коли, а карандаша не хоче дати. Биймо його! На Володька накинулись усi три тилявчуки, вiн раптом зiрвався на ноги i став проти них. Уста його тремтять, очi сердитi, брови насупленi. - Бий! Бий! - кричать тилявчуки. - Гетьте! - кричить i собi Володько.- Я вас не зачiпаю! Чого хочете! Хведот щось хотiв помогти братовi., але не знав як; зчинився гамiр... I на це нарвався учитель. А ето что? - рiзко запитав учитель. Хлопцi розсипались. - То, господiн учiтКль,- терендить Њвген,- отой дерман б'Кться. - Так? То ти б'Кшся? - накинувся учитель на Володька. Володько вiд хвилювання не може одразу вимовити слова, але згодом витиснув: - Неправда. Я Пх не зачiпав. Вони хотiли вiдобрати мого карандаша. - Да? - кричить учитель.- Ах, ви! Як ви смiКте вiдбирати вiд нього його рiч? - А чого вiн б'Кться? - жалiКться Радiон. - Бився ти? - питаК учитель Володька. - Нi. Я сидiв отут i писав, а вони напали на мене. Учитель наказав бути тихо i якщо будуть далi битися - усiх поставить на колiна. Хлопчиська втихомирились i почався "урок". На цей раз писали. Учитель написав на класнiй дошцi ряд паличок i сказав, щоб кожний заповнив свою дощину такими паличками з обох бокiв. I сам вийшов. Хлопцi взялися до роботи. Кожний нагнувся над своКю табличкою i старанно виводить палички. Першим записав свою дощину Володько. Хведотовi не йшло писання зовсiм. Вiн написав кiлька кривих кiлкiв i це заповнило цiлу його дошку. Володько рiшив йому допомогти, взяв його дощину, витер, що там на нiй було, i вмить заповнив ПП своПм письмом. Решта хлопцiв так само не зовсiм з честю вив'язалися зi свого завдання. Стрiчки у них вийшли нерiвнi, палички кривi, в Омеляна вийшло мало що краще, нiж у Хведота. Усi вони iз заздрiстю дивляться на Володькове писання, а згодом Њвген каже потиху: - Ти! Дерман! Напиши менi, завтра дам плацка. - Добре,-.згодився одразу Володько. Узяв його дощину i дуже скоро заповнив ПП паличками. Це йшло йому без найменших труднощiв. Написав i вдоволений - можливо, не будуть до нього чiплятися. Iншi на це дивились заздрiсне, i Пм захотiлось, щоб i в них було так гарно написано. Почали облягати Володька. Той обiцяК принести пампушок, той добрих яблук. Володько брав табличку за табличкою i заповняв Пх паличками. Хлопцi вдоволенi. Сидять i чекають учителя. Увiйшов учитель. - Ну, що? Написали? - Написали, господiн учiтКль! - вiдповiли всi. - Ну, ну... Побачимо. Покажи! Першим сидiв Володько, бiля нього Хведот, за ними решта троК. Учитель переглянув Володькове писання. - Харашо! - похвалив.- А ти? - до Хведота. Також похвалив. До Њвгена: - Ти вже старший. Хорошо, хорошо! Лiстопадський? - Радiон показав i своК. - Добре,каже учитель. Перейшов до Омеляна... I тут чомусь нараз зупинився. - А що це у вас усiх зовсiм однаково вийшло? - враз питаК, дивиться по всiх лицях, Володько вже хвилюКться, Хведот почервонiв, мов буряк. Учитель догадуКться. - Хто писав? - питаК.- Ти, Њвгене? - НКт! Я нК пiсал,- мимрить Њвген. - Ну, а хто? ПризнаКтесь, не покараю, не признаКтесь - всi на колiна. Малий Довбенко? Хто написав? Хведот устав i ледве вимовив вiд хвилювання: - Воводько... - А! Он як! Ну, що ж ти, Володько, тепер скажеш? Володько встав i мовчить. - Ну? Кажи! Чому не признався? Володько мовчить. - Де ти так навчився писати? - Дома,вiдповiв Володько. - Чи ти не знаКш, що у школi кожний маК сам за себе робити завдання? РозумiКш?- Володько кивнув головою.- Ну, от. А тому, що не призналися - дiстанете кару. Ви всi три на колiна! Ти, малий, (Хведот) до кута! А ти, Володьку, стiй отут за лавицею, i стiйте, поки не прийду.- I учитель вийшов. Сумно стало у класi, а найгiрше Володьковi. Йому дуже прикро, що вже з перших днiв його покарано. А до того, що хоча "стояти за лавою" вважаКться найлегшою карою, одначе лавицi так зробленi, що стояти за ними дуже невигiдно. Краще вже дiйсно стояти на колiнах. Њвген, Омелян i Радiон натомiсть нiчого собi з того не роблять, видно, Пм це не первина, стоять собi носом до грубки, щипають один одного, смiються. Хведот дуже поважно i спокiйно стоПть у своКму кутi спиною до класу, його сiрi штанята залатанi, на весь задок, великою бiлою латкою, а до того вони йому спадають. По часi рипнули дверi. Учитель. - Ну, досить! На мiсця! Будемо вчитися! - сказав вiн, вiдчинив шафу i почав у нiй довго поратись. Володько, що сидiв спереду, може туди заглянути. Боже, стiльки книг, повно книг - великих, малих, усiляких! На однiй з полиць якась дивна куля на пiдставцi, що то може бути? Учитель дiстав якусь картину, повiсив ПП на класнiй дошцi, пояснюК, що на нiй намальовано "Благословення дiтей Iсусом Христом", i оповiдаК, як то до Христа приходили дiти, як то старшi забороняли Пм приходити, i як то Христос сказав, щоб дiти прийшли до нього i вiн Пх благословив. Потiм учитель просив декого переказати змiст свого оповiдання, найкраще пописався знов-таки Володько, найгiрше Хведот, i коли скiнчилась лекцiя, на нього знов напав Радiон, що той так навмисне говорить, а що так казати на Христа К грiх. Хведотовi недалеко до плачу, Володько не на жарт сердиться. - Ви поганi хлопцi,- каже вiн,- Чого ви до нього чiпляКтесь? Бiльше я вам нiколи нiчого не зроблю! - А навiщо вiн так на Бога каже? - Бо вiн ще малий. Хлопцi лишають Хведота i бiжать надвiр. Володько з Хведотом вийшли також на ганок. Омелян щось бабраКться у квiтах бiля ганку, там, видно, росте молоденький плющ, i Омелян вириваК одну галузку. На це надбiг Њвген i кричить: - Омеляне! Що ти зробив? Дадуть тобi господiн учитель. Омелян бачить, що зле. - То,каже,- вiн, отой малий дерман зробив. - Ах, ти! - кидаКться Њвген до Хведота.- Що ти зробив? Хведот отетерiв зовсiм, а Володько не видержав бiльше, зiскочив з ганку i накинувся на Омеляна. - Брешеш ти! То ти сам зробив! - i Володько вдарив його. Њвген i Радiон накинулись на Володька. - Бий! Бий! - кричали вони.- Бий дермана. Володько лютуК, вся його соромливiсть зникаК, вiн мiцний, звинний, рiшучий, на нього з усiх бокiв нападають, але вiн даК собi добре раду, гатить на всi боки кулаками, ногами, вириваК з плота кiлок i мастить ним кого попало. З кiмнати учителя вiдкриваКться вiкно i в нiм показуКться жiноча голова. Це панi учителька. - Ах, ви шибеники! - пищить голова.- Що ви топчетесь менi по квiтах! Мефодiй! Мефодiй! - загукала вона на чоловiка. Той одразу з'явився на ганку, хлопцi розсипались, Володько весь червоний стоПть зi своПм кiлком у руках. - Що там сталося? Гей, ви! - гукаК учитель. Њвген, Радiон i Омелян навперейми почали оповiдати, як було, Володько мовчить, а Хведот плаче. - Довбенку! - гукаК учитель.- А що ти на це? Затинаючись вiд злостi, Володько оповiв усе, учитель вислухав, Омелян хотiв було перечити, але учитель уже бiля нього, схопив його за вухо i так повiв до класу, поставив на колiна бiля грубки i суворо наказав: - Стiй менi тут! А ви всi - марш додому! Сьогоднi бiльше занять не буде! Усi почали збиратися додому, прочитали молитву, гукнули "до свiданiя, господiн учитель" i вiдiйшли. Омелян зiстався один, вiн плаче, його лiве ухо горить. На цьому цьогорiчне Хведотове навчання скiнчилося. На другий день вiн рiшуче вiдмовився йти до школи, не зважаючи на нiякi Володьковi вмовляння. Омелян, що пiшов до школи так само з ласки, не з'явився також, у школi криза, можливо, з тiКП науки нiчого не вийде, можливо, всiм прийдеться зiстатися дома, i, як тiльки Володько про це подумаК, йому робиться моторошчо. На щастя, такого не сталося, з'явилося двоК нових Фока Затворнюк i Терешко Перейма. Цей останнiй прибув аж iз Жолобок, бо там зовсiм нiякоП школи, i тому найбiльше Володьковi подобався. Вiн тепер не самий вертаКться зi школи через дермансьхi хутори. Здовж шляху, справа й злiва, ростуть новi оселi. Здовж шляху постають мури, стовпи, крокви. Здовж шляху витикаються з грунту деревця, що нагадують звичайнi патики. Десятина при десятинi, город при городi, оселя при оселi. Десять таких нових осель постало тут здовж шляху. Геть на самому краю вiд поля, справа, як iти на схiд сонця, виросла також оселя Матвiя Дозбенка. Нi, це ще не оселя, це лише на чистому полi три рядочки щеплених патикiв, що ледве пустили по кiлька кволих листочкiв, це ще лише одна-однiсiнька будова з цегли, крита наспiх в'язками звичайноП пшеничноП соломи, це ще лиш скирди збiжжя - жита, пшеницi, вiвса, ячменю пiд голим небом. ДвоК дверей, збитих самим МатвiКм зi звичайних, негебльованих i небарвлених дощок, ведуть до тiКП будови i невiдомо котрi з них кращi, хоча однi призначенi для простору, де буде мiститись худоба, а другi, де замешкаК сама родина. I звiрята, i люди будуть жити пiд одним накриттям, бо в них одна судьба. Маленька, дуже маленька хатка МатвiКва, нiяких тут витребенькiв, нiяких розкошiв. Чотири стiни, низенька стеля, глиняна долiвка i двоК, на схiд i захiд, менше i бiльше, вiконець. Але яка це чудова хатинка, i як на неП всi чекають, i як старанно втовкаК Катерина ПП "землю", i скоро-скоро вона буде зовсiм готовою, i скоро-скоро в нiй замешкаК семеро людей. Чотирнадцятого вересня, на Чесного Хреста, у селi храмовий празник. Матвiй, на жаль, не святкуК, не святкуК i його родина. Робити в такий час негаразд - вiн iде до Дерманя, хоче привезти молотарку, що ще з лiта замовлена в Гiльченськiй фабрицi. Сто рублiв без п'яти коштуК на спiлку зi Стратоном, i вона вже готова, i тiльки треба привезти - така путь, верстов шiстдесят буде. А село гуляК, аж гуде, п'ють люди i виспiвують i гаразд роблять. Настя з дiтьми сама, нiхто до неП i вона нi до кого. Василь поПхав з МатвiКм, Катерина пiшла на музики. I коли другого ранку вона пiшла до боднi взяти затiрки на борщ, бодня була порожня. Настя ходить i голосить: що ж Пй тепер робити, чим Пй кормити оту дiтвору, тiльки й було, що дрiбок того скоромного. Вернувся Матвiй. Настя все розказала. Пiшов вiн мiж люди - говорив, питав, розпитував, а пiсля подався до Миколи Гнидки. По часi звiдти вилетiли одна за одною стара Марта, молода Марта i Пх племiнниця Ганна, на весь двiр репетуючи: - Ой, людоньки, рятуйте! Вiн його заб'К! Збiглися хто звiдки i почали напирати на дверi, i коли увiрвалися досередини,- серед хати стояв з макогоном у руцi Матвiй, а бiля його нiг на долiвцi, в калюжi кровi, лежав Гнидка. Матвiй, здавалось, був спокiйний. - Ходiть, ходiть,- казав вiн.- МаКмо ось тут злодiя, а тепер я з вами, сукини сини, розправлюся iнакше! Я вас усiх зажену в тюрягу! - сказав i пiшов. Покликав Стратона i Iвана Кишку i каже: - Iду за врядником, половину хуторян мушу послати до тюрми. Сама злодiйня. Гнидка признався. У нього цiлу нiч пили - Здоров, Запорука й iншi, а коли впилися, пiшли i вибрали бодню. i все роздiлили мiж собою. Стратон i Iван дуже поважнi господарi, перший, як i Матвiй, маК чотирнадцять десятин, другий навiть п'ятнадцять, i вони спокiйнiше, нiж Матвiй, дивляться на випадок з тiКю боднею. Треба було, мовляв, ПП не ставити, сливе, пiд носом, а до того п'янi люди, а що вiзьмеш з п'яних, п'яний К п'яний. Стратон i Iван не думають про те, що будуть Псти МатвiКвi дiти, у них нiчого не пропало, а тому вони зовсiм поважнi i зовсiм холоднi i десь там далеко в собi зневажливо дивляться на Матвiя, що з таких дрiбниць робить бучу. Нi. Вони нiяк не радять iти до того врядника i вносити ще бiльший заколот. Пройде, перемелеться, переживеться, забудеться, i все буде добре. Матвiй прийняв Пх раду. Нi, не так, як Стратон та Iван, а по-своКму. Для нього та бодня не "мала справа", i не тiльки тому, що дiти його не будуть мати того скоромного, а ще чогось iншого, чого Матвiй не зовсiм може висловити звичайними словами. Йому жаль тих людей, тих сотворiнь з руками, ногами i ротом, що мають тi голови на в'язах. Йому видаКться, що в них, тих головах, полова i вiтер, i як знайти до них доступ, щоб вложити туди хоч пiпетку справжнього розуму. Вiдкрити Пм уста, вiдчинити очi, скерувати Пх мислення руслом доцiльного, бо Пх таких мiльйони й мiльйони по всiй цiй широкiй, гарнiй, родючiй, Божiй землi. I Матвiй лишив цю справу з тим урядником, не пiшов нiкуди, махнув на те рукою, дома сказав, що якось-то буде, але по всьому видно, що в його головi зрiК iнша мисль i що буде вiн ПП, як не сам, то в дiтях своПх у життя переводити. А через пару днiв Матвiй переПхав на своК. Там ще нiчого не скiнчене, ще нема вiкон, а дiри лише завiшенi ряднами, там ще не бiлено i вогко, долiвка ще не висохла i грузне пiд ногами, чорно i смородно, але далi i далi вiд тих людей дивних, не можна якось з ними, щось Пх дуже рiзнить з МатвiКм, не можуть нiяк себе розумiти, до смертi не люблять вони того чоловiка i не знають за що, щось вiн Пм просто не пiдходить, зовсiм iнше кодло... I Матвiй Пх дуже добре по-своКму розумiК, не маК, коли брати по-правдi, навiть на них серця, сходить Пм з дороги, бо таким треба зiйти з дороги, коли хочеш з ними якийсь лад на майбутнК дати; i МатвiКва родина зажила на своКму; до речi, була розкiшна, мов пожежа, осiнь, поля вимлiвали пiд тягарем останнього тепла, рiлля i стернi затягалися струнами бабиного лiта, що, здаКться, направду грали ущiпливо, а лiси довкруги починали поволi розгорятися i горiти незгоряКмо. I яке щастя, що така якраз погода, що можна жити без вiкон, молотити пiд вiдкритим небом, спати на скирдах свiжоП вiвсяницi високо геть пiд зорями, а ранками вiтати перше сонце i бути покритим свiжою, холодною росою; вибирати гуртом картоплю, класти огонь з гудиння i пекти ПП свiжу в присковi, рубати головату, тверду капусту - збирати, звозити, складати i при тому спiвати, як це робить Василь, чи Катерина, чи Володько, коли пасе пiсля школи, чи той Хведотисько, що верещить по полях, весь, мов циганча, закопчений димом, чи навiть ота Василинка, що ПП колиска висить на трьох дрючках за ожередою проти сонця, а сама вона сидить прив'язана крайкою до вервечок, i белькоче сидячи, або рачкуК по рiллi на чотирьох, не минаючи нi одного кiзячка, iз задертою високо на спинi сорочинкою. Гiрше стаК, коли починають чергуватись мiсяцi вниз до зими i тиснути холодом, затискаючи ту родину все бiльше i бiльше до тих чотирьох, подiбних на яму, стiн. Тiсно й не чисто, нема де помитись, укинулась нужа. Невiдомо звiдки й коли взялася короста, нiхто про неП нiколи не чув i не знав, Настя казала, що то принесла iз села Катерина, бо ходять до неП якiсь парубки i довго вистоюють вечорами побравшись за руки. Нiхто спершу не звернув уваги на Катерининi руки, що на них.якiсь прищi висипали, але згодом, згодом тi прищi перейшли i на iнших. Таке страхiття лихе, казала Настя, нам ще тiльки цього бракувало. А Володько "лазить", як казала Настя, до школи, там з кожним мiсяцем кiлька все нових школярiв прибувало кожного разу, i всi до них назад до "А" верталися. Боже, як це досадно товктися все на мiсцi, телiпати в торбинцi оту одну "Азбуку СКятель" КлавдiП Лукашевич i знати все, вiд дошки до дошки, напам'ять, i "Умную ворону", i "ПКтушок золотой грКбКшок", i "Трi козлiка", i нiяк не могти далi, бо приходять i приходять Петри i Миколи, такi винятково "западеннi", як сказала б мати, i треба з ними держати ногу, хоча Володько тут давно вже першим, за ним горою учитель i нiякi Радiони, нiякi Њвгени не можуть йому нiчого бiльше вдiяти. Дещо гiршою була для Володька спочатку учителька, що iнколи замiняла чоловiка, не злюбила вона того хлопця, звала, як i всi, дерманом, але яiс тiльки почала "питати урок" - змiнила свiй погляд на нього. У той самий час, коли ПП пестунчик Њвгенчик, що ходить уже третю зиму, читав свою "Умную ворону" по складах, Володько вичитував ПП з такою легкiстю без книжки, нiби вiн говорив перед мамою "Отче наш". - Вiдiш? Вiдiш? - казала учителька до Њвгенчика.- i тКбК нК стидно? - Њвгенчик опускав свого тоненького носика i мовчав. Але й Володько мовчав також, немаК чим пишатися, на ньому дуже незграбний, старий, полатаний мамин жакет з довгими рукавами, i вiн нiколи навiть тих рукавiв не закачуК. - Чому ти так тримаКш руки? - питаК його одного разу учителька. Володько встав, почервонiв i мовчить. А учителька, як на зло, допитуКться: - Почему ти Пх ховаКш? Ану, покажи руки? ПоказуК, вони тремтять, мiж пальцями струпаки. - Чесотка? - питаК учителька. На щастя, ПП не розумiють, а вона каже Володьковi зайти до неП по школi. Скiнчилася наука, Володько стукаК до ПП дверей, серце б'Кться, обличчя паленiК. Вiдчиняються дверi i вiн, нi живий, нi мертвий, вступаК до кiмнати. Як тут гарно та пишно! Яка чудова, блискуча пiдлога! Якi на стiнах картини! I стiл, i стiльцi. Володько нiколи ще не був у такiй кiмнатi i вiд цього робиться йому ще соромнiше. А учителька каже: - Володя! Ти нК бойся! Всьо будет харашо! Вот тКбК запiска, пусть атКц купiт лекарство i ти будеш здаров.... Володько взяв записку i вийшов. I навiть не подякував. Забув. Iшов додому, як у чаду. А Матвiй, хоч не хоч, мусiв запрягти конi i Пхати до Шумська до земськоП лiчницi; там дали йому здоровенну пляшку рiдкоП сiрки. I всi лiкувалися. Володьковi здавалося, що гiршого вони ще не переживали. А як випав снiг - школи не можна впiзнати. Навалил? стiльки дiтвори, що анi сiсти, нi стати, нiби у церквi на велике свято. Учитель безрадний. У класi мокро, тiсно, душно й погане повiтря. Голос учителя тратиться, нiби у виложенiй подушками хатi. I знов верталися, i знов писали палички. На щастя, учителька пильнуК Володька, даК йому зi своКП збiрки книжечки, вчить любити "отечество". - Читай,казала,- з тебе вийдуть люди,- i при тому гладила своКю тонкою, нiжною, бiлою ручкою по його шорсткiй, розпатланiй головi. I Володько читав: "Отечественная война I8I2 года". "Цар ОсвободiтКль". "Кутузов". "Оборона Малахова кургана". Пiзнавав "родiну", ПП минувшину, ПП славу, а пiсля все то переказував дома. Дiстав Володько i чоботи, дуже ними радiв, але влазив у них по самi клуби. I коли замiтало дорогу, вiн ледве сунувся в них по глибокому снiгу. Як все-таки недобре, що ми вибрались так на поле, думав не раз. А вернувшись, перемерзлий i голодний, скидаК швидко шкарбуни, влазить на пiч, спускаК ноги над розiгрiту плиту, Псть хлiб з олiКю, а наПвшись, бере малу нафтову лампочку на комiнок i там читаК або пише. А взимi МатвiКвi сталася ще одна пропажа.. Пiд ожередою соломи надворi стояв вiз, i однiКП ночi зняли з нього колеса. Матвiй i це промовчав. Догадувався, хто це зробив, але терпiв. Крутi, жорстокi днi. Матвiй зацiплюК зуби. Жене вперед! Џде знов до каменю, до лiсу, б'К, рубаК, теше, звозить. На друге лiто мусить конче звести клуню. Свята минули без святочного, без свiжини, без скоромного взагалi, без чарки. I Кдина святочна рiч: Володько почав ходити до церковного хору. Його вибрали. Вiн спiвав на Рiздво у церквi "Христос рождаКться, славiте". ТАКА ЗЕМЛЯ Одного дуже морозного передвечора при заходi сонця в сiчнi сталося надзвичайне видовисько: з того мiсця, куди западаК сонце, повставало i зводилося високо в небо три величезнi, огненно-червонi стовпи, що, здавалось, пiдпирають цiле залiзно-тяжке небесне склепiння. З хат виходили люди й дивувалися. Знаходилися й мудрагелi. - То, чуКте, неспроста! То непримiнно щось станеться. Або вiйна, або поморок. Кажуть, i в турецьку вiйну таке бачили. Вечорами довго гуторили про огненнi стовпи. З хати до хати йшла чутка: - Буде вiйна! Нiчого не поробиш. - А тут ще й границя пiд боком. Як пiчнеться - одразу на нашу голову. - Ну! Не пустимо! Го! Що ви думаКте. У нас того войска... - А он гапонець все-таки диви... - Гапонець. Де гапонець. До нього хiба доберешся? Якийсь там Сахалин вiддали - для РосКП все одно - один волос. Володько й собi мiркуК: раз руский цар i шведа побив, i Наполеона, i туркiв, то що йому якийсь германець. Питав i вчительку: - Кажуть, що буде вiйна - правда, що ми поб'Кмо гер-манця? Учителька посмiхаКться: - Само собою. А хто каже, що буде вiйна? - Та всi говорять. Дядьки. Учителька радiК, що ПП пестун так усе знаК, даК i даК йому новi книжки, а Володько думаК, що йому i школи не треба, що в тiй школi - азбука та азбука, а он прочитав книгу i знаКш стiльки. Учитель менше звертаК на нього уваги, у нього стiльки того, але одного разу i в нього попросив Володько книжку. Був це повний "Старий Завiт". Учитель ще вагався давати йому таку тяжку книжку: - Ти ще малий для такого. Он як будеш в другiй групi... Тодi Володько звернувся до учительки i та дала одразу. - Добре,сказала,- але як прочитаКш - розкажеш менi. Що за чудесна книга! Сотворiння землi! Усього свiта! i за сiм днiв. Такого ще Володько не знав. "На початку,- каже та книга,- сотворив Бог небо i землю". "Земля,каже,- i була порожня й не влаштована i темрява лежала над безоднею; i дух Божий ширяв над водами", "I сказав Бог: хай буде свiт! I став свiт". I Володько вперше пiзнав, як це сталося, i дуже дивувався. I взагалi була то чудесна книга. Адам i Њва - першi люди. В раю. Яблуко добра i зла. Грiхопадiння. Злочин КаПна. - КаПне, КаПне! Де брат твiй? - питаК сам Бог. - Хiба я сторож мого брата,- вiдповiдаК той понуро. От дивно було тодi. Жити на землi i бачити Бога, чути його голос. - Тату? А чи були такi часи? - питаК батька. - А як у книзi написано? - Що були. - Значить, були. Священнi древнi книги не писали на галай-балай. То тепер усе лиш побрехеньки пiшли. Ох же й мав мороки Володько з тiКю книгою, але читав ПП, уперто читав, усi вечори читав, i свiтовий потоп, i сини Ноя, i ковчег заповiту, i багато, багато iншого, а потiм усе то розповiв Володько учительцi, геть усе чисто, нiчого, здаКться, не забув. А та йому аж кiлька коробок вiд сигар, i кiлька велетенських газет "Киевской мислi" для огорнення нового букваря, того ж "СКятеля", якого Володько взагалi не вживав, а лиш носив у торбинцi для вигляду та нотував у ньому, що "на сьогоднi задано". Час вiд часу отець Клавдiй викладаК у школi "Закон Божий", для кожноП групи щось iнше: для першоП - молитви i науку "як хреститися", для другоП - "Старий Завiт" - переглянутий i скорочений, для третьоП - Катехизис. Сидить отець у старiй, довгiй рясi, куняК i ставить питання: - А скажи-но. Фока, скiльки братiв мав Iосиф? Фока третьогрупник, вiн учить Катехизис, але отець Клавдiй iнодi забуваК. Фока встаК i мовчить. Вiн-то, звичайно, колись учив, але ж то було давно. Мiг i забути. - Ну? Не знаКш? А хто знаК? - питаК отець цiлий клас. Пiдносять руки, а мiж тим один першогрупник. Отець Клавдiй зауважуК це i каже: - Ну, ну, Довбенко? Осором його, сором! Бач, став i, як сич, надувся. - Дванадцять! - випалюК Володько i дуже вдоволений. - А може, й знаКш, як вони звалися? - питаК байдуже отець Клавдiй. Володько переказуК: - ...Гад, Асир, Iосиф i Венiямин,- закiнчуК вiн. - Добре. Молодець! А що то сталося з Iосифом? - питаК далi. Володько оповiдаК. Брати продали його до Њгипту, там снились сни фараоновi, Iосиф вiдгадав Пх, настав голод, прийшли брати по хлiб. Отець Клавдiй байдуже слухаК, не перебиваК, Володько оповiдаК, всi слухають. У класi тиша глибока. I як Володько скiнчив, отець запитав його, чи знаК вiн, що то таке Њгипет, Володько знаК. А хто то були фараони? I це вiн знаК. А яка то така найбiльша там рiка? "Нiл, Нiл",- каже Володько. А може, вiн покаже ту рiку отам на картi? Гаразд. Володько йде до карти, спинаКться на пальцi, находить рiку. - Оце! - викрикнув вiн i показуК довгу жилку на заяложенiй картi "СвященноП землi", що висить у кугi бiля шафи. - Сiдай! - каже нарештi, майже суворо, отець Клавдiй, що дуже дивуК Володька, бо чекав вiн якоПсь похвали, а тут, диви, навпаги. Отець Клавдiй, здаКться, навiть невдоволений, навiть не глянув на нього, сидить, як i сидiв, далi, руки в кишенях, ноги пiд столом, питаК далi третьогрупникiв. Але цiлий клас дивиться на Володька, як на чародiя. Навiть третьогрупники. Навiть найстарший i найсильнiший Сопрон, i Арйон, i той самий Фока. Але в недiлю, пiсля Служби БожоП (Володько, як звичайно, спiваК в крилосi), о. Клавдiй, читаючи рiзнi оповiстi, мiж iншим, зазначуК: - Коли тут К Матвiй Довбенко з дерманцiв, хай задержиться. Хочу з ним поговорити. Матвiй К, i вiн задержуКться. Володько й собi задержався з батьком, вiн, правда, дещо збоку, але все-таки йому цiкаво, що то буде, що то скаже батюшка. А батюшка скинув ризу i виходить. На сходах кiлька поважнiших дядькiв, кiлька старших жiнок. Дядьки низько вклоняються, жiнки цiлують батюшцi руку, а Матвiй iде з батюшкою вниз по сходах повiльними кроками. Володько здалека й собi ступаК за ними. - Хотiв, знаКте, поговорити з вами нащот вашого малого... - То,- якось дивно завагався Матвiй.- ЗнаКте, батюшко... У мене цей рiк така нужда. Недостача всього. Знаю, що йому щось треба б... Але... - Не те,байдуже каже отець.- Спритний з нього хлопчак. Галову маК. Раджу вам вiддати його на школи. Хай би направду повчився. Тут для нього тiснувато. Матвiй зовсiм знiяковiв: - То знаКте, батюшко, кебто Бог якось помiг дещо з тiй нужди вибитись. Хто своПй дитинi ворог... То звiсно... Володько, на жаль, бiльше не знаК, що там казали, бо як тiльки почув, що то за нього йде мова, одразу вiдстав i не знав, чи лишатися, чи тiкати. Навколо стiльки людей, i багато з них напевно щось чули. Земля пiд ним хитаКться, такий сором великий. А тут ще батько гукаК: - А ходи-но ти! Поцiлуй он батюшку в руку! Кажуть он, що псiкуси строПш, а я кажу, щоб бiльше ставили тебе на колiна. Володько зняв шапку, поцiлував батюшку в руку i стоПть так без шапки. А батюшка каже поважно: - Но, но! Вiн у нас молодець. Це каже i учитель i учителька. Тiльки худенький. Бiльше Псти треба! - i погладив хлопця по головi. На прощання ще раз поцiлували обидва батюшку в руку i розiйшлися. Матвiй мовчав, Володько також мовчав. Але по всьому видно, що вони обидва вдоволенi. Через кiлька днiв Матвiй поПхав до Крем'янця. Вернувшись увечерi, викладаК пакунки. Вузлик солi, кусень мила, пачка сiрникiв, ремiнь на пiдмети. А найбiльший, у товстому, глиняноП барви, паперi пакунок, подаК несподiвано Володьковi. - На. Це тобi. - А що то К? - питаК Володько. Батько мовчить. Володько швидко бiжить до хати, щоб розглянути при свiтлi. Швидко розгортаК. - О, тату! - тiльки й мiг проговорити.- Пальто! I яке гарне! Тепле! На ватi! Пiдшивка яка! Ах, Боже! Володьковi просто не вiриться, невже вiн маК пальто, мацаК, горне до себе. Так. Це таки пальто. СправжнК, куповане, доброго, чорного корту. Цiла родина оточила Володька, всi подивляють "пальтiшко", як його одразу назвали, Володько чуКться найщасливiшою людиною в свiтi. Яка втiха, яка надзвичайна радiсть! - Чорне? А цiкаво, яким покажеться при денному свiтлi? А пiдшивка! Мамо, гляньте! Думаю, що то найлiпша фланеля. - Добра, добра,- стверджуК мати i обмацуК пiдшивку. - I гудзики добрi, дивiться... От тiльки б попришивати мiцнiше. - То я вже завтра зроблю, дитино. Володько одягав пальто, оглядав з усiх бокiв, радiсно зiтхав, скидав, обережно вiшав на ключцi, щоб за хвилю знов здiйняти, знов одягати, знов оглядати. - Чи часом не задовге? Нi. Акурат. Нижче колiн. Може, дещо довгi рукави? О, нi, то так тiльки здаКться, якраз, щоб руки не мерзли.- Обчищав ще раз пальто щiткою i знов вiшав на кiлку. О, як добре жити на свiтi! Тепер йому не треба натягати отого латаного матiрнього жакета з тими довгими рукавами. Бо хiба ж, дiйсно, личить хлопцевi ходити в такому одязi? I дивно, як вiн того до цього часу не помiчав. От, коли б ще чоботи кращi... Остання думка якось вирвалась уголос. Батько вiдповiв: - Учися тiльки. Колись i чоботи дiстанеш. Не хватило грошей. Пшениця нiяк не дорожчаК. - ДумаКте - менi так тяжко вчитися? Чого дивуватися? Бо я читаю книжки, а вони не читають. Вичитав у книжцi i все знаю. Коли лягали спати, Володько схопив нишком батькове прикривало i, поки той переговорив усi своП вечiрнi молитви, Володько швидко нагрiв його на черенi, а потiм непомiтно положив на мiсце. Батько уважно по-справжньому вiдхрещуКться. - Ну, дяка Богу, ще один... Усе ближче до смертi...- розважаК вiн, не докiнчуючи, як звичайно в таких випадках, речень, шукаК пiд полом роззувака... - I де вiн у повiтри! I не встиг докiнчити думки, як Володько шмигнув пiд припiчок i: - Ось вiн тут, тату! - i витягнув його з-пiд дров. Батько вложив чобота мiж роги роззувака. Володько i тут прислужив, притримав ногою чобота, щоб батько не нагинався. Одного, пiсля другого, пiсля узяв обидва чоботи i поклав Пх пiд комином, щоб сушилися. - Щоб там часом не попеклися,- зауважуК батько. - О, нi, тату! Тут не так гаряче,- каже швидко син. Батько поволi кладеться, обгортаК теплим ноги: - Так його за той день людина навовтузиться... У хатi бодай... "Анголе Христов хранителю, мiй святий покровителю",- проказуК батько лежачи i ще раз хреститься. Володьковi дуже хотiлося б ще щось батьковi приКмного зробити. - Вам там, тату, вiд стiни не дме? У мене тут ось лантух зайвий. Батько, здаКться, його й не слухаК, а може, й не чуК, маК своП думки, що пливуть у його головi. - I навiщо його ото людина стiльки мусить мучитись? - розважаК вiн, натягаК на груди кожуха, лежить витягнутий, довгий, горi лицем, дивиться в стелю.- Мучишся, мучишся, тягнеш, тягнеш, а вмреш i все нiпочiм. Кажеш, лантуха? Положи його собi пiд голову. Голова мусить, як полагаКться, щоб кров не била до мозку. Менi досить. - I, здаКться, погода показуК на завтра лiпше,- починаК Володько, йому хотiлося б дуже розговоритись з батьком, щось йому розповiсти. Вiн тепер iнодi щось розказуК, але зараз батьковi, здаКться, не до того. - Може, й полiпшиться,- каже батько.- Ну, але будемо вiдпочивати... Треба, щоб i костi вiдiйшли. Так усе щемить, а колись, бувало, i не чув, чи вони в тебе К. Спiм! Пiсля такоП радостi нелегко йому й заснути. На полу сплять: батько, Володько, Хведот i мати. Василинка все ще в колисцi, хоча вона й виросла з неП. Василь за столом на лавi, Катерина у запiчку. Але цих останнiх зараз нема. Вони десь пiшли на "потицянки", скоро ось масляна, запусти, качають колодку, гуляють. Василинка щось скиглила, мати з нею порозмовляла, i вона втихла. Пiсля мати дмухнула здалека на маленьке свiтло на коминку, i воно погасло. До хатини хильнула i застигла тьма, що видавалась безмежною в усiх своПх вимiрах. Невелике в безконечностi вiконце нагадувало чужосвiтню мару, що прийшла сюди на дно мороку нагадати про iнший, далекий свiт - свiт просторого i великого життя. Ланцюгом довгоП черги мрiй, туги i бажань вилонюються з ВолодьковоП голови i тонуть у мороцi думи. Спереду урочисто парадуК його нове пальтiшко, на ньому самоцвiти, соняшне сяйво, пелюстки пахучих квiтiв. На ньому золотi галуни, генеральськi вiдзнаки, золотi, мов огонь, гудзики. Володько великий у ньому, майже недосяжний усiм Њвгенам, Радiонам i всiм-всiм, хто думав, що вiн от так собi плохенький дерман, що на нього можна гукати, пхнути свого вайлуватого сусiда. О, нi! Володько зовсiм не з тих. Њ рiзнi люди, К дуже багато пород людських, i вiн, Володько, походить вiд тих, що з самого дна, з найглибшого мороку здiймаються наверх, бадьоро пiдносять голову, дивляться на всiх горiючими, синiми очима, вдягаються у найкращi одяги i йдуть. Куди iдуть? Уперед! Завжди вперед. У свiтi нiде немаК кiнця. У свiтi К лиш безконечнiсть. Нiч твердiшаК, морок глибшаК, вiконна мара стушовуКться. За стiною побрязкують ланцюгами конi й корови. У новому одязi Володько побiльшав, видавався обновленим i бадьорiшим. На обличчi прибуло краски, в очах огню. Усi дивуються i обмацують. Учителька вiтаК його i радiК, нiби вiн десь пропадав i знайшовся, i Володько любить ту свою нiжну, з ластовинястим, негарним обличчям учительку у гарному, чорному одязi. ЏП звуть Машею. У неП каштановi очi. У неП гарнi руки з довгими, тонкими пальцями. I вчився шалено. Нi, вiн не вчився. Вiн нагинався i брав знання з-пiд нiг оберемками. I не дивився що. Брав, що попало, що лежало на дорозi. Зараз вiн пiзнаК "життя святих", тих он дивних людей, про котрих кажуть, що вони з самим Богом. Ось великомучениця Катерина - висока, струнка красуня з чашею в руках. Ось Варвара - чудовi, пишнi, розпущенi коси. Вiра, Надiя й Любов i мати Пх Софiя - юнi, рожевi, сяючi дiви. Пантелiмон-Цiлитель - пишний, кучерявий юнак з рiзьбленою скринькою в руш. I старий, бородатий Радонежський Сергiй, i згорблений, з клуночком за плечима в постольцях Серафим, що сидить на пеньку в лiсi i кормить з руки ведмедя. Далi Володимир Великий з хрестом, той, що шукав i знайшов вiру в Христа i всiх похрестив водою Днiпровою. Росте, розгортаКться i бушуК Володькова уява, далi i далi простуК вiн у далекий свiт. Жахи, кров, розлюченi звiрi, нагi красунi. Молоденька, свiжа, з променистими, небесними очима красуня нагло загорiлася i палаК вiрою до Христа, ПП кинули до темного льоху - глибокого i страшного. Зi стiн скапуК брудна i слизька рiдина, пiд ногами повзають ящiрки i жаби. Над нею у свiтлицi з мармуру i золота красунь-поганин приносить жертву стрункому, з мармуру, боговi. Над ним золотий диск, сонце вдаряКться в диск i розсипаКться тисячами рiзнобарвних скалок. Перед ним кадильниця з бронзи i з неП пiдноситься кадило. Кiлька нагих одалiсок танцюють танець i сиплються ружi, що на них ще живе роса. Дзвiнок. Нечутно входить чорний раб. На його валькуватих, мов з базальту, тесаних руках красуня з льоху. Красунь потягаКться, мов тигр, на своКму пишному, зi шкур, ложi, нiздрi його, подiбно, як у розiгнаного коня, виграють, очi млiють жагою. Раб пiдносить красуню до його стiп, садовить ПП на золотому тронi, а сам нечутно зникаК. Але красуця не сiдаК. Вона стоПть - струнка, хистка i прозора, довгi, тонкi руки звисають додолу, голова похилена, свiтлi повiки урочисто криють зiр. Красунь зводить очi на одалiсок, тi ловлять його бажання i розчиняються в просторi, мовби хмаринки. - Панно! - каже красунь, а його лати горять золотом.- Ти найкраща з найкращих, красо, якоП не бачило сонце, коли воно зiйшло на свiй мармуровий шлях! Хоч золота i самоцвiтiв? Хоч розкошiв з неба i богiв? Хоч влади надi мною i над царством моПм? Поклонися лиш боговi i все то дiстанеш. I станеш моКю нареченою. Красуня поволi зводить на нього своП синi, променистi очi. Коли б сонце зiйшло серед ночi, або ружi розцвiли на снiгу, i то не було б бiльшою несподiванкою, нiж вони. Тихий, дзвiнкий, прозорий голос: - МоПм нареченим - Христос! Без золота, без самоцвiтiв - володар над володарями! - Ти не знаКш, дiвчино, проти кого виступаКш. МоПм наказам коряться сто народiв, моПй владi слухнянi звiрi в джунглях, птахи в небi, риби в океанi. - Одначе, володарю, ти не вiддаси своПм богам одного волосу з твоКП голови. Я ж готова вiддати своКму всю мою молодiсть. - У чому ж сила твойого Бога? - У Його... вiчностi. Красунь звiрiК. Тупнув ногою, ляснув у долонi, нiби з-пiд землi з'являються чорнi, мов з чавуну, раби. - Трать ПП! До смоли! Намотайте на коло i викиньте рештки тиграм, присвяченим богам! Красуня з усмiшкою приймаК присуд, iде в огонь, Пй ввижаКться ПП Бог - величний, терпеливий, вона розмовляК з ним лагiдно, мов з коханим, Пй нiчого не болить... Настя вже давно спить, Матвiй обернувся на другий бiк, на столi розчинена на хлiб, укрита кожушком дiжа, на другому кiнцi маленька, третiй номер, нафтова лампочка, перед нею книжка, над книжкою Володько. Щоки його горять, в очах бринять гарячi вуглики, що час вiд часу зриваються i падуть униз, нiби тi метеори, що лiтають у просторах i падають в океани. Зiр упираКться в дiжу, але бачить далекi, чудеснi, могутнi, казковi краПни, бачить страшних володарiв, чуК Пх мову, Пх крок, Пх силу. I робиться Володьковi страшно. I тужно. I боляче. Страшно, що десь далеко стiльки простору, стiльки чудес, стiльки дивних барв i гранiв життя, а вiн, малий i хисткий, з блiдими розпаленими щоками, з хворобливим огнем в очах, сидить отут у чотирьох заплiснявiлих стiвзх засипаноП серед чистого поля снiгом хатини i навiть не смiК мрiяти про те велике. Боже! Сотвори чудо! Дай змогу пройти снiговi засипи, непрозору нiч, мовчазне поле, темне село. Вiдчини брами далеких овидiв, з палацами i людьми, що носять на собi тонкi i чистi тканини i мають сили наказувать вiкам. Далi й далi линуть бажання, далi й далi летять непов'язанi, мов дикi конi, зовсiм виразнi мрiП. Нiч навколо. Сон. За стiною брязкають ланцюгами тварини, уривно, раз-поразу викрикуК пiвень i гавкаК глухо в безмежний, чорний, проти вiтру, простiр собака Пундик, що його колись принiс i викормив Василь. ПрокидаКться мати, вона бачить у хатi свiтло. - Боже, Боже! I що ти собi, дитино, думаКш? Тож ти випалиш усю "киросину", чим завтра засвiтимо? Володько прокидаКться також. Рим, могутнi володарi, красунi - зникають. Не вiдповiдаК нiчого матерi, тiльки гасить лампу i йде на своК мiсце бiля батька. За вiкном кричить з рiвномiрними перервами пiвень. I так iдуть, i минають, i знов приходять днi, несуть i несуть iз собою, нiби птахи, завжди стеблинку нового, будують гнiздо життя, щоб у ньому родилось i виросло почуття вiчного. Минув усього один лиш мiсяць. Ранок. Iз-за жолобецького дубового лiсу встаК i зводиться велетенське, слiпуче свiтило, Землю притоптуК м'який вiтер, що вiльними хвильками гуляК по зябльованих полях. Матвiй пораКться бiля плуга, сонце мiниться в плитi, нiби у кривому дзеркалi, перед хлiвом у збруП стоять i Пдять з цебра обрiк конi. Дорогою, один за одним, проходять з плугами хуторяни. Ось диботить своПми куцими, товстими ногами Хома Ет-ТоК, цьвйогаК по конях сирицевим батогом з червоною китичкою i пружно натягаК вiжки, щоб здавалось, нiби тi конi стаКннi, щоб тримали вони як слiд голови. Порiвнявшись з МатвiКвим подвiр'ям, гукаК здалека: - Добре утро! Орати йдете? - голос радiсний, як сонце, як жайворон, що б'К крилами прозоре повiтря i цвiрiнчить завзято. Матвiй розгинаК спину: - Дай-бо здоровля! Iду! - А вже протряхло? - Протряхло. - То Боже поможи! - Спасибi! За Ет-ТоК йде Гнидка, скидаК низько свого урядницького кашкета i, нiби нiчого не було торiк, солодко й уважно вiтаК Матвiя. Iде Титко, iде Кузьма. Усi радiснi, всi бадьоро ступають протряхлою дорогою, заходять кожний на своК, пускають плуги у мастку землю, крають грунт i виважують скибу за скибою. Ситий, тяжкий дух зноситься над землею, нiздрi лоскоче сильний запах чорнозему, на чолi сходить пiт i скапуК по щоках до рiллi. Галки i ворони гицають по розгорнених борознах, хапають борозняки i викрикують рiзко й несподiвано. Виступають на кiн череватi лантухи, повнi зерна, широчезна, шорстка п'ятiрня загортаК насiння i пружно розбризкуК його по готовiй, мов свiжоспечений хлiб, скибi. Сонце - шалений i дикий огнепад, заливаК лани, мужикiв, птахiв; земля, мов спрагла коханка, звабливо розпускаК своП принади, що по них досхочу йдуть коханцi i сиплють плодом, потом, молитвою. Роди велике, непорочна! Роди, прамати всiх родiв! Он i Матвiй свiй чорний лан розорав,- широта, довжiнь! Iде розмашно туди й назад i сипле зерном. За ним ступаК i заволочуК посiяне Василь. Лан! Чотирнадцять десятин! М'язи, нерви, кров. Нi. Його нiчого не болить. Це лиш проходить хребтом цiна землi - своКП, лудяноП сонцем, литоП потом i болючоП, як i той хребет. Володько ходить до школи, хоча там знов порожнеча. Як тiльки набубнявiла в лiсi перша брость, як тiльки ряст зiйшов, як тiльки зазеленiла перша лука - кiнець школi. Дiти знов розсипались по своПх мiсцях i скрiзь там на пасовиськах, разом з жайворонками, дзеленчать, мов дзвiнки. Навiщо Пм школа? "Усе одно не дасть хлiба" - iшло з поколiння в поколiння. А Володько вертаКться самiтньо зi школи, iде поза селом, городами, зрубами, лiсом. МлiК земля, витикаються першi медяники, лiтають першi джмелi, липовi галузки дають першi липкi листочки,