оять i палають густо втиканi свiчами великi свiчники, перед Тайною вечерею, що над царськими вратами, блимаК, погойдуючись, червоне свiтло великоП позолоченоП лампадки. Володько знаходить мiж людьми свою маму, що завжди приходить скорше, щоб застати своК улюблене мiсце бiля парапету пiд великим образом святого Федора князя Острозького, i тут вiн залишаКться. Тут дiйсно приКмно стояти. Все спереду видно, на парапетi горять рясно рядочком свiчi i освiтлюють похмуре обличчя святого князя. В образi того святого знаходиться частина його мощей, здаКться, нiготь з ноги, i тому всi цiлують його якраз у ту ногу. Молитися в церквi Володько не може. Для нього тут занадто багато цiкавого, щоб вiн мiг зосередитись для молитви. I товстючi з височезними вiкниськами стiни, i малюнки святих на них, i вiзерунки всiлякi, i позолота, i ченцi у високих клобуках, i учнi учительськоП семiнарiП в дуже гарних одягах, що стоять густо на правому крилосi i так чудово спiвають. О, той спiв. Вiн полонить i обезвладнюК Володька. Вiн вiдриваК його i вiд малюнкiв, i вiд вiкон високих, що на них стiльки ученицьких кашкетiв "зi звiздами" i вiд всього iншого, бере його серце i вiдносить хтозна-куди... З усiх бокiв монастиря сади - сливники, горiшники, грушi i яблунi. Зi схiдного боку, по дорозi "до Лисiв", монастирське господарство - довжелезнi стайнi, клунi, сушнi на овочi. Там завжди чути рев худоби та белькотнечу нiмого свинаря Гули, що смiшно пiдкульгуК на праву ногу (два з половиною, два з половиною!) та вiчно курить довжелезну й велику з кулак люльку, до якоП, напевно, пiвкорця махорки влiзе. Це все цiкавить Володька, все-то його захоплюК. Йому навiть приКмно чути тупiт нiг по бруку, виложеному з дерев'яних сторчiв у брамi монастирськоП дзвiницi, що так якось дивно i таКмничо вiдбиваКться луною високо попiд склепiнням над головами, нiби там угорi також хтось невидимий ходить. Проходячи тудою, Володько навмисне мiцнiше пристукуК закаблуками, а потiм уважно прислухуКться до своПх крокiв. Головна церква, яку тут звуть "холодною", стоПть посерединi монастирського подвiр'я i з трьох бокiв оточена невеликим садом з горiхiв i каштанiв, огороджена дерев'яним, сторчовим, мальованим зеленою барвою, парканом ("штахетом") i обсаджена рядом, у виглядi пiдкови, величезних, могутнiх, завжди шумливих смерек. Там також попiд схiдною стiною церкви ряд могил з чавунними або кам'яними хрестами, деякi з тяжкими, темноП барви, гранiтовими нагробниками. Там завжди тихо, таКмничо, влiтку густий морок i пахне звiдти чимсь вогким i цвiлим. На парканi, хоча це зовсiм не вигiдно i зовсiм заборонено, люблять сiдати хлопцi i дiвчата. Вони тут лузають насiння, перекидаються словами, нескромно жартують, залицяються. Ченцi, особливо вечорами, Пх часте зганяють i не раз, щоб вiдстрашити, намазують тi мiсця чимсь брудним, i тодi не одна красуня принесе додому свою спiдницю розмальованою... Але з того бува стiльки реготу, що пожертвувати однiКю сукнею далебi оплатиться... Ось виходить низка ченцiв у клобуках. Стають серед церкви пiдковою навколо престолу. Посерединi старший iгумен, а вiд нього направо й лiво довгi крила з темних постатей. Свiтла в церквi мало. Ледве, ледве помiтнi постатi напiвзаснулих людей. Ченцi стають, на хвилю завмирають i зненацька потиху, серед повного спокою звiдкись починаК виринати: "Свiте тихий... Святия слави - безсмертнаго. Отця небесного..." Володько закриваК очi, знаходить теплу, шорстку матiрну руку, тiсно затискаК ПП у своПх рученятах i завмираК. Чернечий хор вiдспiвуК. Ченцi так само тихо, непомiтно розходяться, як i прийшли, i коли Володько отямлюКться, Пх уже нема. Зате хор семiнаристiв починаК переспiвувати рiзнi вечiрнi церковнi пiснi. Володьковi страшенно подобалися Пх гарнi одностроП. Коли вiн виросте i як тато не заборонять, вiн напевно запишеться до тих учнiв, буде спiвати на клиросi i носитиме такий чудесний однострiй. На широких гранiтових пiд вiконницях повно кашкетiв зо звiздами. Коли вiн буде учнем, то також положить туди свiй кашкет. Ах, як би йому хотiлось уже тепер мати такий кашкет. I як пiсля цього всього, йдучи додому, не розпитувати матерi? Як бути байдужим? Як утримати цiкавiсть? I чому тi ченцi носять довгi одяги? Чи мають вони штани? Що вони поза тим роблять? Хто то збудував таку церкву, дзвiницю? Чому падають зорi? Куди тече Пх рiчка, через котру вони мусять переходити i боятися завше, щоб не скупатися, бо кладка така хистка i вузька? Мати губиться у такiй безоднi питань. - Спитай батька,- казала вона.- Батько знаК. "Ага,- думав Володько.- Спитай, коли тато завжди такi... такi насупленi й Пх спина болить...". Володько вiрив, що батько дiйсно багато знаК, але тому вiн i не хоче говорити, що знаК. I так, борсаючись у туманi, зближались мати i син до свого хутора. Здалеку було видно свiтло Пх лiхтаря й неяснi постатi в глибокiй пiтьмi та було чути уривний гомiн засапаного й перевтомленого цiлоденною бiганиною Володька. Коли доходили до свого подвiр'я, вже з дороги почули спiв Матвiя i Василя. Ледве-ледве манячать двоК слабо освiчених вiконець Пх хати. Свiтло лiхтаря освiтило заросле шпоришем подвiр'я. Мати загримала у дверi. Спочатку за спiвом нiчого не було чути. "Чу-у-у-у-дна дКл-а т-во-оя, Го-о-о-ооо-оспади... Со-творi-iПiл Ксi... СотворiiПiл Ксi,.." - виривалось з хати... - От рознесло його,- каже мати.- Коли б злодiяка який всю худобу виволiк - не чув би... Вiдчини!.. - i загримала дужче. Спiв урвався раптом. Клямцнули однi дверi, а пiсля вiдсунулась залiзна засова других - i в Пх обрамленню стала невиразна бiла постать батька... - А темнота! Господи! - сказав вiн.- Ну входьте, входьте.- I всi ввiйшли до хати. Мати, не роздягаючись, сiла вiдразу на лаву. - Ох, то-то зморилася,- каже i тяжко сапаК. А Володько, роздягаючись, заквилiв: - Мааамо! Џсти! Џсти! Џсти дайте. А на печi як стiй вигулькуК i Хведотiв голосочок: - Я також хоцу... Мамо! - Вiн вiд самого обiду майже нiчого не Пв, а терпеливо чекав приходу матерi. - Дiтоньки! Чекайте. Не розiрвуся ж я. Дайте висапнути... Ox, ox, ox!.. - i вона встала. Теплого нiчого вже не було. Прийшлося вечеряти, що Бог дав. Стара пiшла у сiни i внесла глечик кислого молока та, замiшавши попереду його, вилила у велику череп'яну миску. ОзброПвшись дерев'яними ложками, розсiлась родина навколо миски, i щелепи запрацювали. Батько Пв поволi, з тактом i розважно, тримаючи в лiвiй руцi також поважний кусисько чорного хлiба. Мати не могла йому дорiвняти, бо не мала вже кiлька кутнiх зубiв. Мусiла жувати переднiми. Василь та Володько швидко працювали ложками, запихаючи роти нерозжованим хлiбом. Найгiрше пописувався Хведот. Цей i собi намагався дорiвняти iншим у темпi, набираючи повну ложку, при чому безладно розливав усе на стiл. - Забери те порося,- не витримав врештi батько.- Налий йому у який черепочок i постав пiд столом. Хведот вiдчуваК всю гостроту образи, так само, як i голод, але величезна калюжа на столi з молока глузливо кпить собi з його людськоП гiдностi. Йому не залишаКться нiчого iншого, як мовчки стерпiти все, стримуючи зовсiм непроханi та амбiтнi сльози. Мати так i зробила. Налила Хведотовi в окрему мисочку, тiльки поставила не пiд столом, а на столi. Але тепер йому вже так не смакуК. Запал i захоплення Пдженням зникли. Вiн чуКться вiдiрваним вiд решти родини й ображеним. Тому-то й химерити почав. На кiнець дiстаК за все вiд батька одного ляпаса i завчасу йде спати. Але хiба ж пiсля цього всього заснеш? По вечерi батько й мати розпочали балачку. Мати оповiдала, що ходять по селi чутки, нiбито продаватимуть Застав'я. Багато людей вже кинулося навiть за грiшми. "Боже, Боже! Що там того Застав'я для сили люду,сказала вона. - По клаптику розхапають". Батька ця чутка також за живе дернула. Вiн мовчить, тiльки час вiд часу пошкрябаК у головi. А пiсля розказав про сьогоднiшню свою розмову з Григорчуком, з чого мати i зрадiла, i засмутилася. - Придбати пiд порогом такий шмат поля... Га! Славно б це було. Але де його тих грошиськiв набрати? Хведот не спав i хотiв попеститись у матерi, щоб забути свою образу. Вiн устав i непомiтно за розмовою втемедився матерi на руки та схилив свою голову Пй на груди. Мати гладила,ту голiвку... - Ох, дiти, дiти! Як то тяжко добути тих грошей. А без них нiчого ми не вартi. - Я пiду, мамо, на Рiздво колядувати. До мельника, до побережника. А на третiй рiк пiду до школи. Виросту, буду вчитися i зароблю грошей,- защебетав Володько. Батькiв погляд упав на щебетуна, i малий осiкся... Вiн, видно, хотiв ще щось сказати, та не вiдважився. Його виручив Хведот. Усi посмiхнулись, навiть батько. Володько помiтив батькову усмiшку i йому вiдлягло на серцi. Значить, не дуже велику дурницю вiн утяв. Мати, гiрко посмiхаючись, гладила дiтей по головi. - Ех, горенько менi та тошненько з такими робiтниками. Роздягайтесь-но, та спати... I дiти пiшли спати, а батьки ще довго не лягали та говорили про купiвлю землi. Одначе Володько не мiг зараз заснути. Вiн пильно з заплющеними очима прислухувався до розмови батькiв. До того проходив у думцi багатий на вражiння день: своП гри з товаришами, монастир, ченцi, учнi i цiлу подорож до Дерманя й назад. Розмова батькiв частинно йому незрозумiла. Вiн не зовсiм проймаКться Пх прибiльшеними турботами за грiшми. Нащо Пм грошi? Нащо Пм та земля? Мають вони хлiб, картоплю, сало, молоко. Чого ж Пм ще треба? Чи ж, як вiн виросте... Чи йому потрiбна буде та земля? Ось вiн чобiт не маК. Не маК добрих штанят... Одначе батьки, видно, мало турбувались його штанятами, а зате журились, як i де дiстати грошей. Що можна продати? Як дотягнути з хлiбом до нового врожаю? Скiльки було б карбованцiв за годовану льоху? Тощо. Це цiкавить старих так дуже, що порою вони досить уперто змагаються й одне одного переконують. Сплять на полу. Пiл широкий, тривкий. З одного кiнця пiд стiною мiсце батька. З другого вiд печi - матерi. Попосерединi Володько i Хведот, а Василь - окремо у запiчку. Володько спав завше коло батька. На полу - не зовсiм м'яко. Велика, як пiл, солом'яна мата розкладалась на дошках. Застеляють ПП грубими ряднами, а пiд голови кладуть рядом подушки. Лягаючи, цiла родина спочатку молиться. Лягти без молитви нiхто не посмiК. Батько, лягаючи вже в постiль, ще три рази хрестить себе, вiдмовляК "Ангелу Христов Хранителю" i кладеться. Володько чуК це все, вивчив таким робом i собi цю молитву, говорив ПП так i, лягаючи, хрестив мiсце подушки, на котрому клав голову. Чув також Володько, як батько лежачи постогнував вiд рiзних болiв i як не раз крiзь сон гукав або мимрив якiсь невиразнi слова. Голос його тодi глухий, нiби хто душив батька. Володько боявся цього, корчився, вкривався з головою i затикав пальцями вуха. А серце його починало швидко i болюче битись. - Ти ще не спиш? - питаК батько, лягаючи коло Володька i вкриваючись кожухом. Володька цей запит здивував i втiшив. Батько рiдко коли питав що-небудь дiтей. Рiдко коли турбувався вiн, що i як з ними. I це раптом... I то таким тоном. - Не хочу спати. Я думаю... - каже Володько. - Ну, ну. Спи. Хай конi думають. У них великi голови. А тобi ще рано думати. Спи. Згаси, стара, блимавку,- говорить батько. Мати здалека здмухнула лампочку, яку засвiтили були на мiсце лампадки, i в хатi стала понiч. - Охо-хо-хо! Ангелу Христов Хранителю... - молиться батько на сон. Володько пiдвiв голову, перехрестив подушку i знов лiг. Цим вiн показав, що вiн не забуваК молитись. Йому б дуже хотiлось, щоб батько це кожного разу спостерiг, але той якраз того нiколи не помiчав, чи, може, так удавав. i пiсля цього все стихло. Крiм Хведота, нiхто ще не спав. В хатi поволеньки почало виднiшати. Це, мабуть, сходить мiсяць. Крихiтне, кволе його свiтло пробилось i до хати. Володько мiг навiть розпiзнати обриси посудника коло дверей. Десь у печi ввесь час цвiркоче цвiркун. Володько не може анi на хвилю зупинити настирливе цвiркотiння. Вiн слухав його довго й терпеливо, але коли намагався перекинути свою увагу на щось iнше, помiтив, що цього не в силi зробити. Йому хотiлось заговорити до батька. Iншим разом вiн нiяк не смiв би навiть подумати про щось подiбне, але тепер у батька, видно, настрiй не кепський. До того батько все одно не спить. Це чуК Володько по його вiддиху. Помiркувавши хвилю, малий набираК вiдваги, потайки горнеться ближче до батька й шепоче: - Тату... Батько не обзиваКться. - Таату!.. - пiдвищеним голосом. - Чому ти не спиш? - каже батько. - Тату! Де той цвiркун сидить? - Володько запитав не без остраху, що почуК у вiдповiдь якийсь жарт або просто нiчого не почуК. Але батько йому вiдповiв цiлком поважно: - У печi. - А вiн не спечеться? - На гаряче вiн не дурний лiзти. - А де ж вiн сидить? - Ну, де-небудь у щiлинi, коло стiни. - Чи можу я його пiймати? - Що ж ти з ним? У борщ укинеш? - А нащо вiн там завше цвiркоче? Я б його забив. - Часом i ти так само цвiркочеш, але тебе ж нiхто не забиваК. Та ти ще його не так-то й зловиш. - А метелика я зловив. Вiн маК дуже гладенькi крильцята. Василь робить з них попiлець i сипле його до чобiт. Я хотiв одну. пташку в лозинi пiймати. Така велика, чорна. Вже був би зловив, та вона пурхнула i вiдлетiла. - То треба було Пй на хвiст солi насипати. - Нi. Тож тiльки зайцiв так ловлять сiллю... Солi я не мав. - Другим разом вiзьми. Як тiльки зобачиш якого птаха, одразу сипни на хвiст солi, i К. - Умовкни там, старий,- заговорила мати - Я вже заснути б хотiла... Такий наказ Володьковi зовсiм не подобався. Вiн же тiльки розiйшовся, тiльки натрапив на вiдповiдний мент... Одначе треба хоч на хвильку втихомиритись... Ах, чорт... Знов той осоружний цвiркун... Ну, щоб йому праве око, капосному, вилiзло... А Хведот, як дихаК, нiби пiдкульгуе... Вiдблиск мiсяця сповз уже з посудника на землю. Володько не втримаКться. Вiн починаК соватись, вертiтись. Нi, вiн мусить дещо ще розпитати. Як же так? Усi все знають, а вiн один, мов баран. Дай, Боже, хоробростi. - Тату... - починаК вiн тихо, обережно, мов злодiй. Мов щось украсти хоче. - Тааату!.. - Та спи вже, спи. Бач, мати на нас гримаК. Ще макогоном пожбурить. - Тату?.. - Ну, чого тобi?.. - Я з Хведотом недавно бачив ужа,- i вiд цiКП згадки Володька проймаК острах. Шепче вiн це з тремтiнням у горлi. Йому страх як хотiлось би пригорнутися щiльно до батька, тiсно обняти рученятами його шию. Але це тiльки паненята так роблять. Вiн мужчина. Йому не личать пестощi. Обнiмати, хоч i батька,- сором. То ще Хведот може з матiр'ю пеститись, але ж вiн що. Сопляк малий. Вiн ще не виговорить букви р, ж,- каже л, з... Не виговорить ч, а каже ц... Володько найбiльше, що мiг дiстати вiд матерi, це пару слiв та погладження по голiвцi... А вiд батька i того нi. Батько лише часом попругою через спину погладить... Одначе Володько нiкого так не любить i нiким так не гордий, як своПм татом... Тато! Його тато! Такого чоловiка не знайдеш нiде на свiтi. В цьому Володько свято переконаний. - А де ж ти бачив того вужа? - На Харитоновому полi, там за рiвчаком. Хведот не розпiзнав одразу, що то таке. Хотiв взяти його в руку. Вуж так лежить витягнутий, як палиця яка. Хведот своПть над ним i гукаК: "Воводьку, Воводьку! Дивись! Ци то павка, ци то уз?". От дурний. Правда? Я зараз крикнув: "То вуж! Тiкай!" i ми втекли. Чи вуж крiпко кусаК? - Коли хочеш, щоб тебе заграбали в могилку, то спробуй. - I де дiваються вужi зимою? - Зимою вони сплять по норах. - А що вони Пдять?.. -А що ти думаКш? ДумаКш, вони такi жеруни, як ти? Вони засипають i сплять. Џсти Пм тодi не треба. - Як то? Цiлу зиму сплять i нiчого не Пдять? - РозумiКться. - А правда, добре було б, щоб усi вужi виздихали? - Може, й добре. Але що тодi Пли б чорногузи? - А чорногузи не здохнуть вiд ужiв? - НКК, це вже така тварина, що Псть тобi i жабу, i вужа, i пiсля того чуК себе так, нiби це були вареники з маслом. - Тату, тату! Чому то чорногузiв кличуть Iваном? А де вони дiваються зимою? - Бо так Пх пiп охрестив. А чому тебе кличуть шмаркачем? Бо так тобi личить. А на зиму вони вiдлiтають вiд нас. У теплi краП - у вирiй. ЗнаКш, як наша мати печi тримаКться, так чорногузи лiта. Вони хотiли б, щоб завше було лiто, а у нас К й зима. От вони й летять того лiта шукати деiнде. - Тату! А де ж тi краП? Там нiколи немаК зими? А чому? Де це? - То далеко. Звiдсiль не зобачиш. За морем. Багато птахiв вiдлiтаК туди, але весною вони знову вернуться. - От там, певно, злетиться дуже багато птахiв. Га? - РозумiКться. Але там К й такi, яких ми нiколи не бачимо. Чув про Жар-Птицю? Ну, от. У казках, правда? А там вона й справдi К. Бачив ти того, що з катеринкою ходить та щастя розносить? У нього К папуга? Бачив? Це вiн купив ,i носить, а там вони по деревах, як горобцi, гицають. Ще там К такi пташечки, як бджоли. Малюсiнькi i блискучi. Вони звуться колiбри. - Ох, Боже! - вирвалось зненацька у Володька. Йому аж дух заперло. Вiн аж помовчав хвильку. - Це, мабуть, хороше. Така мацiсiнька пташечка. I несе вона яйця? - Несе. РозумiКться. Як маленькi горошинки. - А чи К там i вужi? - Ого. Та ще й якi. Такi, що лигнув би тебе за один раз, як суничку, i навiть не облизався б. Там того гаду видимо-невидимо. Там i звiрi хижi. Там К такий звiр, що в нашу клуню не влiз би. Вiн зветься слон. Такого слона оговтали i ним Пздять. ВишкрябаКться на нього з п'ять чоловiка i той пре. Њ там i леви, i тигри. Все то страшнi i здоровеннi звiрюки. Не дай Бог попасти такому у пазурi. Одразу поласуК тобою, i все. Там повно того... - А чи К там i люди?.. - А де Пх нема? Скрiзь люди. Лише трохи не такi, як ми. Чорнi, i губи у них, як у нашоП корови Маньки. - А Пх, тату, не поПдять ужi та слони? - Та який бiс. Людина такий звiр, що й слона з'Псть. Вони мають завше при собi зброю. Рушницi, луки, сокирки. -- Далеко то К, тату? - Ну, не близько. Ми з тобою навряд чи й доПхали б. - А я, як виросту, то поПду. Кудою туди Пхати? - То треба Пхати водою, морями... - А, а... А що то К море?.. - То К такий дуже великий став. Такий великий, що навiть другого берега не вглядиш. Туди стiкаються рiки з усього свiту. - А де там та вода дiваКться? - Хм... - Тут i сам Матвiй уже не знав, що вiдповiсти. Хто ПП знаК, де вона дiваКться.Та,- каже старий,- у морi К така безодня. Така безодня, що туди вливаКться вiчно вода... Та я ПП не бачив. - А хто ж то бачив? - Були такi цiкавi, що бачили. - А наша рiчка теж туди пливе? - Нi. Наша насамперед до Горинi вливаКться. Колись до Острога поПдем, то зобачиш ту рiчку. - А коли ми до Острога?.. - Еге. Терпи, козаче, отаманом будеш... Колись поПдем. - А та Горинь куди тече? - Десь далi. Туди далi, на Полiсся. Там К багна такi, а в багнах тих К рiчка Прип'ять. Отуди десь. А Прип'ять впадаК в Днiпро... - Днiпро? То мусить бути ширiзна рiчка... - Ну, нiчого собi. Я бачив ПП. Зо двi верстви впоперек буде... Як вiд нас до Мартинового хутора... - Ой, юй, юй!.. А де то К той Днiпро?.. - Та то там... Коло КиКва. - А що то К КиПв?.. - То мiсто таке. Дуже велике мiсто i гарне. - Мiсто? Хм. А де К те мiсто?.. - В РосiП. - А що то таке Росiя? - Росiя то наша "родiна". - Що то "родiна"? - То К те мiсце, де ми родилися. - Але ж, тату. Я родився в Дерманi на Запорiжжю. - То пустяк. Все одно. Для нас усiх це одна родiна - Росiя. Росiя дуже, дуже велика. - То наша рiчка пливе, тату, в Росiю? I чорногузи живуть у РосiП? На нашiй хатi чорногузяче кубло. Воно також належить до РосiП? - Все. Все. Геть усе. I чорногузи з кублами, i хати, i поля, i лiси, рiчки, небо; навiть ми, люди,- все це належить до РосiП. - А кому, тату, належить Росiя? - Росiя належить царевi. - Царевi? А де вiн, той цар? - Ого, го, го!.. Де той цар? Цар живе дуже, i то дуже далеко. - То мусить бути багатий, той цар. А чому вiн не хоче дати нiмецькому царевi хлiба? Чого вони хочуть воювати? - А тобi хто це казав? - А мама. - Е! Мама! Нiчого вона не тямить. Володьковi така вiдповiдь не до вподоби. Одначе треба змовчати. - А чого вони хочуть воювати?.. - Це не наше дiло. Що царi роблять, нам годi до того втручатися. Вони краще знають. - А як ми щось робимо, то цар може до нас втручатися? - Ну! То цар, а то ми. - А коли б я розкинув чорногузам кубло, щоб вони не летiли до РосiП, то цар мене бив би? - РозумiКться. Та ще й як. Скинув би попругу та по задку, та по задку. - А я б йому сказав: "Ти холКра!" Та вкусив би його за руку, та плював би на нього... - Но, но-но! Ти то нiде такого не кажи. А чорногузiв також не чiпай, бо вiд мене дiстанеш налигачем. Ти знаКш, що розгнiваний чорногуз може спалити хату? Коли йому знищать кубло, то вiн летить кудись на вогнище, принесе головешку iз жаром i положить на стропi. Ну, але досить, синку. Спати! Досить!.. I батько обернувся на другий бiк. Синку? Тато сказали: синку? Вiд цього приКмно, тепло Володьковi. Вiн просто щасливий. Рiдко коли розмовляК з ним так батько, а до того ще й - синок. Ах, ах!.. - i малий горнеться калачиком, пiдкладаК обидвi руки пiд праву щоку, цiлуК щось, щось уявне, щось миле йому. ЦiлуК в думцi бородате, суворе батькове обличчя... "Вони все такi добрi, тi тато. Тата спина i руки болять, тому вони сердитi. Ну, як виросту, то я за них працюватиму"... Володькова уява буяК. Вона ще далеко не задоволена. Перед нею вiдхиленi лише краКчки спокусливих завiс, за, котрими така безлiч усякоП всячини. Море з безоднею. Страшнi звiрi, вужi, птахи. Чорнi озброКнi люди. Рiки. Днiпро. Росiя. Цар. Йому ще страшенно хотiлося б розпитати батька про лебедiв, що кубляться на нашiй рiчцi. Але! Скiльки то ще хотiлося б йому розпитати! Не стало б i ночi. I думка знов вертаКться до чародiйних гарячих краПн, де живуть величезнi слони i крихiтнi колiбри. Де рикають лютi леви i де чорна людина з бiлими очима натягаК тятиву свого лука з затроКною стрiлкою, направленою в звiряче серце. Страшно, мабуть, там! А цiкаво. Як би i собi туди. Ну, може, дасть Бог, йому колись пощастить... Володько протяжно й уривно зiтхаК. Перед ним довга блискуча стрiчка дорогоП рiчки з похиленими вербами, з раками i чорногузами... Перед ним яр, сосни. Вiн стоПть високо над усiм, на якiйсь горi й оглядаК це велетенське, повне незрiвнянноП краси, царство. Вiн спозираК на все те i пануК над ним. Вiн сам К цар. Маленький, щасливий, вселюблячий i всiм задоволений царок. I зненацька Володько чуК на своПй нозi щось холодне. Щось лiзе, плутаКться. Глянув - уж! Страшний, здоровенний ужака. Володько здригаКться i скрикуК. Пiсля цього, розплющивши очi, отямлюКться i бачить, що нiчого немаК i що вiн у постiльцi. Вiн обертаКться на другий бiк, так само пiдкладаК пiд щоку обидвi зложенi долонi i, поворушивши кiлька разiв головою, починаК швидко спокiйно засипляти. Ще перед сном бачить якусь плутанину з РосiП, ужiв, чорногузiв, море, але швидко все те никне й окутуК його лише сон. Вiн досить набiгався за день. Вiн досить страждав, радiв, рвався. Його життя - життя комашки, що будуК собi щось, не знаючи для чого i для кого. Але в усьому тому чути вiчний святий закон, залiзну логiку та пристрасну величну красу. БУДНI З недiлi першого дня подався Матвiй до Лебедiв, щоб остаточно перебалакати з Григорчуком. Було це самозрозумiле, бо купiвлю тiКП десятини вiн вже виносив у свому серцi вiд рокiв i нема чого довго над цим зупинятися. Вiн уже давно i рiшуче зрiсся з думкою, що Григорчукова десятина - це його, МатвiКва власнiсть, лише треба було перевести деякi формальностi та вичавити отих кривавих пiвтисячi карбованцiв. Але якось воно та буде. Якось вони та перегорюють той час. Дуже воно важко отi п'ять сотень видушити з господарства, яке само мало що бiльше коштуК. П'ять сотень рубликiв. Легко сказати. Але попробуй, переведи це на дiлi. Добре, що принаймнi бiчнi витрати бере на себе Григорчук, та все-таки чимало коштуватимуть отi рiзнi поПздки та могоричi. До того, як на лихо, осiнь. А восени, звiсно. Цiна на худобу - тьху!.. Наприклад, хто тепер на зиму захоче ялiвку купити? Бiльш нiж певно, що на худобi доведеться стратити, i то поважно... Так мiркував Матвiй, iдучи до Лебедiв. Нiс вiн за пазухою шiсть золотих п'ятирубликiв, як завдаток. Це все грошi, що Пх зложили копiйка до копiйки вiн самий та його стара. Вiд дитячих уст вiдривалося. Босi та голi бiгали лобурi та грiшним тiлом перед людськими очима свiтили, але зложена деяка мiзерiя, тепер, як свячена вода, пригодилась. Узяв готовеньке, зав'язав у вузлик i вiднiс. I завдаток К. А от попробував би вiднести, коли б Пх не було... Решту грошей уже по Рiздвi вiддасть. Матвiй не любить довго вiдволiкати з боргами. Вiн би то намагався зараз усе зiгнати - вiдбув i все, але чоловiк так мiркуК: тепер осiнь. Пашня нiпочому. Худоба дешева. А по Рiздвi цiни на пшеницю напевно пiдскочать. Тепер, скажемо, пуд пшеницi дев'ятдесят копiйок, а по Рiздвi - рубель, а то й руб-п'ять. Жито дешевше перцю - вiсiмдесят копiйок. Як Бог дасть, може, дещо конюшини продати вдасться, але через такi мокрi жнива все те накисло, зерно руде й легке, як полова. З хлiбом також мусiтиме чоловiк обережнiше. На Рiздво прийдеться не колоти веприка, а обiйтися з тим, що зо старого сала лишилось. Що поробиш? Не буде свiжоП ковбаси, ну то не буде. За пшеничники доведеться також потрохи забувати. Що спитлював ото щось пудiв п'ять, i з тим треба якось цiлу зиму обганятись, щоб i паску спекти, а там уже. й на зелену пашу. От ще чоботи... То-то ще зле. Чоловiк же всього не передбачить. А воно тепер дуже пригодилося б, якби був з весни ликами запасся. Тепер би навертiв постоли, i брикайте, хлопцi... Прийдеться навiть таку нечисть, як дурне лико, купувати. Тьху, та й годi! Воно думалося, що цього року обiйдеться вже без постолiв, аж ось воно як. Видно, вже доля така, що людинi тiльки працювати треба, а нiколи не спожити своКП працi. Навiть дурного чобота, i того людина не зносить. А працi, а дертя!.. Ет... Дiтиська найважнiше. Сам ще сякi-такi маю... Стара теж якiсь там шкорбуни приховала. А от дiтвора. Василь лазить до тiКП школи, а це ж бо шмат дороги. Коли притисне мороз або як розпустить та стане болото... Що тодi в личаках? А Володько? Цей хiба всидить тобi на печi? Хiба б його там ланцюгами прикував. Стара мусить на рiчку йти, щоб сорочку виполоснути. А здоровля ПП на псi. I так бухикаК, мов кiнь залозяний... Так думав Матвiй, iдучи до Лебедiв, так думав i вертаючись. Але з того, що придбаК ще одну десятинку, радiв, i то радiв особливо, по-свому, по-мужицьки. Вiн рiс. Вiн ширився... Чув, що вiн з нiчого, як хробак, що снуК нитки шовку, висновуК навколо себе кокона, з котрого колись хтось скористаК. Тим часом Володько що Божий день мусiв гнати з Василем пасти худобу. Хай привчаКться. Василь от-от до школи вiдiйде, тодi хто наглядатиме за коровами? Хведот сумуК дома сам. А Володьковi нова роль пiдпасача навiть подобалась. Бути корисним, не дармоПдом. Шанують старшi... РозумiКться, це не те саме, що гасати кожного дня по лiсi, лузi, дрипатись у багнi, мучитись з тим дурним Хведотищем, який тебе анi не розумiК, анi... Ну! А з пастухами що iнше. Iз села надженуть хлопцi худобу. Пасуть по сiножатях, плетуть з лозини кошики, спiвають, бавляться. Смiху не раз бува, мало не трiснеш. Учора Семеновi нового кашкета на шкандибанню палюгами на шмаття побили. Гордiй пiшов раки ловити, поховзнувся i шубовснув по шию у воду геть з лахами. Гух, гух, гух!.. Гвалт, рятуйте! - кричить. А хлопцi аж качаються, регочуть над рiчкою. Терешнiвський Прокiп, що маК вже сорок рокiв i не маК нi вусiв, нi бороди (його прозвали Скопом), завше, пасучи худобу, колоски на полi збираК. Цiлий день вiд рана до вечора збираК. НазбираК кiлька торбин, а не маК мiсця куди бiльше збирати, так вiн спiднi штани скидаК, зав'язуК знизу колосинням i напхаК Пх колоссям. Кажуть, вже кiлька пудiв пшеницi отак назбирав. Вiн хоче на Рiздво собi новий курташок купити i в М'ясницi женитися. Ну й реготу буваК з того Прокопа. - Чому ти не женишся, Прокопе? - питаК його котрийсь iз пацанiв. - А ти спрос?.. - вiдповiдаК Прокiп.- Спрос.- Ну, то всади менi в ... нос. - Прокопе! - Чого? - Дай-но штани, ми назбираКмо тобi колоскiв. - Поцiлуй мене... Розумний такий! Хлопцi одного разу штуку з ним утяли. Узяли його штани та обiцяли назбирати колосся. Коли Прокiп не бачив, насипали туди кiнського сухого гною i зверху притрусили колоссям. Прокiп жене додому свою череду, обвiшений торбами з колоссям, i гордо несе спереду штани з гноКм... Хлопцi цiлу дорогу присiдали з реготу, але Прокiп не догадуКться. Так i понiс додому гнiй. Ну й кляв же вiн опiсля. Але бiльше його не одурять. Дiйсно, Володьковi таке товариство подобалось. А скiльки оповiдали казок, страхiв, небилиць. Одного разу лопнула на лузi корова Лебедцева. Обжерлась конюшини, здуло ПП й лопнула. Навiть коновал не встиг прибiгти. А коли прибiгла господиня та побачила, що корова лежить надута i не ворушиться, впала на неП i залилася гiркими сльозами, як над покiйником. I чого та жiнка не повиспiвувала: "Ти наша корiвоонько! Зозуленько ти наша! Ти наша сива; голубонько! I що ми тепер без тебе робитимемо, i що Пстимуть нашi дiтоньки? Та я ж тебе доглядала! Я ж тебе годувала! Я ж до тебе рано вставала, пiзно ввечiр дожидала, i вдень i вночi про тебе горювала"! I чого тiльки не виспiвала стара господиня. Володьковi i жалко, i разом аж смiшно. Здурiла стара, думаК вiн. I чого б його отак за худобиною упадати? Про це вiн знову розговорився з батьком, а той йому сказав: - Пам'ятай, що корова для родини все одно, що й мати. Без корови нi молока на стiл, нi гною на поле. А не даси гною, не будеш мати й урожаю. "Може, воно й правда",- думаК малий. Але його це глибоко не проймаК. По двох днях не стало корови. Собаки подбали про те, щоб вона не занечищувала собою цього свiту. I лише кiлька кiсток та череп з рогами свiдчили, що тут вiдбулась недавно сцена з великоП трагедiП селянського життя. Одного дня Василь одягнув семряжину, перевiсив через плече бiленьку, щойно пошиту, торбину на книжки, вложив у неП грифльову табличку та шмат гарячого нацибуленого i насоленого пiдпалка та почимчикував до школи. Володько сам погнав корови. I вiд цього почалось його невiдрадне життя. Сумно йому стало. Пасти прийшлось одиноко. Майже всi пастухи, що ранiш тут випасали своП корiвки та плели кошики, пiшли тепер збагачувати себе знанням. Залишився лише Прокiп, але цей легковажив малим Володьком. Та й Володьковi нiяка з нього втiха. Краще вже бути самому. Луг широкий. Очерети, лози, розлоги. Розходу для корiв досить. Прикро, що робити нiчого, А до того ще й погода погiршала. Почалась осiння сльота, холоднеча. Володько клав багаття, пiк картоплю, робив дим... Величезним тяжким валуном котився вiн понад сiножатями. Опiсля спiвав пiснi, якi знав. Коли не ставало пiсень, сам складав Пх собi, оповiдав собi казки. Але найдовше просиджував над рiчкою, думав про риби, вужi, раки. Про тi теплi краПни, що про них оповiдав колись батько. Думав, як би вiн туди поПхав i що б там робив. Пробував нарештi плести кошики, але з того нiчого путнього не вийшло. Одного разу вiднайшли Володьковi корови костi здохлоП корови й почали всi три щиро оплакувати ПП трагiчну загибель. Куцохвоста Манька та Ряба тягнули якимсь чи то басом, чи то альтом, а молода ялiвочка красулька сумлiнно помагала Пм довгим i надривним тенорком. Вийшов страшний концерт. Володько перелякався i не знав, що робити. Чи бiгти розганяти, чи перечекати, аж наревуться до обриди i перестануть. Рiшився пiдождати. Так i зробив. А ввечерi питав батька: - Чого тi корови, тату, ревуть над костями?.. Батько пояснив, що худобина, як i людина, оплакуК смерть, бо смерть це кiнець всьому на цьому свiтi. Смертi боПться все живе, бо лише вона одна К найбiльше i найболючiше горе, яке тiльки послав Бог усьому, що живе. Володьковi таке ще не приходило до голови. Вiн ще не думав про смерть, навiть i худоб'ячу. Тепер вiн хотiв знати, чи i худоба може думати, чи може розмовляти. Вiн бачив не раз: корови наПдяться, то сходяться разом, починають обнюхувати одна одну i лизати. ВидаКться, нiби вони розмовляють про щось. Коли б Володько був трохи бiльший, вiн би й собi пiдiйшов би до них, але вiн малий, а Ряба маК поряднi роги i зовсiм неввiчливо поводиться зо своПм пастухом. Раз навiть пробувала поносити його на рогах. За те дiстала вiд Василя таку парню, що на таке бiльше поки що не важилась. Одначе радо не пiдпускала вона до себе Володька. Краще вже i не дуже бути у неП на очах. Ще коли Василь приходив ранiше зо школи, то, пообiдавши, виходив до Володька, щоб його змiнити. Тодi Володько не йшов додому, а йшов до млина. Там нiколи скучно не було. Але коли псувалась погода, падав дощ, шугав терпкий вiтер i Василь залишався ночувати на селi у дядька, тодi Володько мусiв цiлий Божий день чапiти та нудитись на лузi. Володько сидить проти сонця над проваллям. Перед ним бiжить маленька у двi колiП дорiжка. Спер лiктi на колiна, долонями обняв голову й думаК. Якась дуже велика дума влiзла в його невелику голову. Корови залiзли в лози i звiдтiля цiлий день не вилазять. День погiдний, ласкавий, гудуть осiннi кусливi мухи та лiтаК бабине лiто. По стежцi, що бiжить навпрошки через сiножатi вiд млина до МатвiКвого хутора, iде зо школи Василь. Володько, хоча й помiтив його, але назустрiч не бiг. Хай собi йде. Нiколи. Вiн занадто важко думаК... Зрештою, знав, що брат хоче Псти i квапиться швидше додому. Але коли Василь зрiвнявся з Володьком, то покликав його до себе. - Що там таке? То ще також,- подумав малий, лiньки пiдвiвся i пошкандибав. - Чого ти хочеш? - питаК ще здалека Володько. - Ходи-но сюди. Я щось принiс. - Що ти там принiс? Ану, покажи-но... Василь зняв свою школярську торбинку i витрусив з неП малюсiньке рудувате щеня. Воно було ще надто мале, без перерви тремтiло, скавчало, ледве спиналося на своП гнучкi розкарякуватi лапи i, здаКться, було ще навiть слiпе. Виглядало погано. Витрушене з торби, лазило по землi i мордочкою нiби чогось шукало в травi. Володька це не здивувало. - Нащо ти його принiс? - зовсiм байдуже, заложивши в кишенi руки, питаК вiн.- ЗнаКш ти, що мама не люблять собак.- I кивнув на щеня головою. Василь помилився. Вiн сподiвався, що Володько бiльше зацiкавиться таким милим сотворiнням. - О, дурний ти. Ти глянь йому в рот. Диви-но... - i Василь схопив щеня, розтулив його маленький писочок.- Бачиш? - А що там? - Не бачиш? Дивись у пащеку. Вся чорна. Цiле пiднебiння чорне. Буде лихе, а до того не сучечка, а собачок. Я назву його Пундиком. Зобачиш, який з нього псюра вийде. - Дивись-но, щоб мама його часом не викинули в рiчку. А де ти його вискiпав? - Володько помiтно лагiднiв. - Я знайшов його коло Чернечого млина. Якийсь дядько Пхав з мiшками i викинув двоК таких на луг. Одно було сучечка, я залишив ПП, а цього забрав. Хай хоч одно живе. Володько пригадав батьковi слова про смерть. - Ну, так неси його додому. Я хутко прийду... - Ти вже маму вговориш, добре?.. - Як удасться... Володько таки не на жарт робився поважним. Зрештою, повага цього маленького чоловiка кидалася завжди не одному в очi. "Маленький та важненький",- говорив про нього дiд Кошiль ще позаторiк, коли вiн був побережником Таксаревого лiсу i заходив не раз до Матвiя. Спочатку Кошiль кпив собi з Володька, але згодом переконався, що жартувати годi. "Вихаратання" вiн не лякаКться, одурити такого теж не так просто. Тодi Кошiль на казки та небилицi вдарив. О, цим, розумiКться, можна купити цiлого Володька. Але все-таки Кошiля вiн недолюблюК. Пустомел. Любить Володько лише батька. Цей говорить мало, але те, що треба. Гiрко йому лишень, що батько так рiдко коли звертаК на нього увагу. Зате вiн один К для нього джерелом всiКП мудростi та сили. Але ще цього самого дня трапився випадок, що жорстоко пiдiрвав Володькову повагу. Коли Василь iз щеням вiдiйшов, Володьковi стало самому сумно. Щось недобре себе почував. Якась лiнь опанувала... Почав химерити. Корiвки його понаПдалися, позлазились докупи в лозинi та лижуться. I думаК вiн: "Що робити? Бiгати? Спiвати? Лiзти в лозину, дертися на верби i гукати звiдти? Безглуздо, нiяково. Не личить...". Поблизу кляпотить млин. Там також довгий викопаний ставок, сполучений невеличким рiвчаком з бiльшим потоком, перегаченим поганою греблею, яку вже сотнi разiв проривала повiнь. У ставу риба. У рiчцi можна ловити мацюпеньких срiблистих пiскурцiв, можна робити з камiнцiв та пiску греблю, можна будувати млин. Але i це вже вiдоме, знане, набридле. Одно його справдi займало - це оповiдання завiзникiв. ,Џх у млинi досить. Це все бородатi поважнi дядьки з веселими поморщеними обличчями, з гучним i вiчним реготом та твердими мозолястими руками. Цiлими добами просиджують вони в млинi, очiкуючи своКП черги, Пдять сухий хлiб з кавалком сала, п'ють безлiч джерельноП холодноП води та безупинно один одному повiдають. Оповiдають захоплено, жваво, пересипаючись, мов гарячим приском, направду безтурботним реготом. Слухаючи таких оповiдань, Володько зникав. Його не ставало. З нього лишалися тiльки очi, широкi, витрiщенi, круглi синьо-сiрi, та овальний роток зо свiжими, напухлими устами, що якось особливо, дико рожевiли, та ще його маленький гудзичок - носик. Одного разу бородатий рудий дядько Павло задивився на Володька i не втримав: схопив малого на руки, до болю здушив, пiдняв геть над свою голову, а пiзнiше влiпив йому твердого, колючого та згучного поцiлунка. Володьковi страх соромно стало. Вся його пичка запаленiла. Дядько полiз до кошеля i видобув з його глибин два питльованi пирiжки з яблуками. Пирiжки бiлi, злегка припеченi. Яблучний сiк проникав назовнi. Дядько незграбно взяв Пх у широку жменю: - На, малий,- каже... Шлунок хлопця вiд самого рання нiчого в собi не мав i просто заклинав його взяти... Одначе Володько сорому послухався. Нiяково. I так обличчя горить... Вiн, нiби не розумiК, знизуК плеченятами i вiдступаК назад. Вiн ще не оправився вiд тiсних дядькiвських обiймiв... - Не точись, впадеш,- зауважуК спокiйно другий дядько... - Бери, дурний, коли дають,- каже третiй. Дядько Павло немило здивувався, коли прийшлося пирiжки назад до кошеля ховати, i при цьому почав: - То, знаКте, мовляв покiйний мiй тесть, царство йому небесне, бувають такi дiти... Але Володько вже втiк. Коли про нього балачка, то йому годi... Вiн може лише слухати, коли на нього нiхто не звертаК уваги... Володько без вагань iде до млина. Правда, цiкаво було б довiдатись, що Василь робитиме зо своПм щеням, але додому ще рано. У млинi, як завжди, досить гармидерне. На греблi зустрiчаК Володько опецькуватого мельниченка Тонду. Це досить дурний крикливий хлопчище, але вiн узяв собi за звичку завжди при людях, де тiльки можна, кпити з Володька або робити йому прикрощi. Володько болюче це переносив, але не спромiгся на рiшучу вiдсiч, що пiддавало Тондi ще бiльшоП заохоти. Але коли хлопцi залишалися самi, Тонда, здаКться, з приКмнiстю слухав серйозних Володькових мiркувань, при чому пiд носом у нього завжди з'являлися довгi i бридкi сопляки, якi вiн пiдлизував язиком. Зустрiвшись, хлопцi пiшли на шлюз i влiзли по небезпечнiй дошцi, що дуже вгиналась, над потоки. Примостилися на мокрiй колодi, що на нiй опираються кросна ринви, по котрiй бiжить на колесо вода, i почали своП розумування, Тонда зухвало похвалявся, що вiн уже вмiК важити мiшки, красти борошно, яким кормить свого ослика, та брати вiд дядькiв хабара - три копiйки, коли вiн змеле дядьковi кiлька пудiв даром. Ринвами з розгону люрить вода, повертаК слизькi, чорнi колеса i, розбиваючись на пiнявi кляки, з плюском летить п