерскими салютами. Белые зубы сверкали под потрескавшимися сухими губами. Но глаза этих ребят уже не улыбались. Глаза жили отдельной жизнью. Пронизывая висящую над городом дымку, цепкими крючками впиваясь в каждую подозрительную деталь окружающего пейзажа, они, словно рентгеновские установки, просвечивали город в поисках инородных, опасных для их хозяев тел. Они уже работали. Дэн вернулся к своему БТРу. Возле машин собрались не только свои ребята. Подтянулись и любопытствующие из числа тех, кто обосновался на молокозаводе раньше. - Как отдыхалось? - Василий уже успел умыться из своей канистры. Но, поскольку он поливал себе сам и умывался одной рукой, на его веселой физиономии остались смешные разводы, делавшие его похожим на мартышку. - Нормально. Только придурок какой-то всю ночь доставал. Ты не слышал? - Какой придурок? - Да кто-то лазил между машинами и по броне колотил. Палкой, что ли. Звук глухой, но как даст-даст, аж все гудит! Василий недоуменно пожал плечами. Вот дрых, суслик, ничего не слышал! Стоявшие рядом старожилы молокозавода весело заржали: - Палкой, говоришь?! Такой палкой, если в самом деле по броне навернет, то у тебя не только уши отлетят. Это саушки работали, Черноречье окучивали. Там сейчас Дудик тусуется. И, словно в подтверждение их слов, 'дум-м! дум-м!' - тяжелая воздушная кувалда дважды бахнула по темени. Завибрировал, задребезжал свисающий с крыши здания кусок металлической кровли. 'У-у-у! У-у-у!' - провыли в воздухе снаряды явно нешуточного калибра. И два тяжких разрыва вновь сотрясли воздух где-то совсем недалеко, на окраине города. - Ладно, братишки! Не вы первые, не вы последние. Это мы сейчас такие умные. А месяц назад тоже были лопухи еще те... Психотерапевт с вами? - Какой психотерапевт? - Какой, какой? Стеклянный, с пробкой. - Кто ж стекло в броне возит? У нас специальная фляжечка есть, - рассудительно ответил хозяйственный Василий. - Ну и славно. Склад видите? Вот там на полках мы и живем. Берите свою фляжечку и валите к нам, на инструктаж... Но молокозавод стал для экипажей БТР, опередивших основные силы СОБРа, всего лишь перевалочной базой. До этой смены на нем размещался весь сводный отряд, но теперь с утра пораньше все экипажи разбросали по комендатурам. Туда же в течение дня должны были подойти и другие подразделения. Дэну с Василием выпала первая комендатура, расположившаяся в двухэтажном здании, в очень неудобном месте. С одной стороны - пустые дома частного сектора, в которых по ночам шныряли все, кому не лень. А с другой - многоэтажки. Тоже пустые. Идеальное место для снайперов и прочих умельцев. Благо и уметь-то много не нужно: комендатура - как на ладони. Тир! И кто такое место выбрал? Скорее всего, никто ничего особенно и не выбирал. Где зацепились в свое время, да укрепились более-менее, там и остались, передавая друг другу это набитое мешками с песком здание, да его немудреное хозяйство. Заняв две соседние кровати в комнате, предназначенной для собрят, и наскоро забросив под панцирные сетки свои пожитки, Дэн и Василий тут же получили свое первое задание. Старая смена комендатуры уже загрузилась в машины и ждала команду отправляться. Надо было сопроводить 'Уралы' до места сбора больших колонн, которые пойдут через зеленку и перевалы в Моздок, вывозя из войны уставших, ожесточившихся и научившихся убивать. А им на смену уже вползали в город новые колонны с необстрелянными бойцами. В лучшем случае - с армейскими спецподразделениями, собровцами и омоновцами, прошедшими хотя бы какую-то профильную подготовку. В основной же массе - с обычным пушечным мясом, восемнадцатилетними пацанами-срочниками, возглавляемыми еще не воевавшими, но уже издерганными политической свистопляской командирами. С теми, кто будет платить своей кровью за чужие ошибки и предательство, но, вопреки всему проявляя извечное российское терпеливое мужество, побеждать многочисленных, хорошо подготовленных и отважных врагов. 'Домовой' шел по городу в голове сопровождаемой колонны. Легкий морозец с ветром осадил, разогнал гарь и туман. И Дэн увидел картину, которая врежется в его память навсегда, на всю жизнь. Он уже видел это раньше: в документальных фильмах. А теперь - наяву: поток людей, изгнанных из города войной и возвращающихся к своим разгромленным, выжженным, разграбленным гнездам... Молодых мужчин было немного. Зато нескончаемой чередой шли старики, женщины и дети. Со скоростью пешеходов в толпе по обочинам ползли навьюченные 'жигули', 'москвичи' и 'запорожцы'. Идущие пешком везли вещи на тачках, в детских колясках, несли их в узлах и раздувшихся хозяйственных сумках. Но, в отличие от тех людей, из победных хроник Великой Отечественной, они не улыбались и не махали руками своим освободителям. Не было на их лицах улыбок. Лишь горечь, ожесточение и печальное предчувствие того, что их ожидает в конце пути. А на обратном пути 'Домовой' встал. Накрылся гидроусилитель руля. Управлять четырнадцатитонной машиной, когда руль и вдвоем не провернуть... Так они и торчали на одной из разрушенных угрюмых улиц: вдвоем, под обстрелом сотен недружелюбных глаз и под дамокловым мечом возможности попасть в любой момент в серьезную переделку. Ощущение - не из приятных. Василий за час прошел по всей системе от движка до трубок, проходящих под настилом внутри машины, все проверил, перещупал, пересмотрел. Дэн, загнав патрон в патронник автомата, в это время сидел на башне, справедливо полагая, что так и обзор и возможность воспринимать обстановку будут лучше. Наконец, вылетевший из открытого люка отборный пролетарский мат в адрес пролетариев же - изготовителей бэтээра, возвестил о том, что неисправность обнаружена. Василий вылез из машины, держа в руках лопнувшую по шву медную трубку. - Все, трандец! Надеялся, что где-то завоздушило или засорилось, удастся продуть... А там, под пайолами - вся жидкость. Ну и где мне теперь новую трубку брать? К счастью, удалось тормознуть проезжающих мимо на такой же 'броне' вэвэшников. Те не преминули сообщить свое мнение о ментах, которым доверили солидный аппарат, но до ближайшего блокпоста, возле которого скопилось целое кладбище мертвой техники, все же дотащили. На прощание их механик-водитель, молодой, но очень серьезный парнишка, вдруг суеверно проговорил: - Вообще-то с разбитой техники что-то брать - плохая примета. Говорят, что машины с 'черными' запчастями потом первыми подбивают... - У меня своя примета: если не сделаю БТР, то нам с Дэном придется на соплях до комендатуры ехать, а потом вместе с десантом пешком бегать, - ворчливо отозвался Василий, махнул рукой и нырнул в люк стоявшей на днище, с виду начисто разграбленной 'коробки'. Через некоторое время он появился, донельзя довольный. - Ты представляешь: ну все поснимали, с-суки, а эта трубочка - на месте! В комендатуру 'Домовой' успел вернуться до темноты. Лихо зарулив в защитную подкову из мешков с песком, БТР взревел, прокашлялся, выплюнул накопившуюся в выхлопных коллекторах гарь и замер, угрожающе развернув свои пулеметы в сторону подлых многоэтажек. Дэн и Василий, измученные, переполненные впечатлениями первого дня, неторопливо спрыгнули с брони. Разминая затекшие спины, вразвалочку направились в расположение. Там уже вовсю устраивалась новая смена, приехавшая, пока они провожали старую. Появление экипажа 'Домового' не прошло незамеченным. Братья-собрята с уважением и даже некоторой робостью уставились на боевой экипаж грозной машины, присутствие которого до этого обозначалось лишь двумя рюкзаками под кроватями, да спальниками на самих кроватях. Видок-то у 'домовых' был еще тот! Небрежно висящие под рукой автоматы, усталые лица, усеянные крапинками грязи и покрытые разводами от пота, черные после ремонта руки... Напарники 'просекли тему' и вошли в роль мгновенно. Два суровых, опаленных войной бойца развесили над кроватями набитые под завязку разгрузки. Сняв грязную верхнюю одежду, перекинули ее через проволоку, натянутую над гудящей, краснобокой буржуйкой и достали из рюкзаков относительно чистую подменку. Пройдя между почтительно расступившимися коллегами к выходу, наскоро ополоснулись на улице из помятого, видавшего виды алюминиевого умывальника. А вернувшись, тут же расстелили на кроватях куски желтоватой армейской фланели и принялись за чистку автоматов. Причем, судя по тому, как старательно они надраивали ершиками каналы стволов немало пострелявших автоматов... - Братишки, компанию составите? - Жест старшего из новоприбывших не оставлял сомнений: ветеранов приглашали к столу, и стол этот производил очень приятное впечатление... Дэну после целого дня, проведенного в сумасшедшем напряжении на голодный желудок, стоило больших усилий выдержать достойную паузу. Тем не менее он вопросительно посмотрел на Василия и, наконец, снисходительно кивнул: - Можно. Познакомиться-то надо. Как-никак, вы - наш новый десант. Закуска на столе все прибывала. Появилась и очередная бутылка. - А вот это - уже лишнее, - твердо произнес Василий. - Стандартный продукт надо экономить, - поддержал его Дэн. Мужики в очередной раз уважительно посмотрели на 'домовых', сердито - на собренка, проявившего излишнюю инициативу, и бутылка исчезла со стола в мгновение ока. Над столом повисла неловкая тишина. Еды еще оставалось море. Места в крепких, привычных к любым перегрузкам желудках - бездна. Но настроение явно пошло на убыль. - Ладно, - Василий загадочно улыбнулся, - ты и ты, - ткнул он пока еще точным пальцем в две могучие грудные клетки, обладатели которых загрустили особенно заметно, - за мной! Через пару минут Василий вернулся в комнату, держа в руке полиэтиленовый тюк, набитый большими и маленькими одноразовыми бумажными стаканчиками для мороженого. Его новоявленные адъютанты внесли следом стандартный двадцатилитровый молочный бидон. В гробовом молчании алюминиевая емкость для самого безалкогольного напитка в мире была водружена рядом со столом, на месте сдвинутой торопливой ногой одинокой бутылки из-под водки. - Мы тут утречком кое-что прихватили с собой с молокозавода. Большие стаканчики - это ИЗ ЧЕГО кушать. Маленькие - это КУДА наливать. А вот ЧТО наливать?... Это мы прихватили с другого завода... От напряженного любопытства один из собрят аж нос сморщил, и все его лицо, ярко, как у персонажа обожаемой всем российским спецназом группы 'Маски-шоу', отразило общее чувство: 'Ну, не тяни резину, хватит кровь-то пить!' Василий откинул крышку. Тысяча вторая ночь! Новая сказка Шахерезады, рассказанная джинном в тельняшке и со славянским носом на неотмываемом от мазута лице в одной из долин Северного Кавказа, среди дымящихся руин недавно прекрасного города. Двадцать литров благоухающего, как шербет, напитка из бездонных нержавеющих цистерн грозненского коньячного завода... Вот уже третий час, с небольшими перерывами на тосты и поедание еще сохранивших домашний вкус деликатесов, экипаж 'Домового' рассказывал новичкам о чеченской войне. Первые два тоста были посвящены знакомству: кто откуда и где это на карте. Третий, по традиции не чокаясь, - за погибших товарищей. Четвертый - чтобы за них самих не пришлось пить третий... На пятом Дэн с Василием извинились перед новыми друзьями за то, что разнесли город и перебили большую часть духов, не дожидаясь прибытия коллег. А затем по очереди старательно пересказали все, что услышали вчера на молокозаводе от действительно опытных братишек. В конце концов, воевать предстоит вместе, и грех не поделиться тем, что уже успели узнать сами. Коллеги слушали внимательно, ловили каждое слово, и 'домовые' с удовольствием купались в лучах их восхищенных взглядов. Но поддерживать разговор становилось все труднее, да и глаза начали слипаться. Дэн взглянул на часы. Стрелки подбирались к двенадцати. А во сколько завтра поднимут, один Бог ведает. Василий понял жест напарника, поднял кружку с остатками ароматного 'антидепрессанта' на дне и со скромным достоинством произнес: - Ну что ж, приятно было познакомиться. Будем воевать и набираться опыта вместе. Тем более что мы с Дэном пока еще себя суперменами тоже не считаем... - А сколько вы уже здесь, - по-прежнему почтительно спросил один из новых побратимов. - На шестнадцать часов больше вас. Мы вчера вечером прибыли. А в этой комендатуре - с сегодняшнего утра... x x x Иса ушел на другой день после похорон племянников. Один из родственников, отлеживающийся дома с ранением, дал ему свой автомат, с условием, что когда он добудет себе собственное оружие, то это вернет хозяину. Отец ничего не говорил сыну. Все было сказано судьбой и законом кровной мести. Но стариковские глаза его утратили привычную жесткость и уверенность. Вся печаль жизни была теперь в них. Жизни, которая дала ему не так уж много хорошего. А потом еще и забрала почти все, что дала. Иса не успел добыть свой автомат. И не вернул чужой. Но он не потерял чести. Отряд, в который он ушел, оборонял знаменитый 'Зеленый квартал' на подходах к дудаевскому дворцу. Оборонял стойко, нанося федералам тяжелые потери. Но в тот день, когда в отряд пришел Иса, их атаковал батальон балтийской морской пехоты. Многие из морских пехотинцев были такими же мальчишками, как и те, кого доедали одичавшие собаки на городских пустырях. Но дрались они совсем по-другому. И Иса стал шахидом. По обычаю, погибших в бою хоронят отдельно, рядом с другими павшими смертью воинов. Но в этом районе не было такого места. И тогда на старом кладбище, рядом с давно заросшими могилами появился свежий холмик, в изголовье которого была воткнута острием вверх перевязанная зеленой лентой импровизированная пика. Сообщить отцу о гибели сына и о том, где он похоронен, его друзья смогли только через три дня. Бойцы, которые принесли эту черную весть, хотели сразу уйти, чтобы не подвергать семью опасности. Но не посмели. Глава дома не удерживал их, он просто вел себя и общался с товарищами сына так, что уйти не было никакой возможности. Оскорбить гостеприимство достойного и мужественного старика - это было немыслимо. Поздний ужин, на который было собрано все, что имелось в доме съестного, прошел по обряду поминок. Наконец,