ришi все ще не приймають його до свого гурту. Нiчого. Вони ж ще не знають Володька. Як вони можуть так скоро пiзнати його. Почекайте лиш, дайте оглянутись, знайти себе. Дайте йому можливiсть врости в оточення, навчитися смiливо ступати по широких залах, голосно й отверто вимовляти слова, яких К повнi уста, але яких не пускають назовнi скромнiсть, непевнiсть, сором. А тодi знов розгорнеться Володько, i всi побачите, що ви помилилися. I так сталося. Володько швидко вростаК у тверде середовище школи. Першим вiдкриваК його вчитель, той самий, що не хотiв його прийняти. Пiсля першого запиту на лекцiП Володько виходить iз честю. Другий пiдкреслюК його вагу. Третiй змiцнюК i закрiпляК ПП. Сусiди - перший Володимир Галабурда, другий Леонiд Товстий, що не вимовляК лiтери р, м'якшають, рохманiють. Вони ще, правда, величнi й недосяжнi, але погляди Пх час вiд часу спадають iз недосяжноП висоти i на Володька. Решта товаришiв також наближаються до нього мiлiметровими кроками. А Володько все росте, все ширшаК. Ось вiн вже i ступаК смiло. ЯкоПсь суботи достукуКться до бiблiотеки. Там повно книг, i Володько може Пх читати. Просто - бери i читав. Скiльки хоч, читай. Майн-Рiд, Жюль Верн, Марк Твен. Боже, скiльки тих чудернацьких назв. Якi дивовижi, якi чудеснi краП, якi люди. Хiба ж можна жити отак i не спробувати зробити мандрiвку на мiсяць, познайомитися з чудесним капiтаном Немо, об'Пздити з ним усi бiгуни попiд морями й океанами? А хiба ж не золотi приятелi Том СоКр та Гек Фiн? Хiба не розкiш проПхатися з ними по повних водах казковоП Мiссiсiпi, пережити стiльки дивовижних пригод, здобути великi скарби? Так! Розкiшне, гарно, чудесно! Добре погрузнути в таке життя, жити ним i ще раз жити, гризтися з потворами, полiпами його глибин, збагачувати себе скарбами найглибшого його дна, захованого там колишнiми мандрiвниками. Рости, ширшати. Знати всi смiхи, всi болi, всi розкопи душевного прагнення, що не знаК тих меж, за котрими вже не знайшлося б нiчого, що притягало б людську цiкавiсть. Революцiя росте. Смутнi вiстки долiтають iз далекоП пiвночi. "Аврора", "Смольний". Большевики. Назви, що якось ширяться, ростуть, хвилюють мужикiв. - Земля i воля! Усе народовi! - Помiщицькi землi без викупу! Так. Без викупу. За що кров проливали? По десять десятин на душу. Мов буревiй летять домагання з душi мужика. Встав, оглянувся, направо й налiво пiдозрiло зирнув: можна! Так. "Слабода"! Скрiзь "слабода". Ось лiси вiковiчнi якоПсь княгинi, що живе десь у Парижi. Он сiножатi, поля, двiр. Пiдходь смiло, закладай пилку пiд товстючу сосну, вали ПП i при до себе. Маленький чоловiчок з "раскосимi очамi" осiдлав iмперiю, пхнув на неП всi пiдземнi сили. Розгойдався мужик, запiнився люттю робiтник. Солдат повертаК цiвку рушницi, гарматне гирло в обличчя "родiни". Зiркатi очi, засмальцьованi тупi носи. Стискаються кулаки i кривляться, в лють покусанi, синi уста. А в КиКвi "дКд Чорномор" зручною рукою кермуК нервовою сектою "щирих". Грибами ростуть вони у спiлки, союзи, комiтети, ради. Зiбрання, засiдання, палкi слова, патлатi голови, звiти, привiти. I поплили на села першi "оголошення". Ось i в Дерманi на брамах приходськоП церкви, на липах коло Яна з'явились вони на барвистому паперi й "мовою" промовили: - УкраПнцi! Увага! - Хто такi украПнцi? Звiдки вони взялися? Далой! Чотири роки з одного "котелка" Пли i тепер вiддiляться. НК желаКм! Сукини сини, пiд мужика пiдшиваються! - Правильно! Далой! Володько ходить до школа в товариствi Климового Петра. Обидва однолiтки, сусiди, ще малими дiтьми разом бавилися" Володьковi кепсько. З дому нiяких вiсток, а тут сталася прикрiсть. Нема бiлизни, розлiтаються чоботи. Дядина вже нарiкати пробуК. У саму прикру годину; коли берегами, кудою треба ходити до школи, вода, мокрий снiг, Володьковi чоботя "зовсiм добрi", перешитi з Василевих, ганебно зраджують свого володаря Ось квапляться хлопцi до школи. Володько навмисне пiдкульгуК на праву ногу, бо вiдчуваК, що пiдстава зовсiм вiд мовляКться надалi триматися свого законного мiсця. Гарна це година. Володько любив, коли олов'яне небо заложить цiле склепiння, з якого виринають i легко спливають донизу лапатi рушинки. Вiльхи стоять непорушне, мов птахи, що наслухують якусь небезпеку. На землi росте бiлий килiiм, що лiг геть скрiзь - море не море, гора не гора. Он там килим промок, i видаКться, нiби там розлив хто рiдкого олова. Там он зовсiм чисто i м'яко. Зайдiть от собi i сядьте отам пiд вiльхою на кiпчику. Сядьте, посидьте, послухайте, як тихо торкаються снiжинки снiжинок... Але Володько з Петром не мають на це зовсiм часу. Вони ж квапляться. Западеннi перелази... Скачи по них, мов скажений собака. - Стiй,- i Володько лайнувся. Клята пiдошва, брудна i мерзенна, з погнилими дерев'яними штифтами таки вiдлетiла. Он лежить, чортова паскуда, i кпиться з Володька. Червонi пальцi ноги й собi вигулькнули з розквашеноП онучi. Ага. Он якраз верба i пiд нею зовсiм добре можна собi присiсти. Володько й сам бачить те мiсце. Йде, сiдаК, стягаК чобiт, розмотуК онучу. Нiчого не лишаКться iншого, як видерти з онучi страпка та добре загнуздати чобота. Що ж iншого робити? Петро не хоче чекати. Але скорше. Чорт зна, якi поганi чоботи носить той Володько. Через них приходиться спiзнитися до школи. I спiзнилися. Учитель уже в класi. Он сидить за катедрою. Розстелив свiй журнал i перекликаК учнiв. - Ааа, моК поважання, панове спiзняйки! Ну, ну. Почекайте сiдати. Постiйте собi он там. Хлопцi стоять, усмiхаються. Володькiв чобiт бажав би десь провалитися краще крiзь землю, нiж тут на очах усього класу стирчати. - Ну, на мiсце,- сказав учитель. Гаразд. Хлопцi з приКмнiстю сiдають на своП мiсця. Пiсля лекцiй спiванка. Семiнарiя готуК виставу "Наталку Полтавку". Зразкова школа бере також участь. Карпо Пилипович утворив хор i думаК виступати також. Володько всiми силами намагався попасти в хор i попав. Ось вiн уже в хорi, спiваК зовсiм молодечим тенорком. Сьогоднi вiн все ховаКться за спини своПх товаришiв. - Довбенко. Стань спереду! Гаразд. Довбенко стане, хоч це йому зовсiм мало спричиняК приКмностi. Клятущий, щоби вiн згорiв, чобiт увесь час розповзаКться, не дивлячись на нiякi спини. СтоПть Довбенко i спiваК: "СтоПть гора високая". Сумний i одночасно веселий мотив. Гора, гай. Рiчка срiблиста i верби напевно такi, як там у Лебедщинi, що позвiшували довге вiття до самоП води. "До тебе, люба рiченько, ще вернеться весна. А молодiсть не вернеться"... Так. Неухильна правда. Радiсно i приКмно бути молодим, здоровим. Що значить яка-небудь маленька прикрiсть,- коли роздумати як слiд, то це щось зовсiм непомiтне. Гурток спiвакiв, дзвiнкi, сильнi голоси, i мiж ними Володько зi своПм також дзвiнким голосом. I радiсно йому так жити з малими прикростями i з великими приКмностями. Дома того самого дня Володькова прикрiсть щасливо кiнчаКться. Дядько сам оглянув чобiт. - Ого... Арди ма, хiджi ма... Вiн, видно, хоче кепести чiкiрган. Майн лiбер Гот. Нема iншоП ради, як викинути його на вишки, i хай там спочиваК. А знав ти коли, як граф Румянцев там сражався, князь Потьомкин там разив?.. Нiчого, Владимир Матвiйович. Ми тобi зараз чобiток антi-пiкiс винайдем. Пiшов до комори, пошпортався деякий час там i винiс чобiток антi-пiкiс. - Дивись, яке бульдо. З-пiд самого Луцька привiз, як Пздив до окопiв. До нього, мабуть, i пара була, та десь стратилась. Якийсь покiйник австрiяка в ньому землю нашу топтав... А дивись, яка пiдошва... Як сталь. I цвяхи ще всi. Га? Якраз на праву ногу. ВзуКш i будеш франт Iванович. Другого ранку Володько дiйсно франт Iванович. Офiцерський бахматий мундир. Посрiбленi гудзики. Спряженi ходаки - правий тупоносий - дебелий, лiвий гостроносий - делiкатний. Але до школи можна йти. Можна буде й на "спектаклi" гульнути. "Наталка Полтавка". Що можна до цих слiв додати. Терпелиха, Возний, Петро, Макогоненко. Наталка. Скiльки турбот, бiганини, смiху й смутку наробило це iм'я. Семiнарiя гуде, ворушиться. По залах, коридорах ревуть спiваки. У головнiй залi будують помiст, лаштунки, вiшають завiсу. Здоровенне полотнисько. На нiм луг, левада, рiчка з лiлеями i похилi високi верби. Далi копиця сiна, молодиця з граблями на плечах. А ще далi хатина зi соняшниками, рожами, плотом i горщиками на кiлках. Стовп синього диму зводиться з комина хатини i сягаК попелястих, мов ягнята, розсипаних по блакитi хмарок. УкраПна. Така вона. Такою чують змисли ПП мешканцiв. Тепло, запах, велетенська тиша спнята в барвах, тонах, дужим сонцем. Володько все бiльше i бiльше вiдкриваК отi широкi лани, отi левади, отi особливi хмари. ПочинаК навiть розумiти матнистi штани, кресатi брилi, косники в бiлих вишитих сорочках. Нi в Дерманi, нi в Тилявцi, анi нiде в околицях так не ходять, але це нiчого не значить, що й там, на справжнiй УкраПнi, де козаки, Сiч, де Днiпро з плавнями i порогами, так не ходять. Там справжня, приваблива УкраПна. Хочеться наслiдувати ПП. Вiн з приКмнiстю буде рахувати себе украПнцем, мешканцем такоП чудесноП землi. I також приКмно йому, що вибрали його до хору. I тут вiн не останнiй! I тут вiн братиме чинну участь у такому гарному дiлi, як вистава украПнськоП комедiП. Вийде на помiст, буде звiдтiль дивитися на всiх людей, спiватиме, подивиться, як К за лаштунками, все огляне, затямить i iншим, тим, що нiколи такоП штуки не бачили, розкаже. В суботу "генеральна репетицiя". Зала вже повна. Чекання. Рiчка, верби, хата зi соняшниками пiдносяться i никнуть пiдстелем. ВиринаК гай, криниця. I верби знов з'являються, а пiд ними дiвчина з вiдрами. Наталка. Байдуже, що то передягнений першокласник Буцманюк. Кому прийде в голову божевiльна думка сумнiву, що це не справжня страждаюча великим коханням Наталка. Байдуже, що голос ПП не зовсiм дiвочий, штучний. Хто не хоче чути, чого не треба, не почуК. Вона спiваК так жалiсно, що серце млiК. Навiть чути, як вiтри вiють i дерева гнуться. Возний. Ха-ха-ха. Який рудий. I фрак його такоП самоП барви. На головi дивацький капелюх. Штани картатi, з червоною хустиною, що телiпаКться зi заду в розрiзi фраку. "Ловко", теК-то-як його. Чудесно. Луснути зо смiху можна. Сам дiдько не видумав би кращоП дивовижi. I палиця геть-чисто - "рихтик" до всього лицюК. Навiть табачницi не забули дати йому, бо хiба без табачницi мiг би обiйтися такий чепурний панок. А Макогоненко. Ой, Господи! Свита, червоний пояс, вуса. Справжнiй дядько Гапон, коли вертаКться з "трахтиру" до своКП куми Килини Пiдпiдьомчихи. Ну ж втяли. Басом таким реве "ой пiд вишнею". Возний табаку нюхаК та слухаК i сердиться, що, теК-то-як його, Наталка щезла, а замiсть неП оцього навiженого принесло. I Терпелиха-тiтка мироносниця така примиленна. Це ж Трохимчук. Џй-Богу, вiн. I плаче, капосник, мов справжня мати. Голосок такий... ех!.. Петро зi щоками, мов огонь. Шапка смушева i вусики, мов у Князькового сина, отого вiдомого, що всiм дерманським "франтам" шиК найкращi галiфе i френчi. Це ж театр. Це ж той помiст, на якому ще i ще раз виступають дивовижнi люди далекоП Полтавщини. Виступають i обдурять невинно-чудесними своПми скорботами, викличуть хвилювання, вичавлять вогкiсть на очах i справдi щирий смiх. Пiсля йдемо далi у свiт, а вогкiсть очей, смiх i навiть запах картини несемо зi собою. О, напевно радiсно буде згадати тi постатi в днi, коли прийдеться робити звiт прожитого. Володько вже не потребував би бiльше дивитися. I так затямив кожне слово. Але все-таки пiшов i другого дня. З приКмнiстю пiшов. Причепурився, як мiг. Ваксував своП чоботи до блиску. Вiн же виступаК на сценi. Про це знають усi, i всi знайомi будуть на нього дивитися iз зали. Зала убрана. На стiнах Шевченко, Франко, гетьмани. Перший раз жовто-синi прапорчики з'явилися. Володько он далеко ззаду в самому кутi притаковився. Вiн ще раз, поки не покличуть його спiвати, переживаК трагедiю Полтавки. Зала набита. Панi наПхали зо всiх околиць. З Мизоча, з Верхова, з Гiльча. Бiлi такi, прозорi. Цвiтуть по залi, мов лiлеП, особливо он там, далеко спереду, на тих червоних, позичених у директора, плющових стiльцях. А тиша навколо велика. Володько оглядаКться навколо в своКму кутi. СпинаКться на пальцi, щоб якось i собi кинути погляд на сцену. Ось близиться до кiнця. Завiса падаК. Зала зриваКться i клекотять оплески. Затремтiли спiтнiлi стiни. Володько бочком протискаКться до переду. Вони виступають. Карпо Пилипович, вилизаний у своПх галiфе-еропланах, бундючно шикуК своПх хористiв. Готовi. Хор стоПть непорушне i чекаК, поки пiднiметься завiса. Володькове серце чiтко тукотить. Карпо Пилипович даК знати, i завiса полопотiла догори. Володько не бачить нi залi, нi людей у нiй. Вiн дивиться просто в рот Карповi Пилиповичу, який вiдчайдушне розмахуК руками. Пiсня виходить значно гiрше, нiж було на спiванках, але по скiнченнi чорне провалля спереду вибухаК такою трiскотнею, що Карпо Пилипович, нашвидко вiдкланявшись, завдаК тон на другу пiсню. Це вже лiпше. Володько починаК вiдчувати себе. Щось два рази поворушив навiть головою. Помiтив також, що в чорнiй прiрвi перед ним повно облич. Кiнець. Гураган оплескiв. Завiса рiшуче вiдтяла з-перед очей залу. Хористи виходять. Вони можуть собi йти додому, щоб не заважали публiцi при танцях. Жорстока несправедливiсть. Вони навiть не мають права подивитися, як танцюють. На залi гримнула оркестра. В'язанка пiсень Давидовського надаК всiм крила, пiдносить. Публiка виходить i розливаКться по "фойК" та коридорах. Тут знов щастя всмiхаКться Володьковi. - Гей, там, хлопцi! - гукнув Карпо Пилипович.- Стiльцi зносити! Чудесно. Хлопцi кидаються зносити стiльцi. Вони ще не зовсiм зайвi, а там, мовляв, побачимо. Можливо, якось замiтаються в юрбi, i хто там на них буде звертати увагу. Володько щасливий неймовiрно. Власними руками торкаКться ще теплого вишневого плюшу. Ах, яка божевiльна насолода носити цi стiльцi. БiгаК, гримотить кованим чоботом i, видаКться, нiби на однiй нозi гицаК. I ось зала чиста. Однi, Шевченко, Франко i черга дрiбнiших панують по стiнах. Шевченко суворо ловить на мушку погляду кожного, нiби продивити його хоче. Франко байдуже й абстрактно поверх усiх дивиться. Жовто-синi прапорчики, мов екзотичнi метелики, почiплялися кутикiв Пх рямцiв. А посерединi великоП стiни владною i певною мовою твердить плакат: "Встане УкраПна i розвiК тьму неволi". Але, хлопцi, Володьку! В кут! Робить наступ струнна оркестра. Ось вона увiйшла, розмiстилася. Раз, два, i бризнув вальс. Залу заливають, заповнюють... Навколо мигають серпанок, плечi, коси. Володько тиснеться в кут. Коли б тiльки розпорядник не заглянув сюди. За своКю звичкою, вiн, напевне, не захоче зрозумiти Володька i лишити його в спокою. А тут за спинами людей вiн зовсiм непомiтний i нiчого такого кепського не станеться, як вiн i собi послухаК вальса та полюбуКться, як отi шаленi люди крутяться. А тут йому зовсiм вигiдно. Вiн i не думаК лiзти на презент, отуди до переду. Хто хоче, то i звiдсiль все побачить. Само собою... А зала живе. Музики розгойдують "Дунайськi хвилi". Ходором пливуть пари. ПриКмно, радiсно. Володько бачить це уперше у своКму життi. Гордий, що може це бачити, що пробився через мужицьку гущу до ясноП, залитоП музикою, зали. I хоч вiн тут не яка важна персона, одначе неважно йому грати якусь там персону. Важно бути тут, бачити, чути, пiзнати розмах життя, щоби пiсля роздумати над ним, розповiсти матерi, своПм товаришам з Тилявки, розбудити й у них бажання пiднiматися знизу до верхiв, де так радiсно, просторо й ясно. I мимохiть згадав хатину свою, матiр, батька. Забули його, не Пдуть. А хто його знаК, чому не iдуть. Бачить виразно батька, як той лежить, вкритий старим кожухом, i дивиться у стелю. В очах докiр. Це Володьковi. Це вiн, невдячний син, кинув одинокого i недужого батька, а сам отут розкошуК по балах. Хто ж там тепер молотить, хто воду носить, хто пораКться з худобою... Катерина. Коли б хоч Василь скорше вернув. Ах, той розпорядник. Таки помiтив. I хочеться йому по всiх закутках лазити та турбувати чесних глядачiв, якi чейже нiякоП не роблять шкоди. - Додому, додому, хлопцi! Спать пора!... Теж опiкун який найшовся. Хоч-не-хоч, а вiдходити таки треба. Онде i Карпо Пилипович такою тобi iжицею поглядаК. Щастя, що вчепилася йому до руки якась брюнетка. Копиця чорнiзного волосся, горiючий червоний бант на ньому. Вiн прилип до неП, блискучi зуби, смiх. Вiн, видно, зовсiм забув за своП iменники та прикметники... Володька i спiлку далекого кута попрохали опустити залу. Надворi падаК густий лапатий снiг. Багато саней, повкриванi дергами конi. Через широкi вiкна рветься назовнi яскраве свiтло з не менш яскравими тонами оркестри. Пiд вiкнами купи воячнi "нижчих чинiв", що кiлькома поверхами стоять, шкiрять зуби i лаються. На них вергаК густо освiчений снiг, що поволi розтаК. Неба зовсiм нема. Зникло в безмежному сiро-чорному просторi. Тепло i радiсть поволi залишають тiло, яке грузне в холодну зледенiлу нiч. Революцiйна нiч, напружена нiч. Ген там навколо в цьому снiгу i мороцi живуть революцiйнi люди. Вони зазначують своК iснування стрiлами, якi чути зо всiх бокiв, бо ж кожний, хто приходить з вiйни, приносить iз собою "вiнтовку". Стрiляють, куди попало. Навiть нiч не робить Пм спину. На "Горбаях" чути спiв. Розпучливий голос виспiвуК "Коробочку". Чути п'яний, хворий свiт. Чути, як гуде той голос надмiрним болем, нiби це голос раненого звiра. Навiть вiльхи на лузi стоять напружено й жахаються. На повiки очей падають снiжинки, розтають i лишаються з них малюсiнькi краплини води. На щоках збiгають холоднi потiчки. Хлопцi йдуть мовчки, швидко пiд гору. Володьковi чоботи кляпають на ногах. Це К "Ляшове займисько". Того самого Ляша, що повiсився i що часто переходить дорогу, коли хтось iде сюдою вночi. Але нема часу думати про Ляша. В головi безлiч iнших думок. Хлопцi вибiгають на гору. Ось i садиба дядька. У вiкнi "великоП хати" видно свiтло. Так пiзно свiтло, думаК Володька. Приходить до хати. В кухнi обтрусив iз себе снiг. Вiн вже знаК, чому так пiзно свiтиться. Он мама сидять на тапчанi пiд гарячим бугаКм[14]. Ноги пiдгорнули пiд себе, а великi Пх чоботи недбало стоять коло тапчана. - Ах, ти мiй шмаркачу,- першою заговорила мати.- А де то ти по ночах лазиш? То ти так вчишся? - Ви приПхали? - не то здивувався, не то особливо зрадiв Володько. Пiдiйшов i поцiлував у руку. - То вiн, чуКте, кумо, на "приставленiП" був. У семинарiП в нас усе приставлКнiя йдуть,пояснюК з печi дядина Одарка. - А тато де? - питаК хлопець. - Не може вiн. Мало зводиться. Щось йому в боку... Певно, то граната наробила. СоваКться в постелi... - А ви самi приПхали? - Хто ж мав приПхати. Так прикро. Забув i за чоботи. - Що ж К татовi? - Перед Дмитром,- продовжуК мати,- якось звiвся. У клунi стрiп вiтром знесло i лиха година надала йому полiзти на таку височ пошити стропа. Господоньку святий. Як злiз, кричма кричав, за спину хапався. А коли б тобi, хоч що сказав. А то: ox, ox, ox!... I зуби зацiпить... Господи, Боже мiй! Володько стоПть, нiби кам'яний. Нiхто не скаже, що то не батькiв син, хоч i подiбний на матiр. Нi один м'яз його обличчя не ворухнеться, хоча в очах бачить вiн батька з зацiпленими устами i чуК виразно його охи. - Ну, а хто ж на господарствi? - Взяли якогось галицiяна з плКнних вуйка Павла. I Хведот i Василина до нього, як до свого. Ходив у поле, дещо заволочив, дещо попорав. Тепер коло хати совгаК, сеК-теК шкорпаК на дворi. Святе письмо читаК, на картах ворожить i все червоний дощ пророчить. Каже, впаде червоний дощ, що буде подiбний на кров. Кривавi рiки, каже, потечуть. До чого вiн ото торочить, один Бог знаК. Кажуть, вiн з ума зiйшов. Але чоловiк трезвий i грамоту знаК, i робить потрохи на харчi, як то кажуть. Привезла он тобi шкорбуни. Сама у Зiнька замовила. Наказувала: не зробiть, чуКте, малих. Хай Лiпше бiльщi. Чи то онучу добру взуКш, чи що... Завжди чобiт не маК бути, як то в жижликiв мiських... Нiби Пх ото прилив на ногу. А прийдеться взутися чи роззути, то мучиться, рве взуття, пручаКться. - Але ж, мамо!.. Вони величезнi! - Нiчого. Зате взуКш онучу суконну... Не бiйсь, не померзнуть ноги. Далi Настя оповiдаК, що до них знов якийсь обоз приволiкся i став у селi. Всi москалi збунтувались, кажуть: далой войну! Кидають усе, геть-чисто все: конi, вози, ну геть усе, як було, а самi, хто знаК куди, розходяться. Найгiрше отi конi... Господи! Що та бiдна худiбка такого зробила... Вигнали Пх на поля, нiби собак. Iдiть собi... А худоба гарна. Приходить москаль до нашого: купi, дед, лошадь. А скiлько? Еет, каже. Дай бутилку самогону й бери. Наш двоК купив. Не хотiв даром. За кару кобилу двадцять, а за, як то каже Хведот, киргиза шiстдесят карбованцiв заплатив. А, Боже, що то було за лихо. Тиждень кониська на ноги не вставали. Але поправились. Ось i сюди ними присунулась. Цiлий день плужилась. Все хода, все хода. Вечiр застав мене на Мостах, а поки доплужилась до Дерманя, мало не на пiвнiч. Ох, бiда... Отак, люди моП... То се, то те i нiяк не можна було зрахатись. ДумаКмо: Матiнко Божа. Та воно ж там i без сорочки, i без чобота. I хто знаК, хто йому Псти дасть... - Ну, коли вже вiн у нас,- вставив дядько,- то бiда невелика. Ми так i гадали, що там у вас не все в лад iде. Володько слухаК матiр, взуваК своП новi чоботиська i шкорбаК по хатi. Радий i сумний. Якось би хотiлося не так. Хотiлося б по-людськи. Хотiлося б на себе щось кращого надягнути, як у iнших хлопцiв, якi мають усе на себе примiряне, все акурат. Довго ще гуторять, мiркують i кладуться. Володько лягаК на лавi пiд вiкном, бо на його тапчанi лягаК мати. УкриваКться вiн маминою бекешкою, бо пiд вiкном студить. Лягаючи, мати довго молиться Богу. Пiсля ще довго в темнотi розпитуК сина, що та як... Хочеться Пй знати все, та й батько, либонь, цiкавиться. - Лежить ото... Щось набреде на думку i запитаК: ну, а як то там наш "скубент"? А ти, дитино, не дуже-то до отих безбожникiв прислухайся. Ото на днях вернувся Корнiй Ет-тоПв. НаПвся, кажуть, ляшнi, встав i навiть лоба не перехрестив. А Хома встав i каже: а то ж що? Турок ти, чи що? Не бачиш он образа, iкони святоП? "Плюю я на вашу iкону". Так, чуКш, дитино, i сказав. Уляна як почула, то Пй, сердешнiй, руки й ноги потерпли i язик занiмiв. Хома за полiно i полiном, i полiном... Та по КорнiКвi, та по КорнiКвi. Той за иагая. Боже святий! Батько ж наш не раз читав колись: i постане син на батька, а батько на сина. Чи ж це вже не так К. I до чого воно отак дiйде. Але ти пам'ятай, дитино. Пам'ятай все-таки, що ти господарський син. А господарський син проти Бога i батька не пiде. Ооо, то нi. То вже я вiрю, що нi. Який-небудь хлюст хiба... Виродок, хорони, Боже. А також науки пильнуй. Вчать там вас хоч чому путньому? Хоч заповiдi Божi не забув? Га? - Ах, мамо. Те, що навчився колись, не забуду. З-за бугая озвався дядько. Вiн, видно, також не спав i все слухав. - То, рiзун Пх матерi, й у нас страшне твориться. Камiнякiв матрос у шапцi до церкви заходить. Од свiчки цигарку прикурюК, i що хоч йому роби. Бо що ти йому тепер зробиш. Свобода вже така велика, що всяка немiч пурисом стала, i не пiдступай. Хто йому тепер рiвня. А онде дивiться, що з двором зробили. Правда, не люди самi почали то. Почали москалi, але ж на якого чорта все бити, нищити. Двiр К двiр. Понятно. Що народовi землi тра, також понятно. Але, рiзун Пх матерi; нащо його той лемент робити. Пiшли, розтрощили. Ет, плюнути хочеться i тiльки. - Спи вже, старий,- завважуК з печi дядина.- Кума також за день намерзлися i хочуть задрiмати. - Ох, Боже, Боже! - зiтхаК Настя. Вона нiжиться i горнеться до теплого бугая. Володько мовчить. Його думка займаКться одночасно кiлькома справами. I хворий батько, i прохання матерi... Болюче i зрозумiле прохання. Але що ж вiн винен. Вiра тiкаК з душi. Нема сили втримати ПП. Вiрити - не знати, знати не вiрити. Вiн же й не знаК, i не вiрить. Прикра пустельна середина. Вiн прагне знати все до безмежностi, а дiйде до кiнця пiзнання, далi знов буде вiрити. То знов у очах мигаК освiчена зала. Рояться людськi постатi. Спiв, музика. Он чоботи з темноти вилазять. Дивиться на них i нiяково стаК. Нiч уже давно пануК. Шумить вiтер. По бляшанiй стрiсi хати стукотить гiллям розлогий горiх. За вiкном вибрiхуК сусiдський Боско своП невибагливi розмови з ворохобною нiччю революцiП. ЦiКП самоП ночi пограбували монастир. Вiдчинили всi льохи, вигнали з келiй послушникiв. Все, що знайшли в льохах, вичистили. Кажуть, п'янi большевики. Наджорився один з другим ханжi, самогону, зiбрались бандою i хотiли на "приставлКнiК" влiзти. Семiнаристи виперли. Так вони до монастиря. Сушенину, сливи, пшона - все, як К, пiд ноги. А пiсля у приходського батюшки двадцять тисяч золотом вимагали. Двi години босого на снiгу потримали i дарма. - I де вони в чортяки набралися, отi большевики? Яка халКра породила Пх на свiт? - Каторжани! Не знаКте. Всi каторги повiдчиняли. Он зi Сибiру, кажуть, сто тисяч Пх суне. - Каторжан? - А що ж. I спину Пм нема, бо ж Пм все нiпочом. МоК-твоК. Для такого жизня все одно сплювак. Кулю в лоб i шлюс. - А де ж власть? - грiзно питаК котрийсь.- Он у Довгощика також були, п'ять тисяч стягнули i молодицю споганили. Олiйниковi записку пiдкинули: таку-розтаку твою, як не приготуКш десять тисяч золотом, кулю в череп заженем i баста. На Горбаях цiлу нiч свиню смалили i стрiляли в небо. - Какая теперь вдасть! Вон у КиКвi Центральна Рада, кажуть, войсько собiраК. А какой сознатiльний чоловКк пойдьот сьогоднi воювать. За кого, спрашуКться?... - Чому нi. Пiшов би всякий, але надо режим встановить. Без режиму не пiде. Народ. Затиснутi, спраглi уста, напружене кантате чоло. Очi впоКнi в каламутну далечiнь, нiби очi божевiльного, що зненацька наткнувся на неймовiрно яскраву цiль. Але як пiзнати ПП? На очах сiра шкаралуща. На душi вируючий накип Пдi, що збирався там впродовж столiть. СтрясаК дико i нервово головою, пручаКться пустити в рух застояну, заржавiлу думку. Одного дня оголошують, що на Шинкiвцях будуть роздавати тараню. Десь там залежалося багато таранi й ПП порiшили роздати народовi. Кажуть, буде велика зборня. Йдуть усi чоловiки. Цiкаво. Володько також не промине такого видовиська. Пiшов. Перейшов через двiрський сад. Сила народного буревiю залишила тут виразнi слiди. Пошарпанi будинки, повириванi вiкна позiхають у простiр. По алеях розсипанi папiрцi. Володько пiдiймаК один такий папiрець. Писано латинкою. Сховав до кишенi. Пригодиться. Дома розбере, що там написано. На Шинкiвцях тьма-тьменна народу. Ось мурований червоноП цегли i критий смоленою бляхою будинок колишнього банку. Обчовганi мiдянi клямки, витоптанi пороги, забруджений помiст. Махорчаний дим розводить у просторi фанабернi викрутаси. ЗдаКться, сто тисяч дядькiв прибуло за таранею, Пх жiнки, Пх дiти. Цiлi поколiння скупчилися ось тут. На них шинелi, фуражки, папахи. На плечах не позаростали, не злилися зi загальною сiриною слiди вiд погонiв. На обличчях загар окопiв, у очах вибушнi вогники. Не за таранею прийшли вони зо всiх своПх "куткiв" сюди. Порядний мужик за такою, пробачте, гнилою паскудою навипередки не поженеться. Зiбралися, щоби збити себе в гурт, в лаву. Разом у гуртi виразнiше чути силу свою. - Власть. Давай тверду власть! - гукають вони. Он по селу гасаК п'яний москаль i топчеться, по чому попало... Он ступають страшнi матроси, якi не забули ще силу океанських хвиль. Краяти землю Пм хочеться. Пороти твердiнь непiддайностi мужика. Той он оповiдаК, щотакий-то кум i сусiд Тодосько за яблока двi тисячки лупнув. Уночi прийшло до нього п'ятьох з "ружжами". "Руки вверх! Дайош генгi!" Тодосько вийняв тисячки i вiддав. Жизня кожному за грошi дорожча. За неП вiддаси все. А знаКте, як Бурачиха Санька за "своПм" побивалася. Лисий тесть Марко не давав Пй проходу. Ночами, бувало, гониться за нею по снiгу до сусiдiв. Казав перед людьми: - Ну, люди, сестрички, братчики i всi православнi! Я на вiру вашу (був католиком) пристав, я церкву поновив, я дзвона в триста пудов спорядив, батюшцi чистошовкового пiдрясика справив, але "Пй", невiстцi, моПй скусi не можу против ставити. Надто вона шиковна, як лебедиця, все одно... Як княгиня, тiльки трон дай. I дав би. Сто тисяч у банках ляснуло, а других сто розклав перед нею, мов карти. Нi. Не взяла, сатана. Одвернулася. I цим, клята, ще бiльше прикула. Не будь я Криницький, по-вуличному Буряк, як не вiзьму ПП... I почав пити. Пив, пив... На раз двi лiтри перваку виджорив. Баби з другого кутка на руках притягнули, мов стерво яке, пробачте. Саме син Ясько з кавалерiП при шпорах прибув Батько пiзнав його аж на другий день. А на третiй, вчора серед ночi, якiсь люципери застукали у вiкно. Ясько жiнку в постелi лишив, зiрвався. - Хто там? - Отвори! СвоП! Засвiтив i гiльки вiдхилив дверi...- баах! Куля просто в кишки пiшла i вирвала спину. А Буряк нiби в другiй хатi спав i нiчого не чув. Сьогоднi он усiх попiв звозить, тисячки на похорон сипле. Такий великий, гидкий, страшний злочин, що взиваК пiмсти з неба, а суду нiякого. Бо хто буде судити. З семiнарiП прибуло кiлькох учнiв. Налiплюють оголошення. Дядьки, слово по слову, добирають толку. Ага. Землю без викупу обiцяють. Додумалися. Знають, що коли не дадуть, i питати не станемо. Ану, списки робити. Ану, доста з таранею возитися. Застав'К доки буде лежати. На фацiятi банку хтось почiпив червоний "хлаг". Небо грiзне, сiре. Хмари, мов з олова литi. Очi дядькiв прудкi, мов шрiт. Аж коли зложили комiтет i зробили списки "бедного малоземельного класа", Володько порiшив покинути Шинкiвцi. Мав ще важливу справу до Галабурди, який мешкаК пiд могилками. Задумав роздобути "перший сорт обрiза". Хтось там десь продаК. На це мистець Галабурда. Молодший дядько Перхвен влiтку привiз австрiйську "вiнтовку", але вона тяжка, як халКра, i б'К, мов грiм. Легкого, доброго обрiза Галабурда обiцяК за три копи волоських горiхiв i за чвертку самогону роздобути. Iде Володько через пригiрок Плоске. Унизу, коло Харитонового займиська, якась очмана з рушницi пахкаК. Одна куля пiд самим Володьковим ухом пролетiла. Якийсь сучий пасинок, напевно, жарти строПть, на мушку ловить здалека. Краще зiйти в долинку, а то ще зловить. Баах! Дзз! Володько присiв. Пiсля вiн швидко бiжить в долину. Навздогiн продзижчало ще кiлька куль, але плювати йому на них. Все одно нi одна не вцiлила. Коло приходськоП церкви знов натовп. Володько мiркуК, що це, мабуть, похорон. Яська. На дзвiницi б'ють у щити та рейки. Зайшов. На хорах виспiвують протяжне "Господи помилуй". Розсвiчено всi свiчки, велике й мале паникадило. Повно ялiвцевого диму. Править кiлькох у чорних ризах батюшок. Братчики й сестрицi оточили пiдковою вiдкриту домовину i тримають у руках горiючi грубi восковi свiчi. Старий Буряк схилив своК, в довгiй вичовганiй вiд клякання халявi, колiно перед чорною домовиною. Обличчя його не видно. I так стоПть непорушне, мов тесаний з каменя. А побiч блiда, мов стеаринова, стоПть непорушне його красуня невiстка. СтоПть рiвно i тримаК через хустинку палаючу свiчку. Зо свiчки капають восковi окапки, з очей сльози. Те i друге попадаК на ПП загорiлу з довгими пальцями руку. Але вона цього, мабуть, не помiчаК. ЏП очi спрямованi просто вперед i невiдомо, що бачать вони. У домовинi прибраний i вдягнений у вiйськове мрець. Голова його вiдкрита. Покрита вiдрослою золотавою щетиною, його борода задерта догори. Очi заплющенi й опалi. Чоло плитке i жовте, нiби вилiплене з воску. Правлять панахиду, але панахидного настрою не помiтно. Люди спокiйнi. Зiгнутий у чемерцi Буряк. ВидаКться, нiби вiн прикидаКться. Навiть заплакана красуня невiстка не прозраджуК повноП глибини болю. Володько глянув на священика. Це ж його протримали босого на снiгу. Ах, нi. Це певно не його. Той панськуватий, делiкатний пiп, що маК матушку в ракових окулярах, виглядаК як i колись. Його уста такi ж насмiшкуватi, як i тодi, коли Володько зустрiв його у школi. Править смiливим голосом i, певне, вимагаК вiд Господа Бога "убiКнному рабу Божому воПну Йоану" мiсця на лонi Авраама й вiчноП пам'ятi. Церква не така тепер, як колись в тi часи, коли привозили сюди Володька хворим. Нема святостi, урочистостi. Революцiя i сюди внесла своП тони, настроП. Тi самi вiзерунки на стiнах. Тi самi святi. Он пiд самим зводом куполи той самий суворий з розiп'ятими руками Бог-Саваоф i навiть тi самi смаглявi по кутах банi Квангелiсти. Лишень не так тепер радiсно тут, не так затишно, не так тепло. Все це носить на собi слiди скритоП, холодноП байдужостi. Один спiв торкаК Володька так само, як i колись. I це Володько дуже виразно вiдчуваК. Цей час маК свiй запах, свою барву. Храм не маК тепла. Опустiв. Весь жар i тепло забрала вона, революцiя. Вона ограбувала святинi, образи, позолотку Пх риз. I навiть кадильний дим не пахне ладаном, а ялiвцем. А може, це недостача вiри. Володько не завдавав собi цього питання. Не було коли. Тепер не тi часи. Тепер i смерть не така. Хто сьогоднi жахаКться смертi. Звикли. Коли скiнчилася панахида, було досить пiзно. До Галабурди вже не пiшов. Пiшов додому. Зима швидко приходить. У м'ясницi прийшли нiмцi. Володько побачив Пх уперше коло монастиря на масляну. Прийшли, у шоломах усi, багато кулеметiв. Розташувалися коло монастиря на вулицi, пiвдня постояли i вiдiйшли. Не чiпали нiкого. I чого Пм когось чiпати. Кажуть, вони хлiба потребують. Кажуть, голод у них. - Господоньку, Господоньку,- тошнiК Одарка,- i "наш" .там десь бiдуК. Коли б хоч побачитись. Коли-то вiн вернеться. - А дивно якось. Бились з ними, воювалися, а от дивись, прийшли без бою i хоч би що... - Бо ж не чули хiба, що Центральна Рада мир заключила з ними. - Щось я не вiрю... Тодi чого ж вони прийшли до нас. - КонтрибуцiП хочуть. - А халКри ясноП не хочуть? Џм ще контрибуцiП захотiлось. - Коли тiльки за помКщикiв i за буржуПв стоятимуть, бiда Пм буде. - Ага! Коли тiльки... Хiба он не чули, що у Верховi зробили? Людей на сход зiбрали i казали все помКщицьке вернути. - А Центральна Рада ж як? Чого мовчить? - Хiба вони Центральну Раду слухають. Вони слухають своПх командирiв. - Ну, ще побачимо. До села прибувають все новi й новi фронтовики. Нема вже фронту, зо всiх усюдiв вертаються розсипанi по цiлому свiтi люди. Кожний, де б не був, де б не ходив, мiсця того, де вперше свiт побачив, шукаК. Багато не вернулося i вже не вернеться. НаближаКться весна. Великдень цiКП весни радiснiший, нiж минулих весен. Цiлий пiст працювали куби, тому самогону не бракуК. Розкiшнi соняшнi днi. По гаях, лiшниках витикаються першi веснянi квiти. Бруньки дерев набрякають, а берези обнизалися жовтенькими френдлями. Володько шалено любить такi днi. По полях, гаях, яругах, здаКться, ходить якийсь невидимий, дбайливий господар i проводить до порядку все, що попсували зимовi веремiП. Там пiдбарвлене все свiжими яскравими барвами. Там непомiтно знесена брудна снiгова замета, i навiть висушене та засiяне квiтами те мiсце, де вона лежала. Гарна весна. Гарне село Дермань. Гарнi, живi, веселi, працьовитi люди. Ось ще кiлька днiв i захлинеться все навкруги, як глянеш оком, бiлим цвiтом садовини. По лiшниках розiллються спiви солов'Пв, i тодi нiхто не знатиме, що значить смуток. У ширiнь i далечiнь, по пагорбках, розляглося чудесне, з бiлими хатами, прадавнiми церквами, пишними садами-гаями село Дермань. Але Володька гнiтить весна. Як тiльки виПхав дядько Њлисей переший раз у поле, Володько пригадуК дiм, пригадуК хворого батька. Вiн уявляК собi, як батько встаК ранком, довго розворушуК закляклу потрощену спину i поволi ступаК на поле. Протряхло воно. Сонце ллК та ллК водоспади променiв. Над чорною нивою серпанком мерехтить випар. Жайворонки розсипались по синьому чистому склепiннi над землею i радiють безмежно. Додому! До батька! Допомоги йому треба. Але й школа тримаК мiцно. Не можна ж отак: розпочав, не докiнчив i пiшов. Сам батько так не дозволить. Скаже: то вас уже розпустили? I тодi бреши, а нi то на другий день назад пожене. Одначе Володько дуже добре розумiК, що батьковi допомога потрiбна. Не буде ж вiн сам i за плугом ходити, i сiяти, i скородити. I як тiльки минув Великдень, почав Володько мiркувати, як би i школу скiнчити i батьковi допомогти. Всi предмети науки знав добре. Цiлий курс майже пройдено. ЛишаКться тiльки дочекатися розпуску та дiстати свiдоцтво. Та коли це буде. Хлопець вирiшуК звернутися до учительськоП ради, щоб дозволила йому скорше лишити школу. I несподiвана радiсть. Йому дозволяють це. Йому видають свiдоцтво i з Богом. Свiдоцтво гарне. Таке свiдоцтво не осоромить його перед батьком. Прийде, виложить: дивiться! Даремно не стратив часу. Батько подивиться, але не здивуКться. Чого б там дивуватися. Його син i не смiК дiстати iнше свiдоцтво. Iнакше хай iде не "на школи", а свинi пасти. Нiчого даром не даКться. Так. Володько лишаК Дермань. ЛишаК дядька, своПх приятелiв. Його вже тепер не цураються, не кепкують, не оминають. Його проводять добрi хлопцi зi школи, прощаються i просять навiдатися до них улiтку. Аж тодi десь, як садовина поспiК. У Тилявцi, напевне; нема таких садiв, як у Дерманi. Добре. Володько не промине навiдатися, а восени, як Бог дасть здоров'я, знов прибуде до школи. Виходить Володько в далеку дорогу зовсiм раненько. Ледь на свiт благословляКться, ледь обарвилось небо на сходi, а Володько вже палкуК. Ось знайомi хати, сади. Люди ще не скрiзь повставали. Свiжо. ПовiваК сухий, схiдний вiтер. Ах, далека та клята дорога. На пiшака аж надто далека. А чекати, поки приПдуть, нiколи. Речей своПх не забрав зi собою. Колись приПдуть i заберуть. Знов знайомi лiси, пiски, самота. Нiхто в цих лiсах не ходить, нiхто не Пздить. Лише час вiд часу якийсь зачовганий полячок проповзе пiсковою дорогою своПми череватими конятками. Дубовий лiс ще не розвився. Лиш по землi зеленiК трава та розквiтчались веснянi квiточки. Володько йде швидко. Не зупиняКться, не роздивляКться навкруги, як тодi восени. Нема часу. Хотiлося б ще цього дня дiстатися додому, але ледь чи вдасться це. Коли б яку пiдводу нанесло. Присiв би i пiд'Пхав би. Ноги вiдпочили б, а тодi хоч цiлу нiч iти. В полудень на Зелений Дуб дiйшов. Сiв на пригiрку пiд сосною коло колодязя i пополуднував. З'Пв кусень староП паски, що лишилася вiд Великодня. З'Пв шматок сиру. Пiсля витягнув з колодязя вiдро води i все те порядно запив. Дещо прикро з губами. Суховiтер обпiкаК Пх i вони засихають та репаються. Ноги також промовляють за себе. Поки йшов - нiчого. А сiв, посидiв i вставати не хочеться. Так би й сидiв тут до ночi. Ах, як приКмно було б тепер присiсти до кого-небудь i пiд'Пхати. Як на тоте з гори затарабанив вiз i з-за кущiв виПхала якась пiдвода. Володько зрадiв. Подивився на конi. ЗдаКться, шустрi стригуни. Ще зовсiм молоденькi, але нiчого собi. На возi дебелий обвiтрений дядько. На бiльше Володькове щастя дядько пiд'Пхав до колодязя i почав напувати конi. Володько визвався витягнути води. Дядько недовiрливо з-пiд насуплених брiв подивився на хлопця i мовчки погодився на це. Володько запрацював, викрутив кiлька вiдер i налив повне корито. Конi п'ють, а дядько посвистом пiддаК Пм смаку. Дядько все ще мовчить, загнуздуК конi. Володько також не знаходить вiдповiдних слiв для розмови, хоч розмовитися необхiдно. Нарештi дядько питаК: - А ти звiдки будеш? - О, здалека. З Тилявки. - З Тилявки? А де то К? - байдуже, поволi питаК далi. Володько коротко i ясно вдовольняК його цiкавiсть. Дядько поправляК на конях шлеП i сiдаК на вiз. Пiдвезе? Не пiдвезе? Треба сказати. Нi. Не повертаКться язик. А дядько вже рушаК. - Чiпляйся там iззаду,- вже на ходу кидаК дядько. Володько миттю виковистовуК